10.ЛЮК И ЛУИЗЕТТА.
Вскоре после ухода Рауля и Гримо Люк и Гугенот присоединились к пирующим Пиратам. Вице-Король Серж, взгромоздившись на бочку, восседал там по-турецки.
– О недостойные! – заявил Серж, – Вы оскорбили мое августейшее земное величество своим опозданием на наш пир! Вы оскорбили и Небеса – самого Бога вина и веселья, сиречь Бахуса!
– Или Диониса, – сказал де Невиль, – то есть, Дионисия.
– То есть святого Дениса! – грозно нахмурил брови Серж, – Отвечайте, что вы можете сказать в свое оправдание?
– Мы и не думали оскорбить ни святейшего пьянейшего Бахуса, ни Дионисия, ни – Боже упаси от такого кощунства! – Святого Дениса! – кротко сказал Люк, – Мы их уважаем.
– Мы их боготворим, – добавил Гугенот.
– Господа Пираты! – обратился Серж к присутствующим, – Виновны ли эти люди в оскорблении Небесного величества?
– Не виновны! – хором ответили желторотые.
– А что вы скажете в ответ на мое первое обвинение? – тоном деспота продолжал Серж.
– То же, что и насчет Небесного величества – мы тебя уважаем, Серж, – сказал Гугенот, – Но, правда, чуть поменьше, чем Святого Дениса.
– Подождите, это еще не все! Как вы оправдаетесь на мое обвинение в дезертирстве? С поля боя, вернее, с мессы Бахуса?
Принимая правила игры, Люк и Гугенот бухнулись на колени перед бочкой, пали ниц и возопили:
– Помилования, государь!
– Вы знаете, нечестивцы, что оскорбление небесного и земного величества карается смертью?
– Нас признали невиновными, о государь! – возразил Люк. Серж махнул рукой.
– Вы знаете, что за дезертирство полагается смертная казнь?
– Но мы вернулись, о государь! С повинной! – кротко сказал Гугенот.
– Милосердия! – закричали желторотые, – Помилования, государь! Они больше не будут!
– Выпейте это! – величественным жестом показал Серж.
– Цикута? – спросил Люк.
– Аква-тофана?- спросил Гугенот.
– Агуардьенте! – заявил Серж, опорожнил добрую половину бутылки в кружки.
– Ave, Caesar… – сказал Люк, поднимая кружку с агуардьенте.
– …morituri te salutant, – закончил Гугенот, и они чокнулись с трагикомическими лицами, опорожнили кружки.
… *Ave, Caesar, morituri te salutant – Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя / лат/. – Обращение римских гладиаторов.
…
Жюль и Шарль-Анри, уже знакомые с агуардьенте, хихикнули, заметив, как исказились лица "преступников'' и поспешно пододвинули к ним блюдо с ветчиной.
– Вы просто тиран, сир! – сказал Люк, – Это слишком даже для Пиратов.
Серж восседал на бочке и посмеивался.
– И вообще, сир, вы очень напоминаете короля Тюнов, бродяг со Двора Чудес, – продолжал слегка опъяневший Люк, – Его так и рисуют – на бочке.
– Потерпите немного, – сказал Оливье, – Власть этого тирана недолговечна.
– Мы его свергнем. Устроим революцию.
– Нет-нет, обойдемся без революций. Просто этот жестокий временщик – не настоящий король.
– Самозванец! Долой!
– Вице-король, и всего лишь.
– А куда вы дели настоящего Короля, Пираты?
– Его Величество сейчас пожалует. Правление нашего прежнего Короля было более… мягким. Мы утоляли жажду добрым вином. А что мы пили?
– Малагу мы пили, – сказал Оливье, – Это сначала. А потом, что придется. Но я, как министр,… вернее, магистр…не рассчитал аппетиты этих господ. Мы пьяные…
– В хлам! – важно кивнул вице-король и соскочил с бочки, – Буду ближе к народу. А вы тверезые. Непорядок!
– Уже не тверезые, – заявил Люк, – Уже хмельные. Я слышу пение сирен в морских глубинах!
– Мы тебя привяжем к мачте, как Одиссея! – пригрозил вице-король.
– Сразу видно, деспот! И министр у вас под стать. Одна надежда на Гвардию.
– Мое дело следить, чтобы у всех была выпивка, – сказал Оливье, – Продолжим?
– Только не агуардьенте, – поморщился Люк.
– Неженка, – усмехнулся Серж, – К счастью, есть еще вино. Я знал, что вам мало будет. Агуардьенте пока побережем. А чтобы нам не скучно было пить, наш художник расскажет о себе. А мы послушаем.
