Началась эта история с полнейшей… тишины. А было так тихо просто-напросто потому, что в школе в это время шли уроки. И именно поэтому совершенно пуст был большой школьный коридор, обычно переполненный и оживленный.

И вдруг в этой непривычной тишине раздался удивительный звук. Было совершенно непонятно, что это — то ли скрип несмазанного колеса, то ли несколько фальшиво сыгранная нота «до».

Но вот в самой глубине длинного пустого коридора показалось и стало медленно двигаться что-то большое и черное, оказавшееся при ближайшем рассмотрении новым блестящим роялем, который с усилием толкали перед собой четверо старшеклассников. Одно из колесиков рояля, видимо, заклинило, от этого и происходил тот самый тянувшийся скрипучий звук.

Посредине коридора старшеклассники остановились на секунду перевести дух, и именно в этот момент раздался резкий школьный звонок, прозвучавший нотой «ре».

Затем на «ми» разом открылись двери классов, а ноты «фа» было уже не разобрать — она потонула во нее нарастающем гуле неудержимой лавины учеников младших классов. Лавина выплеснулась из дверей и мгновенно затопила весь огромный школьный коридор.

Единственным островком, у которого еще пытались спастись в этом разбушевавшемся море злополучные старшеклассники, был рояль. Некоторое время он еще помогал им удерживаться на поверхности, но вскоре эти бушующие волны живого моря оторвали их и унесли в разные стороны.

Очередная волна вынесла к роялю наших героев, которые, надо отдать им должное, весьма умело ориентировались в этом броуновском движении.

— Смотри-ка, Петров, рояль! — обрадовался Васечкин.

— Похож, — задумчиво сказал Петров.

Пока он говорил, Васечкин уже успел открыть крышку.

— Давай, Петров, исполни! — сказал он. — Ты же у нас специалист! А ну разойдись! — разогнал он малышню.

Петров не спеша подошел к роялю, профессиональным жестом потер руки и, нацелившись указательным пальцем, стал долбить по рояльным клавишам, тщательно стараясь не промахнуться.

Всемирно известная мелодия «Чижик-пыжик» с трудом рождалась на глазах потрясенных первоклассников.

— В тра-ве сидел куз-не-чик! — неожиданно завопил Васечкин, стараясь вписаться в исполняемый Петровым мотив.

Петров остановился.

— Давай, давай! — крикнул Васечкин и кивнул ему, чтобы он продолжал.

— Ты чего? — сказал возмущенный до глубины души Петров.

— Это же «Чижик», а не «Кузнечик». У «Кузнечика» мотив другой!

— Да ладно тебе, — мотив, мотив! — беспечно махнул рукой Васечкин. — Давай играй!

Петров тяжело вздохнул и начал играть мелодию «Кузнечика».

— Чижик-пыжик, где ты был? — заорал Васечкин, пускаясь в пляс.

Петров снова остановился.

— Ну чего ты опять? — рассердился Васечкин. — Ведь здорово же получается! Правда? — обратился он к толпе за поддержкой.

Никто из первоклассников не посмел возразить.

Зато возразила Маша, которая, как всегда, совершенно неожиданно появилась рядом. Расступившаяся перед ней толпа снова сомкнулась за ее спиной.

— Слух, Васечкин, — сказала Маша голосом Инны Андреевны, — и чувство ритма, Петров, нужно все время совершенствовать! А для этого, дорогие друзья, — неожиданно обратилась она к толпе изумленных первоклассников, — существуют соответствующие кружки. Ну-ка, Петров, подвинься! — закончила она, обратно превращаясь из Инны Андреевны в Машу. Затем она встала на место отступившего Петрова и оглянулась, ища, на что бы сесть.

Несколько ранцев, с готовностью поставленные один на другой восхищенными первоклассниками, превратились в сиденье, на которое Маша опустилась с изяществом принцессы, занимавшей трон в кругу своих подданных. И, слегка подыгрывая на рояле, она запела неожиданно прочувственным голосом:

Маша вдруг остановилась и, повернувшись к Петрову, проговорила:

— Чтобы хорошо петь, Петров, нужно записаться в кружок художественной самодеятельности!

Затем она изящным движением отошла от рояля и, к изумлению присутствующих, вдруг сделала несколько стремительных танцевальных па. По рядам восхищенных первоклассников пронесся восторженный шепот.

Маша встала в первую позицию, легко оттолкнувшись, плавно взлетела в воздух, перекрутилась там и, приземлившись, склонилась в грациозном реверансе.

— Чтобы научиться хорошо танцевать, — объявила она Васечкину, застывшему с отвисшей челюстью, — нужно обязательно записаться в кружок художественной самодеятельности.

Васечкин захлопнул рот и молча кивнул. Машины па произвели на него такое впечатление, что чуть ли не впервые в жизни он не нашелся, что ей ответить.

