Нормальное кино

Петров и Васечкин стояли на улице. Васечкин что-то с жаром рассказывал.

«Ну а дальше?» – спросил Петров, не отрывая от Васечкина горящего взгляда. «А дальше, – восторженно рассказывал Васечкин, – они, значит, дерутся, он ему – РАЗ! а потом ещё – БЗДЫНЬ! ну тот – ХЛОПС и копыта откинул».

«Круто! – сказал Петров, сглотнув слюну. – Ну?»

«Баранки гну! – сказал Васечкин. – А мамаша его в это время вот такой стакан выдула, ей жутко выпить хотелось, ну и лежит себе без памяти. А этот, которого он ухайдокал, ему говорит…»

«Погоди, – прервал его правдивый Петров, – как это он ему говорит, если он уже копыта откинул?»

«Да нет, он ещё не совсем откинул. Лежит, доходит. Ну и говорит ему. Ты, говорит, уже не жилец».

«Это почему?»

«Почему, почему? Потому что раненый был. Ну он как это услыхал, побежал к отчиму, РАЗ! – ему в брюхо с ходу. Ну тот всё, лежит».

«Копыта откинул?»

«Ну да. А этот вышел на воздух, сел и готов».

«Тоже копыта откинул?»

«Ага!»

«В порядке кинцо!» – сказал завистливо Петров.

«Нормально! – сказал Васечкин. – Ну ладно, я потопал. Будь здоров!» И он ушёл.

«Покеда!» – сказал ему вслед Петров и поспешил к кинотеатру.

У входа висела большая афиша: «Гамлет».

 

Вот из май нэйм?

Петров и Васечкин прогуливались по станции юных техников. Долговязый мальчик в очках по фамилии Горошко, обрадовавшись посетителям, с удовольствием демонстрировал им экспонаты.

– А теперь пройдёмте вот к тому экспонату, – значительно произнёс он, подводя Петрова с Васечкиным к громоздкой железной конструкции, отдалённо напоминающей человека. – Это наша последняя работа, – с гордостью произнёс Горошко. – Робот серии С-187/ 315-вч бис. Собран на деньги, вырученные от сбора металлолома. Мы его зовём просто – Холмс.

– Ух ты! – восхитился Петров. – А почему Холмс?

– А чего он может-то, ваш робот? – поинтересовался Васечкин.

– Холмс в совершенстве владеет дедуктивным методом, – гордо объявил Горошко. – Будет незаменим в криминальной практике.

– В смысле? – не понял Петров.

– В том смысле, что он может всё про тебя рассказать! – несколько раздражённо ответил Горошко.

– Прямо всё? – прищурился Васечкин. – Ну, пусть расскажет. Про меня, например. Давай, – обратился он прямо к роботу, – рассказывай. Ну, кто я такой?!

Робот молчал, невозмутимо подмигивая разноцветными лампочками.

– Так просто он не скажет, – несколько обидчиво произнёс Горошко. – Надо пятачок бросить!

– Как в метро, что ли? – обрадовался Васечкин. – Ну даёте. Ладно. Давай, Петров, гони пятак. Сейчас мы этого Холмса проверим.

Петров безропотно достал пятак. Васечкин выхватил его у него и сунул в монетоприемник, около которого красовалась надпись: «Гнутых монет не бросать!»

Лампочки на роботе радостно замигали, внутри него что-то загудело.

– Давай, теперь спрашивай! – шепнул Горошко.

– Кто я такой? – спросил Васечкин, вдруг несколько оробев.

Робот ещё немножко погудел, а затем ответил бесстрастным металлическим голосом:

– Ты – Петя Васечкин. Тебе 12 лет. Учишься в шестом классе. Двоечник. Прогульщик. Обманщик. Грязнуля…

– Ну ладно, хватит! – несколько раздражённо прервал его Васечкин. По всему было видно, что он обиделся. – Хватит. Угадал! Вот что, – повернулся Васечкин к Петрову, – сейчас я этого умника сделаю.

– В смысле? – снова не понял Петров.

– В смысле обману! – пояснил Васечкин. – Спорим? На три желания?

– Ну спорим, – согласился Петров, хотя видно было, что спорить он совсем не хотел.

– О'кей! Давай руку! Разбей! – попросил Васечкин у Горошко.

Горошко разбил, заметив при этом:

– С разбивалы не берут!

– Стойте здесь! – распорядился Васечкин. – Я сейчас!

И тут же куда-то исчез. Горошко и Петров озадаченно переглянулись. Петров тяжело вздохнул.

Тем временем откуда ни возьмись появился седобородый старичок на костылях и, ковыляя, подошёл к роботу.

– Вам чего, дедушка? – поинтересовался Горошко.

– Я знаю чего, – проскрипел дедушка и, повернувшись к Петрову, прошамкал: – Дай пятачок!

Поражённый Петров тут же выдал требуемое. Старичок бросил пятачок в монетоприемник и спросил:

– Ну, кто я такой?

Робот снова загудел и тем же бесстрастным голосом заговорил:

– Ты – Петя Васечкин. Тебе 12 лет. Учишься в шестом классе. Двоечник.

– Ладно, стоп, стоп! Хватит! – заорал Васечкин, выпрямляясь, отрывая бороду и отбрасывая костыли. – Ну ладно! Ещё не вечер! Ты у меня попрыгаешь, умник! Ты стой здесь! – объявил он глубоко потрясённому Петрову и снова исчез.

Петров долго глядел ему вслед, затем наконец с трудом перевёл дыхание и взглянул на Горошко.

Тот был не менее потрясён и без слов развёл руками.

Тут откуда ни возьмись появился шикарный лощёный негр в белом костюме. Небрежно поигрывая тросточкой, он подошёл к роботу и на ломаном русском языке обратился к Петрову:

– Малшик, дай пьятак!

Петров уже держал пятак в руке. Негр бросил его в монетоприемник и на плохом английском языке вопросил: «Вот из май нэйм?»

Робот, погудев, невозмутимо ответил:

– Ты – Петя Васечкин. Тебе 12 лет. Учишься в шестом классе. Двоечник.

– Ну, это уже слишком! – на отличном русском языке произнёс негр, вытирая белым рукавом чёрную ваксу на лице – Нет, я всё-таки тебя сделаю! – проревел он. – Ждите! – загадочно сказал он Петрову и тут же исчез.

– Во даёт! – выдохнул ему вслед Горошко.

– Этот может! – подтвердил Петров.

Откуда ни возьмись появилась девочка с двумя косичками. Она прыгала через скакалку, напевая под нос: «Я не Петя Васечкин, я не Петя Васечкин!..»

– Мальчик, дай пятачок, я тебя поцелую! – обратилась она к Петрову.

– Ага! – сказал Петров, судорожно роясь в карманах. – У меня нету! – озадаченно сказал он.

– Ну и дурак! – заключила девочка и быстро сунула в монетоприемник какую-то шайбу.

Робот тревожно загудел, судорожно замигал лампочками.

– Кто я такая? – ласково спросила девочка. – Ну, говори! А?

Робот гудел всё сильнее, аж весь затрясся.

Наконец он глухо проскрежетал:

– Да, ты не Петя Васечкин!..

– Ну, что я сказал! – обрадовалась девочка, срывая с себя парик. – Что, съел?!!!

– ТЫ козёл!!! – произнёс робот, выплёвывая обратно засунутую в него шайбу. – Пока ты тут выпендривался, кино твоё уже кончилось!

Шайба впечаталась прямо в лоб поражённому Пете Васечкину.

 

Классиков надо беречь!

– Петька! – кричали ребята со двора. – В футбол идёшь играть?

– Иду! – крикнул в ответ Васечкин и помчался к двери, ухитряясь обуваться на бегу.

– Петя, Петя, – взывала к нему бабушка, собиравшаяся идти в магазин, – а пол за тебя кто, Пушкин будет мыть?!

– Ага, Пушкин! – весело отвечал Васечкин, натягивая перед зеркалом кепку и вратарские перчатки.

– А посуда? – продолжала бабушка. – Ты же посуду не вымыл!

– Посуду Гоголь помоет, – сострил Васечкин, открывая дверь, – Николай Васильевич.

И помчался вниз по лестнице. Бабушка в отчаянии высунулась в окно.

– Ты же пропылесосить обещал! – выкрикнула она.

– Лев Толстой пропылесосит! – донеслось до неё. – Граф!!

– Господи ты боже мой, никакого сладу с ним нет! – сокрушалась бабушка. – Что ты будешь делать!

Она взяла сумку и ушла в магазин.

Васечкин стоял в воротах, ловко прыгая за мячом. Но вот мяч перехватил какой-то сердитый мужчина.

– Хватит, наигрался! – сказал он центральному нападающему. – Опять двойку принёс. Марш домой!

И все уныло разошлись.

Васечкин вприпрыжку взбежал по лестнице, открыл дверь и… обомлел.

Пушкин выжимал половую тряпку в ведро. Затем он снял сюртук, который ему мешал, и… ПРОДОЛЖАЛ МЫТЬ ПОЛ.

– Я помню чудное мгновенье, – бормотал он, – передо мной явилась ты…

Из кухни показался вытиравший тарелку Гоголь.

– Давно хотел Вас поблагодарить, Александр Сергеевич, за подсказанные Вами идеи «Ревизора» и «Мёртвых душ», – говорил он, – отменная, доложу Вам, вышла вещица.

– Да ну что Вы, Николай Васильевич, – смутился Пушкин, – не стоит благодарности.

И снова стал выжимать тряпку в ведро.

Дверь из васечкинской комнаты открылась, и оттуда показался Лев Толстой. Он был босой и, шлёпая босиком по свежевымытому полу, сосредоточенно работал пылесосом.

– Всё смешалось в доме твоём, Петруша! – ласково и в то же время укоризненно сказал он вконец остолбеневшему Петьке.

Тот опомнился.

– Лев Николаевич, – залепетал он, – Николай Васильевич, Александр Сергеевич!!! Не нужно, я сам. Прошу вас, пожалуйста, товарищи классики, я сам. САМ!

– Ой ли? – недоверчиво поглядел на Васечкина Толстой, продолжая тем временем работать пылесосом.

– Честное пионерское! – взволнованно шептал Васечкин. – Всё сам буду делать, всё!

– Ну что, господа, поверим отроку? – спросил Толстой, поворачиваясь к Александру Сергеевичу и Николаю Васильевичу…

Бабушка поднималась по лестнице. Она открыла дверь и… замерла. Всё в квартире блестело. Нигде ни пылинки. Всё на местах. Неожиданно бабушка насторожилась. Из ванной доносился странный шум.

Бабушка открыла дверь в ванную и… вынуждена была прислониться к дверному косяку, чтобы не упасть от удивления: Васечкин стирал бельё.

– Ты что, Петенька? – забеспокоилась бабушка. – Не заболел ли, чай?

– Здоров! – отвечал Васечкин, вытирая со лба мыльную пену и продолжая яростно работать. – Нам учительница говорила – к классикам нужно очень бережно относиться!

 

Автограф

У выхода из Дворца спорта стояла толпа. Ждали выхода знаменитого спортсмена.

– Идёт, – зашептали в толпе. – Вот он!

Знаменитый хоккеист появился в дверях. Толпа бросилась на него, подминая друг друга. В основном это были мальчишки лет десяти – четырнадцати. Они протягивали знаменитости фотографии или просто бумагу для автографа. Знаменитость подписала штук десять, потом бросилась сквозь толпу, села в ожидавшую её машину и укатила.

Петров стоял и смотрел на толпу. Из толпы вынырнул Васечкин. Вид у него был растерзанный, но довольный. В руке он держал дневник.

– И зачем тебе понадобился его автограф? – накинулся на него Петров. – Вон сколько времени потеряли. Да ещё пуговицу тебе оторвали!

– Балда! – ухмыльнулся в ответ Васечкин. – Это же мой отец. Я, когда двойку получу, всегда у него так дневник подписываю!

 

Тимуровцы

В класс влетел Васечкин.

– Мужики! – с порога заорал он. – Я нашёл для нашего звена тимуровскую работу!

Его обступили.

– Есть старушка, – продолжал он, – первый сорт! Ей надо в магазин сходить да комнату убрать.

– Ура! – закричало звено. – Теперь мы выйдем на первое место!

– За мной! – крикнул Васечкин, убегая.

Звено бросилось за ним.

Вскоре они были уже у дома старушки.

– Стойте, – сказал Васечкин, – отдышаться надо!

И вдруг увидел старушку.

– Вот она! – закричал он. – Держи её!

Ребята подбежали к старушке. Сначала у неё забрали авоську, потом подхватили её самоё и, несмотря на сопротивление, перенесли через улицу. Дальше не знали, что с ней делать, и стали ждать Васечкина. Васечкин подбежал.

– Бросьте вы её! – заорал он, подбежав. – Это не та старушка. Обознался я. Да бросьте, вам говорят!

Старушку бросили.

– Куда вы? – взывала она. – Мне ведь совсем в другую сторону надо было! Тимуровцы!

Но тимуровское звено уже умчалось.

 

Кто у кого

– Я из-за тебя двойку получил, – сказал Васечкин Петрову. – И зачем только я с тебя списывал?!

– У меня тоже двойка, – сказал грустно Петров. – Я сам списывал.

– С кого? – удивился Васечкин.

– С Горошко, – сказал Петька.

– Нашёл, с кого списывать! – возмутился Васечкин и пошёл искать Горошко.

– Горошко, ты с кого списывал? – спросил он его. – Я ведь знаю, что ты никогда сам не решаешь.

– А я и не скрываю, – сказал Горошко. – Я с Кубышкиной списывал.

Васечкин пошёл к Кубышкиной.

– Кубышкина! – строго спросил он. – Ты сама контрольную решала?

– Не-а, – застенчиво заулыбалась Кубышкина. – Я у Люды Яблочкиной списала.

Васечкина разыскал Яблочкину.

– Яблочкина! – сказал он устало. – Признавайся, контрольную сама решала?

– Ты что! – возмутилась Яблочкина. – Я с Вовы Сидорова списывала.

Васечкин нашёл Сидорова.

– Сидоров, – из последних сил сказал он. – Говори честно, контрольную сам решал?

– Ты что, Васечкин, обалдел? – рассвирепел Сидоров. – Я ведь с тебя списывал. И, между прочим, двойку из-за тебя получил!

 

Визит к больному

Вова Сидоров болел. Он лежал и скучал. Раздался звонок в дверь. Пришли Васечкин и Петров. Соседка привела их в комнату. Сидоров очень обрадовался, увидев их.

– Здорово, мужики! – завопил он с кровати.

– Здравствуй, Сидоров! – сказал Васечкин.

– Вот навестить пришли, – сказал Петров. – Как дела-то?

– Температура нормальная? – спросил Васечкин. – Везёт же некоторым!

– Я очень рад, ребята, что вы пришли, – сказал Сидоров. – Да вы садитесь.

– Да нет, – сказал Петров, – мы уж скоро пойдём.

– Мы в школу опоздали, – сказал Васечкин, – вот и решили – навестим тебя и скажем в школе, что мы тебя навещали. Нас тогда никто и ругать не будет за опоздание.

– Даже похвалят, – сказал Петров.

– А… – сказал Сидоров, – понятно.

– Ну ладно, – сказал Васечкин, – нам пора. А то и на второй урок опоздаем, да, Петров?

– Ага, – сказал Петров. – Пошли. Будь здоров.

– Пока, – сказал Васечкин. – Не кашляй.

– До свидания, – сказал Сидоров. – Приходите ещё.

– Ладно, – пообещал Васечкин, – когда в следующий раз опоздаем, тогда придём. Ну, покеда!

И они ушли.

– Я буду ждать вас, ребята, – грустно вздохнул Сидоров, глядя на опустевшую вазу.

 

Это мой папа

В телефонную кабину зашёл Васечкин. Он поставил портфель на пол и решительно набрал номер.

– Феликс Александрович? – сказал он явно изменённым голосом, – Петя Васечкин сегодня в школу не придёт. Он заболел.

– Чем?

– У него грипп. Вирусный. Да, температура высокая. Пожалуйста.

– Кто говорит?

– Как кто? Васечкин говорит. Владимир Эдуардович… Кто такой Владимир Эдуардович? Как кто такой? Это мой папа! – в сердцах произнёс он, потом с ужасом посмотрел на трубку и медленно повесил её на рычаг.

Затем Васечкин повернул голову направо, где висела огромная реклама кинотеатра, а потом налево, где его ждал Петров.

Тот вопросительно посмотрел на друга и с удивлением увидел сквозь стекло будки, как Васечкин с убитым лицом безнадёжно качает головой.

 

Джентльмены

Прозвенел звонок на урок. 3-й «Б», сокрушая всё на своём пути, ворвался в класс и расселся. Девочки, которым не хватило мест, стояли сзади.

Вошла учительница Алла Ивановна. Все встали, потом сели. Девочки по-прежнему стояли.

Алла Ивановна не выдержала.

– Неужели же в вашем классе нет ни одного джентльмена? – спросила она.

– Что вы, Алла Иванна! – ответил ей с места удивлённый Васечкин. – Джентльменов у нас навалом, а вот стульев не хватает!

 

Объяснение

– Аллё, аллё! Старцева, это ты?

– Я.

– Это я, Васечкин. Ты мою записку прочла?

– Прочла.

– Ну и как?

– Нормально.

– Ну, а вообще-то, ты как ко всему этому относишься?

– К чему?

– Как к чему? Ну, ко мне, например?

– Нормально.

– А-а… Я к тебе тоже хорошо отношусь. Слышишь, Старцева? Аллё! Аллё!

– Чего ты орёшь?

– Да, плохо слышно чего-то. Телефон барахлит. Я говорю, я к тебе тоже хорошо отношусь.

– Я слышу.

– А на Яблочкину я плевать хотел. Слышишь, Старцева?

– Слышу.

– Плохо слышно чего-то. Старцева!

– А?

– А ты со мной… пойдёшь?.. А?

– Куда это?

– Ну… это… на край света, в общем. А? Старцева! Ты чего молчишь?

– Пойду.

– Ну да? Правда?

– Правда. А чего тут такого.

– Ну, ничего, конечно. Но ты молоток, Старцева!

– Чего?

– Я говорю, ты, говорю, молоток!

– А-а.

– Да-а. Ты чего молчишь? А? Старцева!

– А когда пойдём?

– На край света, что ли?

– Ну да.

– Да хоть сейчас. Я тут с угла звоню. Выходи, и пойдём. Пойдёшь?

– Пойду.

– Ну, пока, Старцева. Спускайся, давай.

– Аллё! Аллё!

– Чего?

– Только я в пять часов обязательно дома должна быть. У меня музыка.

– А-а.

– Ну пока.

– Аллё, аллё! Старцева! Уже повесила. Что ж делать-то? До пяти ведь никак не успеть. Вечно у этих отличниц то музыка, то английский. Мало нам, что ли, в школе задают?!

 

Воздушное путешествие

В воздухе, чуть покачиваясь, висел привязанный к торчащей из земли рельсе воздушный шар с гондолой. Шар был готов к отлёту.

Петров по-хозяйски хлопотал вокруг, – заканчивал последние приготовления. Появился Васечкин с литровой банкой варенья в руках.

– В дорожку! – довольно усмехнулся он, похлопывая по банке и подмигивая Петрову.

Петрову, однако, это не понравилось.

– Ты что? – возмутился он. – В какую ещё дорожку?! Лишний груз мне не нужен. Всё рассчитано!

– А что же мне делать? – растерялся Васечкин, уныло разглядывая варенье в банке. – Клубничное всё-таки.

– Делай что хочешь, – отрезал Петров. – С нами оно не полетит.

Васечкин поплёлся прочь. Завернув за угол, он остановился и, убедившись, что Петров не видит его, открыл банку и… содержимое её стало быстро перекочёвывать в васечкинский желудок.

Тем временем Петров уже проявлял нетерпение. Но вот появился Васечкин, тяжело перевалился в гондолу, за ним туда же залез Петров и отвязал шар.

И шар со странным звуком рвущейся материи взмыл в воздух.

Но – странно! – корзина была пуста.

На земле, на оторвавшемся от неё дне, стояли Васечкин и Петров. Задрав головы вверх, они следили за удалявшимся воздушным шаром.

Петров перевёл взгляд на Васечкина, на его раздувшееся пузо.

Васечкин по-прежнему уныло следил за шаром.

Воздушный шар поднимался всё выше и выше, исчезая в голубом небе.

 

Как Васечкин Гошу навещал

Гоше было четыре года, а его брату Пете Васечкину – десять. Гоша ходил в детский сад, а Васечкин – в школу, в третий класс. Гоша неожиданно заболел желтухой, и его положили в больницу, в изолятор. Васечкин пришёл его навестить.

– Тебе кого, мальчик? – спросила его медсестра.

– Тут у вас братан мой лежит, – сурово ответил Васечкин. – Георгий.

– А… Гошенька! – догадалась сестра и заулыбалась. – Ну, проходи, проходи. Только Гошенька у нас в инфекционном лежит, туда нельзя. Так что можешь на него вон в то окошечко полюбоваться.

Васечкин прошёл по коридору и действительно обнаружил окошко, за которым увидел брата. Гоша лежал на кровати и явно скучал.

Васечкин постучал по стеклу. Гоша повернулся, узнал его и обрадованно замахал рукой.

Васечкин молча разглядывал желтушного братца. Вид его ему не понравился, и он решил Гошу развеселить. Он прижался к стеклу всем лицом и скорчил рожу. Гоша засмеялся. Васечкин ещё сильнее притиснулся к стеклу, своротил нос и выпятил губы. Гоша снова засмеялся.

Вдохновенный Васечкин сунул пальцы в рот и скорчил страшную физиономию. Гоша улыбнулся, но как-то слабо. Васечкин тем временем состроил новую ужасную гримасу. Гоша смотрел на него во все глаза. Неутомимый Васечкин постарался придать лицу самое жуткое выражение. Рожа получилась невероятная. Губы Гоши скривились. Страшным усилием Васечкин изобразил что-то сверхъестественное. Гоша заревел.

Твёрдо решив во что бы то ни стало развеселить брата, Васечкин изобретательно скалил зубы, скашивал глаза – Гоша ревел всё пуще.

Прибежавшая медсестра в ужасе смотрела на Васечкина, который, войдя в раж, прыгал перед окном, изгаляясь в самых невероятных гримасах. Наконец она решилась окликнуть его:

– Мальчик, можно тебя на минуточку?

Голос у медсестры был ласковый, но, остановленный в момент самого невероятного прыжка, Васечкин нахмурился.

– Тут с тобой поговорить хотят, – продолжала медсестра. – Не бойся, всё будет хорошо, главное, не волнуйся.

Ласково приговаривая, медсестра провела недоумевающего Васечкина по коридору, впихнула в какую-то дверь и тотчас же захлопнула её, привалясь к ней спиной. Только после этого она облегчённо перевела дух. На двери было написано: «ПСИХИАТР».

 

Выиграл

4-й «Б» толпился вокруг Васечкина и в напряжённой тишине следил за тем, как он поглощает килограммовый кремовый торт. Горошко держал в вытянутой руке часы. Они громко тикали. Кусок за куском исчезал в горле Васечкина.

– Во даёт! – восхищённо произнёс маленький Вова Сидоров.

Васечкин доел последний кусок и победно оглядел одноклассников.

– Ура! – завопили те. – Качай Васечкина!

Множество рук подхватили Васечкина и подбросили его в воздух.

И тут прозвенел звонок на урок.

Васечкин тяжело плюхнулся на пол.

К нему подскочил Петров.

– На! – не без сожаления сказал он Васечкину, протягивая перочинный нож. – Пользуйся, раз выиграл. – И пошёл в класс.

– Везёт тебе, Васечкин! – сказала Маша Старцева. – И торт съел, и ножик выиграл. Счастливчик! – И тоже пошла в класс.

Коридор стремительно пустел.

Васечкин попытался оторваться от пола, но у него ничего из этого не получилось.

– Сейчас из ушей полезет! – с мучительным выражением лица тоскливо думал Васечкин.

В руке он сжимал злополучный нож и громко и безудержно икал:

– Ик! Ик! Ик! Ик!

 

Нашли выходы

Петров и Васечкин делали уроки. Петров долго пыхтел над тетрадкой, а потом вдруг захлопнул её и стал слезать со стула.

Васечкин подозрительно следил за ним.

– Что, уже? – не без ехидства спросил он и, не дожидаясь ответа, протянул руку: – Дай-ка я посмотрю.

Петров, уныло отводя глаза, протянул тетрадку.

На странице, рядом с переписанным условием задачи, там, где должно следовать решение, большими корявыми буквами было написано «НЕМОГУ!».

– Во даёшь! – восхитился Васечкин. – Ещё и глагол с частицей «не» слитно пишешь! Вот это да, высокий класс!

– А сам-то, сам-то! – запыхтел униженный и оскорблённый Петров. – Ты ещё сам уроки не сделал!

– Да? – насмешливо вопросил Васечкин и, не дожидаясь ответной реакции Петрова, с пафосом произнёс: – Слушай!

Театральным жестом раскрыв тетрадку, он начал читать:

– «Мой летний отдых. Домашнее сочинение. Летом я отдыхал у бабушки. Она живёт на Днепре. Что можно сказать о Днепре? Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Редкая птица долетит до середины Днепра…» Ну, как? – гордо спросил он, прервав чтение.

– Ну, ты даёшь! – выдохнул неподдельно восхищённый другом Петров. – Неужели ты это всё сам?

– Кое-что ещё можем, – скромно вздохнул Васечкин. – Есть ещё порох в пороховницах.

 

Вильгельм Телль

Папа Петров, вдохновенно жестикулируя и упиваясь собственным голосом, читал сыну пьесу Шиллера «Вильгельм Телль».

– Слушай внимательно, Вася! – предупредил он. – Сейчас самый драматический момент.

– Я слушаю, слушаю! – отозвался Петров-младший.

Петров-сын напряжённо слушал Петрова-папу. Каждый раз, когда упоминалось слово «яблоко», он просто впивался взглядом в чтеца, и тот, чувствуя вопросительный взгляд, вкладывал в чтение всю душу.

Папа захлопнул книжку и торжественно взглянул на сына. Петров-младший, не мигая, смотрел прямо перед собой. Папа решил его ободрить.

– Ну, что ты, Вася, – участливо сказал он, – успокойся. Видишь, всё ведь хорошо кончилось. Вильгельм Телль попал не в сына, а в яблоко, которое было у него на голове…

– И что с ним стало? – волнуясь, перебил его Петров.

– Как что? – удивился отец. – Я же прочёл – его отпускают на свободу.

– Да не с Теллем! – рассердился Петров. – Яблоко кто съел, я спрашиваю?!

 

Петюня, держи себя в руках

В саду на скамейке сидели отдыхающие люди и поневоле наблюдали, как какой-то паренёк лет десяти возился с малышом в коляске. Собственно, паренёк не возился, а только энергично качал коляску, в которой вовсю ревел малыш.

– Спокойно, Петюня! – сдержанно говорил паренёк. – Держи себя в руках! Не выходи из себя!

Малыш ревел всё пуще.

– Хладнокровней, Петюня! – говорил паренёк. – Главное – это спокойствие!

Соседи на скамейке с восхищением наблюдали за юным воспитателем. Наконец одна женщина не выдержала.

– Молодец, мальчик! – сказала она. – Поздравляю! Ты правильно разговариваешь с младенцами – спокойно и ласково. Это гораздо лучше, чем кричать на них. Умница!

Она склонилась над коляской и ласково засюсюкала:

– Гули, гули, гули! Что ж ты так расхныкался, Петюня?

– Какой он вам Петюня?! – вдруг возмутился паренёк. – Это я – Петюня! А он – брат мой, Григорий, то есть Гошенька. Гули, гули!

И, провожаемый взглядами потрясённых соседей, Васечкин гордо удалился.

Он яростно качал перед собой коляску с разбушевавшимся младенцем и тихо, но упорно приговаривал: «Спокойно, Петюня! Главное – держать себя в руках!»

 

Реванш

То ли в классики они играли, то ли в пинг-понг, то ли ещё во что-то – не в этом дело, но факт в том, что Люда Яблочкина проиграла, а Маша Старцева выиграла, и вот этого-то Люда пережить не могла. Может быть, она успела бы отыграться, но Маша торопилась домой, и Люде ничего другого не оставалось, как до дна испить горечь поражения.

