Прошло пять месяцев. Постепенно Наташа поправилась. К весне девочка даже заметно подросла! О том, что произошло зимой, напоминал лишь маленький, едва заметный шрам на нижней губе. Жаль только, что врачи запретили ей ходить на гимнастику. Но это временно. Натка обещала, что через полгода догонит свою команду, грозилась даже подняться на пьедестал.

Лена не могла нарадоваться, глядя на дочь. Постепенно страх, тревоги за Наташу прошли. Каждый день она благодарила Бога и врачей за то, что они спасли ее дочери жизнь. Но женщина не переставала думать о том, что произошло. За что, за какие грехи у нее такой нелегкий жизненный крест, такая тяжелая, полная потерь и боли судьба? В чем она виновата перед Всевышним? А может, это вина ее родных и теперь ей приходится отвечать за чужие грехи?

Размышляя, Лена вспомнила о своем отце, о его никчемной партии, о боли, нищете, унижениях, которые благодаря этой партии пережил ее народ. Женщина вспомнила, в какой роскоши жила она и ее семья. Вспомнила о том, как, желая избавиться от Григория, отец отправил его на войну. А сколько юных парней полегло в Афганистане благодаря таким, как ее отец, которые свою святую коммунистическую идеологию принесли в эту страну на мушке автомата?! Как только сошел снег, Лена поехала на дачу. Вырыв яму под опустевшей собачьей будкой, она действительно нашла круглую жестяную банку. Не открывая, женщина отнесла ее в Лавру. Попросив отца Александра, чтобы он ни о чем ее не спрашивал, она отдала ему этот клад. Это был последний балласт, державший ее в прошлом.

Ворвавшись ярким разноцветным буйством, в город пришла весна. Разукрасив аллеи и парки, вокруг зацвела сирень, распустились нарциссы, заполыхали тюльпаны. Освободившись из облачного плена, на голубом небе засияло ослепительное ласковое солнце. Обезумевшие от восторга птицы наперебой пели радостные трели, вили гнезда и высиживали птенцов.

Не отставая от матушки-природы, люди вы́сыпали на улицу. Натянув на головы кокетливые панамки, бабушки уселись на скамейки и, дружно вытянув вперед бледные, уставшие от ревматизма ноги, грелись на солнце. С осуждением глядя на молодежь, старушки увлеченно рассказывали друг другу о своей святой молодости. В отместку им, а может, на радость себе девушки вырядились в короткие, критической длины юбки и такие же маленькие, едва прикрывающие пупок топы. Нацепив на нос очки и подобрав волосы безмерным количеством разноцветных заколок, с гордо поднятой головой барышни прогуливались по парку. Глядя на них, парни подтянули животы, выпрямили спины и, оккупировав пустые скамейки, распевали под гитару свои веселые беззаботные песни.

С чашкой в руке Лена не спеша подошла к окну. Отдернув штору, посмотрела во двор.

– Наташенька, на улице очень тепло. Можешь кофточку с собой не брать, – сказала она.

– Хорошо, ма! Я пошла! Тебе удачного запуска! – весело ответила девочка и открыла входную дверь.

– Подожди! – закричала женщина. Поставив на стол чашку, она выбежала в коридор.

Посмотрев на дочь, Лена счастливо улыбнулась.

– Какая же ты у меня красивая! – радостно воскликнула она и обняла ее. Поцеловав в макушку, потрепала по голове. – Еще год-два, и ты меня догонишь! Рослая ты, Натка, вся в своего отца! Ну все, беги! Ни пуха тебе, ни пера! Когда напишешь контрольную, вышлешь мне эсэмэску.

– Угу! – Девочка самодовольно улыбнулась и, схватив портфель, выбежала на площадку. – Пока!

– Пока, солнышко мое! – Закрыв дверь, женщина поспешила к окну.

Через несколько минут в сопровождении Сережи Ищенко Натка прошла мимо окна. Обернувшись, девочка весело помахала рукой.

Лена с грустью вздохнула.

