- Ты знаешь, я почти физически ощущаю страдания своих пациентов, - сказал мне однажды папа. Сказал тихо, чтобы мама и бабушка не услышали. Он даже тихо стесняется говорить им такие слова, потому что они кажутся ему слишком громкими. А может быть, он просто не хочет, чтобы мама знала, как часто он «физически» ощущает страдания.

А мне папа рассказывает обо всем! Даже о том, что всю жизнь, начиная с четвертого класса, он любит одну только маму.

- Некоторые приятели удивляются этому, - сказал как-то папа.

- Пусть удивляются! - сказал я. - Несчастные! Просто они никогда не встречали таких женщин, как мама…

В общем, от меня у папы не бывает секретов.

Мне кажется, что если когда-нибудь мне будут делать тяжелую операцию, я перенесу ее очень легко. Потому что обо всех тяжелых операциях, которые приходилось делать папе, он мне подробно рассказывает и я к ним как-то уже привык.

Ведь надо же ему с кем-то делиться! Женщин он не хочет расстраивать. А мужчина, кроме него, в доме только один. Это я!

Всех тяжелых больных я знаю по имени-отчеству. И родственников их знаю, потому что они без конца звонят нам по телефону. Папа им сообщает: «Сегодня мы вашего мужа начали переворачивать!», «Ваш сын научился ходить! Да, опять… И уже дошел до окна! Представляете?».

- Можно подумать, что у вас в больнице нет справочного бюро, - сказала однажды бабушка.

- Близкие иногда переносят операцию трудней, чем сами больные, - ответил папа. - Ведь им не дают наркоза! Вот я и стараюсь хотя бы по телефону производить «обезболивание».

Папе всегда известно, где и кем работают его пациенты, о чем мечтают и сколько у них детей.

- Нельзя вторгаться в чужую жизнь, не зная ее! - говорит он. - Особенно так решительно, как делаем это мы, хирурги…

Папа всегда очень боится разволновать маму и бабушку.

Поэтому, когда по утрам он весело и громко поет, я знаю, что на душе у него очень грустно. Или, вернее сказать, тревожно. Тогда я тихонько затаскиваю папу на кухню и спрашиваю:

- Что, сегодня тяжелая операция? Ты волнуешься?

- Легких операций не бывает, - почти всегда отвечает папа. А потом говорит: - Да, много отягощающих обстоятельств. - Или что-нибудь вроде этого.

Ну, я в ответ говорю, что верю в него, - на душе у папы сразу становится легче, и он перестает петь.

Днем я сообщаю бабушке:

- Надо узнать, как у Женьки дела с геометрией! - набираю номер больницы и, когда папа подходит, спрашиваю: - Ну, как? Ты решил задачу?

Папа сразу меня понимает. Мы с ним вообще понимаем друг друга.

И когда вечером он приходит домой, я по его лицу точно угадываю - есть осложнения или нет, очень высокая температура или не очень…

Но однажды папино лицо было таким, что я ничего не понял. Папа был не грустным и не веселым. Он был никаким. И походка была чужая. Верней сказать, и походки тоже никакой не было… Я испугался.

- Что-нибудь случилось? - прошептал я.

- Он умер, - ответил папа.

- Кто?!

- Егоров… Иван Павлович.

Раньше я про Егорова ничего не слышал. И утром в тот день папа не волновался, не пел. Правда, мама с бабушкой уехали на три дня за город. Но все равно - я бы почувствовал!

- А сколько ему было лет?

- Ну да… Это - первый вопрос в таких случаях. Какая разница, сколько лет! Он должен был жить.

- А что у него было… такое?

- Ничего особенного. В том-то и дело, что ничего особенного! Операция прошла хорошо. А потом… Как бы тебе объяснить? Образовался маленький сгусточек крови… Тромб.

- Значит, ты не виноват? - Папа взглянул на меня. - То есть, я не это хотел сказать. Но ведь ты все сделал правильно!

- Он умер! А позавчера ко мне его мать приходила… Ты понимаешь?

- Значит, он молодой?

- Пятьдесят семь лет.

- И… мать?

- Ей семьдесят восемь. Но быстрая и глаза не усталые… «Хорошо, - говорит, - что жена Ванина в санатории, а дети ихние в других городах. А то испугались бы, когда ночью этот приступ случился!» А я еще пошутил… «Болезнь, - говорю, - на приступ пошла не страшная. Мы отобьемся!»

- Она уже знает?

- Я сказал ей, что операция будет дней через пять. Так меня Егоров просил. Чтобы не волновалась…

«Иван Павлович все-таки позаботился о наркозе для своей матери», - подумал я. И спросил:

- Что ж теперь будет?

- Теперь я пойду к ней. И сам все скажу.

- Я тоже пойду!

