Глава 1

Настроение у Кружкова было очень даже неплохое, когда на своей новенькой «Ладе» он выруливал на просторный, залитый ночными огнями проспект, намереваясь немедленно ехать домой. Даже легкие угрызения совести и страх наскочить на гаишника не могли сейчас перебороть ту эйфорию и чувство умиления, которые переполняли душу Кружкова.

Умиление было спровоцировано неожиданной встречей с бывшими сокурсниками по политеху, которых Кружков не видел уже лет восемь, а эйфория являлась следствием изрядной порции пива, с этими сокурсниками выпитого.

Столкнулись они нос к носу возле прилавка нового автомагазина, куда Кружков завернул просто так, без особой нужды — его машина бегала пока отлично и не требовала ремонта. Теперь-то Кружков догадывался, что судьба просто послала ему приятный сюрприз. Не загляни он в этот магазин, так, возможно, и еще восемь лет не увиделся бы ни с Гришкой Рогозиным, ни со Славкой Бортко. Судьба иногда подбрасывает сюрпризы, но она же и разводит нас в разные стороны — решительно и бесповоротно.

Они окончили институт в знаменательном восемьдесят пятом году, когда вся налаженная и устоявшаяся жизнь пошла наперекосяк. До этого момента будущее представлялось широкой накатанной дорогой: в кармане лежал диплом инженера; впереди ждала нескорая, но гарантированная карьера; надежное место на военном заводе, так называемом «почтовом ящике», найденное, разумеется, по блату; небольшая, но стабильная зарплата. Кружков до сих пор помнил, с каким энтузиазмом и воодушевлением отмечали они выпускной — дали, как говорится, шороху.

Но потом наступили суровые будни. В стране все перевернулось вверх дном. О стабильности и гарантиях можно было только мечтать. Каждый должен был сам позаботиться о себе, если хотел выжить. «Почтовые ящики» вдруг стали никому не нужны. Инженерам никто не хотел платить зарплату. Вчерашние выпускники — кто посмелее и поэнергичнее — ринулись в опасное море бизнеса. Что с кем сталось через десять лет — об этом Кружков даже не задумывался. Своих забот был полон рот.

Ему самому, можно сказать, повезло. После нескольких лет мытарств по случайным и непрестижным работам Кружкову удалось устроиться в одну торговую фирму. С тех пор дела его пошли на лад — можно сказать, он нашел свое место в жизни. Разобравшись в секретах торгового бизнеса, Кружков сумел вырасти в своей фирме до начальника отдела, поменял старую двухкомнатную квартиру на трехкомнатную в престижном районе и, наконец, обзавелся машиной — о лучшей карьере и мечтать было нельзя.

О друзьях, с которыми заканчивал институт, Кружков вспоминал все реже и реже. Пути их не пересекались: у Кружкова создавалось впечатление, что все сокурсники давно покинули родной город и он остался здесь один.

Поэтому встреча в автомагазине явилась для него полной неожиданностью. Он был застигнут врасплох и оказался не способен повлиять на дальнейшие события. Всю инициативу захватил в свои руки Гришка Рогозин, балагур и весельчак. Он заматерел, прибавил лишних килограммов двадцать весу, но повадки у него остались все те же. Не позволив Кружкову даже рта раскрыть, он тут же организовал что-то вроде встречи выпускников со всеми вытекающими последствиями.

Правда, пили они только пиво, но зато его было вдоволь. Дело происходило в большом, прекрасно оборудованном гараже Рогозина, куда они отправились после магазина. Гришка, оказывается, жил в Ленинском районе, в огромном подковообразном доме, и здесь же, в пяти минутах езды, располагался его гараж, построенный в непосредственной близости от котельной — так что, кажется, от котельной и отапливался.

Кружков подозревал, что Рогозин вполне мог отсиживаться в таком гараже во время семейных конфликтов. Правда, о семейной жизни они говорили мало, все больше вспоминая веселые студенческие деньки и товарищей, разлетевшихся по белу свету.

Они болтали, перебивая друг друга, хохоча и подогревая себя пивом. Глядя на раскрасневшиеся, неуловимо изменившиеся лица приятелей, отпуская немудреные шутки, Кружков снова на короткое время почувствовал себя студентом, молодым и полным надежд. Ему было очень весело.

Правда, отхлебывая из бутылки пенящееся пиво, хлопая по плечам друзей и предаваясь воспоминаниям, Кружков испытывал то и дело немного странное ощущение «дежа вю» — будто все это он где-то видел: запотевшие пивные бутылки, мордастых обнимающихся мужиков и белозубые улыбки. Не хватало только назидательного голоса за кадром: «Надо чаще встречаться!»

Постепенно из разговоров выяснилось, что Гришка Рогозин преуспел в этой жизни даже больше Кружкова: у него была маленькая, но своя посредническая контора. Что-то связанное с цветными металлами. Славка Бортко, имевший исключительные математические способности, был при нем кем-то вроде бухгалтера. Когда веселье достигло наивысшего градуса, Рогозин даже предложил Кружкову бросить свою фирму и переходить к нему. «Через год на «Мерседесе» ездить будешь!» — уверенно заявил он.

Кружков, несмотря на легкое опьянение и владевшие им сентиментальные чувства, повел себя осторожно, обещая подумать. В принципе, он не склонен был к авантюрам, поэтому слова Рогозина не воспринял слишком всерьез, тем более что сам Гришка ездил отнюдь не на «Мерседесе».

Тем не менее визитную карточку приятеля он с благодарностью сунул в свой бумажник и выразил надежду, что следующий раз они встретятся не через восемь лет, а гораздо раньше.

За приятными воспоминаниями время летит необыкновенно быстро, и, когда друзья решили, что пора расставаться, на улице уже была поздняя ночь. Все трое были слегка смущены: впереди всем троим предстояло еще объясняться с женами, а ведь известно, как низко ценят жены мужскую дружбу.

Кружкова вдобавок беспокоило, как он доберется до дому. Чувствовал он себя нормально, машиной вполне мог управлять, да и движение на улицах было не то что днем, но встреча с милицейским патрулем могла закончиться весьма плачевно, и это портило Кружкову все впечатление.

«Тебя учить, что ли, надо?» — покровительственно произнес Рогозин, выслушав сетования приятеля, и небрежно сунул в его нагрудный карман хрустящую сторублевку: «Вложишь в права этот документ — и никакой инспектор не страшен! Главное, не сбей по дороге старушку и будь вежлив!» Кружков хотел было от сотни отказаться, но Рогозин настоял, давая понять, что для него это сущая мелочь, и Кружков, у которого в карманах к тому времени было пусто, оставил деньги у себя.

Потом они долго жали друг другу руки и опять хлопали друг друга по плечам, клятвенно обещая в скором времени встретиться, и наконец расстались, Рогозин запер гараж, и они с Бортко отправились по домам пешком, а Кружков с легким сердцем завел свою «Ладу» и покатил в центр города.

Жизнь на улицах замирала, даже бдительные инспектора отправились уже отдыхать, и Кружков без помех гнал машину по широкому проспекту, уверенно крутя баранку и вновь переживая в душе самые яркие моменты трогательной встречи с однокашниками. Чувствовал он себя прекрасно.

А потом начались неприятности. Сначала Кружков машинально не туда свернул. Вместо того чтобы ехать по мосту, перекинутому через железнодорожные пути, он повернул направо и поехал за вокзал, туда, где находился автомагазин — тот самый, где он встретил приятелей. Наверное, сыграл свою роль стереотип, засевший в мозгу Кружкова, — все его мысли сейчас так или иначе вертелись вокруг этого магазина, да вдобавок хмель притупил реакцию. Проехав метров двести, Кружков все-таки сообразил, что забрался не туда, но разворачиваться не стал, решив, что свернет в город дальше, миновав небольшой туннель, соединявший завокзальный район с остальным миром.

Но прежде нужно было проехать еще несколько кварталов и возле аккумуляторного завода повернуть налево, к железной дороге. Задача совсем не сложная даже для водителя, голова которого затуманена сантиментами и пивными парами. Ночные светофоры призывно мигали желтым глазом, в лучах фар ровной лентой раскручивался асфальт, и впереди не было никаких препятствий. Но тут пиво сыграло с Кружковым злую шутку. Собственно, он уже давно начал испытывать некоторое беспокойство, связанное с чрезмерным поступлением жидкости в организм, но рассчитывал дотерпеть до дома. Однако, подъезжая к заводу аккумуляторов, Кружков понял, что до теплого туалета не дотянет. Нужно было решать проблему немедленно.

Кружков был человеком культурным и даже, пожалуй, стеснительным. Справлять нужду на большой дороге, на виду у всех, его нельзя было заставить даже под пистолетом. И то, сколько свидетелей вокруг, не имело никакого значения. Знай Кружков, что за ним наблюдает хоть один человек, уже одно это заставило бы его сгорать от стыда. Поэтому он решил свернуть в какой-нибудь переулок и подыскать местечко поукромнее. Так вот и получилось, что возле завода Кружков свернул не налево, а направо и оказался на какой-то темной улочке, названия которой он даже не знал.

И здесь ему не сразу удалось остановиться — сначала навстречу попалась какая-то загулявшая компания, потом слева возник ярко освещенный двор заводской медсанчасти — и во дворе происходило какое-то движение, потом еще что-то, пока наконец Кружков не заехал в совсем темный угол, поросший густым кустарником. Асфальт здесь уже кончался, дальше улица превращалась в сплошные кочки и колдобины, тянувшиеся в гору мимо спящих одноэтажных домов с палисадниками. Кружков, поставив машину на обочине, вылез наружу и, воровато оглядываясь, побежал в кусты.

Сделав свое дело, он воспрял духом и, облегченно вздохнув, благодушно огляделся по сторонам. Погруженная во тьму улица была тиха и пустынна. В черном небе сияли крупные звезды. Внизу слышался характерный шум железной дороги и горели огни прожекторов. Чуть в стороне светились отдельные окна в здании медсанчасти.

Неожиданно до Кружкова донесся слабый стон. Вздрогнув, он замер и настороженно прислушался. Через некоторое время стон повторился, а потом слабый женский голос пробормотал: «Помогите!»

Кожа на спине Кружкова покрылась мурашками, а хмель моментально улетучился из головы. Перепуганный не на шутку, он неуверенно шагнул в ту сторону, откуда доносился голос.

В стороне от обочины под запыленным кустом акации на земле лежала женщина. Было слишком темно, и, даже присев на корточки, Кружков не смог рассмотреть ее лица. Он только смутно различил безвольно раскинувшееся рыхлое тело и бледное пятно, пересеченное упавшей прядью волос.

«Пьяная?» — мелькнуло в голове у Кружкова, но голос женщины, звучавший слабо и жалобно, принадлежал тем не менее абсолютно трезвому человеку. «Помогите! — пробормотала она снова. — Я умираю». Кружков боязливо дотронулся до теплого мягкого плеча и почему-то шепотом спросил:

— Что с вами случилось?

Неожиданно он почувствовал, что пальцы его стали мокрыми и липкими. Он поднес ладонь почти к самым глазам и увидел, что она испачкана чем-то темным. Ему сделалось нехорошо.

Неуклюже обтирая ладонь о траву, Кружков попятился назад — как и сидел, на корточках. Только споткнувшись о камень и едва не упав, он сообразил подняться на ноги и опрометью бросился к машине. Дрожащими руками он завел мотор и развернул «Ладу» так, чтобы свет фар падал прямо на то место, где лежала женщина. Потом, открыв предусмотрительно дверь, Кружков опять приблизился к пострадавшей.

Теперь он мог рассмотреть ее как следует. Женщина лежала на правом боку, неестественно прогнувшись и бессильно уткнувшись лицом в траву. Ее лицо, руки и ноги, едва прикрытые задравшейся юбкой, были испачканы кровью. Бледное лицо было искажено страданием, и трудно было сказать, сколько женщине лет, — но, судя по расплывшейся фигуре и морщинам на шее, она была не первой молодости. Рядом валялась сумочка на длинном ремешке.

Кружков опять наклонился к раненой и попытался узнать, что произошло. С огромным трудом женщина проговорила сквозь зубы: «Машина…» — и закрыла глаза. Кружков растерялся. Он лихорадочно начал припоминать, что следует делать в подобных случаях. В голову ничего не приходило, кроме элементарной мысли, что женщину нужно срочно доставить в больницу. Однако от волнения Кружков никак не мог вспомнить, где находится ближайшая больница.

Наконец он решил, что вспомнит это по дороге, а пока нужно погрузить женщину в машину. Сумочка под ногами мешала ему, и Кружков отнес ее в машину и бросил на переднее сиденье.

Потом он попытался поднять пострадавшую, ухватив ее под мышки, но женщина отреагировала таким воплем боли, что Кружков сразу же отказался от своих намерений, тем более что сразу понял — такую тяжесть ему в одиночку не осилить.

Ему показалось, что женщина умирает. На самом деле она просто потеряла сознание, но Кружков об этом не догадывался и пришел в ужас. Он впервые в жизни так близко сталкивался со смертью, и ему сделалось страшно и жутко.

Он вскочил на ноги и начал панически озираться, надеясь увидеть где-нибудь хоть одну живую душу, которая могла бы поддержать его в эту трудную минуту. Но глухая улочка будто вымерла, а железная дорога и вокзал, где сейчас было полно народу, находились слишком далеко.

Неожиданно взгляд Кружкова упал на освещенный фонарями двор медсанчасти. Хлопнув себя по лбу, Кружков уничтожающе прошептал: «Идиот!» — и опять бросился к женщине.

Наклонившись над ней, но стараясь не всматриваться в страшноватые черты, Кружков наскоро проговорил: «Я сейчас! Я мигом! Потерпите еще чуть-чуть!» — проговорив это не столько для женщины, сколько для собственного успокоения, — и побежал к машине.

Прыгнув за руль, он развернулся и покатил вниз, пока не доехал до ворот медсанчасти. При этом он не переставал удивляться собственной тупости: больница была под самым его носом, а он об этом начисто забыл! С него бы сталось отвезти раненую на другой конец города, сумей он затащить ее на заднее сиденье!

Ворота больницы были закрыты, и Кружкову пришлось покинуть машину. Он вошел в калитку и бегом пересек гулкий пустынный двор. Найдя дверь с табличкой «Приемный покой», Кружков позвонил.

Ему долго не отпирали, и он начал уже нервничать, беспокойно оглядываясь на темневшие в отдалении заросли кустарника, за которыми лежала нуждающаяся в помощи женщина. Кружкову казалось, что он даже слышит ее стоны. Наконец загремели засовы, послышалось сердитое бормотание, и дверь распахнулась. Кружков увидел перед собой миловидную, но слегка заспанную девушку в белом халате. Наспех надетая белая шапочка сидела на ее пышных каштановых волосах чуть криво. Девушка смотрела на Кружкова сердито, но безо всякого страха.

— Вам чего, мужчина? — спросила она.

Кружков сбивчиво и не слишком понятно обрисовал ситуацию. Девушка закатила глаза к небу и сказала со вздохом:

— Господи, только этого еще не хватало! Дорожно-транспортное!.. Ну, давайте, где у вас больная?

— Женщина там, на дороге… — хмуро повторил Кружков. — Мне ее одному не поднять… И вообще, там, наверное, носилки нужны!

Теперь, когда ему было с кем разделить ответственность, он приободрился и даже начал сердиться на непонятливую медсестру, или кто она там.

— Носилки! — опять закатила глаза девушка. — И кто же будет таскать эти носилки — я, что ли? Ну ладно, проходите, объясните все Николаю Григорьевичу, пусть он решает…

Она повела Кружкова какими-то полутемными коридорами и вдруг, потянув носом, неодобрительно заметила:

— Вы, мужчина, выпивши, что ли? Наверное, это вы ее и сбили?

Вот тут уж Кружков испугался по-настоящему. До него наконец дошло, в какую двусмысленную ситуацию он попал. Ему смутно припомнилось, что дорожно-транспортное происшествие требует непременного присутствия милиции, и здесь уж при таком скоплении народа сотней не отделаться. Вполне можно остаться без прав, если не чего-нибудь похуже. Невольно Кружков посмотрел на свои руки — они были испачканы засохшей кровью.

— Что вы такое говорите? — испуганно запротестовал он. — Никого я не сбивал! С чего вы взяли?

Девушка не ответила и ввела Кружкова в небольшую освещенную комнату, где стояли письменный стол, несколько стульев и жесткая кушетка, покрытая белой простыней. За столом сидел крупный широкоплечий мужчина в белом халате, надетом, кажется, прямо на голое тело. Видны были мощная волосатая грудь и могучие руки, тоже покрытые до локтей густыми курчавыми волосами. Вероятно, это был дежурный врач.

Он курил и равнодушно разглядывал вошедших. На его усталом грубоватом лице не отражалось абсолютно никаких эмоций.

— Николай Григорьевич! — бойко отрапортовала девушка. — Вот этот мужчина сбил где-то тут женщину. Что будем делать?

Врач вынул изо рта сигарету и внушительно произнес:

— Женщине, безусловно, будем оказывать помощь. Мужчину передадим властям… Где пострадавшая?

— Послушайте! — волнуясь, заговорил Кружков. — Никого я не сбивал! Я ехал мимо, остановился… В общем, я тут ни при чем, понимаете? А женщина лежит на дороге, там, где я ее нашел, ее как-то нужно сюда доставить. Одному мне не справиться. У вас есть санитарная машина?

— Ночью у нас нет санитарной машины, — заявил врач. — Мы не «Скорая». Но ведь у вас есть, кажется, машина?

Кружков молча кивнул. Врач тоже кивнул, раздавил в пепельнице окурок и распорядился:

— Анечка, золотко, разбуди Аллу Петровну и скажи, пусть готовит операционную! А ты открой нам ворота, каталочку и, пожалуй, позвони ноль-два… Хотя нет, сначала посмотрим, что там такое… — Он посмотрел на Кружкова и строго сказал: — Ну что, пойдемте?

— Да, конечно, — пробормотал Кружков, настроение которого становилось с каждой минутой все хуже.

Все дальнейшее вспоминалось ему точно в тумане. На машине они доехали с врачом до места происшествия, перенесли женщину на заднее сиденье и вернулись обратно. Ворота были уже открыты, и они беспрепятственно доехали до приемного отделения, где женщину положили на каталку и куда-то увезли.

Кружков испытывал огромное желание удрать, но врожденная порядочность не позволила ему этого сделать, да и окончательно проснувшаяся Аня взяла его в оборот. Усадив Кружкова на покрытой простыней кушетке, она устроила ему настоящий допрос, потому что ей нужно было заполнить паспортную часть истории болезни.

Кружков ничего о сбитой женщине не знал, а о дамской сумочке, которая валялась где-то в машине, начисто забыл, поэтому допрос был настоящим мучением для обоих. Николай Григорьевич больше не показывался, зато неожиданно приехала милиция, и тут Кружкову пришлось уже совсем туго.

Он так неуверенно и неубедительно объяснял причины, приведшие его ночью в этот район города, что ему самому сделалось противно. Работник ГИБДД, снимавший показания, то и дело сокрушенно покачивал головой. Когда же проба на алкоголь, взятая у Кружкова, показала положительный результат, он понял, что его дела совсем плохи.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы милиционеры не решили дождаться врача. Даже поверхностный осмотр кружковской «Лады» не убедил их. Хотя на капоте машины не обнаружилось никаких подозрительных следов, стражи порядка стали разговаривать с Кружковым все суше и даже намекали, что ночевать дома ему уже не придется.

А потом случилось то, что измученный Кружков принял сгоряча за чудо. Появился усталый после операции Николай Григорьевич и, равнодушно поздоровавшись с представителями закона, расположился в жестком кресле со стаканом крепкого чая в одной руке и с сигаретой — в другой.

— Перелом левой бедренной кости, — ни к кому не обращаясь, сообщил он. — Перелом правого запястья, вывих правого плечевого сустава… Плюс три-четыре ребра. Естественно, множественные ссадины и ушибы… Сотрясение головного мозга… Перед операцией потерпевшая мне сказала, что ее сбил грузовик… Наверное, это вас интересует, правда? А поскольку вишневая «Лада» товарища, — тут он сделал плавный жест сигаретой в сторону Кружкова, — на грузовик явно не тянет, он здесь, скорее всего, ни при чем…

Кружков тут же преисполнился к этому суровому человеку огромной признательностью, ему захотелось броситься на волосатую грудь и расцеловать ее владельца. Но милиция отнеслась к заявлению врача без энтузиазма.

— Это мы еще выясним, — пообещал старший лейтенант, который был, очевидно, за главного, — кто при чем… А как состояние пострадавшей? Она… будет жить?

— Полагаю, что да, — веско ответил Николай Григорьевич. — Конечно, возраст… шок… Но характер повреждений позволяет надеяться на благополучный исход. Хотя лечение займет довольно продолжительный период времени…

— Ну что ж, лечите, доктор! — разрешил старший лейтенант, поднимаясь. — А мы, пожалуй, пойдем. Нужно еще взглянуть на место происшествия. Вот гражданин Кружков нас проводит… Если, конечно, он в состоянии… — милиционер скептически оглядел понурую фигуру Кружкова.

— Я в состоянии! — угрюмо сообщил Кружков, у которого, и правда, кроме запаха никаких последствий от пирушки уже не сохранилось.

— Тогда вперед! — распорядился старлей.

 

Глава 2

— И что же было дальше? — сочувственно спросила я у Кружкова.

Его исповедь я слушала в редакции у себя в кабинете. В окно светило утреннее солнце, и его лучи падали Кружкову на лицо, отчего он болезненно щурился, но упорно не желал пересесть на другое место.

Выглядел Кружков неважно — был он весь серый и какой-то помятый. Вокруг глаз темнели круги. Вряд ли пиво было тому причиной, просто он всю ночь не спал, нервничал да, как я подозреваю, имел крупный разговор со своей супругой.

Людмилу Кружкову я знала с детских лет, она доводилась мне дальней родственницей, и характер у нее был почти нордический. Она не прощала мужу даже небольших ошибок — представляю, что творилось, когда Людмила узнала о ночных приключениях супруга. Мне стало жалко Кружкова почти до слез.

— А что дальше? — уныло сказал он. — Ну, посмотрели они там… Ничего не нашли, естественно… Отобрали у меня права, а машину отогнали на штрафную площадку… Хорошо еще, старлей сжалился, подбросил меня до дома… Ну а что Людмила вытворяла — наверное, сама догадываешься… — он безнадежно махнул рукой.

Я догадывалась. Только мне никак не удавалось понять, зачем Кружков явился ко мне, вместо того чтобы идти на работу.

— На работу я позвонил, — сказал Кружков, словно угадав мои мысли. — Сказал, что заболел… Не говорить же, что всю ночь объяснялся с милицией!

— И все-таки, Никита, — осторожно начала я. — Никак я не пойму, почему ты решил все это мне выложить?.. Конечно, мы не чужие, и я тебе от души сочувствую, но, думаю, заявился ты неспроста, верно ведь? Надеешься, что я помогу тебе вернуть права?

— Ну что ты, Ольга! — испугался Кружков. — Я никогда бы не стал обращаться к тебе с подобной просьбой! Я же знаю, что с милицией у тебя отношения сложные.

Здесь он был абсолютно прав: газета «Свидетель», главным редактором которой я работаю, публикует материалы исключительно криминального характера. А где преступления, там и сыщики — иногда даже совсем наоборот. Поэтому «сложные отношения» — это еще мягко сказано. Отдельные представители закона меня терпеть не могут.

— Тогда что? — поинтересовалась я. — Может, ты стесняешься забрать машину со штрафной площадки?

— Да нет, уже забрал, — признался Кружков. — Я на ней все утро езжу. Правда, без прав, но что делать?..

— Ты с ума сошел, Никита! — укоризненно сказала я. — Мало тебе неприятностей!

— Нет, неприятностей хоть отбавляй! Людка рычит, как тигрица, за машину пришлось выложить кругленькую сумму, за права придется заплатить раз в десять больше, а мы недавно только диван новый купили, представляешь?

— Представляю, — сказала я. — Мягкий? Нужно будет как-нибудь заскочить к вам, посидеть на новом диване…

— Ага, заскакивай! — радостно подхватил Кружков. — Может, прямо сегодня заглянешь? Людку повидаешь…

— А-а, так ты меня в качестве громоотвода планируешь! — догадалась я.

— Да ты что! — замахал руками Кружков. — И в мыслях не было! Я от чистого сердца… Тем более что главная гроза уже разразилась, теперь так, отдаленные раскаты… Нет, у меня к тебе другая просьба…

— Любопытно, — заметила я. — Может, ты хочешь, чтобы я поместила в газете материал о ночном наезде? Но тогда придется предать гласности не вполне корректное твое поведение… Хотя, в итоге, ты совершил поступок безусловно благородный, не спорю.

— Ольга! — простонал Кружков. — Ты издеваешься, что ли? Какой благородный поступок? Какая газета? Вот где у меня сидит этот благородный поступок! — Он постучал ребром ладони по шее. — Гори он синим пламенем!

— Тогда я вообще ничего не понимаю! — недоуменно сказала я. — Чего же ты хочешь?

Взгляд Кружкова сделался заискивающим.

— Понимаешь, у меня к тебе ма-а-аленькая просьба! — просюсюкал он. — Малюсенькая! Ты можешь вернуть этой женщине ее сумочку?

— Какой женщине? — не сразу поняла я. — Какую сумочку?

— Ну этой, которая в больнице! — сказал Кружков. — Помнишь, я нашел рядом с ней сумочку? Помнишь? Ну вот, а я забыл — начисто! От испуга, наверное. Она под сиденье завалилась. Так и пролежала там всю ночь. Сегодня утром нашел, когда кровь в салоне оттирал.

— Вот здрасьте! — возмутилась я. — Ты нашел, а я возвращай! С какой стати?

— Ну, понимаешь… — замялся Кружков. — Не могу я больше их видеть… Ни ментов этих, ни врачей, никого, в общем. Стресс у меня, понимаешь? Кино есть такое — «На грани безумия» называется… Вот и я сейчас на этой грани. А ты женщина волевая, авторитетная — что тебе стоит?

— У меня, Никита, между прочим, свои дела есть, — напомнила я. — И потом, подумай, как я глупо буду выглядеть с этой сумкой! А если там что-то пропало? Меня спросят: где взяла, и что я скажу?

— Так и скажешь, что я тебе передал, — льстиво произнес Кружков. — Да ничего там не пропало, не бойся! Деньги на месте, документы, барахло все. Отдашь ее хозяйке… — Он отвел глаза в сторону и добавил: — А если она, не дай бог, померла — в милицию отнесешь.

— Еще лучше! — рассердилась я. — Ты пиво пил, а у меня похмелье? Ты представляешь, что ты говоришь? Не пойду я ни в какую милицию! У этой женщины наверняка есть родственники — нужно разыскать их и передать сумку. Только разбирайся с этим сам, пожалуйста. Мне некогда. А у тебя не стресс, голубчик, а элементарное безволие! Боишься, что тебе опять неприятные вопросы начнут задавать.

— Ну и боюсь! — согласился Кружков. — Тем более что я уже сегодня пытался вернуть сумку.

Я вопросительно на него уставилась.

