Пока мы ехали на электричке, погода испортилась. Выглянуло солнце. Природа явно заигрывала с нами: она кокетничала осенними лучами, забиралась к нам под пальто прохладным ветерком, махала нам обнаженными ветками… Разве можно в такую погоду как следует настроиться на мысль о преступлении?!
Но я все же настроился… Накануне я услышал по радио, что, оказывается, когда композитор Бородин умер, его друзья закончили за него оперу «Князь Игорь».
Это было для меня абсолютным открытием! Оно натолкнуло меня на идею. И даже на несколько идей сразу… Может быть, мне удастся закончить повесть Гл.
Бородаева? Вдруг я сумею разгадать тайну, куда девался тот человек? И напишу вторую часть «Старой дачи». Я прочту ее на литературном кружке. И Наташа Кулагина запишет в свою тетрадку какую-нибудь замечательную новую мысль. «Конечно, его нельзя сравнить ни с Покойником, - напишет она, - ни даже с Принцем. И вообще ни с кем!..» Я не знал, не мог даже предположить, что в тот день, в то самое обычное воскресенье… Но не буду забегать вперед, хотя мне очень хочется забежать.
Бледный Покойник ожил под солнечными лучами и произнес:
- «Да здравствует солнце!» - сказал как-то Пушкин. И в этом я с ним согласен.
Когда мы сошли с поезда на дощатую платформу маленькой дачной станции, Наташа стала оглядываться.
- Кого ты ищешь? - спросил я с тревогой.
- Вон расписание… Я должна вернуться к шести или семи часам. Не позднее!
Чтобы мама не волновалась.
- Она все еще не встает?
- Нет, - сказала Наташа. - Сердце…
Я бросился к расписанию. Мне казалось, что кто-то хочет меня обогнать. Так всегда бывает, всегда: если какое-нибудь существо становится небезразличным, думаешь, что оно нравится всем вокруг и все испытывают же чувства, что ты. Эта мысль не дает покоя!
- Есть электричка в семнадцать ноль-ноль! - доложил я. - А потом в двадцать десять.
- Нам надо в семнадцать! Мы успеем?
«Нам… мы…» Я готов был слушать эти слова бесконечно!
- Идемте! - скомандовал Глеб.
От станции шли минут сорок, не более. Но и не менее, потому что я следил по часам. Специально взял у Кости часы, будто заранее знал, что они в этот день… Нет, забегать я не буду. Не буду!
- За мной! За мной! - командовал Глеб. Ему нравилось быть начальником. - Только не отставать!
Я его просто не узнавал.
Судьбе было угодно, чтобы дорога к даче была очень запутанной. Это мне нравилось: мы двигались, словно по лабиринту, - то сворачивали в лес, то шли между дачными заборами, то петляли вокруг каких-то сараев, то опять углублялись в лес… Казалось, удирая от кого-то, мы старались запутать следы.
Я подумал, что без Глеба нам ни за что не добраться обратно на станцию.
- За мной! За мной!.. - поторапливал Глеб. И вновь куда-то сворачивал.
Наконец он остановился. И мы тоже.
- Пришли! - сказал Глеб.
Я взглянул - и увидел ее. Она выходила одной стороной прямо на дорогу, а другой - прямо в лес. Меня сразу поразило то, что старая дача вовсе не была старой.
- Ее покрасили, что ли? - спросил я у Глеба.
- Нет, она всегда такая была.
- «Тайна старой дачи» - это звучит? - спросил у меня Покойник.
- Звучит.
- А «Тайна новой дачи»?
- Не очень.
- Теперь понял? Знаешь, что такое авторский домысел?
Принц Датский смотрел на Покойника с уважением. А я лично терпеть не мог, когда Покойник начинал изъясняться вопросами, будто устраивал кому-то экзамен.
- Почему не видно доски? - сказал он.
- Какой? - спросил Глеб.
- Мемориальной, конечно! «Здесь жил и умер…» - А он не здесь…
- Тогда по-другому: «Здесь жил и не умер писатель Гл. Бородаев»!
