В поселок Светлана вернулась с той же небольшой сумкой, с которой отсюда когда-то уезжала. К большому ее удивлению, мама поняла и приняла аргументы о внезапном уходе от мужа. Конечно, проплакала всю ночь, а наутро сказала: «Да и с Богом, моя красавица, да и с Богом».

Так и осталась Света сидеть на шее у престарелой матери, которая работала продавщицей в поселковом магазине. Та не нуждалась в средствах — Володя всегда заботился о теще и даже предлагал переехать в город, но мама была на удивление консервативна — от своих грядок, кур и старшего сына-алкоголика никуда уезжать не собиралась. Даже работу не бросила, хотя тратить получаемые от зятя деньги тут было не на что. И теперь посчитала себя обязанной отдать свои сбережения дочери — хватит на первое время.

И Света не стала строить из себя английскую королеву, взяла, а когда бесконечные пьянки брата вконец достали, вернулась в город. Сняла малюсенькую квартирку на окраине и, пребывая в режиме жесткой экономии, начала определяться со своим будущим. В тридцатилетнем возрасте множество плюсов, но и минусов хватает. Например, нельзя себе позволить потратить годы на учебу. Но Светлана твердо вознамерилась не сдаваться и записалась на курсы маникюра. Показалось, что к этому у нее есть большее призвание, чем ко всему остальному. По крайней мере, в своей предыдущей сытой жизни она успела изучить подобную профессию со стороны клиента вдоль и поперек. Почти весь остаток денег ушел на оплату за месячную учебу. Но она старалась изо всех сил, особенно когда убедилась, что потом без работы не останется. Никакого престижа — зато немного творческий и достаточно благодарный труд.

Отношение к личной жизни у нее тоже претерпели значительные изменения. Выяснилось, что если ты не выходишь из шикарной машины в пальто от Bogner, то и взгляды на себе ловишь совсем не того же уровня. Но Светлана, благодаря советам новых подруг с курсов, приспособилась одеваться намного дешевле, чем раньше. И поскольку чувство стиля у нее было врожденным и развитым годами благоденствия, она без труда сориентировалась в аналогах. Да и внешностью ее природа не обделила — грех было жаловаться, поэтому мужское внимание она все-таки получала.

С первым она познакомилась в салоне — молодой перспективный стилист с прыщами на подбородке. И на протяжении всего свидания он говорил только о себе и о своих бывших. А потом сам же и заявил, что у них, дескать, ничего не выйдет — парень этот был впечатлен ее красотой, но и понимал, что в таком возрасте Светлана уже перестает котироваться как постоянная девушка. Практически так и выразился. Но чтобы сгладить свою грубость, долго извинялся, а увидев навернувшиеся слезы, вдруг откопал в бумажнике абонемент в тренажерный зал на месяц. Светлана приняла это материальное извинение и решила, что еще хорошо отделалась.

Второй был фитнес-тренером. Невероятно красивый самец, от которого слюни побегут у любой женщины. Он был примерно того же возраста, что и она, поэтому никаких выпадов именно на эту тему не ожидалось. Зато Светлана за полтора часа узнала все о спортивном питании, бицепсах, трицепсах и грузоблочных тренажерах. И тогда она подумала, что его мускулы хороши только на фото, а уж никак не в реальной жизни. Он был настолько влюблен в свое тело, что к тому моменту закомплексовавшая Светлана даже не рискнула бы претендовать на первое место в его сердце.

Самым приятным мужчиной оказался третий. Он подошел, когда она, поддавшись очередному мимолетному отчаянью или усталости, расплакалась на лавочке в парке. Просто сел рядом и протянул платок. А потом они разговорились и после обменялись телефонами. Очень приятный, добродушный и простой человек лет сорока. Разведенный и бездетный — почти как она. Наверное, эта банальная общность их и сблизила. Он был небогат — и очень этого стеснялся, но Светлану в итоге оттолкнуло другое. Вернувшись с очередной прогулки с ним, она вдруг поняла, что ей до тошноты скучно. Он не был начитан, не обладал бойким умом или по-театральному эмоциональным характером. Он был совсем-совсем обычным, с которым надо постоянно напрягаться, чтобы просто найти тему для разговора. Он не был… Володей.