— Ну да! — подтвердил Кружков. — Машину я забрал со стоянки рано утром. Потом поехал в гараж, мыть салон. Нашел сумку. Все вспомнил и решил сразу вернуть. Посмотрел в паспорте адрес и поехал туда. Думал, хозяйка не одна живет. Ан нет! Соседи сказали — одинокая.

— Одинокая — не одинокая, — вмешалась я, — какие-то родственники у нее должны быть.

— Возможно, — сказал Кружков. — Только соседи не знают. Говорят, замкнутый она человек. Ни к ней никто, ни она…

— Ничего себе — замкнутый, — заметила я. — Куда же она, замкнутая, в ночь поперлась? Да еще за вокзал, на гору! Туда и днем-то никто без нужды не ходит!

— Это все верно, — сказал Кружков. — Только по этому поводу у меня никаких сведений не было. Поэтому я дальше поехал по тому адресу, что в сумочке у нее нашел.

— Ты нашел у нее какой-то адрес? — удивилась я.

— Ага, — кивнул Кружков. — На листке бумаги. В кармашке лежал. Я его наизусть выучил: улица Леонова, дом семьдесят семь, квартира двадцать четыре.

— А фамилия? — спросила я.

— Какая фамилия?

— Ну, при адресе обычно присутствует фамилия, — сказала я.

— Не было никакой фамилии, — возразил Кружков. — То есть фамилия была — на почтовом ящике, в том доме на Леонова, я специально посмотрел. Григорович А. Л. Правда, в квартире никого не было, пришлось к соседям позвонить. Я думал, может, на работе этого Григоровича разыщу. Но оказалось, что эти Григоровичи рано утром на юг подались всей семьей. Вот такие дела.

— Остается вернуть сумочку хозяйке лично, — заключила я.

Кружков посмотрел на меня с надеждой. Я решительно замотала головой.

— Ну, Оленька! — взмолился Кружков. — Ну что тебе стоит! У тебя и права есть, и характер, авторитет… Заскочишь на минутку в больницу, и все дела! Ну, я тебя умоляю!

Я посмотрела в его тоскующие глаза и махнула рукой.

— Ладно, уговорил! Трус несчастный! Оставляй свою сумочку. Но, предупреждаю, если у меня возникнут с ней проблемы, я тебя найду!

Лицо Кружкова просияло. Он живо наклонился и поднял с пола стоявший там кейс. Положив его на колени, Кружков весело щелкнул замками и откинул крышку.

— Вот она. Все на месте — тютелька в тютельку! — заботливо объяснил он. — Я и бумажку с адресом обратно в кармашек сунул. Тебе ее только отдать из рук в руки — и все дела. Может, еще вознаграждение получишь! — с довольной улыбкой пошутил он.

— Гора с плеч? — ехидно спросила я.

Кружков покорно развел руками. Он действительно немного устал от неприятностей.

Выпроводив его, я занялась сумочкой. Вообще-то шарить в чужих вещах неприлично, но должна же я была знать, как зовут их хозяйку. Потрошить все сверху донизу я не собиралась.

Сумочка была довольно симпатичной, но порядком истрепанной. Сработанная где-то в далекой Турции, в полукустарной мастерской, она была сшита из тонкой непрочной кожи, которая мигом протирается на сгибах. Такая продукция быстро теряет товарный вид и вынуждает купившего ее горько пожалеть о выброшенных деньгах. Единственным утешением остается то, что это сравнительно небольшие деньги.

Я расстегнула застежку-«молнию» и произвела беглый осмотр содержимого. Ничего особенного: кошелек, помада, расческа, зеркальце — все как обычно. В кармашке позвякивали ключи от квартиры. Если бы у Кружкова хватило духу, он мог бы запросто оставить сумочку в квартире хозяйки. Он на это не решился и поступил, разумеется, совершенно правильно.

Отдельно лежал паспорт в упругой пластиковой обложке, на которой был вытеснен пышный имперский орел с двумя головами. Уголки у пластиковой обложки были отделаны тусклым желтым металлом.

Я раскрыла паспорт — он был старого образца, еще советский. Владелица, похоже, не торопилась его менять. Наверное, ей уже некуда было спешить — судя по дате рождения, женщине оставалось три года до пенсии.

С фотографии на меня смотрело сосредоточенное некрасивое лицо, слишком широкое и слишком скуластое для женщины. Короткие стриженые, выкрашенные до черноты волосы не делали это лицо симпатичным — скорее, наоборот. Но особенно неприятны были глаза — маленькие, подозрительные, слишком близко посаженные. Даже с фотографии они выглядывали так въедливо, что заставляли невольно поеживаться.

Мне подумалось, что хозяйка паспорта — из тех женщин, что с удовольствием затевают скандалы в общественном транспорте и на рынках, всегда и всюду доказывая свою правоту. Ничего удивительного, что она живет одна. Такие женщины обычно быстро отправляют мужа на погост — и хорошо, если только одного. Я начинала понимать нерешительность Кружкова.

Конечно, было немного стыдно так думать о женщине, которая сейчас, возможно, испытывала невыносимые муки, тем более что все это могло оказаться лишь плодом моей буйной фантазии, а незнакомка на самом деле является образцом женственности, душевным и безобидным существом.

Чтобы отвлечься от неудачной фотографии, я пролистала паспорт. Женщину звали Татьяной Михайловной, фамилия ее была Самойлова. Судя по документу, замужем она не была. Жила на улице Садовой, в доме номер двадцать четыре. Я мысленно представила, где этот дом находится, и невольно опять удивилась, что заставило Татьяну Михайловну тащиться ночью через весь город, да еще не в самый благополучный район.

Кружков упоминал о том, что в сумочке были какие-то деньги. Я не удержалась от любопытства и проверила кошелек. Деньги действительно имелись, но совсем небольшие — чуть больше пятидесяти рублей. Хотя, если бы речь шла об ограблении, забрали бы и их.

Сложив все вещи обратно, я закрыла сумочку и стала решать, что делать дальше. Мне совсем не хотелось начинать день с посещения больницы, но, зная свой характер, я понимала, что откладывать это посещение не имеет смысла, тем более что Кружкова я уже обнадежила. Лучше было разделаться с этим раз и навсегда.

В столе нашелся пустой пакет, я завернула в него чужую сумку и вышла из кабинета. В приемной моя секретарша Марина сосредоточенно трудилась за компьютером. По утробным электронным звукам, даже не глядя на экран, можно было догадаться, что речь идет об очередной компьютерной игре. Что поделаешь — лето, мертвый сезон. Даже криминалитет расслабляется на фоне летней жары, не желая поставлять свежий материал для нашей газеты.

— Мариночка, я убываю по личному делу, — сообщила я. — Вернусь в самом обозримом будущем. Если появятся посетители или громкие сенсации, пусть ждут.

— Принято к сведению! — отрапортовала Маринка и, крутанувшись на вращающемся кресле, с любопытством уставилась на меня. — Личные дела — это для женщины самое главное. А они какие личные? Очень личные или просто личные? — Подтекст вопроса был мне понятен. Очень личные дела были слабым местом Маринки. Она пришла к нам в редакцию совсем молоденькой и наивной выпускницей романо-германского отделения филфака с возвышенными и несколько книжными представлениями о любви и личной жизни. С тех пор утекло довольно много воды. Маринка превратилась в эффектную молодую женщину, чей опыт обогатился бесчисленными романами, по большей части неудачными. Причиной были все те же мечты о возвышенном, которые в Маринкином случае трансформировались в поиски идеального мужчины. Проблема эта стара как мир и неразрешима, как строительство вечного двигателя, но Маринка не отчаивалась и продолжала свои поиски.

Между нами установились по-настоящему дружеские отношения, и мы постоянно делились друг с другом подробностями личной жизни, хотя следует откровенно признать, с некоторых пор мне стало казаться, что на фоне Маринки у меня вовсе нет никакой личной жизни. Порой я чувствовала себя рядом с ней настоящей монашкой. Поэтому и сейчас мне ничего не оставалось, как признаться, что эти личные дела претендуют на звание таковых с большой натяжкой.

Маринка была заметно разочарована.

— Я-то думала, что здесь замешан мужчина! — с неудовольствием заметила она. — Так бы и сказала — просто дела.

— Мужчина здесь замешан безусловно, — возразила я. — Ты его только что видела. Но не в том смысле, который ты подразумеваешь. Он просто заварил небольшую кашу, которую вежливо попросил за него расхлебать. Поскольку он в некотором роде доводится мне родственником, пришлось любезно согласиться.

— Какая-то некрасивая история? — деловито осведомилась Маринка. — Речь идет о супружеской неверности?

— Скорее о наезде, — сказала я. — История действительно некрасивая, но к моему родственнику имеющая лишь косвенное отношение. В общем, я уезжаю, но ненадолго, — с этими словами я покинула редакцию.

Летнее утро уже было в самом разгаре. Я вела свою «Ладу» по залитым солнцем улицам и думала о чем угодно, только не о несчастной Татьяне Михайловне. Вдоль тротуаров на деревьях зеленела сочная листва, сверкали витрины магазинов, девушки в легких платьицах ели на ходу мороженое, проносились разноцветные автомобили — в общем, жизнь била ключом. Хотелось мечтать о золотых пляжах, лазурных водах, о личной жизни, наконец.

Доехав до района вокзала, я через туннель пересекла линию железной дороги и свернула к заводу аккумуляторов. Огибая территорию завода, я невольно улыбнулась, вспомнив, как накануне ночью мучился здесь Никита. Наверное, ему не понравилась бы моя улыбка, но что делать — мне тоже не очень нравилось поручение, которое он на меня повесил.

Ворота медсанчасти были открыты, и я без помех доехала до главного входа. Возле широкого крыльца несколько человек в синих рабочих халатах грузили в санитарный фургон туго набитые клеенчатые мешки — похоже, это было грязное белье.

Я заперла машину и, прихватив с собой пакет, вошла в прохладный пустой вестибюль. За деревянным барьером торчали рядами ничем не заполненные вешалки для одежды. Пожилая нянечка со шваброй в руках неторопливо мыла мраморный пол. Никакой охраны поблизости не наблюдалось.

Пройдя через вестибюль, я прямо за дверью обнаружила окошечко регистратуры и поинтересовалась, как мне найти пациентку Самойлову, пострадавшую ночью в автокатастрофе. Меня отправили в травматологическое отделение, объяснив, как найти туда дорогу.

В отделении тоже никаких сложностей не возникло. Первым мне попался высокий молодой человек в белом халате. У него были уверенные движения и приятная улыбка. На мой вопрос, можно ли увидеть Самойлову, он весело ответил:

— Невозможного для нас ничего нет! Конечно, мы увидим с вами Самойлову! Тем более что именно я — ее лечащий врач. Позвольте представиться: Александр Михайлович! Но вы можете звать меня запросто Сашей. Как вас больше устраивает?

— Ну, с врачами я предпочитаю держаться официально, — смеясь, ответила я. — Поэтому выбираю Александра Михайловича. А что, Самойлова чувствует себя нормально?

— Вполне! — заверил меня жизнерадостный врач. — Настолько нормально, насколько это определение вообще применимо к человеку, попавшему под машину. А вы — родственница Самойловой?

— Откровенно говоря, нет, — сказала я. — Даже не знакомая. Просто меня попросили кое-что ей передать. Это возможно?

— Я же сказал — ничего невозможного для нас нет! — воскликнул Александр Михайлович. — Пойдемте, я вас провожу, а то персонал может вас развернуть без халата…

— А это ничего, что без халата? — забеспокоилась я.

— Беру грех на душу! — весело сказал врач.

Он повел меня в конец длинного белого коридора, оживленно болтая на ходу.

— Вы сегодня не первая, кто интересуется Самойловой, — сообщил он. — Уже побывали из милиции, и с работы коллеги заглядывали… Между прочим, милиция на этот раз не ударила в грязь лицом! Того бедолагу, что сбил нашу пациентку, уже нашли. Хотя, строго говоря, сделать это было совсем не трудно. Им оказался шофер с третьей автобазы… забыл фамилию! Ну, это не важно! Бедняга принял вчера на грудь, показалось мало — недолго думая, сел за руль и поехал за добавкой. Он тут рядом живет… Однако переоценил свои силы: после Самойловой он проехал всего ничего и где-то у железной дороги въехал в столб. После чего спокойно заснул прямо в кабине. Утром он, естественно, ничего не мог вспомнить, но милиционер говорил, что его вина будет доказана несомненно: на капоте обнаружены следы крови… Прошу вас, вот в эту дверь!

Мы вошли в просторную светлую палату. Возле стены стояла железная кровать с какими-то диковинными приспособлениями и противовесами. На кровати лежала фигура, отдаленно напоминающая женскую, вся в бинтах и гипсе. Левая нога ее и правая рука находились на вытяжении и щетинились стальными иглами. Лицо тоже было наполовину забинтовано, но один глаз — живой и испуганный — внимательно наблюдал за происходящим, давая понять, что женщина находится если не в полном здравии, то уж по крайней мере в ясном сознании.

— Вот, Татьяна Михайловна, опять привел к вам гостя! — провозгласил врач, подходя к изголовью и кладя руку на спинку кровати. — Вы, наверное, сегодня уже устали от гостей?

— Устала! — чистосердечно призналась больная. В голосе ее отчетливо слышалось раздражение. — А это кто ж такая? Что-то не могу припомнить. Из милиции, что ли? — Черный глаз с тревогой уставился на меня.

— Думаю, что не из милиции, — успокоил ее Александр Михайлович. — Кстати, а вы ведь так и не сказали, как вас зовут, — с мягким упреком обратился он ко мне. — А мне, между прочим, это тоже интересно!

— Ольга Юрьевна Бойкова, — представилась я. — Но это неважно. Я, собственно, тут случайно. Меня просили передать вам сумочку, Татьяна Михайловна! Человек, который нашел, и вот… — Я развернула пакет и, достав сумку, вопросительно взглянула на врача. — Куда ее можно положить?

Он не успел ответить. Здоровая рука Татьяны Михайловны взметнулась над одеялом и буквально вырвала у меня сумочку. Мне показалось, что лицо женщины в этот момент резко побледнело. Я слегка испугалась.

— Вам нехорошо? — спросила я участливо.

— Чего уж хорошего, — дрожащими губами пробормотала Самойлова, — когда твои вещи таскает кто ни попадя!

Александр Михайлович выразительно посмотрел на меня и еле заметно покачал головой, давая понять, что бурная реакция пациентки его удивляет.

— Да вы не беспокойтесь, — рассудительно заметила я. — Ничего не пропало. Можете хоть сейчас проверить!

— И вообще, давайте проверим содержимое сумочки и определим ее в камеру хранения, — предложил Александр Михайлович. — Или передадим ее кому-нибудь из родственников…

— Нет у меня никаких родственников! — враждебно заявила Самойлова. — А какие есть — я им рубля не доверю! А сумочка пускай при мне полежит! У меня здесь своя тумбочка положена? Вот пускай там и находится!

Александр Михайлович развел руками.

— Вообще-то тумбочка для другого предназначена, — заметил он. — Ну да бог с ним! Только, чур, к нам никаких претензий, Татьяна Михайловна! Мы вас лечим, но вещи ваши охранять некому, понимаете?

— Сама сохраню, — упрямо заявила больная. — А мне еще долго лежать, доктор?

— Я уже говорил: травма серьезная, — скучным голосом сказал Александр Михайлович. — Загадывать не берусь, но на два месяца настраивайтесь железно!

Самойлова разочарованно пожевала губами, и ее единственный глаз подозрительно сверкнул в мою сторону. Она все-таки не утерпела и спросила:

— Ты, девушка, этого человека хорошо знаешь, который в сумочке-то шарил?

Подтекст вопроса был ясен. Татьяне Михайловне очень хотелось знать, заглядывала ли я в эту проклятую сумку, — просто она стеснялась спросить об этом напрямую. Меня все это начинало уже раздражать, но злиться на больного человека было глупо и некрасиво. Поэтому я как можно спокойнее сказала:

— Никто в вашей сумочке не шарил, ни я, ни тот человек. Между прочим, если бы не он, кто знает, что с вами бы сталось… И зачем ему ваша сумочка — он человек положительный, зарабатывает хорошо…

— Те, которые зарабатывают, они до денег особенно жадные, — глубокомысленно заметила Самойлова, но тут же спохватилась: — Я не про того товарища, конечно, а вообще… Ему-то моя глубокая благодарность! Как и доктору, который операцию производил. Ночью тут другой доктор был — серьезный мужчина…

Это уже был, кажется, камешек в огород Александра Михайловича. Но он, ничуть не смутившись, сказал:

— Это верно, Николай Григорьевич у нас — ас! Вам, Татьяна Михайловна, повезло!

— Как утопленнику! — саркастически отозвалась больная.

— Не преувеличивайте, не преувеличивайте, Татьяна Михайловна! — сказал, посмеиваясь, доктор и, как бы невзначай подхватив меня под руку, повел к выходу.

Самойлова смотрела нам вслед колючим глазом, прижимая к одеялу свою драгоценную сумочку.

В коридоре Александр Михайлович с большой неохотой отпустил мою руку и, показав глазами на дверь палаты, с улыбкой заметил:

— Ничего себе экземпляр, да? Сейчас это еще цветочки… Представляю, что будет, когда она пойдет на поправку! Заметили, какой у нее взгляд? Одним глазом за два смотрит! Будем надеяться, что из ее торбы ничего не пропало, а то она нас всех со света сживет.

— Вполне возможно, — серьезно заметила я. — Поэтому я немедленно удаляюсь. Всего хорошего! Было очень приятно познакомиться.

Александр Михайлович посмотрел на меня с сожалением и сказал:

— Заходите еще! Как говорится, милости просим! Может быть, захотите еще что-нибудь передать гражданке Самойловой…

— Спасибо! — засмеялась я. — Как говорится в известном фильме, уж лучше вы к нам! Меня сюда больше калачом не заманишь!

И я ушла из больницы в полной уверенности, что теперь не появлюсь здесь по крайней мере в ближайшие лет десять. Вообще-то на интуицию я не жалуюсь, но в этот раз она явно не сработала. И десяти дней не прошло, как мне опять пришлось заглянуть к Александру Михайловичу.

 

Глава 3

В большом городе преступления совершаются ежедневно. Дня не проходит, чтобы кого-нибудь не ограбили, не избили, не угнали пяток машин, на худой конец, не расколотили бы зеркальную витрину в модном магазине. Я не говорю уже о карманных кражах в трамваях и на продуктовых рынках — это происходит постоянно.

На одном перечислении милицейских сводок можно набрать целую газетную полосу. Но если вы думаете, что газета «Свидетель» идет именно по такому пути, то вы глубоко ошибаетесь. Нашу газету интересуют не те заурядные… преступления, которые совершаются на каждом шагу по известной схеме: «украл — выпил — в тюрьму», а настоящие сенсации, способные держать читателя в напряжении то время, которое проходит от выхода одного номера газеты до другого. Сами понимаете, на события подобного рода существует определенный дефицит, а именно от них зависит тираж и репутация газеты. Поэтому приходится лезть из кожи, пытаясь разнюхать какой-нибудь сногсшибательный материал, а когда это не удается, вся редакция приходит в уныние — газету заполнять нечем, читатель отворачивается, тиражи падают. Впору хоть самой выходить на большую дорогу.

Нечто подобное происходило и в те дни, которые последовали за нелепым происшествием, случившимся с мужем моей дальней родственницы. Озабоченная выпуском очередного номера газеты, я уже почти забыла о нем, как вдруг Кружков сам позвонил мне на работу.

— Привет! — сказал он. — Как поживаешь? У тебя еще не пропало желание посидеть на нашем новом диване?

— Привет! — ответила я. — Честно говоря, мне сейчас не до дивана. И поживаю я не то чтобы очень — вся в работе. А ты, судя по голосу, чувствуешь себя отлично?

Кружков довольно усмехнулся в трубку.

— Ну, вообще-то, отлично — это чересчур! Но уже гораздо лучше. Правда, Людка все еще ворчит, но в основном все уладилось. Права я забрал, так что все в порядке. Вспоминаю ту ночь как страшный сон… Кстати, я что звоню? Ты вернула сумочку этой недотепе?

— Нет, я оставила ее себе! — язвительно заметила я. — Дурацкий вопрос! Разумеется, я ее вернула.

— Ну, слава богу! — с облегчением сказал Кружков. — А то эта позиция не давала мне покоя… Теперь можно считать, все расставлено по своим местам… Надеюсь, дамочка тебя отблагодарила?

— Как бы не так! — возразила я. — Она явно была уверена, что я собиралась ее обчистить. Вырвала сумочку у меня из рук и даже спасибо не сказала.

— Вот она, людская неблагодарность! — скорбно произнес Кружков. — Делай после этого добрые дела! Я, кстати, справлялся в милиции — говорят, типа, совершившего наезд нашли уже на следующий день.

— Я знаю. Только, скорее, он сам нашелся, — ответила я.

— Ну, это неважно, — беззаботно сказал Кружков. — Главное, что преступник не остался безнаказанным… А вообще, беда беду тянет.

— Ты о себе? — спросила я.

— Нет, я опять об этой, — сказал Кружков. — Как ее — Самойлова, что ли? Помнишь тот адрес, который я нашел у нее в сумочке?

— Смутно, — призналась я. — А что такое с этим адресом?

— Ну, как не помнишь? — обиделся Кружков. — Я туда еще утром мотался — без прав, между прочим! Улица Леонова, там еще некий Григорович значился — на почтовом ящике… Ну вспомнила?

— Да что ты пристал? — возмутилась я. — Зачем я буду помнить каких-то Григоровичей?

— Не каких-то, — назидательно произнес Кружков. — Между прочим, этот Григорович Арнольд Львович — довольно известный в городе адвокат. Удивляюсь, как я сразу не сообразил!

— Да, я слышала про такого, — подтвердила я. — Встречаться, правда, не приходилось. А что такое?

— Ограбили этого Григоровича! — захлебываясь, объявил Кружков. — Представляешь?

— Неужели? — сдержанно удивилась я. — Но, мне кажется, ты вроде говорил, будто Григорович уехал с семьей отдыхать на юг? Его на юге ограбили?

— Квартиру его ограбили! — воскликнул Кружков. — Ту самую — улица Леонова, дом семьдесят семь, квартира двадцать четыре. Он — на юг, а воры — в квартиру. Видишь, как оно бывает? Сначала его знакомую или родственницу — черт ее знает — сбивает машина, а потом его самого грабят! Вот я и говорю: пришла беда, отворяй ворота!

— А ты откуда об этом знаешь? — с некоторой ревностью спросила я.

— Да уж не из твоей газеты! — поддел меня Кружков, но тут же старательно растолковал: — На работе мужики говорили… Один там у нас хорошо этого Григоровича знает, вот он и рассказывал. Пощипали его, говорят, знатно! Сама понимаешь, адвокаты — народ небедный…

— Когда же это случилось? — поинтересовалась я.

— Два дня назад. Григорович уже, говорят, вернулся с югов, теперь рвет волосы на голове. Хотя, кажется, он лысый…

— Да, печальная история! — констатировала я. — Только с чего ты взял, что Григорович и Самойлова родственники? По-моему, это твоя фантазия. С чего бы она стала таскать с собой адрес родственника? Я, например, твой адрес помню назубок.

— А может, у нее склероз, — беззаботно заметил Кружков. — Да я так просто, к слову. Наверное, у нее к нему дело было, а он на юг уехал. Вот она с горя под машину и бросилась.

— Ты уже совсем заврался! — сказала я сердито. — Между прочим, рабочий день в разгаре.

— А у меня начальник уехал, — объяснил Кружков. — Так я не понял, ты к нам заглянешь?

— Как-нибудь загляну, — пообещала я. — Вот посвободней буду и загляну обязательно.

— Ну, будем ждать! — сказал Кружков. — Будь здорова!

Он повесил трубку. Невольно в моей памяти опять возникла сцена в больничной палате: вся переломанная Татьяна Михайловна с неожиданной прытью вырывает у меня из рук сумочку. Что-то смущало меня в этой сцене. Как-то по-дурацки она выглядела. Человек, можно сказать, только выскользнул из лап смерти, а трясется из-за грошового имущества.

Хотя это как посмотреть. Мне рассуждать легко, а, может быть, для Самойловой и пятьдесят рублей большие деньги. Ну, и паспорт, конечно. Потерять паспорт — удовольствие ниже среднего. И все-таки Татьяна Михайловна могла бы держать себя поделикатнее с человеком, который совершил благородный поступок.

Но, с другой стороны, она даже не удосужилась проверить, все ли вещи на месте. Только настойчиво интересовалась, не рылись ли в ее сумочке. Если она такая мнительная, что могло значить для нее мое слово?

«В общем, странная женщина», — заключила я. Есть в ней что-то неприятное, даже отталкивающее. Обычно больные вызывают к себе сочувствие, а здесь ничего даже похожего — одна неловкость.

Собственно говоря, мне не было решительно никакого дела до Татьяны Михайловны, но странным образом я никак не могла выбросить ее из головы. Я снова и снова вспоминала ее голос, въедливый цепкий взгляд и одутловатую руку, сжимающую старенькую сумку, точно это было бесценное сокровище.

Наверное, сработала привычка искать повсюду следы преступления. Эта привычка с годами въелась в мои плоть и кровь, так что я уже почти свыклась с ней, почти не замечая. То же самое, вероятно, испытывают следователи и оперативники, которым постоянно приходится сталкиваться с темной стороной человеческой натуры.

Вот и мне почему-то казалось, что в лице Татьяны Михайловны я столкнулась с чем-то темным, а может быть, даже опасным. Никакой логики в этом не было, я просто так чувствовала.

Конечно, Татьяна Михайловна была жертвой, но вокруг нее словно клубилось какое-то тревожное облако — наезд грузовика, ночная прогулка на другой конец города, адрес адвоката в сумочке, ограбление этого самого адвоката…

Чем больше я обо всем этом думала, тем сильнее разбирало меня любопытство. И я ничего не могла с собой поделать — мне зачем-то во что бы то ни стало захотелось получить ответ на все эти вопросы: какое дело у Татьяны Михайловны к известному адвокату, куда она шла поздней ночью, и точно ли виноват тот несчастный пьяница, отправившийся в роковой час за добавкой?

Возможно, все эти вопросы были притянуты за уши и все объяснялось самым банальным образом, но я поняла, что мне не будет покоя, пока я не разузнаю все подробнейшим образом. А если тут действительно кроется какая-то загадка, то можно будет прикинуть, нельзя ли извлечь из нее пользу для нашей газеты.

Прежде всего я решила навестить Григоровича — он каким-то образом был связан с Татьяной Михайловной и вдобавок пострадал от грабителей. В каком-то смысле готовый материал для криминальной хроники.

Предупредив Марину, что уезжаю на неопределенное время, я села в машину и покатила на улицу Леонова. Я вовсе не была уверена, что мне удастся пообщаться с Григоровичем. Многих адвокатов в городе я знала, но именно с Григоровичем не встречалась ни разу. И момент, надо признать, был не самый располагающий к общению с папарацци. Меня могли попросту выставить за дверь. Что ж, таков профессиональный риск.

Адвокат жил в новом девятиэтажном доме, на первом этаже которого размещался косметический салон. Я поднялась на лифте до четвертого этажа и позвонила в дверь двадцать четвертой квартиры.

