Алла Иванна, наша учительница по русскому, как видит нас с Васечкиным, так обязательно скажет; «И вечный бой, покой нам только снится 1» Это в смысле, что с нами вечно что-то случается. Только насчет того, что покой нам снится, она не права, потому что если с Васечкиным свяжешься, то тебе вообще ничего сниться не будет, потому что нормально уже никогда не поспишь.

Вот, например, воскресенье: в школу идти не надо, наконец-то можно отоспаться за милую душу, а он тут как тут. Казалось бы, чего ему неймется? Целый день впереди Так нет, обязательно надо будить ни свет ни заря!

И на этот раз в полвосьмого разбудил. Плавать, говорит, будем учиться. Плавать? Этого только не хватало! Ты что, говорю, забыл? В прошлый раз, когда Маше доказывали, что медали не хуже ее можем получать, так чуть не утонули! А ей, между прочим, за наше спасение еще одну медаль дали. Так что теперь у нее медаль «За спасение утопающих» уже есть. Кто же нас теперь спасать будет? Нет, говорю, с меня хватит. А Васечкин говорит: «С чего ты взял, что мы тонуть будем? Это нам ни к чему! Тонуть мы уже умеем, мы плавать учиться будем! Вот!» — и показывает книжку. А на ней написано: «Самоучитель для начинающего пловца». А, говорю, тогда ладно, другое дело.

Одним словом, пошли мы с ним к морю. Пришли на пляж. Васечкин книжку открыл и спрашивает: «Каким стилем будем учиться? Кроль, брасс, баттерфляй?» Давай, говорю, сначала по-собачьи научимся. А он говорит: «Ну ты, Петров, вечно бегаешь от трудностей. Тебе лишь бы чего-нибудь полегче! Я лично буду осваивать стиль баттерфляй. Смотри, что тут о нем пишут: „…требует большой физической подготовки, частых и продолжительных тренировок“. Понял?»

Понять-то понял, только где Васечкин эту большую физическую подготовку возьмет, когда он на кольцах ни одного раза подтянуться не может? А он: «Будь спок, за меня не боись, я ведь легонький, значит, чтобы мое тело плавало, не так уж много сил надо, не то что для твоего, ты вон какой здоровый. Тут главное — движения правильно освоить. Я, говорит, уже почти освоил. Вот, смотри!»

И давай размахивать руками точно так, как было написано в этом самоучителе.

Честно говоря, на берегу у него получалось просто здорово. Я уже даже пожалел было, что не выбрал этот стиль. Потому что представил себе, как приходим мы все на пляж, вся наша школа… И Маша, конечно, тоже приходит… Васечкин с разбегу бросается в море и прямо как дельфин из воды выскакивает и летит себе над волнами, а я тут же барахтаюсь по-собачьи…

В общем, все это я себе представил, и стало мне отчего-то грустно. Я даже вздохнул тяжело. Васечкин спрашивает: «Ты чего, Петров, вздыхаешь?» Да так, говорю, ничего. А Васечкин: «Раз ничего, так нечего издыхать, ты лучше давай свой стиль осваивай! По-собачьи тоже надо уметь красиво плавать!»

Легко сказать «осваивай», «красиво», ему-то хорошо, бегает себе по берегу и, как бабочка, руками машет. А мне что делать?

Ну, короче, я тоже за ним побежал. Бегу и на ходу под себя руками воздух гребу, ну, как будто я по-собачьи плыву. И тут слышу, за спиной у меня смех раздался. Оглянулся я, смотрю — на берегу ребята собрались. И не просто ребята, которые пришли там покупаться да позагорать, а яхтсмены! Это сразу было видно, потому что на каждом был надет спасательный жилет, чтобы, значит, если лодка перевернется, никто бы не утонул.

Ну, я подошел поближе, а один из них так ехидно меня спрашивает: не глубоко ли, мол, я заплыл? И все опять заржали. Я уже было обиделся и хотел уйти, но тут Васечкин вмешался и говорит: «Конечно, каждый может смеяться, если на нем спасательный жилет! А сам, может, как топор плавает!»