- Идем. Это недалеко. Во дворе кинотеатра «Заря»… Она мне сказала: «Когда Ваня придет домой, и вы приходите!..»

Я взял папу под руку. И повел его. Он не удивлялся, не вырвался. Я, значит, был ему нужен! Или ему просто было тогда все равно.

- Она мне рассказывала о нем. Матери почти всегда делают это, чтоб я полюбил их детей - и старался…

Папа говорил о Егорове так, будто тот приблизительно был в моем возрасте, а мать его была в возрасте моей мамы.

- Больше всего на свете матери боятся пережить детей своих, - сказал папа. - Они верят, что мы, врачи, этого не допустим. А тут, видишь, как получилось…

Я шел и думал: «Почему маленький сгусточек крови оказывается сильней всех на свете?»

«Почему жизнь человека должна зависеть от какого-то тоненького сосудика? - рассуждаю я часто. - Почему?!» Когда я поделился этими мыслями с папой, он ответил:

- Мы вот и стараемся, чтоб не зависела!

Папа очень старается. Это я знаю…

- Скажи, пожалуйста… ты мог это предвидеть?

- Врач должен предвидеть все, - сердито ответил он.

И все-таки я снова задал вопрос:

- А сделать так, чтобы этого не случилось… ты мог?

- Был обязан!

Я понял вдруг, что папа злится не на меня, а на себя самого. Этого я не мог допустить!

- Ты был обязан? Или ты мог? Скажи мне, пожалуйста…

- Ты никогда не станешь врачом, - сказал папа.

- Почему?

- Потому что все время думаешь обо мне. То есть о себе! Вместо того, чтобы… Да ладно! - папа махнул рукой.

- Должен же о тебе кто-то думать, раз ты сам о себе никогда не подумаешь, - повторил я фразу, которую не раз слышал от мамы.

Мы вошли во двор. И тут выяснилось, что папа не знает номера квартиры. Он помнил только про кинотеатр, а про номер забыл.

Полный седой мужчина поливал кусты и траву. По тому, как он держал в руках шланг, я сразу понял, что он не дворник, а поливает двор по собственному желанию. Мужчина заметил, что мы оглядываемся по сторонам.

- Вам кого?

- Где тут квартира Егорова? - спросил папа.

- А-а, сына ведете на исправление? - почему-то обрадовался мужчина. - У нас в доме, как только парень споткнется, так его к Ивану Павловичу ведут. Имеет он к ним подход! А теперь, значит, из других домов потянулись?.. Он в первом подъезде живет. На втором этаже… Квартиру не помню! Но сейчас он в больнице. - Мужчина вздохнул. Вода из шланга лилась на один и тот же куст. - Без него вон ребята стол поломали… Стойку делали. Акробаты! Мы до его возвращения чинить не будем. Пусть они ему в глаза поглядят! При нем бы не поломали. Ни за что! Уважа-ают… О цветах и кустах они, будь здоров, как заботятся. А почему? Иван Павлович посадил. И яблоня эта - его… Он в первом подъезде живет… А в какой квартире-то? - обратился он к женщине, которая тащила мимо нас сумки.

- Вы про кого?

- Про Егорова.

Женщина сразу опустила сумки на землю. Грустно так опустила, тяжело.

- Он в том подъезде живет! Седьмая квартира. Скорей бы уж возвращался! У меня сын к математике неспособный. Так он Ивана Павловича полюбил, а потом уж (из-за него!) - математику. Четверки стал приносить. Я отсюда никуда не уеду. Пока сын не вырастет! Давайте я вас провожу.

Мать его дома, наверно…

Мне было страшно, что папа скажет: «Ивана Павловича уже нет…» Но папа, молчал. Наверно, он хотел хоть немного продлить жизнь Егорова для этих людей.

Мы пошли за соседкой. Я тащил одну ее сумку, а папа другую. Она все рассказывала:

- Тут из школы приятели приходили к сыну. Очень без Ивана Павловича соскучились. Я ведь тоже в школе училась. Помню… Когда у нас урок отменяли, мы от радости не знали куда деваться! А эти тоскуют. В больницу к нему собирались идти. Я здесь, на первом этаже… А вы поднимайтесь выше. Он там живет!

Не глядя, она ткнула пальцем в кнопку звонка. Дверь ей открыла соседка - ужасно какая-то недовольная и озабоченная.

- Что же вы ключи с собой не берете? От дел отрываете…

- Вот тут люди квартиру Ивана Павловича ищут, - зачем-то сообщила женщина с сумками.

Соседка заулыбалась, словно ей было стыдно перед людьми, которые ищут его квартиру.

- Иван Павлович над нами живет. Прямо над нами!

Мы стали подниматься… Медленно, будто считали ступени или были после какой-нибудь тяжелой болезни.

«Живет… Живет… Живет!.. - стучало у меня в ушах. - Живет…»