Валя Никитенко – 4 года.
Сейчас – инженер.
В детской памяти запечатлевается все, как в альбоме. Отдельными снимками…
Мама просит:
– Бежим-бежим… Топаем-топаем… – У нее руки заняты. А я капризничаю:
– У меня ножки болят.
Трехлетний братик толкает меня:
– Безым (буквы «ж» он не выговаривал), а то немцы догонят. – И «безым» рядом молча.
От бомб я прячу голову и куклу, а кукла уже без руки и без ног. Плачу, чтобы мама ее перевязала…
Кто-то принес маме листовку… Я уже знаю, что это такое… Это такое большое письмо из Москвы, хорошее письмо. Они с бабушкой говорят, и я понимаю, что дядя наш в партизанах. По соседству у нас жила семья полицая. И, знаете, как дети: выйдут, и каждый хвастается своим папой. Их мальчик говорит:
– У моего папы автомат…
Я тоже хочу похвастаться:
– А нам дядя принес листовку…
Это услышала мать полицая, она пришла к маме предупредить: смертельная беда нашей семье, если ее сын услышит мои слова, или кто-нибудь из детей передаст.
Мама позвала меня с улицы и просит:
– Доченька, не будешь больше рассказывать?
– Буду!
– Нельзя рассказывать.
– Ему можно, а мне нет?
Тогда она достала прутик из веника, а стегать меня ей жалко. Поставила в угол:
– Не будешь? А то маму убьют.
– Прилетит на самолете наш дядя из леса и спасет тебя.
Так и уснула в углу…
Горит наш дом, меня выносят на руках сонную. Пальто и ботиночки сгорели. Я хожу в мамином пиджаке, он до самой земли.
Живем в земляночке. Вылезаю из землянки и слышу запах пшенной каши, заправленной салом. До сих пор для меня вкуснее еды нет, чем пшенная каша, заправленная салом. Кто-то кричит: «Наши пришли». На огороде у тети Василисы – так говорит мама, а дети тетю Василису зовут «бабой Васей», – стоит походная солдатская кухня. В котелках нам раздают кашу, помню точно, что в котелках. Как мы ели, не знаю, ложек не было…
Мне дают кружку молока, а я уже забыла о нем за войну. Молоко налили в чашку, она у меня упала и разбилась. И я плачу, все думают, что я плачу из-за разбитой чашки, а я плакала, что разлила молоко. Оно такое вкусное, и я боюсь, что мне его больше не дадут.
После войны начались болезни. Болели все, все дети. Болели больше, чем в войну. Непонятно, правда?
Эпидемия дифтерита… Дети умирают. Я убежала из-под замка хоронить соседских мальчиков-близнецов, с которыми дружила. Стою у гробиков в мамином пиджаке и с босыми ногами. Мама вытаскивает меня оттуда за руку. Ждет с бабушкой, что и я заразилась дифтеритом. Нет, я только кашляю.
В деревне совсем не осталось детей. Играть на улице не с кем…