«Может, Покойник все-таки хочет поставить над своим очередным стихотворением буквы «Н. К.»? - подумал я. - Чего он вдруг в Наташином присутствии так старается?» Принц Датский продолжал смотреть на него с уважением.
Я решил немедленно перехватить инициативу.
- Больше я не могу молчать. Вы должны узнать кое-что важное, - сказал я. - То, что написано в повести Гл. Бородаева, - это не авторский домысел.
Здесь, на этой вот даче, исчез человек… Как будто его и не было! Мы с вами пойдем не по следам повести, а по следам преступления…
Покойник притих.
- На даче кто-нибудь есть? - спросил я у Глеба.
- Дачники все уехали.
- До одного?.. - прошептал Покойник.
- Ну да, это же видно! - бодро ответил я. - В поселке сейчас ни души. Кричи не кричи, никто не услышит.
- А зачем нам кричать? - спросила Наташа.
- О, не бойся! - воскликнул я. - Конечно, всякое может случиться. Но я… то есть мы тут, рядом. Все-таки исчез человек…
«Если бы мне представился случай от чего-нибудь ее защитить!» - подумал я в ту минуту.
Миронова подняла руку.
- Нинель Федоровна сказала: «Подышим, погуляем в осеннем лесу!» Острая наблюдательность подсказала мне, что Миронова не боится: она просто и на расстоянии подчинялась классной руководительнице. Такой у нее был характер.
- Сначала подышим воздухом, которым дышал Гл. Бородаев! - ответил я ей.
- А как мы туда попадем, в эту дачу? - спокойно спросил Принц Датский.
- Дверь открыта, - сказал Глеб. - Я же предупредил, что мы будем. Вчера по междугородной…
- Пошли! - крикнул я. - Не бойтесь!
И первым вошел в дачу.
Там было тихо. Только сверху раздавалось какое-то бормотание. Все застыли.
Я тоже вздрогнул… Но даже опытный глаз не смог бы этого определить: вздрогнул внутренне, про себя.
- Это племянник хозяйки, Григорий, - сообщил Глеб почему-то не сразу. - Он сторожит все дачи в поселке. Он ждет нас… И все нам расскажет.
«Та самая лестница! - подумал я. - «Ворчливо-скрипучая», как написано в повести. По ней в новогоднюю ночь шел Дачник после своей последней прогулки. Больше он не гулял!..» Мы стали подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице. Она не скрипела.
«Понятно: авторский домысел!» - сказал я себе.
Сверху, из комнаты, стали ясно доноситься слова:
- Вы так?.. А мы - вас - бац по загривку! Вы все-таки трепыхаетесь? А мы вас по шее - трах!..
Покойник остановился. За ним и все остальные. Сверху неслось:
- Ах, вы еще живы? Тогда получите! И еще, и еще, и еще!..
- Что там происходит? - спросил Покойник.
- Может быть, надо помочь? - воскликнул я. Бросил прощальный взгляд на Наташу и кинулся наверх.
Дверь угловой комнаты была приоткрыта. Племянник Григорий играл сам с собой в «дурачка». Он «ходил» и за себя и за противника, которого не было.
- Ах, вы еще дышите? Вот вам! Вот вам еще! Он стал подкидывать королей.
- Сюда! Смелее сюда! - крикнул я, словно взобрался на вершину горы, а остальные были еще где-то на склоне. Миронова зашагала: она подчинялась командам. Глеб тоже взбежал наверх. Поднялась и Наташа. Принц Датский прикрывал собою Покойника.
Племянник Григории повернул голову к нам и погасил папиросу прямо об стол, на котором лежали карты.
Это было огромное существо лет двадцати пяти, не более.
- Он вырос на глазах у дедушки, - сказал Глеб.
Я часто стараюсь представить себе взрослых людей детьми, которыми они были когда-то… Григория я почему-то представить себе ребенком не смог. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что почти в каждом человеке на всю жизнь остается что-нибудь детское: или взгляд, или смех, или какой-нибудь жест. У Григория ничего детского не осталось… И я не мог вообразить себе, как Гл. Бородаев таскал его на руках.
