— Брат, как ты думаешь, мы бессмертны?
— Не городи чушь, Девятая. Мы такие же смертные, как и все остальные. Спи.
— Не называй меня так! Ми-ра! В детском доме такие правила.
— В детском доме правила подразумевают отбой в десять. А правила…
— …нельзя нарушать.
* * *
— Да-а-ашуля! — тошнотворно-громкий крик огласил весь кабинет, вызвав предсказуемые смешки. — Ты куда это от меня сбежала, красота ты моя неразумная?
Костя завалился на свободное место рядом со мной, а я не смогла сдержать недовольное шипение — правда, очень тихое. Я привыкла терпеть молча — иногда это помогало. Костя выхватил из-под моего локтя тетрадь, открыл ее на последнем домашнем задании и начал старательно вырисовывать огромный член прямо поверх ровного почерка. Мои слабые попытки остановить его результата не давали. И я перестала пытаться. Ничего страшного. У меня в рюкзаке имеется дубликат этого задания на листке — сдам его. Учителям обычно и дела нет, почему я так часто сдаю работы не в тетрадях.
Я знала, что в сложившейся ситуации виновата сама. Это я первая допустила ошибку еще два года назад, что и привело к текущему состоянию дел. В старой школе я, может, звездой и не была, но общей неприязни никогда не вызывала. Училась отлично, со всеми одноклассниками отношения были доброжелательные. Кто бы мог подумать, что перевод в профильную гимназию с языковым уклоном так сильно изменит мою жизнь? Оптимистично настроенная, знающая, чего стоил мой перевод родителям, я сильно переживала, что не смогу потянуть новый уровень, поэтому очень старалась. Видимо, старалась слишком сильно. Первая ошибка была мною допущена еще в самом начале, когда я только пришла в новую школу. После ответа Константина Белова, считавшегося лучшим учеником класса, учительница английского обратилась к остальным:
— Да, рассказ получился хорошим. Но кто заметил ошибку?
Мне нужно было зарекомендовать себя перед учителем, показать, что место в этом классе я получила не просто так, поэтому, волнуясь, подняла руку и после разрешения ответила:
— В последнем предложении правильнее было бы использовать Past Perfect Continuous, там ведь есть уточнение…
— Верно! Садись, Костя, четыре. Молодец, Даша, тебе пятерка за внимательность.
И еще не успев ощутить прилив радости от одобрения учителя, я поняла, что сделала неверный ход — на меня разом уставились несколько пар глаз, и даже раздалось тихое: «Сильно умная?». Сам Костя только усмехнулся.
Нет, это еще не было началом катастрофы. Только незначительная неприязнь, которая быстро бы забылась. Но, на свою беду, я не сделала нужных выводов — отношения с одноклассниками бывают важнее, чем уважение учителей. И я сама сильно ухудшила ситуацию еще через неделю, когда наша классная руководительница — вечно заполошная молодая девушка — поймала меня в коридоре перед уроками и, преданно заглядывая в глаза, спросила:
— А ты почему не на олимпиаде? Там ведь Белов сегодня участвует, и весь класс пошел его поддержать!
И за что мне ставят пятерки? Мне — не умеющей думать. Мне — полной идиотке.
— Так ведь Белову вчера из комитета позвонили… Сказали, что приехать должны только участники… У них, оказывается, мест посадочных не хватает для зрителей. Их даже не запустят в институт… Он должен был вас предупре…
И в ее округлившихся глазах я прочитала свой смертный приговор. Только что я сдала весь свой класс, решивший сбежать с уроков, пользуясь тем, что никому из учителей новое решение комитета неизвестно. И если первой ошибкой я только обозначила место своей могилы, то второй — сразу вырыла траншею, в которой меня будут хоронить до самого окончания школы.
Конечно, на следующий день огребли все. Мучительные нравоучения, звонки родителям, а Белову, который был обязан рассказать о звонке из комитета руководству, досталось сильнее прочих: речь даже шла об исключении, но потом сошлись на наказании — он был вынужден дежурить в классе целый месяц один. И даже занятое в олимпиаде второе место тут же утонуло в негативе от директора и учителей. Огребли все. Но я огребла больше остальных.