Как быстро летит время! Через месяц дочери исполнится двенадцать лет. Вытянувшись вверх, девочка заметно похорошела. С каждым днем она все больше и больше напоминала своего отца. Светлые, с маленькими завитками волосы были затянуты в тугой хвост. Красивый, правильный овал лица. У девочки был довольно высокий, как у Гриши, лоб. Особенно была похожа раскосая форма глаз и линия верхней губы. Точь-в-точь как у него! Только вредный курносый нос и цвет глаз Натка унаследовала у своей мамы. Улыбнувшись, женщина опустила штору и села за стол.

Пора было собираться на работу. Открыв косметичку, Лена достала тушь. После того, что произошло с Наташей, думать о своей личной жизни она больше не хотела. У нее была любимая дочь, интересная работа, и это, как ни печально, составляло ее жизнь. Ну не дано ей другого – и все! Значит, не судьба. С тех пор Лена еще больше погрузилась в работу. Побывав во Франции, она задумала расширить свое производство. Сегодня ей предстоял запуск нового оборудования для выпечки продукции из слоеного теста. Все больше и больше в Европе входили в моду круассаны, пирожки в форме конвертиков и уголков. А особенно ей нравились слоеные штрудели с вишневой и яблочной начинкой. А впрочем, начинку она изобретала на ходу.

Вздохнув, Лена начала краситься. По ее мнению, женщина должна быть ухожена всегда. И в тридцать лет, и в шестьдесят каждая дама должна уметь подчеркнуть в себе лучшее, умело скрыть недостатки и достойно себя подать. Так учила ее мама. И в этом Оксана Андреевна была права!

Вытащив карандаш, Лена подвела глаза и брови, нанесла на веки серые, едва заметные тени. Самодовольно улыбнувшись, женщина посмотрела на часы. Стрелки показывали ровно девять. Надо было спешить! Забежав в спальню, она сняла с вешалки сиреневый брючный костюм. Элегантный, он был довольно строгим, но вместе с тем удачно подчеркивал ее фигуру. Одевшись, Лена достала из шкафа светлые бежевые туфли на каблуке и такого же цвета сумку. Прыгая, на ходу надела туфли и, подхватив с тумбочки ключи от машины, она торопливо открыла входную дверь.

Сделав шаг, Лена быстро отпрянула назад, в прихожую.

На пороге, возле ее двери, стояла большая корзина с ландышами. Из цветов выглядывала плитка шоколада «Аленка». Застыв, женщина на всякий случай закрыла глаза. Но ландыши не исчезли. Медленно наклонившись, Лена подняла корзину и с упоением вдохнула головокружительный аромат ландышей.

Сердце забилось как сумасшедшее. Мысли кубарем пронеслись в голове. Кто, кто поставил ей эти цветы? А может, кто-то перепутал дверь? Нет! Упав на стул, Лена прижала к груди цветы. В такой корзине ей дарил ландыши Гриша! Только он знал, что это ее любимые цветы! Только он называл ее Аленкой! Только он дарил ей шоколадку с ее именем! Нет, этого не может быть! Прошло тринадцать лет. Медленно, на цыпочках, словно за ней подглядывают, женщина подошла к календарю. Нет, она не ошиблась. Сегодня действительно было 10 мая. Не помня себя, Лена снова опустилась на стул. Вдыхая аромат ландышей, вспомнила, как, улыбаясь, Гриша обещал каждый год 10 мая в честь их знакомства дарить ей корзину ландышей и шоколад. По ее телу пробежала дрожь.

Удивленная, она выбежала на лестницу.

– Гриша! – изо всех сил выкрикнула она.

В ответ – тишина.

Выскочив во двор, Лена огляделась по сторонам. Возле подъезда, размахивая руками, о чем-то беседовали двое парней. С гордо поднятой головой по дорожке прогуливалась молодая мама с коляской. Нагло развалившись, на цветнике грелся соседский кот. Лена перевела взгляд дальше и замерла. Чуть дальше, на скамейке, опустив голову, сидел мужчина. Подперев подбородок рукой, он устало смотрел вниз. Светлые, покрытые сединой волосы, широкие покатые плечи, длинные мускулистые руки. Сердце женщины пропустило удар. Задрожав, Лена замедлила шаг и остановилась. Это он!

– Гриша! – разрывая тишину, закричала она.