— Мы тоже хотим записаться в кружок! — закричали потрясенные первоклассники.

— Все до одного запишемся в кружки!

— Где здесь записывают в кружки?

— Кто тут записывает в кружки?

— Кто последний записываться в кружки?..

Петров и Васечкин давно уже были оттеснены от центра событий, что, однако, не мешало им внимательно наблюдать за их развитием.

— Мы, что ли, тоже будем записываться в кружки? — с сомнением поглядывая на снующую вокруг ног малышню, спросил Петров.

— Ты что, Петров, совсем? — сказал Васечкин.

— Вот и я говорю, — с облегчением сказал Петров. — Что мы, если захотим, сами, что ли, так не сможем, как она?

— Еще как сможем! — подхватил Васечкин. — Даже в сто раз лучше сможем! Помнишь, во втором классе к нам композитор приезжал, сказал, что верит, что мы будем великими музыкантами?

— Он же всем сказал, — протянул Петров. — И потом не во втором, а в первом.

— Раз всем, значит, и нам! — заключил Васечкин.

— А про кого это Маша пела, ты не знаешь? — спросил Петров.

Васечкин помолчал.

— Про кукушку, по-моему, — сказал он.

Прозвенел звонок.

И так же внезапно, как ранее толпа затопила школьный коридор, так теперь она отхлынула и, распадаясь на ручейки, исчезла в дверях классов. В пустом коридоре, поблескивая блестящими белыми клавишами, остался черный рояль.

Из мужского туалета высунулась голова. Она с опаской посмотрела вокруг.

— Кажись, все, ребята! — сказала голова. — Выходи!

В коридор, озираясь, вышли и направились к роялю четверо незадачливых старшеклассников.

— Ну и ну! — покачав головой, сказал один.

— Да-а! — многозначительно сказал четвертый, подходя к роялю и закрывая его. — Во поколеньице пошло! Извини-подвинься!

И все четверо, тяжело вздохнув, покатили рояль дальше, с опаской косясь на закрытые двери классов.

Петров и Васечкин шли по улице.

— Подумаешь! — вдруг сказал Васечкин. — Тоже мне Гурченко!

— Ага! — в своей обычной манере поддержал Петров.

Какое-то время они шли молча.

— Если б она не влезла, — неожиданно сказал Петров, — я бы, может, знаешь как сыграл!

— Ага! — сказал на этот раз Васечкин.

Друзья стояли на перекрестке. Женщина-милиционер в белоснежной форме с палочкой в руке направляла автомобильные потоки. И — странное дело! — ее легкие стремительные движения неуловимым образом напомнили обоим друзьям те па, которые демонстрировала у рояля Маша. А может быть, это и была Маша? Впрочем, откуда, каким образом могла Маша, ученица четвертого класса, попасть на оживленный перекресток в милицейской форме и с милицейским жезлом в руках?! Скорей всего, друзьям это просто показалось!

Они перешли улицу и оказались перед витриной магазина грампластинок.

— Чего бы ей такого сделать?! — оказал Васечкин, разглядывая витрину. — Чтоб не зазнавалась!

— Ага! — сказал Петров — Чтоб поняла!

Что именно должна была понять Маша, Петров не стал уточнять, а Васечкин не стал спрашивать. Это и без слов было им ясно. Следовало поставить Машу на место.

Здесь, кстати, необходимо заметить: нередко в жизни случается так, что, на первый взгляд, совершенно незначительная деталь становится толчком для серьезных драматических событий. Похоже, что именно это и произошло сейчас с нашими друзьями.

Оба они почти одновременно увидели в витрине магазина обложку с надписью: «Ж. Бизе. „Кармен“». На обложке был изображен испанский кабальеро в плаще и шляпе и с гитарой в руках. Он стоял на одном колене и что-то пел, подняв голову к балкону, откуда на него с надменной улыбкой взирала прекрасная дама в белой кружевной мантилье и с веером в руках. Может быть, если бы на обложке был изображен не один кабальеро, а два, эта история сложилась бы по-другому. Но кабальеро был один.

И, вероятно, потому, что дама эта вновь напомнила обоим друзьям Машу, их, как говорится, осенило.

— Ну ладно! — сказал вдруг Васечкин каким-то деревянным голосом. — Мне пора! Будь здоров, Петров!

— Да, да! — вдруг тоже заторопился Петров. — Мне тоже пора! Пока, что ли?

— Привет!

Друзья быстро пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.

Маша жила в старом доме на углу узкой улочки. Она вышла на балкон, сделала несколько разминочных движений, выпрямилась, посмотрела по сторонам и, не увидев ничего заслуживающего ее внимания, вернулась обратно в комнату.

А напрасно. Если бы Маше пришло в голову посмотреть вниз, то она бы увидела, как с разных сторон к дому подходят — ну, кто бы вы думали? — конечно же, Петров и Васечкин.