И далеко не сразу она пришла к жуткой мысли, которая надолго выбила ее из колеи — она совершила непоправимую ошибку! Никто из них не был настолько же хорош, как ее муж. Когда она, глупая девчонка, наряжалась в свадебное платье, то думала только о том, как ей повезло с денежным мешком. Потом она приняла его характер и образ жизни, но никогда всерьез не анализировала их. Ей попросту не с кем было сравнивать! И только сейчас до нее дошло, насколько он был умнее, эрудированнее, смешнее и душевно щедрее, чем все эти тренеры-стилисты вместе взятые.

Но ей было не с кем теперь этим поделиться. Когда она позвонила матери, то та вдруг снова разрыдалась и ничего толкового не посоветовала. Наверное, именно такая реакция и свидетельствовала о том, как вся ситуация выглядит со стороны — девочка погуляла, пожила в обшарпанном шалашике, поела самые дешевые сардельки, да и «влюбилась» в того, кто ее от всего этого бытия избавит. На самом деле это было не так. Светлана даже по ночам иногда мечтала, чтобы Григорьев разорился. И тогда она придет к нему, заплачет, обнимет, и всё уже не будет выглядеть фальшивкой. От таких глупых фантазий ей становилось только хуже.

От отчаянья она даже брату по телефону об этом рассказала. А тот — вопреки всему здравому смыслу, а быть может, как раз благодаря полному отсутствию здравого смысла — не подумал смеяться над сложившейся картиной. И дал самый дельный совет пьяным голосом, как заправский психолог:

— Он за тобой десять лет бегал! А теперь ты за ним десять лет побегай.

Так глупо и просто. Вероятно, именно подобными способами и решаются самые сложные в мире проблемы.

Почему бы ей и не стать мастером маникюра? Почему бы не позвать Володю на прогулку — на ресторан у нее пока не было денег. Почему бы не начать просто разговаривать ни о чем? Как это бывает в самом начале отношений. И пережить настоящее зарождение чувств, чего она когда-то была лишена. А потом надеяться, что у них все сложится. Если она будет достойна. Вполне возможно, что она сама попросит женитьбы! Даже так! Правда, для этого сначала надо развестись… И теперь уже ночами она мечтала о другом — это была бы ее семья, но совсем не такая, как раньше.

Единственным непреодолимым препятствием казалась только измена — и пусть Володя об этом не узнает, но сама-то она забыть не сможет. А когда на душе висит такой камень, то сложно считать себя по-настоящему чистой.

Володя, открыв перед ней дверь, остолбенел. Он был и рад, и раздавлен — и, кажется, сам не мог определиться со своими эмоциями. Да и у Светланы волнение перешло все мыслимые границы.

— Здравствуй. Как ты? — она улыбалась виновато.

Муж взял себя в руки, но окончательно успокоиться так и не смог.

— Здравствуй. Ты по поводу развода?

— Да. Впустишь?

— Заходи.

И потом был напряженный разговор, и он даже предложил раздел совместно нажитого имущества. Светлана, несмотря на свое состояние, тихо рассмеялась — именно таким она его и знала. Отказалась уверенно — это был ее первый шаг по завоеванию мужа и собственной независимости.

Когда пришла Яна и окатила ее презрением, то разговаривать дальше стало уж совсем невыносимо. Светлана через некоторое время сослалась на дела и пообещала зайти завтра. Ей показалось, что Володя в дверях улыбался уже по-другому. У нее совершенно точно есть надежда на взаимность!

* * *

— Зачем эта стерва приходила?

Яна отвлеклась от книги, села и подмяла подушку под спину, чтобы было удобнее. Отец уместился рядом.

— Так нам же еще развестись надо. Она должна была когда-то прийти…

— Понятно. Ты только не вздумай опять грустить, пап!