Открыли мне не сразу, и у меня было время рассмотреть дверь. Она была сделана из стального листа, с отделкой под дерево. Никаких следов взлома я не заметила. Правда, дверь могли уже отремонтировать.

Наконец щелкнул замок, и на пороге появился представительный мужчина лет пятидесяти пяти, в щеголеватом малиновом пиджаке и наглаженных черных брюках. У него было холеное, гладко выбритое лицо с крупным носом и высоким лбом, плавно переходящим в сверкающую лысину. Галстука на мужчине не было, зато на шее был повязан платок — на мой взгляд, с целью скрыть морщины.

Держался мужчина уверенно, по-хозяйски, но его серые навыкате глаза смотрели на меня подозрительно и настороженно.

— Арнольд Львович? — спросила я.

Мужчина наклонил голову и сухо сказал:

— К вашим услугам. Что вам угодно?

— Ольга Юрьевна Бойкова, — представилась я. — Газета «Свидетель». Мне хотелось бы с вами побеседовать.

На лице Григоровича появилось оскорбленное выражение.

— Помилуйте! — вскричал он. — Побеседовать! Только этого мне сейчас и не хватало! Что за странные фантазии? Неужели нельзя хотя бы на минуточку оставить человека в покое?!

— Простите, — сдержанно сказала я. — Понимаю, что вам сейчас не до меня. Но что поделаешь — такая уж профессия! О журналистах вспоминают, только когда захочется почитать газету.

— Между прочим, я не читаю газет! — ядовито сообщил Григорович. — И, будь моя воля, я запретил бы их категорически и бесповоротно! Можете обижаться на меня, уважаемая, но я бы именно так и сделал! Помойная яма — вот что такое ваши газеты!

— Чем же мы вам так насолили? — поинтересовалась я.

— Да при чем тут я! — возмутился Григорович. — Я не читаю газет — ни при каких обстоятельствах! Но от вас страдает общество! Вы ежедневно выливаете на него такой ушат грязи…

— Скажите, а вы так агрессивно настроены только по отношению к газетам или вас не удовлетворяют средства информации в целом? — деловито спросила я.

Адвокат нервно поправил шейный платок.

— Вы имеете в виду телевидение? — мрачно спросил он. — Ну, это вообще за пределами здравого смысла. Если нашей цивилизации суждено погибнуть, то именно телевидение будет тому виной!

— Простите, но вот лично вы откуда-то же черпаете информацию? — сказала я. — Как вам удается обходиться без средств массовой информации?

Григорович посмотрел на меня с превосходством.

— Существует целый ряд специальных изданий, бюллетеней, — назидательно пояснил он. — В конце концов, конфиденциальные источники…

— Согласитесь, широкие массы не имеют доступа к конфиденциальным источникам, — заметила я. — Но они тоже имеют право на информацию.

— Лучше бы они его не имели! — проворчал адвокат. — Эти постоянные дискуссии о правах только дезориентируют общество и вносят в него элемент иррациональности.

— Странно это слышать от человека, который является в некотором роде защитником этих прав, — сказала я.

— Господи, о чем вы говорите! — воскликнул Григорович, всплескивая руками. — Вообще, вам не кажется странной эта дискуссия на пороге?

— Так пригласите меня в дом! — резонно возразила я.

Адвокат впился в меня озадаченным взглядом, будто только что увидел.

— М-да? Ну что ж, заходите, пожалуй… — произнес он с сомнением. — Но, учтите, я ничего вам не обещаю! Никакого вторжения в личную жизнь! Все, что я могу вам позволить, — это выслушать мое мнение относительно прессы. Если это вас устраивает — милости прошу! Приготовить вам кофе? — последнюю фразу он произнес безо всякого перехода, старомодно-учтивым тоном, отчего она приобрела несколько комический оттенок.

— Нет, спасибо! — сказала я, проходя в квартиру. — С меня достаточно того, что вы согласились продолжить диалог.

— Что? — растерялся Григорович. — Ах, вы имеете в виду… Но тут вы ошибаетесь, уверяю вас!.. Проходите, пожалуйста, сюда, — он ввел меня в просторную уютную гостиную. — Присаживайтесь! Нет-нет, никакого диалога не будет! Просто, питая естественную слабость к хорошеньким женщинам, я не мог вас вот так просто выставить за порог. Но удовлетворить ваше профессиональное любопытство я не намерен, прошу меня извинить!

Пока он говорил, я рассматривала комнату. Откровенно говоря, никаких следов ограбления я тут не заметила. Дорогая мебель стояла на своих местах, и вообще кругом царил идеальный порядок.

— Если вы не хотите со мной беседовать, все-таки гуманнее было бы не приглашать меня в дом, — с улыбкой заметила я. — Правда, я сама напросилась. Но это уж, как вы справедливо изволили выразиться, профессиональное любопытство. Вы — адвокат, я — папарацци. Это, так сказать, суровая реальность. Но, между прочим, вы зря меня боитесь. Наша газета живет сенсациями, а не скандалами.

— А-а! — Григорович пренебрежительно махнул рукой. — Слова! Все это лишь вопрос терминологии. Лично я не вижу тут большой разницы.

— Мы стараемся щадить чувства людей, о которых пишем, — пояснила я.

— Другое дело, насколько хорошо это вам удается! — язвительно заметил адвокат.

— Пока особых неприятностей у нас не было, — сказала я скромно.

— Будут! Если вы собираетесь написать обо мне, неприятности обязательно будут! — пообещал Григорович.

— А если я дам обещание не упоминать в публикации вашего имени, вы согласитесь ответить на мои вопросы? — спросила я.

Григорович недоверчиво уставился на меня.

— А зачем вам это нужно? — подозрительно поинтересовался он. — Это, выходит, вы намерены удовлетворить уже не профессиональное, а личное любопытство!

— Эти два момента уже давно слились воедино, — сказала я. — Уже и сама не понимаю, где кончается профессиональное, а где начинается личное…

— Я смотрю на эти вещи иначе, — заявил адвокат. — Но допустим, я пойду вам навстречу. Какая гарантия, что моя откровенность не повредит мне самому?

— Вопросы будут самые невинные, — заверила я. — Никаких секретов раскрывать вам не придется.

— Странное дело, — пробормотал Григорович. — Ну что ж, давайте попробуем.

— Извините, если первый вопрос покажется вам глупым, — сказала я. — Но у меня складывается впечатление, что вы не слишком пострадали от грабителей…

Григорович закатил глаза к потолку.

— Ольга Юрьевна, дорогая! — простонал он. — Вы сами-то понимаете, что вы сейчас сказали? Как можно не слишком пострадать от грабителей? Да сам факт проникновения в ваше жилище является тягчайшим стрессом! Вторглись в святая святых, сняли с вас панцирь — это ли не шок! Я до сих пор не могу прийти в себя!

— Я вас понимаю, — сочувственно заметила я. — Но имелся в виду материальный аспект…

Григорович неодобрительно прищурился.

— Вы хотите сказать, что из дому не вынесли кресла, телевизор и рояль остался на месте? — ехидно сказал он. — Да, если смотреть на дело с этих позиций, мне неслыханно повезло… Но в моем доме орудовал профессионал! Брал только золото, валюту и камешки — все то, что можно унести в карманах. Уверяю вас, зарабатывал я неплохо, и у меня есть чем поживиться и помимо перечисленного, но вор, навестивший меня, обладает холодным рассудком и поразительным чутьем — настоящий артист!

— Насколько я понимаю, он добрался до каких-то тайников? — спросила я.

— Вот именно! — воскликнул Григорович. — Без шума, аккуратно все вычислил и выкрал! Сейф и все остальное…

— Но почему же вы, уезжая на долгое время, не поставили квартиру на сигнализацию? — удивилась я.

Григорович развел руками.

— Видите ли, наверное, я все-таки слишком старомодный человек, — признался он. — И потом, понадеялся на секретные замки, на соседей. Короче, проявил непростительное легкомыслие…

— О том, каковы размеры похищенного, не спрашиваю, — сказала я. — Но что говорит милиция? У них есть какая-нибудь зацепка?

Адвокат скептически улыбнулся.

— Если меня что-то и раздражает больше, чем наши газеты, — провозгласил он, — так это наша милиция! Право, об этой структуре не стоит говорить всерьез. Уверен, они будут последними, кто узнает имя грабителя!

— Ну, вы, наверное, все преувеличиваете, — возразила я. — Пожалуй, именно милиция располагает теми возможностями, которые позволяют раскрывать квартирные кражи. Сеть осведомителей, например…

— Не смешите меня! — отмахнулся адвокат. — Разумеется, я написал заявление, но думаю, что на моих денежках можно поставить крест. Если даже вора найдут, похищенное уже расплывется. Во всяком случае, большая его часть. Вы это знаете не хуже меня.

— И все-таки не стоит отчаиваться, — произнесла я стандартную формулу утешения. — Наверняка уже приняты какие-то меры.

— Разумеется! Милиция пишет бумаги! — саркастически ответил Григорович. — Я сам подписал не меньше десятка протоколов. А что толку? Вы знаете, что только за последние месяцы при схожих обстоятельствах было ограблено шесть квартир? Хозяева уезжали, а воры спокойно обчищали освобожденную площадь. И сколько, вы полагаете, таких преступлений было раскрыто? Ни одного! У милиции стандартный ответ: ставьте квартиру на сигнализацию! Но ведь это тоже не слишком дешевое удовольствие, и какая гарантия, что вор не сумеет нейтрализовать эту сигнализацию? Сейчас развелось столько умельцев…

— А многие ли знали, что вы собираетесь уезжать? — спросила я.

— Да масса народу! — с чувством произнес адвокат. — Я далек от мысли подозревать кого-либо, но, разумеется, мой отъезд не являлся ни для кого тайной. Но ведь, понимаете, я езжу отдыхать каждый год, и всегда как-то обходилось!

— Воздерживаюсь от комментариев, — вздохнула я. — Так вы говорите, в последнее время ограбили многих таких отдыхающих?

— Вот именно! И не только отдыхающих, — сказал Григорович. — Например, человек убывает в длительную командировку… Грабители-профессионалы ведь постоянно собирают информацию. Не удивлюсь, если у них существует что-то вроде разведывательного отдела.

— Лично я не слишком верю в организаторские способности наших преступников, — заметила я. — Но, безусловно, вор охотился за информацией. А что — ограбили ваших знакомых?

— Нет, об этих ограблениях мне сказал следователь, — ответил Григорович. — Наверное, хотел меня утешить. Почерк, говорит, сходный. Так что не я один пострадал от этого мерзавца…

— А у вас имеются соображения насчет того, кто бы мог навести на вашу квартиру? — спросила я. — Может быть, старый недоброжелатель?

— Когда поживешь с мое, — улыбнулся адвокат, — таких недоброжелателей наберется полгорода. Выбрать кого-то одного слишком сложно.

Мы немного помолчали, а потом я все-таки решила спросить у Григоровича о его отношениях с гражданкой Самойловой. Адвокат наморщил лоб, припоминая, и отрицательно покачал головой.

— Не знаю такую, — сказал он. — Ни разу не слышал. А почему вы решили, что я должен быть с ней знаком?

— Она носила в сумочке листок с вашим адресом, — объяснила я. — Может быть, ваша клиентка?

— У меня нет никаких клиентов! — сердито сказал Григорович. — Я давно уже не практикую, только числюсь консультантом при городской коллегии адвокатов. И уж точно не принимаю никого частным порядком.

— Странно, — заметила я. — Если у вас нет клиентов, откуда и зачем у этой женщины ваш адрес?

Григорович с беспокойством посмотрел на меня.

— Постойте! Значит, получается… А где вы вообще выкопали эту Самойлову?

— Случайность, — сказала я. — Эта женщина попала под машину примерно неделю назад. А мой знакомый отправил ее в больницу. Ну и заглянул в сумочку. Он даже заходил к вам домой, полагая, что вы являетесь родственником этой женщины. Но вы были уже в отъезде.

— Нет у меня таких родственников! — отрезал Григорович. — Так вы говорите, эта женщина попала в больницу?

— Да, у нее довольно тяжелые травмы, — сказала я. — Пролежит не меньше двух месяцев.

— Любопытно, — покачал головой адвокат. — Мне действительно любопытно, откуда у нее мой адрес. А где теперь эта сумочка?

— Мы вернули ее хозяйке, — объяснила я. — Полагаю, она с ней в больнице. Вас что-то беспокоит?

— Еще бы! — с чувством произнес Григорович. — Теперь меня беспокоит абсолютно все. Если вашу квартиру обчистили, а адрес известен черт-те кому — поневоле забеспокоишься!.. Знаете, я хотел бы взглянуть на эту бумажку! Она написана от руки?

— Да, от руки — простым карандашом, — ответила я. — Написана так, словно человек писал второпях, хотя, возможно, это просто особенность почерка…

— Я хочу взглянуть на этот почерк! — загорелся адвокат. — На почерк у меня профессиональная память. Если он мне знаком, я сразу скажу, кто писал.

— А если не знаком? — поинтересовалась я.

Григорович сделал эффектный жест рукой.

— Тогда я спрошу эту даму, откуда у нее мои координаты! — решительно заявил он. — Не с неба же они свалились! Посмотрим, что она ответит.

— Полагаете, это может быть связано с ограблением? — спросила я.

Григорович несколько потух и сказал уже не так уверенно:

— Нет, я ничего не утверждаю… Раз вы говорите — тяжелая травма… Да и вообще, может быть, все это объясняется совершенно банально… Но поинтересоваться же не мешает, как вы думаете?

— Совершенно с вами согласна, — сказала я. — Мне эта женщина тоже незнакома. Наши пути пересеклись абсолютно случайно, но она чем-то меня заинтриговала, несмотря на свою внешнюю заурядность. Если бы вы сумели разобраться со своим адресом, это сняло бы вопросы, которые не дают мне покоя.

— Вам-то чего беспокоиться? — снисходительно обронил Григорович. — Это в моем случае… как говорится, обжегшись на молоке, дуешь на воду. Однако скажите мне, в какой больнице находится эта женщина? Хотелось бы поскорее ее увидеть.

— Может быть, съездим к ней вместе? — предложила я. — Это было бы очень удачно.

Григорович на секунду задумался.

— Вообще-то я собирался уходить, — сказал он. — Но раз уж такое дело…

— Я на машине, могу подбросить вас потом куда потребуется, — сказала я.

— В самом деле? — оживился Григорович. — Буду вам очень благодарен. Тогда никаких вопросов — я готов. Но нас пропустят к больной?

— Не волнуйтесь, — ответила я. — У меня там врач знакомый.

 

Глава 4

Вот так и получилось, что я вернулась туда, куда возвращаться не собиралась. Это говорит о том, что зарекаться не следует ни при каких обстоятельствах. Пользуясь формулой Джеймса Бонда, это можно изложить так: никогда не говори «никогда».

Увидев меня, врач Александр Михайлович расплылся в широкой улыбке.

— Я знал, что опять вас увижу! — заявил он. — Ей-богу, было такое предчувствие всю неделю! И еще говорят, что телепатии не существует… Какими судьбами к нам — просто соскучились или есть дело?

— Скучать нам некогда, — улыбнулась я. — Нам с Арнольдом Львовичем хотелось бы взглянуть на вашу пациентку.

Александр Михайлович сдержанно раскланялся с Григоровичем и опять обернулся ко мне.

— Взглянуть на пациентку? Ах, вы, наверное, имеете в виду Самойлову? Принесли еще какое-нибудь имущество?

— Нет, на этот раз мы с пустыми руками, — сказала я. — Хотя, наверное, следовало бы, отправляясь в больницу, запастись каким-то гостинцем. Но мы слишком спешили…

— И чем вам так приглянулась эта Самойлова? — с легким недоумением спросил Александр Михайлович. — Между прочим, совершенно вздорная баба! — Он испуганно посмотрел на адвоката и с тревогой сказал: — Простите, что я так выражаюсь — надеюсь, это не ваша родственница?

— Бог хранил от таких родственников, — холодно сказал Григорович. — Просто меня интересуют некоторые обстоятельства.

— Что ж, это вполне уважительная причина, — кивнул врач.

— Так мы можем взглянуть на Самойлову? — нетерпеливо спросила я. — Как она вообще себя чувствует?

— А что ей сделается? — благодушно сказал Александр Михайлович. — Как говорится, состояние соответствует тяжести полученной травмы.

— Но хуже ей не стало? — забеспокоилась я.

— Ну что вы! Просто прошло еще слишком мало времени, чтобы говорить о результатах лечения. Единственное, что можно утверждать определенно, — непосредственная опасность позади. Теперь все зависит от самой пациентки, от ее воли к выздоровлению. Но у этой женщины, скажу вам по секрету, воля просто стальная. Видели бы вы, как она гоняет медперсонал! К ней уже боятся заходить в палату.

— Ну, мы все равно попробуем! — сказала я. — Можем даже сделать это без вас.

— А я все-таки составлю вам компанию, — заявил Александр Михайлович. — Кто знает, когда вы еще здесь появитесь! — При этих словах он слишком выразительно посмотрел на меня, но я сделала вид, что не замечаю этого взгляда.

Кажется, Александр Михайлович относился к тому типу мужчин, которые наиболее уверенно чувствуют себя в пределах своей епархии, но на большее не дерзают. Такие мужчины меня никогда особенно не увлекали.

Впрочем, запретить ему сопровождать нас я не могла, и в палату Самойловой мы заявились втроем.

Больная находилась в той же позиции, что и неделю назад, — закованная в гипс и растянутая противовесами, она беспомощно лежала на спине и негодующе смотрела в потолок. Правда, кое-какие изменения имелись: исчезли повязки на лице, и теперь Татьяна Михайловна могла созерцать мир обоими глазами.

Лежать ей, наверное, было уже невмоготу. Когда мы вошли в палату, она живо повернула голову в нашу сторону и даже попыталась приподняться, опираясь на здоровую руку. Мне показалось, что меня Татьяна Михайловна не узнала.

Мы приблизились к ее кровати и поздоровались. Самойлова только скользнула по нашим физиономиям подозрительным взглядом и тут же сосредоточила все свое внимание на персоне Александра Михайловича. С места в карьер она принялась причитать о мучащих ее болях и заискивающе просила о каких-то дополнительных уколах. Врач слушал ее с отсутствующей улыбкой и машинально кивал.

Я посмотрела на Григоровича. Адвокат разглядывал женщину с недоуменной и немного брезгливой миной на лице. Похоже, он видел ее впервые.

Выглядела Татьяна Михайловна все-таки неважно. Вся левая половина лица была покрыта засохшими кровяными корками и пятнами зеленки. Под глазом темнел жуткий синяк, размерами и формой напоминавший диковинное фиолетовое яблоко. Сам глаз был красного цвета из-за лопнувших сосудов. Волосы на голове слиплись в грязные жидкие сосульки. Болезнь никого не красит, но Татьяна Михайловна выглядела так, что и врагу не пожелаешь.

Александр Михайлович терпеливо выслушал жалобы и кротко заявил:

— Мы все учтем, Татьяна Михайловна, не сомневайтесь! И уколы назначим какие нужно. Главное, терпение! Я ведь предупреждал, что терпением вам придется запастись!

— Да уж нет его, терпения! — капризно сказала больная.

— Значит, нужно изыскать резервы! — строго произнес доктор, добавив затем: — А тут к вам посетители, Татьяна Михайловна, узнаете?

Глаза Самойловой заметались, а потом сосредоточились на мне и Григоровиче. Казалось ли мне или так было на самом деле, но взгляд этой женщины был настолько неприятен, что я с трудом его выдерживала.

— Кого я узнаю? — недружелюбно сказала Татьяна Михайловна. — Никого вроде не узнаю… А, да это, похоже, опять та дамочка, которая моими вещичками интересовалась! И чего теперь нужно?

Я решила оставить без внимания странноватую интерпретацию событий и перешла сразу к делу.

— Татьяна Михайловна, простите, что вас беспокоим, — сказала я. — Но мы только на одну минуточку. И только один вопрос. Вот Арнольд Львович интересуется, кто вам дал его адрес.

Самойлова будто поперхнулась, и ее маленькие глазки чуть не выскочили из орбит. Левый глаз, красный как свекла, выглядел просто жутко.

— Какой такой адрес? — сварливо сказала она. — Ничего не знаю!

— Э-э, уважаемая… — протянул Григорович. — Пожалуй, стоит уточнить вопрос. Ольга Юрьевна утверждает, что видела у вас в сумочке бумажку с адресом: улица Леонова, семьдесят семь, двадцать четыре. Это мой адрес, адвоката Григоровича. Откуда он у вас?

— А-а, так она все-таки шмонала мою сумочку! — торжествующе завопила Самойлова. — Я сразу это поняла! Прикидывалась тут невинной овечкой!

— Вы не кричите! — строго заметил Александр Михайлович, который решил прийти мне на выручку. — Вам вредно кричать. И вообще, вам же вернули сумочку в целости и сохранности.

— Это еще надо доказать! — упрямо заявила Самойлова, но вдруг затихла и уже совсем другим тоном произнесла: — Только тут какая-то ошибка — не было у меня вашего адреса! Перепутала дамочка…

Она замолчала и, поджав губы, настороженно посмотрела в мою сторону. Если до сих пор мои вопросы носили несколько умозрительный и отчасти надуманный характер, то теперь у них появился совершенно реальный и весьма ощутимый подтекст. Татьяна Михайловна что-то от нас скрывала, и мне очень хотелось бы знать, что именно.

В самом деле, бумажку с адресом я видела своими глазами, вместе с сумочкой возвращала ее владелице — не Кружков же ее подкинул! На месте Татьяны Михайловны я не стала бы отрицать очевидное, разве что в том случае, если бы адрес действительно подбросили, но кому и зачем это было нужно?

Между тем Григорович нерешительно посмотрел на меня, явно сбитый с толку уверенным тоном Татьяны Михайловны. Она же сама вдруг состроила плаксивую мину и, обращаясь к своему доктору, пожаловалась, что плохо себя чувствует. Это был недвусмысленный намек на то, что нам пора закругляться. Однако я рассчитывала на снисходительность Александра Михайловича и потому рискнула продолжить.

— Как же так, Татьяна Михайловна! — с упреком сказала я. — Эту записку я сама видела. Не хотите же вы сказать, что я могла все это выдумать? Ради чего?

— А я откуда знаю, ради чего ты вокруг меня крутишься? — нелюбезно буркнула Самойлова. — Может, ты виды какие имеешь — откуда я знаю? А записку ты выдумала. Не было ее. Можешь хоть сейчас проверить. Вон она, сумочка, в тумбочке лежит. Пошарься, если хочешь. Тебе не привыкать!

И этот выпад я решила пропустить мимо ушей. Меня больше поразило неожиданное равнодушие хозяйки к своему имуществу, над которым она совсем недавно буквально тряслась. Это могло означать только одно: все дело было именно в той записке, которой сейчас наверняка в сумочке не было! Не стоило даже и проверять.

Однако Арнольд Львович не захотел упустить предоставившуюся возможность. Он быстро шагнул к тумбочке, пробормотав извиняющимся тоном:

— Если позволите, я взгляну!..

— Смотри-смотри! — проворчала Самойлова, торжествующе уставившись в потолок. — Много всех тут, халявщиков!

Коренастый Григорович дернул от досады щекой, но смолчал. Заглянув в тумбочку, он достал сумку, открыл ее и осмотрел содержимое. Затем застегнул замок и аккуратно положил сумку на место.

— Прошу прощения! — произнес он, оборачиваясь. — В самом деле, никакой записки нет. Но вы уверены, что ее и раньше не было?

— Покою мне нет! — жалобно проговорила Самойлова, и ее глаза налились слезами. — Мало того, что косточки все переломаны, так тут еще садисты измываются! В какой другой больнице такое позволяется? Надо бы мне жалобу написать, да рука не действует… Ну, ничего, я все равно на вас управу найду, не надейтесь!

На лице Григоровича появилось выражение испуга.

— Еще раз приношу свои извинения за беспокойство! — поспешно сказал он. — Не сердитесь, ради бога, Татьяна Михайловна! И поскорее выздоравливайте!

— Ишь ты, здоровье мое его интересует! — скорбно пропела Татьяна Михайловна. — Кабы интересовало, в палату ко мне не вламывался бы и по тумбочкам не рыскал! Совесть люди совсем потеряли!

Арнольд Львович изменился в лице, резко махнул рукой и, ни на кого не глядя, порывистым шагом вышел из палаты. Александр Михайлович, однако, ничуть не смутился. Он подмигнул мне и сурово сказал Татьяне Михайловне:

— А я, между прочим, предупреждал: не хранить ценные вещи в тумбочке! Вы не послушались, а теперь претензии предъявляете! А если я завтра к вам соседей подложу?

Эта идея поразила Самойлову в самое сердце. Она приподняла голову и испуганно спросила:

— Каких соседей, доктор?

— Обыкновенных, — пожал плечами Александр Михайлович. — Пациентов, другими словами. Поступают больные, а вы одна всю площадь занимаете…

— А может, их в какое другое место? — льстиво спросила Самойлова. — Мне ведь и без того тяжко — ночами спать не могу. А тут соседи — храпеть еще, чего доброго, будут…

— Ну ладно, там посмотрим, — сжалился доктор. — Только вы тоже ведите себя соответственно!

— А я что? — покорно откликнулась Татьяна Михайловна. — Я всегда навстречу. Меня что просят, то и делаю. Вон дамочке чего-то мерещится, так я ей не перечу. Ваши указания все выполняю, доктор.

— Ну, хорошо, — кивнул Александр Михайлович. — Отдыхайте пока. Скоро процедуры начнутся. А мы пойдем.

Он опять-таки исхитрился взять меня под ручку, и таким манером мы продефилировали до середины коридора. Александра Михайловича, похоже, нисколько не интересовало, чего я, собственно, ищу в его отделении, но он был настроен со мной поболтать и трещал, не переставая.

Меня же все больше одолевало беспокойство. Нужно было сосредоточиться и хорошенько подумать, чтобы решить, что же все-таки произошло. У меня имелись вопросы и к адвокату Григоровичу, но тот, похоже, уже ушел. Еще не хватало, чтобы он подумал, будто я его разыгрываю.

Догонять Арнольда Львовича было уже поздно, поэтому я решила уточнить кое-что у доктора. Прервав его треп, я спросила:

— Скажите, Александр Михайлович, после моего прихода кто еще навещал Самойлову?

Врач посмотрел на меня и сказал с улыбкой:

— Да навещал кто-то… Честно говоря, я за этим не слежу. Но можно поспрашивать у медсестер. Правда, они вряд ли много вам скажут: для нас посетители все на одно лицо. А что — что-нибудь случилось?

— Наверное, в истории болезни записано, где Самойлова работает? — проигнорировав слова доктора, поинтересовалась я. — Можно это узнать?

— Для вас всегда пожалуйста! — с энтузиазмом произнес Александр Михайлович. — Сейчас спросим у Валюши.

Он направился к столу дежурной медсестры, за спиной у которой в ячейках картотеки были разложены по алфавиту пухлые рукописи историй болезни.

— Валюша, — весело попросил Александр Михайлович, — ну-ка, пошукай нам Самойлову, золотко!

Полненькая белобрысая Валюша, почти не глядя, протянула руку и жестом фокусника извлекла нужную рукопись.

— Что вас интересует, Александр Михайлович? — деловито спросила она.