Я уже говорил, что прозвища стали у нас в школе «повальным бедствием»: почти никого не называли по имени. Я до того привык к этому, что, знакомясь с каким-нибудь человеком, сразу же мысленно давал ему прозвище. Григория я стал про себя называть Племянником. Очень как-то не подходило к нему это милое семейное слово, вот я его и прозвал: мы часто давали прозвища как бы в насмешку. Низкорослому кричали: «Эй, Паганель!», а длинному: «Пригнись, Лилипутик!» Племянник поднялся со стула.
Можно было подумать, что ему от рождения досталась не своя голова: она была очень маленькой. И на лице было так мало места, что на нем не умещалось ничего, кроме усмешки. Усмехался Племянник все время.
- Ну, чего вам показывать?
- Нам все интересно! - сказала Миронова.
- В этой комнате тот самый чудак жил, который пропал. Залез сюда под Новый год - и баста. Провалился, как будто мать родная не родила. Соображаете?
Миронова сразу стала записывать. Она на всяких докладах, лекциях или творческих встречах записывала буквально каждое слово. Скажет докладчик:
«Здравствуйте!» - она начинает писать. Скажет он: «До свидания!» - она тоже запишет и захлопнет тетрадь.
«Туго, как струны, натянутые провода чуть не касались окна его комнаты…» - вспомнил я строки из повести. Провода в самом деле «чуть не касались».
Тут не было домысла.
«Пора уже наконец по-настоящему оправдать свое прозвище!» - решил я. И произнес:
- Мне помнится, в повести сказано: «В полночь на даче потух свет. Утонул во тьме и весь дачный поселок…» - Слушай, парнек, ты не выскакивай!.. - Племянник отмахнулся, будто на том месте, где я стоял, вдруг зажужжал комар. В слове «паренек» он почему-то пропустил первое «е».
Я очень любил, чтобы на меня при Наташе Кулагиной поглядывали девчонки и чтобы она это замечала. Я был счастлив, если при ней ко мне обращались за помощью, просили что-нибудь объяснить: задачку или там теорему… Но когда при ней ко мне относились пренебрежительно, я ужасно страдал.
- Понимаете, - стал я объяснять сразу всем, - напрашивается такая догадка: раз электричества не было, Дачник мог вылезти через окно, схватиться за провода (они были в тот миг безопасны!), потом мог долезть, цепляясь за них, как циркач, до первого столба, а потом спуститься на землю. И навсегда скрыться от родственников! Поэтому и следов на дачном участке не было. Это, как говорят, гипотеза… То есть предположение.
- Окно было заперто изнутри, - сказал Глеб.
- Тогда гипотеза отпадает!
- Если ты, парнек… - угрожающе начал Племянник. Слово «паренек» он упорно сокращал на одно «е», и слово звучало пренебрежительно. Сердце мое сжалось от боли: ведь рядом была Наташа.
- Гипотеза отпадает! - громко повторил я, трепеща всем телом при мысли о том, что он совсем уж унизит меня при н е й. И я не смогу потребовать удовлетворения: все-таки он был в два раза длинней меня.
Он снова махнул ручищей, словно прогнал комара. Но все-таки оскорбительные слова не слетели с его насмешливых губ.
Мы спустились по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела.
Племянник распахнул какую-то дверь, пригнулся и вошел в комнату. Мы тоже вошли. Комната переходила прямо в террасу, а терраса выходила прямо во двор.
- Хороший был писатель, - сказал Племянник. - Он у тетки дачу сразу на полгода, а то и на год снимал. И деньги вперед платил. Хороший писатель!
- В этой комнате он создавал «Старую дачу»? - спросил я.
- Слушай, парнек, если ты будешь выскакивать… Если ты будешь…
- Понятно! Понятно! - перебил я. - Я нарушаю ваш план? Это, поверьте, от нетерпения!
Опять он не успел унизить меня при ней.
- Писатель здесь не писал, - сообщил нам Племянник. - Он про Дачника в подвале писал. В подземелье… Миронова продолжала записывать.
- Здесь есть подземелье? - шепотом спросил я.
- Он утром залезет туда - и баста. До обеда не видно, будто мать родная не родила… Соображаете?