Ну, тут уж яхтсмены и сами обиделись. Кто бы, говорят, нас в секцию взял, если бы мы плавать не умели? Ведь гонки на яхтах — вещь сложная, того и гляди за бортом очутишься…

А Васечкин свое гнет: «Подумаешь! Если бы мне яхту дали, я бы вам показал класс!» Ну, тут уж, конечно, такой хохот поднялся! По земле катаются, за животы держатся. Ну, говорят, насмешил, мы уже почти два года занимаемся, и только на следующей неделе у нас первые соревнования будут, а тут какой-то молокосос с первого раза класс показывать собирается. Кто ему лодку-то даст, чтобы потом за него отвечать?!

«Вот-вот, — говорит Васечкин, — испугались, а то бы я вам показал!» Он им свое, они ему свое, не знаю, чем бы это все кончилось, если бы их тренер не позвал.

В общем, ушли мы в тот раз с пляжа, как говорится, несолоно хлебавши: и ребятам ничего не доказали, и плавать не научились.

Только про плавание Васечкин, как оказалось, уже начисто забыл. Мы пока назад шли, он без конца возмущался — чем мы, мол, хуже этих яхтсменов?! Я, честно говоря, вот таких минут боюсь, когда Васечкину в голову вдруг идеи приходят, потому что ни к чему хорошему это никогда не приводит! Так и в этот раз. Васечкин ни с того ни с сего остановился посреди дороги да как закричит: «Идея!» Ну вот, думаю, накаркал. Теперь, думаю, добра не жди.

А Васечкин оглядел меня с ног до головы и говорит: «Ты чего, Петров, посреди дороги остановился? Так и под машину угодить недолго! Кто же тогда в соревнованиях участвовать будет?» В каких соревнованиях, спрашиваю. «Как в каких? — удивляется Васечкин. — И ежу понятно! Те, что через неделю в яхт-клубе будут! Слыхал, что ребята говорили? Там победителям ведь, наверно, тоже медали выдавать будут. Вот мы с тобой медаль и получим! Всем носы утрем! И Машке Старцевой в первую очередь!»

Ну вот, так я и знал, что он опять про медали заговорит. И дались ему они. То есть, конечно, медаль хорошо бы получить, но только ни за что ни про что их не дают. Их заслужить надо. А Васечкин все как-то не так их получить хочет. В общем, я ему это все и высказал.

«Как это ни за что? — возмутился Васечкин. — Ни за что мне самому медаль не нужна! А мы, может быть, яхту своими руками сделаем!»

Вот это да! Это уже Васечкин хватил. Из чего мы ее сделаем, Васечкин? — спрашиваю. Ты хоть знаешь, как ее делать, яхту эту? Тут Васечкин снова задумался. Но только на минуту. «Само собой, говорит, знаю. Мы, говорит, ее из лохани сделаем». Это же Васечкин, у него всегда на все ответ есть. Вообще-то из лохани можно, если лохань большая, только где такую достать? Ну а Васечкин и это сразу придумал. «Мы же, говорит, вместе с тобой лохань на чердаке видели, когда в прошлом году туда лазили, нас еще тетя Паша оттуда шуганула. Помнишь?» Еще бы мне не помнить! Еле ноги тогда унесли! Я эту тетю Пашу с тех пор за два километра обхожу.

Как, говорю, мы ее оттуда достанем, если тетя Паша чердак на огромный замок заперла? А Васечкин: «Ничего, говорит, надо пойти к ней, к тете Паше то есть, и попросить ключ!» Ну что ж, идея, говорю, хороша, а вот кто ее исполнять будет? А он в ответ: «Ты и будешь! Тебе она обязательно даст!» Ну тут я не выдержал: никуда я не пойду, что я, говорю, самоубийца, что ли, самому к тете Паше ходить, да еще ключ просить? Дать-то она даст, а потом догонит и еще даст!..

Тут Васечкин вскипел. «Ладно, говорит, трус несчастный! Если ты к тете Паше идти боишься, то лезь на чердак по пожарной лестнице. Там на крыше слуховое окно есть прямо на чердак, ты, говорит, через него и попадешь». А ты, спрашиваю, что, не полезешь? «Эх, вздыхает он, что бы ты, Петров, без меня делал?» Гордо так головой тряхнул и решительно направился к пожарной лестнице. Ну я, понятное дело, конечно, за ним.

Полезли мы с ним, значит, по этой лестнице вверх, только Васечкин лезет как-то странно: два шага вперед, один назад, так что никак мы не можем до крыши добраться.