— Что там у нее записано в графе «работа»? — осведомился доктор.

— Второй хлебозавод, — прочла медсестра. — Бухгалтер. Что-нибудь еще, Александр Михайлович?

Доктор вопросительно посмотрел на меня. Я покачала головой и обратилась к медсестре:

— Валя, скажите, кто-нибудь навещал Самойлову в эти дни?

Девушка задумалась и не слишком уверенно сказала:

— Да вроде никто не навещал. В первые дни приходил кто-то, а потом как отрезало. Наверное, одинокая…

— А уточнить это можно? — поинтересовалась я.

Медсестра бросила озабоченный взгляд на Александра Михайловича.

— У девчонок можно поспрашивать, — полуутвердительно сказала она. — Только за один день не получится, наверное: все же в разных сменах.

Александр Михайлович ободряюще мне улыбнулся и заявил:

— Сделаем все возможное! Денька через три информация будет готова! — и добавил со значением: — И у вас появится повод еще раз заглянуть в нашу богадельню, да?

— Да, наверное, — согласилась я. — Пожалуйста, позвоните мне, когда что-то выясните, — и я протянула Александру Михайловичу свою визитную карточку.

Он с интересом на нее взглянул и отреагировал очень бурно:

— Вот не ожидал! Так вы, значит, пресса? Очень приятно! Слышишь, Валюша, про нас скоро в газете напишут!

Девушка не слишком одобрительно посмотрела на него — по ее мнению, симпатичный доктор чересчур много уделял внимания посторонним женщинам — и сухо сказала:

— Александр Михайлович, Зина просила посмотреть Петрова из десятой палаты. У него опять температура подскочила.

— Сделаем! — немедленно откликнулся Александр Михайлович, сразу становясь серьезным. Затем, разведя руками, он обратился ко мне: — Извините, служба! Но я вам обязательно позвоню, обещаю!

Он все-таки галантно проводил меня до дверей отделения и пожелал удачи. Я бы предпочла, чтобы бог послал мне разума разобраться во всей этой темной истории с адвокатом, бухгалтером и исчезнувшей запиской. Несомненно, что-то здесь было нечисто, но мне никак не удавалось понять — что.

Решив, что пришла пора вынести это дело на общее обсуждение, я поехала в редакцию.

 

Глава 5

В моем кабинете собрались все сотрудники нашего немногочисленного коллектива: мой заместитель Сергей Иванович Кряжимский, фотограф Виктор, семнадцатилетний Ромка, исполняющий обязанности курьера, Маринка и, естественно, я.

Маринка сварила великолепный кофе на всех, и коллеги с дымящимися чашечками в руках выжидающе поглядывали в мою сторону в надежде услышать что-то экстраординарное. Но я и сама не была уверена в том, представляет ли моя информация реальную ценность, и сразу же честно об этом предупредила.

Коллеги отнеслись ко мне снисходительно и предложили перейти от предисловий к сути дела. Тогда я рассказала во всех подробностях, каким образом познакомилась с гражданкой Самойловой и какие сомнения меня одолевают. Когда рассказ подошел к концу, я сделала небольшое пояснение:

— Боюсь, что профессиональная привычка искать повсюду преступный умысел сыграла со мной злую шутку, и теперь я пытаюсь записать в преступники невинного человека, хотя, кроме туманных подозрений, у меня ничего нет. Поэтому мне хочется выслушать ваше непредвзятое мнение, которое было бы основано только на фактах. Хорошо, что никто из вас не сталкивался с объектом моих подозрений, потому что, откровенно говоря, гражданка Самойлова — человек достаточно неприятный и расположения к себе не вызывает… Так что вы обо всем этом думаете?

Коллеги в ответ на это только озадаченно переглядывались. Наконец заговорил Сергей Иванович Кряжимский. Обычно он, как самый старый и опытный сотрудник, высказывался последним, но теперь, видя, что остальные находятся в затруднении, решил взять инициативу на себя. Говорил он, как всегда, витиевато и обстоятельно, выстраивая факты в логическую цепочку.

— Позвольте, я выскажу свое мнение, Ольга Юрьевна! — начал он. — Во-первых, мне понятны ваши сомнения, поскольку они хорошо знакомы и мне самому, и, думаю, любому из нас. Профессия на каждого накладывает отпечаток, и, в той или иной степени, каждый из нас склонен искать, как говорится, черную кошку в темной комнате, где ее, возможно, и нет… Наверное, эта избыточная подозрительность может показаться со стороны неоправданной и смешной. Но у медали есть и другая сторона. Именно эту сторону называют интуицией. Интуиция не возникает на пустом месте, поверьте мне! Она складывается по крупинке на основании профессионального и жизненного опыта — это не простые догадки и озарения. Наверное, все могут привести пример, когда интуиция указывала правильный путь, верно? Поэтому я склонен относиться серьезно к тому, что подсказывает интуиция. То же самое и в данном случае. Ведь подозрения у Ольги Юрьевны появились отнюдь не потому, что ей не понравилась личность незнакомой женщины. Эти подозрения возникли на основе интуитивного анализа фактов. Давайте же пристальнее рассмотрим эти факты.

Что мы имеем? Во-первых, преступление — ограблена квартира адвоката Григоровича. Преступник неизвестен. Также неизвестно, кто навел его на эту квартиру. Во-вторых, появляется женщина, в сумочке которой обнаруживается адрес адвоката. Сам факт ничем не примечателен, но прошу обратить внимание, что адвокат незнаком с этой женщиной и она, похоже, его тоже не знает. Тем не менее зачем-то хранит у себя его адрес.

— К тому же Григорович сейчас не практикует, — вставила я.

— Это представляется мне не столь существенным, — заметил Кряжимский. — Гораздо важнее то, что к этому времени адвокат уехал из города вместе с семьей. В квартире никого нет… Кстати, вы обратили внимание, Ольга Юрьевна, как выглядел листок бумаги с адресом — он был потрепан или…

— Нет, бумага была совсем свежей, — сказала я. — Не похоже, чтобы ее долго таскали в сумочке.

— Вот видите! — обрадовался Кряжимский. — Итак, адвокат уехал, а женщина, которая с ним незнакома, кладет в сумочку записку с его адресом и ночью идет на другой конец города, где ее неожиданно сбивает машина…

— Машина, кажется, здесь ни при чем, — сказала я. — Это некий посторонний элемент — эдакий дух из машины, извините за каламбур.

— Возможно, — откликнулся Кряжимский. — Но было бы неплохо побеседовать с водителем, совершившим наезд. Подозреваю, что нам удалось бы узнать кое-что интересное. К сожалению, вряд ли это представляется возможным — скорее всего, водитель находится в заключении…

— Можно попробовать, — сказала я. — Обратиться прямо к начальнику УВД — надеюсь, он не откажет нам в таком пустяке.

— Хорошо, пока вынесем водителя за скобки, — наклонил голову Кряжимский. — Посмотрим пристальнее на женщину. С тяжелыми травмами она попадает в больницу, но тем не менее находит в себе силы переживать за старенькую сумку, в которой самое ценное — паспорт, не так ли? Пожалуй, немного странно для человека, прикованного к постели, вы не находите?

— Разные бывают чудаки, — заметила философски Маринка.

— Это верно, — согласился Кряжимский. — Но обратите внимание: проходит неделя, и женщина уже гораздо спокойнее относится к своему имуществу — она больше не прижимает сумочку к сердцу и даже позволяет ее осматривать постороннему человеку. Что же изменилось за эту неделю, спрашиваю я. А вот что: записка с адресом адвоката исчезла из сумочки, а адвокат был ограблен.

— Значит, вы тоже видите связь между этими событиями? — спросила я.

— А как же не видеть, дорогая Ольга Юрьевна! — с чувством сказал Кряжимский. — По-моему, это просто очевидный факт! И в его пользу говорит то обстоятельство, что, избавившись от листка с адресом, женщина стала весьма бурно реагировать на любые упоминания о нем. Не было адреса — и все тут! Лежа в палате, она не могла знать, что адвоката ограбили. Почему же такая реакция? Остается одно: она заранее обо всем знала.

— Смелый вывод! — заметил молчавший до сих пор Виктор.

— У кого-нибудь есть другие соображения? — вежливо спросил Кряжимский. — Я с удовольствием их выслушаю.

— Больные часто ведут себя странно, — сказал Виктор.

— Поведение Самойловой не кажется мне странным, — возразил Кряжимский. — Напротив, оно на редкость последовательно — единственное, чего добивается эта женщина: чтобы про злосчастный адрес поскорее забыли. В случае с самим Григоровичем результат получился блестящим. Наша Ольга Юрьевна оказалась более упорной, но даже и она испытывает определенные сомнения… А главное — Самойлова избавилась от опасной бумажки…

— И куда она ее дела? — спросила Маринка. — Она же с постели встать не может!

— Она ее съела! — объявил Ромка.

Кряжимский покачал головой.

— Ничего подобного, — сказал он. — Позволю себе предположить, как все было на самом деле… Мне кажется, что Самойлова и является тем человеком, который навел вора на квартиру Григоровича. Раздобыв информацию об отъезде адвоката и его адрес, она отправилась на встречу с грабителем. В качестве гипотезы можно даже предположить, что этот грабитель проживает где-то поблизости от места аварии. Из вашего рассказа, Ольга Юрьевна, следует, что произошло это в 1-м Горном тупике… Практически там только одна дорога, никуда не свернешь… Поэтому я и думаю, что грабитель проживает где-то там. Или проживал, так будет точнее.

Встретиться они должны были ночью, чтобы Самойлова не попалась никому на глаза. Однако с ней случилось несчастье, и преступнику пришлось самому разыскивать ее. Думаю, через день-другой ему это удалось. Он навестил женщину в больнице и забрал у нее записку с адресом. Затем он ограбил квартиру адвоката и скорее всего теперь залег на дно. Вряд ли он еще раз появится в больнице, тем более что Самойлова не представляет сейчас для него интереса.

— Непонятно, а где она разузнала про адвоката? — задумчиво произнес Ромка. — Может, она рядом живет?

— Живет она совсем в другом районе, — сказала я, — да и работает, судя по записи в истории болезни, на хлебозаводе бухгалтером. В общем, в огороде бузина, а в Киеве дядька…

— Все равно, какая-то связь непременно должна быть, — заявил Ромка. — Предлагаю спросить эту тетку обо всем напрямик! Мы застигнем ее врасплох, и она сразу расколется, вот увидите!

— Ну что за жаргон, мальчик! — капризным голосом сказала Марина. — И неужели у тебя хватит совести мучить больную женщину?

— Мы не будем ее мучить, — покраснел Ромка. — Спросим, и все!

— Один раз уже спросили, — скептически заметила я. — Теперь она нас просто пошлет. Да еще и жалобу напишет — одной левой.

— А если она ни при чем? — холодно добавил Виктор. — Мы будем иметь весьма бледный вид.

— Лично мне представляется, что поиск следует вести по следующим направлениям, — сказал Кряжимский. — Хлебозавод, больница, адвокат. Ну, и плюс еще водитель. Но это больше для очистки совести. Скорее всего наезд произошел случайно.

— Вы забыли упомянуть 1-й Горный тупик, — напомнила я.

— Верно, — смутился Кряжимский. — Хотя это самое слабое место. Преступник, как я полагаю, вполне мог сменить место жительства. Хотя наведаться, конечно, туда тоже не помешает. Только это нужно сделать тонко, чтобы никто не догадался, будто мы кого-то ищем.

— Я могу поспрашивать, не сдает ли кто в том районе квартиру, — сказал Виктор.

— Что ж, это хороший предлог, — согласился Кряжимский. — А в больнице нужно выяснить, кто навещал Самойлову в первые дни после госпитализации.

— Они обещали сделать это дня через три, — сказала я.

— Хорошо бы еще раздобыть фотографию этой женщины, — задумчиво произнес Кряжимский. — Наверное, Виктор мог бы это сделать?

— Виктор, положим, и смог бы, — возразила я. — Объект для съемки самый подходящий — главное, все время на одном месте. Но толку от этого будет немного — Самойлова сейчас выглядит так, что ее и родная мама не узнала бы.

— Жалко! — сказал Кряжимский. — И ведь Григорович тоже не узнал Самойлову?

— Не узнал, — покачала я головой. — Во всяком случае, на его лице ничего такого не отразилось. Но я собираюсь еще раз с ним встретиться и уточнить подробности. Правда, хочу переждать некоторое время — сейчас он слишком зол на меня… Начну с хлебозавода. Самойлова — женщина одинокая, и рабочий коллектив — ее единственная семья. Что-то они должны знать о ее личной жизни…

— А если просто рассказать все, что мы знаем, следователю? — неожиданно предложила Маринка. — Пусть он и занимается этой Самойловой!

— Ничего себе! — возмутился Ромка. — Ольга Юрьевна напала на след, а ты хочешь, чтобы этим воспользовались другие! Мы сами распутаем это дело — не впервой!

Запальчивость Ромки выглядела немного забавно, но в душе я была с ним согласна.

— Милиция ловит грабителя, — сказала я. — У нее осведомители, собаки, эксперты и прочее. У нас только записка, которая к тому же бесследно исчезла. Вряд ли следователя сильно обрадует этот факт. Ему подавай то, что можно подшить к делу. Полагаю, никому не повредит, если мы будем параллельно вести свое расследование. В конце концов, как правильно говорит Ромка, оно у нас не первое, и мне вовсе не хочется никому его уступать!

— А если эта Самойлова вовсе и ни при чем? — сказала Маринка. — И окажется, что мы сели в лужу? Зачем это нам надо?

Иногда на Маринку нападали приступы совершенно необъяснимого скептицизма. Наверное, все дело было в том, что чисто женские инстинкты превалировали в ее душе над охотничьими, а настоящего папарацци без этого не бывает.

— Если сядем в лужу, это будут только наши проблемы! — сердито ответила я. — Но часто ли нам приходилось в нее садиться?

— Когда-то же надо начинать, — невозмутимо возразила Маринка, пожимая плечами. — На вашем месте я оставила бы бедную женщину в покое. Ей и без того тошно… У меня дядька лежал два месяца с переломом. Так через две недели он настолько озверел, что кидался на любого, кто подходил к его кровати…

— Никто не собирается мучить женщину, — возразила я. — Пусть себе лечится, мы будем искать записку.

— То есть прошлогодний снег, — уточнила Маринка.

— Как говорит физика, материя не возникает из ничего и никуда не исчезает, — сказала я. — Какой-то след все равно есть. И вообще, подруга, не доставай меня своими сомнениями — у меня и своих хоть отбавляй!

— Все равно ничего интересного у нас сейчас на примете нет, — вмешался в наш спор Кряжимский. — А это дело обещает закрученный сюжет и эффектную развязку. Ну, а уж если не судьба… — он развел руками. — Лично я считаю, что во всей этой истории что-то есть.

— Тогда будем считать дискуссию законченной, — решила я. — Поступим следующим образом: я прямо сейчас наведаюсь по месту работы Самойловой, Виктор завтра с утра прогуляется до 1-го Горного тупика, а вас, Сергей Иванович, я попрошу связаться с пресс-центром УВД, чтобы получить информацию о сходных ограблениях квартир…

Сергей Иванович деловито кивнул, а пылкий Ромка вскричал:

— Ну конечно, а я как всегда остался без дела!

— У тебя все еще впереди, мальчик! — злорадно произнесла Маринка. — Какие твои годы!

Маринка обожала поддразнивать нашего курьера, хотя он и не заслуживал тех насмешек, которые она периодически обрушивала на Ромку. Несмотря на все издержки, связанные с молодостью, Ромка был далеко не глуп, решителен, а главное, всегда готов принять участие в любом расследовании, жертвуя свободным временем и прочими радостями, на которые так падки молодые люди. Порой мне намеренно приходилось удерживать его от чрезмерной активности. Как-никак он был несовершеннолетним, а я несла полную за него ответственность.

— Не огорчайся, — посоветовала я ему. — Несмотря на вульгарную форму изложения, Маринка в чем-то права. Твое дело от тебя не убежит. А сейчас, сам видишь, твоя помощь не требуется. Но ведь расследование только начинается…

«И неизвестно, чем закончится», — хотелось добавить мне, но я посчитала, что это будет уж чересчур. Все-таки даже Кряжимский не оспаривал моих подозрений, а это кое-что значило.

По дороге на хлебозавод я прикидывала, что мне удастся разузнать о личности бухгалтера Самойловой у ее коллег. Вряд ли она поддерживает с кем-то близкие отношения, если даже соседи по дому характеризуют ее как человека одинокого и замкнутого. Но кто знает, может быть, какая-то незначительная деталь, обмолвка в разговоре, мимолетное воспоминание выведет нас на нужный след. Не бывает людей, о которых вообще ничего не известно.

Попасть на территорию завода мне удалось не сразу. На проходной меня остановили дюжие охранники, которые держались так неприступно, словно за спиной у них находился военный объект. Не знаю, как у хлебопеков обстояло дело с бизнесом, но с охраной у них было все в порядке.

После того как старший охранник минут десять вертел в руках мое удостоверение и минут десять созванивался с кем-то по внутреннему телефону, меня наконец пропустили во двор, подробнейшим образом объяснив, как найти административное здание.

Следуя этим указаниям, я уже без труда добралась до бухгалтерии и там, наугад остановив первую попавшуюся сотрудницу, спросила, с кем можно поговорить о бухгалтере Самойловой. Женщина наморщила лоб и с удивлением заметила, что не припоминает такой фамилии.

— Вообще-то я здесь недавно, — неуверенно добавила она. — Может быть, это девичья фамилия? Зайдите к Толубееву, он вам точно скажет.

— А кто это — Толубеев? — спросила я.

— Наш главный бухгалтер, — пояснила женщина. — Он сейчас у себя. Идите по коридору, третья дверь налево…

Я нашла третью дверь и, постучавшись, вошла. В глубине кабинета за письменным столом сидел довольно молодой мужчина в костюме с серебристым отливом и, приклеившись ухом к телефонной трубке, монотонно повторял: «Так… так…» Лицо у него было холеное и злое. Зачесанные назад волосы делали его лоб непомерно высоким. Скользнув по мне холодным взглядом, мужчина молча показал пальцем на свободный стул и продолжил свое бесконечное «так», которое с каждым разом становилось все нетерпеливее и выразительнее.

Наконец он рубанул ладонью по краешку стола и сказал в трубку:

— Короче, жду тебя сегодня в час! Мы вместе пойдем к Паницкому, и ты сам ему все это расскажешь, договорились?.. Не-ет, дорогой, я за тебя отдуваться не намерен! Все, разговор закончен! В час у меня!

Он положил трубку и слегка обиженно посмотрел на меня.

— Во люди, а?! — произнес он, словно призывая к сочувствию. — Палец в рот не клади — отхватят по самый локоть… А вы ко мне?

— Если вы — Толубеев, то к вам, — сказала я.

— Толубеев Дмитрий Петрович, — подтвердил хозяин кабинета. — А вы кто?

— Бойкова Ольга Юрьевна, — представилась я. — Из газеты «Свидетель».

В глазах Толубеева блеснула искорка интереса.

— А-а, так это насчет вас звонили с проходной! — пробормотал он и тут же осторожно спросил: — И что же привело вас ко мне, уважаемая?

— Хочу получить справку об одной вашей сотруднице, — объяснила я. — О той, которая недавно попала под машину, — о бухгалтере Самойловой.

На холеном лице Толубеева появилось чрезвычайно удивленное выражение.

— Тут какое-то недоразумение! — с легким смешком сказал он. — Никто из моих сотрудников под машину не попадал! Это уж совершенно точно! И, кроме того, как, вы сказали, фамилия той, что вы ищете, — Самойлова? У нас нет бухгалтера с такой фамилией!

— Вы уверены? — разочарованно спросила я.

— Головой ручаюсь! — без колебаний ответил Толубеев.

По всему было видно, что он говорит правду, да и зачем ему было врать? Без особой надежды я попыталась зайти с другой стороны.

— Возможно, Самойлова не бухгалтер, — сказала я. — Возможно, просто конторская служащая…

— Я знаю всех служащих, — уверенно заявил Толубеев. — Среди моих нет Самойловой… А где вы вообще ее откопали и почему решили, что она наша?

— Она сама так отрекомендовалась, — сказала я. — В истории болезни в графе «место работы» записано: Второй хлебозавод, бухгалтер… Такая маленькая женщина с короткой стрижкой и въедливыми глазками. Голос у нее крайне неприятный. И она охотно и часто идет на скандал…

Толубеев слушал меня, озадаченно перекатывая в ладонях шариковую ручку. Вдруг взгляд его прояснился, он бросил ручку в стаканчик для карандашей и откинулся на спинку кресла.

— Я, кажется, понял, о ком идет речь! — заявил он и посмотрел на меня с некоторой иронией. Потом Толубеев сложил губы в брезгливую гримасу и согласно кивнул.

— Ну да, Татьяна Михайловна! Припоминаю, именно так ее и звали, — сказал он. — Но если вас интересует она, зачем вы пришли к нам?

— Да я же объяснила: она указала место работы — хлебозавод! — ответила я. — Куда же я должна была идти — в библиотеку?

Толубеев долго оценивающе разглядывал меня, а потом изрек:

— И чего же вы ожидаете от меня?

— Ну, поскольку Самойлова вам все-таки известна, — сказала я, — то хотелось бы услышать, что она за человек…

— Плохой человек, — убежденно произнес Толубеев.

— А конкретнее?

На лице Толубеева опять появилась проницательная улыбка.

— Послушайте, меня на такие штучки не возьмешь! — заявил он. — Идите к директору. Только сомневаюсь, что он захочет с вами откровенничать. Нам не нужна популярность подобного рода. От этого страдает репутация предприятия.

— Да не нужна мне ваша репутация! — с досадой сказала я. — У меня своих проблем хватает. Неужели трудно понять, что я пришла к вам по конкретному вопросу?

— Ну, хорошо. У меня мало времени, — сказал Толубеев. — Репутация нашего завода безупречна. Если вы попытаетесь лить грязь, будете разбираться в суде, это я вам обещаю!

— Клянусь, я ни строчки не собираюсь писать о вашем драгоценном заводе! — пообещала я. — Но вы можете хоть слово сказать о Самойловой? Ведь это просто смешно!

— Мне не очень, — возразил Толубеев. — Самойлова не имеет больше к заводу никакого отношения — я настаиваю на этом! Примерно три года назад она была уволена. Между прочим, с тех пор поменялось руководство почти полностью. К управлению пришли новые люди!

— Я вам верю. Но Самойлова — она что-то натворила? — спросила я.

— Ну, не просто так ее уволили! — откликнулся Толубеев. — Были вскрыты серьезные нарушения, злоупотребления служебным положением… Не одна Самойлова, а ряд работников… Но мы ото всех решительно избавились. Как говорится, сорную траву с поля вон! Правда, желая избежать огласки, решили ликвидировать конфликт мирным путем: ущерб взыскан рабочим порядком, а увольнения произведены с формулировкой «по собственному желанию»… Понимаете теперь? К чему нам ворошить прошлое?

— Не собираюсь ворошить вашего прошлого, — еще раз заверила я. — А Самойлову тоже уволили по собственному желанию?

— Разумеется. Какой смысл был с ней возиться? В принципе, она была мелкой сошкой, хотя и весьма противной. Вы правильно сказали: она постоянно нарывалась на скандал. Здесь она чувствовала себя в своей стихии. Но ей тоже дали по рукам.

— Понятно, — кивнула я. — Значит, в отличие от завода в целом, у бухгалтера Самойловой репутация не очень?

— У бывшего бухгалтера, подчеркиваю! — сказал Толубеев.

— Конечно, — согласилась я. — Значит, уже три года как от Самойловой избавились? А вы случайно не знаете, куда она потом устроилась?

Толубеев посмотрел на меня почти надменно.

— С какой стати? — возмущенно сказал он. — Я не поддерживаю с ней отношений, как вы догадываетесь!

— Разумеется, — сказала я. — Но, может быть, какие-то слухи…

— Уважаемая! — с превосходством произнес Толубеев. — У меня нет ни времени, ни охоты гоняться за какими-то слухами! Мы здесь занимаемся делом. Судьба профнепригодных работников нас не интересует. Кстати, за эти три года в бухгалтерии сменился кадровый состав полностью — поэтому Самойлову никто не помнит. Я единственный, потому что участвовал в разгребании того конфликта… Теперь вы удовлетворены?

— Не очень, — призналась я. — Была надежда узнать о Самойловой поподробнее… Но на нет и суда нет! Извините за беспокойство. Я, пожалуй, пойду.

Это так понравилось Толубееву, что он даже слегка подобрел.

— Рад был вам помочь, — доверительно сказал он. — Но, простите, нечем. Все, что я знал о личности этой дамы, я вам выложил. А больше мне сказать нечего — сами понимаете, мы с ней были по разные стороны баррикад… Да и потом, масштаб этой личности не мог вызвать к ней особого интереса — так, вздорная бабенка, жадная до денег…

— Ну, до денег мы все жадные, — с улыбкой заметила я.

Толубеев не принял шутку. Сделав значительную мину, он совершенно серьезно возразил:

— Вот тут вы не правы! Для меня главным является прежде всего дело! А деньги — что ж, они только требуют к себе разумного отношения.

По-видимому, он продолжал опасаться, что я еще не оставила намерений подмочить репутацию его фирмы. Но мне больше от него ничего не требовалось. Главный ответ у меня уже был: Татьяна Михайловна Самойлова оказалась человеком не только замкнутым, но и скрытным — она предпочитала держать в тайне все подробности своей жизни, включая даже место работы. Да и прошлое у нее было далеко не безоблачным. Я все больше убеждалась, что наши подозрения в отношении этой женщины небеспочвенны — не хватало только фактов.

 

Глава 6

Не принесла никаких результатов и вылазка Виктора. На следующий день он прошел весь Горный тупик от первого до последнего дома, намереваясь якобы снять там комнату. Итог оказался совершенно неожиданным. Все жители этой кривой улочки были не прочь сдать жилую площадь, даже не особенно заламывая цену.

Чтобы выйти из положения, Виктору пришлось проявить чудеса изворотливости. Он капризно осматривал предлагаемую комнату и обязательно оставался чем-нибудь недоволен — то площадью, то освещенностью, то ценой. В результате он отказывался и шел в соседний дом, где ему тоже сразу предлагали комнату, и все начиналось сначала.

Скоро уже все обитатели Горного тупика были в курсе, что к ним забрел какой-то сумасшедший, который сам не знает, чего хочет. В таких условиях трудно было рассчитывать застать врасплох предполагаемого преступника. Впрочем, Виктор утверждал, что добрая половина жителей окраинной улочки вполне могла претендовать на это звание — таких подозрительных пьяных физиономий и в таком количестве Виктор давно не видел.

Практически это означало одно: ничего конкретного в том районе обнаружить не удалось. Судя по гостеприимству аборигенов, мы имели право только предполагать, что они могли приютить у себя кого угодно, но об этом мы догадывались и раньше.

Юный Ромка сгоряча предложил поставить круглосуточный пост на выезде из Горного тупика, чтобы проследить за тем, кто куда входит и выходит.

— И в нетрезвом виде выезжает на грузовиках! — ехидно добавила Маринка. — А потом мы будем носить нашему Ромке передачи в больницу!