Вздрогнув, мужчина быстро поднялся и посмотрел на нее. Сдержанно улыбнувшись, побежал к ней. Боясь пошевелиться, Лена как завороженная, не отрываясь, вглядывалась в его лицо. Это был ее Гриша. Живой! Губы ее дрожали. Казалось, еще немного – и она упадет. Тяжело дыша, она глотнула воздух и округлила глаза.

– Гриша, – чуть слышно протянула она.

Забыв обо всем на свете, она бросилась навстречу ему.

– Девочка моя, Аленушка! – упоительно произнес Калетник. – Какое счастье, что я тебя нашел!

– Гриша, Гришенька, ты живой! – вглядываясь в его глаза, шептала Лена. – Ну где ты был?! Где, где, где? Ведь я ждала, я ждала тебя столько лет! Где ты был, где?!!

– Прости, моя хорошая, прости! – опустив голову, ответил он и нежно поцеловал ее в щеку. – Я не виноват. Я тебе все расскажу. Все эти годы не было дня, чтобы я не думал о тебе! Прости.

Смахнув слезу, Лена растерянно посмотрела на него.

– Идем домой, нечего здесь стоять! – заявила она и повела его за собой.

Калетник не сопротивлялся. Не отпуская ее руки, он медленно шел за ней следом. Молча, ни о чем не говоря, они зашли в лифт.

– Аленка, помнишь, как когда-то здесь у тебя лопнули волшебные шары? – хитро улыбнувшись, поинтересовался он.

– Помню, – с грустью ответила женщина.

– Какое желание ты тогда загадала? – прищурив глаза, спросил Григорий.

– Быть с тобой! – выдохнув, ответила женщина.

– Вот оно и сбылось! – с болью произнес он.

Двери лифта открылись.

– Проходи в дом, – пригласила Лена.

Медленно переступив порог, Калетник вошел за ней. Оглядевшись, виновато посмотрел на нее и снова опустил глаза. Протянув руки, мужчина нежно прижал Лену к себе и медленно, с упоением вдохнул запах ее волос. Задрожав, Лена приникла к его груди. Коснувшись пальцем ее подбородка, Григорий поднял ее лицо. Сжав губы, он внимательно всматривался в ее лицо.

– Аленушка, а ты не изменилась! Правда, стала еще лучше! От тебя невозможно оторвать глаз! Сегодня день нашего знакомства. 10 мая. Как долго я ждал этого дня! Помнишь его? – поинтересовался он.

Лена задумчиво кивнула головой:

– Я все помню, Гришенька. Все!

Вздохнув, Калетник встревоженно посмотрел на нее.

– Аленушка, я тебя не задерживаю? Может, тебе надо куда-то идти?

– Нет, нет! Я уже пришла, – суетливо ответила женщина и пристально, прищурив глаза, глянула на него.

Калетник заметно изменился. Не по возрасту постарев, он стал почти седой. А ведь Гриша всего на год старше ее. Сухое обветренное лицо приобрело непривычный для него бронзовый цвет. На высоком красивом лбу два ряда глубоких морщин. На левой щеке, чуть ближе к виску, глубокий косой шрам. Лена вздрогнула. Правое ухо и шея Гриши были покрыты огромным пятном. Такое остается после ожога. Только глаза, такие же добрые, нежные, ласково смотрели на нее.

– Гришенька, что с тобой случилось? – отступая назад, спросила она. Испуганно глядя на Калетника, Лена потянула его за собой. – Идем на кухню. Я приготовлю кофе, поговорим.

Поставив на плиту турку, женщина радостно ворковала над плитой. Поглядывая на Гришу, она стыдливо опускала глаза. Сложив на груди руки, Калетник внимательно наблюдал за ней. Большие темные печальные глаза мужчины застилала едва заметная пелена слез.

Разлив кофе по чашкам, Лена уселась напротив него.

– Аленушка, прости меня! – проговорил Калетник и, обхватив ладонь, пристально, с болью посмотрел ей в глаза. – В тот злополучный день, 23 ноября, во время выполнения боевой операции я был ранен. Я очень смутно помню, что тогда произошло. Изо всех сил я старался оставаться в сознании и сесть на землю. Но мне не повезло. Мой парашют потерял управление, и его сдуло ветром. Наверное, меня далеко унесло. Три дня я не приходил в себя. Я это вычислил по календарю на часах. Открыв глаза, я увидел вокруг горы. Веришь, Аленушка, я первым делом подумал о тебе. Что будет с моей девочкой? Ведь она меня ждет! Я обязан выжить, я обязан идти!