– Что вам рассказать? – спросил Люк, – Я много путешествовал, лет с двенадцати, а то и раньше. Сначала по Италии, потом по всей Европе.
– Ваш отец тоже художник? – спросил Серж.
– Был, – поправил Люк, – Он умер три года назад. Отец был очень хорошим художником. Мне далеко до моего родителя. Но, кажется, все-таки период моего ученичества окончился, и я выбираюсь на самостоятельную дорогу. Раньше я больше копировал. И помогал отцу писать картины, делать витражи, гравюры, ксилографии.
– Так ваш родитель специалист широкого профиля, – заметил Серж.
– О да! – сказал Люк, – В юности отец был учеником самого Рубенса. И потом они не раз встречались.
– А когда именно? – спросил вице-король.
– Еще при Генрихе IV. Когда Рубенс писал Марию Медичи для Люксембургского дворца.
– Как его звали? – спросил Серж.
– Отца? – переспросил Люк,- Бертран…Куртуа…Бертран Куртуа, сир.
– Куртуа – это фамилия или псевдоним? – опять спросил Серж.
– Молодой граф де Фуа полагает, что человек без ''де" перед фамилией недостоин общества Пиратов Короля-Солнца? – гордо спросил Люк.
– Нет. Ваш талант, Люк, уравнивает вас с нами, – сказал вице-король.
– И даже ставит выше нас,- заметил Гугенот.
– А спросил я вас вот почему…В нашей семье был такой – Бертран де Фуа. Но как раз в те времена, о которых вы говорите, он куда-то исчез – как в воду канул. Я интересовался этим загадочным Бертраном, но так ничего и не узнал.
Гугенот пристально посмотрел на Люка. Люк остался спокойным.
– А почему вас так интересует судьба Бертрана де Фуа? – спросил Люк.
– Потому что мой дядюшка, мазаринский прихвостень, подлейшим образом отнял у меня наследство. Бертран был старший, он мог заявить о своих правах. Если не он сам, то его дети. Правда, имея на руках мое заявление и деньги, дядюшка провел дело через всяких стряпчих, людей Мазарини, конечно, и тем кое-что перепало – и парламент утвердил его в правах. Но я не сдался. У меня есть толковый малый – адвокат Фрике, он начнет контр-процесс. После войны, разумеется.
– Я только не понял, зачем вы подписали заявление, которое требовал ваш алчный дядюшка?
– Я был пленник, точнее, мятежник, еще точнее, фрондер. А дядюшка – роялист, точнее, мазаринист. Это было время борьбы Конде с Мазарини. Мне угрожала смертная казнь. Правда, я надеялся, что заявление, подписанное под угрозой виселицы, сочтут недействительным, но парламентарии поступили так, как хотел кардинал. Там, кажется, и Фуке был замешан. Вот почему я хотел найти своих родственников. Уж лучше пусть им досталось бы наследство графов де Фуа, чем этому мародеру!
– Это точно! – закивал де Линьет, – У нас тоже зуб на вашего дядюшку. Господин де Фуа, моя сестра-близняшка – графиня де Фуа, представляете?
– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – заметил Серж, – Но у очаровательной графини нет усов, как у вас, виконт. Она, наверно, очень несчастна с таким монстром?
– Перестаньте! – сказал Оливье, – Я избавлю молодую графиню от мужа-монстра. Тогда и разберетесь со своими родственными связями. Серж, больше не пей агуардьенте. Разговор о генерале де Фуа заведет нас очень далеко. Мы допьемся до того, что последуют пьяные исповеди. Как магистр пьянки, я требую изменить тему. Пусть лучше Люк, господин Люк, если угодно, рассказывает о своем творчестве. Вы не умеете руководить подобной беседой, Ваше Пиратское вице-величество! Вот Рауль, я хочу сказать, Король Пиратов, очень ловко направлял беседу на нужные темы.
– А о чем вы говорили, пока нас не было?
– О пиратах мы говорили, – сказал де Линьет.
– И очень мрачно острил Пиратский Король, – заметил Серж, – Но я с тобой согласен. Итак, господа Пираты, джин-тльмены удачи, задавайте вопросы господину Люку.
– Можно я? – спросил де Линьет, – Скажите, господин Люк, вы писали женщин… обнаженных? – добавил он, покраснев.
– Наивный вопрос! – сказал Люк, – Впервые обнаженную модель я писал в возрасте нашего барабанщика.
– Так рано? – удивился де Линьет, – И она была вашей любовницей?
– Да нет же, – искренне сказал Люк, – Я даже не испытывал к ней вожделение. Меня больше интересовали рефлексы, светотени… пластическая анатомия.
– Так выпьем же за рефлексы и светотени! – предложил Оливье, – И, конечно, за обнаженных женщин! Представляете, какие рефлексы и светотени у пылких магометанок!