Я была сдержаннее, но Ромкину идею тоже не поддержала.

— Это называется ждать у моря погоды! — заявила я. — А кроме того, у нас нет ни сил, ни средств, чтобы организовать такое наблюдение. И вообще, это занятие бессмысленное и опасное. Будем разбираться с Самойловой!

Я подразумеваю под этим следующее: выяснение ее места работы, связей и отношений с адвокатом Григоровичем. Еще было бы неплохо обзавестись хотя бы плохоньким фотопортретом Татьяны Михайловны. У меня были на этот счет кое-какие соображения, но реализовать их можно было, только побывав в медсанчасти у Александра Михайловича, а он мне еще не звонил.

Чтобы не терять времени, я решила еще раз навестить адвоката, надеясь, что его гнев уже улегся. Предварительно я с ним не созванивалась — нет ничего легче, чем сказать человеку по телефону, что не хочешь его видеть.

В машине я, как обычно, размышляла по поводу поступившей информации. Кряжимский уже связывался с пресс-службой УВД и раздобыл там кое-какие сведения.

Выяснилось, что с марта этого года в нашем городе было совершено семь ограблений квартир. Вообще их было, конечно, гораздо больше, но Сергей Иванович сосредоточил внимание на тех, где преступник действовал сходным образом и совпадали обстоятельства.

Во всех семи случаях хозяева квартир на продолжительный срок выбывали в другой город, не позаботившись о дополнительной безопасности своих жилищ. Социальный состав подвергшихся ограблению был различен, но в основном это были люди не бедные — те в наше время предпочитают сидеть дома.

Преступник же во всех семи случаях действовал, по-видимому, в одиночку, весьма осторожно и умело, не оставляя следов и мастерски расправляясь с замками. Брал он исключительно деньги и драгоценности, избегая соблазна поживиться какой-нибудь крупной вещью, как бы дорога она ни была.

Оказалось, что, кроме этих семи удачных ограблений, имелись еще три попытки, которые вору реализовать не удалось. В одном случае сработала сигнализация, а в двух других всполошились соседи. Но удачливый вор всегда успевал унести ноги. Никто даже не смог запомнить его внешность.

Дотошный Кряжимский не ограничился ближайшим периодом и выспросил, не работал ли домушник-одиночка в прошлые годы. Насчет этого информация была достаточно противоречивой — что-то похожее имелось и в прошлом, но милиция вроде бы отказывалась приписывать все случаи одному человеку.

Впрочем, семи эпизодов менее чем за полгода было вполне достаточно для одного, тем более что имелись еще три неудачные попытки. Оставалась малость — выяснить, каким путем злоумышленник добывал информацию о пустых квартирах. Трудно было поверить, что в городе с почти миллионным населением он мог найти их только с помощью интуиции. Кто-то должен был снабжать его сведениями. Но кто — неужели Самойлова?

Размышлять об этом можно было бесконечно, но я уже подъезжала к дому, где жил Григорович. Я выбросила из головы Самойлову, озабоченная тем, как встретит меня адвокат. Нужно было проявить максимальное обаяние, чтобы компенсировать то раздражение, которое, должно быть, испытывает Григорович от моей персоны. В конце концов, он достаточно разумный человек и должен понять, что бессмысленно злиться на обстоятельства.

Адвокат был дома. На мой звонок он вышел в махровом синем халате, с мокрым распаренным лицом: должно быть, перед самым моим приходом принимал ванну. Хотя я из кожи лезла, стараясь казаться обаятельной, Григорович с трудом сумел спрятать разочарование, прозвучавшее в его голосе.

— Это опять вы, — без эмоций произнес он. — Пришли рассказать еще какую-нибудь сказку? Вроде рано — день на дворе… — он явно хотел съязвить, но вышло это у него как-то вяло.

— Сказки — это не наш профиль, — любезно ответила я. — Мы привыкли оперировать фактами.

— Непроверенными фактами, я бы сказал! — заметил Григорович.

— Кажется, Арнольд Львович, вы опять провоцируете меня на дискуссию, — сказала я. — У меня, впрочем, нет возражений, но вот вы после бани, и вас запросто может прохватить сквозняком.

— Спасибо за заботу, — иронически наклонил голову адвокат. — Ничего не остается, как предложить вам заходить в гости. Правда, это становится похожим на сказку про белого бычка…

— Что-то вас сегодня на сказки потянуло, Арнольд Львович? — спросила я, переступая порог. — Мне бы хотелось вернуть вас к суровой реальности.

— А мне показалось, что вам больше по душе театр абсурда, — проворчал Григорович.

Он, как и в прошлый раз, проводил меня в гостиную, а сам, извинившись, вышел. Впрочем, он быстро вернулся с цветастым полотенцем в руках, которым принялся энергично вытирать лицо и лысину.

— Вы застали меня врасплох, — заявил он, не прерывая своего занятия. — Хорошо еще, я успел одеться… Вообще-то я жду друга и думал, что это он пришел. Но раз уж это вы, я должен поинтересоваться, что вы будете пить: чай, кофе, чего-нибудь освежающего?

— Нет, спасибо, — сказала я. — Не будем отвлекаться. Тем более вы кого-то ждете, а мне не хотелось бы у вас засиживаться.

— А что вас опять привело ко мне? — с любопытством спросил Григорович. — Мне кажется, мы с вами исчерпали все возможности, которые представились нам во время первой встречи.

— У меня другое мнение на этот счет, — не согласилась я. — Просто в прошлый раз вы поддались отрицательным эмоциям.

— Да уж, отрицательных эмоций было хоть отбавляй! — с выражением произнес адвокат. — Со мной давно никто так по-хамски не разговаривал, как эта ваша протеже.

— Помилуйте, Арнольд Львович! — удивилась я. — О чем вы говорите? Протеже! Это слово здесь абсолютно неуместно!

— Но меня ни на минуту не покидало ощущение, что эта особа действует по вашей указке, — признался Григорович. — Я чувствовал себя героем какого-то дешевого фарса! И, между прочим, от души сочувствовал тому несчастному, который наехал на эту дуру… Я даже подумывал, не взяться ли мне за его защиту!

— И все-таки решили не браться? — вставила я.

— Да! Пришлось отказаться от этой мысли, — сказал адвокат. — Я слишком заинтересованное лицо… Но это, конечно, шутка. Просто я уже дал зарок — в процессах я категорически не участвую.

— Так вот, Арнольд Львович! — сказала я, когда он умолк. — Мысль о том, что сцена в больнице мной подстроена, могла прийти вам в голову только в минуту крайнего раздражения. Разумеется, я не имею к этой женщине никакого отношения. А вот вы, напротив, имеете! Поэтому я еще раз призываю — попытайтесь вспомнить, может быть, вы все-таки где-нибудь ее видели раньше?

— Да не видел я эту, извините за выражение, рожу никогда раньше! — уныло проговорил Григорович. — За свою жизнь я перевидал много людей, но такой противной бабы мне, кажется, еще не попадалось!

— Не торопитесь, — сказала я. — Лицо Самойловой здорово изменилось после аварии. Попытайтесь абстрагироваться от тех синяков и ссадин, которые его сейчас украшают, — может быть, тогда что-то вспомните?

— Ничего себе! — заметил Григорович. — Да я ее себе теперь иначе и не представляю. Сейчас, я бы сказал, у этой женщины наблюдается полная гармония между внешностью и внутренним миром… Но если серьезно, то вы правы: болезнь и казенная одежда меняют людей неузнаваемо. Вот если ознакомиться хотя бы с фотографией…

— А вы не догадались заглянуть в ее паспорт, когда осматривали сумочку? — спросила я.

— Ну что вы! — с упреком сказал Григорович. — Я и без того чувствовал себя достаточно неловко.

— А вы не могли по этой причине не заметить записку с адресом? — на всякий случай спросила я.

Адвокат энергично помотал головой.

— Ну уж нет! — заявил он. — В этом отношении я был очень внимателен. Никакой записки в сумочке не было. Это я могу вам гарантировать. У меня прекрасная память — я и сейчас могу подробно перечислить, что там было: паспорт, кошелек с небольшой суммой денег, платок, помада, расческа, зеркальце…

— Ключи от квартиры, — машинально вставила я.

Адвокат озадаченно умолк и посмотрел на меня с некоторым недоумением.

— Да нет, ключей-то как раз там не было, — возразил он. — Это точно. Трубочка с валидолом была, парочка мятных конфет…

— Ключи тоже были, — сказала я. — Вы просто их не заметили. В боковом кармашке. Там же, кстати, где лежала записка. Может быть, вы вообще туда не заглянули?

— Да что вы такое говорите! — Арнольд Львович начал уже горячиться. — Вы меня дураком считаете, что ли? Повторяю: я помню каждую мелочь! Ни записки, ни ключей там не было!

— Постойте, — с тревогой воскликнула я, осененная внезапной догадкой. — Вы твердо в этом уверены?

— Могу поклясться на Библии, если для вас это так важно! — сердито сказал Григорович.

— Тогда это меняет дело, — пробормотала я. — Вы преподнесли мне своего рода сюрприз, Арнольд Львович! Возможно, ваша наблюдательность еще сослужит нам хорошую службу. Вы знаете, я теперь, пожалуй, пойду — нужно проверить одну мысль. Но, если вы не против, на днях я опять к вам загляну и постараюсь раздобыть для вас фотографию Самойловой.

Григорович посмотрел на меня с легким испугом и нерешительно пробормотал:

— Ну что ж, заходите. Не смею возражать.

— Тогда до свидания! — сказала я и поспешно покинула его квартиру.

Боюсь, что по пути в редакцию я несколько раз позволила себе нарушить правила движения: так не терпелось мне поделиться сногсшибательной новостью с коллегами. И, едва переступив порог, я выпалила:

— А вы знаете, что кто-то забрал у гражданки Самойловой ключи от квартиры?

Разумеется, никто этого не знал. Все молча уставились на меня и несколько минут переваривали это сообщение. А потом Кряжимский осторожно спросил:

— И что же это означает?

— Не знаю, что это означает, — сказала я. — Но, по-моему, что-то очень интересное. Давайте подумаем, кому могли понадобиться ключи от чужой квартиры? Ведь, кажется, друзей и близких у Татьяны Михайловны не имеется?

— Это еще не факт, — остудил мой пыл Виктор.

— Она могла положить ключи под подушку, — добавил Кряжимский. — Для большей надежности.

— А с чего ты вообще это взяла? — скептически заметила Маринка. — У тебя было озарение?

И только юный Ромка озвучил мою тайную мысль.

— Ключи забрал тот, кто взял записку! — голосом Шерлока Холмса произнес он. — Это элементарно!

— Вот и я думаю то же самое! — заключила я. — А отсутствие ключей обнаружил адвокат Григорович, когда искал записку. Он утверждает, что ошибиться не мог: у него профессиональная память.

— Допустим, — сказал Кряжимский. — Но это еще ни о чем не говорит. Как я уже упоминал, Самойлова просто могла переложить ключи в другое место — под подушку, повесить себе на шею наконец. Человек она, судя по всему, недоверчивый, а тут постоянное присутствие посторонних — медсестры, нянечки, адвокаты… Вот она и спрятала ключи от греха подальше.

Возможен и другой вариант. Виктор верно заметил — мы предполагаем, что Самойлова абсолютно одинока. Но откуда у нас такая уверенность? Вполне возможно, есть кто-то, кому она полностью доверяет и кому может поручить наблюдать за квартирой, пока находится в больнице.

— Я бы тоже так поступила, если бы зависла в больнице на несколько месяцев, — заметила Маринка. — Мало ли что! Вдруг у нее дома хомячки?

— Скорее уж крокодил! — сердито сказал Ромка. — А по-моему, все совершенно ясно: преступник побывал у Самойловой, получил адрес, ограбил квартиру и теперь преспокойно отсиживается дома у своей сообщницы.

— Ну, насчет того, что преспокойно — это ты хватил! — возразил Кряжимский. — Появление чужого сразу бросилось бы в глаза соседям.

— А он скажет соседям, что племянник, — и все, — не сдавался Ромка. — Да чего проще — пойти и проверить?

— Что ж, такой вариант тоже может иметь место, — согласился Кряжимский. — Но в таком случае проверять нужно очень осторожно. Если в квартире Самойловой прячется преступник, при малейшем подозрении он оттуда уйдет.

— Для начала можно просто спросить соседей, — солидно сказал Ромка. — Представиться разносчиком телеграмм и спросить. Мол, проживает ли кто в квартире номер пятнадцать…

— Ну что ж, тогда ты этим и займись, — ободрила я Ромку. — Только уж действуй так, чтобы ни у кого не вызвать подозрений! Не лезь на рожон!

— Нашего Ромочку никто не заподозрит, — невинно заметила Маринка. — Он на сыщика ни капельки не похож!

Худшего оскорбления для нашего курьера не существовало. Он бросил на Маринку взгляд, полный бессильного негодования, хотел что-то сказать, но передумал и только отвернулся. Вероятно, он боялся, что у него от волнения сорвется голос.

Уставившись на Маринку, я сделала страшные глаза и незаметно показала ей кулак. Она в ответ изобразила на лице полное простодушие, но не смогла удержаться от самодовольной улыбки — все-таки современная молодежь слишком долго выходит из детства. И самое прискорбное, что теперь это относится и к женщинам.

— Так я могу приступить, Ольга Юрьевна? — хмуро спросил Ромка, справившись наконец с волнением.

— Да, разумеется, — сказала я. — Надеюсь, все у тебя получится.

Мне и самой не терпелось смотаться по адресу Татьяны Михайловны, но я понимала, что у Ромки это получится лучше. Все-таки что ни говори, а он действительно менее всего походил на сыщика.

Едва Ромка ушел, зазвонил телефон. Трубку сняла Маринка и после недолгих переговоров протянула ее мне.

— Твой долгожданный доктор звонит, — многозначительно произнесла она и не утерпела, чтобы не спросить: — А он интересный мужчина, правда?

— Кому как, — ответила я. — Между нами чисто деловые отношения.

Голос Александра Михайловича в трубке звучал, как всегда, бодро и весело:

— Ольга Юрьевна, приветствую! Рад вас слышать! А у нас для вас хорошие новости. Можете сейчас к нам подъехать. Как раз дежурит медсестричка, которая может ответить на ваши вопросы.

— Отлично! — обрадовалась я. — Немедленно выезжаю!

— Так я жду! — жизнерадостно сообщил доктор. — До встречи!

Положив трубку, я задумчиво посмотрела на Виктора.

— Есть одна мыслишка, — сказала я. — Хорошо бы умудриться переснять фотографию Самойловой с ее паспорта. Только желательно сделать это так, чтобы она ничего не заметила. Возьмешься за это дело?

Виктор пожал плечами.

— Нет проблем, — ответил он. — Наверное, она спит иногда?

— Да уж, думаю, не без этого, — согласилась я. — Жаль только, мы не в курсе, какой у нее распорядок дня. Но ведь можно подождать, верно?

— Ждать и догонять — это по-нашему, — изрек Виктор. — Я возьму аппарат.

 

Глава 7

Александр Михайлович встретил нас как добрых знакомых, хотя я заметила, что появление вместе со мной Виктора слегка его разочаровало. Однако доктор был по-прежнему улыбчив и словоохотлив.

— Добро пожаловать! — провозгласил он. — Очень рад вас видеть! Сегодня вы вдвоем?

— Мой коллега Виктор, — сказала я. — Он фотограф.

— Очень приятно, — сказал Александр Михайлович, протягивая Виктору руку. — Меня зовут Александр. А вы, я вижу, во всеоружии? Кого собираетесь снимать?

— Я сейчас все вам объясню, — ответила я. — Хорошо бы только где-нибудь присесть, чтобы можно было спокойно поговорить.

Александр Михайлович понимающе кивнул.

— Айн момент! — сказал он. — Пойдемте ко мне в ординаторскую. Там нам никто не помешает.

Он отвел нас в небольшую белую комнату, где стоял старый диван и два письменных стола, на которых лежали пухлые истории болезней, исписанные торопливым неровным почерком.

— Присаживайтесь! — распорядился Александр Михайлович. — А я сейчас приглашу сестричку…

Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с худенькой девочкой в чистом, подогнанном по фигуре халатике. У нее были на удивление строгие глаза и упрямо вздернутый носик. Войдя в ординаторскую, она сухо поздоровалась и выжидательно остановилась посреди комнаты, опустив руки в карманы халата.

— Вот, значит, Светочка, — бодро сказал доктор. — Она расскажет нам, кто посещал нашу пациентку.

— Это Самойлову, что ли? — независимым тоном произнесла девушка. — Да, были у нее. На второй день — я тогда в первую смену дежурила — приходили две женщины. По-моему, с работы ее, потому что они держались так… ну, не как родственники. Были у нее минут десять. Фрукты какие-то приносили.

— А скажите, Света, они ничего не говорили о том, где, собственно, работают? — спросила я.

Девушка равнодушно на меня посмотрела и сказала:

— Ничего, по-моему… Они только спросили, где тут сослуживица лежит, — и все. А я не больно-то интересовалась. У меня своих проблем хватает.

— Понятно, — вмешался Александр Михайлович. — А кроме этих двоих, кто еще приходил?

— Ну, и на третий день — я уже в вечернюю выходила — был посетитель. Мужчина. Представился родственником. Я еще удивилась: родственник, а без гостинцев. Этот у Самойловой вообще недолго был — буквально минуты две и сразу ушел.

— Расскажите о нем немного подробнее, — попросила я.

— А чего рассказывать? — неохотно произнесла Света. — Мужчина. Обыкновенный. Лет сорока примерно. Костюмчик так себе. Я его особенно не разглядывала.

— И все-таки, вы не могли бы описать его лицо? — не отставала я.

Девушка раздраженно пожала плечиками.

— Лицо как лицо, — сказала она. — Обыкновенное. Слегка загорелое. Волосы черные, редкие. Глаза… — Она задумалась. — Не помню, какие глаза! И нос самый обыкновенный… В общем, не помню я! Если бы вы, Александр Михайлович, предупредили, что мы должны посетителей запоминать, я бы все на бумажку записала! А вообще-то у меня совсем другие обязанности!

— Ладно-ладно, не кипятись! — примирительно сказал доктор. — Никто у тебя твои обязанности не отнимает. Просто спросили. Ну а больше никто к Самойловой не приходил?

— В мою смену — никто, — отрезала девушка. — Все, я могу идти?

Александр Михайлович вопросительно посмотрел на меня. Мне уже было ясно, что из сердитой медсестры вытянуть ничего больше не удастся. Но она, желая подстраховать себя от новых вопросов, с вызовом сказала:

— Взяли бы да спросили у самой больной! Она-то уж точно знает, кто к ней приходит!

— Ну ладно, без тебя разберемся! — уже с досадой произнес Александр Михайлович и махнул рукой. — Спасибо, можешь идти!

Светлана резко повернулась и, стуча каблучками, вышла в коридор. Александр Михайлович виновато улыбнулся, почесал нос и спросил:

— А правда, почему вы не спросите у Самойловой? И вообще, если не секрет, чем она вас так привлекает?

— Вообще это секрет, — мило улыбнулась я. — Но вам сажу. Мы хотим найти человека, который сбил Татьяну Михайловну.

— Но его же уже нашли! — удивленно поднял бровь доктор. — Он же уже под стражей!

— У нас подозрения, что это ошибка, — не моргнув глазом соврала я. — Но многое пока нам и самим неясно. Татьяна Михайловна что-то умалчивает. Вот мы и пытаемся разобраться.

— Понятно! — ошарашенно пробормотал доктор. — Независимое журналистское расследование, значит?

— Вы нашли удивительно точное определение! — одобрительно заметила я. — Только оно еще и конфиденциальное — поэтому большая просьба…

— Я нем как рыба! — поспешил успокоить меня Александр Михайлович и, многозначительно улыбнувшись, добавил: — Ради вас я готов молчать, даже если меня подвергнут суровым пыткам!

— Не зарекайтесь! — сказала я. — Впрочем, вряд ли кто-то станет вас пытать. Это дело не имеет широкой огласки. Просто мне не хотелось бы, чтобы о наших поисках болтали на каждом шагу. А главное, Самойлова не должна ничего знать.

— Об этом не беспокойтесь, — улыбнулся Александр Михайлович. — Наша Самойлова не из тех людей, с которыми хочется общаться. Медперсонал от нее просто стонет. Конечно, такие больные всегда капризны, но Самойлова в этом отношении — экземпляр вообще уникальный!

— Александр Михайлович! — вспомнила я. — Помогите нам еще в одном вопросе. Нам требуется фотография этого уникального экземпляра. Но не в теперешнем плачевном состоянии, а в обычном виде. Взять ее неоткуда, кроме паспорта. А он, как вы знаете, лежит в тумбочке, под самым носом у Самойловой. Виктор у нас — ас, и переснять фотографию для него — секундное дело. Однако хотелось бы, чтобы Самойлова ничего не заметила. Возможно ли организовать это? Скажем, во время сна…

Александр Михайлович задумался на минуту, а потом сказал:

— Вообще лежачие больные спят очень плохо и чутко. Сами понимаете — сутками в постели, любому спать надоест. Но есть выход. Дважды в день мы вводим Самойловой обезболивающее. После этого она обычно тридцать-сорок минут спит достаточно крепко. Ваш фотограф мог бы за это время вполне управиться, я полагаю. К сожалению, следующий укол теперь будет сделан перед ночным сном. Наверное, удобнее будет подъехать завтра утром — часикам эдак к одиннадцати, как вы думаете?

— А нельзя ли в виде исключения сделать дополнительный укол? — спросила я. — Например, перед дневным сном?

Александр Михайлович нахмурил лоб, но потом решительно мотнул головой.

— Это было бы нежелательно! — сказал он. — Собственно, я уже намеревался постепенно отменять обезболивающее, тем более что Татьяна Михайловна, судя по всему, относится к тому типу людей, у которых легко формируется наркотическая зависимость… В общем, давайте отложим до завтра!

— А если просто, безо всяких этих? — вдруг спросил Виктор.

— Ты имеешь в виду — просто зайти, залезть в тумбочку, сделать снимок и уйти? — спросила я. — Представляю, какой скандал после этого разразится!

Александр Михайлович смущенно кашлянул и признался:

— Вы знаете, главного я вам еще не сказал… Самойлова категорически от меня потребовала, чтобы вы, Ольга Юрьевна, у нее в палате не появлялись. Она заявила, что от этого у нее делается плохо с сердцем, и опять пообещала написать жалобу. Так что без крайней нужды вам ее посещать не стоит.

— Но Виктора-то она не видела, — возразила я.

— Это верно. Но она ведет себя сейчас крайне бдительно и постоянно настороже, — объяснил Александр Михайлович. — Даже если я сейчас соберу возле ее постели консилиум, чтобы отвлечь внимание, я вовсе не уверен, что вашему Виктору удастся добраться до сумочки. Лучше не рисковать! Не скажу, что рискую потерять место, но заведующему очень не нравится, когда больные жалуются на врачей.

— Я вас прекрасно понимаю, — заметила я. — И вашего заведующего, кстати, тоже. Нам самим желательно, чтобы Татьяна Михайловна вела себя тихо. Поэтому мы выбираем предложенный вами вариант. Виктор завтра подойдет к вам часиков в одиннадцать.

— Ага, — сказал доктор. — К этому времени я как раз закончу обход и буду относительно свободен. Мы нарядим Виктора в белый халат, чтобы он не так бросался в глаза, и, думаю, он без помех сможет совершить свое черное дело… — он довольно улыбнулся, приглашая нас поддержать его шутку.

Прежде чем распрощаться, я попросила Александра Михайловича еще об одной услуге.

— Понимаю, что это не входит ни в чьи обязанности, — сказала я. — Но нельзя ли поставить нас в известность, если Самойлову опять кто-нибудь навестит? Особенно если это будет обыкновенный мужчина в неброском костюмчике. И было бы неплохо разузнать, кто эти люди. Между прочим, Самойлова уже давно не работает на хлебозаводе…

— А где же она работает? — с интересом спросил Александр Михайлович.

— Мне бы и самой хотелось это выяснить, — сказала я. — Только почему-то мне кажется, что Татьяна Михайловна этого не скажет.

— Любопытно! — хмыкнул доктор. — Хорошо, постараемся сделать все, что возможно. Я лично обращу на это внимание, обещаю вам! Даже забыв, что это не входит в мои обязанности.

Когда мы садились с Виктором в машину, я поинтересовалась, как ему понравился доктор.

— Чересчур сговорчив! — недовольно заметил он.

— Ну, это ты уже придираешься! — обиделась я. — По моим наблюдениям, со сговорчивым человеком гораздо приятнее иметь дело, чем с несговорчивым, — он охотно идет тебе навстречу…

— В том-то и дело! — мрачно пробурчал Виктор.

Звучало это довольно туманно, но я отнесла недовольство Виктора на счет извечного мужского соперничества. Поставьте рядом двух мужчин — и вы тут же получите парочку соперников, даже если никакого предмета соперничества нет и в помине. Быть первым и единственным — это в крови у мужчин.

Тем более что сам Виктор относился совсем к другому типу мужчин, нежели милейший доктор. Нашему фотографу трудно было развязать язык, и он трижды бы подумал, прежде чем сообщить постороннему хотя бы даже такую мелочь, как точное время.

Возможно, этому его научил жизненный опыт. В былое время Виктор прошел Афганистан. Он служил во взводе разведки и повидал всякое. Он умел принимать правильное решение в любой экстремальной ситуации, был непобедим в рукопашной схватке, мог часами незаметно выслеживать интересующий нас объект, но разговаривать он не любил — это уж точно.

Поэтому я не особенно удивилась, когда выяснилось, что Александр Михайлович Виктору не понравился. Они были слишком разными, и вряд ли Виктор взял бы доктора с собой в разведку. Но я даже не подозревала, насколько окажется прав Виктор в своем отношении к сговорчивости Александра Михайловича и какой неприятностью для нас она обернется.

Впрочем, и сам Виктор в ту минуту не мог, конечно, этого знать. Он просто высказал свое мнение — и только.

Но все это было пока в будущем, и нас с Виктором больше занимало, сумел ли что-нибудь выяснить Ромка, побывав в доме Самойловой. К тому времени, как мы вернулись в редакцию, он еще не показывался, но беспокойства это у нас не вызвало: мы-то были на машине, а бедному Ромке приходилось передвигаться общественным транспортом.

Он появился примерно через полчаса, чрезвычайно гордый и сияющий как медный пятак. Сразу было понятно, что его разведывательная акция принесла какие-то плоды. Но он не спешил докладывать о своих успехах.

— Мне бы чашечку кофе, — небрежно заметил он, с видом победителя усаживаясь в кресло. — А то в горле что-то у меня пересохло.

— Джеймс Бонд вернулся, — прокомментировала Маринка и с фальшивой угодливостью добавила: — Может быть, капельку коньяку, сэр?

— Коньяк до исполнения совершеннолетия является административным правонарушением, — немедленно сообщила я. — А если речь идет о намеренном вовлечении несовершеннолетнего в это административное правонарушение, то речь может уже идти об уголовной ответственности лица, вовлекшего…

— Да я не прошу коньяка! — завопил Ромка. — Я прошу чашечку нормального кофе! Я что — не имею права?

— Маринка, мигом приготовь человеку кофе! — распорядилась я. — А ты давай выкладывай, с какой радости у тебя такой гордый вид!