Первым под балконом оказался Васечкин. Из последних сил он тащил за собой огромную картонную коробку. Васечкин вытер пот со лба, оглянулся и, убедившись, что никто на него не смотрит, только собрался было открыть коробку, как с другой стороны появился Петров.

— Привет! — несколько удивленно сказал Петров.

— Здорово! — хмуро ответил Васечкин.

— Ты чего это тут делаешь? — поинтересовался Петров.

— Да вот, мусор выношу! — сказал Васечкин, кивая на коробку — А ты?

— И я! — сказал Петров, в свою очередь показывая Васечкину на маленький сверток у себя под мышкой.

— А! — сказал Васечкин, так же как и Петров делая вид, будто выносить мусор в чужом районе — это, в общем, самое обычное дело.

Они постояли. Помолчали.

— Ну ладно, — наконец решился Васечкин, — мне пора!

— И мне! — подхватил Петров.

— Пока!

— Пока!

И Васечкин потащил свою необъятных размеров коробку в ту самую сторону, откуда он недавно появился. Петров тоже пустился в обратный путь.

Маша тем временем снова появилась на балконе, на этот раз с лейкой в руке, и, напевая что-то, стала поливать цветы. Если бы Маша опять не поторопилась уйти, а взглянула вниз, то она увидела бы нечто, показавшееся ей наверндка забавным.

Петров и Васечкин, на этот раз почти одновременно, снова показались под балконом. Васечкин тяжело дышал. Более того, надо сказать, что сначала из-за угла показалась коробка, а потом уже толкающий ее сзади Васечкин.

Когда он вылез из-за коробки, то нос к носу столкнулся с Петровым.

— Ты чего тут? — тяжело переводя дыхание, спросил Васечкин.

— А ты? — не сразу нашелся Петров.

— Я первый спросил! — настаивал Васечкин.

— Ну и что? — сказал Петров. — Помнишь, позавчера я тоже первый спросил, а ты что на это сказал?

Васечкин понял, что так они с места не сдвинутся.

— Ну ладно, — сказал он, — я ключ потерял. А ты?

— И я! — обрадовался Петров.

— Ну тогда чего ты стоишь? Ищи давай! — раздраженно сказал Васечкин.

И оба посмотрели по сторонам, делая вид, что ищут мифические ключи.

— Что-то не видно! — наконец устало сказал Васечкин — Пожалуй, не здесь!

— Пожалуй! — быстро подхватил Петров.

— Ну ладно, — сказал Васечкин и с ненавистью посмотрел на Петрова, — пойду в другом месте поищу! Пока, что ли?

— Пока! — облегченно вздохнул Петров.

И Васечкин снова потащил коробку туда, откуда пришел.

Петров, в свою очередь, тоже сделал было несколько шагов, но тут же вернулся и, выглянув из-за угла, осторожно посмотрел вслед Васечкину.

Убедившись, что тот действительно удаляется, Петров быстро развернул свой сверток. Там оказалась маленькая гармошка-концертино. Потом он вынул из кармана туго скомканную белую войлочную шляпу от солнца, расправил ее и нахлобучил себе на голову, стараясь при этом завернуть поля так, как у кабальеро на обложке пластинки. Затем Петров немножко почистил рукой кусочек асфальта и опустился на одно колено. Руку при этом он вытер о штаны.

После чего он взял концертино в руки, откашлялся и заиграл. Ему пришлось повторить проигрыш раз пять или шесть, пока наконец на балкон не вышла Маша.

— Ты чего это там делаешь, Петров? — удивилась она.

Вместо ответа Петров, соблюдая достоинство, еще раз сыграл проигрыш и, набрав в легкие побольше воздуха, запел:

— Это первый куплет! — сказал Петров. — Сейчас будет второй!

Но прежде чем перейти ко второму куплету, необходимо рассказать, как Петров пел первый. Каждую последующую строчку этого небольшого куплета он исполнял громче, чем предыдущую. Так что к концу куплета Петров уже просто кричал во всю мочь.

Давно уже металась по балкону Маша, пытаясь удержать вибрирующие от звуков мощного петровского голоса горшочки с цветами.

Давно уже распахнулись соседские окна. Давно уже остановились машины, которым Петров перекрыл проезд. Впрочем, даже если бы он и не перекрыл его, они, видимо, все равно бы остановились, настолько удивительное зрелище представлял собой по-юще-орущий Петров. Время от времени кто-то из шоферов нажимал на сигнал, и гудки эти, как дополнительный аккомпанемент, странным образом точно вписывались в петровскую песню.