Не отчаиваясь, я думал о том, как выбраться оттуда. Первым делом я засыпал камнями свой парашют, потом нашел пещеру, где можно было спрятаться, и начал соображать. Днем по горам лазить было нельзя. В любой момент меня могли засечь «духи». Поразмыслив, я начал прокладывать маршрут. От места дислокации моей части меня отнесло километров на сто. Это по прямой. Но вокруг меня были горы. Судя по компасу, недалеко был Пакистан.

Перебинтовав раны, я немного перекусил. У меня был с собой небольшой продпаек. Но самое главное – у меня были твои шерстяные носки. Знаешь, Аленушка, если бы не они, я бы не выжил! Дождавшись темноты, я решил идти. Ждать помощи было глупо. Пускать сигнальные ракеты в логове врага было категорически нельзя. Оставалось рассчитывать только на себя. Пять дней, прячась днем, ночью я шел к своим. Поднимаясь по скалам вверх, я не раз срывался и падал вниз. Постепенно силы иссякли. Наверное, у меня начался жар. Рана на ноге загноилась. Я разжег огонь, прокалил нож и вырезал им пулю. Боль унимал льдом. Хорошо, что это была зима. Летом было бы еще тяжелей.

Падая, я немного отдыхал и снова шел. Словно компас, меня вели твои огромные, во все небо глаза. Ведь я обещал тебе, что вернусь. Я не имел права умирать. Девочка моя, все это время я думал о тебе. На седьмой день мои силы исчерпались. Рана на ноге воспалилась. Обожженное лицо покрылось коркой и начало подпухать. Но я не сдавался. Не имея сил подняться, я полз. Останавливаясь днем в пещерах, я промывал раны чистой горной водой, прикладывал лед, выковыривал из гнезд змей и ел. Меня не покидала надежда, что я доберусь, что меня кто-то увидит, кто-то спасет. Теряя сознание, я приходил в себя и снова полз. Ведь я обещал тебе, я обещал! Что было дальше, я помню плохо.

Это был мой десятый день в горах. Очнувшись, я увидел вокруг себя огромное количество моджахедов. Смеясь, они пинали меня ногами. Затем дали выпить какой-то чай. Наверное, это была трава. Мне стало легче дышать, исчезли боли. Но я «поехал». Вокруг меня все плыло. Бросив меня в глубокую яму, они закрыли меня какой-то плитой. Следом за мной полетели кусок лепешки и бутыль воды. Я снова вырубился. Не помню, день это был или ночь. Очнувшись, я увидел кусочек неба. Светлого, голубого. Чистого, как твои глаза. Как мне было обидно! Веришь, тогда я впервые почувствовал смерть. Я не хотел умирать.

Это в книжках пишут, что люди ничего не боятся. Что смело идут на амбразуру, кидаются на врага. Неправда. Люди всегда хотят жить! И если у тебя есть выбор – жить или умереть, – ты всегда думаешь, во имя чего ты готов умирать! Так думал и я. Да, во время Отечественной войны погибли наши деды, миллионы советских парней. Но они освобождали свою Родину. Для руководства нашей страны война превратилась в бизнес. Ведь Афганистан не такая уж и бедная, но дико нищая страна. Парадокс!

Сидя в этой глубокой яме, я впервые задумался над вопросом: что здесь делаю я? Воюю? Да! Но за кого? За что?! За светлые идеи строителя коммунизма, за геополитические интересы, за «апрельскую революцию», которую моя партия сюда принесла? Что, что здесь делаю я?! Это не моя земля! Скажешь, интернациональный долг?! А в чем он заключается, ответь! Я кого-то спасал, я помогал что-то здесь строить, созидал?! Нет! Я воевал против того, кого мне партия обозначила как врага. Я убивал их, понимаешь? Тупо нажимал на курок, и все! Я убивал их потому, что так мне сказали, потому что они думали не так, как было надо! А как надо было, Лена, скажи?! И пусть они трижды были не правы. Это их дело, это их страна! Веками в разных странах люди, как заблудшие овцы, идут по пустыне за идолами, которых придумали себе. И, прежде чем они поймут, что идолы их лживы, что они предали их, проходит не один год. Так и Афган. У каждого из них была своя жизнь, были свои семьи, дети, жены, матери. Многих, как и меня, ждали невесты. Это была неправильная война. Это не они напали на мою родину, это я пришел к ним.