Чем выше лезем, тем, чувствую, васечкинская решительность куда-то девается потихоньку. Давай, говорю, Васечкин, лезь, чего застрял? А он говорит: «Я по дороге думаю, важные проблемы решаю!»

Короче, когда мы уже почти до самой крыши долезли, он вдруг вниз глянул и говорит, что, может, и не нужно нам парусным спортом заниматься, можно и на борьбу пойти или там на бокс — это тоже спорт мужественных, а то еще того лучше — зимы дождемся и на хоккей запишемся…

Ну тут я ему и выдал: мол, трус не играет в хоккей… А он как завопит: «Это кто это здесь трус?! Сам к тете Паше идти забоялся, я из-за тебя, можно сказать, на крышу с риском для жизни лезу, и я еще трус!» И так при этом руками размахался, что и в самом деле чуть с лестницы не свалился. Если бы не я, то слетел бы точно, а так только верхом на мне оказался. Одним словом, на крышу я влез с Васечкиным на шее. Как с медалью.

Слез он с меня, и стали мы в слуховое окно протискиваться. Васечкин, тот сразу проскочил, а я, честно скажу, — с трудом; хорошо, думаю, что мы еще сегодня пообедать не успели, а то бы ни за что не протиснуться.

В общем, залезли мы на чердак, а там темно, хоть глаз выколи. Стали мы эту лохань разыскивать. Искали-искали, наверное, всю жизнь проискали, если бы Васечкин на нее в темноте с размаху не налетел.

Я вам скажу, звон по чердаку пошел кошмарный — то ли от лохани, то ли от васечкинской головы — не знаю, только до сих пор в ушах звенит. А тут еще Васечкин как заорет: «Вот она, нашел!» И вправду, висит она на гвозде и вроде бы снять ее раз плюнуть, а только когда глаза у нас уже совсем к темноте привыкли, мы увидели, что лохань к столбу, на котором висела, толстыми цепями прикручена, а цепи-то на замке… Надо же! Вот невезение, думаю, зря мы на этот чертов чердак тащились. Что же теперь-то делать? Вижу, и Васечкин задумался. А чтобы удобнее было думать, он на край этой висящей лохани уселся.

Думал-думал, очень долго думал. Я даже стоять устал и тоже рядом с ним пристроился. И тут гвоздь, на котором эта лохань висела, не выдержал, вылетел, и мы вместе с ней, то есть с лоханью этой проклятущей, па пол рухнули. А сверху на нас еще цепи упали. Полежали мы, полежали и начали от этих цепей освобождаться, как от змей — сыновья Лаокоона, про которого нам Игорь Яковлевич на уроке истории рассказывал.

Сколько это продолжалось, не знаю, только, в конце концов, освободились. И тут видим, что вместе с лоханью мы и замок сорвали, так что ничего ее уже не держит. Очень мы с Васечкиным обрадовались. И поволокли, значит, эту проклятую лохань к слуховому окну.

Как мы ее туда протискивали, как спускали вниз по лестнице — это, как моя бабушка говорит, нужно отдельно рассказывать. Одно скажу: не было такого угла, о который бы мы эту лохань не стукнули. До сих пор в голове звон стоит.

Ну хорошо, с лестницы мы ее с грехом пополам спустили, а дальше-то как нести? Давай, говорю, волоком потащим. Попробовали. Такой шум начался, что изо всех окон соседи повысовывались.

А Васечкин на меня набросился. «Ты чего шумишь, — кричит, — хочешь, чтобы тетя Паша нас застукала?» С ума сошел, говорю, вовсе у меня нет такого желания. «А раз нет, говорит, тогда давай ее по-другому нести». Как это по-другому? — спрашиваю. «Да так, говорит, на головах понесем, это, говорит, даже полезно, в Африке все на головах носят, поэтому у них и осанка стройная, а ты, Петров, все время сутулишься». Ладно, ладно, говорю, ты на себя посмотри.

Короче, залезли мы под эту чертову лохань и понесли. Не знаю, как насчет осанки, в смысле помогает ли тут ношение лоханей на голове, но только при таком способе переноса совсем ничего не видно, разве только то, что под ногами. А сзади еще и Васечкин напирает, прет себе и прет, даже под ноги не смотрит, на меня надеется. Почему-то у нас всегда так — он придумывает, а я отдуваюсь.