Чувство вины и осознание собственной глупости заставило меня встать перед классом и промямлить:
— Ребята… Костя… Пожалуйста, извините меня! Я на самом деле не знала, что так получится. Меня ведь никто не предупредил! Я не знала…
Первая скомканная бумажка прилетела мне прямо в лицо, обозначая начало эпохи катастрофы.
Вопреки моим ожиданиям, это была не холодная война, а активная целенаправленная политика издевательств. Меня оскорбляли, хватали так, что пару раз втайне от мамы приходилось зашивать пиджак, прятали сменную обувь, а школьную форму после занятий физкультурой я не раз находила в унитазе. Это делали все, потому что многим для таких действий достаточно было команды. Первая команда, пусть и неявная, просто в виде одобрения, была получена от Белова, а дальше им уже было достаточно одобрения друг друга. Меня захлестывала обида, но понимая, что моя вина в произошедшем и стала катализатором, я, забыв об остатках гордости, сама попыталась свернуть конфликт.
Белов дежурил после уроков в очередной раз. Я попыталась проскользнуть в класс, но была остановлена охранником:
— Он должен убираться один. Никакой помощи! Такие распоряжения от директора. Ты уж прости, Николаева, не могу тебе разрешить.
— Я… Я тогда не буду помогать. Мне поговорить с ним нужно. Пожалуйста!
Охранник ничего не ответил и зашагал дальше по коридору, давая этим понять, что пара минут у меня есть.
— Костя! — я прикрыла за собой дверь, не желая, чтобы наш разговор был подслушан. — Костя!
Тот елозил шваброй из стороны в сторону, не особо заботясь о том, чтобы на полу не оставалось разводов.
— Костя! — поняла, что нужно просто говорить, а ответа я вряд ли дождусь. — Пожалуйста, извини! Я полностью поняла свою вину, но исправить все уже не могу. Что мне сделать, чтобы ты и остальные простили меня?
— Возвращайся назад в свою школу. Тут ты учиться не будешь, — я даже вздрогнула, потому что не ждала, что он хоть что-то скажет.
О, этот вариант я, конечно, обмозговала со всех сторон. Но как растолковать своим старым друзьям, почему я вернулась? Что сказать родителям, которые чуть ли не молились на эту гимназию? Как объяснить себе в будущем, почему я упустила такой шанс?
— Костя… — я даже не поднимала на него взгляд. — Пожалуйста, прости. Я уйти не могу. Ну неужели ты никогда не ошибался?
Швабра стукнулась об пол, поэтому я решилась поднять голову.
— Ты, крыса, знаешь, что сделал мой отец? — кажется, он даже побледнел от ярости.
Я просто открыла рот, не находя ответа. Но по спине прошлось морозом. Мне до сих пор и в голову не приходило, что Косте досталось не только от руководства. Его бьют дома? Состоятельная семья, солидные родители… Но чего только не бывает.
— Что он тебе сделал? — я все же выдавила это.
— Мне? — Костя уже взял себя в руки и рассмеялся. — Мне он ничего не сделал! Сказал, что я поступил так, как поступил бы любой достаточно смелый девятиклассник. А вот крыс из коллектива надо изгонять.
— Костя…
Он перебил:
— Давай, встань передо мной на колени. Попроси прощения как следует, и тогда я подумаю.
Голова почему-то закружилась. Так сильно, до отупения. Еще и постыдные слезы мешали сосредоточиться. Это я виновата! Я! Так разве сейчас не время засунуть свою гордость куда подальше, лишь бы исправить собственную ошибку? И сама не поняла, как мои ноги подкосились, опуская тело на мокрый пол, а губы повторяли: «Прости, прости, прости».
Из этого гнусного оцепенения меня вывел взрыв смеха. Костя, хохоча во всю глотку, как бешеная гиена, обходил вокруг, снимая мой позор на телефон. Я вскочила на ноги и вылетела из класса, проклиная себя за слабость. Назавтра это видео было уже у всех одноклассников. И почему я решила, что, унизив себя, заслужу их уважение? Конечно, ситуация только усугубилась.