- Философ Диоген сочинял в бочке, - лениво изрек Покойник. - А этот, значит, в подвале?
- Он там страху на себя нагонял, - объяснил нам Племянник. - Там сыро, темно…
- Понимаю: входил в настроение! - продолжал выхваляться Покойник.
Племянник Григорий почему-то не крикнул ему: «Слушай, парнек!..» - а рассказывал дальше:
- Я там бумажки какие-то нашел, листочки… Хотел выбросить, а тетка говорит: «Снеси-ка в музей!» Я и снес. Есть у нас музей на соседней станции.
- Видимо, краеведческий, - высказал предположение Покойник.
Племянник и тут не цыкнул на него, а спокойно сказал:
- Ага, этот самый. Мне благодарность в письменном виде выдали! Бумажки эти под стеклом разложили и написали:
«Найдены и доставлены Григорием Шавкиным». Теперь все читают. Экскурсантам про меня рассказывают… Соображаете?
- Еще бы: рукописи, черновики! - снова вмешался Покойник.
- Они самые! - согласился Племянник.
Я давно заметил, что личности вроде Племянника обычно выбирают одного какого-нибудь человека и начинают к нему придираться: «Ну, чего смотришь?
Чего уставился? Чего тут стоишь? Чего тут сидишь?» Хотя все остальные тоже смотрят, тоже стоят и тоже сидят. Но типы вроде Племянника выбирают кого-нибудь одного и, как правило, самого симпатичного, самого интеллигентного человека. Племянник выбрал меня…
- Слушай, парнек, чего в пол уставился? Слушать не хочешь?
- Он, вероятно, задумался, - сказал Покойник. Все посмотрели на него с благодарностью: он вроде бы меня защитил. Это было невыносимо!
- Скорее туда! - крикнул я. - В подземелье!.. К рабочему месту писателя!
- Если не дрейфите, то айда! - сказал Племянник. Это мое предложение его почему-то не разозлило. Позже я узнал почему. Но в ту минуту… В ту минуту догадка не захотела меня озарить, хотя вообще она делала это очень охотно.
Бледный Покойник топтался на месте.
- Боишься? - спросил я шепотом, но так, чтобы услышала Наташа Кулагина. Я должен был раскрыть ей глаза!
Мы стали спускаться по ступеням, на которых скользила нога: может быть, это была сырость, а может быть, даже плесень… Радостное волнение охватило меня; по таким вот ступеням спускались в подземелья настоящие сыщики. Они спускались, зная, что могут уже никогда не подняться!..
«О, если бы нас поджидала там какая-нибудь опасность! - мечтал я. - Наташа бы в страхе бросилась не к Покойнику, а ко мне, и я бы нашел выход из положения. Я спас бы ее! Но, к несчастью… Раз туда каждый день залезал Гл. Бородаев, значит, ничего опасного там быть не может. И я не смогу доказать ей…» - Эй, парнек, опять ты того… поперек батьки в подвал лезешь! Я свет зажгу.
Он повернул выключатель. И сквозь приоткрытую дверь, обитую, как и полагается, ржавым железом, выползла полоска тусклого света. В повести Гл.
Бородаева свет всегда «выползал» из приоткрытых дверей или «мрачно выхватывал» что-то из темноты, а потом, когда двери закрывались, он «уползал» обратно. Это я хорошо помнил.
Племянник с трудом раскрыл дверь до конца. Она завизжала на плохо смазанных петлях. В повести у Гл. Бородаева все дверные петли были обязательно плохо смазаны и визжали. Это я тоже помнил.
Итак, все было прекрасно, как в самых настоящих детективных произведениях!
- Валяйте! - сказал Племянник.
Миронова опередила всех: она любила выполнять приказания. Племянник пропустил нас в подвал. Последним вошел Покойник… На меня приятно пахнуло гнилью и плесенью. Я вдыхал полной грудью!
Внезапно дверь с визгом захлопнулась. Потом железо проехало по железу - это Племянник задвинул щеколду. Он остался по ту сторону двери, которая, как мне показалось, захлопнулась навсегда!..