Одним словом, когда мы шли, только и слышно было: «Бум! Бах! Дзынь! Ой-ей-ей!» Пока мы эту громыхающую лохань до нашего парадного донесли, я уже к этим столкновениям настолько привык, что, когда мы поднимались по лестнице и опять во что-то «резались, я уже ничуть не удивился.

Начал я это что-то обходить — не получается. Выглянул я тогда из-под лохани, огляделся и чуть из рук ее не выпустил! Во-первых, Васечкина сзади уже не было, а, во-вторых, передо мной стояла сама тетя Паша собственной персоной, да еще со шваброй в руках. Ну, все, думаю, конец. А тетя Паша вдруг таким ласковым голосом и говорит: „А не почините ли вы мне, ребятки, швабру?“ Ага, говорю» конечно. С превеликим, говорю, удовольствием. Кладите, говорю, ее сверху на лохань!

В общем, допер я эту несчастную лохань вместе со шваброй до своего 6-го этажа. Только я ее с себя снял, как вдруг слышу, лифт заработал. Двери у него открываются, и выходит оттуда как ни в чем не бывало… Васечкин. «Как самочувствие?» — спрашивает. Ну, я ему и ответил, что у меня-то самочувствие хорошее, а за его самочувствие я сейчас не ручаюсь. А он так это невозмутимо смотрит на меня, как только он умеет, и говорит: «Ладно, ладно, ты, вообще-то, Петров, молоток: и тетю Пашу не испугался, а самое главное, швабру раздобыл!» А швабра-то, спрашиваю, здесь при чем? А он: «Мы из нее мачту сделаем, вот при чем!»

Так, между прочим, и сделали, как он сказал: из швабры — мачту, из простыни — парус, а еще Васечкин где-то

зонтик раздобыл, знаете, такой автоматический: нажмешь на кнопку, и он сам тут же раскрывается.

А зонтик, спрашиваю, зачем? «Ну, как ты не понимаешь, говорит, ты у взрослых яхт спереди парус видел?» Видел, говорю, он «спинакер» называется. Тут Васечкин как захохочет. «Чего ржешь?» — спрашиваю. А он говорит: «Взрослые эти меня прямо удивляют, вечно у них все наоборот, парус спереди, а называется „спинакер“! Наш парус будет называться „грудякер“!» Ладно, говорю, как ни называй, а толку-то… «Как это что толку, говорит, у яхтсменов такого паруса и в помине нет, а у нас есть, значит, у нас преимущество…»

Тут я вздохнул, потому что слабое это было преимущество, ведь, если честно, не яхта у нас получилась, а одно название. Ну, я Васечкину на это осторожно намекнул. А тот почему-то вдруг обрадовался. Правильно, говорит, надо нашей яхте название придумать. И вправду придумал. И знаете какое? Ни за что не догадаетесь. «Мария С.»! Я-то сразу понял, почему он ее так назвал. Зачем, говорю, Васечкин, тебе это «С»? Назови ее просто «Мария». И так очень даже красиво. А он говорит: «Ты, говорит, Петров, ничего в этом деле не понимаешь. „Марий“, говорит, сколько хочешь может быть, а „Мария С.“ одна! Ясно тебе?» А потом раздобыл где-то зеленую краску и на борту нашей бедной лохани это название изобразил печатными буквами — «МАРИЯ С.». И стоит любуется, прямо сияет весь. А чего радоваться, думаю, на такой яхте не то что никого не победишь, а счастье еще, если не утонешь.

Смотрю я на нее и вздыхаю. «Ты чего, Петров, все время вздыхаешь?» — спрашивает Васечкин. Ну, я ему и объяснил, чего. Тут он тоже задумался, но вздыхать не стал. Подумал-подумал и говорит: «Идея! Нужно к этой лохани моторчик приладить! И тогда мы их всех и момент обгоним!» Да, говорю, идея, конечно, классная, но это же нечестно! «Чепуха, говорит, главное результат! А потом мы так все сделаем, что никто про этот моторчик и не узнает, спорим!?»

Я было отказался, но Васечкин как начал уговаривать, вы же знаете Васечкина, он кого хочешь может уговорить. И меня, в конце концов, тоже уговорил. Только где моторчик-то этот взять?