В общем, девятый класс был адом. В конце концов я прекратила все попытки наладить хоть какие-то отношения с одноклассниками. Когда все начиналось, никто и не подумал бы встать на мою защиту. Более того, слабые члены любого сообщества только рады, когда гнобят кого-то другого. Даже и сами принимают участие в травле, лишь бы оказаться тем самым на стороне сильных. Так что мне еще повезло, что дело ни разу не дошло до серьезного вреда здоровью. Физическому — не моральному. Потому что морально я была раздавлена: ревела ночами в подушку, не находя уже в себе сил на то, чтобы продолжать сопротивляться этому бесконечному психологическому насилию. А потом, в очередной раз сцепив зубы и повторив себе, что учеба в лучшей школе нашего города стоит этих издержек, шла на уроки, чтобы продолжать терпеть. К концу девятого класса меня отучили тянуть руку на уроках, есть в общей столовой, обращаться к кому-то за любой помощью и даже здороваться с одноклассниками. Меня чурались, как проказы, даже те, кто не был так же агрессивен, как сам Костя. Кстати говоря, учителя, случайно ставшие свидетелями некоторых неприятных эпизодов, никакого участия в моей судьбе тоже не принимали. Я иногда даже мечтала о том, чтобы Костя или кто-то из его друзей меня избил до синяков, чтобы они сделали нечто такое, что руководство школы уже не смогло бы проигнорировать. Но этого не происходило, а значит, все продолжало идти своим чередом. Была, правда, учительница, среди школьников получившая прозвище Снежная Королева. Что-то было в ней такое… какая-то внутренняя сила, с которой все считались. Даже Костя перестал меня донимать после ее равнодушной фразы «Слышь, Белов, не фони. Не подходи к Николаевой ближе, чем на два метра, а то… меня это раздражает». Сказано это было без малейшего раздражения, но с тех пор занятия по английскому для меня стали единственным временем, лишенным нервотрепки. Но потом наша Снежная Королева ушла в декретный отпуск, чем и прекратила даже эти редкие эпизоды спокойствия.
В десятом классе ад продолжился. Теперь уже никто толком и вспомнить не мог, с чего все началось. Меня травили по привычке, от скуки, словно исполняли ритуал. Некоторым это надоело, но и они даже не помышляли о том, чтобы разговаривать со мной — для них это тоже могло обернуться неприятностями. В этот период я нашла себе моральную гавань: да, все сложилось именно так, но я буду выживать в этих условиях. Мне никто из них не нужен. Главное — чтобы родители и друзья из старой школы не узнали о происходящем. Физическое насилие практически полностью прекратилось, а до насмешек мне уже дела почти не было. К концу десятого класса я даже улучшила успеваемость, которая еще недавно катилась в пропасть, подобно Ниагаре. С устными ответами до сих пор было сложно, но зато на основании письменных работ мои оценки опять подтянулись. Самое важное — я перестала себя чувствовать виноватой, потому что давным-давно с лихвой расплатилась за собственную ошибку. Гонения шли уже не из-за того случая, а просто потому, что это любимое развлечение для шакалов.
В одиннадцатом классе все резко изменилось, но, как это ни парадоксально, стало еще хуже. Прямо первого сентября Костя во всеуслышание заявил, что я его девушка и «мы любим друг друга давно и сильно», что вызвало только взрыв хохота. Ну конечно, после «морды очкастой», «эй, зануды» и «пятерочной жопы» это звучало как очередное издевательство, чем, по сути, и являлось. Теперь игра шла по другим правилам — Костя обнимал меня и смачно целовал в щеку, несмотря на сопротивление, обматывал мою голову пыльным тюлем, называя «невестой», отвешивал сомнительные комплименты типа «О, шкура, а ты сегодня голову помыла? Прямо красавица!» или «Дашенька, душа моя, пойдем, отсосешь мне за углом?». Справедливости ради надо заметить, что за стенами школы никаких преследований не было, чего я всегда подспудно боялась. Поэтому после звонка с последнего урока у меня ежедневно начиналась нормальная жизнь — хорошая семья, старые друзья и знакомые, никто из которых не был в курсе моих школьных проблем. Я никому не рассказывала об этом по одной простой причине — мне было стыдно стать в их глазах таким ничтожеством.