Но Петров ничего этого не замечал. Он был полностью захвачен своим исполнением. Он еще раз изо всех сил дунул в свою гармошку и начал петь второй куплет. Для того чтобы получилось погромче, он даже прикрыл глаза. И что было сил завопил:

Но что именно «от природы», узнать, к сожалению, не удалось. Дело в том, что в момент исполнения последней строки Петров решил показать все, на что он способен, и немножко не рассчитал. На самой высокой и пронзительной ноте голос его сорвался, и… дальше только сипение вырывалось из его горла.

Впечатление было такое, что кто-то взял и выключил звук у телевизора, а изображение оставил.

Петров все еще делал безуспешные попытки что-то произнести. Внезапно наступившая тишина настолько поразила водителей, что, даже тронувшись в путь, они не решались потревожить онемевшего Петрова, а медленно и скорбно объезжали его.

Маша, собиравшая на балконе черепки горшочка, который все-таки разбился во время злополучной петровской арии, посмотрела на Петрова, который по-прежнему продолжал говорить что-то свое, неслышное, пожала плечами и ушла с балкона.

Петров еще некоторое время продолжал бороться. Было видно, что он с чем-то не соглашался и даже спорил. Но потом примирился с необратимостью происшедшего, безнадежно махнул рукой, встал с колена, сунул концертино под мышку и пошел прочь. Он уходил так, как уходит со сцены великий актер, не понятый публикой, но все-таки сыгравший свою роль до конца.

Васечкин, вышедший из-за угла, проводил его сочувственным взглядом. Затем он поднял голову и посмотрел на Машин балкон.

Он понял, что час его настал. Глаза его засверкали стальным блеском.

Он извлек из коробки и расставил полукругом, обращенным к балкону, магнитофон, усилитель и два динамика.

В это время из Машиного окна зазвучала красивая медленная мелодия. Вслед затем на балкон вышла Маша и, не обращая на Васечкина внимания, занялась балетной разминкой.

Васечкин между тем, закончив подготовку, еще раз взглянул на нее, вздохнул и мужественно вступил в состязание.

Маша — ножкой, и Васечкин — ножкой. Маша — два притопа, три прихлопа, и Васечкин — тоже.

Маша занервничала. Ускорила темп. Но и Васечкин не отставал, несколько неуклюже повторяя ее движения.

Маша, делая вид, что не замечает его, совершала уже совсем головокружительное па…

Движения обоих соперников все более походили теперь на своеобразную дуэль.

Васечкин понял, что он отомстит за своего друга — сейчас или никогда, и, пустив в ход свой главный козырь, включил магнитофон. Из динамиков понеслись современные ритмы, совершенно заглушившие музыку, доносившуюся из Машиной квартиры.

Маша, однако, невозмутимо продолжала делать свои упражнения, все более походившие на некий танец, уже под эту, новую музыку. Пустился танцевать и Васечкин. Но танец его выглядел как пародия на то, что делала Маша. Все, что у Маши получалось изящно и легко, у Васечкина выходило угловато и немузыкально. Мало того, он сбил урну и дважды чудом избежал падения. Правда, ничего этого он уже не замечал.

Наконец Маша исполнила совершенно невероятный пируэт и закружилась волчком.

Васечкин, решив перещеголять Машу, несколько не рассчитал своих возможностей. Он, в свою очередь, закрутился волчком, сшибая все на своем пути. К несчастью, на его пути встала металлическая ограда. Именно в этот момент Васечкин нерасчетливо взмахнул ногой. И этот взмах поставил последнюю точку в его выступлении.

Дело в том, что когда нога Васечкина пришла в соприкосновение с решеткой ограды, это стало их взаимным испытанием на прочность. Васечкинская нога оказалась крепче. Решетка была безнадежно исковеркана. Однако досталось и ноге.

Васечкин продолжал кружиться так же, как и раньше, но теперь уже от боли. Он просто не мог встать на вторую ногу.

Маша же, закончив свой пируэт, изящно поклонилась воображаемым зрителям.

На этом можно было бы и закончить эту историю. Но что же все-таки будет с Васечкиным и Петровым, неразлучными друзьями? Неужели к Петрову так и не вернется его мощный голос, а Васечкин так и будет прыгать на одной ноге? Ну, разумеется, нет!

Голубой свет кварцевых ламп, белоснежно хрустящие простыни, многочисленная сверкающая аппаратура — все это предназначалось для наших любимых героев — Петрова и Васечкина, находившихся в кабинете физиотерапии.

А кто бы, вы думали, заботливо помогал им принимать — увы! — необходимые процедуры? Кто поправлял подушечки и прикладывал к осипшему петровскому горлу металлические пластинки аппарата «По-тон»? Кто укреплял электроды на ушибленной васечкинской ноге? Ну, конечно же, их одноклассница и недосягаемый идеал — Маша Старцева.

— Эх вы, музыканты! — улыбнулась Маша Петрову и Васечкину.

— Ох, Маша! — вздохнул Васечкин.

— Ладно, ладно! — просипел Петров.