– Не искушайте меня, – сказал Люк, – Говорят, Коран запрещает изображение людей вообще, а обнаженных женщин тем более.
– Не только Коран, господин Люк, а и святейшая инквизиция запрещает писать обнаженных женщин.
– И те и те, по-моему, варвары и не понимают красоту, – заметил свободный художник.
– Да он еретик, – сказал вице-король.
– Не надо так шутить, господин де Фуа. Я художник. Я уважаю вашу профессию, извольте уважать мою!
– Продолжайте – и не обижайтесь. Я пошутил. Тема беседы очень приятная.
– Еще я копировал картину великого Веччелио Тициана ''Любовь Земная и Небесная''. Вы видели эту картину? Я ее обожаю. Любовь Земная изображена в образе прекрасной обнаженной девушки, а Небесная – ее символизирует дама в платье Эпохи Возрождения. Но моделью служила одна и та же натурщица.
– Помню, помню! – сказал Шарль-Анри, – Я видел литографию по этой картине Тициана у герцогини де Шеврез.
– Литографию делал мой отец, он был знаком с герцогиней, – заметил Люк, – А я сам сохранил только маленькую копию знаменитой картины. И то не в цвете, а сангиной. Если интересно, могу потом показать.
– Это весь ваш опыт изображения обнаженной натуры?
– Нас не очень-то приветливо встретил Париж. Отец был очень гордый и ни за что не снижал цену за свои картины. А унижаться перед богатыми заказчиками отец не мог. Такой уж человек был Бертран Куртуа по прозвищу Маэстро. Ниша оказалась занятой пробивными бездарями. Если я буду продолжать на эту тему, я разревусь как девчонка. Барон де Невиль прав – пьяная исповедь никому не нужна. Я пропускаю годы нищеты и одиночества и перехожу к тому дню, когда мне удалось спихнуть один заказ богатенькому буржуа. На радостях я устроил себе пир, а потом решил нанять натурщицу. Но я был гордец и дикарь, и знать не знал, где мои собратья находят натурщиц. Дальше уже забавно. Я очень хорошо знал, где гуляют ''веселые девицы''. Чувствуя себя в состоянии купить любую из них, я, однако, искал модель помоложе и помиловидней. Возле Ратуши я приметил смазливенькую девчонку, весьма изящную, с длинными светлыми волосами.
– Я знаю, о ком ты говоришь, – сказал Серж, – Это малютка Луизетта.
– Она самая, – ответил Люк.
– Девчонка в постели просто чертенок, – пробормотал Оливье, – Такие штуки выделывает!
Желторотые насторожились и, похоже, заинтересовались.
– Но когда этот чертенок понял, что я от нее хочу, она заломила такую цену, что я потерял дар речи.
– Маленькая хищница! – засмеялся Серж, – Как же она это объяснила?
– У моей модели в голове такая каша! Позировать художнику обнаженной она считает грехом, а отдаваться мужчине за деньги – работой. Представляете? Кроме того, пояснила девица, любовная игра не занимает столько времени, сколько сеанс живописи. Но все-таки я ее уговорил. Мне эти деньги достались тяжким трудом, но, хотя Луизетта меня бессовестно обобрала, и ей не повезло. Ее сожитель отобрал почти весь заработок бедной моей натурщицы. Потом я как-то бродил возле церкви на Гревской площади и опять встретил мою натурщицу. Она была на мели, я тоже. Но девушка оказалась великодушной и позировала мне бесплатно. У этих падших созданий иногда бывают порывы бескорыстия. И…что, может, не следовало говорить…если после первого сеанса у меня ничего с ней не было, то, что должно было случиться ранее… свершилось.
– Я думал… художники и натурщицы… всегда… это самое…
– Не всегда, господин де Линьет, не всегда, – сказал Люк, – Живопись так затягивает, что уже не до женщин. А в тот вечер я как раз что-то разленился, и работать не очень хотелось. Освещение было не то, я сделал рисунок углем, но до масла не дошло.
– У вас было мало белил!
– Вы правы, господин Гугенот. У меня их тогда вообще не было. А писать обнаженку без белил просто немыслимо. Как стрелять невозможно, не имея пороха. Кажется, у бедной девушки были неприятности с ее сожителем из-за меня. Тогда я ничего не знал об этом. Она рассказала позже. Я считал, что малютка раскаялась в том, что обобрала бедного художника и решила со мной рассчитаться по-честному. Эх, малютка Луизетта! Как-то она там?
– Так выпьем же за Луизетту! – предложил Серж.
Желторотые переглянулись, но все-таки присоединились к тосту Пиратов.