Костя уже отвешивал очередную колкость в мой адрес, дабы ежедневное представление для зрителей произвело ожидаемый эффект, но конец его фразы утонул в звонке, знаменующем начало урока. С появлением в аудитории учителя мой личный садист все же вел себя несколько сдержаннее. На этот раз Николай Степанович, наш учитель русского языка, зашел не один, а в сопровождении классной руководительницы и незнакомых парня и девушки.
— А у нас пополнение! — звонко защебетала Анна Ивановна, до сих пор почему-то вечно заполошная. — Знакомьтесь, это новенькие. Перевелись к нам из Москвы, — последнее прозвучало как научная фантастика. К нам из Москвы? Это какими же перипетиями судьбы кого-то могло закинуть к нам из Москвы?
Девушка улыбалась доброжелательно, а на лице парня вообще невозможно было прочитать эмоции — он равнодушно окинул взглядом весь класс и будто бы просто ждал, когда приветственные обряды закончатся. Тем временем учительница продолжала:
— Это Мира и Максим Танаевы. Прошу любить и жаловать!
— Мира и Макс, — девушка поправила учителя, произнеся это без злости, но с каким-то расслабленным нажимом, при этом продолжая улыбаться.
Анна Ивановна, вероятно, немного растерялась, потому что повторила:
— Мира и Макс, конечно… Ну, прошу любить и жаловать…
— Можно не жаловать, — на этот раз сказал парень и прошел к свободной парте, которая оказалась как раз перед моей.
Мира слегка пожала плечами и продефилировала вслед за ним. Белов присвистнул. Да что там, даже я, не будучи парнем, не могла не отметить великолепие этой девушки. И даже не в чертах лица и длинных каштановых волосах, а в самих движениях. Грациозная кошка — высокая, худенькая, но источающая уверенность.
Пока учитель раскладывал свои пособия, чтобы начать занятие, новенькая повернулась ко мне — секундная оценка взглядом, приведшая меня в смятение, затем вопрос:
— Тебя как зовут?
— Даша, — ответ получился неуместно сдавленным.
Она улыбнулась точно так же, как до этого всем присутствующим.
— Привет, Даша. Мы тут с братом ничего не знаем. Покажешь на перемене? Правила расскажешь. Ну, если тебе не сложно.
— Д-да, конечно, — возможно, я немного покраснела, а Белов рядом только хмыкнул. Я уж было подумала, что это первый случай, когда моему тирану нечего сказать, как и он подал голос:
— А я — Костя, — услышав это, девушка снова повернулась к нам. — Могу предложить и свою помощь… в экскурсии.
Мира снова замерла на секунду — было похоже на то, что она проводит какую-то внутреннюю диагностику, а только потом улыбается и отвечает:
— Привет, Костя. Спасибо. Но я уже договорилась с Дашей, — сказано это было так, будто меня рядом и не было. После Мира скользнула взглядом по уже законченному Костей рисунку в моей тетради. Она наклонила голову и посмотрела на моего соседа по парте с чуть большим интересом: — Ты нарисовал? Это мужской половой орган? Твой? Очень красиво. Ты художник?
Белов отвесил челюсть, потому что прозвучало это не как шутка. И именно поэтому было в десять раз смешнее, чем если бы в тоне проскользнул сарказм.
Внутри что-то дрогнуло. Больно-больно, резко, но приятно до слез. Конечно, новички не знают о моем статусе в классе, и конечно, Белов не позволит мне просто так сорваться с поводка. Но интуиция вопила о том, что теперь все изменится! Эти двое — точно не из тех, кто пойдет на поводу у общественного мнения. Они — другие, это видно с первого взгляда — как они говорят, как уверенно ведут себя, как выглядят. А значит, я найду в себе силы предпринять новую попытку выбраться из своей ямы, перестать быть такой жалкой.