Уныло она брела по улице и сама не заметила, как ноги вынесли её к Машиному дому, подняли на третий этаж и поставили перед Машиной дверью.

Рука сама потянулась к звонку.

Дверь отворилась. На лестницу хлынули весёлые голоса, смех, музыка. Перед Людой стояла в нарядном платье Маша.

– Давай доиграем, а? – угрюмо спросила Яблочкина.

– Ты что! – ахнула Маша. – Я сейчас не могу. Гости у нас.

Дверь захлопнулась.

Яблочкина тупо стояла перед дверью.

Потом начала спускаться по лестнице.

Поздно вечером в квартиру Старцевых опять позвонили.

– Машу можно? – всё так же угрюмо попросила Люда.

Вскоре появилась Маша в ночной рубашке и вытаращила глаза:

– Тебе чего?

– Может, сыграем, а?

– Ты что! – поразилась Маша. – Я уже спать легла!

И опять захлопнулась дверь.

И опять в той же тупиковой задумчивости стояла перед ней Люда. Глаза её уныло шарили по лестничной площадке.

Вдруг она увидела кусок отвалившейся штукатурки. Лицо её приняло осмысленное выражение.

В следующую секунду Яблочкина схватила этот кусок и крупными буквами вывела по свежевыкрашенной стене: «Машка – дура!!!»

Потом она вытерла взмокший от напряжения лоб и со счастливой, облегчённой улыбкой направилась домой.

 

Босой горький

В 4-м «Б» шёл урок литературы. Сан Саныч рассказывал о детстве Максима Горького. Детство было, конечно, трудное, но класс почему-то внимал тяготам великого пролетарского писателя довольно рассеянно.

Лишь Люда Яблочкина явно сопереживала рассказу. Она то страдальчески морщила лоб, то кусала губы, и это повышенное внимание, надо сказать, приятно волновало учителя. Он уже и рассказывал, собственно, только для неё, глядя вдохновенно в её голубые глаза, на которых чуть ли не наворачивались слёзы, на её взмокший от чрезмерного напряжения лобик.

Наконец рассказ был закончен. Алёша Пешков стал Максимом Горьким.

Люда Яблочкина с облегчением вздохнула и вытерла мокрый лоб.

Сан Саныч улыбнулся. В ответ ему просияла понимающей улыбкой Яблочкина.

Дело в том, что конец рассказа счастливо совпал с концом её истинных мучений – ей всё-таки удалось влезть в новенькие туфли, в которых она собиралась пощеголять на перемене.

И оттого, что мечта её практически уже сбылась и старые туфли валялись под партой, она и улыбалась так радостно.

– Скажи-ка нам, Яблочкина! – обратился к ней Сан Саныч. – Как ты считаешь, какие минуты были самыми счастливыми в детстве Горького?

Люда Яблочкина встала. Улыбка медленно сползла с её лица. Новенькие туфли страшно жали.

Лицо её страдальчески искривилось.

– Ну, что же ты, Яблочкина? – удивлённый её молчанием и видом спросил участливо Сан Саныч.

– Счастливых минут в детстве Горького было немного, – тяжело произнесла Люда, пытаясь устоять на злосчастных туфлях.

Сан Саныч радостно покивал такому началу.

– Это были те минуты, – изнемогая, мужественно продолжала Люда (проклятые туфли словно жгли её ноги!), – когда Горький ходил босой! – на последнем дыхании закончила она и рухнула на парту.

 

Родительское собрание

В 1-м «А» шло родительское собрание. Молоденькая Марь Иванна, классная руководительница, только что окончившая педучилище, взволнованно говорила:

– В общем, классом я довольна. Дети очень хорошие. Но просто некоторые не очень пока аккуратные. Вот, например, Валя Ланских. Мало того что она ходит в школу в не очень, извините, целых джинсах…

– Не она, а он! – раздался вдруг голос с задней парты, принадлежавший длинноволосому созданию в очках, свитере и джинсах.

– Простите, – озаботилась Марь Иванна. – Не поняла.

– Не она, а он, – повторило создание.

– Валя Ланских – это он? – растерялась учительница. – Надо же…

– Он! – создание невозмутимо смотрело сквозь дымчатые очки.

– Извините, – заторопилась Марь Иванна, до конца осознав случившееся. – Год только начался, и я ещё не очень хорошо знаю детей… Но у неё такие длинные волосы…

– У него! – возмутилось создание.

– Да, да, конечно, у него. И почему это я решила, что Валя – это она. – Марь Иванна хихикнула, но её никто не поддержал.

Она смолкла, затем решительно набрала в грудь воздуху:

– Если разрешите, я продолжу. Так вот, дело в том, что Валя не очень аккуратный (последний слог она произнесла с усилием), и вы, наверное, вполне могли бы, как старшая сестра…

– Я – не сестра! – окончательно вышло из себя создание.

– А кто же? – оторопела бедная Марь Иванна.

– Я – брат! – создание встало из-за парты. – Вам понятно?

– Понятно, – пролепетала учительница, в ужасе оглядывая класс, и, собравшись с духом, попросила: – Мужчины, встаньте.

 

«Злоумышленник»

(почти по Чехову)

Инна Андреевна, классный руководитель 4-го «Б», решительной походкой вошла в школьный двор и намётанным взглядом сразу увидела сидящих в тенистом углу двора за небольшим, вкопанным в землю столиком доминошников. Обнаружив среди них знакомые лица своих учеников, Инна Андреевна, не сбавляя темпа, направилась к ним.

– Вот что, Васечкин, – твёрдо сказала она, приблизившись, – перестань играть и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа железнодорожный сторож, проходя по линии, застал тебя за отвинчиванием гайки. Вот она, эта гайка!

Инна Андреевна для пущей убедительности извлекла из кармана и продемонстрировала собравшимся внушительных размеров гайку.

– Так ли это было? – строго спросила она.

– Чего? – удивился Васечкин, лихо забивая «козла».

– Ты это своё «чего» брось! – рассердилась Инна Андреевна. – И отвечай на вопрос. Зачем ты отвинчивал гайку?

– Была бы не нужна, не отвинчивал бы, – невозмутимо заметил Васечкин, не отрываясь при этом от игры.

– Для чего же тебе понадобилась гайка? – взмолилась Инна Андреевна, неожиданно почувствовавшая, что весь её пыл куда-то улетучился.

– Мы их сдаём, – сжалился Васечкин и смачно шлёпнул очередную костяшку об стол.

– Куда сдаёте? – поразилась Инна Андреевна.

– Знамо куда, в металлолом, – усмехнулся Васечкин.

– Но для металлолома ты мог бы взять кастрюлю какую-нибудь ржавую, корыто, да гвоздик, наконец! – воскликнула потрясённая услышанным руководительница.

– Корыто на дороге не валяется, – терпеливо объяснил ей Васечкин, по-прежнему не отвлекаясь от игры. – А гвоздик… что, гвоздик? Тьфу! Лучше гайки не найти. Тяжёлая, и дыра есть! – резонно заключил он.

– Неужели ты, Васечкин, не понимаешь, к чему ведёт это отвинчивание? – всё больше уставая от этого разговора, спросила Инна Андреевна. – Отчего, по-твоему, происходит крушение поездов?

– Уж сколько лет всем классом отвинчиваем – и хоть бы что! – возмутился Васечкин, наконец отрываясь от домино. – А тут крушение, скажете тоже!

– Говорят, у тебя есть ещё одна гайка! – всё ещё не сдавалась учительница. – Эту ты в каком месте отвинтил и когда?

– Эту не я отвинтил, эту мне Петров дал, – доверительно сообщил Васечкин, кивая на просиявшего при этом Петрова. – А если вы вот про эту, – при этих словах Васечкин извлёк из кармана здоровенную ржавую гайку, – то эту мы вместе с Митрофановым вывинтили из 4-го «А». Они по металлолому здорово отстали. Им этих гаек много требуется, штук сорок, не меньше!

– Ты что, Васечкин? – прошептала ошеломлённая Инна Андреевна. – Завтра приведёшь в школу родителей! – сказала она, беря себя в руки.

– Чего? – в свою очередь поразился Васечкин.

– Родителей, говорю, приведёшь! – твёрдо повторила Инна Андреевна.

– За что это? – возмутился Васечкин. – Было бы за что, привёл бы. А то так, за здорово живёшь. И не курил, кажись, и не дрался! А если вы насчёт успеваемости сомневаетесь, то не верьте старосте. Нас два друга, вон Петров Василий и я, стало быть, Пётр Васечкин!..

– Хватит, хватит, Васечкин! – неожиданно тонким голосом закричала Инна Андреевна. – Ты… ты… ты… – Так и не найдя нужных слов, она безнадёжно махнула рукой, повернулась и пошла прочь.

Петров поглядел ей вслед, пожал плечами и покосился на друга.

– Мой выигрыш! – довольно сказал Васечкин и что было сил влепил костяшку домино в деревянную поверхность стола.

 

В мире прекрасного

Была зима. Петров и Васечкин прогуливали контрольную по математике. Они шли по аллее красивого заснеженного парка вдоль прекрасных античных статуй.

– Слышь, Петь, это кто такой? – неожиданно поинтересовался Петров, останавливаясь около статуи могучего с курчавой бородой.

– Это? – переспросил Васечкин, никогда не признающийся в том, что он чего-то не знает.

– Это Геракл, – быстро прочёл он имя на постаменте. – Древнегреческий богатырь, – пояснил он другу.

– Ну, морда! – восхитился Петров, разглядывая Геракла.

– А это ещё кто такая? – удивился он, подходя к статуе, стоящей на другой стороне аллеи.

– А это мы сейчас поглядим, – солидно ответил Васечкин, в свою очередь приблизившись к мраморному изваянию.

– Ага! – удовлетворённо сказал он. – Это Афродита – богиня любви и красоты.

– Во, морда! – почему-то обрадовался Петров.

– Ща я ей зафинидилю! – пообещал Васечкин, нагибаясь и сгребая снег, чтобы сделать хороший снежок. – В глаз!

Он размахнулся и залепил Афродите в правый глаз.

– Класс! – восхитился Петров. – Ну-ка я попробую!

И он залепил Афродите в левый глаз.

– Ща я ей в нос вмажу! – разгорячился Васечкин.

– А я в лоб! – не уступал Петров.

Друзья побросали портфели и открыли по Афродите настоящий ураганный огонь.

Геракл, неподвижно стоящий напротив богини красоты в течение последних трехсот лет, неожиданно вздрогнул. Его мраморное сердце не смогло перенести подобного поведения по отношению к прекрасной даме.

Геракл ожил, с некоторым скрежетом нагнулся, слепил огромный, диаметром в полметра, снежный ком, размахнулся и запустил его в увлечённых своим занятием друзей.

После чего с чувством исполненного долга выпрямился и опять замер в прежней позе ещё на последующие триста лет.

– Это кто здесь хулиганит? – возмущённо спросил Васечкин, выбираясь из сугроба, в который его опрокинул меткий бросок греческого героя.

– А?! – грозно спросил вылезший вслед за ним Петров, выплёвывая изо рта снег.

Но вокруг никого не было.

Только неподвижный Геракл безмолвно взирал на обоих друзей. И казалось, лёгкая усмешка прячется в уголке его твёрдо очерченных мраморных губ.

 

Пролетая над родной школой

В 3-м «Б» шёл урок литературы.

– «Кабы я была царица, – читала пушкинские строки Алла Иванна, – говорит её сестрица, то на весь бы мир одна наткала бы полотна».

Люда Яблочкина посмотрела на свою давнишнюю соперницу Машу Старцеву. Её очень интересовало, что бы сделала Маша, будучи царицей. Та, однако, никак не прореагировала на яблочкинский взгляд. Раскрыв рот, она внимала великой поэзии.

– «Кабы я была царица, – продолжала Алла Иванна, – третья молвила сестрица, я б для батюшки царя родила богатыря».

На этот раз Маша Старцева почему-то очень гордо окинула взглядом Люду Яблочкину. Было впечатление, что именно этого она и ожидала от третьей сестрицы.

– «Только вымолвить успела, дверь тихонько заскрипела…»

Не успела Алла Иванна произнести эти строки, как дверь действительно заскрипела, и в класс бочком просунулся Васечкин.

– «…и в светлицу входит царь», – иронически закончила Алла Иванна.

Класс засмеялся.

– Ах, Васечкин, Васечкин! – вздохнула учительница. – Ты опять опоздал!

– Я не виноват, – деловито объяснил Васечкин. – Меня бабушка не разбудила.

Класс покатился со смеху.

– Проходи, садись быстрее, Васечкин! – сказала Алла Иванна с некоторым раздражением.

Васечкин поплёлся на место. Как Люда Яблочкина, так и Маша Старцева проводили его скептическими взглядами. Впрочем, Васечкин не обратил на это ни малейшего внимания.

– Здорово, Петров! – сказал он, садясь за парту рядом с другом.

– Здорово! – сказал Петров.

– Ах, Васечкин, Васечкин! – снова вздохнула Алла Иванна. – Что из тебя получится? Я всё время думаю… что из тебя выйдет? Кем ты вырастешь?

Васечкин бойко вскочил с места.

– Я, Алла Ванна, когда вырасту, космонавтом стану! – громко отрапортовал он.

Класс грохнул от смеха.

Васечкин огляделся. Смеялись все: и Маша Старцева, и Люда Яблочкина, и Вова Сидоров, и Горошко, и даже его друг Петров.

Васечкину стало обидно.

Он представил себе, как в костюме летчика-космонавта он, задыхаясь, торопится, бежит к ракете по космодрому. Однако ракета неожиданно взлетает, оставив на земле Васечкина и небольшую толпу провожающих.

– Товарищ председатель государственной комиссии, – обращается Васечкин к самому главному генералу. – Я не виноват. Меня бабушка не разбудила.

Генерал поворачивает голову и строго смотрит на Васечкина. Генерал почему-то очень похож на учительницу литературы Аллу Иванну.

– Мы не могли вас ждать, Васечкин, – говорит генерал Алла Иванна. – Вместо вас полетел товарищ Петров.

А Петров, сидя в это время в улетающей ракете, гордо ухмыляется. Он щёлкает каким-то рычажком на пульте управления и объявляет в микрофон:

– Пролетая над родной школой, передаю горячий привет своему соседу по парте!

Голос Петрова, усиленный мощными динамиками, разносится по всему космодрому.

– Привет, Васечкин! Пиши! – провозглашает он.

Васечкин, задрав голову, тщетно смотрит ввысь, пытаясь разглядеть удаляющуюся ракету. Но только ехидный петровский смех доносится из заоблачных высот.

– О чём ты только думаешь, Васечкин? – раздался голос Аллы Иванны где-то совсем рядом.

Васечкин вздрогнул и перевёл взгляд с улыбающегося Петрова на расстроенную учительницу.

– Ни о чём, – сказал он. – Можно сесть, Алла Иванна?

– Садись, – вздохнула Алла Иванна.

Васечкин сел.

– Такой ты, значит, друг? – сказал он Петрову. – Да?

– Ты что, Васечкин? – удивился Петров. – Ты чего, обиделся, что ли? Просто смешно было, вот и всё.

– Ладно, ладно, – сказал Васечкин. – Мы ещё посмотрим, кто пролетит над родной школой!

И он покосился на Машу Старцеву.

 

Мыслитель

Петров и Васечкин сидели на заборе. Делать им было особо нечего. Они глазели по сторонам и лузгали семечки. При этом старались выплюнуть шелуху как можно дальше.

Это интересное занятие захватило обоих настолько, что они даже не разговаривали между собой.

Так прошло примерно полчаса.

– Всё, – неожиданно объявил Васечкин. – Я выиграл.

– Как же так, – удивился Петров, – я же дальше плюнул?

– Зато я метче, – возразил Васечкин, – я вон в тот камень попал.

– Но ведь мы про тот камень не договаривались! – возмутился честный Петров. – Это не по правилам. Если ты такой, так я вообще уйду.

– Ладно, – сдался Васечкин. – Я не выиграл.

– А кто же выиграл? – подозрительно уточнил Петров.

– Никто не выиграл! – заявил Васечкин. – Победила дружба! Ясно?

– Ясно, – буркнул Петров.

Оба помолчали.

Васечкинское решение не совсем устраивало Петрова, но он решил не обострять ситуацию.

Что же касается самого Васечкина, то ему почему-то было обидно. Неожиданно какая-то идея блеснула в его глазах.

– Слушай, Петров, – сказал он невинным голосом. – А ты не знаешь, почему умные люди, когда думают, чешут лоб, а глупые затылок?

Петров напрягся. Он смутно чувствовал подвох, но не понимал, в чём именно он заключается.

– Надо подумать! – наконец осторожно произнёс он и почесал затылок.

Васечкин просиял.

Он был полностью удовлетворён ответом.

 

Страшная история

– Выходи, Горбатый! – крикнул капитан Жеглов. – Я сказал, Горбатый!

Банда «Чёрная кошка» была поймана. Фильм кончился. В комнате вспыхнул свет.

– Я бы смогла полюбить капитана Жеглова, – задумчиво сказала Яблочкина.

Васечкин вздохнул.

– Потому что его все боялись, – объяснила Яблочкина.

– Подумаешь, если я захочу, меня тоже все будут бояться, – сказал Васечкин.

– Тебя? – ехидно усмехнулась Яблочкина и скрылась за дверью с надписью: «Спальня для девочек».

– А вот увидишь! – крикнул ей вслед Васечкин.

В лагере все спали. Большая круглая луна бесшумно плыла по небу.

Васечкин тихо встал, надел на голову маску аквалангиста, на ноги натянул перчатки, руки сунул в ласты и, шевеля ими, прокрался к спящему Вове Сидорову.

Луна спряталась за тучу.

– Сидоров! – страшным шёпотом позвал Васечкин.

Сидоров открыл глаза и непонимающе уставился на Васечкина.

– Не помешал? – басом спросил Васечкин.

– Отстань, Васечкин, – вздохнул Сидоров и повернулся на другой бок.

Васечкин поправил маску и пощекотал пятку Петрову. Тот дрыгнул ногой и поглубже залез под одеяло.

– Петров, открой глаза, – зашептал ему на ухо Васечкин.

Петров изогнулся и с головой нырнул под подуш ку, категорически отказываясь просыпаться.

Васечкин безнадёжно махнул ластой и подошёл к кровати Горошко.

– Горошко! – густым басом задышал ему в ухо Васечкин. – Немедленно встаньте, Горошко!

Горошко открыл один глаз.

– Встану – в лоб дам! – серьёзно пообещал он.

Васечкин вздохнул и вышел в коридор. Луна следом за ним обошла дом и теперь светила в большое коридорное окно.

Васечкин крался по стене к спальне девочек. Вдруг он замер на месте от ужаса. Прямо на него из другого конца коридора смотрело какое-то жуткое страшилище. У монстра были омерзительная свинячья морда, длинные щупальцы на ногах и лапы моржа вместо рук.

Васечкин попятился, но не удержался и упал. Объятый страхом, он тотчас же вскочил и сломя голову бросился по коридору, загребая ластами воздух. Один такой гребок зацепил портьеру, которая с грохотом полетела с окна и накрыла обалдевшего Васечкина с головой.

Двери обеих спален распахнулись. Мальчишки и девчонки посыпались в коридор, поднимая страшную суматоху.

Никто ничего не понимал.

Яблочкина, выбежав последней, стояла позади всех и зябко куталась в простыню.

Упавшая портьера вдруг зашевелилась и позвала:

– Яблочкина!

– А-а-а! – закричала Яблочкина и, как испуганное приведение, бросилась вон из дома.

Васечкин выбрался из-под портьеры и помчался за нею.

Он кричал:

– Стой! Стой!

Но не тут-то было.

Яблочкина во всю мочь летела по тёмной аллее.

Васечкин бросился ей наперерез.

– Стой, Яблочкина! – взмолился он, вырастая перед ней из-за кустов.

Яблочкина оцепенела.

Васечкин миролюбиво, успокаивающе поднял руки с ластами. Его лицо в лунном свете блестело как один стеклянный глаз.

Яблочкина задрожала.

– А-а-а! – закричала она и что было сил припустила вперёд.

Васечкин остался один и сразу же вспомнил про чудовище. Где оно?

Вдруг послышался нарастающий топот. Вне себя от ужаса Васечкин прыгнул в кусты и, продравшись сквозь них, уткнулся в пьедестал без скульптуры.

Решение пришло мгновенно. Васечкин вскарабкался на пьедестал и замер, притворяясь изваянием. От страха он зажмурился и открыл глаза, лишь когда топот промчался и стих.

Васечкин облегчённо перевёл дух, глянул вниз и, едва не заорав, чуть было не свалился с пьедестала.

Прямо на него укоризненно смотрело большое белое лицо поверженного наземь гипсового дискобола.

Васечкину стало очень не по себе. Не решаясь спрыгнуть на землю, он беспомощно оглянулся.

– Ты чего там делаешь, Васечкин? – заставил его вздрогнуть голос Маши Старцевой, которая с интересом рассматривала его снизу. – Ты зачем туда залез?

Васечкин не ответил.

– Тебе что, Васечкин, страшно? – догадалась Маша.

Васечкин кивнул.

– Мне тоже страшно, – призналась Маша. – Все как с ума посходили, кричат, бегут. Я и тебя испугалась. Что это, думаю, за чудище стоит?

– Правда? – спросил Васечкин. – Я и хотел всех напугать.

– Зачем же людей пугать, – сказала Маша. – Это нехорошо. Себе же хуже будет. – И протянула Васечкину руку. – Ну, ладно, слезай, Васечкин, не бойся.

Васечкин снял ласты и спрыгнул вниз.

Держась за руки, они тихо пошли по тёмной аллее. А по лагерю то там, то тут ещё долго слышались топот и вопли носившихся друг за другом мальчишек и девчонок.

 

Стрижка

– Следующий! – провозгласил парикмахер, поворачиваясь к двери. – Прошу!

В дверях появилось длинноволосое создание лет тринадцати в потёртых джинсах и свитере.

– Женский зал у нас напротив! – любезно сказал парикмахер.

– Вижу! – рявкнуло создание. – Не слепой!

– Извините, – растерялся парикмахер. – Не признал. Прошу вас.

– Гусев моя фамилия! – миролюбиво объявил юнец. – А кликуха моя Гусь.

И он продемонстрировал парикмахеру внушительный кулак, на сжатых пальцах которого и вправду виднелась татуировка – «ГУСЬ».

– Понятно, – кивнул парикмахер. – Я о вас слышал. У меня стригутся Петров и Васечкин, они мне о вас рассказывали. Да вы, Гусь, садитесь, не волнуйтесь. Всё будет в лучшем виде.

– А я и не волнуюсь, – заявил Гусь. – А про Петрова и Васечкина вспоминать не надо! Они у меня ещё получат своё!

Он уселся в кресло и обеими руками разгрёб волосы на лице, обнаружив унылую веснушчатую физиономию.

Парикмахер обмотал его простынёй.

– Как будем стричь? – спросил он, пощёлкивая ножницами.

– Что за вопрос, отец?! – возмутился Гусь. – Как обычно! Точно так же как в прошлом году!

И он гордо тряхнул своими патлами.

У парикмахера вытянулось лицо.

 

Деревенские страдания

(Воспоминание Петрова)

Петров отдыхал у бабушки в деревне. Было ему тогда лет шесть. И вот как-то он и соседская девчонка Танька, которой только исполнилось пять, лежали под высоким раскидистым деревом в этакой рассеянной задумчивости.

Собственно, они не просто лежали, а одновременно как бы и работали – пасли домашний скот. Рядом с Петровым мирно щипала травку корова Милка, а неподалёку от Таньки паслась коза Лушка. Грело солнышко. Петров в некоторой прострации жевал травинку. Танька, что-то мурлыкая, плела венок.

Прокричал петух. Вдалеке зазвучала балалайка.

– Вась, а Вась! – повернулась к Петрову Танька.

– Ну! – отозвался Петров.

– А ты когда-нибудь женишься?

Петров задумался.

– А чё, – наконец ответил он. – Может. И женюсь.

– А ты бы на какой девочке женился? – с интересом спросила Танька.

Петров снова задумчиво пожевал травинку.

Танька терпеливо ждала.

– Я бы на той женился, – после долгой паузы сказал Петров, – у которой бы было голубенькое платьице.

– Ага, – удовлетворённо кивнула Танька, оглядев свой голубой сарафан.

– И у которой волосики бы были светленькие!

– Ага, – снова хмыкнула белобрысая Танька.

– И которая бы мне сказала: «Дорогой, бедный Васенька!» – заключил Петров.

– ДОРОГОЙ, БЕДНЫЙ ВАСЕНЬКА?!! – Танька от возмущения даже вскочила.

– Угу! – мечтательно протянул Петров. – Понимаешь, я, к примеру, устал или там расстроился, ну или ещё что-нибудь такое. А она ко мне подходит, целует меня вот сюда, – он ткнул пальцем в щёку, – и говорит: «Дорогой, бедный Васенька!»

– Забудь об этом! – металлическим голосом сказала Танька. – ЭТОГО ты не дождёшься! Вот ЭТОГО никогда не будет! Понял? НИКОГДА! Пойдём, Лушка!

И разгневанная Танька удалилась, гоня перед собой козу.

Петров уныло смотрел ей вслед.

Корова Милка, щипавшая травку, подняла голову и тоже посмотрела вслед удалявшейся Таньке.

– Так-то, – упавшим голосом сказал Милке Петров. – Никто мне никогда не скажет: «Дорогой, бедный Васенька!»

И он глубоко вздохнул.

Корова Милка перевела свои большие грустные коровьи глаза с удалявшейся Таньки на лежащего Петрова. Что-то дрогнуло в её коровьей душе. Она подошла к Петрову, лизнула его в щёку и низким грудным голосом промычала:

– Дорогой, бедный Васенька!..

Комментарий Маши Старцевой

Петров всю жизнь, с самого детства, был… в общем, сами видите какой! И вообще, я в эту историю не верю. Коровы говорить не могут.

Комментарий Васечкина

А я верю! Петров никогда не врёт! Мало ли чего может быть! А Танька эта – дура!

 

Прогадал

Васечкин с Петровым шли по улице и ели мороженое. Они остановились около газетного стенда.

Блуждающий взгляд Петрова уткнулся в газету.

Неожиданно глаза его загорелись.

– Смотри-ка, Васечкин, – восторженно сказал Петров. – Вот и про меня наконец напечатали! А то всё везде ты да ты! Ну надо же, а?!

– Иди ты! – завистливо поразился Васечкин. – Почему это про тебя? А про меня? Где покажи! Дай поглядеть-то!

– Да не толкайся ты! Сам прочту! – осадил его Петров. – Вот, слушай! «За истёкший квартал автобусы нашего города перевезли 1 678 523 пассажира». Ну как? – торжествующе спросил он, покосившись на друга.

– Что «ну как»? – недоумённо переспросил Васечкин. – А где же здесь про тебя?

– Ну и балда же ты, Васечкин! – усмехнулся Петров. И снисходительно объяснил: – Я же в истёкшем квартале тоже ездил на автобусе. Значит, это и про меня написано. Понял?

– Ага! – кивнул Васечкин. – Только это не просто про тебя. Это и про меня тоже! Я ведь тоже ездил на автобусе. В истёкшем квартале! Вот так-то!

И Васечкин довольно ухмыльнулся.

Петров задумался.

Что-то во всём этом было неправильное.

– А вот и нет! – наконец осенило его. – Про тебя здесь нету!

– Как это нету? – возмутился Васечкин. – Про тебя, значит, есть, а про меня нету. Это почему это?

– А потому, – пояснил Петров, – что ты всё время без билета ездил. А пассажиров считали по оторванным билетам. А раз ты билета не отрывал, то никто тебя и не сосчитал. Поэтому здесь про тебя и не сказано. Понял?

И Петров, довольный, зашагал дальше, доедая на ходу мороженое.

Васечкин уныло плёлся рядом, тщетно пытаясь придумать что-нибудь, чтобы ущемить друга. Но, как назло, ничего в голову не приходило.