Но если Васечкин что-то придумал, для него уже никаких преград не существует. «У Вовки, говорит, Сидорова велосипед с моторчиком». Ну и что с того, спрашиваю, это же у Сидорова, а не у нас. А Васечкин говорит: «Ты стой тут, Петров, никуда не двигайся, я сейчас вернусь!»

И правда, и получаса не прошло, как он возвращается с моторчиком. Такого я даже от Васечкина не ожидал. «Как это тебе удалось?» — спрашиваю. А он гордо так ухмыляется и говорит: «Секрет фирмы!» Тут я опять вздохнул, потому что хорошо знаю эти секреты, потом неприятностей не оберешься. А Васечкин говорит: «Не боись! Я все придумал: спустим нашу „Марию С.“ на воду, я в нее сяду…» Ну тут я, естественно, вздохнул с облегчением, «…а ты нырнешь и приладишь моторчик!» — заявляет Васечкин. «Как это я его прилажу?» — спрашиваю. «Да очень просто, говорит он, вот видишь: я к нему магнит привязал? Он к лодке примагнитится, и все будет отлично. У меня все продумано!»

Ну, в общем, я на это ничего не сказал. Только говорю: «Ладно, я согласен». На том и порешили.

Но теперь надо было нашу «Марию С.» к морю доставить. О том, чтобы самим ее туда донести, и речи не могло быть. То есть мы вообще-то попробовали, но не успели и несколько шагов пройти, как вдруг подул попутный ветер, парус-простыня затрепетал, будто собрался улететь, к тому же каким-то образом раскрылся зонтик, так что нас неожиданно понесло вниз по улице. Вернее, понесло меня, так как Васечкина, который впереди шел, сразу с ног сбило. Ну, тут нас, конечно, ребята окружили, поэтому, как только Васечкин поднялся, он сразу очутился в центре внимания. Обо мне он, конечно, сразу забыл, так что, пока я сражался с нашими парусами, он всем гордо рассказывал о технических особенностях нашей лодки. Его ведь хлебом не корми, дай оказаться в центре внимания. Он там себя как рыба в воде чувствует. Другое дело я. Ничего мне этого не нужно. Если бы не Васечкин, я бы сам, наверное, ни в одно бы приключение не попал. Не такой я человек.

В общем, ветер дует, Васечкин распространяется, значит, про нашу «Марию С.», а я зонтик с грехом пополам закрыл и теперь пытаюсь простыню усмирить. А она как назло все меня запеленать старается, как новорожденного. И что интересно, ей это, в конце концов, удалось. Так что, когда Васечкин в своем рассказе перешел к способу передвижения «Марии С.» и, решив его наглядно продемонстрировать, подошел к лодке, то вместо паруса обнаружил огромный сверток.

«Это еще что?» — удивился Васечкин. Это я, отвечаю, Петров, вернее, пытаюсь ответить, потому что у меня там только одно мычание получается. Ну тут он, конечно, бросился меня освобождать. Вытащил меня на свет и спрашивает: «Ты чего это тут делаешь?» Живу я тут, говорю, отстань, Васечкин!

Одним словом, ребята помогли нам нашу лодку к морю доставить. И как раз вовремя, потому что соревнования вот-вот должны были начаться.

Когда мы внесли нашу «Марию С.» в яхт-клуб и на воду плюхнули, то, конечно, сразу опять оказались в центре внимания. Но Васечкин куда-то испарился, и я уже один в этом центре остался. Стою красный как рак и всякие насмешки выслушиваю.

А яхтсмены стараются изо всех сил. Одни говорят, что это ладья древних викингов, другие — что «Летучий голландец», третьи — что вовсе это «Летающая тарелка», а я инопланетянин с Альдебарана, такой маленький альдебаранчик…

Но тут вдруг в репродукторе на столбе что-то захрипело, а потом диктор громким голосом объявил: «Начинаем наши соревнования. Сегодня их открывают самые молодые участники. Это воспитанники „Клуба юных моряков“ на яхтах класса „Оптимист“…» В это время в репродукторе снова что-то затрещало, и диктор продолжил: «В виде исключения к гонке допускается еще один участник. Это гонщик-любитель Петя Васечкин на лодке собственной конструкции. Она называется…» — диктор сделал паузу, и тут все услышали голос Васечкина: «Мария С.» — подсказал он. «Мария С.» — с некоторым недоумением громко повторил диктор.