Я перевела взгляд на брата Миры, который нам никакого внимания так и не уделил. Если они учатся в одном классе, то, скорее всего, близнецы. Внешне совсем не похожи. Макс тоже очень симпатичный, но черты лица совсем другие, насколько я успела заметить еще в самом начале. Волосы у него темнее, без той блестящей рыжины, что есть у Миры. Хотя нет. В них есть кое-что общее, которое не так бросается глаза, но очевидное, если хотя бы раз обратишь на это внимание — эта кошачья грация. А теперь оба сидят с прямой спиной, при этом никакого напряжения и никаких лишних движений, будто замороженные. Да, они точно близнецы.
Я знаю, почему так сложно разрушить устоявшиеся правила! Почему любая моя попытка проваливалась — люди привыкают себя вести определенным образом и не прилагают усилий, чтобы изменить ситуацию. Надо мной смеялись. И если бы я закатила истерику, попыталась обратиться к кому-то серьезно, нажаловалась учителям или сделала бы хоть что-то еще — надо мной бы просто продолжали смеяться. Устоявшиеся правила невозможно изменить одному человеку. Но если вдруг… появится кто-то извне, тот, кто не примет сложившихся традиций, то ситуация станет другой. Это мой шанс! Если мне удастся хотя бы в глазах Миры и Макса быть человеком, то уже этого будет достаточно, чтобы снова начать в себя верить.
* * *
— …подавление эмоций в их случае действует гораздо хуже. И тому уже немало примеров: две девушки с Первого Потока нуждаются в усиленном контроле, в Третьем Потоке Десятую вообще пришлось уничтожить. Да, удачный опыт тоже имеется, но у мужчин вообще нет никаких проблем! Я все же настаиваю на раздельном содержании мужских и женских особей. Женщины более эмоциональны, а значит…
— Вас послушать, так легче вообще от наших девчонок избавиться! Но не вы ли давеча говорили о том, что женщины нам нужны будут в качестве генетического материала? Первый поток уже через два-три года можно будет использовать для воспроизведения потомства…
— Да-да! Я очень жду этого. Их дети уже родятся улучшенными. Это будет прорыв, поверьте мне! Если оба родителя…
— И еще, девочки лучше социализируются — это тоже факт! Для многих заданий мы вообще можем использовать только их…
— Вот именно! Лучше социализируются, а значит, больше шансов на предательство! Хотя… вы правы, если женские особи будут воспитываться отдельно, то их возможности к социализации только повысятся, а эмоциональный фон вырастет. Те удачные экземпляры, что у нас имеются, импортируют холодность и уважение к правилам — в первую очередь, от мужских особей… А мужские, в свою очередь, перехватывают от первых способность к социализации…
— Вот и договорились, профессор. А предательства исключены. И пока не будет фактов…
Этот разговор главного ученого с шефом Девятая Третьего Потока подслушала еще в раннем детстве, совершенно не уловив смысл. Но, несмотря на это, он прочно засел в ее голове. Слова «социализация», «мужские и женские особи» ей, конечно, были знакомы, но вместе с этим, общий смысл этого спора так и остался для нее загадкой. Особенно сбивало новое, такое странное на вкус слово — «предательство». Именно оно и не давало сойтись вместе знакомым значениям.
Конечно, никому об этом разговоре она не рассказала. У них вообще не было принято о чем-то говорить, если это не касалось практических заданий или учебы. Она ярко вспомнила о нем, только когда Третий Поток начал курс социализации — ту его часть, где говорилось, что женские особи лучше социализируются, чем мужские. В Первом Потоке остались четыре девочки и четыре мальчика — через пять лет они станут совершеннолетними и смогут выполнять задания в социуме. Во Втором Потоке, который был на три года младше Первого, девочек вообще не осталось — все погибли в процессе подготовки. В Третьем Потоке изначально были две девочки, но Десятая не подходила по параметрам. Физическая подготовка у нее была удовлетворительной, но эмоциональный фон не снижался даже при усиленном воздействии препаратов. Девятая хорошо помнила ее — постоянно рыдающего ребенка. Когда они были совсем маленькими, то все хотя бы иногда плакали, но обычно годам к шести их от этого полностью отучали. Десятая же была излишне эмоциональной. А когда во время тренировки погиб один из их братьев — Второй — с той произошло что-то совершенно необъяснимое. Она орала, ломала мебель, истерически смеялась и даже нанесла себе несколько травм. Безусловно, ее уничтожили, потому что такое неуравновешенное существо не способно стать солдатом. Смерть сразу двух членов Третьего Потока, конечно, огорчила остальных семилеток, но не до такой степени, чтобы позволить эмоциям отразиться на их лицах.