 

Воспоминание о чистописании

(Вспоминает Васечкин)

Было мне семь лет. Я уроки делал. А бабушка сказала:

– Ты, Петя, за Женей присмотри, я пока обед приготовлю. А ты уроки делай, она тебе мешать не будет. Только пиши чисто, а то вечно грязь разводишь!

Ну, я сказал, хорошо.

Женька – это сеструха моя, ей два с половиной года.

В общем пишу я, стараюсь, а Женька рядом вертится, варенье клубничное из банки ест, головой покачивает и тараторит без конца:

– Пиши, пиши чисто! Гязно нельзя так! Я вот скоро большая буду, в школу пойду, чисто буду писать! Я – хорофая! Пиши, пиши чисто!

В общем достала она меня. Я даже разозлился.

Отстань, говорю! Я уже всё написал, говорю.

А она:

– Ой, как чи-и-исто! Дай, я бабушке покажу!

Ну я и дал ей тетрадь.

Она на кухню побежала, а я за ней. Любопытно посмотреть, как бабушка отреагирует на моё чистописание.

– Баба, баба! – кричит Женька. – Смотри как чи-и-исто!

Бабушка взяла тетрадь, посмотрела, да как ахнула. Я даже поначалу не понял в чём дело.

А оказывается, Женька-то заляпала всю тетрадь липкими от варенья пальцами. Грязища получилась жуткая!

А Женька говорит:

– Хорофый Петя. Чи-и-исто-чи-и-исто пишет. Хорофый!

В общем с тех пор я и перестал стараться чисто писать. Потому как смысла в этом никакого нет. Всё равно, как ни старайся, кто-нибудь обязательно заляпает!

Комментарий Маши Старцевой.

Очень типичная для Васечкина история. Только зря он всё на младшую сестру сваливает. Я уверена, что это он сам всё заляпал. Потому что Васечкин – неряха!

Комментарий Петрова.

Васечкин прав. Чем больше стараешься, тем больше шансов, что кто-то тебе всё заляпает. Я однажды сочинение писал. А наша кошка прыгнула на стол, опрокинула пакет с молоком, и всё моё сочинение залила. Вот так-то.

 

Куда ты, мальчик?

Васечкин шёл по улице с полуприкрытыми от удовольствия глазами. Уши его прикрывали маленькие наушники, из кармана торчал плеер.

Возле уличного перехода, беспомощно озираясь, топталась старушка. Проносящиеся мимо машины явно страшили её.

– Мальчик, – обратилась она к проходившему мимо Васечкину. – Помоги мне перейти на ту сторону! Мальчик, куда же ты?

Васечкин, однако, не замечая старушки и соответственно никак не реагируя на её просьбу, пританцовывая в такт музыке, прошёл мимо.

Васечкин истинно наслаждался своей любимой группой и поэтому никого ни на кого на свете не обращал внимания – ни на заплутавшего туриста, растерянно спрашивавшего дорогу, ни на девочку, попросившую у него защиты от преследовавших её хулиганистых мальчишек.

– Мальчик, куда же ты? – всё время неслось ему вслед.

А Васечкин всё шёл, по-прежнему ни на что и ни на кого не реагируя, с полуприкрытыми в самозабвении глазами. Ему не было никакого дела до проблем других людей. Он слушал музыку.

– Мальчик, куда же ты? – испуганно крикнул ему вслед дорожный рабочий.

Но было уже поздно.

Ничего не замечающий вокруг Васечкин с шумом свалился в свежевыкопанную траншею, заполненную мутной водой.

Плеер, намокнув, тут же перестал работать.

Васечкин поднял грязное мокрое лицо и посмотрел наверх, на сбежавшихся людей.

– Ты цел, мальчик? – спросил дорожный рабочий.

Васечкин громко шмыгнул носом.

– Что ж ты так? – покачал головой рабочий.

Васечкин понурил голову.

Сказать ему было нечего.

 

Ловля тритонов, или Заключительный рассказ о том, как автор познакомился с Петровым и Васечкиным, а точнее, как Петров и Васечкин познакомились с автором

Дело было летом, когда Петров с Васечкиным отдыхали в лагере. Петров сидел около маленького прудика и напряжённо вглядывался в мутную воду. Он хотел поймать тритона. Прибежал Васечкин.

– Здорово, Петров, – сказал он, задыхаясь. – А я тебя ищу. Ты чего делаешь?

– Ничего особенного, – раздумчиво сказал Петров, не поворачивая при этом головы. – Тритонов ловлю.

– Ну да? – поразился Васечкин. – А с чего ты взял, что они там есть?

Петров промолчал. Ответить на васечкинский вопрос ему было решительно нечего. Ниоткуда действительно не следовало, что в этой лужице должны водиться тритоны. Однако признаться в этом Петров не решился. Поэтому он поднёс палец к губам и внушительно произнёс: «Тс-с-с», как бы давая этим понять, что сейчас не время что-либо обсуждать, потому что можно распугать тритонов.

Васечкин, моментально преисполнившись уважения к процессу, в свою очередь сделал Петрову знак рукой, означавший, что он полностью вошёл в ситуацию, и тоже вперил свой взгляд в зеленоватую водицу.

Некоторое время оба молчали, уныло уставившись в прудик. Неизвестно, сколько бы они ещё так просидели, потому что Петров, конечно, так никогда бы и не признался, что идея ловить тритонов в этом месте не имела под собой никаких оснований, если бы не Васечкин, которому первому надоело это сомнительное занятие.

– Они, наверное, все на дно залегли! – глубокомысленно заявил он.

И тут же, с лёгкостью переключаясь на другую тему, сообщил:

– Слышь, Петров, я тут книжку прочёл классную! Про таких же парней, как мы с тобой. Два таких друга – Том и Гек. Классные ребята!

– Да знаю я, – без особого энтузиазма отозвался Петров, с сожалением отрывая взгляд от мутной воды, – читал. Чук и Гек. Гайдар написал. Ничего особенного.

– Лопух ты, Петров! – возмутился Васечкин и выразительно постучал себя по лбу. – Не Чук и Гек, а Том и Гек. Том Сойер и Гек Финн. И никакой не Гайдар, а Марк Твен. Темнота! Ты меня, Петров, просто удивляешь!

– Ну и что там эти Том и Гек? – полюбопытствовал Петров, пропуская мимо ушей последние слова друга.

– А то! Что приключений у них там навалом! Индейцы там всякие, пираты, пещеры!.. И из дома убегали!

– Мы тоже из лагеря убегали! – заинтересовался Петров.

– Вот именно! – поддержал Васечкин. – Только про нас никто не пишет. В этом-то и проблема, ясно?

– Ясно, – на всякий случай ответил Петров, хотя суть проблемы представлялась ему пока весьма туманно.

– Короче, есть идея! – объявил Васечкин. – Надо, чтобы про нас тоже книжка была. Тогда все про нас знать будут. Куда ни придёшь, все сразу – ох! ах! – сечёшь? Ты шевели мозгами-то!

– Секу! – с некоторой обидой сказал Петров, усиленно шевеля мозгами.

– И название уже есть классное! – продолжал развивать свою идею Васечкин.

– Какое?

– Приключения Петрова и Васечкина! Ну как?

– Оригинально! – одобрил Петров.

– Ну вот! – обрадовался Васечкин. – Полдела сделано! А представляешь, Старцева приходит в библиотеку, а ей говорят, вот рекомендуем: новая книжка – про Петрова и Васечкина. Представляешь, как она прибалдеет?

– Представляю! – ухмыльнулся Петров, живо представив себе прибалдевшую Машу Старцеву. – А что в книжке-то будет?

– Не боись! – внушительно сказал Васечкин. – У меня уже все продумано. Вот слушай!

Он извлёк из-за пояса свёрнутую трубочкой тетрадь, разгладил её, открыл и, прокашлявшись, торжественно провозгласил:

– Оглавление!

– Ну ты даёшь! – искренне восхитился Петров, устраиваясь поудобней.

– Глава первая, – продолжал Васечкин. – Петров и Васечкин на Диком Западе.

– Класс! – прошептал Петров.

– Глава вторая, – удовлетворённо кивнув, объявил Васечкин. – Васечкин на Луне.

– Почему это только ты на Луне? – возмутился Петров. – А я где же?

– Ты пока здесь, на Земле. Про тебя в следующей главе будет.

– А почему не в этой? – упорствовал Петров. – Я так несогласный.

– Да потому что не годится вдвоём на Луне. Нигде так не пишут. Например, «Незнайка на Луне» или там Мюнгхаузен. Чего тебе эта Луна далась? Чего ты там забыл на Луне?

– Ничего я там не забыл, – обиделся Петров. – Только, если это книжка про нас, значит, должно быть и про меня тоже.

– Я тебе говорю про тебя дальше будет, в следующей главе! Чего ты завелся-то?

– Ничего. Ладно, давай следующую, – сдался Петров.

– Пока всё, – сказал Васечкин, закрывая тетрадь. – Следующей пока нет. Я ещё не придумал.

– Как это так? – озаботился Петров.

– А очень просто. Что я, папа Карло, что ли, сразу всю книгу писать! Хватит того, что я целых две главы написал. Ты вон пока ещё ни одной не придумал.

– Ну хорошо, – хмуро произнёс Петров. – Ладно, давай читай!

– Чего читать? – удивился Васечкин.

– Как чего? – в свою очередь удивился Петров. – Главы читай. Петров и Васечкин на Диком Западе.

Васечкин прищурился и внимательно уставился на Петрова. Петров заёрзал.

– Сколько лет я тебя знаю, Петров, – заявил Васечкин, выдержав внушительную паузу, – столько не перестаю удивляться. Ты вообще что-нибудь соображаешь?

– Соображаю, – занервничал Петров, – а чего такого-то?

– А то! Чего я тебе читать-то буду? Я что, по-твоему, компьютер по производству книжек? Или там писатель какой-нибудь? Сам знаешь, сколько я за сочинения получал! Это всё ещё написать надо! Я и так вон какую работу проделал!

И Васечкин потряс в воздухе драгоценной тетрадью.

– А-а, – сказал Петров. – Теперь понятно. А кто же писать-то будет? Я тоже не могу. У меня по-русскому одни тройки.

– Тебя никто и не просит, – сказал Васечкин. – Есть тут у меня одна мыслишка. Помнишь, к нам в лагерь режиссёр приезжал «Ералаш» снимать. Владимир Алеников. Всякие ещё истории рассказывал смешные.

– Ну и что? – удивился Петров. – При чём тут режиссёр Алеников? Он же не писатель. Нам писатель нужен.

– В том-то и дело, что он все свои «Ералаши» сам сочиняет. И другие истории тоже. Я справки навёл. Я считаю, самый подходящий для нас человек!

– А где ж мы его возьмём? – озабоченно произнёс Петров. – Он же больше не приедет.

– В том-то и дело, что приедет! – торжествующе объявил Васечкин. – Сегодня после обеда. Мне Бобкина сказала. Сам понимаешь, Бобкина всё знает.

– Бобкина знает, – подтвердил Петров.

– Так что наше дело теперь с ним поговорить, с Алениковым. По-мужски, понимаешь! Сделать ему такое предложение, от которого он не сможет отказаться!

– Почему ты думаешь, что он не сможет отказаться? – усомнился Петров.

– Положись на меня! – усмехнулся Васечкин. – Всё будет хоккей! Ладно, Петров, я пошёл, а ты давай, тритонов лови! На обеде увидимся!

И он ушёл.

Петров проводил его долгим взглядом и уныло вернулся к своему занятию. Даже самому себе ему не хотелось признаваться в том, что шансы на появление тритонов в прудике практически были равны нулю.

Так он и провёл там всё время до обеда. Чем тогда занимался Васечкин, установить уже не представляется возможным, да это, впрочем, и не так важно. Важно, что после обеда в лагере появился я.

Я собирался снимать сюжет для киножурнала «Ералаш». Речь в нём шла о мальчишке, который категорически отказывался помогать дома по хозяйству, а на все просьбы бедной бабушки отвечал: «Пушкин посуду помоет! Пушкин уберёт!» А затем, обнаглев, перешёл и на других классиков – «Лев Толстой пропылесосит! «или «Гоголь посуду помоет!». Короче говоря, в один прекрасный день все классики неожиданно ожили и на самом деле принялись пылесосить, мыть посуду, чистить картошку и так далее. Вернувшийся после игры в хоккей нагловатый подросток при виде живых классиков, выполнявших за него всю домашнюю работу, совершенно обалдевал и застывал, пристыженный, с открытым ртом.

Вот такая «ералашная» история. Мне нужно было найти для неё главного исполнителя – озорного сообразительного мальчишку лет десяти. Лагерные вожатые отобрали мне человек двадцать, и я сказал им примерно следующее:

– Вот что, ребята, я вам сейчас дам одно задание на всех. Вы сейчас будете не Петя, не Коля, не Вася. А вы все будете ХУЛИГАНЫ! Выходите по одному на эту полянку, а мы с моей ассистенткой Олей посмотрим на вас и решим, кто нам подойдёт для съёмок.

После этих слов мы с Олей отошли в сторонку, и я тут же понял, что поступил крайне опрометчиво, дав такое, мягко говоря, необычное задание. Ребята немедленно начали толкаться, плеваться, кривляться, короче, зрелище было отвратительное. Мы с Олей в ужасе переглянулись. И в этот момент я заметил Васечкина. То есть я тогда, конечно, не знал, что это Васечкин. Я просто обратил внимание, что этот аккуратный мальчик с отложным воротничком и глазками-пуговками ведёт себя не так, как остальные. Он не шумел, не скакал, не кривлялся, а тихо стоял в сторонке, несколько скептически, я бы даже сказал печально, разглядывая своих товарищей, которые с воодушевлением выясняли, кто главный, а кто не главный, кто кому даст, а кто не даст.

Но вскоре Васечкину (который, как мы теперь знаем, долго стоять на одном месте не может) это надоело, и он подошёл поближе, но не к своим приятелям, а почему-то к моей ассистентке Оле. Подошёл и давай буравить её своими глазками. Так, как будто он молоденьких девушек в жизни своей раньше не видел. Оля покраснела как помидор и шепчет мне еле слышно, одними губами: «Что мне делать?» А я ей также незаметно отвечаю: «Ничего, делай вид, что не замечаешь!» Оля тем временем ещё пуще покраснела, однако старательно стала смотреть в сторону, мимо Васечкина. Но тут случилось следующее. Васечкин подошёл к ней вплотную. Привстал на цыпочки, да как гаркнет ей в ухо что было мочи: «Тётка, дай закурить!»

Оля, бедная, даже вздрогнула, а я не выдержал и покатился со смеху, потому что это действительно было очень смешно. Я понял, что нашёл своего героя.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросил я.

– Васечкин, – ответил Васечкин. И поправился: – Петя. Я вас хочу кое с кем познакомить, – добавил он. – Вы не пожалеете!

– С кем же это? – заинтересовался я.

– С моим другом Петровым, с кем же ещё! – поразился Васечкин. И, повернувшись, заорал: – Эй, Петров! Поди сюда! Всё в порядке!

Откуда-то из толпы вынырнул кругленький большеглазый Петров. Он приблизился к нам и застенчиво поздоровался:

– Здрасте!

Петров мне сразу понравился. Я думал, может, он ещё что-нибудь скажет, но он молчал. Продолжил разговор Васечкин.

– Нам надо с вами поговорить, Владимир Михайлович! – деловито начал он. – По важному делу!

– Ну говорите, – удивился я. – Что за дело такое?

– Отойдём в сторонку? – понизив голос, предложил Васечкин. – А то тут, знаете, очень много лишних ушей.

– Отойдём! – заинтригованно кивнул я.

Мы отошли за пригорок. Васечкин огляделся и, убедившись, что вокруг никого нет, горячо произнёс следующее:

– Мы вам хотим предложить классное дело! Напишите про нас книжку. Про наши приключения! Книжка будет вот такая! – он поднял вверх большой палец. – Вы сразу станете знаменитым писателем. Что вам, плохо?

– Да нет, в принципе неплохо, – согласился я. – Только можно я вам несколько вопросов задам?

– Можно, – разрешил Васечкин.

– Во-первых, с чего вы взяли, что такая книжка будет кому-нибудь интересна? А во-вторых, почему вы решили, что надо именно про вас писать, а не про кого-нибудь другого?

Друзья переглянулись.

– Про кого ж ещё! – усмехнулся Васечкин. – Про Сидорова, что ли?

– Ну хотя бы и про Сидорова.

Оба скептически покачали головами.

– Лучше нас вы не найдёте! – уверенно заявил Васечкин. – Понимаете, в каждом классе, в каждом дворе есть такие же ребята, ну, что ли, свои Петров и Васечкин.

– Ну, не совсем такие, – вставил Петров.

– Ясно, что не совсем, – подтвердил Васечкин. – Таких больше нету. Мы самые, как бы вам объяснить… – он поискал слово.

– Классные, – тихо подсказал Петров.

– Точно, классные! – обрадовался Васечкин. – Так что вы не прогадаете. Такую книжку все захотят прочесть, понимаете? А потом у нас название уже есть. Приключения Петрова и Васечкина. Ну как?

– Неплохо, – осторожно ответил я. – А что же у вас за приключения? Скажи, Петров?

– Приключения как приключения, – неожиданно смутился Петров. – Обыкновенные.

– Прямо-таки обыкновенные! – возмутился Васечкин. – Ничего подобного. У нас приключения знаете какие, – он опять поискал слово, – невероятные, вот!

Я не мог не улыбнуться. С каждой минутой мне всё больше нравились эти двое мальчишек со своей наглой уверенностью в том, что их жизнь будет интересна всему свету.

– А может, тогда так и назвать книжку, – предложил я, – «Приключения Петрова и Васечкина. Обыкновенные и невероятные»?

– Класс!!! – заорали оба с горящими глазами.

– Полдела сделано, – объявил Васечкин. – Самое трудное – это название. Ну что я тебе говорил, Петров, – повернулся он к другу, – положись на меня!

Я понял, что речь идёт обо мне, и решил немножко остудить Васечкина.

– Давайте не будем торопиться, – мягко предложил я. – Во-первых, я ещё не согласился, а во-вторых, расскажите мне для начала о ваших приключениях. Ну а потом решим про всё остальное.

На самом деле я немножко лукавил. Я уже понял, что ребята мне попались действительно, как они выражались, классные и никуда мне уже от них не деться.

– Ну так что, идёт?

– Идёт! – переглянувшись, кивнули Петров и Васечкин.

– А может, сначала пойдём тритонов половим? – неожиданно предложил Петров.

И эта фраза почему-то окончательно убедила меня в том, что я буду писать о них книжку. А когда они наперебой стали рассказывать мне свои истории, я понял, что, пожалуй, надо бросить все остальные дела и садиться за эту работу немедленно. Что, собственно, я и сделал. Сначала описал их приключения, а потом даже снял о них фильмы.

Я, кстати, очень волновался, когда первый раз показывал Петрову и Васечкину всё, что я о них написал. Ведь для меня они были не только героями, а в большой степени соавторами. Я даже вышел из комнаты, чтобы не мешать им читать. Иногда из-за закрытой двери до меня доносился одобрительный смех, и я облегчённо вздыхал. Но вот, наконец, дверь открылась, и Петров деловито пригласил меня зайти.

Я вошёл. Васечкин сидел за столом и смотрел на меня строго, как экзаменатор на нерадивого студента.

– Ну как? – поинтересовался я наигранно-весёлым тоном.

– По-моему, не так уж плохо, – строго сказал Васечкин профессорским голосом. – Да вы садитесь, Владимир Михайлович, в ногах правды нет.

Я сел.

– Так, значит, вам понравилось? – робко спросил я, продолжая натянуто улыбаться.

Ребята переглянулись и вдруг покатились со смеху.

– Ещё как! Класс! Потрясно! Чума! – орали они, не переставая хохотать.

Я понял, что меня просто разыграли.

– Только знаете что, Владимир Михайлович, – сказал Петров, наконец отсмеявшись, – кое-что меня всё-таки заботит.

– Что именно? – заволновался я.

– А как же «Петров и Васечкин на Диком Западе»? Этой-то истории так и нет!

– Точно! – подхватил Васечкин. – И «Васечкина на Луне» тоже нет! Как же так, Владимир Михайлович?

Я развёл руками.

– Виноват, братцы! В эту книжку они не влезли, не поместились. Подождём до следующей, а?

Они переглянулись.

– Ладно, – сказал Петров.

– Будь по-вашему, – сказал Васечкин.

– А сейчас у меня одно предложение есть, – сказал Петров. – Пойдёмте тритонов ловить! Я одно место нашёл клёвое!

И мы пошли ловить тритонов.

 

Предисловие

Дорогой мой юный читатель!

Я хочу рассказать тебе несколько необыкновенных историй. Некоторые из них – про Пантелея и Пугало, про Дом, про Чучело-Мяучело или про кота Максима, – возможно, знакомы тебе по мульт фильмам, в основу которых они легли. Что же касается остальных, то до сих пор я их ещё никому не рассказывал.

На мой взгляд, они хоть и звучат фантастически, порой даже сказочно, на самом деле вполне реальны. Ведь грань между реальностью и выдумкой очень тонка, а порою и совсем незаметна.

Так что суди сам, мой дорогой читатель, насколько эти истории покажутся тебе правдивыми.

И между нами говоря, разве в этом дело?!

Твой Владимир Алеников

 

Пантелей, Пугало и отличница Пёрышкина

Как следует из названия, в этой истории сразу три главных героя, или, как ещё говорят, персонажа.

И прежде чем рассказать, что же с ними произошло, я хочу, чтобы ты, дорогой мой читатель, ясно представил себе, как они выглядят.

Итак, начнём!

Вообрази себе, читатель, самый обыкновенный школьный класс, на стене которого красуется сатирическая стенгазета «Колючка». В ней, как следует из названия, достаётся всяким лодырям, прогульщикам, хулиганам – короче говоря, всем, кто нарушает общую лучезарную картину школьной жизни. Но нас с тобой сейчас интересует только один человек. Сейчас мы его увидим.

Большую часть стенгазеты занимает раздел «ПОЗОР ЛОДЫРЯМ!» с подзаголовком «Специальный выпуск». Этот специальный выпуск полностью посвящён знаменитому на всю школу лентяю и прогульщику, третьекласснику Пантелееву. А вот и он сам, вернее, его изображение.

На фотографии, размещённой в «Специальном выпуске», красуется веснушчатый лопоухий паренёк с рыжими вихрами и щербатой ухмылкой. Это и есть знаменитый Пантелеев, о чём и гласит соответствующая подпись под фотографией. Причём фамилия Пантелеев почему-то зачёркнута, а сверху чьей-то корявой рукой написано: «ПАНТЕЛЕЙ».

Между прочим, пока мы с тобой, читатель, рассматривали фотографию, к стенгазете подошла девочка с двумя косичками и, нахмурившись, посмотрела на зачёркнутую надпись. После чего, видимо, приняв какое-то решение, начала аккуратно снимать стенгазету со стены и тщательно сворачивать её в рулон. Скажу тебе по секрету, эта девочка всё всегда делает очень аккуратно.

Впрочем, не будем забегать вперёд, до неё ещё очередь у нас дойдёт.

Теперь давай перенесёмся на пришкольный участок, посредине которого стоит Пугало, одетое в футболку серо-буро-малиновой расцветки, видавшие виды маскировочные брюки и старую соломенную шляпу, к полям которой приделаны бубенчики, весело звучащие при каждом дуновении ветра.

А если кто не верит, что это Пугало, то о сём свидетельствует надпись на иностранном языке: «PUGALO», написанная красным фломастером прямо на футболке.

При чём тут же, чуть ниже, красуется и русский перевод – «ПУГАЛО». И если ты внимательно присмотришься, то обнаружишь, что это слово написано всё тем же корявым почерком, что и подпись «ПАНТЕЛЕЙ» под фотографией, которую мы только что с тобой рассматривали.

Ну и напоследок заглянем в школьный вестибюль. Тут, на стене, прямо напротив раздевалки, расположена школьная доска почёта под названием «НАШИ ЛУЧШИЕ УЧЕНИКИ».

И чей это портрет, по-твоему, висит в самом центре доски?

Кто она, эта круглолицая, улыбающаяся во весь рот, слегка курносая девочка в очках и с двумя толстыми косичками?

Ну, конечно, это та самая аккуратистка, которая, нахмурившись, рассматривала зачёркнутую под фотографией подпись. Между прочим, хмурится эта девочка крайне редко.

На самом же деле во всей школе, пожалуй, не найдёшь никого, кто бы мог ещё так лучезарно улыбаться. Кого угодно спроси: кто тут у вас самая улыбчивая? И сразу, не задумываясь, скажут – разумеется, Люда Пёрышкина!

Поэтому даже на надпись под портретом можно не смотреть, и так ясно, что это именно она.

Хотя, впрочем, я неправ, взглянуть, тем не менее, стоит. Ведь надпись «ОТЛИЧНИЦА ПЁРЫШКИНА» почему-то зачёркнута, а сверху ну о-о-очень уже теперь знакомым корявым почерком написано: «ЛЮДКА-ДУДКА!»

Так что теперь, читатель, ответь на два вопроса.

1. Кто это написал?

2. И что бы это значило, по-твоему?

Впрочем, знаешь что? Можешь пока не отвечать.

Давай лучше я тебе расскажу обо всём с самого начала. Тем более что с персонажами ты уже, можно считать, познакомился.

Итак, городок Зеленогорск, где происходили все события, о которых пойдёт речь дальше, был совсем небольшой. На самом деле и городком-то его толком не назовёшь, скорее посёлок городского типа. Но зато название своё Зеленогорск оправдывал полностью. Дома в нём были окружены густой зеленью, а вокруг поселковой школы вообще раскинулся большой сад, часть которого занимал школьный огород.

Вот этот самый огород и охраняло наше Пугало. Оно, конечно, понимало важность своей работы и поэтому сердито махало руками на круживших над огородом ворон. Ну а ребятам, спешившим в школу, оно, наоборот, кивало дружелюбно, с удовольствием, потому что по сути сердце у Пугала было очень доброе и по-настоящему сердиться оно не умело.

И ребята в свою очередь тоже радостно приветствовали Пугало, но остановиться и поболтать с ним не могли, как бы ему этого ни хотелось. Ведь они все спешили в школу, откуда уже доносился звонок, возвещавший о начале уроков.

Пугало грустно смотрело им вслед. Ему, ну просто уж-ж-жасно хотелось вместе с ними побежать в школу.

Причём настолько хотелось, что однажды, в один прекрасный момент Пугало даже раздвоилось – с одной стороны, оно осталось стоять на месте, а с другой – сорвалось с шеста и понеслось в школу вслед за ребятами! Но школьная дверь захлопнулась прямо перед его носом, и пугало-двойник уныло оглянулось на Пугало, стоящее в огороде, и с печальным вздохом… исчезло.

Ты, читатель, спросишь, как это такое могло быть? Что значит «раздвоилось»? Что ещё за двойник такой? Как он выглядит? Он что, бледная копия самого Пугала? И почему он вдруг исчез? И как это он появился?

В общем, задашь мне кучу вопросов и, безусловно, будешь прав.

Потому что конечно же на самом деле вовсе Пугало не раздваивалось, а как стояло на одном месте, так и оставалось, и всё это происходило только в его мечтах.

В общем, торчало наше Пугало на шесте в огороде, и глаза его, как правило, были печально устремлены в сторону школы, в окнах которой оно видело склонившиеся над партами головы ребят.

В тот день, о котором идёт речь, Пугало не выдержало. Оно глубоко и безнадёжно вздохнуло. Печально звякнули бубенчики на шляпе.

Пугало по-хорошему завидовало школьникам. Ему уж-ж-жасно хотелось бы оказаться там же, в классе. Потому что больше всего на свете Пугало мечтало учиться!

Неподалёку на скамейке лежала забытая кем-то газета. Внезапно подул ветерок, газета ожила, затрепетала и, как птица, поднялась в воздух. Она подлетела к Пугалу – и начала подниматься всё выше, но тут ветерок исчез так же неожиданно, как и появился, а газета спланировала прямо на кочан капусты, который рос рядом с Пугалом.

Пугало заморгало, скосило глаза и с жадностью впилось в газетные строчки.