Ромка самодовольно улыбнулся и сказал:

— Есть ваш грабитель! Его там видели! Осталось его подкараулить и…

— Ты толком рассказывай! — поморщилась я. — Выводы мы будем сообща делать.

— Ну, в общем, заявился я на Садовую, где Самойлова живет, — начал объяснять Ромка. — В ее квартиру соваться не стал, а позвонил соседям. Женщина какая-то открыла. Я, как и договаривались, представился разносчиком телеграмм и вежливо так спрашиваю, не знает ли она, где можно найти гражданку Самойлову, потому что в квартире никого нет, а у меня для нее срочная телеграмма. Соседка сказала, что Самойлову уже давно не видели, и предложила оставить телеграмму у нее. Но я сказал, что должен вручить лично, мол, у нас с этим строго. Тогда соседка посоветовала мне сходить к Самойловой на работу, но тут выяснилось, что она понятия не имеет, где та работает. Стали звонить к другим соседям — дома была девчонка лет пятнадцати. Она тоже не знала, где Самойлова работает, но зато она сказала, что Самойлова, наверное, куда-то уехала, потому что они с подружками до позднего вечера торчат во дворе, но за последнюю неделю ни разу Самойлову не видели. Зато один раз они видели, как ночью в ее квартиру входил незнакомый мужчина.

— А ты не догадался спросить, как он выглядит? — воскликнула я.

— Как это я не догадался?! — возмущенно ответил Ромка. — Конечно, я спросил. Но что взять с этих девчонок? Сказала, обыкновенный мужик, пожилой, серьезный такой… Но больше она его не видела. Скорее всего, он стал осторожнее и выходит только глубокой ночью — вот что я думаю!

— Молодец, Ромочка! — с чувством сказала Марина, наливая в чашку ароматный кофе. — Ты заслуживаешь награды! Тебе как подать: на золотом подносе или удовлетворимся обыкновенным?

— Спасибо, я сам возьму, — буркнул Ромка. — Можешь на подносе своим женихам кофе разносить!

— Фи, как это грубо! — поджав губы, заметила Маринка. — Не завидую той девочке, которая в тебя влюбится: ее ждет тяжелое испытание!

— Ладно, хватит трепаться! — сказала я. — Нужно хорошенько обдумать эту новость. Неужели грабитель действительно поселился в квартире Самойловой?

— Да надо просто выследить его и спросить об этом напрямую! — решительно заявил Ромка.

— А он тебе так и скажет — ах, Ромочка, это я! Прими у меня явку с повинной! — язвительно заметила Маринка.

— Вот и посмотрим, что он тогда скажет! — упрямо огрызнулся Ромка.

Сергей Иванович Кряжимский жестом спортивного арбитра поднял вверх руки.

— Тише, молодежь, тише! — призвал он. — Мне хотелось бы сразу предостеречь вас, чтобы вы не слишком увлекались. Мы же с вами не в компьютерную игру играем. Здесь нужно руководствоваться древним проверенным принципом: семь раз отмерь, один раз отрежь. Скоропалительные решения здесь не годятся… Вот, например, ты, Рома, предлагаешь этого человека выследить и, насколько я понял, задержать, так?

— Ну, так, — настороженно ответил Ромка.

— Но ты забываешь о том, что у нас нет никаких прав осуществлять задержания, аресты и тому подобное. А если этот человек окажется каким-нибудь племянником Самойловой? Мы можем попасть в очень неловкое положение. Но даже допустим, этот человек — преступник. Тогда его задержание неизбежно будет связано с очень серьезной опасностью. Чьей жизнью ты предлагаешь при этом рисковать — своей, моей, Виктора? Это несерьезно, мой юный друг!

— Да Виктор его одной левой… — смущенно начал Ромка, не желая сдаваться.

— Хорошо бы тогда и Виктора спросить, готов ли он пустить в ход свою левую, — невозмутимо заметил Кряжимский. — Но дело даже не в этом. Представь себе, что этот человек в наших руках, — а дальше что? Какие у нас доказательства, что это именно он ограбил квартиры? Сам-то он в этом не признается, как верно сказала Мариночка.

— Найдем доказательства, — уже без особой уверенности возразил Ромка.

— И какую юридическую силу будут иметь эти доказательства? — спросил Кряжимский. — Например, его карманы набиты похищенными драгоценностями — так он просто заявит, что не имеет к ним никакого отношения и все это добро ему подбросил наш Рома.

— Ну а что же делать-то? — растерянно произнес курьер, обводя нас обиженным взглядом.

— Собирать информацию, — хладнокровно объяснил Кряжимский. — За квартирой Самойловой, конечно, стоит понаблюдать, но, например, мне представляется, что это мало что даст.

— Мы можем увидеть преступника, — возразила я. — Пока мы только знаем, что это некий мужчина средних лет…

— Ну да, обыкновенный, — подхватил Кряжимский. — И, возможно, это не преступник вовсе.

— Но ведет-то он себя осторожно, — напомнила я. — Слишком осторожно для обыкновенного человека.

— Поэтому-то я и полагаю, что он уже сменил укрытие, — сказал Кряжимский.

— Да что мы будем гадать! — вмешался Виктор. — Сегодня же ночью и проверим!

— А можно, я тоже приму участие? — воспрял духом Ромка. — Тем более что я уже там был.

— Тем более тебе там делать нечего! — решительно заявила я. — Может, тебя изучили в дверной «глазок» до малейшей детали. Наблюдением займемся мы с Виктором. Возражения есть?

По лицу Ромки было видно, что у него имеется целый набор возражений, но он не стал их обнародовать, почувствовав мое настроение. Нам с Виктором оставалось без помех обсудить план действий на предстоящую ночь.

— Обязательно захватите с собой покушать, — заботливо посоветовала Маринка. — Когда ночью не спишь, ужасно есть хочется! Я это по себе знаю. Хотите, я сварю вам кофе про запас? В термосе он долго будет горячим…

— В термосе это будет уже не то, — ответила я. — Но, в принципе, я не возражаю.

— Лучше не то, чем ничего, — кивнул Виктор. — А я захвачу с собой аппаратуру.

— Оружие какое-нибудь возьмите! — угрюмо посоветовал Ромка. — Газовый баллончик хотя бы…

— Зачем нам оружие! — улыбнулась я. — Когда Виктор одной левой…

 

Глава 8

Виктор заехал ко мне домой в одиннадцать вечера на своей машине. По какой-то странной прихоти наш фотограф предпочитал автомобили только черного цвета. Но при данных обстоятельствах это было даже удобно: с погашенными огнями его машина просто сливалась с ночной темнотой.

Сам Виктор тоже вырядился во все черное — наверное, тоже собирался сливаться с ночной тьмой. Не желая выделяться, я тоже надела черное платье и, захватив небольшую сумку с термосом и бутербродами, села в машину. Со стороны мы, наверное, могли сойти за мобильную бригаду из похоронного бюро.

Надо сказать, что сидеть ночью в засаде мне было не в диковинку. Правда, я не бывала в Афгане, но зато нынешнее расследование являлось далеко не первым в практике нашей газеты, и мне поневоле пришлось освоить профессию сыщика. Для Виктора же это вообще было делом привычным. Сегодня нам еще повезло: на дворе было лето — а каково торчать целую ночь в машине при двадцати градусах мороза! Так что сегодня условия нас ждали почти курортные.

Ночной город постепенно затихал. В центре еще вовсю горели рекламы и молодежь толпилась возле кофе, но ближе к окраинам улицы заметно опустели, и здесь только горящие окна домов и редкие фонари оживляли ночную тьму. Последние троллейбусы развозили немногочисленных пассажиров и отправлялись в депо.

Тихо было и на Садовой, во дворе дома номер двадцать четыре, где мы поставили машину с тем расчетом, чтобы можно было держать под обзором дверь подъезда, в котором жила Самойлова, и окна ее квартиры на пятом этаже.

Как и следовало ожидать, окна эти были темны. Виктор немедленно извлек из своих запасов полевой бинокль и внимательно осмотрел здание.

После того как мы заглушили мотор и погас свет фар, нас со всех сторон окружил загадочный полумрак. В окрестных домах многие жители уже отправились на покой, и только отдельные окна теплились уютным домашним светом.

Я опустила боковое стекло, и в салон ворвался прохладный ночной воздух. Слышался негромкий шелест листвы на деревьях, высаженных посреди двора, и далекие выкрики какой-то подгулявшей компании. В самом дворе было тихо и безлюдно — только метрах в пятидесяти от нас у противоположного конца дома я заметила равномерно вспыхивающие огоньки двух сигарет.

Виктор оторвал от глаз бинокль и сообщил, что окна в квартире Самойловой плотно закрыты шторами и никакого движения за ними не просматривается. Примерно то же самое я могла видеть и невооруженным глазом, так что ничего нового он мне не открыл. Оставалось ждать, надеясь, что в дальнейшем нам больше повезет.

Возле подъезда на фасаде горела одинокая лампа в белом плафоне. Света она давала не слишком много, но по крайней мере человека, входящего в подъезд или выходящего из него, заметить вполне позволяла.

Виктор передал мне бинокль и запустил руку в свою сумку, лежавшую на заднем сиденье. Теперь он достал портативную видеокамеру и, немного поколдовав над ней, положил на колени.

— Пленка для ночной съемки, — пояснил он. — Я подумал: на видео будет удобней.

Я поднесла к глазам бинокль — двери подъезда, освещенные скудным приглушенным светом, словно приблизились ко мне на расстояние вытянутой руки. Можно было даже рассмотреть выщербленную деревянную поверхность и надпись «Витя», сделанную наискось острием гвоздя.

Из любопытства я перевела бинокль вправо — и чуть ли не перед глазами у меня заколыхались черные ветви деревьев, усеянные тяжелыми сочными листьями. Я опустила бинокль пониже и увидела обоих курильщиков возле последнего подъезда. Это были мужчины, сидящие на лавочке. Лиц их я различить не могла, видела только силуэты — устало опущенные плечи и склоненные головы. Потом они одновременно бросили сигареты и, поднявшись, направились в дом. Было слышно, как в отдалении хлопнула дверь. Тогда я посмотрела в бинокль на окна пятого этажа. За тускло отсвечивающими стеклами действительно ничего не наблюдалось, кроме сероватой гардинной ткани. Я опустила бинокль и сказала, размышляя вслух:

— Удивительное дело, человек живет у всех на глазах, более того, лежит в больнице, не может двигаться, а нам никак не удается выяснить место его работы. Просто наваждение какое-то! А что, если Самойлова вообще не работает? Ходит по городу да высматривает, не выезжает ли кто всей семьей на курорт… Как ты думаешь, Виктор, возможен такой вариант?

— Этим лучше заниматься, работая в турагентстве, — заметил Виктор.

— Что ж, это мысль, — согласилась я, но, немного подумав, возразила со вздохом: — Нет, не пойдет! Среди ограбленных были и такие, кто выезжал в командировку. Зачем им турагентство? Нужно что-то такое, что объединяет отдыхающих и командированных! Что это может быть?

— Тогда касса, — лениво ответил Виктор.

Я уставилась на него и некоторое время обдумывала эту идею.

— Постой-постой! — сказала я наконец в величайшем волнении. — А ведь, похоже, ты прав! Смотри: ты отправляешься на вокзал покупать билеты на всю семью, подаешь в окошечко кассиру паспорта… Она берет их и начинает оформлять билеты… Тебя нисколько не интересует, что она там делает с твоими документами, — ты в мечтах уже на желтом пляже или по крайней мере в купейном вагоне скорого поезда. А кассиру в этот момент не составляет никакого труда выписать на клочке бумаги твой адрес и дату твоего отъезда. Информация у нее в руках! Конечно, это еще не стопроцентная гарантия. Твоя квартира может быть поставлена на сигнализацию, в ней на период отпуска может поселиться родственник, но это уже не забота кассира — это проверит грабитель. А так как в сезон отпусков через кассу проходит множество народу, то у вора будет из чего выбрать. Уточнив все обстоятельства, он спокойно проходит в пустую квартиру и делает свое дело. Поскольку действует он тихо и выносит награбленное в карманах, а не в мешках, никто не обращает на него внимания. Конечно, его сообщница при оформлении билетов обращает внимание прежде всего на тех людей, которые кажутся ей достаточно состоятельными. Думаю, на этот счет у нее глаз наметан. Короче, из этого следует, что гражданка Самойлова скорее всего работает кассиром на железнодорожном вокзале. Аэропорт представляется менее вероятным вариантом: летают сейчас реже, и летают более обеспеченные люди. А основная масса населения пользуется железной дорогой. Ну а как тебе такая версия?

— Вполне, — одобрительно сказал Виктор.

Он по-прежнему казался невозмутимым, а я с этой минуты сидела как на иголках: мне хотелось немедленно бежать на вокзал, чтобы проверить свою догадку. И как же я не сообразила этого раньше! Жди теперь до утра!

Кстати, я вспомнила, что утром Виктор должен переснять фотографию Самойловой. Если факт работы Самойловой кассиром подтвердится да вдобавок адвокат Григорович узнает ее по фотографии, половину расследования можно будет считать завершенной. А когда Самойлова будет приперта к стене фактами, для нее будет разумнее сдать своего сообщника. Как говорится, чистосердечное признание облегчит ее участь. В любом случае милиция теперь ее просто так не отпустит. Хотя для нас делом чести было бы раскрутить всю эту историю до конца, чтобы милиции оставалось только писать протоколы.

Но пока это оставалось красивой мечтой, которую еще только предстояло воплотить в жизнь. Для полного счастья было бы неплохо заодно получить сегодня хотя бы визуальное изображение сообщника. Поэтому нужно было сдержать свои чувства и запастись терпением. В конце концов, ни вокзал, ни Самойлова, прикованная к постели, никуда от нас не денутся.

Шел уже первый час ночи. В доме, за которым мы наблюдали, оставались непогашенными два-три одиноких окна. Изредка через двор проходил запоздалый прохожий и скрывался в одном из домов. Но в подъезд, где жила Самойлова, не заходил пока никто.

Ближе к часу, несмотря на возбуждение, я начала чувствовать, что меня клонит в сон. Есть мне совсем не хотелось, но я предложила Виктору выпить по чашечке кофе. Он не возражал. Горячий крепкий кофе подбодрил нас, и сон отступил на время.

Потом откуда-то из переулка неожиданно высыпала стайка молоденьких девчонок, которые, несмотря на поздний час, хохотали и трещали как сороки. Вот кому было не до сна! Нисколько не заботясь о тишине, девчонки приблизились к интересующему нас подъезду и обосновались там на скамеечке, не в силах расстаться друг с другом.

Было их четверо, похожих, как сестры-близнецы: все одинаково стриженые, все в обтягивающих сланцах и кофточках, легкомысленно открывающих пупок. Они даже разговаривали похожими голосами и смеялись одинаково. Им еще предстояло дорасти до той простой мысли, что женщина должна быть единственной и неповторимой. Пока же их вполне устраивало беззаботное инкубаторское бытие. Наверное, cреди них была и та пятнадцатилетняя девчонка, что беседовала сегодня с нашим Ромкой. Наверняка была, раз подружки выбрали именно этот подъезд. Ромка упоминал, что у них в обычае торчать во дворе до поздней ночи. Обычай, от которого вряд ли испытывают восторг их родители. Но особенную неприязнь к этим полуночникам должен чувствовать серьезный мужчина, обосновавшийся в квартире Самойловой, потому что для него они не больше чем нежелательные свидетели.

Девчонки щебетали еще минут двадцать, а потом стали прощаться. Это тоже заняло у них довольно продолжительное время. Чувствовалось, что расставаться им совсем не хочется и, если бы была такая возможность, они бы и спать улеглись вместе.

Наконец они разошлись — трое отправились по другим подъездам, а одна девчонка поднялась на крыльцо и скрылась за дверью. Мы могли наблюдать, как ее легкая тень мелькает за окнами, расположенными на лестничных площадках. Тень поднялась до пятого этажа и пропала.

Опять наступила тишина. В домах погасли последние окна. Ветерок на улице немного усилился. Явственнее стал шум листвы. Изредка доносился тревожный сигнал сирены: где-то мчалась по городу «Скорая». Меня опять начинало клонить в сон.

Неожиданно Виктор стал пристально всматриваться в окна на пятом этаже, а потом поспешно схватил бинокль.

— Смотри! — наконец сказал он мне.

Я взяла протянутый бинокль и навела его на окна самойловской квартиры. Там произошли кое-какие изменения. Нет, верхнего света никто не зажигал, но сквозь плотные шторы просачивалось слабое мерцание, словно в комнате работал телевизор или кто-то бродил с фонариком. У меня заколотилось сердце.

— Видишь? — спросил Виктор.

— Вижу! — ответила я почему-то шепотом. — Там кто-то есть!

Мерцающее свечение сохранялось еще минут пять, а потом погасло. Я опустила бинокль и вопросительно уставилась на Виктора.

— Ну и что будем делать?

Он пожал плечами. Конечно, у нас был огромный соблазн подняться на пятый этаж и позвонить в квартиру Самойловой, только это ни к чему бы не привело. Поняв, что за ним следят, этот тип еще больше затаился бы, а при первой возможности сменил бы свое убежище. Нужно было сохранять спокойствие.

Через некоторое время на пятом этаже снова что-то изменилось. Теперь это касалось окна на лестнице в промежутке между пятым и четвертым этажами, там опять мелькнула какая-то тень. Мы насторожились.

Вскоре тень появилась этажом ниже, потом возникла на втором, и Виктор, подхватив видеокамеру, осторожно открыл дверь машины.

— Попробую подойти ближе! — быстро шепнул он мне и выскользнул наружу.

Двигался он совершенно бесшумно, и его долговязая, казавшаяся не слишком складной фигура тут же растаяла во мраке. Чисто интуитивно я сразу же заняла его место за рулем и с напряженным вниманием уставилась на подъезд. Виктора я совершенно потеряла из виду, но, зная, что он в любой ситуации сумеет постоять за себя, в первую очередь беспокоилась о том, чтобы не пропустить человека, спускавшегося по лестнице.

И вот наконец дверь подъезда тихо отворилась, и на пороге появился мужчина. Я быстро поднесла бинокль к глазам и увидела его лицо. Свет падал на него сбоку, мешая хорошо рассмотреть черты этого лица, но все-таки кое-какое представление я получила.

Был ли это тот самый человек, которого мы искали, я не могла знать, но его внешность вполне совпадала с теми лаконичными описаниями, которые мы слышали. Редковатые, аккуратно зачесанные волосы, обыкновенное, не слишком худое и не слишком полное лицо — на такое в толпе не обратишь ровно никакого внимания. Пожалуй, сейчас, искаженное контрастными тенями, оно могло показаться зловещим, но это было, скорее, игрой воображения.

Фигура у мужчины была плотная, крепкая. Это впечатление усиливал его мешковатый костюм. Пиджак был застегнут на все пуговицы, но сидел как-то кургузо, и мне подумалось, что на внутренней стороне этого пиджака вполне могли быть накладные карманы, в которых удобно прятать инструменты и пачки денег.

Но это тоже могло быть лишь плодом моей фантазии. Возможно, человеку не спится, и он вышел глотнуть ночного воздуха, чтобы успокоить нервы.

Между тем наш объект не стал задерживаться на крыльце. Он быстро спустился по ступенькам и шагнул за пределы освещенного фонарем места, сразу превратившись в безликий силуэт. Деловито, но легким шагом он завернул за угол и скрылся между домами.

Не успела я сообразить, что делать дальше, как в полосе света возникла долговязая фигура Виктора с камерой в руке и тоже исчезла за углом дома. Я колебалась ровно секунду, а потом сама выскочила из машины. Наверное, это был не слишком обдуманный поступок, но мне было уже невмоготу оставаться простым свидетелем таких захватывающих событий.

Свою ошибку я поняла слишком поздно, когда ничего нельзя было исправить. Хотя я старалась двигаться как можно тише, незнакомец, должно быть, уловил легкий скрип дверцы и звук моих шагов по асфальту. Он сразу насторожился.

Я видела его тень метрах в тридцати от себя — он стоял у выхода на тротуар, освещенный длинным фонарем, и, полуобернувшись, смотрел назад. Виктора я тоже видела — он старался вжаться в стену дома, чтобы остаться незамеченным, но, кажется, это ему не слишком удалось.

Незнакомец вдруг круто повернулся и решительно зашагал назад. Он направился прямо к Виктору, словно намеревался сообщить ему что-то важное. Я не видела выражения его лица, но по той собранности, что появилась в фигуре мужчины, можно было ожидать, что он готов к любым неожиданностям. Виктор, поняв, что его обнаружили, отделился от стены и тоже шагнул навстречу незнакомцу.

Именно в эту минуту я как-то особенно остро прочувствовала совет нашего Ромки захватить с собой какое-нибудь оружие. В подворотне ничего еще угрожающего не происходило, но скверные предчувствия уже овладели мной — и, не особенно соображая, что делаю, я метнулась назад к машине и схватила термос, в котором плескалось еще достаточно много кофе.

С термосом в руках я побежала через двор. Теперь не заметить меня было невозможно. Но, по-моему, это не слишком ухудшило ситуацию.

Незнакомец бросил быстрый взгляд в мою сторону и, почти вплотную приблизившись к Виктору, спросил нарочито равнодушным тоном:

— Ну что, парнишка, закурить у тебя найдется?

Назвать Виктора парнишкой мог только достаточно самоуверенный человек, не имеющий комплексов. Разумеется, его нисколько не интересовало в этот момент курево: он просто хотел выяснить, кто крадется за ним следом. В час ночи на такое мог решиться не всякий. Этот мужчина действительно не страдал отсутствием характера.

Неуловимым движением левой руки он вдруг выхватил из кармана зажигалку и поднес ее к лицу Виктора. На мгновение полыхнуло десятисантиметровое пламя, осветив нашего фотографа, и тут же погасло.

— Зачем камера? — вдруг быстро спросил из темноты незнакомец.

И я услышала, холодея от ужаса, звук удара. Мне показалось, что этот человек пытался выбить у Виктора камеру ногой. Удалось ли это ему, я не поняла.

— Что вы делаете? — отчаянно крикнула я и бросилась прямо в гущу событий. — Я сейчас милицию вызову!

Похоже, нападающего эта угроза даже успокоила. Он немедленно сделал еще один выпад ногой, а потом, слегка отпрянув назад, снова выхватил что-то из кармана. Я услышала сухой щелчок выскочившего лезвия.

Дальше все произошло удивительно синхронно: бандит с ножом в руке бросился на Виктора, тот — на бандита, а я — на них обоих с термосом в руках.

До этого я уже успела выдернуть из его горлышка широкую пробку, ощутив мимолетный сладковатый аромат кофе. Я надеялась, что напиток окажется еще достаточно горячим и, не раздумывая, выплеснула содержимое термоса, как мне казалось, в лицо человеку с ножом.

Он издал сдавленный крик и отшатнулся. Следом послышался глухой звук удара. Нож выпал из руки бандита и, чиркнув об асфальт, отскочил куда-то в сторону. Тогда, не теряя ни секунды, он вдруг бросился бежать — с удивительной для его комплекции прытью. Не успела я и глазом моргнуть, как он пересек мостовую и скрылся в подворотне на противоположной стороне улицы.

Виктор казался каким-то заторможенным. Отступив на шаг, он, наклонив голову, рылся в кармане. Я испугалась, что он ранен. Но голос его прозвучал неожиданно ясно и спокойно.

— Это что — кофе? — спросил он, доставая из кармана носовой платок.

— Кофе, — прошептала я, вертя в руках пустой термос.

— Я так и понял, — сказал Виктор, вытирая платком лицо.

— Боже, я тебя обожгла! — воскликнула я с ужасом.

— Он уже не очень горячий, — успокоил меня Виктор.

— Но все-таки я тебя ошпарила! — с отчаянием повторила я.

— Ему досталось больше, — невозмутимо заметил Виктор.

Он уже вытер лицо и теперь с сожалением смотрел в ту сторону, куда скрылся наш прыткий оппонент. Впрочем, и дураку было бы ясно, что рассчитывать больше не на что.

— Можно с чистой совестью ехать по домам, — заключил Виктор.

— Но ты не ранен? — с тревогой спросила я.

— Упаси бог! — сказал Виктор. — Вот аппаратура…

Неожиданно он наклонился и стал высматривать что-то на земле. Потом он сказал «ага» и попросил меня принести чистый пакет или платок. Я догадалась, что он нашел нож. Меня так и подмывало поискать где-то рядом пробку от термоса, но, подумав, я отказалась от этой затеи.

Мы поместили нож в полиэтиленовый пакет и вернулись в машину. Я зажгла верхний свет и с тревогой посмотрела на Виктора. Его лоб и левая щека были заметно краснее остальной части лица. Все-таки кофе еще не успел остыть.

— Ожог первой степени, — упавшим голосом констатировала я.

— Пустяки, — хладнокровно отреагировал Виктор и продемонстрировал мне видеокамеру, прокомментировав иронически: — Больших бабок стоит!

Я ахнула. Объектив аппарата был покрыт мелкими лучистыми трещинами.

— Но я его снял, — с удовлетворением сказал Виктор. — На ноже — пальцы. Можно идентифицировать.

Действительно, теперь у нас появлялась возможность выяснить личность этого человека. Если в прошлом он уже вступал в контакт с правоохранительными органами, его отпечатки пальцев и фотографии должны иметься у них в банке данных. А, судя по его ухваткам, это было более чем вероятно.

Виктор бросил камеру на заднее сиденье, потушил свет и завел мотор. Мы поехали. От пережитого волнения на меня вдруг напала неудержимая болтливость.

— Вот и верь после этого мужчинам, которые грозятся положить соперника одной левой! — с нервным смехом воскликнула я. — У тебя как раз левая рука была свободна — и каков итог? Видеокамера погибла, а если бы я не догадалась захватить с собой кофе, вообще неизвестно, чем бы все закончилось! Почему ты не вырубил его с первого же удара?

Я понимала, что болтаю глупости, но остановиться не могла: мне была нужна разрядка. Виктор тоже, наверное, понимал это и не мешал мне высказаться. Он только добродушно ухмылялся, внимательно глядя на дорогу, и молчал.

Только доставив меня до дому, он наконец открыл рот и сказал:

— Высплюсь — и из дома прямо в больницу! А ты вещдоки забирай с собой — займитесь ими завтра же. Ну, спокойной ночи!

Я взяла побитую камеру, нож и пакет с несъеденными бутербродами. Виктор тут же отъехал, а я поплелась к себе, вспоминая по дороге все, что мне было известно, про ожоги первой степени.

 

Глава 9

Ромка был мрачен, но с огромным трудом скрывал свое торжество.

— Я же сказал, чтобы вы взяли с собой оружие! — грубым голосом напомнил он мне.

— Если бы дело было в оружии! — смущенно сказала я. — Называется, последили! И все я виновата: черт меня дернул вылезти в самый неподходящий момент из машины! Но кто знал, что у этого типа такой тонкий слух?

— Зато у нас теперь имеется видеозапись и нож с отпечатками пальцев, — попытался утешить меня Сергей Иванович Кряжимский. — Я сейчас же отправляюсь с этим добром в криминалистическую лабораторию. Там у меня есть один старинный приятель, он нам поможет. Конечно, идентификация займет какое-то время — у них там полно работы. Но я постараюсь уговорить его сделать все побыстрее.