Скорее всего, именно тот подслушанный разговор и стал первой червоточиной, засевшей в голове Девятой. Это знание ни во что бы не проросло, если бы не резкое изменение обстоятельств. Женские особи более способны на предательство — позже Девятая узнала смысл этого слова. Но она и предположить не могла о себе такого, пока не случился Взрыв.
Курсантам Третьего Потока было по двенадцать лет. Девятую и Седьмого сопровождали на базу после отбытия ими наказания. Девятая завалила экзамен по профильному языку. Английский изучали все курсанты, а вот второй язык у каждого был свой. Девятой достался китайский, и в ходе экзамена, проводимого по телефону с носителем языка, выяснилось, что ее лексикон отвечает требованиям, но акцент выдает сразу. А Седьмой не прошел зачет с собаками. Это было особенно удивительно, если принять во внимание, что Седьмой по сумме баллов был лучшим в их Потоке. Шею натасканной овчарке он, конечно, свернул, но она успела его довольно ощутимо укусить за руку — непростительная ошибка. В двенадцать лет такие проколы недопустимы. В итоге, в качестве наказания их обоих отправили на три дня в карцер — холодные комнаты в лесу, неподалеку от основной базы Организации. Назад их сопровождал только один охранник — обычный человек из числа тех, что выполняли обязанности, скорее, сторожей. Если хотя бы один из детей любого Потока, даже Четвертого, где сейчас были восьмилетки, захотел бы причинить охраннику вред, то у последнего не было бы ни единого шанса. Но никому из них и в голову не пришло бы выступить против этих слуг Организации.
Раздался грохот, а ночная тьма впереди ослепила ярким всполохом. Седьмой и Девятая рефлекторно прижались к земле, откатываясь по ее поверхности немного назад. Охранник, не успев сообразить, или просто от шока по инерции прошел еще несколько шагов. Спустя один короткий свистящий звук он рухнул на землю с простреленной головой. Девятая и Седьмой, не сговариваясь, бесшумно сменили место своей позиции и только там позволили себе оценить обстановку. За это время прогремело еще три взрыва — во всех зданиях базы, а захватчики заканчивали расстрел выбежавших охранников.
— Нападение, — спокойно обозначил очевидное Седьмой.
Нужды отвечать не было. Но что делать дальше? Сейчас глубокая ночь, а значит, все дети были заперты в своих казармах — каждый Поток в отдельной. Соответственно, выживших среди них быть не могло. Вся охрана перебита — это очевидно. Начальство, вероятнее всего, тоже. Нападавших всего несколько, но они будто знали, где закладывать взрывчатку и откуда будет выбегать испуганная охрана. На такой вариант событий инструкций не было, поэтому впервые с момента начального взрыва Девятая и Седьмой разошлись во мнениях. Мальчик начал осторожно передвигаться в сторону, не поднимаясь выше голых кустов, чтобы напасть на пришлых сзади. Девятая же, не отдавая себе отчет в действиях, схватила камень и, бросив свое тело вперед, со всего маха зарядила им брату в затылок. Тот не пропустил бы такой удар, если бы допустил мысль о нем, это и дало Девятой фору. Она схватила обмякшее тело, взвалила его себе на плечи и, пригибаясь к земле как можно ниже и стараясь не создавать шума, потащила его в лес.