Но насладиться чтением ему – увы! – не удалось. Во-первых, читать оно не умело, а во-вторых, вновь поднялся ветерок, подхватил успокоившуюся было газету, и она полетела дальше.

А Пугалу оставалось только с тоской смотреть ей вслед.

Ну а в школе тем временем продолжали идти уроки. Что-то аккуратно записывала в свою тетрадку внимательно слушавшая учителя отличница Люда Пёрышкина.

Впрочем, и на лице сидевшего рядом с ней Пантелеева отражалось совершенно не свойственное ему старание. От усилий он даже слегка вспотел и высунул кончик языка.

Объяснялось же это старание очень просто: кончиком сломанного перочинного ножика он и вправду старательно выцарапывал на парте собственное прозвище – ПАНТЕЛЕЙ.

А впереди Пантелея (давай, раз уж он так хочет, мы его тоже будем так называть!) сидела ещё одна девочка, Ира Нечкина. В отличие от Пёрышкиной, у которой, как ты уже знаешь, две косички, у Иры была только одна. Но зато длинная и с красивым белым бантом на конце.

И вот так случилось, что Ира в какой-то момент подняла голову, и её бант на конце косы коснулся парты Пантелея. Тем самым бант на секунду отвлёк его от столь важной работы, которой он занимался.

Поглядев на бант, Пантелей призадумался. Впрочем, если честно, то думал он совсем недолго. Он тут же извлёк из кармана коробку с кнопками, которую на всякий случай всегда таскал с собой. Вытащил оттуда несколько кнопок и мгновенно прикнопил белый бант к своей парте.

Неизвестно, какие последствия были бы у этой истории, если бы в этот момент не прозвенел звонок.

Пантелея тут же как ветром сдуло. Он немедленно забыл про все свои затеи, схватил портфель и первым вылетел из класса в коридор.

А его соседка Пёрышкина, увидев испорченную им парту, уж-жасно возмутилась и только решила броситься за Пантелеем, чтобы догнать его и как следует пропесочить, как заметила прикнопленный к парте бант, который, как ты помнишь, красовался на конце длинной косы Иры Нечкиной.

И должен тебе сказать, очень вовремя заметила. Ира Нечкина как раз собиралась встать из-за парты.

Пёрышкина не стала терять ни секунды, чтобы, скажем, отковыривать кнопки или что-то объяснять Ире. Она мгновенно вытащила из кармана своего передничка магнит и направила его на злосчастные кнопки.

Притянутые сильным магнитиком, они тут же сами вывинтились из парты и прилипли к нему. Ровно в это мгновение Ира Нечкина и выпрямилась, так ничего и не заметив, представляешь?

А Пёрышкина, понятное дело, ничего уже ей объяснять не стала, а помчалась разыскивать коварного Пантелея.

А теперь просто необходимо рассказать, что делал Пантелей, когда первым выскочил в ещё пока пустой школьный коридор.

Он быстро огляделся по сторонам и, убедившись, что никто его не видит, выхватил из портфеля баллончик с чёрной краской. Затем нажал на кнопку пульверизатора и мгновенно вывел на светлой школьной стене чёрную же корявую надпись: «СПАРТАК – ЧИМПИОН!» Как видишь, ко всему прочему сделал ещё и грамматическую ошибку.

После чего, ну прямо уж-ж-жасно довольный своим художеством, скрылся за углом.

Тут как раз и высыпали в коридор ребята и в ужасе уставились на свежую уродливую надпись.

Пёрышкина протолкалась вперёд и негодующе сморщила свой курносый нос. Она сразу поняла, кто автор этой безобразной надписи.

Пёрышкина вздохнула и, как всегда действуя решительно и быстро, развернула рулон, который держала в руке. Это оказалась та самая стенгазета «Колючка» со специальным разделом «ПОЗОР ЛОДЫРЯМ!». Я тебе, читатель, про неё рассказывал в самом начале нашей истории, помнишь?

Короче говоря, Пёрышкина ловко прикнопила газету на место надписи, полностью закрыв её. А если тебя интересует, где она взяла кнопки, то сообрази, что примагнитилось к её магниту, когда она освобождала косу Иры Нечкиной. Вспомнил? То-то и оно.

В общем, все сразу бросились рассматривать газету, а Пёрышкина, не задерживаясь более ни на секунду, поспешила дальше. Спросишь, куда она так торопилась?

Понятное дело куда. Вернее, правильный вопрос был бы – почему она так торопилась?

А правильный ответ – чтобы как можно скорей поймать злоумышленника, пока он не натворил новых бед.

Тем временем довольный собой Пантелей весело бежал по коридору, который по периметру огибал всю школу.

Он заметил двух подружек-болтушек из 2-го «Б», незаметно подкрался к ним, вытащил из кармана булавку и моментально скрепил ею платья обеих девочек.

Должен заметить, что дожидаться результата своих действий Пантелей по каким-то своим соображениям не стал. Он окончательно пришёл в совершенно замечательное состояние духа (хотя, доложу тебе, оно и до этого у него было неплохое!), радостно потёр руки и помчался дальше.

А подружки-болтушки наконец закончили разговор и, попрощавшись до следующей перемены, собрались разойтись в разные стороны.

И они бы, конечно, как ты понимаешь, неминуемо разорвали бы свои школьные платья, если бы не Пёрышкина, которая опять же появилась как нельзя более вовремя. Она мгновенно обратила внимание на булавку и тут же раскрепила её с такой удивительной быстротой и ловкостью, что подружки-болтушки разошлись, так ничего и не заметив.

А Пёрышкина невозмутимо сунула булавку в кармашек передника и побежала дальше. Она твёрдо намеревалась найти Пантелея и заставить его во всём признаться. Ведь в том, что все эти мелкие пакости его рук дело, Пёрышкина не сомневалась.

Что же касается Пантелея, то он пока что завернул за очередной угол. Там он подпрыгнул, дотянулся до верхней меловой части стены и как следует провёл по ней ладонью. Ладонь у него, естественно, стала белой.

Пантелей ухмыльнулся. Прижался к стене и замахнулся этой белой ладонью.

Здесь я должен сделать маленькую паузу и объяснить тебе, читатель, грандиозную идею Пантелея. Идея эта состояла в том, чтобы хлопнуть по спине человека, который выйдет из-за угла со словами: «Привет! Как делишки?» Тем самым по задумке Пантелея бедный школьник пойдёт дальше, не подозревая, что у него на спине будет красоваться белый отпечаток пантелеевской ладони.

Итак, Пантелей, замахнувшись, стоял за углом, прижавшись к стене. Он уже предвкушал, какая это будет умора, как вдруг из-за угла стремительно появилась грозная Пёрышкина.

Пантелей опешил и от растерянности тут же стал хлопать ладонью сам себя, пытаясь сделать вид, что у него внезапно зачесалась спина.

– Ой, чего-то чешется! – приговаривал он при этом. – Прямо даже не знаю, с чего вдруг так зачесалось!

Разумеется, на спине у него при этом всякий раз оставались белые отпечатки.

Можно только вообразить, что бы в ответ сказала сейчас Пантелею возмущённая до глубины души Пёрышкина. Она уже даже рот открыла, чтобы выдать ему всё, что у неё накопилось, но в это самое мгновение произошло следующее.

Из-за угла высыпала шумная стайка первоклассников, которые с криком и визгом отнимали друг у друга брызгалку. Я надеюсь, читатель, мне не надо тебе объяснять, что такое брызгалка.

Ах, всё-таки надо?

Ну, хорошо. Брызгалка в данном случае представляла собой обыкновенный полиэтиленовый флакон из-под шампуня, наполненный мыльной водой.

В общем Пантелей, недолго думая, выхватил эту брызгалку из рук первоклассника. Надо заметить, что поскольку он был намного выше ростом, то сделать это ему было совсем нетрудно. После чего моментально обрызгал несчастного с ног до головы.

Первоклассник немедленно разревелся, поскольку мыльная вода попала ему в глаза и стала щипать.

А Пантелей воспользовался общей сумятицей и пустился наутёк.

Пёрышкина же наконец закрыла рот, так ничего и не сказав, и только покачала ему вслед головой. Затем быстро достала платочек и стала вытирать малышу лицо.

А пока Пёрышкина утешала малыша, выливала воду из брызгалки – короче говоря, наводила порядок, – Пантелей, ну просто уж-ж-жасно собой довольный, тем временем готовил новую проказу на лестничной площадке первого этажа.

Он достал из своего безразмерного кармана моток лески, ловко натянул её поперёк лестницы и притаился неподалёку, чтобы полностью насладиться делом своих рук. Сверху уже доносился топот ног бегущих вниз по лестнице ребят.

Здесь я опять должен сделать маленькую паузу и объяснить тебе, читатель, очередную пантелеевскую затею. По идее Пантелея бегущие ребята обязательно наткнулись бы на почти незаметную леску и полетели бы вверх тормашками. Таким образом, многие бы разбили себе носы. Смешно, правда?

Увы, такое у Пантелея было своеобразное чувство юмора.

Итак, Пантелей уже потирал руки, предвкушая, какая получится замечательная куча-мала, но в это время раздался школьный звонок, оповещавший о конце перемены.

Спускавшиеся по лестнице мальчишки остановились, развернулись в обратную сторону и побежали назад, вверх по лестнице, совершенно не подозревая об опасности, которой им удалось избежать.

Разочарованный Пантелей недовольно посмотрел им вслед, потом быстро отвязал и смотал леску и спрятал её в портфель. Он решил, что леска ему ещё не раз пригодится, а пока что задумался на мгновение. На лице появилось крайне озабоченное выражение.

Дело в том, что Пантелей пытался решить, то ли вернуться обратно в класс, то ли прогулять следующий урок.

Впрочем, размышлял он недолго. Вскоре озабоченное выражение на его лице опять сменила хитрая усмешка. Я надеюсь, мне не надо объяснять, какой выбор он сделал! Догадайся с трёх раз!

Итак, вместо того чтобы отправиться на урок, Пантелей направился во двор. Он зевнул, потянулся и огляделся.

Вокруг не было ни души. Только на пришкольном участке одиноко стояло огородное Пугало, которое тут же скосило глаза на появившегося школьника.

Пантелей, скажу тебе на ушко по секрету, этого совсем не заметил. Хотя, стремясь отойти подальше от школы, он и приблизился к Пугалу почти вплотную. Но при том на Пугало не обратил ни малейшего внимания. Зато деловито подкинул вверх портфель, как бы примеряясь.

В портфеле что-то шумело, пересыпалось. Пантелей открыл его и, изучив содержимое, высыпал всё, что, по его мнению, мешало, прямо на землю, рядом с Пугалом.

Снова застегнул портфель и ещё разок подбросил его. На этот раз он решил, что всё в порядке, и, удовлетворённый, изо всех сил ударил по нему ногой. Злополучный портфель взлетел вверх.

Пантелей удовлетворённо кивнул, ему даже стало жарко. Он снял с себя пиджак, поглядел вокруг и, не найдя ничего лучшего, набросил его на плечи Пугалу. После чего с ещё большим энтузиазмом снова вдарил по несчастному портфелю.

А Пугало тем временем с интересом разглядывало сваленные возле него предметы. Чего тут только не было – от сломанного перочинного ножика до разноцветных стёклышек и прочих очень важных и нужных вещей.

Но Пугало на самом деле интересовали вовсе не они. Взгляд его был прикован к учебнику.

В это время портфель, превращённый хитроумным Пантелеем в импровизированный мяч, упал сверху прямо на один из них. От этого удара учебник подпрыгнул, перевернулся и… раскрылся.

Обрадованное Пугало тут же жадно уткнулось в учебник. Тем более что всё тот же лёгкий ветерок услужливо перелистывал его страницы.

Здесь я должен прерваться и попросить тебя, читатель, последовать за мной с пришкольного участка обратно в школу.

Пока всё это происходило, в 3-м «А» шёл урок литературы. Все внимательно слушали учительницу Нину Григорьевну. И только место Пантелеева, разумеется, оставалось пустым.

Люда Пёрышкина периодически беспокойно поглядывала на него. Она искренно недоумевала, куда мог исчезнуть ускользнувший от неё Пантелей.

В какой-то момент она случайно взглянула в окно и… в изумлении застыла. И без того круглые её глаза округлились ещё больше (а из-за увеличительных стёкол её очков они стали казаться просто огромными!). И даже рот у Пёрышкиной опять открылся от возмущения.

Да и было от чего! Я вполне её понимаю.

Нисколько не заботясь об учебном процессе, который шёл теперь без всякого его участия, Пантелей увлечённо играл в футбол.

Вид у него, надо заметить, был вполне для этого подходящий. На Пантелее красовалась спортивная футболка с надписью: «СЕГОДНЯ ЛЮБИТЕЛЬ, ЗАВТРА ПРОФЕССИОНАЛ!», а его форменный школьный пиджак висел, как на вешалке, на плечах у Пугала.

Но спортивный вид Пантелея вовсе не обрадовал Пёрышкину, напротив, он её огорчил и, более того, возмутил!

Пёрышкина негодующе сморщила свой курносый носик, поправила очки и решительно отвернулась от окна.

А ничего не подозревающий Пантелей тем временем горячился всё сильнее. Он вёл игру сразу за всех – был одновременно и нападающим, и защитником, и вратарём. Сам себе пасовал, сам наносил удар и сам же принимал мяч.

Тебя интересует, откуда взялся мяч?

Это я просто так выразился. Конечно, это был всё тот же несчастный портфель.

Как раз в тот момент, когда возмущённая до глубины души Пёрышкина отвернулась, Пантелей бил пенальти. Он взял огромный разбег, для чего даже не поленился зайти за угол школы и, разогнавшись, изо всех сил влепил по мячу.

Мяч-портфель со свистом пронёсся по пришкольному участку и врезался в растущую неподалёку от Пугала яблоню.

С яблони от удара посыпались на землю яблоки, причём одно из них, самое большое, упало прямо…

Ну, куда бы вы думали?

Да, да, не сомневайся, читатель, прямо на голову Пугалу. Причём яблоко это, а вернее, его мощное соприкосновение с головой подействовало на Пугало примерно так, как… Ну какой бы тебе привести пример?.. Ну, скажем, как на сэра Исаака Ньютона.

Помнишь, который в результате падения на голову яблока открыл закон тяготения?

Только Пугало никакого закона не открыло, а вместо этого заморгало глазами, зашевелилось, потянулось и огляделось по сторонам. Иначе говоря, оно ожило.

Здесь важно заметить, что при этом с Пугала слетела надетая набекрень шляпа и бубенчики, привязанные к ней, недовольно зазвенели.

Впрочем, Пантелей этот звон не услышал, потому что его полностью перекрыл раздавшийся почти синхронно звук очередного школьного звонка.

Пантелей испуганно повернулся к школе и в одном из окон немедленно разглядел с негодованием смотрящую на него Пёрышкину. Он понял, что пора немедленно сматывать удочки. Тем более что из школы уже доносился шум вылетавшей на перемену ребятни.

Пугало, между прочим, тоже повернулось на этот шум и даже… сделало шаг в сторону школы.

Но Пантелей опять же и этого не заметил. Он увидел, как Пёрышкина отпрянула от окна и огляделся вокруг в поисках места, куда бы он мог быстро спрятаться. Но ничего подходящего вокруг не обнаружил.

Пантелей снова беспокойно посмотрел в сторону школы. Окна на школьной лестнице выходили как раз на участок, и в них Пантелею было хорошо видно, как быстро спускается вниз жаждущая возмездия Пёрышкина.

Она мелькала то в одном окне, то в другом, всё ниже и ниже. Нет, определённо пора было сматываться!

Пантелей схватил портфель, быстро покидал в него валявшиеся на земле предметы, не обратив ни малейшего внимания на отсутствие учебника, и поднял голову, чтобы забрать пиджак.

Но – о, ужас! – пиджака не было!

Вернее, не было Пугала, на плечи которого он его набросил. Только пустой шест торчал из земли, да валялась рядом соломенная шляпа, бубенчики которой насмешливо позвякивали на ветру.

Впрочем, раздумывать надо всем этим времени совершенно не оставалось. Ведь вот-вот появится уж-ж-жасная вредина Пёрышкина, которая не отстанет от него уже ни за что и никогда.

И Пантелей мгновенно принял спасительное решение.

Пёрышкина, пылая негодованием, выбежала во двор. Она уже предвкушала момент, как будет отчитывать отъявленного лодыря и прогульщика Пантелея. Она надеялась, что ей всё же удастся пристыдить его и заставить измениться к лучшему, но…

Во дворе никого не оказалось.

Пёрышкина с недоумением оглядывалась вокруг. Ведь Пантелей только что был здесь, он просто не мог так быстро исчезнуть!

Но – увы! – его нигде не было видно. Пуст был и пришкольный участок.

Только, как всегда, одиноко торчало на своём месте Пугало, около которого валялся принадлежащий Пантелею, сильно потрёпанный в результате футбольной игры портфель.

Пёрышкина опять печально вздохнула и медленно пошла по участку, поглядывая кругом в поисках Пантелея. Одновременно она по привычке устраняла следы ущерба, нанесённого им окружающей среде.

Так, она умело выпрямила примятые Пантелеем цветы, сложила в аккуратную горку рассыпанные по земле яблоки. Потом вынула из кармашка бинт, который на всякий случай всегда носила с собой, и заботливо забинтовала надломленную яблоневую ветку.

После чего Пёрышкина подобрала сиротливо лежащий портфель и, разочарованно пожав плечами, решила вернуться в школу.

На Пугало Люда Пёрышкина даже и не взглянула. Оно её совсем не интересовало.

И между прочим, совершенно зря! Потому что если бы она повнимательней присмотрелась, то непременно бы заметила, что глаза у Пугала испуганно моргали!

И как ты думаешь, почему?

Думай, думай, всё не так просто, как тебе кажется.

А пока ты думаешь, произошло следующее.

Вдруг глаза у Пугала перестали моргать и округлились от удивления, почти так же, как раньше у Пёрышкиной, на уроке литературы, помнишь? Пугало явно увидело что-то невероятное!

В свою очередь это что-то заметила и сама Пёрышкина. Она остановилась и даже побледнела от негодования.

В окне второго этажа было хорошо видно, как по лестнице поднимается…

Кто по-твоему?

Ну, конечно, он, Пантелей! В том, что это был именно Пантелей, у Пёрышкиной не возникло никаких сомнений, хотя он и был повёрнут к ней спиной. Но она сразу же узнала его по меловому отпечатку ладони на пиджаке.

Пёрышкина возмущённо подпрыгнула и устремилась к школе.

Дверь школы за ней захлопнулась, и пришкольный участок снова остался пуст.

И почти сразу произошло чудо. Хочешь – верь, хочешь – нет! Пугало ожило!

Знаешь, как в игре «замри!» замеревший, как статуя, игрок после команды «отомри!» отмирает? Вот примерно то же самое произошло с Пугалом.

Оно «отмерло», сдвинуло шляпу на затылок и задумчиво почесало лоб.

Теперь, читатель, ты понял в чём дело?

Я уверен, что да. Тут уже тебе должно быть совершенно очевидно, что это вовсе никакое и не Пугало, а сам Пантелей. Как говорится, собственной персоной.

А Пёрышкина тем временем взбежала по лестнице, влетела в опустевший школьный коридор и застала там следующую удивительную картину.

У двери, которая, видимо, только-только захлопнулась, стоял Пантелей с отпечатком ладони на спине. Вся его фигура выражала исключительную заинтересованность тем, что происходило за закрытой дверью класса. Пантелей явно прислушивался к тому, какие звуки долетали оттуда. А звуки доносились очень даже мелодичные. Потому что это был кабинет пения.

Такой интерес к уроку был, конечно, не слишком типичен для Пантелея, но Пёрышкина долго размышлять над этим не стала. Она быстро и почти бесшумно приблизилась к нему и решительно дотронулась рукой до его плеча.

Пантелей обернулся, и…

У Пёрышкиной от неожиданности снова (уже в третий раз!) открылся рот и вытянулось лицо. Потому что, как ты понимаешь, это оказался вовсе не Пантелей, а самое что ни на есть Пугало!

Оно любовно прижимало к себе учебник и застенчиво, даже немножко боязливо смотрело на Пёрышкину.

И Пёрышкина внезапно всё поняла. До неё дошло.

А до тебя?

На всякий случай поясню.

Желание учиться у Пугала оказалось столь велико, что с ним и в самом деле случилось чудо – оно вдруг оказалось способным слезть со своего шеста и прийти в школу.

Пёрышкина, будучи первой ученицей в классе, просто не могла не оценить такое стремление к учёбе. И поскольку она была сторонницей решительных действий, то тут же взяла Пугало под свою опёку.

– Ничего не бойся! – объявила она. – Идём со мной!

И прежде чем Пугало успело сказать хоть слово, Пёрышкина схватила его за руку, распахнула дверь и ввела за собой в класс.

Дверь за ними захлопнулась.

Все бывшие в классе ученики, конечно, тут же перестали петь и с любопытством повернулись к вошедшим. Учительница пения Лора Геннадьевна, сидевшая за пианино, прекратила играть и тоже повернулась.

– Больше не опаздывай, Люда! – сказала она. – А кто это с тобой?

– Это? – на секунду задумалась Пёрышкина. – Это новый ученик. Фамилия Пугалкин. А зовут… зовут его… Стёпа.

– Ну что ж, Стёпа Пугалкин, проходи, садись! – сказала Лора Геннадьевна.

И просиявшее от радости Пугало уселось за парту рядом со своей покровительницей.

А Пантелей в это время одиноко переминался на пришкольном участке. Он совершенно не знал, как ему быть дальше.

Начал накрапывать дождь.

Пантелей смотрел на школьные окна, прислушивался к весёлым голосам, доносившимся со стороны школы, и ему неожиданно стало уж-ж-жасно тоскливо.

Знаешь, о чём он думал?

Никогда не догадаешься. Ведь бывает, что мысли, которые лезут в голову, не имеют никакой прямой связи с тем, что вокруг происходит.

Помнишь вопросы, которые я тебе задавал в самом начале? Ну, насчёт подписи под портретом Пёрышкиной?

Теперь-то ты понимаешь, кто это сделал. Так вот Пантелей почему-то думал, что зря он так поступил. Что Пёрышкина на сама-то деле совсем неплохая. И косички у неё классные! И вообще, никакая она не Людка-дудка, а скорее уж Людка-незабудка.

Так он думал.

В классе же продолжался урок пения.

Пёрышкина по просьбе Лоры Геннадьевны дирижировала, и все подпевали весёлой песне о том, что мечты обязательно сбываются, если мечтать всерьёз, и о том, что в жизни чего только не случается!

Бывает, что и Пугало может стать человеком, если очень хочет учиться, а бывает, что и человек становится пугалом, если он умеет только бездельничать и прогуливать.

Пела Пёрышкина, пело уж-ж-жасно счастливое Пугало, пели ребята, и пел…

Да, да, представь себе, читатель, пел, стоя под дождём, унылый Пантелей. Больше ведь ему ничего не оставалось.

Только почему-то в его исполнении песня приобретала прямо противоположный смысл. Например, если из школы доносилось: «ВСЁ У НАС ИДЁТ НЕПЛОХО!», то Пантелей подхватывал: «ПЛОХО, ПЛОХО!»

Или, скажем, в классе пели: «И ПОЙДЁМ МЫ ТУДА, ГДЕ РАСТЁТ ЛЕБЕДА!..», а Пантелей подхватывал: «БЕДА, БЕДА! ОДНОМУ БЕДА!»

При этом бубенчики на его шляпе печально позвякивали.

К тому же, откуда ни возьмись, прилетел намокший от дождя воробей. Он конечно же принял Пантелея за настоящее Пугало.

А поскольку птицы не раз использовали тулью соломенной шляпы Пугала в качестве гнезда, то воробей преспокойно расположился у Пантелея на голове.

И сколько Пантелей ни пытался прогнать нахального воробья, ничего из этого не вышло. Так что пришлось бедному Пантелею в конце концов примириться с неизбежным.

Так он и стоял под дождём в виде Пугала, с воробьём на голове. Позвякивал бубенчиками на дырявой соломенной шляпе и грустно подпевал весёлой песне, доносившейся из школьных окон.

Вот такая история произошла в городке (извини, в посёлке городского типа!) Зеленогорске.

Хочешь верь, хочешь нет.

 

Домовой Петруша

В одном городе, состоящем из многоэтажных каменных домов, каким-то чудом сохранился старый деревянный дом. Все остальные деревянные дома уже снесли, а этот почему-то уцелел. Как это случилось, я вам объяснить не могу. Может быть, просто очередь до него не дошла. А может быть, важные чиновники, которые решают судьбы домов, и вообще про него забыли. Теперь уже не разберёшь. Впрочем, и не в этом совсем дело.

А дело в том, что на чердаке этого старого дома как раз и жил домовой Петруша. Причём жил он там с незапамятных времён. А с каких именно, он и сам не помнил, потому что жизнь его была очень однообразна, и один день походил на другой, как две капли воды.

Ночью Петруша пел песни тоненьким, деребезжащим голосом, аккомпанируя себе на весьма сложном инструменте, который он соорудил когда-то из древнего выброшенного абажура, серебряных гитарных струн и поломанного кресла, из которого во все стороны торчали пружины. А утром он засыпал и просыпался уже под самый вечер, когда огненными стрелами брызгали в чердачное окошко уличные фонари.

Петруша садился у окошка и с любопытством разглядывал людей, снующих внизу по улице.

– И чего бегут, чего спешат? – удивлялся он. – Что им нужно? Зачем торопятся?

И в недоумении почёсывал затылок мохнатой лапой.

Честно признаться, иногда Петруша немножко завидовал этим людям, которым, видимо, что-то было нужно, раз они куда-то спешили. Самому Петруше ничего такого не хотелось, и никто ему не был нужен. Да и сам он по сути никого не интересовал и никому не был нужен. Не говоря уж о том, что за всю свою долгую жизнь он ни разу никуда не спешил.

В общем, если уж говорить совсем откровенно, то весьма тоскливо жилось Петруше. Но с другой стороны, он за долгие годы к такой жизни привык, и нельзя сказать, чтобы уж очень расстраивался по этому поводу.

Всё изменилось однажды в обыкновенный дождливый осенний вечер.

Только Петруша проснулся и собрался было поудобней устроиться у окошка, как вдруг заскрипели половицы под чьими-то осторожными шагами, и на чердаке появился… человек, тащивший на спине большой узел. Петруша тут же забился в угол и замер там, с интересом наблюдая за незнакомцем.

Человек явно спешил – он тяжело дышал и тревожно оглядывался. Лицо у него было хмурое, небритое, глазки какие-то маленькие, снующие. В общем, не очень он Петруше понравился.

Быстро, стараясь ступать как можно бесшумней, человек пересёк чердак и, так и не заметив сидящего в углу Петрушу, скрылся в чердачном окне.

Некоторое время силуэт его, освещённый появившейся на вечернем небе луной, маячил на крыше, а потом исчез.

Петруша подошёл к окошку, но нигде никого не обнаружил. Он вздохнул, уселся на своё любимое место и, как обычно, стал разглядывать уличных прохожих.

– Странные люди! – думал он. – Даже когда они забираются сюда, на крышу, они всё равно спешат! А ведь казалось бы, чего спешить, раз ты наконец-то остался один, и никто за тобой не гонится…

Но тут как раз Петруша и ошибался. За исчезнувшим в чердачном окошке человеком явно гнались.

Вновь заскрипели половицы под чьими-то быстрыми уверенными шагами, и Петруша снова быстро переместился в облюбованный тёмный угол.

На чердаке появился ещё один незнакомец. Этот понравился Петруше намного больше. Лицо у него было куда приятнее, гладко выбритое. Он оказался моложе предыдущего и к тому же оказался одет в полицейскую форму с блестящими пуговицами. Форма на Петрушу всегда производила благоприятное впечатление.

Незнакомец в полицейской форме остановился и лучом фонарика стал обшаривать чердак.

Петруша вжался в угол и затаил дыхание. Но, как назло, какой-то надоедливый комарик стал виться вокруг него, норовя укусить прямо в нос.

– Тс-с-с! – прошипел ему Петруша.