Маринка, которая слушала мой рассказ с широко открытыми глазами, наконец подала голос и потрясенно спросила:

— Постой, так я не поняла, ты облила Виктора моим кофе?! Разве тебе не известно, что ожоги головы наиболее опасны? Он, бедняжка, даже не вышел на работу! Ты что же — не видела, куда льешь?

— И без тебя тошно! — ответила я. — Не трави душу! Там было темно, а из термоса, как оказалось, очень трудно точно попасть в цель. Но я, между прочим, попала. А Виктор не вышел на работу просто потому, что собирался прямо из дома отправиться в больницу за фотографией Самойловой. И ожог у него не то чтобы сильный… Кофе уже был немного остывший… — не очень уверенно закончила я.

— Ага, такой остывший, что враг в панике бежал, — заметила Маринка. — И даже нож бросил!

— Нож у него Виктор выбил, — возразила я. — Кофе просто отвлек внимание. Наверное, у бандита от запаха закружилась голова.

— Тебе шуточки, а у меня двоюродный брат однажды ошпарился кофе, — сварливо сказала Маринка. — Я знаю, что это такое.

— Что ты-то теперь меня достаешь? — жалобно сказала я. — Кофе я разогрела часов в одиннадцать, а выплеснула его уже примерно в час ночи. Может быть, даже в половине второго… Это был уже не кипяток.

— Будем надеяться, — с сомнением произнесла Маринка.

Мне стало ясно, что придется теперь испытывать угрызения совести, по крайней мере до тех пор, пока я не увижу Виктора живым и здоровым. Тем более что самые молодые коллеги — Маринка и Ромка — косились на меня с такой обидой, будто я специально собиралась вывести нашего фотографа из строя. Согласна, может быть, идея с термосом была не особенно удачной, но хотела бы я посмотреть, что на моем месте стали бы делать эти умники.

— Ладно, мне точить лясы некогда, — сердито заявила я. — Сейчас отправляюсь на железнодорожный вокзал. Вчера нас с Виктором осенила одна блестящая мысль. Мы решили, что Самойлова должна работать кассиром. Ведь кассир узнает об отъезжающих из первых рук. И адреса узнать для нее — дело техники. В общем, теперь я хочу проверить эту догадку.

— А что, — одобрительно заметил Кряжимский, — версия интересная и, как я полагаю, далеко не беспочвенная… Глядишь, скоро вся преступная группа будет у нас как на ладони… Только мало этого! — вздохнул он. — Факты нужны, доказательства! Признание, наконец!

— Ничего, будет признание! — пообещала я. — Вот покажем Татьяне Михайловне видеозапись ее дружка, вот вспомнит ее Григорович — посмотрим, что она тогда запоет.

Кряжимский покачал головой.

— Ох, не говори гоп, пока не перепрыгнул! — сказал он. — Боюсь, эта Самойлова не такая простая штучка!.. Ладно, я ушел, Ольга Юрьевна!

В ответ на мое предложение подбросить его на машине Сергей Иванович замахал руками и заявил, что по такой погоде предпочитает пройтись пешком. Наверное, он был прав, но я была не в силах побороть искушение передвигаться по городу при минимуме собственных усилий.

Перед уходом я предупредила Маринку, чтобы любой, кто появится в мое отсутствие, непременно меня дожидался.

— А Виктор пусть сразу же печатает фотографии, — распорядилась я.

— Если он, бедняжка, будет в состоянии… — печально проговорила Маринка в ответ, словно окончательно вознамерилась довести меня до белого каления.

Я сердито хлопнула дверью и вышла на улицу. Было солнечно и ветрено. Из-за Волги медленно поднималось огромное облако, клубящееся и похожее на гору. Метеорологи обещали сегодня грозу.

Я села в машину и поехала на вокзал. Честно говоря, мне настолько нравилась мысль о том, что Самойлова работает кассиром, и я настолько с ней свыклась, что, если бы сейчас она не нашла подтверждения, я, наверное, испытала бы разочарование, как ребенок, оставшийся без новогоднего подарка.

Достаточно сказать, что, оказавшись на вокзале, я невольно окинула взором сидящих за стеклянными перегородками кассирш, словно ожидала увидеть среди них знакомое лицо Самойловой. Собственно говоря, даже если бы она там вдруг каким-то чудесным образом очутилась, заметить ее было бы непросто: ко всем окошечкам стояли солидные очереди изнывающих от духоты пассажиров. Курортный сезон был в разгаре, и всем хотелось уехать куда-нибудь подальше. Наверняка здесь были и такие, что оставляли квартиру без присмотра и сигнализации — на волю судьбы.

Я обратилась к диспетчеру по вокзалу и выяснила, с кем мне поговорить относительно интересующего меня вопроса. Диспетчер направил меня к старшему кассиру.

Ею оказалась властная дебелая женщина, крашеная блондинка, с такой выдающейся грудью, которую не мог охватить форменный голубой китель. У нее были такие проницательные и недобрые глаза, что я не рискнула воспользоваться какой-нибудь наспех придуманной легендой и начала с того, что предъявила свое редакционное удостоверение.

Старший кассир суровым взглядом несколько секунд изучала книжечку, а потом неожиданно улыбнулась, отчего сразу сделалась совсем не страшной и даже симпатичной.

— Е-мое! — сказала она с грубоватым изумлением. — Надо же! Вы пишете в «Свидетель»? Классная газета! Я ее все время покупаю… Надо же! Значит, Ольга Юрьевна? Очень приятно. А меня Алевтина Николаевна зовут… А вы к нам… — Она понимающе взглянула на меня. — Наверное, билетик хотите? На юг собрались — угадала?

— Не угадали, — ответила я с улыбкой. — На юг пока времени нет ездить.

— Значит, в Москву, — убежденно заявила Алевтина Николаевна. — Понимаю. Билетов на месяц вперед уже нет, но для вас сделаем!

— Спасибо, конечно, — заметила я. — Но вы меня неправильно поняли. Мне вообще не нужны билеты.

— Нет, серьезно? — спросила Алевтина Николаевна каким-то даже расстроенным тоном. — Обидно!.. А что же вам нужно?

— Понимаете, мы готовим материал для газеты, — объяснила я. — И нам понадобилась некоторая информация.

— О чем материал-то? — с хитрой усмешкой поинтересовалась старший кассир. — О злоупотреблениях на железной дороге? Этого у нас хватает! А где их сейчас нет, злоупотреблений? Мы одни, что ли? Жизнь сейчас такая…

— Ну что вы! — возразила я. — Железную дорогу мы не трогаем. Речь идет о некой дорожной аварии, в которой пострадала женщина.

Алевтина Николаевна проницательно посмотрела на меня и хлопнула ладонью по столу.

— Вы про Самойлову, что ли? — пораженно воскликнула она. — Надо же! Вот уж про кого, про кого… Или я опять ошибаюсь?

От радости у меня даже зазвенело в ушах, а рот расплылся в улыбке.

— Нет, кажется, не ошибаетесь! — весело сказала я. — Значит, Самойлова у вас работает?

— Работала, — деловито поправила меня Алевтина Николаевна. — В больнице сказали, что раньше чем через полгода она не восстановит трудоспособность. Так что мы на ее место уже приняли девочку…

— Но факт то, что Татьяна Михайловна Самойлова — ваша сотрудница? — уточнила я.

— Наша, — подтвердила Алевтина Николаевна. — Работница толковая, ничего не скажу. Касса у нее всегда сходилась, жалоб от клиентов не поступало… Всегда у нее все вась-вась было! Ну, а то, что характер у нее тяжелый, так, откровенно говоря, все мы не подарок!

— А характер, значит, у нее тяжелый? — спросила я.

— Ужасный! — хохотнула Алевтина Николаевна. — Между нами говоря, Самойлова — стерва, каких мало! — При этих словах она зачем-то оглянулась, а потом мелко перекрестилась и покаянно добавила: — Прости меня, господи, за такие слова! Только, понимаете, когда эта беда случилась, никто из девчонок в больницу идти не хотел! Всем она насолила! Ну, ясное дело, проверить все же пришлось — мы жребий бросали, кто пойдет… — Алевтина Николаевна вдруг посмотрела на меня с беспокойством и спросила: — А вы и об этом будете писать?

— Нет, писать я буду совсем о другом, — покачала я головой. — Скорее всего, железная дорога вообще останется, так сказать, за кадром…

— А вообще жалко! — застенчиво сказала Алевтина Николаевна. — Не говорю за себя, а про наших девчонок надо писать! Это же, посмотрите, в такой толкотне, в духоте — целыми днями! И ведь ошибиться нельзя, расслабиться нельзя! Это же буквально как минеры! Было бы приятно, если бы о них написали!

— Может быть, как-нибудь в другой раз! — вздохнула я и напомнила: — Но вообще-то у нашей газеты профиль — криминал. Мы ведь, Алевтина Николаевна, больше о плохих людях пишем, а не о хороших…

— А вот это зря! — нахмурилась она. — Я бы про плохих вообще не писала, чтобы нос не драли! Не заслужили они этого!

— Наверное, вы правы, — согласилась я. — Но, собственно, нос им задирать не с чего. Мы же их вроде разоблачаем, Алевтина Николаевна. В назидание, так сказать…

— Они же этого не понимают! — махнула рукой старший кассир. — Они это за честь считают. Вот и сейчас — что получается? Про Самойлову вы пишете, а остальным обидно.

— Так вы же сами сказали, что Татьяна Михайловна — отличный работник, — напомнила я.

— Я от своих слов не отказываюсь, — спохватилась Алевтина Николаевна. — А все-таки обидно! Самойлова — и в героях!

— Ну, это слишком сильно сказано, — возразила я. — Какой же Татьяна Михайловна герой? Она скорее уж жертва.

— Тоже верно, — покачала головой Алевтина Николаевна. — Не дай бог каждому. Хотя, руку на сердце положа, такой она человек, что нет ей сочувствия.

— Чем же она так насолила? — поинтересовалась я.

— Да как сказать? — замялась Алевтина Николаевна. — Так чтобы особенное что — этого не было. Все больше по мелочам. Ни с кем у нее контакта не было. Иногда, бывает, кому-нибудь из девчонок подмениться нужно. Ну, жизнь есть жизнь. К Самойловой просто не обращайся — наотрез! Или вот, например, деньги кому на день рождения собираем — она никогда ни копейки не даст. Вообще поставила себя как бы вне коллектива. Пытались с ней разговаривать, да куда там! Все законы знает — и не подступись.

— Понятно, — сказала я. — Но в больнице ее все-таки навещаете?

— Были девчонки, — смущенно подтвердила Алевтина Николаевна. — Но только один раз. Сказали — больше ни за что не пойдут. Так она их, значит, встретила. Тяжелый человек, одним словом!

— Ну а в личной жизни она как? — спросила я. — Что-то о ней знаете?

— Откуда? — сделала большие глаза Алевтина Николаевна. — Я же говорю, она всегда как бы в стороне. Рабочее время закончилось — и все. Ни в каких мероприятиях не участвовала, ничего… А вы сами-то с ней встречались?

— Да, приходилось, — коротко сказала я.

— Ну и как впечатление? — полюбопытствовала Алевтина Николаевна.

Я развела руками.

— То-то и оно! — торжествующе заключила моя собеседница. — Я и говорю, не стоит про таких в газету…

— Да у нас главный герой шофер, который ее сбил, — попыталась я оправдаться. — В том плане, что слишком много в последнее время наездов стало. Пора бить тревогу.

— Милиция куда смотрит?! — сурово возразила Алевтина Николаевна. — Прежде, бывало, на каждом углу милиционер стоял, и никаких наездов не было! Ни маньяков, ни убийств этих заказных…

Мне подумалось, что Алевтина Николаевна чересчур идеализирует прошлое, но спорить я с ней не стала. Поблагодарив за полученную информацию, я стала прощаться.

— И когда же читать про нашу Татьяну Михайловну в газете? — ревниво поинтересовалась Алевтина Николаевна.

— Скажу вам по секрету, — сжалилась я над ней, — вряд ли мы станем указывать подлинное имя Самойловой. Обозначим ее просто как гражданку С. Это если материал вообще пойдет в печать. Бывает, уже готовая статья отправляется в корзину…

На лице Алевтины Николаевны мелькнул лучик надежды. Перспектива с корзиной казалась ей гораздо заманчивее. Как правильно она сама выразилась — все мы не подарок. Расстались мы очень тепло, и мне было обещано, что в любое время года, как только мне приспичит, Алевтина Николаевна обеспечит меня любыми билетами в любом направлении.

В редакцию я мчалась как на крыльях — еще бы, такая удача! Теперь нужно было срочно пообщаться с адвокатом Григоровичем и продемонстрировать ему личность Татьяны Михайловны, не обезображенную синяками и ссадинами. А дальше можно будет побеседовать и с ней самой. Какой бы ни был у нее характер, однако возможность отправиться с больничной койки на нары должна произвести на нее впечатление.

Когда я возвратилась в редакцию, там были все, кроме Сергея Ивановича. Виктор сидел в приемной и с отсутствующим видом смотрел в окно. Выражение его лица мне не понравилось.

— Только не говори, что у Самойловой пропал паспорт, — сказала я, с тревогой ожидая ответа.

Виктор сумрачно посмотрел на меня и пожал плечами.

— Паспорт действительно пропал, — ответил он. — Но это не самое худшее.

— А что же худшее? — спросила я.

— Самойлова умерла, — сказал Виктор.

 

Глава 10

Встретиться с Александром Михайловичем мне удалось только через два дня. Мне показалось, что он старательно избегает меня. Если раньше он появлялся словно из-под земли, стоило мне перешагнуть порог отделения, то теперь он неизменно оказывался то на операции, то на конференции, то на ковре у начальства.

Наконец мне это надоело, и я заняла позицию у дверей отделения с утра, намереваясь стоять здесь до тех пор, пока улыбчивый доктор не попадется мне на глаза. У меня было к нему несколько вопросов.

Неожиданная смерть Самойловой разрушила все наши планы. И лично мне она казалась уж слишком неожиданной. Конечно, я не специалист, но, когда мы с Татьяной Михайловной виделись в последний раз, она вовсе не собиралась умирать.

Виктор тоже не сообщил мне никаких подробностей. Он и сам их не знал. Когда он в печальное утро появился в больнице, все уже было кончено. С Виктором никто особенно и не разговаривал, а Александр Михайлович к нему вообще не вышел.

Все это выглядело достаточно странно, и мне хотелось собственными ушами услышать, как объясняет эту смерть лечащий врач. Но он был неуловим.

В итоге я как часовой торчала на лестничной площадке и предавалась невеселым размышлениям. Мимо меня то и дело сновали люди в белых халатах, а некоторые даже любезно сообщали, что видели Трофимова только что — фамилия Александра Михайловича оказалась Трофимов, — но дальше этого дело не двигалось. Я начинала подозревать, что мой знакомец намеренно пользуется черным ходом или каким-нибудь грузовым лифтом, лишь бы не попадаться мне на глаза. Заняться мне было нечем, и я раздумывала, что делать дальше. Теперь у нас ничего, кроме видеоизображения неизвестного мужика, не было. Мы даже не смогли бы доказать, что он имеет какое-то отношение к покойной. Да и его самого еще нужно было найти.

Григорович так и не увидел фотографии Самойловой. Правда, после наводящих вопросов он согласился, что, возможно, кассир, у которой он приобретал билеты на поезд, была похожа на Татьяну Михайловну — а возможно, и не была.

Одним словом, все в одночасье рассыпалось, точно карточный домик, и мы практически оказались в той же точке, откуда и начинали. Только теперь и вопросы задавать было некому. За исключением, пожалуй, симпатичного доктора, который уже не казался мне таким симпатичным. Теперь, стоя на лестнице, я думала о нем как об изворотливом и двуличном субъекте.

Но долго скрываться в таком учреждении, как больница, все-таки нельзя — это не секретный объект. Да и сам Александр Михайлович не мог удерживаться на одном уровне бдительности продолжительное время — у него были дела, да и, наверное, он не ожидал от меня такой настырности.

И наконец мое терпение было вознаграждено. Из дверей отделения появился Александр Михайлович собственной персоной — как всегда, подтянутый, бодрый, в безупречно чистом халате и белой шапочке. Пожалуй, неожиданностью было хмурое и озабоченное выражение его лица, безо всякого следа привычной улыбки и добродушия во взгляде.

Увидев меня, доктор на мгновение замер, но тут же взял себя в руки и, сухо поздоровавшись, наладился бежать куда-то дальше по коридору. Это можно было бы счесть выдающимся хамством, но меня в тот момент волновало совсем другое — у этого хамства был очень загадочный подтекст, и мне очень хотелось проникнуть в эту загадку.

Поэтому, нисколько не растерявшись, я шагнула вслед за Александром Михайловичем и решительно окликнула его. Немного поколебавшись, он все-таки остановился и, оглядываясь через плечо, недовольно сообщил, что ему некогда.

— Интересно получается, — сказала я, стараясь не давать воли эмоциям. — То вы ни на секунду от меня не отходите, за ручку поддерживаете, приглашаете в любое время дня и ночи, а тут такая резкая перемена! Вас случайно не подменили?

— Но мне действительно некогда, — сказал доктор, морщась, словно он не говорил, а жевал горькую таблетку. — Меня ждут на консультацию. Там тяжелый больной…

— Такой же тяжелый, как Самойлова? — спросила я.

— А что Самойлова? — с вызовом сказал Александр Михайлович.

— Я слышала, что она умерла, — ответила я.

— Да, к сожалению, — подтвердил доктор. — Медицина, увы, не всесильна.

— И все-таки хотелось бы узнать об обстоятельствах этой смерти подробнее, — сказала я. — Довольно неожиданная смерть, вы не находите? И для кого-то выгодная.

Александр Михайлович посмотрел на меня с раздражением. Сейчас у него были какие-то тусклые, без малейшей искры глаза.

— Я вас не понимаю, — резко сказал он. — Кому может быть выгодна смерть? А подробнее об этом рассказать можно, но ведь вы не специалист, вы и половины не поймете…

— А вы растолкуйте, — хладнокровно заметила я. — Вообще-то я понятливая. А кроме того, мне приходилось частенько сталкиваться в своей работе с судебными медиками, и я от них кое-чего нахваталась…

— Все равно, это долгий разговор, — мотнул головой Александр Михайлович. — А я спешу. Загляните ко мне часика в четыре! Или нет — лучше завтра, в это же время… — он отвел глаза в сторону.

— Э, нет! — категорически заявила я. — Не собираюсь бегать за вами, как собачка, дело очень серьезное, и я отношусь к нему также серьезно. Эта смерть вызывает у меня определенные сомнения, а ваше поведение только укрепляет меня в этих сомнениях.

— О каких сомнениях вы говорите? — сердито перебил меня Трофимов. — Вы профан в медицине. Отсюда и все ваши сомнения!

Его симпатичное лицо сложилось в напряженную злую гримасу, линия губ хищно изогнулась — и он стал похож на ощерившегося кота. Мне даже показалось, что на нем шерсть — пардон, волосы встали дыбом.

— Привыкли раздувать из всего сенсацию! — фыркнул мне в лицо Александр Михайлович. — Стыдно потом читать ваши бредни! Моя бы воля, я и на пушечный выстрел не подпускал бы журналистов к больнице!

Он был вне себя, но мне казалось, нажми на него сейчас посильнее — и доктор расклеится, раскиснет и гнев его превратится в истерику.

— Журналистов — что! — мечтательно протянула я. — Вот была бы у вас возможность не пускать сюда следователей!

Александр Михайлович внезапно умолк и с бессильной ненавистью уставился на меня. И следа былого интереса не было в его глазах. Теперь он видел во мне не привлекательную женщину, а мерзкое существо, отравляющее ему жизнь.

— Трудно все-таки с вами разговаривать! — вдруг почти жалобно сказал он. — Эти странные намеки… Скоропалительные домыслы… — Губы его прыгали, и доктору пришлось прилагать огромные усилия, чтобы говорить спокойно. — Ну, что вы хотите узнать? Как умерла Самойлова? Все очень просто. Слышали о таком явлении — жировая эмболия? Тромбоз глубоких вен. Она была уже в возрасте, сосуды уже не те… тем более множественные переломы… Оторвался тромб или жировая ткань попала в сосудистое русло — перекрыла сердечную артерию. Вот вам и внезапная смерть!

— Самойлова умерла внезапно? — спросила я.

— Да, это произошло внезапно! — резко сказал Александр Михайлович. — Помочь в таких случаях практически невозможно. Я сам дежурил в ту ночь. Были предприняты все необходимые меры…

— Вы дежурили в ту ночь? — удивилась я. — И в какое же время это случилось?

— Самойлова умерла под утро, — объяснил Трофимов. — Около пяти часов утра, если точнее…

— Вскрытие подтвердило ваш диагноз? — поинтересовалась я.

— Разумеется, — не моргнув глазом ответил Александр Михайлович.

— Где у вас морг? — спросила я. — Хотелось бы переговорить с патологоанатомом.

На лице Трофимова появилось выражение обреченности.

— Послушайте, что вам надо? — устало спросил он. — Чего вы добиваетесь? Здесь все чисто. Сенсации не будет.

— Я в этом не уверена, — возразила я. — Так как насчет патологоанатома?

— Послушайте, — терпеливо повторил он. — Мне приходится объяснять вам элементарные вещи. В исключительных случаях, когда диагноз абсолютно не вызывает сомнений, а родственники категорически отказываются от вскрытия, мы его не проводим. Теперь вам понятно? Родственники пожелали, чтобы Самойлову не вскрывали. Насколько я знаю, они уже забрали тело. Кажется, завтра похороны…

— Вот как? Первый раз слышу, что у Самойловой имеются родственники, — заметила я.

— У всех есть родственники, — сказал Трофимов. — Почему Самойлова должна быть исключением?

— И вы их видели? Разговаривали с ними? — спросила я.

— Видел и разговаривал.

— Можете назвать их фамилии, адреса?

— Зачем? По-моему, это было бы неэтично, — сказал Трофимов. — Да я и не помню…

— А вы напрягите память, — посоветовала я. — Потому что вспоминать вам все равно придется. Не сейчас, так в кабинете у следователя. Между прочим, я теряю здесь время не просто так, уважаемый доктор. Самойлова имела отношение к серьезным преступлениям, и так просто это дело не закончится. Вы еще пожалеете, что рискнули отдать тело Самойловой без вскрытия…

Кажется, я попала в самую больную точку. Лицо Александра Михайловича на глазах сделалось серым, и он уже не был похож на бодрого и спортивного молодого человека. Сейчас ему можно было дать лет сорок, не меньше.

— Мне не о чем жалеть, — как заклинание, проговорил он. — Я все делал правильно. Не ожидал от вас такого… — он не сумел подобрать слово и только обиженно махнул рукой. — А тело, если хотите знать, забрала племянница Самойловой. Она предъявила необходимые документы. Женщина лет тридцати. Ее еще немного чудно зовут… А, вот — Лилиана! А фамилию и адрес я действительно не запомнил — зачем они мне?

— В самом деле, зачем? — согласилась я. — Насколько я понимаю, вещи Самойловой, ее сумочку забрала все та же Лилиана?

— Вы правильно понимаете, — сказал Трофимов. — Естественно, при таких обстоятельствах я не мог выполнить своего обещания. Если ваш коллега на меня обиделся, передайте ему мои искренние извинения.

— Обязательно передам, — пообещала я.

— У вас больше нет вопросов, Ольга Юрьевна? — с некоторым облегчением проговорил Трофимов, ожидая, что я наконец оставлю его в покое. — Тогда я, с вашего позволения, пойду… И прошу, не судите о нашей работе предвзято, не ищите всюду халатность и злой умысел! Поверьте, мы не какие-то бездушные чудовища — и каждая смерть пациента уносит частичку и нашей жизни! Вам как филологу, наверно, известны слова Антона Павловича Чехова, что у врачей бывают такие минуты, каких не пожелаешь никому?..

Терпеть не могу велеречивых мужиков, особенно в таких двусмысленных обстоятельствах. Поэтому цветистая тирада непонятного доктора меня не растрогала, а, скорее, разозлила.

— Это верно, — в тон ему ответила я. — Особенно неприятны те минуты, когда приходится объяснять, почему ты нарушил инструкции и не провел положенного в таких случаях вскрытия, верно? Но у вас есть утешение: эту неприятность наверняка разделят с вами коллеги — заведующий, патологоанатом… А насчет вопросов… Один вопрос у меня остался: скажите, а, кроме племянницы, тут больше никто не крутился? Например, тот самый человек средних лет, про которого рассказывала медсестра? Ну, обыкновенный такой человек в коричневом костюме? У него, кстати, на лице теперь должна быть особая примета — ожог первой степени. Он вам не попадался?

Сказать, что Александр Михайлович растерялся, было бы слишком неточно. У него самого появилось на лице что-то вроде ожога: бесформенные красные пятна и одновременно бледные губы — он выглядел просто ужасно.

— Нет, он мне не попадался, — сказал Александр Михайлович деревянным хриплым голосом, глядя на меня остекленевшими глазами.

— Вам повезло, — сказала я. — Тогда у меня больше нет вопросов. Можете идти к больному, а то как бы опять чего не случилось… внезапно!

Я повернулась и направилась к выходу. Трофимов не шелохнулся. Он, как столб, стоял посреди коридора и с ужасом смотрел мне вслед. Я физически ощущала этот леденящий безграничный ужас, который исходил от несчастного доктора, и, надо сказать, это было отвратительное чувство.

Разумеется, я не собиралась ограничиваться теми сведениями, которыми пичкал меня романтический доктор, — слишком многое он умалчивал. Вот когда я вспомнила скептические интонации в голосе Виктора, рассуждающего о сговорчивости Александра Михайловича. Теперь я и сама разделяла те же чувства.

Когда просила я, Трофимов охотно шел мне навстречу. Но стоило кому-то попросить его более убедительно, как доктор тут же забыл о моем существовании. Он начал прятаться, врать и ссылаться на классиков. А самое страшное: я вовсе не исключала и того, что о смерти Самойловой с ним тоже кто-то договорился. Да, собственно, не стоило и гадать — кто. Все было написано у доктора на лице, когда я упомянула о человеке в коричневом костюме.

Конечно, выражение лица к делу не пришьешь, но рано или поздно Трофимову придется заговорить, и тогда ему придется пожалеть о своей сговорчивости. Это будут такие минуты в его жизни, каких не пожелаешь и врагу.

Мне без труда удалось выяснить, что в самой медсанчасти морга не имеется и покойников отправляют в морг второй городской больницы. Я немедленно поехала туда. Вступать в дискуссию с патологоанатомами я не собиралась. Наверняка ни у кого из них не было желания посвящать меня в свои маленькие тайны. Меня интересовала личность загадочной племянницы, которая так удачно возникла из небытия в самый нужный момент. Раз уж она вознамерилась хоронить свою тетушку, в морге она должна была появиться.

Поэтому расспросы свои я адресовала тем работникам этого мрачного заведения, которые оказались наиболее доступны.

Они стояли на крыльце морга, когда я остановила машину. Двое мужиков неопределенного возраста курили «Приму» и без особого интереса посматривали по сторонам. На одном был медицинский халат, уже потерявший право называться белым, а на другом — клеенчатый фартук, надетый поверх какой-то грязной пижамы.