Он потрепал дочь по волосам:

— Совсем не грустить не получится. У меня уже никогда сердце на место не встанет. Ладно, переживу. Ты знаешь, что она пошла учиться?

— Пап! Пусть учится, тебе-то какое дело? — Яне хотелось взять его за огромные плечи и трясти, трясти, пока он снова смеяться не начнет. Или хотя бы обнять. Но она сдержалась.

— Ты права, дочка. А у тебя почему такой вид кислый?

— Не кислый, — Яна нахмурилась, потому что теперь пришлось вспомнить и о собственных тревогах.

Отец заглянул ей в глаза и хитро прищурился:

— С Вадимом поругались, нет?

Ее немного раздражала его проницательность.

— Не поругались. Расстались… Опять. Только не смейся! — он и не собирался, судя по серьезному лицу. — Мы с ним просто разные!

— А разве это плохо? — отец старался не говорить слишком громко, что означало его искреннее желание не давить. — Ты его любишь?

Яна не ответила.

— Дочка! — гаркнул отец. — Ну-ка посмотри на меня!

Ей пришлось выполнить просьбу, и где-то в выражении лица или в цвете радужек он отыскал для себя ответ. Кивнул понимающе, встал, направился к выходу из комнаты и уже в дверях развернулся.

— Если это любовь, то разность ваша — ерунда. А если у него к тебе нет таких же эмоций, то тебе придется перегореть и забыть. Ничего, такое тоже случается.

— Кто бы говорил про забыть…

* * *

Вадим не знал, что предпринять. Яна сделала неверные выводы, но бежать за ней и оправдываться, как глупый мальчишка, было бы нелепо. С одной стороны, ее ревность была приятной. С другой — это могла оказаться вовсе не ревность, а сожаление о неудаче в перевоспитании. Она была настолько озабочена идеей сделать из него человека, что попросту не смогла скрыть разочарования. Но и ревность в ее реакции присутствовала — Вадим не мог ошибаться настолько сильно.

А это значило, что со временем все встанет на свои места. Если он будет продолжать ей нравиться даже после таких подозрений, то дальше станет совсем просто. Вадиму страшно захотелось, чтобы все стало просто. И тем не менее он не знал, что предпринять.

И вдруг долгожданная помощь пришла вместе с телефонным звонком:

— Что вы никак поделить не можете?! — орала трубка голосом прораба на стройке. — В общем, меня это не касается! Но это же не значит, что я могу пройти мимо кислой дочери!

— Добрый вечер, Владимир Владимирович.

Тот отдышался и теперь говорил немного тише:

— Сынок, просто скажи прямо. Если ты хочешь помириться, то я вам помогу. Если не хочешь — признайся в этом честно и не надо никаких оправданий. Я зла держать не буду, обещаю. Зато пойму, как вести себя с дочкой.

Вадим к тому времени уже почти отчаялся, поэтому обрадовался даже такой несуразной поддержке:

— Хочу! Поэтому помогите, если знаете как.

Григорьев даже не пытался скрыть облегчения:

— Вот и славно! А то сидите порознь и тухнете, сердце кровью обливается. Решено — приезжай к нам на ужин.

— Вы уверены?

— Уверен. Если у вас любовь, то любой толчок друг к другу сработает. Вы и без меня сойдетесь. Но в моем возрасте уже прекрасно понимаешь, как жаль тратить время на глупые обиды.

— Я приеду.

А потом он зачем-то схватил такого же счастливого Бобика и потерся носом о мохнатый лоб.

Яна его появлению была удивлена до такой степени, что даже разозлиться толком забыла.

— Привет, меня отец твой пригласил, — Вадим быстро обозначил виноватого, чтобы отвести бурю от собственной персоны.

— Пап! — она уже отправилась в столовую, чтобы устроить нахальному однофамильцу взбучку.

Но тому, как всегда, море было по колено:

— А вот и гости! Проходи, садись. Надеюсь, голодный? Так, дочка, ты чего насупилась?