Но надоедливый комарик не отставал, кружил рядом с противным звенящим звуком. И, улучив момент, когда всё внимание Петруши было целиком поглощено человеком в полицейской форме, наглый комар всё-таки исхитрился и больно впился ему в нос.

– Уй-ю-ю! – завопил Петруша, схватившись за нос и забыв обо всём на свете.

Незнакомец чуть не выронил от неожиданности и испуга фонарик, но тем не менее сумел взять себя в руки, достал из кобуры пистолет, осветил угол, где прятался Петруша, и грозно сказал:

– Стой! Руки вверх!

– У меня не руки, – застенчиво произнёс Петруша, делая шаг вперёд и жмурясь от направленного на него луча фонарика, – у меня лапы!

Увидев Петрушу, человек в форме пришёл в полнейший ужас. Рот у него широко открылся, глаза чуть не вылезли на лоб.

– Всё равно, – сказал он уже куда менее уверенно, – тогда лапы вверх!

Петруша послушно поднял лапы вверх.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом человек сказал:

– Ладно. Опустите.

И спросил:

– Вы кто?

– Я – Петруша, – вежливо представился Петруша, – домовой. А вы кто? – спросил он в свою очередь.

– Я – Сергеев, – сказал человек. И, подумав, добавил: – Полицейский.

– А… – сказал Петруша.

Но поскольку раньше он полицейских не встречал, то на всякий случай поинтересовался:

– А полицейский что делает?

– Выполняет свой долг, – торжественно ответил Сергеев. – Стоит на страже закона. И общественного порядка.

– Где стоит? – не понял Петруша. – Это как это?

Полицейский улыбнулся.

– Очень просто, – сказал он. – Вот, например, есть закон о том, что нельзя брать чужое без спросу, а кто-нибудь взял и нарушил этот закон, забрал чужие вещи и скрылся, ну, убежал то есть. Человек этот, стало быть, вор! И раз я стою на страже закона, значит, я должен этого человека обязательно найти, отдать вещи владельцу, а его наказать, чтобы он больше никогда так не поступал. Ясно?

– Ясно, – ответил Петруша, хотя на самом деле не всё ему было понятно.

Он, например, не понял, почему, если известно, что не следует брать чужое, кто-то всё-таки берёт. Но решил, что уточнит это позже. А пока что мечтательно сказал:

– Наверное, это очень здорово – стоять на страже закона. Вот бы и мне немножко постоять!.. Нельзя?

– А чего ж, – оживился Сергеев, – очень даже можно. Если вы уж так хотите, конечно. Вы вот тут не видали, случаем, человека с большим узлом?

– Конечно, видал… случаем, – обрадовался Петруша. – Он прошёл вот здесь, а потом влез сюда, а затем исчез вон за той крышей!

– Значит, удрал всё-таки! – огорчился Сергеев и опустил голову. – Теперь его не найдёшь. Дождь смывает все следы!

Петруша подождал, но больше его новый знакомый ничего не сказал.

Петруша подумал и деликатно кашлянул.

Сергеев поглядел на него.

– А он что, вам очень нужен? – нарушил Петруша наступившую паузу.

– Очень, – вздохнул Сергеев.

– А зачем? – полюбопытствовал Петруша.

– Затем, что он нарушает закон, – пояснил Сергеев. – А я стою на страже закона. И я обязательно должен ему нарушать помешать… тьфу ты! – Он немного запутался, но тут же поправился: – Помешать нарушать закон! Вот!

– Я бы тоже хотел немножечко постоять на страже, – тихо произнёс Петруша. – А как его зовут, вашего нарушителя?

– Если бы я только знал, – усмехнулся Сергеев. – Тогда бы я его быстро нашёл.

– Так вы спросите у него, – подсказал Петруша и простодушно захлопал глазами.

На этот раз Сергеев улыбнулся во весь рот.

– В том-то и дело, – сказал он, – что я с ним никак не могу встретиться.

И опять глубоко вздохнул.

Петруша задумался. Но вскоре глаза у него заблестели, и он, чуть запинаясь от восторга, сказал:

– П-п-послушайте! Я п-п-придумал! Когда он в следующий раз придёт, этот нарушитель, я у него и спрошу, как его зовут.

– Я не думаю, что он вам скажет, – засомневался Сергеев.

– Тогда вот что, ещё лучше, я возьму и крикну, вот так. – Петруша чуть-чуть присел и неоджиданно завопил ужасным дребезжащим голосом: – Угу! Угу! Угу-гу-уу-у-у!

Сергеев побледнел, пошатнулся и схватился за стенку, чтобы не упасть. Но, увлечённый своей идеей, Петруша не обратил на это никакого внимания.

– Он тогда испугается, – восторженно говорил он, – свалится с крыши и больше никого не будет беспокоить! Хорошо? Здорово, правда?

Сергеев задумался. Петруша терпеливо ждал.

– Нет, – в конце концов сказал Сергеев и решительно мотнул головой. – Не хорошо. И не здорово совсем. Мы стоим на страже закона. И должны действовать по закону. А пугать нарушителя, чтобы он с крыши падал, закон не разрешает.

– Что же делать? – огорчился Петруша.

– Достаточно будет просто узнать его имя, уверяю вас! – поразмыслив, сказал Сергеев. – Ну и фамилию, конечно. А остальное предоставьте мне.

Петруше эта фраза и то, как произнёс её полицейский, очень понравилось. Теперь настала его очередь задуматься.

– Вам будет приятно, если я узнаю его имя? – застенчиво спросил он.

Ему ужасно хотелось быть полезным новому другу.

– Дело не во мне, – объяснил Сергеев. – Это – в интересах общества. Но… конечно, и мне будет приятно, – добавил он.

– Я постараюсь, – прошептал Петруша. – А вы сможете прийти завтра? Если вам не трудно, конечно?

– Разумеется, не трудно, – ответил Сергеев. – Я приду. А вы думаете, он что, опять появится?

– Очень даже может быть! – уверенно сказал Петруша.

– Пожалуй, вы правы! – поразмыслив, сказал Сергеев. – Если у него всё получилось, он может ещё раз пойти тем же путём. А как же всё-таки вы собираетесь узнать его имя?

– Предоставьте это мне! – гордо произнёс Петруша понравившуюся ему фразу.

– Ну что ж, – согласился Сергеев. – В таком случае, желаю успеха! Но ни в коем случае не рискуйте! Не предпринимайте самостоятельных попыток задержать преступника. Ваше дело – имя! И фамилия. Договорились?

– Договорились! – обрадовался Петруша.

– Тогда, до завтра! Я буду в это же время. Сверим часы. – Он посмотрел на часы: – В восемь часов, двадцать минут.

Петруша кивнул. Часов у него не было, так что сверять ему было нечего.

Сергеев пожал ему лапу и ушёл.

Петруша долго смотрел в чердачное окно, наблюдал, как Сергеев идёт по улице, растворяясь в дожде. А потом тихо засмеялся от радости.

Петруша был счастлив. Впервые в жизни он был нужен кому-то! Впервые у него появился друг, впервые он принимал участие в деле, которое должно принести пользу людям. Он понял, как важно знать законы жизни и как ответственно и прекрасно стоять на страже этих законов.

На следующий вечер, когда за окном опять шёл дождь, а Петруша, притаившись в своём тёмном углу, вслушивался в звук стучащих по крыше капель, снова раздался подозрительный скрип половиц. И на чердаке, крадучись, появился человек, которого Петруша сразу узнал. Это был тот самый вчерашний нарушитель закона.

Только на этот раз он нёс за спиной ещё больший узел, чем накануне.

Петруша взволнованно вздохнул, собрался с духом и, подражая Сергееву, громко сказал:

– Стой! Руки вверх!

Вернее, это ему показалось, что он сказал громко, а на самом деле его голос прозвучал очень тихо и даже нежно.

Человек с узлом за спиной остановился и нахмурился.

– Это что ещё за шутки?! – сказал он грубо. – А ну, шутник, выходи по-хорошему!

Петруша понял, что всё пропало. Его первоначальный план напугать злоумышленника провалился. Оставался только один способ.

Петруша шагнул вперёд, туда, где было пятно лунного света, состроил страшную гримасу и завыл ужасным голосом:

– Угу! Угу! Угу-у-у-у!

Человек выпустил узел, привалился спиной к стене и закричал от ужаса:

– А-а-а-а-а!

Петруша подошёл к нему поближе.

Тот судорожно закрыл лицо руками.

– Послушайте, – ласково обратился к нему Петруша. – Как вас зовут?

Человек, однако, не мог произнести ни слова и только трясся как осиновый лист.

– Вы просто скажите, как вас зовут, и всё! – уговаривал его Петруша. – А то я сейчас опять завою!

– Не надо! – в отчаянии вскричал человек. – С-с-сеня меня зовут! – произнёс он, заикаясь.

– А фамилия? – настойчиво уточнил Петруша.

– П-п-п-птичкин! – выкрикнул Сеня. – Семён Птичкин.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Петруша. – У меня больше вопросов нет.

И, довольный, пошёл обратно в свой угол.

Птичкин, дико оглядываясь на него, стал пятиться задом, добрался до чердачного окна, каким-то образом протиснулся через него и, с бешеной скоростью промчавшись по крыше, исчез.

Петруша сел за свой музыкальный инструмент, ударил по струнам и радостно запел Победительную Песню.

Примерно так он пел:

– Ура! Ура! Ура!

Всё случилось!

Всё получилось!

На страже закона я стоял!

Я имя узнал!

И фамилию Птичкин!

На страже закона стоять отлично!

Ура! Ура!

Петруша так увлёкся, что даже не заметил прихода полицейского Сергеева.

– Здорово поёте! – уважительно сказал Сергеев. – Не ожидал. Ну как дела?

– Ой, здрасте! – смутился Петруша. – Дела очень хорошие. Я всё узнал.

– Ну да? – поразился было Сергеев и тут увидел узел, брошенный убежавшим Птичкиным. – А это ещё что?

– Это он оставил, – пояснил Петруша. – Его зовут Птичкин, – гордо сообщил он. – Семён.

– Ну! – восхитился Сергеев. – Кто бы мог подумать! Я ведь Птичкина знаю! Давно взял его на заметку! Ну, теперь он попался! Вот это удача! Как же вам это удалось? Вы просто молодец!

– А… пустяки! – потупился Петруша. – Ничего особенного. Я просто спросил у него, и он ответил. Почти сразу же.

– Я вам очень признателен! – радостно воскликнул Сергеев. – Узел я забираю. В нём вещественные доказательства!

Он снова энергично потряс мохнатую Петрушину лапу и убежал.

Петруша подошёл к чердачному окну, чтобы увидеть, как Сергеев быстро шагает вдаль по улице. Потом он посмотрел на своё отражение в оконном стекле, пригладил шерсть на голове и впервые в жизни улыбнулся, что выглядело несколько странно.

На следующий день Петруша, как всегда, крепко спал. Ему снилось, как он СТОИТ НА СТРАЖЕ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА И ЗАКОНА. И как радостные, нет, не просто радостные, а счастливые люди благодарят его за это. А рядом с ним стоит его друг, полицейский Сергеев.

– Петруша! – услышал он шёпот Сергеева. – Петруша-а-а!

И проснулся.

Полицейский Сергеев стоял рядом с ним. Его гладко выбритое лицо сияло.

– Птичкин во всём признался! – объявил он. – Он сказал, что даже рад, что я его задержал, потому что он, так или иначе, решил навсегда оставить своё преступное занятие, потому что вчера он встретил привидение и больше ни за что на свете не возьмёт чужого и не полезет на крышу…

Сергеев двумя руками схватил лапу Петруши, крепко сжал её.

– Без тебя, – сказал он, незаметно для себя самого переходя с Петрушей на «ты», – мы бы долго ещё его ловили! Как здорово, что ты нам помог!

– Я выполнял свой долг, – скромно сказал Петруша, вспомнив слова, которые произнёс Сергеев в их первую встречу.

– Ну а теперь, – хитро улыбнулся Сергеев, – скажи мне, Петруша, как бы я мог тебя отблагодарить? Чего тебе хочется?

Петруша смущённо поднял на него глаза.

– Если б мне… – нерешительно начал он.

– Ну-ну, – поддержал его Сергеев.

– Я бы хотел побывать среди людей, – решившись, выпалил Петруша. – Хоть разочек. Посмотреть, как они живут, послушать их разговоры и может быть, даже самому поговорить с ними, потому что… – он замялся, – мне кажется, это должно быть очень приятно. Я ведь всё-таки домовой. А в старину домовые жили в доме. С людьми. И хранили счастье этого дома. Это вот теперь…

Петруша неожиданно погрустнел и замолчал.

– Не печалься! – весело возразил ему Сергеев. – Как видишь, ты оказался очень даже нужен нам всем.

– Правда? – с надеждой спросил Петруша.

– Ну, конечно!

И Петруша снова улыбнулся. Второй раз за свою долгую одинокую жизнь.

– Что же касается твоей просьбы, – продолжал Сергеев, – то это я могу тебе обещать. Железно. Приглашаю тебя ко мне домой. С женой познакомишься, деткам расскажешь про… крыши. Ну, и вообще, сам знаешь. На то ты и домовой. В общем, договорились!

Вот так и случилось, что прошло совсем немного времени, и Петруша оказался сидящим за круглым столом в квартире полицейского Сергеева. Стол был накрыт для чаепития, посредине него стоял пузатый блестящий самовар.

Уцепившись за его длинную мохнатую шерсть, на Петруше весело раскачивались сергеевские дети. А напротив, на другой стороне стола, сидел сам Сергеев, который с удовольствием и со смаком пил чай.

– Вы варенья-то побольше берите, – уговаривала Петрушу румяная сергеевская жена Валя. – Варенье полезное, малиновое, сама делала.

– Бери, бери, Петруша, не стесняйся! – добродушно гудел Сергеев. – Валюшка своё дело знает. Её варенье с хорошим чаем, можно сказать, праздник для души!

И он подбадривающе подмигнул Петруше.

Петруша окунул лапу в блюдечко с вареньем, серьёзно и осторожно облизал её. Все с интересом смотрели на него.

И Петруша уже в третий раз за последнее время улыбнулся во весь свой широкий рот. Немножко смущённой, но абсолютно счастливой улыбкой.

 

Чучело-мяучело

(Шумная история)

Было раннее утро, когда в подъезде пятиэтажного дома с тихим скрипом открылась дверь:

ПЬЯУ-У-У!

И на пороге возник кругленький, недовольного вида мужчина в ушанке, шубе и с портфелем. Он глубоко вздохнул, как обычно мы делаем, когда выходим из помещения на улицу, и раздражённо повернул голову, услышав неприятный грохот.

На первом этаже дома расположился магазин «Молоко», и рабочий Петров энергично складывал на тротуаре ящики из-под молочных бутылок.

БАХ-БАХ-БАХ! – гремели ящики.

Мужчина снова вздохнул и собрался идти дальше, но в этот момент откуда-то сверху раздалось:

ПИУ-ПИУ-ПИУ!

Мужчина запрокинул голову и успел заметить пролетавшую мимо птичку. И ещё он увидел, что наверху, над домом, всходило солнце, согревая всё вокруг, и в том числе висевшую на карнизе крыши сосульку.

На конце сосульки возникла большая капля.

Мужчина, заслонившись от солнца, с удивлением наблюдал за ней. Но капля вдруг оторвалась и полетела вниз, прямо на него.

Мужчина от ужаса просто прирос к месту. А капля тем временем неумолимо приближалась. Мужчине ничего не оставалось, как в последний момент быстро зажмурить глаза.

ПЛЯМ-М-М! – звонко разбилась капля прямо о его нос.

Рабочий Петров, складывающий ящики из-под молочных бутылок около магазина «Молоко», который расположился на первом этаже дома, при этом звуке удивлённо оглянулся. Но увидел только спину мужчины, который, вытирая мокрое лицо, исчез в подъезде.

БУХ! БАХ! БУХ! – продолжал Петров ещё более энергично бросать ящики один на другой, в результате чего рядом с ним постепенно возникала целая башня.

А дверь подъезда неожиданно снова открылась:

ПЬЯУ-У-У!

Молодая мамаша выкатила из неё детскую коляску.

Она поставила коляску около стенки и повернулась, чтобы войти обратно в подъезд, но в это время оттуда снова появился мужчина. Только на этот раз на нём были надеты шляпа и плащ.

Мужчина пропустил молодую мамашу в подъезд и при этом галантно снял шляпу.

ПЛЯМ-М-М!! – тут же звонко шлёпнулась прямо на его лысую макушку очередная большая капля от растапливаемой солнцем сосульки.

Мужчина сердито глянул вверх, яростно нахлобучил шляпу и ринулся в стоявшую у тротуара машину «Жигули».

Он сел за руль и начал заводить машину:

ТЫХ-ТЫХ-ТЫХ!

Но машина почему-то не заводилась.

БАХ! БУХ! БАХ! – бросал ящики Петров.

ПЛЯММ! ПЛЯММ! – падали на тротуар капли.

ТЫХ! ТЫХ! ТЫХ! – фырчал не желавший заводиться мотор.

Весь этот шум и разбудил странное лохматое существо кошачьего вида, спавшее на крыше в чаше водосточной трубы.

Существо распахнуло свои огромные зелёные глазищи, зевнуло, огляделось по сторонам.

Потом оно улыбнулось во весь свой большой рот весеннему солнцу, вытащило откуда-то гитару и ударило по струнам:

ТРЫН! ДРЫН! БРЫН!

После чего прокашлялось и… запело:

У-У-У-У-У-У!..

Допеть, однако, существу не удалось, потому что, неожиданно оступившись, оно провалилось всё в ту же злополучную водосточную трубу, так что остатки «У-у-у!» неслись уже оттуда, из трубы.

Выскользнув из раструба, существо оказалось на земле:

ПЛЛЯХ!

Оно встряхнулось, покрутило головой, чтобы очухаться от стремительного спуска, и тут заметило рабочего Петрова, складывавшего ящики.

Существо оживилось, глазищи его загорелись. Оно не без труда вытащило из трубы гитару и подобралось поближе.

Петров, впрочем, находясь в пылу работы, ни малейшего внимания на него не обратил.

БУХ! БАБАХ! БУХ! – продолжал он кидать ящики.

ТЫХ! ТЫХ! ТЫХ – по-прежнему уныло фырчал мотор.

Отчаяшись, существо обежало Петрова и остановилось прямо перед ним.

ДОБРОЕ УТРО! – вежливо сказало оно.

Петров удивился настолько, что уже поднятый было для очередного броска ящик аккуратно поставил обратно на землю.

ДОБРОЕ, – согласился он.

ХОТИТЕ СПОЮ? – скромно спросило существо. – ВЕСЕЛЕЕ БУДЕТ РАБОТАТЬ.

Петров задумался.

ПЛЯММ! – упала очередная капля.

Петров нервно оглянулся.

ЛАДНО, ДАВАЙ, ПОЙ! – наконец согласился он.

Зелёные глазищи существа радостно засияли. Оно тронуло гитарные струны:

ДРЫН! ДРЫН!

Потом прокашлялось:

КХЕ! КХЕ!

Но что-то не устраивало его. Для торжественного исполнения песни следовало залезть куда-нибудь повыше. Тогда и песня прзвучит намного лучше.

Существо огляделось вокруг и бросилось к башне из ящиков. Ловко вскарабкавшись по ней, оно в одно мгновение оказалось на её вершине и, приняв наконец, величественную позу, запело:

Однако дальше ему опять ничего пропеть не удалось. В этот самый момент башня из ящиков покачнулась и с диким грохотом рухнула вниз:

Петров вначале остолбенел от удивления, а потом пришёл в неистовство.

АХ ТЫ ЧУЧЕЛО! АХ ТЫ, МЯУЧЕЛО! – бесновался он. – УХ, Я ТЕБЯ!

И, скрежеща зубами от ярости, он бросился к ещё не совсем пришедшему в себя от очередного падения существу.

Существо увидело несущегося к нему Петрова, подпрыгнуло от ужаса и взвизгнуло:

АЙ-ЯЙ-ЯЙ!

И тут же пустилось наутёк.

Спасаясь от разъярённого рабочего, оно с разгону юркнуло в стоявшую у подъезда детскую коляску.

Коляска от этого толчка тронулась с места и покатилась вниз по улице.

Петров, потеряв надежду догнать существо, погрозил вслед коляске кулаком, вернулся назад и стал собирать разбросанные ящики.

А едущее в трясущейся по мостовой коляске существо горестно вздохнуло и, тронув гитарные струны, печально запело:

Тем временем дверь подъезда опять заскрипела:

ПЬЯ-У-У-У!

И на улицу вышла молодая мамаша с маленьким ребёнком на руках.

Ы-Ы-Ы-Ы! – хныкал ребёнок, явно чем-то недовольный.

При виде удаляющейся коляски глаза у мамаши округлились от удивления.

СТОЙ!!! – заорала она и помчалась в погоню настолько быстро, насколько ей позволял плачущий у неё на руках младенец.

ТЫХ-ТЫХ-ТЫХ! – по-прежнему пытался завести мотор кругленький мужчина в шляпе. Ничто другое его сейчас не интересовало. Однако мотор всё так же упорно не желал заводиться.

Мужчина в крайнем раздражении вышел из машины и с силой хлопнул дверцей:

БЗДЫХ!

Затем открыл капот и стал копаться в моторе.

Но тут дунул ветерок:

ФЬЮИ-И-И!

И с мужчины слетела шляпа. Она понеслась вниз по улице:

ТЫНК-ТЫНК-ТЫНК!

ЭЙ! – заорал мужчина и погнался за ней. Но шляпа, как назло, отлетала всё дальше, как только он к ней приближался.

Тем временем Петров собрал ящики, составил из них высокую пирамиду, с трудом поднял её и понёс на место.

Тут-то на него и налетел мужчина, гнавшийся за шляпой и больше ни на что не обращавший внимания.

Ящики обрушились с ужасным грохотом:

ТРАХ-ТАРАРАХ-ТАХ-ТАХ!

ТЫК! УХХХХ! – бессвязно заорал Петров.

Но мужчина уже унёсся вслед за удирающей вниз по улице шляпой.

С УМА ВСЕ ПОСХОДИЛИ! – раздражённо крикнул Петров и опять начал собирать разбросанные вокруг ящики.

Между тем запыхавшаяся молодая мамаша наконец догнала коляску. Она радостно ухватилась за неё. Но тут из-под одеяла вынырнула чёрная лохматая физиономия с зелёными глазищами и с надеждой спросила:

СПОЁМ?

И-И-И-И-И-И-И!!! – тоненьким голосом заверещала от неожиданности мамаша.

Ребёнок же, бывший у неё на руках, наоборот, перестал плакать и радостно засмеялся:

ГЫ-ГЫ-ГЫ!

ПОШЛО ВОН ОТСЮДА! ЧУЧЕЛО-МЯУЧЕЛО! – завопила пришедшая в себя мамаша.

Бедное Чучело-Мяучело (мы будем теперь тоже называть его так!) пулей вылетело из коляски.

Ребёнок сморщил личико и снова заплакал:

ЫУ-ЫУ-ЫУ!!!

Молодая мамаша быстро засунула ребёнка в коляску и, покачивая, повезла коляску обратно.

В этот момент мимо бежавшего Чучела-Мяучела пронеслись гонимая ветром шляпа и изо всех сил гнавшийся за ней мужчина.

Чучело-Мяучело оживилось, глазищи его загорелись, и оно во всю прыть помчалось вслед за мужчиной.

Вскоре Чучело-Мяучело обогнало его и побежало уже наперегонки со шляпой. Затем поднатужилось и обогнало и шляпу.

Но в ту секунду, когда оно развернулось, чтобы задержать шляпу, та вдруг подпрыгнула и полностью накрыла Чучело-Мяучело:

ХЛОП!

Тем временем мужчина, ничего этого не заметивший, тяжело дыша, по-прежнему нагонял шляпу. Вот уже осталось совсем немного.

Мужчина сделал отчаянный прыжок и протянул руку, чтобы схватить её. Но в этот момент шляпа вдруг сама приподнялась к нему навстречу и оказавшееся под ней Чучело-Мяучело радостно спросило:

СПОЁМ?

А-А-А-А-А-А-А!!! – от неожиданности завопил до смерти перепуганный мужчина. – ВОТ Я ТЕБЕ ПОКАЖУ «СПОЁМ»! ЧУЧЕЛО-МЯУЧЕЛО НЕСЧАСТНОЕ! ТЫ У МЕНЯ СПОЁШЬ! А НУ ОТДАВАЙ МОЮ ШЛЯПУ!

Чучело-Мяучело не стало дожидаться последствий. Оно быстро прыгнуло на росшее рядом дерево и в один миг оказалось на его вершине.

Сердитый мужчина подобрал наконец свою шляпу, нахлобучил её поглубже на голову и опять пошёл заводить «Жигули»:

ТЫХ-ТЫХ-ТЫХ!

А Чучело-Мяучело уселось на ветку дерева, снова тронуло гитарные струны и печально запело:

Пока Чучело-Мяучело пело, снова подул ветерок:

ФЬЮИ-И-И-И!

И ветка, на которой оно пристроилось, нагнулась над близстоящим забором.

А за этим забором находилась спортплощадка, на которую как раз вышла группа школьников во главе с усатым учителем физкультуры.

Учитель свистнул в свисток:

ДРИЛЬ-ДРИЛЬ-ДРИЛЬ!

И мальчишки сразу послушно выстроились в ряд.

Звук этого свистка оторвал Чучело-Мяучело от его грустной песни. Оно замолчало и с интересом стало смотреть вниз.

А внизу мальчишки начали уныло выполнять комплекс спортивных упражнений под руководством усатого учителя:

РАЗ-ДВА! ТРИ-ЧЕТЫРЕ!

РАЗ-ДВА! ТРИ-ЧЕТЫРЕ!

Чучело-Мяучело снова оживилось, и зелёные глазищи его опять загорелись. Оно прыгнуло на забор, оттуда на баскетбольный щит и оказалось прямо на спортплощадке, над мальчишками.

Там оно устроилось поудобнее в баскетбольном кольце, ударило по струнам и громко запело:

УТРО НАЧИНАЕТСЯ!..

Мальчишки, делавшие упражнения, тут же остановились, и все, как один, повернули головы. Завидев Чучело, они завопили от восторга.

УТРО НАЧИНАЕТСЯ! – подхватили они. – ЧУЧЕЛО-МЯУЧЕЛО!

Кто-то из них метко бросил мяч, и он стукнул несчастное Чучело по голове:

ТЫНГ!

Чучело-Мяучело провалилось в баскетбольное кольцо и плюхнулось на землю:

ПЛЮХ!

Оно вскочило, встряхнулось и с ужасом уставилось на мчащихся на него мальчишек.

ВОТ ОНО! – кричали они. – ДЕРЖИ ЕГО! ХВАТАЙ ЧУЧЕЛО!

Чучело-Мяучело резко развернулось и, задрав хвост, бросилось улепётывать от преследователей. Оно взлетело на забор и спрыгнуло по другую его сторону на землю.

БЗДЫНЬ! – отозвалась при этом гитара.

ДРИЛЬ-ДРИЛЬ-ДРИЛЬ-ДРИЛЬ-ДРИЛЬ!!! – свистел в свисток усатый учитель, пытаясь остановить разыгравшихся мальчишек.

Но мальчишки не обращали внимания на эти свистки, они с кричали и гикали:

ГЫ-ГЫ-ГЫ!!! ДЕРЖИ!!!

В азарте мчались они за бедным Чучелом-Мяучелом, быстро лезли на забор.

А рабочий Петров пока что в очередной раз собрал разбросанные ящики и снова составил из них высокую пирамиду. Опять, поднатужившись, поднял эту пирамиду и понёс на место.

Тут-то и вылетело прямо на него спасавшееся от мальчишек Чучело-Мяучело. Петров остолбенел.

Завидев его, Чучело свернулось в клубок и ловко прошмыгнуло у него между ног.

Но по пятам уже неслась орава гикающих мальчишек.

Петров занервничал. Он заметался, пытаясь уйти от них со своими ящиками, но всё было напрасно. Мальчишки врезались прямо в него:

ПУМММ!

Получилась ужасная куча-мала. Ящики с жутким грохотом рухнули на землю и разлетелись по улице:

ТРАХ-ТАРАРАХ-ТАХ-ТАХ-ТАРАТАХ-ТАТАРАХ!

