Люда Андреева — 5 лет.

Сейчас — контролер завода вычислительных машин.

Живет в Минске.

…От войны у меня осталось впечатление как от костра, который горел, горел бесконечно. Соберемся маленькие дети, и знаете, о чем мы говорим? Что до войны мы любили булочки и сладкий чай и что этого больше никогда не будет.

Мы уже знали, когда надо плакать, потому что видели, когда плачут наши матери. Плакали, когда вели по улицам наших военнопленных, на голове у них были не белые и не красные бинты, а черные. А я уже знала, что кровь красного цвета, и не могла понять: почему бинты черные и люди сами черные? Они смотрели на нас и тоже плакали черными слезами. Для меня самое страшное было найти среди них своего отца, что оно будет такой черный. Папу я помнила сильного, красивого.

Я знала, что мама у меня молодая и красивая, у других детей были мамы постарше, но в пять лет я поняла, что для нас это плохо, что мама молодая и красивая. Это опасно.

Через столько лет, а все равно не могу рассказывать… Возле нашего дома остановилась немецкая машина, она не специально остановилась, она испортилась. Солдаты зашли в дом, меня и бабушку прогнали в другу. комнату, а маму заставили им помогать. Грели воду, готовили ужин. Они так громко разговаривали, что мне казалось, что они не разговаривают друг с другом и не смеются, а кричат на маму.

Стало темно, уже вечер. Вдруг мама вбегает в комнату, хватает меня на руки и бежит на улицу. Сада у нас не было и двор пустой, бегаем и не знаем, куда спрятаться. Залезли под машину. Они вышли во двор и ищут, светят фонариками. Мама лежит на мне, и я слышу, как у нее стучат зубы.

Утром, когда немцы уехали и мы вошли в дом, бабушка наша лежала на кровати голая, привязанная к ней веревками… Мне так стало страшно, что я закричала. Мама вытолкнула меня в другую комнату, но я же все видела…

Очень боялась самолетов. Один звук услышу, вся дрожу. От бомб мы прятались в каких-то ямах. Слышу гул самолета, бегу туда первая. Уже война кончилась, уж мы в школу пошли… Вижу, что трамвай идет, а ничего не могу с собой сделать, у меня стучат зубы. Мне кажется, что самолет летит. В классе нас было трое, кто пережил оккупацию. Весной тепло, откроет учительница окна… услышим гул самолета, глаза у нас делаются огромные, зрачки расширяются, мы дрожим. А дети, которые вернулись из эвакуации, над нами смеются.

Был первый салют… Люди выбежали на улицу, а мы с мамой спрятались в яме. Сидели там, пока не пришли соседи: «Вылезайте — это не война, а праздник такой». Тогда мы вылезли. Я боялась винтовки, боялась пистолета, боялась на них смотреть. Я знала, что из них убивают людей. Так продолжалось года четыре.

После уроков мы играли «в куклы». Кукол не было, положим кусочек кирпича и представляем, что это кукла. Или кто-то самый маленький изображал, что он кукла. Если я сегодня увижу в песке цветные стеклышки, мне хочется их поднять. Это тоже были наши игрушки.