Ее сил, несмотря на отличную физическую подготовку, надолго не хватило, но она умудрилась не привлечь внимание врагов. Отойдя на достаточное расстояние, она просто свалила тело брата на землю и потащила его дальше волоком, схватив за руки. Добравшись до почти непроходимой чащи, она связала ему руки за спиной так, чтобы он, придя в себя, не смог бы моментально освободиться; Девятая снова прошла туда и обратно проделанный путь. К взорванной базе слишком близко не приближалась, а цепочку собственных следов тщательно замела ветками. И только потом вернулась к Седьмому.
Когда тот очнулся, то сразу же сел, пытаясь сообразить, что произошло.
— Ты предала Организацию, — сделал он вывод все тем же безэмоциональным тоном, что и обычно.
— Нет больше Организации, Седьмой. Мы остались вдвоем.
— Да, — хорошо хоть, что с этим он спорить не стал. — Но мы могли попытаться убить тех, кто ее взорвал.
Вот она — та самая червоточина, ждавшая своего часа пять лет и вмиг расцветшая буйными красками. Это она ответила вместо Девятой:
— Нас бы убили. У них оружие, и они — профессионалы. Наших братьев и сестер спасать было поздно. Мы с тобой погибли бы просто так.
На руку сыграл и тот факт, что Седьмой и Девятая не имели понятия о том, что такое месть. Любые их действия должны были иметь конкретную цель, не связанную с эмоциями. Поэтому мальчик после недолгих размышлений кивнул.
Через два дня они вернулись на пепелище. Тел не было, очевидно, их куда-то увезли, чтобы вообще никаких доказательств не осталось. Вокруг не обнаруживалось ни одной вертикальной поверхности — возможно, место расположения базы специально выравнивали какой-то тяжелой техникой. Уже к весне, а может, и раньше, никто, случайно обнаружив это место, и не подумает, что еще недавно тут стояли корпуса Организации.
Седьмой был потерян. Приученный скрывать свои эмоции, он никак не мог определиться с моделью поведения — ходил туда-сюда, молча сжимая и разжимая кулаки, сосредоточенно напрягая взгляд, нацеленный вдаль, и тут же расслабляясь; бесконечно вскакивал и садился на промерзшую землю. Мысли у Девятой тоже не были в порядке, но ее психика нашла выход: она определила себе цель — сейчас необходимо помочь брату, а остальные цели они потом поставят вместе.
— Сестра… — Седьмой наконец-то заговорил. — Что мы будем делать дальше?
— Нам надо уходить, — она ответила, приближаясь к нему. — Возможно, они вернутся. Потому что все выжившие придут сюда рано или поздно.
— Выжившие? — он будто воспрянул духом. — А кто, кроме нас, мог выжить?
— Почти весь Первый Поток, ведь они сейчас где-то на заданиях.
Взгляд мальчишки снова потух.
— Это максимум восемь человек. И то, если они все были на заданиях. И если их еще не нашли. Видишь, тут явно работали профи. Во внутренних базах данных есть все отчеты о том, где находятся наши. Возможно, их уничтожили еще до нападения или делают это прямо сейчас.
Девятая и не надеялась на благополучный исход для Первого Потока. Даже если кому-то и удалось спастись, то для них двоих это ровным счетом ничего не меняло.
— Седьмой, — она снова обратилась к брату. — Мы должны уходить. Зима обещает быть морозной, еще пара недель — и нашего обмундирования будет недостаточно, чтобы спастись от холода. Мы должны идти… в социум.
Если бы Седьмой умел смеяться, то сейчас разразился бы хохотом.
— Куда?! Мы только начали курс социализации! Мы не имеем понятия, как они живут… в этом своем социуме! Нас сразу же раскроют!
Девятая подошла еще ближе к сидящему на земле мальчику и резко ударила ногой, метя в лицо, но тот отбил удар отработанным блоком, даже не успев напрячься. Это был хороший знак — он приходит в себя.
— Соберись, Седьмой Третьего Потока! Тебе двенадцать лет, а ведешь себя, как сопливый младенец! Сейчас мы в ситуации, когда никто не может нам поставить цель, а это значит, что цель мы должны поставить себе самостоятельно. Или ты боишься?
Если бы Седьмой умел улыбаться, то сейчас для этого было бы самое время.