А-А-А-А-А-А-А!!! – в бешенстве завопил Петров, у которого уже просто не было слов для возмущения.

А Чучело-Мяучело между тем быстро юркнуло в водосточную трубу и, вскарабкавшись по ней, очутилось на крыше.

ВОН ОНО!!! ГЫ-ГЫ-ГЫ! УЛЮ-ЛЮ-ЛЮ! – заорали мальчишки, задрав головы.

ДРИЛЬ-ДРИЛЬ-ДРИЛЬ!!! – свистел в свисток наконец нагнавший их усатый учитель.

Он приструнил улюлюкающих мальчишек и увёл их обратно на спортплощадку.

Рабочий Петров снова начал собирать разлетевшиеся по всей улице ящики.

А Чучело-Мяучело вновь запело свою грустную песню:

Так пело Чучело-Мяучело, и становилось при этом всё грустнее и грустнее. И слёзы у него капали и капали:

КАП-КАП-КАП!

Прямо в водосточную трубу.

А по улице в этот самый момент шёл малыш. Он шагал, весело пританцовывая, и нёс в пакете длинный батон.

И вдруг малыш остановился в недоумении. Он увидел, как из водосточной трубы с тихим звоном выкатывались, падали и разбивались маленькие круглые ледышки:

ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ!

В эти крохотные ледышки превращались слёзы Чучела-Мяучела, плакавшего наверху, на крыше.

Малыш некоторое время понаблюдал за ледышками, а потом не выдержал, всунул голову в трубу и посмотрел вверх.

Там, далеко и высоко, он увидел большие грустные зелёные глаза.

ТЫ КТО? – удивлённо спросил малыш.

ЧУЧЕЛО-МЯУЧЕЛО, – печально отозвалось сверху.

А ЧТО ТЫ ПЛАЧЕШЬ? – поинтересовался малыш.

Я ХОТЕЛО СПЕТЬ, – грустно сказало Чучело-Мяучело. – А НИКОМУ НЕ НУЖНО.

И оно снова заплакало.

Крохотные ледышки посыпались малышу на лицо.

ЭЙ, ПОДОЖДИ! – сказал он. – СПОЙ!

НИКОГДА! – шмыгнув чёрным носом, ответило Чучело-Мяучело.

ПОЖАЛУЙСТА! – попросил малыш.

Чучело-Мяучело перестало плакать и хмыкнуло:

ХМ!

Потом тронуло гитарные струны и робко запело:

УТРО НАЧИНАЕТСЯ!..

ЗДОРОВО! – сказал малыш.

ПРАВДА? – застенчиво спросило Чучело-Мяучело.

ПРАВДА! СПОЙ ЕЩЁ!!!

И обрадованное Чучело-Мяучело стало наконец всё громче и веселее петь свою любимую песню про утро и про чудесную страну детства.

И песня эта, усиленная водосточной трубой, разносилась по всему городу.

Все стали собираться около трубы, чтобы её послушать. И рабочий Петров, и мужчина в шляпе, и молодая мамаша с ребёнком, и мальчишки с усатым учителем…

И такая прекрасная была песня, что все не выдержали и зааплодировали.

И тогда смущённое Чучело-Мяучело скользнуло вниз по водосточной трубе и предстало перед всеми:

ПЛЮХ!

ДА ЭТО ЖЕ!.. – поразился Петров.

ВОТ ЭТО КТО! – возмутился мужчина в шляпе.

ДЕРЖИ ЕГО! – завопили мальчишки.

Бедное Чучело-Мяучело приготовилось уже было юркнуть обратно, но малыш заслонил собой трубу.

ПОЙ! – снова сказал он.

И Чучелу-Мяучелу ничего не оставалось, как продолжать петь…

А пока оно пело, шаловливый ветер снова сдул шляпу с головы мужчины:

ФЬЮИ-И-И!

Но песня была такая замечательная, что шляпа, покружившись, сама собой опустилась обратно на голову:

ОП!

И ребёнок в коляске давно перестал плакать и весело подпевал:

УА! УА! УА!

И мальчишки без всяких команд учителя вдруг стали выполнять свои упражнения. Но делали это так задорно и радостно, что все вокруг опять захлопали от удовольствия.

И мало того, к удивлению рабочего Петрова, сами собой легко сложились ящики.

А к изумлению мужчины в шляпе, вдруг сам собой захлопнулся капот машины:

БАМ!

И она наконец-то завелась:

ТЫХ-ТУХ-ТЫХ! ТЫХ-ТУХ-ТЫХ!

И тут же опять запела птичка:

ПИУ-ПИУ-ПИУ!

И взбухли, и зазеленели почки на дереве.

И тогда рабочий Петров достал из кармана фартука бутылку молока, налил его в мисочку и придвинул мисочку к Чучелу-Мяучелу.

И Чучело-Мяучело с удовольствием выпило молоко, потому что всё больше окон распахивалось в доме и всё больше людей подхватывало его песенку.

А малыш разломил свой батон пополам, протянул половинку Чучелу-Мяучелу, и они пошли вдвоём по весенней улице мимо радостных людей, весело распевающих утреннюю песню.

И люди смотрели на них, а мужчина не выдержал, снял шляпу и замахал им вслед.

И как раз в этот момент окончательно растаявшая сосулька, превратившаяся в огромную каплю, и плюхнулась на его лысую макушку:

ПЛЯМ-М-М!!!

Стихи Михаила Яснова.

 

Баба-яга в городе

Баба-яга устало остановилась, поставила ступу, которую тащила под мышкой, и прислонила метлу к кованой ограде, шедшей вдоль набережной. Она растерянно огляделась.

Вокруг мчались машины, громыхали трамваи, электропоезда, торопились озабоченные люди.

Баба-яга чертыхнулась. В который раз за это долгое путешествие в город из дремучей чащи, в которой она проживала, Баба-яга пожалела, что опрометчиво приняла приглашение своего родича, лешего Кузи. Кузя год назад неожиданно переехал в город и заделался тут домовым-доможилом, переквалифицировался, иначе говоря.

Вообще-то никуда Баба-яга лететь не хотела, ей и в своей избушке на курьих ножках было хорошо, так что она долго отказывалась. Но Кузя настаивал, очень просил быть 4 октября. Это тот самый день, единственный в году, когда лешие бесятся. В этот день знающие люди в лес не ходят, потому как лешие их непременно одурачат и замотают.

Можно, конечно, заблудившемуся присесть на первой колоде, снять с себя и выворотить наизнанку одежду и затем в таком виде надеть на себя обратно. Если ещё при этом проговорить любимую поговорку лешего: «Шёл, нашёл, потерял» или закричать: «Овечья морда, овечья шерсть!», то можно надеяться, что леший отступится и исчезнет с криком: «А… догадался!»

Но вообще-то шансов уберечься мало. Этот день особый.

Впрочем, став домовым, Кузя сильно изменился, сообщал, что теперь его за древность лет уважительно называют дедушкой и потому порешил он 4 октября от проказ удержаться, в связи с чем и пригласил Бабу-ягу при его примерном поведении присутствовать.

Баба-яга тяжело вздохнула, пытаясь сообразить, как же ей теперь разыскать улицу, где находился тот старый дом, на чердаке которого и поселился бывший леший.

– Чего встала, старая? – грубо сказал ей шедший мимо прохожий в чёрной кожаной куртке. – Мети давай, вон мусора сколько!

И нахально бросил ей под ноги окурок.

Мало того, походя ещё и задел метлу, от чего она покосилась, упала и на глазах у Бабы-яги соскользнула сквозь отверстие в ограде прямо вниз, в реку.

Баба-яга ахнула.

– Будь ты проклят! – выругалась она вслед кожаной куртке. – Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебя черти в болото утащили!

Кожаная куртка, пройдя ещё немного, вдруг сбился со своего уверенного шага, завертелся на одном месте, закручиваясь всё быстрее и быстрее, так что его уже и разглядеть было нельзя, а потом и вовсе исчез. Шедшая навстречу ему тётка в ужасе остановилась и перекрестилась.

Но Баба-яга не обратила на произошедшее ни малейшего внимания. Она в отчаянии смотрела вслед своей метле, которую быстро уносила прочь мутно-коричневая река.

Баба-яга лишилась транспортного средства и, как ей добраться из города домой, в родную чащобу, не имела теперь ни малейшего понятия. Ступа без метлы была совершенно бесполезна, всё равно как телега без лошади. О Кузе она уже не думала, он ей в этом деле никакой не помощник.

Баба-яга опять посмотрела по сторонам. Вокруг шумел равнодушный гигантский город, так не похожий на её родной дремучий лес. Похоже, что ей теперь придётся навсегда остаться в этом страшном, отвратительном месте.

Чёрт её угораздил сюда выбраться!

Баба-яга всхлипнула, смахнула набежавшую слезу, подхватила внезапно отяжелевшую ступу и уныло поплелась по набережной, чуть приволакивая костяную ногу.

Внезапно она остановилась. В глазах её снова забрезжила надежда – на другой стороне улицы Баба-яга увидела дворника, подметающего тротуар.

Она поудобнее перехватила ступу и, прихрамывая, потащилась через дорогу. Перед ней резко затормозила машина.

– Куда прёшь, старая? – обругал её высунувшийся из окна водитель. – Здесь же перехода нет! Зашибут тебя!

Но Баба-яга, не слушая, упрямо продолжала движение на ту сторону. Оказавшись на тротуаре, она замедлила шаг, потом устроилась на скамеечке недалеко от подворотни, где работал дворник, и стала ждать.

А дворник Степанов, ни о чём не подозревая, продолжал спокойно мести тротуар. Так прошло минут пятнадцать.

Но вот Бабе-яге наконец повезло. Дворник Степанов перестал мести, приставил метлу к стенке, отошёл немного в сторону и закурил. Яга за его спиной осторожно встала и, волоча за собой ступу, стала медленно продвигаться к метле.

Дворник Степанов, заслышав странный звук, повернулся. К несчастью, в тот самый момент, когда до метлы оставалось буквально пара шагов.

Незнакомая старушка Степанову сразу не понравилась. Что-то в ней было подозрительное. К тому же и гревшийся на солнышке кот неожиданно вскочил, поднял шерсть дыбом и, уставившись на старушку круглыми жёлтыми глазами, гнусно и пронзительно заорал.

Дворник двинулся назад, к метле.

В свою очередь и яга ускорила шаг и вцепилась в метлу в ту самую секунду, когда к ней подошёл дворник и тоже схватился за рукоять. Они стали молча вырывать метлу друг у друга.

После нескольких бесплодных усилий яга поняла, что ей ни за что не сладить с дюжим дворником. Она перестала тянуть метлу к себе, но, по-прежнему сжимая её в руках, загнусавила противным голосом.

– Отдай, голубчик! – ныла она. – Нечистой силой тебя молю, отдай, пожалей старушку, бедную, горемычную! Отдай, не пожалеешь! Озолочу тебя, добрый человек!..

Однако дворник Степанов не поддался на эти уговоры.

– Ты что, бабуся? – строго сказал он. – Очумела совсем, что ли?! Ты мне тут не балуй, а то смотри, в психушку отправлю!

Яга снова потянула на себя метлу.

– Голубчик! – завыла она теперь уже во весь голос. – Сокол ясный! Не губи, не бери грех на душу, дай метлу! Я тебя отблагодарю, не забуду! Всё, что хочешь, проси, только отдай!

Степанову стало очень неприятно. По спине отчего-то побежали мурашки. Что-то было в этой гнусавой старушке пакостное.

Дворник нервно оглянулся. Не дай бог, кто-нибудь увидит из домоуправления! Уж больно нелепо выглядели они со стороны.

– Пустите метлу, гражданка! – сердито сказал Степанов, переходя на «вы». – Пустите, по-хорошему говорю!

Яга разозлилась. Черты её лица неожиданно изменились, обострились, морщины углубились, глаза загорелись бесовским огнём.

– И я тебе по-хорошему, мил человек, – заверещала она угрожающим тоном, – не мучь старуху, отпусти метлу, не упрямься!

«Вот наглая бабка!» – подумал Степанов. Он порядком струхнул от столь внезапной перемены, произошедшей со старушкой.

– Сказано, не дам! – произнёс он вслух, стараясь не подавать виду, что испугался. – Идите, бабуся, своей дорогой! Подобру-поздорову!

От яги, однако, страх дворника не укрылся.

– Отдашь или нет? – злобно зашипела она. – Последний раз добром спрашиваю!

– Это казённое имущество! – в отчаянии завопил Степанов. – Не имею права разбазаривать!

– Ох, плохо же тебе будет! – скрипучим голосом пообещала яга, сверля дворника колючими глазками. – Такую порчу наведу, нипочём не снимешь!

– Ах, вот вы как, гражданочка! – из последних сил сжимая метлу, сказал окончательно перепуганный Степанов. – Ладно! А я вот вас в полицию сдам за такие дела!

И быстрым движением, одной рукой по-прежнему удерживая метлу, он второй достал из кармана своего рабочего фартука металлический предмет и сунул его в рот.

Такого поворота яга совсем не ожидала. Она догадывалась о назначении металлического предмета, хотя раньше подобных свистков не видывала. О полиции же имела весьма туманное понятие, но по тону дворника поняла, что выпутаться из этой истории при наличии полиции ей будет очень и очень нелегко.

– Не делай этого, мил человек! – заныла она опять, не без усилия состроив слезливую гримасу. – Я тебя благодарить буду, болезнь отгоню!

Однако же метлу из когтистой руки при этом не выпустила.

Но разжалобить Степанова было уже невозможно. Он ещё больше утвердился в своём решении, наблюдая обратное превращение разъярённой фурии в несчастную ноющую старушку.

«Небось, рецидивистка какая-нибудь!» – подумал дворник.

А вслух сказал:

– Ещё как сделаю!

Но поскольку во рту он держал свисток, то получилось несколько шепеляво:

– Ешшо как шделаю!

– Не смей, голубчик! Не надо! Не губи старушку! – отчаянно завыла яга.

– Обзатно шделаю, – злорадно прошипилявил Степанов. – Ни там тбе мзги пршстят! – добавил он, опять переходя на «ты». – Непвдно будт чшие мтлы хвть!

Всё это означало: «Обязательно сделаю! Они там тебе мозги прочистят! Неповадно будет чужие мётлы хватать!»

И прежде чем яга успела отреагировать на эту его новую тираду, Степанов что было силы засвистел.

Свисток отозвался пронзительной трелью. Удивлённо оглянулись и застыли на месте немногочисленные прохожие.

На морщинистом лице яги отразился полнейший ужас.

– Не надо, голубчик, умоляю! – истошно завопила она.

Но дворник уже не слушал, свистел вовсю.

И тогда яга, воспользовавшись тем, что Степанов сосредоточенно дул в свисток и тем самым на секунду ослабил внимание, неожиданно резко рванула на себя метлу и вырвала её из рук дворника.

В одно мгновение она прыгнула в ступу, взмахнула метлой и тут же взлетела вверх.

Дворник, никак не ожидавший такой прыти от древней старушки, поперхнулся свистом и замер с разинутым ртом.

Яга довольно захихикала, сделала над Степановым круг.

– Прощевай, свистун! – ехидно прокаркала она сверху. – Смотри, свисток свой не проглоти!

После чего кокетливо помахала ему сморщенной ручкой, поднялась ещё выше и исчезла в облаках. Все безмолвно смотрели ей вслед.

Первым опомнился злополучный Степанов.

– Воры-ы-ы! – заорал он, приходя в себя. – Грабёж среди бела дня! Под гипнозом! Казённое имущество! Люди добрые! Помогите!

Но люди добрые, сочувственно поглядывая на дворника, быстро заспешили каждый по своим делам.

Баба-яга летела над городом, счастливо улыбаясь узким ртом, из которого торчал большой почерневший зуб. Встречный ветер раздувал её седые космы.

– Домой! – шептала яга. – Скорее домой! В тёмный лес! В родную избушку!

Бывшему лешему, а ныне домовому-доможилу Кузе придётся провести 4 октября без неё. С неё городских приключений достаточно!

– И вылез бы чёрт из болота, и пошёл бы в деревню к мужику на свадьбу, да попа боится! – пробормотала она.

Нет, больше она в этот проклятый город ни ногой!

Яга пару раз махнула новообретённой метлой, ускоряя полёт ступы, поудобней расположилась в ней и глубоко, с облегчением вздохнула.

 

Свирель великого пана

Вот послушайте, какую я вам расскажу историю. Вернее, это даже не история, а легенда. Или миф.

То есть, может, так всё и было, а может, вовсе и не было. Короче говоря, ваше дело, верить или не верить. А моё дело рассказать.

В общем, так. Всё это случилось ужасно давно, когда Земля была ещё совсем зелёная. В смысле покрыта бесконечными лесами.

Но в лесах уже начали селиться люди. И зелёный земной шар стал быстро обрастать поселениями. Деревни превращались в города, а города бурно разрастались ввысь и вширь. Они наступали на окружающие их леса и рощи, а также на маленькие, расположенные в этих лесах деревни.

Городов становилось всё больше, а лесов и мелких деревенек всё меньше.

И вот в одной такой деревеньке, которую ещё не успел поглотить близлежащий огромный город, жил пастух. Звали его Михаэль.

Каждое утро Михаэль вёл своё небольшое стадо из нескольких коров, коз и овец в зелёную рощу на берегу озера.

И пока стадо мирно паслось, Михаэль любил улечься в шелковистую травку и подремать. Во сне он мечтал о том, как деревенька его хорошеет, как привольно живётся в ней и людям, и домашним животным.

Но однажды, когда он так спал, пригревшись под утренним солнышком, и даже слегка похрапывал при этом, его сладкий сон был нарушен. Какая-то странная причудливая музыка донеслась до него.

Михаэль с неохотой открыл глаза и с удивлением обнаружил, что стада его нет на месте.

Пастух с тревогой вскочил на ноги и бросился на поиски стада. Он поспешил туда, откуда доносилась странная музыка, и вскоре оказался у небольшой поляны.

Михаэль осторожно раздвинул высокие кусты, окружавшие её, и выглянул. Перед глазами его предстало удивительное зрелище.

В центре поляны на маленьком холмике сидел бородатый козлоногий человечек со сморщенным, покрытым бесчисленными морщинами лицом. Человечек играл на свирели, но самое удивительное было даже не это. Вокруг козлоногого музыканта собрались коровы, овцы и козы Михаэля, наряду с лисами, зайцами, енотами и прочими лесными жителями, включая трёх волков и медведицу с двумя медвежатами.

Но они совершенно не боялись друг друга, потому что все они с упоением танцевали. Да, да, именно танцевали под причудливые звуки свирели.

Михаэль, затаив дыхание, следил за этим удивительным танцем. Он сразу догадался, что перед ним тот самый Пан, о котором он слышал ещё в детстве от своего деда. Пан – великий покровитель лесов и охранитель стад.

Дед говорил, что Пан живёт в лесах и никогда не появляется перед людьми, только животные составляют ему компанию. Известно было, что, когда Пан веселится, тогда в лесах по склонам гор раздаётся весёлый шум. Правда, уже много-много лет никто не слышал подобных звуков.

Михаэль припомнил, что ещё дед рассказывал о трагической любви козлоногого человечка. Когда-то Пан влюбился в юную красавицу, нимфу Сирингу, но она, только взглянув на него, пришла в ужас и бросилась прочь. Пан было погнался за ней, но Сиринга, добежав до реки, стала просить бога реки спасти её, и тот, вняв её мольбам, превратил красавицу в тростник. И подбежавший Пан, мечтавший обнять нимфу, обнял лишь гибкий, нежно шелестящий тростник.

Безутешный Пан долго стоял, прислушиваясь, к этому тихому шелесту – прощальному привету прекрасной Сиринги. Потом он срезал несколько тростинок и сделал из них сладкозвучную свирель, которую в память о нимфе назвал сирингой.

С тех пор он полюбил играть в уединении лесов на своей свирели-сиринге, оглашая её нежными мелодичными звуками окрестные холмы.

Пастух понял, что ему неслыханно повезло. Он стал редчайшим свидетелем игры Великого Пана. Заслушавшись, Михаэль неосторожно переступил с ноги на ногу, и под его сандалией громко треснула какая-то сухая ветка.

Пан тотчас прекратил играть и бросил насторожённый взгляд в сторону пастуха. Глаза у него были грустные-прегрустные.

Михаэль тотчас замер в испуге. Он вспомнил, что ещё дед говорил о том, как опасно потревожить Пана. Несмотря на своё добродушие, в гневе Пан может наслать на человека такой панический страх, что тот будет бежать, не разбирая дороги, рискуя сломать себе голову или сорваться в какую-нибудь бездонную пропасть. Дед Михаэля слыхал от своего деда, что Пан когда-то внушал подобный ужас целому войску и оно обращалось в неудержимое бегство.

Пан, однако, не проявил никаких признаков гнева или враждебности. Он спешно поднялся и, немного нелепо подскакивая на своих козлиных ногах, мгновенно исчез в густой чаще.

Тотчас разбежались и дикие звери. Только коровы, овцы и козы остались на поляне, недоумённо поглядывая кругом.

До смерти перепуганный пастух повёл своё стадо домой. И всю дорогу размышлял о необыкновенном существе, с которым ему довелось встретиться. Ещё больше, чем страх, его поразили печальные, страдающие глаза Великого Пана.

На следующий день Михаэль, пустив стадо пастись, отправился разыскивать вчерашнего лесного музыканта. Он сам не понимал, зачем он это делает, но чувствовал, что обязательно должен найти Пана. И в конце концов, после долгих поисков, ему посчастливилось.

Он обнаружил Пана на вершине одного из холмов. Горестно вздыхая, козлоногий человечек смотрел в сторону огромного города, простиравшегося вдали.

Михаэль обратил внимание, что Пан был не только стар, но и очень худ. На этот раз он вызвал у пастуха не столько страх, сколько жалость.

Заслышав шаги, Пан повернулся в его сторону и внимательно посмотрел на Михаэля своими голубыми, полинявшими от времени печальными глазами. Однако не проявил никакого желания скрыться.

– Прошу прощения, – сказал слегка осмелевший пастух. – Меня зовут Михаэль. Я живу тут неподалёку, пасу скот. Могу я предложить вам разделить со мной мою скромную трапезу?

И он стал доставать из котомки приготовленное им мясо и сыр.

Но Пан с негодованием замотал головой.

– Благодарю тебя, пастух! – ответил он. Голос у него был скрипучий и древний, как будто раздавался из глубины веков. – Благодарю тебя, но я не ем мяса. Я потребляю только растительную пищу – ягоды, корешки. Садись, Михаэль. Посиди со мной, не бойся. Давай послушаем звуки леса.

Пастух робко пристроился рядом. И так они долго сидели и молчали, пока Пан не заговорил снова.

Он рассказал ему о лесных тайнах, о замечательных рощах и чудесных водопадах, о таинственных гротах и чудесных озёрах.

А пастух поведал ему о своей деревне, о её жителях, рассказал об их заботах и надеждах.

Так они подружились, пастух Михаэль и Великий Пан.

С тех пор пастух стал каждый день приходить в рощу. Он находил Пана то на его любимой полянке, то на вершине холма, а то удобно устроившимся на ветке могучего дуба.

Пан научил Михаэля играть на свирели. А Михаэль приносил ему поесть его любимые лакомства – орехи, хлеб, яблоки.

Если он не заставал Пана, то оставлял ему еду в условленном месте – в дупле того самого дуба.

Но всё чаще еда оставалась нетронутой. Какая-то отчаянная тоска словно съедала Пана изнутри.

Пан рассказывал Михаэлю о своей первой и последней любви к нимфе Сиринге, которая закончилась столь печально.

Ещё он поведал ему о музыкальном состязании, которое когда-то случилось на склоне горы Тмола. Пан состязался с самим Аполлоном, богом света и покровителем искусств.

Пан играл на своей свирели, а Аполлон, одетый в пурпурный плащ, с лавровым венком на голове, играл на своей золотой кифаре.

Бог горы Тмола, ослеплённый величием Аполлона, даже не стал вслушиваться в нежные звуки простой пастушеской свирели, а сразу присудил победу Аполлону.

Рассказывая, Пан невольно прослезился. Горькая слеза потекла по морщинистой щеке, голос его дрогнул, и Михаэль понял, что обида по-прежнему живёт в его сердце.

С каждым днём Пан выглядел хуже и хуже. Всё чаще Михаэль заставал его на вершине холма, где он молча сидел и смотрел в сторону города. Нетронутая свирель лежала рядом, а лесные звери растерянно толпились вокруг него.

Однажды ночью разразилась страшная гроза. С дикой силой гремел гром, яростно сверкала молния. Мычал и блеял перепуганный скот.

Встревоженный пастух схватил фонарь и, не боясь проливного ливня, побежал в лес. Он беспокоился из-за Пана и надеялся найти его там и предложить ему укрыться в его доме на время грозы.

Но его усилия оказались бесплодны. Пана нигде не было. Грот, который он облюбовал себе, оказался пуст.

Отчаявшись найти его, обессиленный пастух укрылся от дождя в этом гроте и в конце концов уснул.

А утром, когда дождь прошёл и вышло солнце, Михаэль продолжил свои поиски. Но по-прежнему безрезультатно.

Пан исчез.

Михаэль обратил внимание, что вся природа вокруг словно облачилась в траур. Поникли деревья, грустно покачивая своими ветками и шелестя листьями, закрылись распустившиеся было после дождя цветы, жалобно пели птицы.

На холме, на котором любил сидеть Пан, Михаэль обнаружил его любимую свирель-сирингу. Он понял, что Пан больше не вернётся, он пропал навсегда.

Михаэль заиграл на свирели, и из леса вышли дикие звери и молча окружили его, печально глядя на пастуха.

Пастух вернулся домой, в свою бедную хижину. Уселся на её пороге и, думая об исчезнувшем Пане, снова заиграл на свирели-сиринге. И тотчас же стены хижины стали обрастать прекрасными цветами и виноградными лозами.

Птицы закружились над ней, расселись на крыше. И к удивлению жителей, со всей деревни сбежался домашний скот и собрался у хижины Михаэля.

А на следующий день пастух отправился в город. Он вышел на главную городскую площадь, встал посреди неё и заиграл на свирели.

И тотчас же асфальт начал пузыриться, и сквозь него стали прорастать и выглядывать отовсюду распускающиеся цветы. А по стенам высоких каменных домов поползли вьюнки и плющи.

Со всех сторон стали сбегаться дети, с восторгом наблюдая за тем, как на их глазах преображается город.

Но городские власти были очень недовольны. Они потребовали, чтобы Михаэль немедленно покинул город, иначе они пригрозили посадить его в тюрьму.

Городские власти распорядились немедленно оборвать и уничтожить всю растительность, испортившую дороги и стены. Пастуху ничего не оставалось делать, как только удалиться.

Продолжая наигрывать на свирели, он уходил из города. За ним отовсюду бежали собаки и кошки, которых отчаянно звали обратно их хозяева.

Старая лошадь, тащившая на телеге груды ящиков на другом конце города, вдруг услышала звуки его свирели и навострила уши. И вдруг со всех ног пустилась за пастухом.

Ящики разлетались во все стороны, но лошадь не обращала на это никакого внимания. В конце концов постромки оборвались, и телега отлетела. Освободившаяся лошадь радостно заржала и ускорила бег.

Михаэль, продолжая наигрывать на свирели, вышел из города. Он шёл вдаль, по длинной дороге, по которой в обе стороны на бешеной скорости летели автомобили.

Его догнала старая лошадь и, чуть пританцовывая, пошла за ним.

А вот куда они пошли и что там дальше с ними случилось, я не знаю. История, а вернее, легенда, которую я вам хотел рассказать, на этом заканчивается. Хотите – верьте, хотите – нет.

 

Кот Максим на хозяйстве

Эту историю по-разному рассказывают. Например, в книжке «Русские народные сказки» про кота Максима вы вообще ни словечка не найдёте. Но я-то точно знаю, что без Максима ничего бы не произошло.

Впрочем, давайте по порядку.

А было так. Стоял на краю небольшой деревеньки дом. Рядом с домом сарай, неподалёку дорога проезжая. Вышел на крылечко дома рыжий усатый кот. А под мышкой у кота цимбалы.