Все опять как начали ржать. А мне почему-то, наоборот, от всего этого очень грустно стало.

Но тут Васечкин вернулся и говорит: «Ты чего, Петров, вздыхаешь? Не боись, сейчас мы им всем покажем! Все будет хоккей!» — и прыгает в нашу лодку. А она как закачается. Тут мне прямо страшно стало. Может, не надо, Васечкин, говорю. А он: «Надо, Петров, надо!» И распоряжается: «Значит, все как договорились, как только команду дадут всем на старте собраться, ты тут же ныряй и моторчик цепляй!»

В общем, понял я, что Васечкина уже никакими силами не удержишь. Ладно, говорю, сделаю, можешь не переживать.

Тут Васечкин приготовился к гонке, то есть надел на себя мотоциклетный шлем, проверил действие зонтика и приготовился поднять парус. А я, значит, нырять собрался. Собраться-то я собрался, но вдруг вспомнил, что плавать-то я так и не научился, ведь занятия по плаванию так у нас маханием руками на берегу и закончились. А уж о нырянии и разговору не было. Но тут я посмотрел на Васечкина, который бесстрашно сидел в нашей шаткой лохани, то есть, извините, в нашей красавице яхте «Мария С.», и решился. Эх, думаю, была не была… И нырнул.

То есть сначала, конечно, вдохнул в себя воздуху побольше, а потом закрыл глаза — и бултых головой в воду. Лучше бы я, конечно, вниз ногами, все равно головой не получилось. Получилось животом, да еще со всей силы… Ну и сразу я, естественно, ко дну пошел, тем более что моторчик в руках. Все, думаю, конец, но до дна, как оказалось, недалеко было. Метра так полтора. А значит, дальше тонуть некуда.

Ну, встал я на дно и огляделся. Вдруг вижу, прямо надо мной днище нашей лохани, то есть, еще раз извините, я имел в виду нашей яхты. Ну, я, значит, обрадовался, сейчас, думаю, мотор прицеплю — и можно выныривать. Но не тут-то было. Лохань-то овальная. Где нос, где корма? Кто разберет. А тут еще слышу выстрел, это, стало быть, старт дали. Ну, я скорее моторчик и прилепил, авось, думаю, повезет. И, что интересно, завелся он сразу, без всяких там проблем! Хорошая примета, думаю. А лохань наша, то есть яхта, тут как рванет с места. Порядок, думаю, можно выныривать, а то я уже совсем задыхаться начал!

Оттолкнулся я от дна и выскочил на поверхность, как пробка из бутылки. Смотрю, а нашей «Марии С.» нигде уже не видать. Все «Оптимисты» на всех парусах несутся вперед к победе, а ее нет как нет. Куда же это, думаю, Васечкин делся, неужто так сразу и потонул?.. А в это время слышу за моей спиной страшный грохот. Оглянулся, а это, оказывается, наша лохань на полном ходу в пирс врезалась. Вот, думаю, номер, значит, все же не с той стороны я моторчик прицепил. Но не успел я опомниться и чего-нибудь еще подумать, как нашу «Марию С.» развернуло и понесло прямо на меня. Все, думаю, на этот раз точно конец. И сразу под воду ныряю, даже воздуху глотнуть не успел. Хорошо опять же до дна недалеко, так что я скоро назад вынырнул. Отдышался и вижу — наша «Мария С.» впереди всех шпарит. Несется, фигурально выражаясь, на всех парусах!

Тут уж я не выдержал и как закричу: «Ура! Победили!» И, главное, больше всего в этот момент я за Васечкина радовался, потому что вот, думаю, наконец-то он свою медаль получит. И только я успел это подумать, как вдруг передо мной из-под воды высунулся зонтик и раскрылся. А под ним оказался Васечкин. Весь мокрый и в шлеме. Я растерялся и спрашиваю: «Ты чего тут делаешь?» А он носом шмыгнул и говорит: «Живу я тут!»

И тут мы оба вздохнули и стали глядеть в море, туда, где на всех парусах неслась наша красавица «Мария С.», унося вместе с разбитыми надеждами на медаль бабушкину простыню, тети Пашину швабру и моторчик Вовки Сидорова.