Отхлебнув кофе, Калетник тяжело вздохнул и посмотрел в окно.

– В этот же день «духи» потащили меня на допрос, – продолжил он и тяжело вздохнул. – Ты знаешь, их не интересовали ни моя часть, ни мое имя, ни кто я, ни как меня зовут. Пиная ногами, они хотели знать только одно – убивал я их или нет. Избив, они сорвали с меня погоны, форму, сняли обувь. Взамен дали какое-то вонючее тряпье. Несколько дней они держали меня в кандалах. Но это зря. Забыв дни, я терял последние силы. А они все время требовали от меня, чтобы я принял ислам, иначе не будут меня лечить. Я не соглашался. Слишком дорог Бог был для моей матери. Я не мог изменить ни ей, ни ему. В отместку меня заставляли по десять часов учить фарси, вслух читать суры из Корана и заучивать их наизусть, молиться. Если я замолкал, в меня летели камни. Только после этого они давали еду. Вонючую похлебку, сделанную из отходов. Порой после этих лакомств я чувствовал то непонятный прилив счастья, то становился злой. Только потом я понял, что они подсыпали в еду наркотики.

Через несколько дней меня перевезли в пакистанский лагерь Мобарез, расположенный в скальных пещерах. Меня поместили в пещеру с молоденьким солдатиком Славой, захваченным в плен еще в прошлом году. Без света и свежего воздуха я просидел там несколько дней. Неожиданно – не знаю, вечер это был или день, – нас посетил один американский журналист из Би-Би-Си. Милый, участливый толстяк Том. Посветив на мою ногу, он сказал, что гангрена может ее съесть. Я неплохо тогда знал английский. Мы долго с ним разговаривали. Не скрою, я многое рассказал ему о себе. Не военные тайны, нет. Так, о жизни, о семье, о тебе. Скажу честно, я попросил его помочь мне. На следующий день меня начали лечить. Наверное, это было благодаря ему. Два года я провел в этой тюрьме. Как граф Монте Кристо, я ставил зазубрины на стене. Как мне там жилось, я не хочу говорить. Самое страшное из этого было не пытки, не холод, не голод. Самое страшное было видеть, как рядом, потеряв веру, ломается человек. Целыми днями Славик кричал, кричал до хрипоты, бросался на двери, царапал ногтями камни, бился головой о стену. Ночью, забывшись, он звал свою мать. На это было невозможно смотреть. А однажды, проснувшись, я увидел его мертвым. Не выдержав, парень скрутил из халата веревку и повесился на ручке двери.

Лена взволнованно встала и подошла к Грише. Прижав его голову к своей груди, нежно погладила.

– Гришенька, как мне тебя жаль, – с болью протянула она.

– Сядь, Аленка, я должен тебе все рассказать. – Калетник насупил брови и отстранился. – Мне так будет легче. Это как на исповеди. Ведь я об этом еще никому не говорил.

Вздохнув, Лена опустилась на стул.

– Так вот, это было в конце осени. Заканчивался октябрь девяносто первого года. Неожиданно ко мне снова приехал Том. Тогда я уже был в камере один. Том рассказал мне о том, что произошло в нашей стране. Затем сообщил, что умерла моя мать. Сказал, что сестру забрали родные. Протянув фотографии, Том показал тебя. Сказал, что ты вышла замуж, что у тебя дочь. Да, Аленушка, я понимал, что ты не могла ждать вечно. Ты должна была устраивать свою жизнь! Но как было больно на это смотреть! Схватив твою фотографию, я ревел, как ребенок. Я выл!

Опустив голову, Лена тихо заплакала. Не переставая слезы ручьем текли по ее лицу.