Она села напротив Вадима и не спешила отвечать. Григорьев же не вынес трапезы в тишине, потому-то и решил приступить к своей миротворческой миссии:

— Вадим, что тебе Яна сделала?

Это напоминало допрос воспитательницы в детском саду после драки малышей, но Вадим посчитал, что лучше играть по таким правилам, чем вернуться домой с тем же настроением, которое у него было еще час назад. Он ответил, смотря прямо на девушку:

— Она мне ничего плохого не сделала. Неправильно поняла, не позволила объясниться. Но уже завтра с утра мы бы поговорили и все решили. Так что между нами нет никаких проблем.

— Яна! — теперь отец призывно обратился к дочери.

Она смотрела на Вадима с яростью, и, наверное, соображала, стоит ли неугомонному отцу выкладывать все на блюдечке. Очень легко разозлиться на засос, но попробуй-ка о таком рассказать родителю. Но Вадим недооценил ее смелость:

— А он мне изменяет!

— Что?! — у Григорьева была странная манера неожиданно громко орать так, что в радиусе километра люди вздрагивали.

— Ничего подобного, — спокойно парировал Вадим. — Скорее наоборот. Я даже флиртовать с кем-то не стал бы. А ты давай лучше про Дениса расскажи.

— Какого еще Дениса?! — отец теперь ничего не понимал и оттого становился пунцовым.

— Да нет никакого Дениса! — Яна от злости, что разговор повернул в неожиданном направлении, даже на ноги вскочила. Но потом заставила себя снова сесть. — Точнее, Денис есть, конечно, но его как бы нет.

Оказывается, Вадим мечтал услышать нечто подобное, хотя никогда об этом и не думал. Только теперь почувствовал, что эти слова будто сердце медом смазали. Улыбаться стало легче и приятнее. Но Яна, ощутив, что упустила инициативу, решила задействовать артиллерию:

— Пап, — начала совсем другим тоном, изображая из себя до противности слащавую сплетницу. — А еще я забыла тебе сказать, что у Вадима внебрачный сын имеется!

Челюсть у Григорьева отвисла, а глаза округлились. Вадим пожал плечами, не находя причин, чтобы начинать вдруг и за это оправдываться. Григорьев же только входил в раж:

— Опачки, дочка, а почему я об этом только сейчас узнаю? Постоянно от меня что-то скрывают! И как же такое получилось?

— Долго ли умеючи? — резонно заметил Вадим, имея в виду, конечно же, ребенка. — Только Яна об этом знала с первого дня знакомства и в курсе, что, кроме сына и денежных отношений, нас с Татьяной ничто не связывает. Странно, что ревность только сейчас появилась.

— Ревность? — она, естественно, это слово пропустить не могла. — Да нет у меня никакой ревности к Татьяне!

— Как и у меня к Денису.

Вадим добивал, уже зная, что победил. Ведь судья все понял именно так, как было нужно:

— Я так вижу — банальное недопонимание и неумение разговаривать. Татьяны какие-то, Денисы, которые есть, но которых как бы нет. И вы, вместо того чтобы разобраться, разбрелись по углам и строите обижульки! На что вы тратите свою молодость?

Ни Яна, ни Вадим вопроса не поняли, а Григорьев, подумав, продолжил:

— Я вот что предлагаю — пойдите куда-нибудь отсюда, проведите этот вечер вместе. Но только соблюдая одно правило: представьте, что вы уже двадцать лет женаты. Все эти ревнушечки, все эти притирки остались позади. Вот тогда и поймете, можете ли сосуществовать без надуманных проблем.

— Ну что за глупость, пап? — Яна переводила недоуменный взгляд с одного лица на второе.

— Зятёк! — Вадим снова вздрогнул — к этим сменам интонации "тестя" еще привыкать и привыкать. — Почему твоя жена меня глупым называет?

Тот уже смеялся:

— Не знаю, Владимир Владимирович. Она у меня и на старости лет такой же склочной осталась. Ну что, дорогая, принимаешь вызов?

