Жила Маринка с мамой и папой в небольшой чистенькой комнате. Там стояла кровать с блестящими металлическими шарами, диван, шкаф с зеркалом, стол и стулья. Обои были голубые в розовых букетах; над столом свешивался розовый абажур. На столе стояли неживые розовые цветы. На кровати возвышалась целая пирамида подушек, да ещё во всю длину кровати стоймя стояли одна за другой пухлые беленькие подушечки. На них были вышиты мамой розы, почему-то похожие на розовый мармелад, и большеглазые кудрявые красавицу.

Диван, на котором спала Маринка, днём тоже украшался десятком таких подушечек.

Когда к Маринке приходили девочки и садились на диван, аккуратненькие, взбитые подушечки морщились, вышитые на них красавицы тоже морщились и становились уродками. Маринкина мама сразу подходила и поправляла подушечки. А девочки смущались. Они пересаживались на самый краешек дивана или совсем вставали.

Из-за этих подушечек девочки не любили ходить к Маринке.

Папа тоже недолюбливал эти подушечки. Когда он приходил с работы особенно усталый и хотел отдохнуть на диване, он тихо просил Маринку:

— Убери-ка их совсем. Ну их.

Маме он так никогда не говорил, чтобы её не обижать. Это Маринка отлично знала. Папа никогда не обижал маму, а она всё равно обижалась.

Стоило зайти дяде Серёже и поговорить с папой про дела на стройке, — мама обиженно поджимала губы, зачем-то поправляла волосы, и без того уложенные завиток к завитку, потом говорила:

— Беседуете, будто меня тут и нет. Конечно, что я, простая домохозяйка, в кирпичных делах понимаю!

Папа смущался:

— Что ты, Клава?

А дядя Серёжа умолкал.

Маринка видела, что всем не по себе, и замечала, что дядя Серёжа посидит для виду ещё несколько минут и потом так стремительно уходит, как будто убегает.

Постепенно он совсем перестал у них бывать. И тогда папа, почти каждый день, начал заходить к нему.

Как-то папа сказал, что придёт с работы поздно, потому что будет собрание.

— Знаем мы это собрание, — сказала вечером Маринке мама. — Наверно, у Кудрявцевых сидит.

Маринка обиделась за папу:

— Не сидит! Нет его там!

— Вот поди и посмотри.

— Не пойду!

— Иди, Мариночка. Не мучай хоть ты меня, — попросила мама и заплакала. — Только не говори, что я послала. Просто так иди, к Лёве за книжкой. Есть же у него такие книжки, каких у тебя нет.

Что было делать Маринке?

Пожалеть маму и пойти?

А если стыдно проверять папу? И не хочешь врать, что пришла за книжкой?

Вероятно, кто-нибудь из вас, на месте Маринки, упёрся бы и ни за что не пошёл.

А Маринка пошла.

Она поднялась с третьего этажа на пятый и позвонила.

Открыла соседка Кудрявцевых. Маринка забыла поблагодарить, забыла постучать в дверь комнаты. Так без стука и вошла.

У Кудрявцевых комната была не больше, чем у Шевелёвых, но в ней было просторнее. Диван стоял в точности такой же. В один день покупали. Три пёстрые подушки лежали на нём для того, чтобы их подкладывать под голову или плечо, и не было на них вышитых красавиц, которые морщились.

На этом диване сидели все Кудрявцевы: дядя Серёжа, тётя Наташа, Лёва. И, главное, — папа Маринки.

Он сидел отдыхая, во всю длину вытянув ноги, и показался Маринке ещё больше и шире, чем всегда. Ей показалось, что сидеть папе как-то особенно удобно, особенно хорошо.

От этого Маринке стало ещё обиднее. Она стояла на пороге, никем не замеченная, и не знала, что делать.

А все были оживлённые, весёлые. Дядя Серёжа комично показывал тёте Наташе, кто как выступал у них на собрании, и про одного с уважением сказал:

— Никогда не подведёт. Мировой товарищ!

Лёва положил руку дяде Серёже на колено и начал выпытывать:

— Если настоящие товарищи, так считается, нельзя друг друга обгонять?

Дядя Серёжа засмеялся.

— Вот голова! По-честному обгоняй, пожалуйста. Я, например, сплю и во сне вижу, как Михаила Шевелёва обгоняю. Он в день уложит тысячу двести кирпичей — я тысячу триста. Он тысячу триста — я тысячу четыреста! А проснусь, мама не той кашей накормит и…

— Ой, скорей кормить! — спохватилась тётя Наташа и захлопотала у буфета. — Ну и денёк! У меня на заводе горячка, поесть не успела. А у вас, оказывается, вот до каких пор собрание! Лёвушка, скорей поди поставь вскипятить воду для макарон.

Лёва сказал:

— Сейчас!

А сам ни с места, и опять своё:

— Ну если совсем, папа, по-серьёзному, так ты ведь только захоти — мог бы дядю Мишу обогнать?

Дядя Серёжа рассердился:

— Стоишь ты каждый день задрав голову, смотришь, а толку что? Не родился ещё каменщик, который эту личность обгонит!

И он ткнул Маринкиного папу в плечо.

— Вот тебе! — крикнула Лёве Маринка.

Все обернулись. Тётя Наташа приветливо ей кивнула:

— Здравствуй, Маринка! Давно тебя не видела. А почему ты не входишь? Не здороваешься?

— Потому что пусть идёт домой! — сказала Маринка.

Она совсем забыла, что ей надо было спросить про книжку, и бросилась вон из комнаты.

Папа нагнал Маринку этажом ниже. Они шагали рядом со ступеньки на ступеньку и молчали.

Когда спустились до своей площадки, папа спросил:

— Мама послала?

— Вовсе не мама! Я сама пришла. Взяла и сама пришла. Нельзя мне, что ли?

— Сама — это хорошо.

Маринка обрадовалась, что папа поверил и что он доволен. Но, как только они пришли домой, мама спросила:

— Ты где, Мариночка, с папой встретилась? Ты ж поднималась к Кудрявцевым за книжкой, а он был на собрании?

Маринка сказала:

— И был на собрании!

Она хотела сделать для папы совсем хорошо и добавила:

— А у Кудрявцевых не был.

Потом она посмотрела на маму, на папу, и ей стало страшно. Она увидела, что мама ей не верит и папа тоже больше не верит.

И она не знала, что ещё сказать, чтобы скорее опять поверили. И как ей теперь быть?