В так называемом Октябрьском зале Дома союзов собрался, помню, пленум правления Фонда культуры. В центре президиума восседала «первая хозяйка» страны («первая леди» звучит как-то не очень по-русски). В президиум Раису Максимовну Горбачеву усадили по заслугам, по праву: меценатство было одной из ее страстей. Правда, меценатствовала она не за свой личный счет, а за счет государства. Но все же… Не знаю, сколько полезного сделала она для культуры, но для Фонда культуры – немало. Даже особняк ему выхлопотала барский.
Я был бы неискренен, если бы не сказал, что присутствие «президентши» заставило меня нервно припомнить все близкие мне нужды литературы, все известные мне тяготы деятелей искусств. Я мобилизовал свой гражданский пафос и доступное мне красноречие, чтобы воссоздание на трибуне общественных и социальных нужд и горестей перемежалось юмором, а зримое сочувствие зала – смехом (нагнетание драматизма раздражает вождей и их сподвижников). И чтобы «первая хозяйка» тоже не только утерла слезу, но и похлопала, посмеялась… Достигнув своей цели, я незаметно покинул зал и направился к гардеробу.
Внезапно вдогонку мне устремились организаторы пленума с воспаленными взорами и паническим страхом на лицах:
– Как хорошо, что мы вас нашли! Как замечательно!..
– А что случилось?
– Вас ищет Раиса Максимовна!
«Сама» произнесено не было, но подразумевалось. Она ждала меня в комнате президиума, что за сценой.
– Это трагическая комната, – зачем-то сообщил я.
– Трагическая? Почему?
– Именно здесь, в Октябрьском зале, устраивались главные судебные инсценировки тридцатых годов.
– Те процессы?! – изумленно всполошилась она.
Раиса Максимовна стала рассказывать про горбачевского деда и еще каких-то родственников, которые пострадали от сталинизма.
Власть имущие, я заметил, любят подчеркнуть, что и они (или хотя бы их родственники!) не только пользовались привилегиями, но и страдали, так сказать, вместе со всем народом.
– Да, Раиса Максимовна… Процессы проходили тут, в Октябрьском зале. Как сын «врага народа» я это знаю…
«Весьма символично, что именно в Октябрьском!» – думаю я сейчас. Но при реформаторе Горби все «октябрьское» оставалось на своих местах.
– И в этой самой комнате подсудимые ждали смертных приговоров, – уточнил я.
– Какой кошмар!.. – опять всполошилась Раиса Максимовна. – Знаете, со стыдом вспоминаю, как мы, по приказу учительницы, выдирали из старых школьных учебников портреты Бухарина, Тухачевского… И сегодня опять пытаются затаскивать детей в политику. Только что… Вы слышали? Видели?..
Я сознался, что покинул зал и ничему особенному свидетелем не стал.
– Жаль, очень жаль! Вы бы, я надеюсь, не промолчали. Только что участник пленума из Литвы провокационно вручил мне детскую копилку, этого зайца с прорезью. Вот он, вот… На столе! Литовец издевательски, на весь зал, побренчал монетками, которые у зайца внутри… и сказал, что мальчик из Вильнюса просил передать копилку Михаилу Сергеевичу.
– Для чего?
– Чтобы на эти монетки… выкупить (он так и сказал – «выкупить»!) вильнюсский телецентр. Освободить его от ОМОНа! Вы представляете? ОМОН… Отряды милиции особого назначения! Они же сражаются за свободу и демократию. Омоновцы жизней своих не жалеют…
Мне хотелось сказать, что и чужих жизней они не жалели тоже. Но я промолчал. А Раиса Максимовна продолжала:
– Опять втравляют детей в политику! Вы…
Последовали слова в мой адрес как писателя и общественного деятеля, который, в том числе, служит детству, отрочеству и юности. В пору новых (точнее, очередных!) надежд я подарил ей несколько книг с автографами, выражавшими те надежды. Оказалось, что многие мои повести она знала и раньше, читала…
– Вы должны, я считаю, как-то отреагировать. Ведь это было на глазах у самых крупных деятелей культуры. И корреспондентов! Наших и зарубежных…
Я обещал подумать.
– Знаете, я и сама придумала! Давайте вместе напишем статью. В «Советскую культуру»… Или лучше – в «Труд». У этой газеты огромный тираж! Рабочие читают, трудящиеся…
Я понял, что должен написать статью сам, но от нашего с ней общего имени. И согласился. А что было делать?
Жена моя, обладая, согласно своему происхождению по маминой линии, неподкупными дворянскими убеждениями, заявила, что выступать в печати вместе с супругой генсека и президента я не должен ни в коем случае.
– А что же делать?
– Ты сочини такую статью – писательскую! – чтобы она подписаться под ней не смогла. Это единственный достойный выход из положения. И ни строчки, ни слова по поводу мальчика, Вильнюса и ОМОНа…
Это я и сам понимал.
Статья моя, сочиненная по рецепту жены в ту же ночь, восставала против того, что политики пытаются иногда отбирать у детей детство. Исключительно против этого… И столько было в статье разных писательских раздумий, нарочитых лирических отступлений, метафор и эпитетов, что помощник Раисы Максимовны – человек редкой благожелательности – сразу сказал:
– Лучше подпишитесь один.
Статья была немедленно опубликована… Но она «не вполне» (на словах!) и абсолютно (на самом деле!) не удовлетворяла Раису Максимовну: где ОМОН, где мальчик из Вильнюса, где телецентр? Все это «первая хозяйка» высказала по телефону.
– Во-первых, мне, взрослому человеку, писателю, наваливаться на ребенка – постыдно, – объяснил я в ответ. – А во-вторых, если я упомяну о конкретном мальчике, назову его имя, фамилию, он станет национальным героем. Ему памятник воздвигнут возле самого телецентра. Вот уж тут ребенок будет по самую макушку втянут в политику… А мы с вами ведь против этого!
Я осмелился не сделать того, о чем просила «царствующая семья», чего она от меня ждала.
Думал, что Михаил Сергеевич такого ослушания мне не простит. Но я был приглашен на ближайшую встречу с деятелями культуры. Горбачев, вслед за Хрущевым, любил устраивать такие акции. Мне было предоставлено слово… Газеты то мое выступление почти полностью воспроизвели. Так что кара не последовала. Все же времена изменились.