— Вы почему против меня сговорились-то? — она все продолжала возмущаться, как будто это могло чем-то помочь. — Ну и что за бредовая идея? Если мы один вечер поназываем друг друга «дорогой» и «дорогая» — от этого вряд ли найдем общий язык!

Григорьев свел кустистые брови и кивнул.

— Тогда усложняем задачу. Яна — не просто твоя жена, а еще и беременная жена. Так что, дочка, тебе позволено вести себя как угодно паршиво — вот и оценишь его терпение!

Она глаза к потолку закатила, а Вадим с удовольствием жевал стейк, наслаждаясь ее метаниями. Он бы и сам не мог придумать лучшего способа, чем этот. Да и отец ее хорошо знал — она сейчас повозмущается, позакатывает глазки, а потом скажет: «По рукам», потому что ни один вызов не умеет пропустить мимо.

В итоге вечер вышел утомительным и веселым.

— В клуб?

— Я беременна, припадочный! В какой еще клуб?

— Погуляем?

— У меня ноги распухли! Посмотри, какой живот!

— Ко мне?

— Ага. И там ты меня заставишь картошку жарить?

— Тогда чего ты хочешь, дорогая?

— Покатаемся. Хочу кататься!

Она не разыгрывала вредину — она ею от рождения и была, поэтому никем притворяться нужды не было. Вадим с улыбкой открыл перед ней дверь машины.

— Как скажешь, милая. Но потом ко мне — будешь картошку жарить.

— Не дождешься!

— Я неисправимый мечтатель.

Она фыркнула и злобно рассмеялась:

— Ты-то мечтатель, ну да! Ты такой прагматик, что иногда тошно.

Вадим уже выехал на окружную трассу и вел машину все дальше и дальше от города. Темнело и нависающий по обочинам лес делал атмосферу в теплом салоне сказочно уютной. Яна улыбалась. Она так долго цеплялась за свое раздражение, но теперь незаметно для себя расслабилась. Этот момент стоило использовать:

— Прагматик. Хорошо, дорогая. Что еще во мне тебе не нравится после двадцати-то лет брака?

Она посмотрела в его профиль, но ответила после длинной паузы:

— Знаешь, а я не могу сказать, что мне в тебе что-то категорически не нравится… Пойми правильно — у тебя куча минусов, но есть и что-то такое, что все это компенсирует. И ты… целостный, так что тебя нельзя разбить на отдельные характеристики так, чтобы одно было возможно без другого. То есть ты плох тем же самым, чем и хорош.

Это не было признанием в любви, но прозвучало как что-то очень важное.

— Ян, — теперь он стал более серьезным. — Давай перестанем пить друг другу кровь? Ведь сложно не признать, что мы возвращаемся к одной и той же точке уже не в первый раз.

— К какой еще точке?

Он и сам не знал исчерпывающего определения. Но ведь именно так все и было — неважно, играли они или были серьезными, но постоянно повторяли очень похожие моменты.

— Я не могу точно описать… После которой начинается что-то настоящее без откатов назад.

Вадим чувствовал взгляд, но сам посмотреть в ее сторону не решался.

— Ты серьезно? — он не ответил. — Знаешь… А я когда-то хотела влюбить тебя в себя и разбить сердце.

Он усмехнулся.

— Так возьми и разбей.

— А у меня для этого уже есть достаточно власти?

Она ждет признания — искреннего, чтобы и капли сомнения не осталось. И теперь уже точно не для того, чтобы хладнокровно разбить сердце, а в качестве подтверждения, что ее чувства взаимны. Об этом не надо было говорить прямо — все и так стало понятным. У них обоих была своя стратегия, и, кажется, оба провалились. Или выиграли — это с какой стороны посмотреть.

— Я тебе так скажу — если ты прекратишь любые отношения между нами, то я тебя в покое все равно не оставлю. Влюбленность это или азарт — называй, как хочешь. И уверен на сто процентов, что у тебя точно такие же эмоции по отношению ко мне.