И только кот вышел, как тут же подбежали к нему городские ребятишки – близняшки Коля и Оля, что у соседа, деда Кузьмы, гостевали. Устроились поудобней, знают, что кот сейчас очередную сказку сказывать будет.

А кот преспокойненько уселся на крылечке, ударил по цимбалам и объявил:

– Я вам сейчас спою про то, что у нас в доме творится!

Потом сделал паузу и солидно добавил:

– Про то, как кот Максим через своих хозяев страдает!

После чего снова ударил по цимбалам и запел:

– Да знаем мы уже, что ты Максим! – закричал Коля. – Ты давай рассказывай! Из-за чего ты там страдаешь-то?

– А будете перебивать, – строго сказал кот, – вообще ничего не услышите и не узнаете! Цыц!

Ребятишки замолкли.

– В общем-то всё было бы неплохо, – задумчиво продолжил кот, – потому что в нашем доме, – он кивнул за спину, – как раз еды хватает.

– А в чём же дело-то? – не выдержала Оля.

– А дело в том, – вздохнул кот, – что хозяин с хозяйкой живут как кошка с собакой, всё время бранятся. Хозяин её называет лентяйкой, и она в долгу не остаётся.

– А она что, и вправду лентяйка? – поинтересовался Коля.

– Да какая ж она лентяйка! – возмутился кот. – Вон сами взгляните!

Коля с Олей встали на цыпочки и осторожно заглянули в окно. Там, на кухне, хозяйка варила обед. Всё она делала быстро – видать, торопилась очень, так и сновала по кухне взад-вперёд. Видно было, что всё там начищено, всё блестит чистотой, аккуратно развешано и лежит на своих местах.

– Ну что, насмотрелись? – поинтересовался кот.

– Ага! – дружно ответили близнецы и снова уселись рядом.

– А хозяин твой где? – спросил Коля.

– А хозяин в поле работает, – невесело усмехнувшись в усы, ответил Максим, – косит. Он у нас мужик здоровый – раз махнёт, целую поляну очистит! Ох, беда! – печально вздохнул он.

– В чём беда-то? – недоумевая, спросила Оля.

– А в том, что ума не приложу, что с ними делать! – в сердцах сказал кот. – Как их заставить жить дружно?!

Тут он приставил лапу ко лбу и стал вглядываться в даль.

– Чего там? – полюбопытствовал Коля.

– Да вон как раз хозяин идёт! – с тревогой в голосе ответил кот. – Ну, глядите сами, сейчас начнётся!

Близняшки переглянулись и стали с любопытством ждать, что же будет дальше.

– Здорово, Максим! – сказал подошедший хозяин.

– Привет, хозяин! – невозмутимо ответил кот, принимая от хозяина косу и одновременно заговорщицки подмигивая близнецам: мол, смотрите-смотрите!

И тут же, положив косу, поспешил к колодцу.

Хозяин же потянулся, молодецки крякнул.

– Эй, Параска! Как там дела с обедом? – заорал он.

Максим пока сноровисто набрал воду из колодца, пыхтя поднёс ведро и полил хозяину на руки.

Тут-то на пороге и появилась Параска.

– А ты бы, Стёпушка, помог мне! – язвительно заметила она. – Хоть бы картошку почистил, например! Глядишь, и обед быстрее будет!

– Я?! – поразился вымытый Степан и вопросительно взглянул на Максима.

Кот отвёл глаза и безразлично пожал плечами: сами, мол, разбирайтесь, меня не касается.

Уселся опять на крылечке и снова взялся за свои цимбалы.

– А ну-ка, Максим, давай подыграй! – подмигнул ему Степан. Сорвал со стены дома бубен, ударил в него и под аккомпанемент Максимовых цимбал запел:

И так он лихо пел и плясал, и так ловко играл Максим, что из хлева высунулась корова, а из курятника – курица с петухом, и все они тоже стали приплясывать в такт песне.

А Коля с Олей не выдержали и стали хлопать в ладоши.

Но и Параска не осталась в долгу. Подбоченившись, она следила за пляшущим Степаном, а потом возмущённо запела:

Кот украдкой взглянул на Колю и Олю, вздохнул обречённо: мол, что я вам говорил?!

Корова же вовсю разошлась – расплясалась, разыгралась.

А Степан тем временем и не думал уступать жене. Он, к общему удовольствию, настаивал на своём:

При этом Степан выделывал ногами такие коленца, что даже ленивая свинья, дремавшая в тенёчке, проснулась и в изумлении открыла сонные глазки.

Неизвестно, чем бы это музыкальное соревнование кончилось, но кот Максим вдруг прервал игру, посмотрел на спорящих супругов и мурлыкающим голосом сказал:

– А знаете что, хозяин и хозяюшка? А вы поменяйтесь!

И при этом так хитро подмигнул Коле и Оле, что они даже прыснули, не сдержавшись.

– Это как это? – опешил Степан.

– Чего-то я тебя, Максим, не пойму! – сказала Параска. – А ну-ка объясни, ты о чём толкуешь?

Максим в ответ вновь ударил по цимбалам и запел:

– А я ему помогу! – закончил он. И взглянув на близнецов, гордо добавил: – Сам на хозяйстве побуду!

Степан и Параска переглянулись.

– Я согласен! – заявил Степан.

– Я тоже! – с вызовом ответила Параска.

– Вот и хорошо! – хитро заключил Максим.

– Хи-хи! – вдруг раздался смешок.

Все разом повернулись на это хихиканье.

Оказалось, что хихикал маленький мышонок, высунувшийся из-под крыльца.

– Ах, это ты! – завопил Максим, отбросил цимбалы и, забыв всю свою степенность, рванулся за Мышонком.

Коля и Оля, открыв рты, следили за погоней.

Кот и мышонок сделали по двору два круга, потом мышонок на полной скорости юркнул в маленькую ямку под стеной дома. А гнавшийся за ним Максим со всего размаху врезался в стену.

– Я тебя поймаю! – успел проговорить он и потерял сознание.

– Максимушка! – всплеснула руками Параска, подхватила лежавшего в беспамятстве кота и унесла в дом.

Вслед за ней ушёл и Степан.

Близнецы подождали немного, но Максим больше так и не появился. Стало ясно, что уже ничего нового сегодня не случится.

Коля и Оля огорчённо пожали плечами и побрели восвояси.

Наступила ночь. Вышел серебристый месяц, осветив спящую деревеньку.

Спал в своей избе дед Кузьма, спали гостившие у него внуки – близнецы Коля и Оля.

А в соседнем дворе спала в хлеву корова, спали в курятнике петух с курицами, спала в свинарнике свинья.

И в доме тоже почти все спали.

В углу горницы на коврике спал пришедший в себя кот Максим. Он даже похрапывал и присвистывал во сне.

И только один мышонок не спал. Вылез из своей норки, расположенной в том же самом углу, осторожно обошёл вокруг спящего Максима, хихикнул и побежал дальше.

Он юркнул в чулан, ловко залез в мешок с зерном и только начал было лакомиться, как вдруг испуганно поднял мордочку и замер. До него донеслись голоса проснувшихся хозяев.

– Так какую, говоришь, Параска, надо сделать работу, – спросил, ворочаясь на своей постели, Степан.

– Для начала возьми зерно, – ответила Параска.

Мышонок при этих словах поперхнулся, быстро проглотил зёрнышко, отодвинулся на всякий случай на край мешка и стал внимательно слушать.

– Потом намели муки, – продолжала Параска, – замеси тесто, а как готово будет, испеки хлеб в печи.

– Это чепуха! – сказал, позёвывая, Степан. – Лёгкая работа. Ещё чего?

– Ещё возьми сметаны, сбей масла.

– Ерунда! – Степан снова зевнул. – Всё, что ли?

– Свинью покорми, корову подои! Смотри, чтоб она огород не потоптала!

– Легче лёгкого! И всё?

– Обед свари, да за курицей приглядывай, чтоб с решета не слезла, а то яйца остынут, и цыплята не вылупятся! Если что, беги в поле, меня зови!

– Не смеши меня! – сказал Степан. – Спи лучше! У тебя завтра день тяжёлый!

И захрапел во всю мочь.

Из ходиков высунулась перепуганная кукушка и заорала:

– Ку-ку!

– Да тише ты! – прикрикнула на неё Параска.

Кукушка пристыженно юркнула обратно. Параска прислушалась к мощному дыханию мужа, от которого колыхались занавески на окнах, покачала головой, вздохнула и закрыла глаза.

Снова всё стихло.

Мышонок перевёл дух и пустился в обратный путь. Однако, когда он приблизился к норке, кот Максим вдруг перевернулся во сне и полностью загородил своей мощной спиной вход в его жилище. Мышонок покрутился вокруг, потом попытался было сдвинуть Максима с места, но всё было безрезультатно. Сил не хватало.

Мышонок безнадёжно махнул лапкой и оставил свои тщетные попытки. Он устроился спать около стенки, прикрывшись вместо одеяла пышным кончиком рыжего кошачьего хвоста.

И настало утро. Солнце осветило деревеньку, пробудило сладко спящих близнецов.

В то же время в соседнем доме проснулся мышонок. Он отбросил своё «одеяло», то бишь хвост Максима, и огляделся. Вход в норку был по-прежнему закрыт. Мышонок подскочил к всё ещё спящему Максиму и пощекотал ему нос кончиком своего длинного хвостика.

Апчхи! – чихнул Максим, проснулся, потянулся и быстро вскочил на ноги, тем самым освободив наконец проход к норке.

Этого только и ждал мышонок, который тут же проворно юркнул туда.

– Я тебя поймаю! – пообещал ему вслед Максим и пошёл прочь из горницы.

Когда кот выскочил на крыльцо, Параска уже собиралась уходить в поле. Степан стоял тут же, хмуро наблюдал, как жена кладёт себе на плечо его косу.

– Счастливо поработать! – иронично сказала она мужу.

– И вам того же желаем! – вежливо ответил за Степана Максим.

Параска улыбнулась, махнула обоим рукой и пошла по дороге.

Степан разгладил свои пышные усы, переглянулся с котом.

– Что ж, за работу! – произнёс он.

И началась работа.

Первым делом Степан с Максимом животных покормили. Только одна маленькая промашка вышла. Когда они из свинарника выходили, Степан дверь-то на щеколду и не закрыл.

А Максим и подавно на это внимания не обратил, поскольку занят был. Он корову выводил пастись на лужок рядом с домом. Впрочем, может не так это и важно было.

Зато курицу вместе с решетом Степан в дом забрал.

– Пусть, – говорит, – на глазах сидит. Под присмотром. Чтоб с решета не убежала!

– Вот это правильно! – одобрил Максим.

А дома Степан взял зерно и давай муку молоть. При этом к поясу привязал ступку со сметаной. Зерно мелет, от этого всё время наклоняется, и сметана в ступке сама в масло сбивается. Доволен Степан.

– Мы, – говорит, – пока Параска придёт, всю работу сделаем да ещё выспаться успеем!

– Верно говоришь, хозяин! – одобрительно кивает Максим.

Сам он тоже без дела не сидит. Огонь в печи зажёг и поставил щи вариться.

Правда, притомился быстро с непривычки.

– Надо бы, – говорит, – хозяин, передохнуть маленько!

– Давай! – согласился Степан. – Времени-то ещё навалом!

Сел Максим на подоконник, взял цимбалы, заиграл. Так лихо заиграл, что даже курица, которая на решете сидела, яйца высиживала, стала в такт музыке подпрыгивать.

– До чего же славно спорится у нас работа, хозяин! – радостно выкрикивал Максим. – А почему? Да потому что мы – мужчины! Умельцы, стало быть! За что ни возьмёмся, враз сделаем! И что это за существа такие странные – женщины? – удивлялся он. – Ничего толком делать не умеют, правда, хозяин?

– Твоя правда, Максим, – подтвердил Степан.

И даже запел от радости:

– То-то, Максимушка, я утру сегодня нос моей Параске! – потирая руки, сказал он. – Небось придёт, еле ноги волоча!

– И поделом! – поддакнул Максим. – Раньше я не понимал, а теперь вижу – ты был прав!

– Вот именно! Поймёт наконец, что такое мужской труд и что такое их бабьи дела!..

– Увидит разницу! – вторил ему кот.

А Параска, надо сказать, тем временем в поле работает, косит. Не так, правда, сильно, как Степан, взмахи у неё, конечно, поменьше будут, но зато аккуратней. Падает пшеница – колосок к колоску, а Параска потом ловко из этих колосков снопы вяжет.

На один такой сноп синичка села, с любопытством на Параску поглядывает.

– И кто это только придумал разделять работу на мужскую и женскую! – объясняет ей Параска. – Для женщины никакой разницы нет, как она называется – она любую работу сделает хорошо. Почему-то только там, где работы побольше, она называется женской, а там, где поменьше, – мужской! Разве ж это справедливо?

– Фью! Фью! – ответила синичка.

Согласилась, стало быть, с Параской.

А в доме в этот самый момент происходило следующее. Пока Степан пел, а Максим играл, корова с лужка во двор пришла. Залезла на огород и давай зелень лопать.

Кот Максим, как это в окно увидел, так аж цимбалы из лап выронил.

– Хозяин! – кричит. – Корова в огороде!

И в окно прыгнул, корову прогонять.

Степан молоть бросил и тоже во двор рванулся. Выбежал на крыльцо, а ступка, что к поясу была привязана, как хрястнула его по ноге – БЛЯМ!

Степан так и покатился с крыльца, растянулся во весь рост. Сметана, понятное дело, вся из ступки и вылилась.

Вскочил Степан, весь в сметане перемазанный. Хорошо хоть кот Максим помог, подбежал к нему и быстро облизал всего.

– Жалко, что мало, – говорит. – Больно сметана вкусная!

А когда всё это происходило, дверь свинарника приоткрылась, и оттуда свинья высунулась, – любопытно ей, что за переполох такой. И пока Максим со Степана сметану слизывал, свинья у них за спиной в открытую дверь дома вошла, а они-то ничего и не заметили.

В общем в конце концов прогнали они корову с огорода.

– Что теперь с ней делать будем? – спрашивает кот. – На лужке она всю траву пощипала, не хочет там больше пастись.

Задумался Степан.

Поглядел вокруг и видит – на крыше сарая трава растёт.

– Вот, – обрадовался он, – самое мило дело! Лучше некуда!

– В смысле? – не понял Максим.

– А в том смысле, – говорит Степан, – что давай мы её на крышу загоним. Оттуда-то она уже никуда не денется! Она ж не дура, чтоб с крыши прыгать!

– Вот это идея! – восхитился Максим. – Конечно, она прыгать не будет. Она хоть и дурная, но не дура же совсем!

В общем, взяли они доску, прислонили к крыше сарая. Степан идёт по доске, корову за собой тащит, а кот Максим её сзади пихает.

Корова мычит, боится, упрямится.

Тут как раз близнецы – Коля и Оля – на шум прибежали, на забор залезли, сидят, дивятся.

Кот им говорит:

– Чего вытаращились? Не видали, что ли, никогда, как коровы на крыше пасутся?

Долго ли, коротко ли, в конце концов втащили корову на крышу.

Степан говорит:

– Давай, Максим, мы верёвку от неё ко мне притянем. Она хоть и не дура, но на всякий случай. Так вернее будет. А верёвку мы через дымоход пропустим!

– Ну, у тебя и голова, хозяин! – восхитился Максим. – А верёвку… это мы мигом!

Привязал он к корове длинную верёвку и с другим её концом в трубу нырнул. Только рыжий хвост мелькнул, и глядь – через секунду Максим уже из дверей выходит, верёвку за собой тянет.

– Вот это молодцом! – похвалил Степан.

С крыши слез, доску убрал, верёвкой обвязался, Коле и Оле, что по-прежнему на заборе сидели, подмигнул: знай, мол, наших!

– Только, – говорит Максим, – хозяин… там… понимаешь… свинья…

– Какая такая свинья? – поразился Степан и бросился в дом.

А там ужас что творится! Свинья всю муку в чулане рассыпала, зерно съела и по горнице бегает.

– Ну, я тебе покажу! – заорал Степан и бросился за свиньёй.

Она, понятное дело, от него шарахнулась. И прямо на решето, где курица сидела.

Перепуганная курица закудахтала, с решета слетела и в окно. И свинья за ней туда же сиганула.

– Ты-то куда? – кричит Степан курице. – А яйца-то кто высиживать будет?

Но какое там! Курицы и след простыл. Она от свиньи спасается, а свинья сама со всех ног удирает, вот они и носятся по двору как безумные.

Коля и Оля только головами вслед ворочают.

– Вот что, – говорит Степан Максиму, – пока я курицу ловить буду, давай ты на яйца садись! Им постоянное тепло нужно, нельзя процесс прерывать!

– Да ты что, хозяин! – опешил Максим.

– Кому говорят, садись! – разозлился Степан.

Делать нечего, послушался Максим, сел на яйца.

Сидит, цыплят высиживает, а тут как раз мышонок из своей норки вылез.

Увидел Максима на решете, аж обомлел. Осторожно подошёл поближе, смотрит, Максим сидит, не шевелится.

Мышонок так и покатился со смеху.

– Ой, – кричит, – не могу! Вот это умора! Никогда в жизни не видел, чтобы коты цыплят высиживали! Хи-хи-хи-хи-хи!

Осмелел мышонок, прямо перед носом у Максима хохочет, а Максим только зубами скрежещет.

– Смотри, – говорит, – голохвостый! Я тебя поймаю!

А мышонок ещё пуще хохочет.

– Ты, – кричит, – теперь не кот, а курица, тебе мышей ловить не положено!

Тут уж Максим не стерпел. Не выдержал он такого оскорбления. Мгновенно слетел с решета и за мышонком погнался. Оба пулями из дома вылетели.

Близнецы аж рты открыли от удивления.

– Куда же ты, Максимушка? – кричит Степан. – А яйца-то как же?

А Максим с мышонком уже через двор несутся, в сарай влетают.

Махнул Степан рукой безнадёжно, почесал в затылке.

– Вернись, – позвал, – Максимушка! Нельзя ж яйца так оставлять! Вернись скорее! А я пока сам посижу!

Побежал в дом и на яйца плюхнулся. Правда, не рассчитал немного, решето треснуло, яйца, само собой, все передавились.

Встал Степан весь перемазанный – и остатки сметаны на нём, и мука, а теперь ещё и яйца раздавленные!

А мышонок тем временем в сарае по лесенке вверх – и на сеновал! А кот, ясное дело, за ним.

Мышонок в угол забился, в щель в скошенном потолке юркнул и на крышу. Кот Максим поднатужился, щель немного раздвинул, не без труда, но протиснулся.

Выскочил он на крышу и стал по ней за мышонком гоняться. Корова, что травку там щипала, ничего не поняла, не разглядела, только видит – что-то мечется под ногами. Перепугалась корова, рванулась в сторону и с крыши свалилась.

Тут верёвка натянулась, и Степана, который было на крыльцо вышел, обратно в дом втянуло и прямо в трубу и вдёрнуло. Голова из трубы вылезла, а дальше плечи не дают, застряли.

А корова-то, конечно, до земли не долетела, самая малость осталась, но всё равно повисла. Висит, болтается, мычит от страха.

Кот Максим как всё это увидел – аж обомлел, про мышонка забыл.

– Ты что это, хозяин? – спрашивает у головы, что из трубы торчит.

– Помогите! – кричит Степан.

Близнецы от ужаса головы задрали, с забора попадали.

В общем, неизвестно, чем бы это всё кончилось, да, на счастье, Параска как раз в этот самый момент с поля возвращалась.

Видит – муж из трубы высовывается, корова на верёвке болтается. Быстро подбежала, косой махнула, разрезала верёвку.

Корова на ноги упала и со всех ног в хлев.

А Степан, как верёвка ослабла, тут же прямо в щи, что Максим варил, плюхнулся. Заорал Степан благим матом: щи-то горячие.

Параска его сразу же оттуда и вытащила.

– Ну что, – говорит, – Стёпушка, больше лёгкой работки не хочешь?

Степан стоит мокрый, пар от него идёт.

– Нет, – отвечает, – больше не хочу!

– А по дому мне помогать будешь? Понял ведь, что несладко это?

– Буду! – кивает Степан. – Понял!

А кот Максим, пока суд да дело, опять свои цимбалы взял да на крылечко вышел.

Коля с Олей тут же и подбежали.

– Ну, Максим, – говорят, – что ты нам теперь расскажешь? Или, может, опять споёшь?

Максим оглянулся на Степана с Параской, головой покачал, вздохнул, по струнам ударил.

– А вот и спою, – говорит. – А вы слушайте, да на ус мотайте!

И в самом деле запел:

И пока он пел, откуда-то из-под крыльца высунулся мышонок. Послушал и захихикал.

– Ух, я тебя поймаю! – сказал Максим.

 

Алёша в люстре

Алёша музыку не любил. То есть не то чтобы активно не любил, а как бы игнорировал. В том смысле, что относился к ней довольно пренебрежительно. Считал, что музыка – это для девчонок. Это всё равно что в куклы играть. Впрочем, что с девчонок взять, когда они все – плаксы.

А мальчик может себе и поинтересней занятия найти, чем музыку слушать. Даже если во двор не ходить. Можно, например, телик посмотреть или поконструировать чего-нибудь или уж на худой конец книжку почитать.

Ещё песни – ладно, куда ни шло, бывают иногда неплохие, но вот классическая музыка – это уж, извините-подвиньтесь, скука смертная!.. Даже странно, что люди ходят куда-то специально её слушать, время теряют. Столько вокруг интересного, а они сидят, штаны просиживают. Наверняка самим очень скучно, просто делают вид, что им нравится. Что там может нравиться-то?!

Вот так примерно рассуждал Алёша.

И может, он бы всю жизнь и прожил без музыки, ведь и такие люди тоже бывают, если б однажды не произошло с ним одно удивительное событие. Хотите знать какое?

Тогда слушайте.

Всё началось в тот день, когда папа принёс домой какой-то большой, завёрнутый в бумагу свёрток. Папа осторожно водрузил его на стол и, отдуваясь, сел рядом. Свёрток был тяжёлый.

– Ты чего принёс? – поинтересовался Алёша. – Ящик какой-то?

– А вот смотри! – загадочно усмехнулся папа и аккуратно развязал верёвку и снял с ящика обёрточную бумагу.

Ящик оказался красивый, тёмно-красного дерева. Папа поднял крышку, и Алёша увидел большой металлический диск с многочисленными прорезями по всей поверхности.

– Что это такое? – удивился Алёша.

– Это полифон! – с гордостью ответил папа. – Старинный музыкальный аппарат.

Он достал из специального отсека полифона ручку, вставил её в дырку в боку аппарата и завёл его. А потом, улыбаясь, сдвинул какой-то рычажок.

Металлический диск стал медленно вращаться, и Алёша внезапно услышал какие-то поразительные волшебные звуки. Ничего подобного он никогда раньше не слыхал.

Он зачарованно замер, не веря своим ушам.

А полифон продолжал играть старинную прекрасную пьесу. Металлический диск, вращаясь, задевал за какие-то штырьки, и в результате механизм полифона рождал потрясающую по красоте мелодию.

Через какое-то время, которое показалось Алёше бесконечным, мелодия закончилась, и диск полифона остановился.

– Что это было? – внезапно осипшим голосом спросил Алёша.

Хотя полифон больше не играл, но мелодия всё равно продолжала звучать у него в голове.

– Это – музыка! – серьёзно ответил папа.

– Я хочу ещё! – потребовал Алёша.

И полифон заиграл опять.

А ещё через три дня папа впервые повёл Алёшу в филармонию. Правда, Алёша поначалу поупирался, как обычно, но скорее так, по привычке. На самом деле уже и самому было любопытно, хотелось услышать настоящую музыку. Так ему папа обещал.

Ту же музыку, что была на металлических дисках, которые прилагались к полифону (а всего их оказалось одиннадцать!), Алёша уже по много раз прослушал, почти что наизусть выучил.

В филармонии Алёша с интересом разглядывал старинный концертный зал, в который они попали. Всё ему тут было в диковинку – лепнина по стенам, колонны, античные статуи в нишах, стулья, обитые тёмно-красным бархатом.

– Не вертись! – сказал папа. – Скоро начнётся. Посиди, я за программкой схожу.

Программки продавала строгая седая женщина в тёмно-синем костюме с золотыми пуговицами. Напомнила Алёше их школьного завуча, Эльвиру Константиновну. Эльвира Константиновна тоже вполне могла бы продавать программки, у неё бы хорошо получалось.

Пока папа ходил, Алёша успел рассмотреть других зрителей, которые постепенно рассаживались вокруг.

Он обратил внимание на старика и старушку на соседнем ряду, на полную даму с сыном. Мальчик был младше Алёши года на два-три. На шее у него был повязан бант, как у девчонки.

Алёша презрительно усмехнулся. Бывают же балбесы! Лично он никогда бы бант не повязал!

Ещё он заметил молодого человека, почти юношу, с длинными волосами, который всё время куда-то поглядывал горящими глазами, нагибаясь при этом то в одну, то в другую сторону. Алёша проследил за его взглядом и догадался, что длинноволосый смотрит на девушку, сидевшую впереди, в трёх рядах от него. Девушку эту загораживал от молодого человека высокий, с помятым лицом мужчина средних лет.

Он периодически наклонялся к сидевшей рядом женщине, видимо жене, и тем самым заставлял длинноволосого изгибаться, чтобы не потерять девушку из виду. К тому же у жены этого высокого на голове была сооружена какая-то сложная причёс ка, тоже закрывавшая молодому человеку вид на интересовавшую его девушку. В общем, смехота, да и только!

А одета жена с причёской была в какое-то смешное дурацкое платье в голубой цветочек и с рюшечками. При этом поглядывала она по сторонам так гордо, как директриса Калерия Семёновна на торжественной линейке.

Ещё Алёша обратил внимание, что у колонны сел молодой мужчина с маленькой бородкой и в тёмных очках. Зачем ему тёмные очки в помещении, непонятно. И вообще, вид у него был какой-то подозрительный, таинственный. Может, он шпион, выслеживает кого-то. Или преступник, поджидающий жертву. А может, наоборот, принц из какой-нибудь восточной страны.

В общем, додумать это Алёша как следует не успел, потому что папа вернулся.

К тому же на пустой сцене наконец появились музыканты. Чинно так вышли, расселись, начали настраивать инструменты. Музыкантов оказалось трое. Один совсем молодой, другой средних лет и старый. Молодой был очень худой и какой-то нервный, Алёша это сразу заметил.

Зато старый седой музыкант, наоборот, совершенно спокоен. Вид у него величавый, как на порт ретах писателей-классиков, которые висят в кабинете литературы.

И похоже, что он среди них троих был главный. Во всяком случае, молодой и второй, средних лет, всё на него поглядывали.

И вообще кого-то они все втроём напоминали, только Алёша не мог вспомнить кого именно.

Но вот седой поднял смычок, и это оказался какой-то знак, потому что двое других тут же прекратили мучать свои инструменты, в смысле настраивать. И слава богу, а то уже уши начали болеть от этих звуков ужасных!

Зал тут же перестал шуметь, стало очень тихо.

И вдруг впереди Алёши кто-то, кажется девчонка какая-то, выронил номерок. И он прямо с грохотом покатился по полу.

Алёша хмыкнул, а папа неодобрительно покачал головой.

Пока номерок поднимали, на сцене непонятно откуда появилась девушка. Причём без всяких инструментов. Тоненькая, очень молоденькая, в белом платье. Встала зачем-то рядом с музыкантами.

И снова седой подал знак, взмахнул смычком, и зазвучала музыка.

А ещё через несколько секунд Алёша забыл обо всём на свете. Он просто провалился в эту музыку, которая с каждым мгновением становилась всё фантастичней, всё совершенней!

В какой-то удивительный момент к трио звучащих инструментов присоединился четвёртый – чис тый, высокий женский голос. Это запела та самая молодая тонкая девушка.

Алёша внезапно понял, кого напоминают ему музыканты – Троицу на картинке в альбоме, который показывал ему папа.

Всё сильней звучал голос певицы, всё пронзительней играла музыка, и Алёша с изумлением увидел, как что-то в зале начало постепенно меняться.

