Над Эргонией стоял никогда не рассеивающийся туман. Большинство из жителей не знало неба, не видело звёзд, не видело солнца. Громоздились чёрные и рыжие скалы. Кое-где в усыпанную камнями долину стекали потоки воды. Дальше вода шла каналами, пересекавшими страну по всем направлениям. В местах, очищенных от камней, на шестиугольных полях густо росли серовато-зелёные лишайники. Чёрные, отполированные дороги проходили вдоль и поперёк каналов, через которые были переброшены мосты. С высоты птичьего полёта, если бы исчез туман, всё это походило бы на сложную геометрическую картину. Но туман над страной стоял всегда, и видимость была ограниченной.
Гигантские чёрные статуи, изображавшие муравья с огромной, непропорциональной головой, стояли на перекрёстках путей и каналов, у границ страны. У статуй дежурила стража. Рабочие и воины сновали по дорогам, переносили камни и нарезанные растения. В большом, охраняемом загоне теснились толстые, мягкие бескрылые бабочки.
Страна простиралась на несколько сот квадратных километров. За её пределами расходились чёрные, отполированные дороги, кончавшиеся стенкой – и статуей. Но самый город находился под землёй.
Вниз, по сложной системе труб шестиугольного сечения, стекала вода из каналов. Вниз шли и тропы – либо наклонно, под небольшим углом, либо вертикально, и тогда на стенах трубы были сделаны ступеньки – для передвижения с грузом и без. Существовали и несколько особенно широких вертикальных труб, но без ступенек – из них вылетали крылатые бойцы и тут же скрывались в тумане, в плотных облаках.
Вниз, вниз, вниз. Эти трубы, подобные шахтам, расходились под землёй сеткой глубоких штолен. Стража стояла у каждого поворота, внимательно следила за любым движением, убивала муравья, уронившего свой груз.
Внизу в проходах было абсолютно темно. Освещались только просторные помещения, в которых на перемолотых и ферментированных выделениями муравьёв лишайниках, росла грибница. Свет мертвенный, голубоватый. Люминесценция грибов, которыми муравьи питались.
Темнота им не мешала. Они сообщались друг с другом запахами. Точно дозированные капли нескольких выделяемых веществ позволяли передавать любую информацию.
Вниз и вниз. Сложная система широких коридоров на глубине примерно пятисот метров соединяла залы, в которых шло размножение. Сотни самок с толстыми брюшками почти метровой длины непрерывно червили – выделяли яйцо за яйцом. Рабочие аккуратно передавали их друг другу – как люди передают вёдра на пожаре, только быстрее. В конце концов каждое яйцо помещалось в отдельную ячейку, подкармливалось там жидкими выделениями из желёзок специализированной группы муравьёв.
Личинок переносили в другие помещения. Каждая подвергалась контролю – её осматривали или, точнее, её обнюхивали несколько головастых муравьёв, тотчас дававших команды стоящим рядом солдатам. Производилась сортировка. Многих убивали немедленно, ударом жвал в нервный центр на спинке. Но большую часть личинок переносили в зал, в котором их кормили грибницей. Из них вырастали солдаты и рабочие.
Очень немногие из них снабжались специальной пищей – мясом бескрылых бабочек и муравьёв. Рост хитина на голове задерживался, и она увеличивалась до десяти сантиметров в диаметре, мощное соединение миллионов микроскопических нервных клеток. Эти умники были кастой руководителей, командиров, хозяев города и страны.
Самок на расплод воспитывали отдельно, в их рацион входили убитые личинки и яйца, снесённые взрослыми самками. Также отдельно культивировали крылатых – некоторые из них служили только для оплодотворения самок, остальных стерилизовали укусами в брюшко. Крылатые евнухи были воздушной армией Эргонии, всегда готовые полететь туда, куда прикажет начальство, всегда готовые вонзить своё жало в намеченную жертву.
Здесь ничего не пропадало зря. Земля и камни, извлечённые из залов и проходов, использовались как строительный материал наверху. Экскременты также поднимались наверх, ими удобряли поля серо-зелёных лишайников. Тела убитых – за случайное прегрешение или в соответствии с контрольными цифрами на данный период – шли в пищу головастым, а несъедобный хитон специальным процессом превращался в чёрную, блестящую пластмассу, из которой делали статуи.
Чёрные статуи изображали всегда только одно существо – Великого Вождя Эргона Шестого, головастого из головастых. Где он находился, никто не знал. Предположительно, где-то в самой глубине Эргонии или где-то на краю страны. Население его никогда не видело, потому-то и стояли статуи, чтобы все помнили, чтобы знали. Одна совокупность сигналов, обозначавших его имя, наполняла ужасом каждого. Но существовало, правда, в городе, в самом низу, и нечто более страшное.
Город был чист и беспощаден. Солдаты и рабочие получали жёсткий минимум грибницы. Жизнь их продолжалась недолго – не более нескольких лет. Начальники и сытые самки казались рабочим бессмертными. Когда рабочий слабел и начинал двигаться медленней, его сразу убивали. Никому и в голову не приходило урвать для себя побольше пищи. За это отправляли вниз, на смерть, которая казалась гораздо более страшной, чем быстрое и спокойное отсечение головы жвалами стражника.
Железная система организации работала безотказно. Всё делалось с абсолютной точностью, малейшее отклонение каралось немедленной смертью. При появлении начальника каждый сигнализировал своё подчинение, а случайного нарушителя твёрдых правил убивал любой его сосед. Начальники безукоризненно выполняли приказы, исходившие от вождя, – их ожидала отправка вниз за малейшую ошибку. Но такие случаи были большой редкостью.