Она отвернулась к окну сбоку и долго вглядывалась в темноту. А потом, когда он окончательно смирился с тишиной, как рявкнет — совсем по-григорьевски:

— Поворачивай обратно! Я арбузик хочу!

— Арбузик? Так не сезон ведь, — Вадим попросту опешил. — Ну поехали, глянем в супермаркете, хотя я сомневаюсь…

— Ты отказываешь беременной женщине?!

— Я сказал, что глянем. Апельсинки подойдут?

— И апельсинки тоже возьмем, — смилостивилась Яна. — И соль. Прям сил нет, как захотелось арбузика с солью навернуть.

— Я совсем не удивлен. Наш сынишка явно в маму пошел.

— С чего это сразу сынишка?! Доченька!

— Боюсь, это еще хуже, — ему становилось и смешно, и страшно.

— И оливок купим!

— Под оливки коньяк хорошо идет.

— Дорогой!

— Да, дорогая?

— Возьми себя в руки!

— С такой жизнью — вряд ли получится.

— Жизнь — это то, что рушится тебе на голову, пока ты строишь планы, мой престарелый прагматик.

— Да я с тобой как познакомился, вообще разучился планы строить.

— Есть ощущение, что ты чем-то недоволен!

— Я просто счастлив, дорогая.

И всеми неслучайными перипетиями судьбы, супермаркетов, вмешательствами Григорьева и собственных желаний, они все же оказались там, где Вадим изначально и планировал с ней оказаться. И теперь он не сдерживался — обнимал сзади, когда она открывала банку с оливками, целовал в висок и отпускал до того, как услышит возмущенный вопль; касался руки — и даже не пытался сделать вид, что случайно.

Яна терялась в неопределенности собственных мыслей, но каждое следующее касание воспринимала все спокойнее, а потом не сдержалась и сама, проходя мимо к мойке, вдруг остановилась и вскользь коснулась его щеки губами.

Сегодня ее придется отпустить. Конечно, если она сама захочет остаться, то выгонять ее никто не намерен. Но для нее это слишком рано. А для него слишком поздно — просить ее остаться, но при этом не надеяться на что-то большее. Хотя такие забавы, когда уже оба понимают их природу, раскручиваются очень быстро. Когда Яна выдала очередную шутку о своей беременности, Вадим перехватил ее, задрал блузку вверх и поцеловал в живот — разве не так ведут себя примерные будущие отцы? Это тоже была шутка, но Яна заметно смутилась, да и Вадиму расхотелось смеяться. Через полчаса он и не мог вспомнить, кто потянулся к губам второго, потому что сейчас они уже зарывались в объятия друг друга с головой. Она тоже дышала тяжело, но вряд ли была готова выть в голос оттого, что они до сих пор одеты. Вадим же так боялся все испортить, что предпочел вой оставить на потом, когда она уйдет. Лучше ее сегодня отпустить, чем подтвердить о себе славу легкомысленного Казановы. Он серьезен по отношению к ней — так пусть и она поверит в то, что он серьезен, потому что словами этого доказать невозможно.

— Мне пора. Отец будет волноваться, — Яна в очередной раз оторвалась от его губ.

Кажется, она это уже говорила трижды, но потом Вадим целовал ее шею, вжимал в себя до дрожи, и они снова проваливась в поцелуи на грани полного падения. Вадим кое-как остановил в горле: «Позвони отцу, останься». И снова похвалил себя за стойкость. Ему хотелось придавить ее собой, содрать эту чертову блузку, заткнуть все возражения и избавиться от напряжения, которое, как оказалось, копилось не только этим вечером, а начало зарождаться когда-то давно. И теперь доросло до такой степени важности, что он сказал:

— Я отвезу тебя.

Яна улыбнулась и снова чмокнула его в губы, тем самым чуть не спровоцировав очередной получасовой заплыв нежности.

— Не надо, вызови такси. Мы увидимся завтра, когда я не буду твоей беременной женой.

Ему и осталось только, что повиноваться.