Старик и старушка, сидевшие неподалёку от него, вдруг оказались одеты в какие-то старинные костюмы – кажется, девятнадцатого века.

А молодой человек с горящими глазами неожиданно оказался сидящим рядом с той девушкой, на которую он всё время поглядывал. Причём удивительно, что сидели они теперь на барьере ложи, весело болтая и свесив ноги вниз.

Алёша поднял глаза наверх и с замиранием сердца увидел, что прямо на него падает гигантская люстра, висевшая под потолком.

Она упала на него один раз, потом второй, третий, останавливаясь буквально в сантиметре от его широко расширенных глаз.

А потом вдруг Алёша оказался внутри этой люстры и тут же взмыл с нею под потолок.

Он сидел теперь в самом центре бесчисленных разноцветных огоньков, невероятно веселивших его, и с интересом посматривал вниз, на зал.

Увидел папу, который в отчаянии простирал к нему руки.

И ещё увидел, как молодой человек таинственного вида решительным жестом снял тёмные очки, привстал, потянулся и вдруг… полетел. В парящем полёте он понёсся над залом, мимо пары, сидящей на бортике ложи, мимо Алёши, который приветственно помахал ему из своей люстры.

Алёша обратил внимание, что большинство слушателей, заворожённые музыкой, не обращали никакого внимания на то, что творится вокруг. И только одна пара – тот самый высокий мужчина и его жена в нелепом платье – беспрестанно оглядывались по сторонам, недоумённо задирали головы вверх, показывали пальцами то на Алёшу в люстре, то на летающего молодого человека.

Тем временем музыка продолжала развиваться, в какой-то момент она достигла пика, и Алёша заметил, что с самим залом начало происходить что-то невероятное. По стенам побежали трещины, и оттуда стали появляться и расцветать цветы. Колонны оказались увиты душистым плющом, а ещё через мгновение зал стал полностью утопать в цветах.

Алёша внезапно почувствовал, что люстра начала раскачиваться. Он покрепче ухватился за рожки с ярко горящими лампочками на концах, и очень вовремя, потому что весь зал под ним стал колебаться, качаться и вдруг, сорвавшись с места, унёсся куда-то очень высоко, вдаль, в бескрайнее звёздное пространство космоса…

Алёша сжался в комок внутри своей люстры, чувствуя, как освещённый изнутри зал несётся в космической темноте по Млечному Пути мимо созведия Гончих Псов и созвездия Стрельца…

Зал мчался прямо к ослепительной звезде, свет которой становился всё ярче и ярче, проникал всюду. Мириады крохотных звёздочек посыпались со всех сторон.

Алёша крепко зажмурил глаза от нестерпимого света и вдруг услышал, что музыка стихает.

Он открыл глаза. Зал под ним, завершая свой фантастический полёт, плавно вернулся на место. Люстра опустилась, возвращая Алёшу на его кресло, и снова взмыла вверх, под потолок.

Но Алёша видел, что ещё вспыхивали в ней и рассыпались по стенам яркие звёздочки космоса.

Они падали на головы слушателей, сияли на их плечах и коленях.

Кончилась музыка. Перестали играть музыканты. Замолчала, согнувшись в поклоне, тонкая юная певица.

Зал обрёл прежний вид, и все вернулись на свои места.

Но – странное дело! – Алёша заметил, что на слушателях по-прежнему остались какие-то детали только что произошедшего с ними превращения.

Так, на спине молодого человека, снова нацепившего тёмные очки, торчали маленькие крылышки. А девушка и юноша хоть и не сидели больше на барьере ложи, но всё равно каким-то образом оказались рядом.

На голове старика остался цилиндр, а старушка по-прежнему сжимала в руке роскошный веер из страусиных перьев.

Да и на рукаве самого Алёши всё ещё играли и мигали разноцветные огоньки, оставшиеся от его пребывания в люстре.

Папа взял его за руку, крепко сжал её, и Алёша увидел, как огоньки перебежали и на папину руку.

Посмотрев по сторонам повнимательней, он обнаружил, что космические звёздочки всё ещё горят в глазах слушателей, многие из которых сжимали в руках цветы.

И только одна пара – тот самый высокий мужчина с помятым лицом и его жена в нелепом платье – совершенно не изменилась. Они встали и с сердитым видом начали пробираться к выходу.

В наступившей тишине гулко раздавались звуки их шагов.

А Алёша вглядывался в лица музыкантов. Ему показалось, что молоденький музыкант очень устал. Он был бледен, смотрел на зал почти в изнеможении.

И в эту секунду грянули аплодисменты. Зал словно взорвался восторженным шумом.

Алёша вскочил и в едином порыве с папой и со всеми остальными стал изо всей силы хлопать в ладоши.

Он почувствовал, что на глазах у него выступили слёзы. Как у девчонки. Но ему было совершенно не стыдно. Даже наоборот.

Вот такая история однажды случилась с Алёшей.

Скажете, не может быть, такого не бывает?

А вы проверьте!

 

Крокопёс

Мальчик Филипп жил в большом городе, заполненном машинами. И все мальчишки в этом городе мечтали о своей машине. И в семье Филиппа тоже у каждого была машина.

По утрам папа, мама и старший брат Филиппа рассаживались по своим машинам и разъезжались по делам. Филипп грустно смотрел им вслед. Они обращались со своими машинами, как будто это были их лучшие друзья. Почти каждый день Филипп слышал, как все вокруг расхваливали свои машины.

Папа говорил:

– Моя машина – это самое лучшее, что у меня есть!

Мама говорила:

– Моя машина – это моё дитя!

А брат кричал:

– Не дотрагивайся до моей машины! Я её только что протёр! Ей не нравится, когда её трогают!

У Филиппа даже иногда складывалось такое впечатление, что машины – это живые существа, так к ним относились его родные.

И папа с мамой, и брат Филиппа были все очень заняты своими важными делами, поэтому Филипп частенько оставался один. Впрочем, даже когда все были дома, Филипп тоже чувствовал себя одиноко, поскольку всем было не до него. К тому же взрослые нередко спорили, а иногда даже ругались.

Так однажды Филипп увидел в окно, как папа, в очередной раз поругавшись с мамой, подошёл к своей машине и, положив руку на крыло, громко крикнул:

– Вот кто мой настоящий друг. Единственный друг на этом свете!

После чего папа сел в машину и, хлопнув дверью, укатил.

А через две минуты вышла мама, уселась в свою машину, тоже рассерженно хлопнула дверью и уехала. Филипп в очередной раз остался один.

Филипп много раз просил у родителей, чтобы они купили ему собаку, но всегда находилось миллион причин, по которым это важное дело откладывалось. А потом оказалось, что у старшего брата аллергия на собачью шерсть, так что Филиппу раз и навсегда запретили говорить о собаке.

А когда Филипп рассказал об этом в школе, товарищи подняли его на смех. Они считали, что Филипп неженка и нытик. Но это была неправда. Дело было совсем в другом. Просто Филиппу очень не хватало настоящего друга. Он не понимал, почему у всех есть друзья, а у него нет.

И вот однажды, когда Филипп в очередной раз сидел один дома, ему в голову пришла замечательная идея. Он решил, что раз у него нет друга, то он должен сам себе его сделать. Да, да, не удивляйтесь! Ведь он постоянно слышал, что лучший друг – это машина. Но сами подумайте, откуда Филипп мог взять машину, он ведь был всего-навсего мальчик. Вот Филипп и решил, что он её сделает.

Филипп сел на свой велосипед и начал колесить по округе, внимательно глядя по сторонам. И в конце концов он нашёл то, что искал. Это был старый, заброшенный сарай на пустыре. Когда Филипп не без труда открыл его скрипучую дверь и вошёл внутрь, он понял, что это прекрасное место, где он сможет начать работу над созданием своего будущего друга. Так в жизни Филиппа появилась тайна. Он вступил на таинственную дорогу не изведанных ранее приключений.

Для начала Филипп прикрепил к стене сарая большой лист бумаги и нарисовал на нём своего будущего друга. Потом он разделил этот рисунок на части. Теперь предстояло самое трудное. Надо было где-то найти эти части.

Филипп начал стаскивать в сарай всё, что, по его мнению, могло пригодиться – от старой, выброшенной кем-то швейной машинки с педалями до поржавевшей мясорубки, которую Филипп отмыл, очистил и привёл в порядок. Вообще на городской свалке оказалось ужасно много интересных и полезных для его затеи вещей.

Может быть, Филипп один бы и не справился, всё-таки деталей нужно было огромное количество. Но ему повезло: он познакомился с вороной, которая жила недалеко от сарая и была большая любительница стаскивать в своё гнездо всё блестящее. Увидев однажды, как Филипп тащит в сарай медную трубу, любопытная ворона подлетела поближе. А когда Филипп объяснил ей, чем он занимается, она стала ему помогать. Ворону звали Луизой. Луиза летала над городом и выискивала, что может пригодиться Филиппу в его работе.

По мере того как шли дни, Филиппин «друг» становился всё больше и выглядел всё страннее. Ведь Филипп делал его из самых разнообразных, на первый взгляд совершенно неподходящих друг к другу деталей.

Филипп настолько был увлечён своей работой, что в школе стал довольно рассеян, часто отвечал невпопад на вопросы учительницы, что вызывало всеобщий смех.

Мальчишки из его класса как-то выследили его, и, когда Филипп в очередной раз отправился на поиски недостающих деталей, они пробрались в сарай.

Луиза, заметив со своего дерева непрошеных гостей, тут же полетела разыскивать Филиппа. Она нашла его, как всегда, на городской свалке, и Филипп тут же вскочил на велосипед и поспешил назад.

В сарае он обнаружил умирающих со смеху мальчишек. Они не могли понять, что представляет собой стоящее посреди сарая сооружение.

– Это помесь крокодила и собаки! – давясь от смеха, говорил один.

– Крокопёс! Вот потеха! Может, можно прокатиться на этом крокопсе? – держась за живот, кричал другой.

– Ничего не выйдет! У этого чудовища, небось, даже мотора нет! – восклицал третий. – Ты проделал совершенно бессмысленную работу, Филипп! К тому же завтра этот сарай вообще снесут, так что прощайся со своим монстром!

– Как это снесут? – испугался Филипп.

– Да очень просто! – заорали мальчишки. – На этом пустыре завтра начнут строить торговый центр. Ты что, не знаешь? Вон объявление висит.

И вправду, Филипп, увлечённый своей работой, не заметил, что повсюду были расклеены объявления о начале строительства центра.

Мальчишки, гогоча, разбежались.

А Филипп, грустно вздохнув, понял, что его мечта никогда не сбудется. Он даже заплакал. Впрочем, быстро взял себя в руки. Филипп всё-таки решил доделать своего «друга» до конца. Тем более что оставалось совсем немного до завершения его замысла. Он сказал Луизе, что проведёт эту последнюю ночь в сарае, со своим «крокопсом», зажёг фонарь и опять принялся за работу.

Через несколько часов Филипп наконец полностью закончил всё, что задумал. Как бы странно ни выглядел его друг, но он ему очень нравился. Филипп стоял и любовался своим произведением. Он не мог сдержать счастливой улыбки.

Но он совсем выбился из сил, глаза у него закрывались от усталости. И Филипп сам не заметил, как заснул на сиденье своего крокопса.

Ему снилось, что он едет на своём новом друге, и все вокруг радуются, восхищаются и аплодируют им…

Филипп проснулся от какого-то ужасного грохота. Он открыл глаза и увидел, что вокруг него падают доски, пыль стоит столбом. Филипп выбежал из сарая и увидел, что позади сарая работает огромный бульдозер. Он разносил на куски шаткое строение. Ещё немного, и крыша рухнет и навсегда погребёт под собой крокопса.

Филипп бросился назад, сел за руль и отчаянно попытался завести машину. Но ничего не получалось, мотор от старого «Запорожца» был, похоже, безнадёжно испорчен. Сарай уже трещал вовсю. Надо было срочно уходить. Филипп вылез из крокопса, бросил последний взгляд на своего друга и со слезами на глазах пошёл к выходу.

И надо сказать, вовремя, потому что крыша уже начала рушиться. Наверху, прямо над машиной, образовалась дыра. И в эту дыру мгновенно проник солнечный луч. Луч этот уткнулся в солнечную батарею, которую Филипп использовал для капота своей машины.

Филипп уже собирался выйти из сарая, как вдруг услышал за спиной странный шум. Он оглянулся и, к своему изумлению, обнаружил, что крокопёс ожил. Мотор заработал! Кто знает, почему это случилось. Может быть, причина была в солнечной батарее, а может быть, что, скорее всего, в любви. Да, да, бывает так, что любовь всё меняет, всё оживляет. И любовь Филиппа к своему Крокопсу вполне могла оживить его.

К полному удивлению рабочих, окруживших сарай, из него на совершенно невиданном сооружении в самый последний момент, перед тем как окончательно рухнула крыша, выехал мальчик. С растущего неподалёку дерева слетела ворона, села мальчику на плечо, и странная машина неспешно покинула пустырь.

Счастливый Филипп, улыбаясь, переглянулся с верной Луизой. Он крепко держался за руль своего друга. Со всей округи сбегались мальчишки и с восхищением смотрели, как крокопёс уверенно ехал по дороге.

– Как он едет? – шептались они. – У него же нет бензобака!

– А зачем ему бензин, он же на солнечной батарее! – резонно заметил прохожий. – Как называется твоя машина, мальчик?

– Крокопёс! – гордо ответил Филипп.

– Молодец парень! – сказал прохожий.

И одобрительно поднял большой палец вверх.

– Кар! Кар! – подтвердила Луиза. – Именно так!

Вот таким образом и закончилась эта история.

Но приключения Филиппа и его крокопса только начинались.

 

Дом

Сначала с весёлой песенкой разбегалось по своим норкам многочисленное семейство мышей, а потом уже наступал рассвет, и дом просыпался. Жужжали лифты, стучали и хлопали двери, урчали у подъезда машины – жильцы торопились в школу и на работу. Вскоре шум затихал, и опустевший дом начинал с нетерпением ждать возвращения жильцов.

Дом был не то чтобы старый, но какой-то совсем уже и не новый. Стёкла в подъезде были выбиты, лампочка разбита, стены были исчирканы всевозможными надписями типа «ВОВА + ЛЕНА = ХА-ХА!». На потолках лестничных пролётов торчали прилепившиеся спички с расплывшимися по штукатурке тёмными кружками. Короче, вид у дома был явно, как бы это помягче сказать, не-пре-зен-та-бель-ный, вот!

Дом стоял на берегу реки. В солнечный день вода отражала его, как зеркало. Дом посматривал на это своё отражение и тяжело вздыхал. И тихо-тихо, еле слышно, пел какую-то грустную песенку.

Наверное, и в этот день в жизни дома не произошло бы ничего нового, если бы не роковое стечение сразу ТРЁХ Существенных Обстоятельств. Первое Существенное Обстоятельство – у четвероклассника Димки был день рождения. Ему исполнилось десять лет, о чём он прокричал в лестничный пролёт своему другу Петьке, а для большей важности ещё и выцарапал надпись на лестничной стенке: «МНЕ 10 ЛЕТ!!!»

Дом поморщился, когда Димка царапал по нему, а потом задумался. И от этих мыслей ему стало так грустно, что он чуть не заплакал. «Да ведь мне тоже сегодня исполнилось десять лет!» – вспомнил он. И это было Второе Существенное Обстоятельство, о котором никто бы так ничего и не узнал, если бы не…

…Третье Существенное Обстоятельство, которое заключалось в том, что в детском саду объявили карантин и девочка Юля осталась дома. Одна. Впрочем, не совсем одна – с ней был верный товарищ, лохматый пёс Антошка.

Вот так и получилось, что Юля и Антошка услышали, как дом, полагая, что никого из жильцов нету, жалобно вздыхая и поскрипывая, пел свою тихую песенку.

«Вот Димка любит покуролесить, – сетовал дом, – но и мне ведь сегодня только десять. Но это совсем никому незаметно, ведь я выгляжу, как старик двухсотлетний. Я готов переносить и зной, и стужу, но дело обстоит гораздо хуже. К старикам хоть относятся с уважением, а я даже в свой день рождения не заслужил уважения!..»

И Юля с Антошкой, услышав эту грустную песенку, задумали сделать дому подарок. Они решили, что прежде всего дом должен быть в свой день рождения нарядным и чистым. И, так порешив, тут же взялись за работу.

Скорей всего, из этой затеи бы ничего не вышло, потому что, скажем прямо, не бог весть какие мастера были Юля и Антошка, но пришёл из школы именинник Димка, Юлин старший брат. Он начал было препираться с сестрёнкой, но, зная её упорный характер, махнул рукой и засучив рукава бросился помогать.

Но они, конечно, и втроём бы ни за что не справились (тем более что Антошка так старался, так, можно сказать, из кожи лез, что всё время какие-то нелепости совершал: то ведро с водой опрокинет, то тряпку случайно порвёт, в общем, только затруднял всю работу!), если бы не пришли к Димке гости. И гости эти, узнав, в чём дело, сразу же стали помогать. А потом вернулись и взрослые жильцы, и тогда уже всё завертелось всерьёз. Потому что нашлись среди них и штукатуры, и маляры, и электрики, и стекольщики. Они всё почистили, покрасили, вкрутили лампочки, вставили стёкла.

И в застеклённые окна в подъезд тут же устремились лучи солнца. А профессор ботаники Иван Спиридонович Репкин даже приехал на поливальной машине, и с её помощью дом, наконец, умылся… И – засиял!

И конечно же все при этом пели уже совсем и не грустную, а очень даже весёлую песню про Дом, и про день рожденья, и про хорошее настроение, для которого, оказывается, надо совсем не так много. А похорошевший, развеселившийся и расхрабрившийся дом даже исполнил, к общему удовольствию, соло в этой славной песенке.

«Как прекрасно, когда в день рождения ты не грязный и не плаксивый, а испытываешь наслаждение, оттого, что чистый и красивый!» – вот такое соло он исполнил.

Последней, к слову говоря, закрасили надпись «МНЕ 10 ЛЕТ!». (Надо ли говорить, как покраснел при этом Димка!)

И наверное, никто бы не обратил внимания, если бы Антошка не заметил и не показал Юле, а она, в свою очередь, всем остальным на… многочисленное семейство мышей. С чемоданами, свёртками и другими пожитками они длинным караваном потянулись из дома, совершенно игнорируя общее веселье.

– Поищем другое местечко! – заявил папа-мышь маме-мыши. – Здесь стало что-то слишком чисто! Тьфу!

И они гордо удалились, ознаменовав тем самым.

КОНЕЦ ЭТОЙ МАЛЕНЬКОЙ ИСТОРИИ

 

Свадьба

Городок, в котором происходила наша история, был небольшой, чудесный. Дома утопали в зелени, а прямо посреди города протекала речка, разделявшая его на две половины. На левом берегу речки находился дом бургомистра Карла, о чём и сообщала вывеска на двери: «Бургомистр КАРЛ».

У бургомистра Карла было две дочки – одна, уже вполне взрослая, Эльза, и вторая, ещё подрос ток, Тина. Дочек Карл воспитывал один, жена у него давно умерла, о чём свидетельствовал её портрет на стенке столовой. Надо заметить, что дочки очень отличались по своему характеру.

Старшая, Эльза, была ужасно застенчива. Ей на самом деле давно пора было замуж, но из-за этой её невероятной застенчивости ей, похоже, было суждено навсегда остаться старой девой. Женихи, пытаясь выдавить из робкой и молчаливой Эльзы хоть слово, в конце концов решали, что она просто дура набитая, махали на неё рукой и исчезали.

Зато младшая, Тина, была полной противоположностью своей сестре: решительная, озорная, изобретательная – как говорится, чертёнок в юбке.

Это было видно и сейчас, когда семья завтракала.

– Эльза, – сказал бургомистр, – ну, почему бы тебе не пойти погулять? – поинтересовался бургомистр. – Сегодня чудесная погода. Сколько можно сидеть одной? Неужели тебе не хочется с кем-нибудь поболтать?

Эльза тут же зарделась.

– Я бы лучше занялась вышиванием, отец! – еле выдавила из себя она.

– Так ты никогда жениха не найдёшь! – тут же заявила Тина.

– Тина! – осадил её бургомистр.

– А что, разве не так? – повела плечиком Тина. – Все эти женихи не могут из неё ни одного слова выдавить, поэтому думают, что она дура набитая, и исчезают.

Эльза всхлипнула.

– Была бы жива мама, – воскликнула она, показывая на портрет, – она бы вам ни за что не позволила так надо мной издеваться!

С этими словами она выскочила из-за стола и с рыданиями убежала.

Карл вздохнул.

Тина пожала плечами.

– Невозможный характер! – посетовал Карл. – Прямо молчунья какая-то! Ох!

– Ты, папа, сам не разговариваешь с Кларой много лет, хотя вы вместе учились! – едко заметила Тина. – И никто не знает почему.

– Это не твоего ума дело! – осадил её Карл. – И потом она тоже со мной не разговаривает!

А на другой стороне речки стоял дом городского судьи Феликса. Правда, самого судьи уже не было на свете. Только на стене в столовой висел его портрет в траурной рамке. Теперь семейство состояло из немолодой вдовы Клары и двух её сыновей.

Причём у сыновей этих была практически та же разница в возрасте и в характерах, что и в первом случае. Старший – доброжелательный Сигизмунд – отличался удивительной деликатностью, при этом постоянно краснел и смущался, поскольку любил поесть и необычайно переживал из-за своей несколько располневшей фигуры. Младший же брат, Петер, был отъявленным шалопаем, он и двух минут не мог усидеть на месте.

Все трое сейчас тоже сидели за столом и заканчивали завтрак.

– Фрау Клара, можно подавать сладкое? – спросила горничная.

– Несите, – склонила голову Клара.

Сигизмунд тут же оживился, потёр ручки.

– Сладкое! – обрадовался он. – А что на сладкое?

– Сигизмунд! – одёрнула его Клара. – Держи себя в руках. Если ты будешь есть столько сладкого, ты никогда не женишься. А тебе уже давно пора об этом подумать!

Сигизмунд насупился и покраснел.

– И детей у тебя не будет! – ехидно прошептал ему Петер. – Не с кем будет играть!

– Петер! – строго подняла бровь Клара. – Не приставай к брату! И вообще, – всхлипнула она, – если Феликса больше нет с нами, это не значит, что можно вести себя как угодно!

В это время горничная внесла сладкое – торт со взбитыми сливками, – и всё внимание обоих братьев переключилось на него.

Позже оба семейства отправились в церковь. Они встретились на городской площади. Карл и Клара сделали вид, что незнакомы, и, хотя и шли рядом, даже не взглянули друг на друга.

Сигизмунд неловко поклонился Эльзе, и она ответила на этот поклон небольшим реверансом, от чего оба они покраснели и, засмущавшись, отвернулись.

Зато Петер и Тина очень обрадовались друг другу.

– Привет! – просиял Петер.

– Привет! – улыбнулась Тина.

И, рука об руку, они пошли в церковь вслед за старшими.

Как-то Петер и Тина играли на чердаке дома судьи. Они изображали из себя пиратов.

– Я буду пират по имени Одноглазый Джо! – объявил Петер, напяливая на себя чёрную повязку.

– А я буду пиратка Мэри! – завопила от восторга Тина. – Слушай, почему нам не разрешают играть вместе?

– Не знаю, – пожал плечами Петер. – Родители какие-то странные. Если узнают, нам ужасно влетит! Ой, что это здесь? Смотри!

Так они обнаружили старый сундук. А в том сундуке оказались пожелтевшие от времени документы.

– Это… жалобы! – удивлённо сказала Тина, рассмотрев документы.

– Что? – удивился Петер.

– Да, да, жалобы, представь себе! Это наши с тобой бабушки и дедушки жалуются в суд.

– И на что ж они жалуются? – спросил Петер, который, в отличие от Тины, не любил читать.

– Вот в этом письме Карл обвиняется в том, что украл у своей одноклассницы Клары какие-то кораллы! – поразилась Тина. – А в этом Кларе ставится в вину, что она у Карла украла музыкальный инструмент, на котором он учился музыке.

– Какой такой инструмент? – удивился Петер. – Ничего моя мама ни у кого не крала! Что она могла украсть?

– Кларнет! – Тина ошеломлённо посмотрела на своего друга. – Вот, оказывается, в чём было дело!

– Значит, вот оно что! – Петер выхватил у Тины из рук старую жалобу. – Карл у Клары украл кораллы…

– А Клара у Карла украла кларнет! – подхватила Тина.

– Поэтому родители столько лет и не общаются между собой! – Петер от возмущения даже сдёрнул чёрную повязку. – Какая глупость! Нам надо это исправить! Только как?

Он задумался.

– Я знаю как! – вскричала Тина. – Нам надо породниться! Тогда нам никто не помешает играть вместе столько, сколько мы захотим.

– И родителям придётся начать разговаривать друг с другом, – подхватил Петер, – ведь они станут близкими родственниками! Только как мы это сделаем?

– Очень просто! – улыбнулась Тина. – Для этого нам надо поженить Сигизмунда и Эльзу!

И самое интересное, что им это удалось! Однажды Сигизмунд получил записку, в которой было написано: «Жду вас в парке на скамейке под дубом в пять часов. Эльза». Сигизмунд безумно заволновался и стал дрожащими руками повязывать галстук.

Примерно такого же содержания послание получила и Эльза. Оно гласило: «Мне необходимо кое-что вам сказать. Я сделаю это в парке на скамейке под дубом в пять часов. Приходите. Сигизмунд».

Эльза безумно покраснела и поспешила в парк.

– Я пойду погуляю, папа! – сказала она удивлённому Карлу, который сидел в гостиной и играл на кларнете.

Вот так Сигизмунд и Эльза оказались на скамейке в городском парке. Они молча сидели, зардевшись от смущения и боясь произнести хоть слово.

А Петер и Тина прятались неподалёку в кустах.

– Я! – зашептал из кустов Петер.

– Я… – машинально повторил за ним Сигизмунд.

– Что? – встрепенулась Эльза.

– Вас! – продолжал суфлировать Петер.

– Вас! – послушно повторил Сигизмунд.

– Меня? – удивилась Эльза.

– Люблю! – хихикнув, выпалил Петер.

– Лю-блю! – еле выговорил Сигизмунд и стал красный как помидор.

– Ой! – испугалась Эльза.

– И я вас! – подсказала ей из кустов Тина.

– И я вас! – робко произнесла Эльза и, в свою очередь, залилась краской.

– Меня? – поразился Сигизмунд.

И неожиданно для себя самого улыбнулся во весь рот.

Петер и Тина выглянули из кустов и переглянулись.

И вот, в самый разгар весны, когда всё вокруг расцветало, а соловьи сходили с ума от радости и пели свои восторженные песни, в городе играли свадьбу.

Сигизмунд и Эльза торжественно, под общие восторженные крики, вышли из церкви, а на городской площади уже стоял длинный, накрытый всякими яствами свадебный стол.

– Твои кораллы, – объяснил Карл Кларе, сидя с ней рядом и любуясь женихом и невестой, сидящими во главе стола, – стащила кошка. А я их у неё отобрал, чтобы потом тебе вернуть. А все решили, что это я их украл. А я был гордый и не хотел ничего говорить.

– А твой кларнет, – призналась Клара, – у тебя похитил соседский мальчишка, Герберт. Он был в меня влюблён и притащил мне твой кларнет в качестве подарка. И просил его не выдавать. Вот я и молчала. Я хочу, Карл, чтобы ты взял эти кораллы от меня в подарок. И забудем об этой истории.

Она сняла с себя ожерелье из кораллов и под аплодисменты гостей надела его на Карла.

– И у меня для тебя есть подарок, – просиял Карл и достал футляр, в котором лежал – что бы вы думали? – ну, конечно, кларнет.

– Сыграй! – попросила Клара.

И Карл заиграл замечательную мелодию.

Петер и Тина весело переглянулись и подмигнули друг другу.

А Сигизмунд и Эльза отправились в свадебное путешествие на воздушном шаре. Они летели над городом, держались за руки и были настолько счастливы, что даже поцеловались. Разумеется, сильно покраснев при этом.

КОНЕЦ