Некоторые из головастых занимались искусством. Искусство было одно-единственное – изготовление статуй. За любое отклонение от традиционной формы также следовала отправка вниз. Статуи были двух размеров – гиганты, расставленные по всей стране, и более лёгкие статуи естественной величины, которые солдаты несли в экспедиции, непрерывно посылавшиеся за рубежи страны. Если через туман поднимались на скалу – на неё ставили статую. Если прокладывали новую дорогу, проникнув за старую границу ещё метров на сто, – ставили статую. На постамент статуи нередко наносились надписи, восхваляющие Эргонию и Великого Вождя. Это делалось на тот случай, если на границу попадёт кто-то из чужаков, например из тех двуногих великанов, тела которых были обнаружены много лет тому назад. Они должны были знать, на чью территорию они вступают.
Государственное устройство Эргонии было грандиозным автоматом, работавшим без сбоев. Но у муравьёв был не только инстинкт, было и сознание. Головастые – их число составляло не более одного процента населения – командовали всем, отправляли экспедиции за границу, определяли судьбу каждого муравья, начиная с личиночной стадии его развития. Страной управляла группа из нескольких сот особей, передававшая остальным приказы невидимого вождя. У каждого из них был отдельный номер, по которому они различались, если нужно было отправить друг другу какое-то сообщение.
Головастые были не чужды эмоций. Они любили хорошую еду – некоторые части брюшка бескрылой бабочки и спинки муравья считались особенно вкусными. Они любовались статуями – так на них похожими. Им доставляла удовольствие процедура отправки вниз нарушителей порядка и запланированных жертв. Изредка здесь приходилось применять силу – такие случаи были событиями и вносили в жизнь головастых разнообразие.
Они мечтали о новых видах пищи, которую удастся добыть экспедициям, стремились расширить пределы города и страны. Весь мир должен принадлежать им – головастым властителям!
В то же время головастые смертельно боялись друг друга, потому что командующая группа могла убить или отправить вниз любого из них точно так же. Это случалось не часто. Но каждый из них знал, что его мозг – редкий деликатес для других.
Среди головастых была и отдельная каста – учёные. Они исследовали и разрабатывали методы отбора и питания личинок, вели подготовку экспедиций, изучали находки, обретённые в этих экспедициях, в частности вещи погибших в автокатострофе пассажиров. Они планировали число муравьёв всех каст, количество пищи, решали хозяйственные проблемы страны. Они не смели ошибаться или запаздывать в выполнении своих задач. Кормили их также бескрылыми бабочками, но в экспедиции не пускали, хотя они больше других мечтали увидеть новые районы за стеной тумана.
Поведение основной массы насекомых – рабочих, солдат – было гораздо проще, хотя каждый из них мог стать головастым, если бы его личинку кормили надлежащим образом. Но всё же они могли думать, чувствовать, общаться друг с другом. У них возникали желания – прежде всего поесть досыта, попробовать недоступную им пищу головастых. Они завидовали счастливцам, уходившим в экспедиции, – иногда участникам походов удавалось съесть кусочек животной, а не растительной пищи.
Некоторые сигналы – комбинации запахов или мертвенное свечение грибницы – вызывали у жителей Эргонии определённые эмоции, похожие на те, что испытывают люди, увидев красивый пейзаж.
Но мысли и чувства муравьёв подавлялись страхом. Страхом, превращавшим их в инстинктивно действующие автоматы. Само устройство их организмов предопределяло такую возможность. Они были бессмысленно жестоки – от страха. Попробовал бы какой-нибудь стражник не убить того, кого следовало! За это – тут же отправка вниз. Вниз, на смерть. Страшную и омерзительную.
Смерть следовала за малейшее отклонение от автоматизма. Поэтому реакция на появление нового живого существа была всегда только одна – убивать.
Так они жили, выполняя приказы незримого Эргона Шестого, служа планам головастых. И умирали, чтобы стать пищей и статуями.
А на километровой глубине, в просторных помещениях с низкими сводами, жили те, в ком воплощался страх, управлявший всем населением страны.
Это были огромные многоножки. Длиною метра в два. На их сочленениях находились светящиеся органы. Биолюминесценция была зелёной. Многоножки убивали доставляемые им жертвы не сразу. Они пожирали их живьём, постепенно, начиная с брюшка. Самый запах многоножек был ужасен.
Их тщательно охраняли. И немудрено. Сотня бойцов могла бы легко с ними справиться. Но их берегли, следили за размножением, ограничивали их число до нескольких десятков.
Многоножек кормили только муравьями – преступниками всех каст, а также ничем не провинившимися – просто в соответствии с планом. Пища многоножкам требовалась только живая.
Они были замурованы в своих помещениях. Жертвы попадали к ним через узкие проходы. Очистка помещений, устранение лишних яиц производились через небольшие отверстия снизу и сверху. Если многоножка подыхала, то извлечение её трупа из склепа, в котором она находилась, представляло немалые трудности.
Примерно раз в месяц вниз, к многоножкам, отправлялись большие группы муравьёв. Но в этом случае не на съедение. Подобные группы представляли собой наблюдателей. Они должны были видеть, как многоножки расправляются со своими жертвами, и потом сообщать об этом остальным. Чтобы все знали, что их ждёт.
Это было налаженное годами сочетание, этакий своеобразный симбиоз осмысленных муравьёв и бессмысленных многоножек. Впрочем, можно ли это назвать симбиозом? Ведь и в Древнем Риме отдавали людей на съедение хищникам. Когда речь идёт не о жизни, а о смерти, нужно, видимо, какое-то другое слово.