– Успокойся, родная, – прошептал Григорий и погладил ее по руке. – Я тебя ни в чем не виню. Это жизнь. Мы долго беседовали с Томом. Я не хотел его отпускать. За эти годы я одичал. Я не видел нормальных людей. Сочувствуя, Том сказал мне, что может вытащить меня отсюда при помощи Международного комитета Красного Креста. Рассказал о том, что еще перед развалом Союза вышел указ об амнистии афганцев, перешедших на сторону врага. Но это был фарс! Как случайных пленных, так и предателей на родине преследовали. Многих сажали в тюрьмы, некоторых расстреливали. В подтверждение своих слов он показал мне газету «Известия», где описывалась судьба такого же пленного, как и я. Возвращаться на родину я не хотел. Несмотря на то что там уже была другая страна, правили там те же люди. Подстроившись под вызов времени, они лишь поменяли свои партбилеты, но не нутро. Да и кому я там был нужен? Обо мне все забыли! Родина, армия и даже друзья поставили на мне крест. Мамы давно не было, у тебя – своя жизнь и семья.

Скажу по правде, выбора у меня не осталось. Я согласился выехать в Америку. Пойми, Аленка, я просто хотел жить! Я хотел видеть небо, солнце, дышать воздухом, хотел ходить по земле! Что в этом плохого? Кому, родная, скажи, я изменил?! Тем, которые так легко обо мне забыли? А ведь в этой пещере я медленно гнил. Меня постоянно преследовали желтуха, воспаление легких, тиф, бронхит. Недолго думая, я согласился.

В плену я провел еще полгода. Помню, наступило лето. К этому времени я уже снова перестал надеяться, что меня освободят. Я был уверен, что я не нужен никому – ни своим, ни чужим. Правда, надо мной перестали издеваться. После отъезда Тома меня уже никто не пытал и не бил. Меня начали иногда выводить на улицу. Знаешь, вначале от свежего воздуха у меня кружилась голова! От солнца резало и пекло глаза. Стараясь не потерять форму, я постоянно занимался. Даже в пещере я отжимался, прыгал на месте, качал пресс.

Так вот, это был июнь девяносто второго года. В Афгане стояла жуткая жара. Дав мне напиться из арыка свежей воды, охранник, помню, протянул мне арбуз. Господи, как он тогда пах! Но я не мог его есть. Мой организм отвык от нормальной еды. Вырвав, я попросился назад, в свою пещеру. Вместо этого охранник приказал мне раздеться. Тогда я был уверен, что меня решили убить.

Но этого не произошло. Переодев в широкие, собранные в сборки штаны, чистую длинную рубашку и платок, меня без всяких объяснений посадили в машину и куда-то повезли. Поздно ночью автомобиль подъехал к небольшому аэродрому. Это был Пакистан. Там меня встретила американская журналистка советского происхождения – Людмила Торн. Именно она при помощи МККК и такой же активной организации «Врачи без границ» организовала мое освобождение. Об этом ее просил Том.

Только через месяц, перелетами через Европу, меня перевезли в США. Попав под программу защиты свидетелей, я получил американское гражданство. Теперь я Уильям Брайан.

Лена удивленно округлила глаза:

– Ты теперь американец?!

– Да, – ухмыльнулся Калетник. – Получив помощь от международных организаций, я закончил строительный колледж и переехал в небольшой городок Эгг Харбор Тауншип, в пятнадцати минутах от Атлантик-Сити. В часе езды находится Филадельфия, Восточное побережье Атлантического океана. Ведя довольно затворнический образ жизни, я долго приходил в себя. Закончив колледж, устроился в строительную компанию, затем открыл свое дело, купил небольшой дом.

Калетник устало вздохнул.

Неожиданно зазвонил телефон.

– Прости. – Лена виновато улыбнулась и вытащила из сумки мобильник. – Да, слушаю!

– Елена Борисовна, что случилось? Скоро два часа, а вас нет. У вас все хорошо?! У нас сегодня будет запуск или нет? – встревоженно спросила Анна Петровна.

– Девочки, у меня все настолько хорошо, как никогда! – медленно, не отводя глаз от Григория, проговорила женщина. – Пожалуйста, начинайте без меня. Я не приду.