Я вышла из машины и поздоровалась. Мужики ответили неохотно, словно это как-то унижало их достоинство. Меня это мало смутило, и я, как бы случайно достав из сумочки кошелек, спросила:

— В морге работаете?

Взгляды курильщиков разом сосредоточились на кошельке, а тот, что был в халате, проговорил внезапно потеплевшим голосом:

— Требуется чего-нибудь?

— Обязательно! — подтвердила я, доставая из кошелька пятидесятирублевую купюру. — Покойницу тут к вам привозили из медсанчасти аккумуляторного завода. Самойлова ее фамилия, — с этими словами я опустила купюру в карман грязного халата.

— А к нам всех везут, — подтвердил второй, глядя с некоторым разочарованием на свой фартук, в котором не было карманов. — Будь ты хоть с завода, хоть с пашни. Одна дорога — к нам!

— Это я понимаю, — кивнула я. — Но меня интересует конкретно Самойлова.

Мужик в халате обнадеживающе улыбнулся.

— Конкретно подтверждаю — у нас она. Не беспокойтесь, барышня. У нас никто не пропадает.

— Так ее еще не забрали? — удивилась я.

— Можно сказать и так, — согласился носитель фартука. — Всему, как говорится, свой черед.

— А мне объяснили, что племянница собиралась ее хоронить, — сказала я. — Выходит, это не так?

— Правильно вам объяснили, барышня, — ласково сказал мужик в халате. — Все по закону. Была здесь такая, документы все выправила, заплатила все как полагается… Человек из фирмы тоже приходил… Фирма хоронить будет — то ли «Арест», то ли «Гефест», сейчас не вспомню…

— Не, это ты, Иваныч, в заблуждение вводишь! — с легкой укоризной возразил его напарник. — «Погост» фирма называется, по-церковному.

— Верно, «Погост»! — обрадовался Иваныч. — Всегда у меня эти фирмы в голове путаются… Степаныч точно сказал — «Погост»!

— А что же племянница не забрала покойницу, раз обо всем договорилась? — спросила я. — Неужели прямо от вас на кладбище повезут?

— Это от нас не зависит, — в один голос заявили мужики. — Такой, значит, уговор был.

После чего Степаныч пояснил:

— Она, видишь, племянница не местная вроде. А у покойницы то ли ключи от квартиры потеряли, то ли еще что… Так что прямо от нас и повезут — в последний, как говорится, путь!

— Тогда еще вопрос, — сказала я. — На какое время назначен вынос?

— На десять договорились, — солидно сказал Иваныч. — А вы, барышня, желаете присутствовать? Знали покойницу-то?

— Знала, — подтвердила я. — Не сказать, чтобы особенно близко, но все-таки. А вот с племянницей незнакома. Не знаю, как она отнесется, если я на кладбище появлюсь… Может, не понравится ей?

— А что же тут не понравится? — авторитетно сказал Степаныч. — Покойника проводить — это дело божеское. Каждый может участвовать, тут возражений быть не может!

— Так-то оно так, а все-таки мне неловко, — сказала я, — лучше уж я присмотрюсь сначала. Она как вообще — племянница-то?

— Женщина положительная, видная, — задумчиво проговорил Иваныч, — за все платит, не торгуется. Лишнего слова не скажет, деловая.

— Старая она? — спросила я.

— Почему старая? — удивился Степаныч. — Вполне молодая. Лет тридцать примерно. Но без кольца — холостая, значит. Все дела сама делает.

— А выглядит она как? — поинтересовалась я.

— Хорошо выглядит, — серьезно сказал Иваныч. — Полненькая, волос рыжий, голос звонкий такой, сердитый, как, скажем, у старшего бухгалтера… Самостоятельная, одним словом, женщина, — одобрительно закончил он.

Итак, я узнала все, что мне было нужно. Правда, некоторые сомнения возникли у меня относительно утверждения, что племянница не местная. Но проверить это я пока никак не могла. Нужно было сначала хотя бы увидеть племянницу. Кажется, такой шанс появлялся у меня завтра.

Поблагодарив мужиков за информацию, я направилась к машине. Они радушно кивнули мне на прощание и прокричали с крыльца:

— Ежели чего надо будет — сразу к нам! Милости просим!

 

Глава 11

— У меня из головы не выходит наш милейший Александр Михайлович! — пожаловалась я. — Не могу до конца поверить, что он мог решиться отправить на тот свет пациентку. Может быть, действительно тромб? Как ты думаешь, Виктор?

— Вскрытие покажет, — пробурчал Виктор.

Наша машина была припаркована напротив ворот второй горбольницы. Если покойницу действительно собирались взять сегодня из морга, это скорбное мероприятие никак не могло пройти мимо нас.

Учитывая характер сегодняшней поездки, мы выбрали машину Виктора: на черной нам казалось удобнее участвовать в похоронах. К больнице мы подъехали на час раньше, чтобы исключить возможные случайности.

— Вскрытие! — отозвалась я. — В том-то и штука. Когда теперь оно состоится? И состоится ли вообще? Сейчас тело предадут земле, и без постановления прокураторы до него уже не добраться.

Виктор пожал плечами. Как обычно, он не был расположен впустую молоть языком. Меня же съедало внутреннее беспокойство, и, чтобы как-то от него избавиться, я болтала, не переставая.

— Как ты был прав насчет докторской сговорчивости! — опять начала я. — Теперь я почти уверена, что он встречался с тем разбойником и пошел у него на поводу. Как это выглядело конкретно, интересно? Наверняка, когда бандит понял, что за ним следят, он первым делом решил избавиться от сообщницы. В ту ночь он прямым ходом направился в больницу, понимаешь? Александр Михайлович как раз дежурил. В ту ночь они и решили судьбу Самойловой. Если бы знать заранее, что доктор может решиться на такое…

— Заранее все знал только Нострадамус, — заметил Виктор, пытаясь перевести разговор в шутливое русло.

Но мне не хватало его выдержки и невозмутимости. Просто сидеть и ждать было выше моих сил.

— А как ты думаешь, этот бандит может объявиться на похоронах? — спросила я. — Вообще-то это ему совсем ни к чему, но вдруг? Это было бы очень некстати. Он наверняка нас узнает и насторожится.

— Наверняка, — подтвердил Виктор.

— Поэтому нам нужно быть предельно бдительными, — заявила я. — Иначе он вообще заляжет на дно, и пиши пропало. Но интересно, если племянница настоящая, то почему она не воспользовалась квартирой покойницы? Все-таки не по-человечески получается. Конечно, вряд ли многие захотели бы проститься с Татьяной Михайловной, но все-таки… Я понимаю, что этот тип не хочет светиться больше на Садовой, но почему он не отдал ключи племяннице? Ведь они наверняка между собой связаны — я имею в виду не ключи, а бандита и племянницу…

— Как раз потому, что связаны, — заявил Виктор.

Я хорошенько обдумала эту мысль. Пожалуй, Виктор прав. В сложившихся обстоятельствах племяннице ни к чему было рисоваться в квартире на Садовой, тем более что наследство ей не светило. От опасного места лучше держаться подальше. Скорее всего, никто не ставил в известность о случившемся и коллег Самойловой по работе. Все должно было произойти тихо и незаметно.

— Но, похоже, все идет к тому, — опять заговорила я, — что, избавившись от тела, уйдет на дно не только грабитель, но и эта деловая племянница. Нам никак нельзя ее упустить!

— Нельзя — не упустим! — сказал Виктор.

Я посмотрела на часы — до назначенного срока оставалось ровно десять минут. Наверное, я и их потратила бы на многословные рассуждения, но тут из-за угла вывернулся черный, сверкающий лаком фургончик, подъехал к воротам больницы и покатил дальше — прямо к крыльцу морга. На боку фургона белой краской было выведено: «Агентство ритуальных услуг «Погост».

— Кажется, они! — толкнула я Виктора в бок.

Он, не говоря ни слова, протянул мне бинокль. Я поднесла его к глазам и принялась наблюдать, что будет дальше.

Фургон остановился, и из кабины вышла женщина. Она была в черном платье и черной косынке, повязанной поверх рыжих, коротко стриженных волос. Как и сообщили санитары морга, женщина была несколько полновата, но весьма активна. На ходу отдав какое-то распоряжение шоферу, она быстро обошла фургон, задние дверцы которого в этот момент раскрылись, и встретила двух молодых людей, одетых в одинаковые черные костюмы. Вероятно, это были сотрудники фирмы — первым делом они сноровисто выгрузили из фургона гроб, обитый траурным крепом. Женщина о чем-то поговорила с ними, живописно жестикулируя, а затем решительной походкой направилась к дверям морга. Молодые люди с озабоченными лицами понесли следом гроб.

— А церемония, похоже, ожидается не слишком многочисленная, — заметила я. — Что ж, будет удобнее наблюдать.

В ответ на это Виктор высказался в том смысле, что еще неизвестно, кому за кем будет удобнее наблюдать. В этом замечании был свой резон, но я успокоила себя тем, что безутешная племянница пока не проявляет признаков подозрительности. Кроме того, она не знала нас в лицо. Главное было не попасться на глаза нашему общему знакомому, который так легко хватается за нож. Но пока его присутствие ничем не обнаружилось. Я все-таки надеялась, что он не захочет лезть на рожон.

Племянница пробыла в морге около двадцати минут. Наконец она снова появилась. Несмотря на траурный наряд, вид у нее был как у прораба, проводящего погрузочно-разгрузочные работы. Она отдавала команды и выразительно жестикулировала.

Грузили, разумеется, тело ее тетушки. Двери морга открыли пошире, и четыре человека вынесли гроб. Сотрудникам фирмы помогали санитары, с которыми я накануне беседовала. Спотыкаясь и покрикивая друг на друга, мужики снесли гроб по ступеням и доставили его к фургону.

В бинокль я с содроганием разглядела восковое лицо покойницы, бесстрастно выглядывающее из гроба. Несомненно, это была Татьяна Михайловна. Так и не зажившие кровоподтеки на ее лице делали его сейчас особенно страшным. Наверное, поэтому несущие гроб мужчины старательно отводили взгляд в сторону.

Гроб быстро погрузили в фургон и, по-моему, сразу накрыли крышкой. Племянница провела с молодыми людьми короткое совещание и опять села в кабину. Похоронщики устроились в кузове рядом с гробом, и дверцы фургона с треском захлопнулись. Из выхлопной трубы вырвался голубоватый дымок, и скорбный экипаж задним ходом выехал с больничного двора.

Мы дождались, пока он развернется и отъедет метров на пятьдесят, а затем устремились за ним. Фургон покатил к центру города, поэтому можно было не опасаться, что на нас обратят внимание: движение на улицах было достаточно интенсивное. Главное было — не потерять фургон где-нибудь на перекрестке, но Виктор был опытным водителем и без труда сохранял оптимальную дистанцию.

Когда мы пересекли центр города и повернули за фургоном к Северному микрорайону, стало ясно, на какое кладбище мы направляемся. Теперь можно было не торопиться и не висеть на хвосте у фургона: он все равно уже никуда не мог от нас деться.

Поэтому перед выездом на трассу Виктор притормозил и позволил похоронщикам уйти в отрыв. Вполне возможно, эта предосторожность была не лишней — в этой части города машин было мало.

Мы подъехали к воротам кладбища как раз в тот момент, когда гроб с телом Татьяны Михайловны извлекли из фургона. На помощь двум молодцам, которых мы уже видели, пришла еще парочка — в таких же казенных торжественных костюмах. Мы догадались, что эти приехали сюда на грузовике, в кузове которого стояли свежепокрашенная оградка из металлических прутьев и надгробие, сваренное из стального листа.

Процессия, состоящая из четырех служащих фирмы и одинокой племянницы, направилась к воротам. Водитель грузовика меланхолически смотрел ей вслед, готовый в любую минуту тронуться с места, — он просто ждал, когда гроб отнесут подальше. В зубах у шофера дымилась сигарета.

Мы развернулись и остановились на почтительном отдалении. Возле кладбища уже стояло несколько легковых машин, и на их фоне наша «Лада» не бросалась в глаза. Мы решили дожидаться здесь.

Уже окончательно было ясно, что на погребение не явятся ни коллеги по работе, ни другие родственники Самойловой, если они, конечно, существуют в природе. Церемония не афишировалась — это было ясно. Мог ли быть здесь где-то поблизости тот человек, с которым мы схватились во дворе на Садовой? Я его присутствия не наблюдала, да и зачем ему было забираться в такую даль?

Место вокруг довольно голое, пустынное и ровное. Слева в отдалении темнели силуэты городских кварталов, справа за невысоким забором тянулись ровные ряды могил. Растительности было немного, и за обрядом захоронения можно было наблюдать, даже не выходя из машины.

Одновременно с Самойловой хоронили кого-то еще. Церемония тоже была достаточно скромной, но все-таки человек пятнадцать присутствовали. На их фоне одинокая фигура племянницы выглядела особенно одиноко и траурно. Впору было прослезиться.

Вторые похороны закончились раньше. Провожавшие человека в последний путь, разбившись на небольшие группки, медленно выходили с кладбища и рассаживались по машинам. Вскоре площадка возле ворот опустела. Остался только фургон фирмы «Погост» и мы.

— Давай отъедем, — предложил Виктор. — Подождем на въезде.

Мне и самой не нравилось, что мы торчим здесь, как бельмо на глазу. Племянница Самойловой с ее острым взглядом сразу обратит на нас внимание. А кто знает, может быть, ее предупредили о любопытной парочке, которая всюду сует свой нос? Не дожидаясь, пока племянница закончит свои дела, мы поехали обратно. На первом перекрестке, свернув к недавно выстроенному жилому дому, мы остановили машину и стали ждать.

Похороны не самое быстрое занятие, но племянница Самойловой, похоже, не любила терять времени зря. С тетушкой она простилась в рекордно короткий срок, и уже минут через двадцать мы увидели на дороге приближающийся траурный фургон, за которым с некоторым отрывом пылил пустой грузовик.

Когда фургон подъехал к перекрестку, мы с облегчением увидели в кабине рыжую голову племянницы — платок она уже сняла и о чем-то деловито договаривалась с водителем.

Пропустив их немного вперед, мы пристроились к хвосту фургона, намереваясь сопровождать его до тех пор, пока племянница не сойдет. Водитель грузовика, который теперь шел за нами, отнесся к этому совершенно равнодушно: это было видно по его лицу.

Мы не знали, как племянница договорилась с фирмой, но надеялись, что ее доставят с кладбища прямо домой. Это очень облегчило бы нашу задачу: не пришлось бы долго выяснять личность этой женщины и адрес.

Доехав до центра, фургон свернул к центральному рынку и притормозил неподалеку от входа. Стоянка здесь была запрещена, и нам пришлось проскочить еще метров двадцать, прежде чем мы остановились.

Через заднее стекло я видела, как племянница, покинув фургон, поспешно направилась к зданию рынка. Фургон тут же продолжил движение, и стало ясно, что женщина уже не вернется.

У нас с Виктором даже не было времени договориться. Я велела ему ехать в редакцию и выскочила из машины едва ли не на ходу. Племянница, естественно, не собиралась меня дожидаться и уже скрылась за огромными дверями крытого рынка. Чтобы не потерять ее окончательно, мне следовало поторопиться.

Почти бегом я пробилась через толпу ко входу и влетела в торговый зал размером с хороший стадион. Здесь у меня сразу разбежались глаза: все вокруг было забито народом. Сотни людей непрерывным потоком двигались вдоль бесконечных прилавков, которые ломились от изобилия продуктов. В воздухе стоял непрерывный гул, складывающийся из множества голосов и шарканья ног. Запах фруктов щекотал ноздри.

Остановившись неподалеку от входа, рядом с торговцем цветами, я принялась напряженно осматриваться по сторонам, выискивая рыжеволосую фигуру в черном платье. Если это был не намеренный маневр, она не могла далеко уйти. Наконец мне повезло: в одном из рядов среди толпы покупателей мелькнула рыжая прядь. Я тотчас направилась в ту сторону, стараясь не выпускать ее из поля зрения. Подобравшись поближе, я убедилась, что не ошиблась — это действительно была племянница Самойловой. Она с деловитым видом приценивалась к связке спелых бананов, которые тяжелыми гроздьями громоздились на мраморном прилавке. Большой полиэтиленовый пакет в руке племянницы был уже до половины заполнен: похоже, она намеревалась основательно затариться. Может, собиралась устроить поминки по безвременно скончавшейся тетушке?

Выбрав бананы, племянница расплатилась, бросила гроздь в пакет и не спеша направилась дальше. Я потихоньку шла за ней, прячась за спинами покупателей. Женщина меня не замечала, и я настолько осмелела, что подобралась к ней совсем близко. Это едва не закончилось для меня плачевно.

Когда племянница, снова притормозив, принялась выбирать себе апельсины, к ней неожиданно сзади подошел человек и буквально навис у нее над плечом. Я не сразу поняла, кто это. Сработал стереотип — я все время держала в голове образ мужчины в коричневом пиджаке. А он оказался сегодня в сером.

Редкие волосы на его голове были прикрыты белой бейсболкой. На носу торчали черные очки. Правая щека казалась воспаленной и слегка опухшей. Сообразив наконец, что к чему, я невольно подалась назад.

В последний момент мне показалось, что этот тип положил в пакет племянницы какую-то бумажку и что-то коротко ей сказал. Женщина никак не отреагировала, словно и не заметила никого у себя за спиной. Но у меня не было сомнений: она все прекрасно слышала.

А в следующую секунду мне уже было не до нее, потому что человек в сером пиджаке вдруг повернулся и быстро пошел в мою сторону, ловко лавируя между толкающимися на пути покупателями.

Я постаралась сделаться как можно незаметнее, втянув голову в плечи и отвернувшись к прилавку, словно меня ничего сейчас не интересовало, кроме сыра и масла, которые оказались у меня под носом. Когда же я рискнула опять посмотреть по сторонам, мужчина исчез.

Но хуже всего было то, что исчезла и племянница. Я поспешно начала пробираться к тому месту, где она только что стояла, но было уже поздно. Женщины и след простыл.

Для верности я еще послонялась по торговым рядам, но, сколько ни вертела головой, на глаза мне не попалось ни одной рыжей шевелюры. Вероятно, племянница уже давно покинула рынок через боковой выход.

Итак, опять все нужно было начинать сначала. В принципе, был шанс найти эту особу через похоронное агентство. Возможно, ее адрес и фамилию запомнили в морге. Но все это было лишней тратой времени. Мне оставалось ругать себя на все корки. Единственным положительным эффектом от моей слежки было подтверждение, что племянница и грабитель действительно связаны между собой, но изо всех сил стараются эту связь скрыть. Так поступают люди, которых объединяет что-то предосудительное. Можно было с уверенностью утверждать, но доказательств у нас по-прежнему не было.

Совершенно расстроенная, я вернулась в редакцию. Все уже были в сборе и ждали меня. В ответ на вопросительный взгляд Виктора я только махнула рукой.

— Все коту под хвост! — мрачно сообщила я. — Племянницу я упустила. И ее дружка, кстати, тоже. На рынке он сунул ей в сумку какую-то записку. Дорого бы я дала, чтобы прочитать эту записку!

— Вероятно, там указано место встречи, — предположил Кряжимский. — Наверное, они каждый раз встречаются в новом месте. Этот человек очень осторожен… Только, Ольга Юрьевна, — смущенно добавил он, — небольшая неувязочка получается… Я сегодня знакомился с милицейскими сводками… Они особенно не афишируют этого обстоятельства… Но дело в том, что за тот период, пока Самойлова лежала в больнице, в городе совершено еще два ограбления квартир. Почерк тот же, хозяева были в отпуске…

— Не может быть! — вырвалось у меня.

— Это точные сведения, — покачал головой Кряжимский.

— Выходит, все подозрения относительно Самойловой безосновательны! — разочарованно протянула я. — Или это действует уже кто-то другой?

— Лично я в этом сомневаюсь, — заметил Кряжимский. — Просто тут есть какая-то закавыка. Надо хорошенько все обдумать.

 

Глава 12

С утра в здании вокзала было еще относительно прохладно — солнце не успело прогреть огромную коробку из стекла и бетона. Но у людей, спозаранку занявших место в очереди за билетами, вид был такой, будто они парились здесь уже сутки. Впрочем, может быть, так оно и было.

Что привело меня сегодня сюда, я и сама толком не знала. После того как Кряжимский поделился свежей информацией об ограблениях, меня охватило чувство, похожее на отчаяние. Так красиво выстроенная цепочка рассуждений вдруг оказалась под большим сомнением. Я не признавалась в этом вслух, но в душе начинала склоняться к мысли, что все эти дни мы двигались по ложному следу. Обиднее всего казалась та мысль, что в попытке состязаться с милицией мы, безусловно, проигрываем.

Правда, сдаваться мы не собирались. Как бы то ни было, а на руках у нас были кое-какие факты. Записка с адресом Григоровича, двусмысленное поведение Самойловой и не менее двусмысленная ее же смерть, загадочный человек с ножом, деловитая племянница, возникшая словно только для того, чтобы спрятать концы в воду… Все они сплетались в опасный подозрительный клубок, невольно подталкивающий сравнить его с клубком змей. Симпатичного доктора Трофимова я намеренно не упомянула заодно со всеми — скорее всего он был всего лишь своего рода жертвой, хотя и не ясно было, согласится ли с таким утверждением закон.

Одним словом, мне было очень жаль расставаться со своей версией. Что-то в ней несомненно было. Накануне мы все хорошенько обдумали, как предлагал Кряжимский, но ничего лучше не придумали, как заняться выяснением личности племянницы Самойловой. Этим должен был заняться Виктор — он для этого отправился сегодня в бюро ритуальных услуг. Многое должно было прояснить заключение экспертизы, но оно еще не поступало. Сергей Иванович пообещал еще раз наведаться к своему знакомому.

А я после некоторых сомнений решила заглянуть с утра на вокзал. Именно вокруг этого заведения строилась вся наша версия, и мне еще раз захотелось взглянуть на него своими глазами, а возможно, и побеседовать с Алевтиной Николаевной.

Я бесцельно бродила по переполненному залу ожидания, разглядывая пассажиров, охранников в голубой униформе, останавливаясь возле пестрых киосков, торгующих газетами, напитками и бесполезными, но заманчивыми безделушками. Если бы меня спросили, что я надеюсь найти, вряд ли я смогла бы дать четкий ответ. Наверное, речь могла идти только об интуиции.

Пожалуй, самым осознанным моим желанием было взглянуть на рабочее место Татьяны Михайловны. Конечно, в этом желании не было никакого смысла: Татьяна Михайловна теперь не имела никакого отношения к тому, что творится на грешной земле, да и место ее было занято. Наверняка и табличку с ее именем убрали куда подальше.

И все-таки я с большим любопытством стала обходить кассы одну за другой, наблюдая за работой строгих неулыбчивых женщин в синей железнодорожной форме, которые без передышки выполняли одну и ту же монотонную работу: щелкали клавишами компьютера, пересчитывали деньги и вручали истомившимся пассажирам хрустящие железнодорожные билеты.

Те, кто стоял в очереди к очередному окошечку, посматривали на меня ревниво и недоверчиво, подозревая в желании пролезть на халяву, но потом, видя, что никаких реальных действий с моей стороны не предвидится, они успокаивались и теряли ко мне интерес.

А я в который раз поражалась, какое количество людей стремится куда-нибудь уехать. Создавалось впечатление, что за три летних месяца все население города проходит через чистилище, называемое вокзалом. Почему в таком случае не становится меньше людей на улицах, совершенно непонятно.

Я потолкалась в очередях возле пяти касс и перешла к следующей. Здесь на меня опять стали коситься, а одна полная дама, страдающая от духоты и обливающаяся потом, раздраженно посоветовала мне встать в конец очереди. Любезно поблагодарив за совет, я ответила, что никуда не еду. Это невинное замечание почему-то всех рассердило, и мне подсказали, что в таком случае я не должна мешаться у всех под ногами.

Мне не хотелось ввязываться в беспредметные споры, и я уже собиралась двинуться дальше, как в этот момент произошло нечто, заставившее меня оцепенеть. На первый взгляд ничего особенного не случилось — просто от кассы отошел мужчина, до этого закрывавший своей широкой спиной все окошечко. В могучих руках он бережно сжимал только что купленные билеты, и лицо у него при этом было счастливое, как у ребенка.

Но я смотрела на него только какую-то секунду. А потом мое внимание приковала личность кассирши, обозначившаяся в окошечке. Очередной пассажир тут же закрыл ее своей спиной, но этого короткого мига мне вполне хватило, чтобы понять, кто это. За стеклянной перегородкой в форменной синей тужурке сидела племянница Самойловой!

Меня даже в жар бросило. Несмотря ни на какую интуицию, к такому повороту дела я была не готова. Почему-то образ племянницы в моем воображении решительно не связывался с железнодорожным ведомством. То, что она, образно говоря, продолжит дело своей тетушки, явилось для меня настоящим откровением.

Сначала я даже не поверила такой удаче. Чтобы убедиться, не мерещится ли мне, я осторожно подобралась поближе к кассе и посмотрела через стекло на сидящую за компьютером женщину.

Никакой ошибки — это была она! Рыжие волосы, сосредоточенное деловое лицо, полноватая фигура — передо мной была племянница Самойловой собственной персоной. К счастью, она была слишком занята, чтобы обращать внимание на посторонних, иначе мой лихорадочный любопытствующий взгляд наверняка насторожил бы ее.

Пора было убираться. Но прежде я взглянула на табличку, висящую за стеклом. «Вас обслуживает кассир Гуськова Любовь Дмитриевна». Итак, отныне племянница обрела имя. Теперь ей от нас не спрятаться.

Я повернулась и стала выбираться из очереди. Наверное, у меня тоже было очень счастливое лицо, потому что пассажиры смотрели на меня с подозрением. И только отсутствие у меня в руках билетов заставило их удержаться от возмущенных замечаний. Не исключено, что они принимали меня за сумасшедшую.

Перейдя в другой конец зала, я стала думать, что делать дальше. Сейчас я была слишком возбуждена, чтобы мыслить логически. Прежде чем строить планы, мне нужно было посоветоваться с коллегами. Но уже в тот момент в моей голове забрезжила некая смутная идея: мне просто не хотелось обдумывать ее на бегу. Чтобы успокоиться и привести мысли в порядок, я решила еще разок заглянуть к старшему кассиру Алевтине Николаевне. После некоторого размышления я решила, что не стану сообщать ей о смерти Самойловой. Судя по всему, кассир Гуськова не стала этого делать, и мне тоже не стоило спешить.

У меня были серьезные подозрения, что Гуськова не только не сообщила о смерти тетки, но вообще не ставила никого в известность о родстве с ней. Зачем ей это было нужно, в общем-то было понятно: если бы на кого-то из них падало подозрение, то это подозрение автоматически распространилось бы и на родственницу.

Но мне было любопытно, каким образом и как давно эти две милые родственницы оказались в штате вокзала. О Татьяне Михайловне я уже кое-что знала. Теперь я решила выяснить кое-что и о ее племяннице.

Алевтина Николаевна узнала меня сразу.

— Вы опять к нам! — расплываясь в улыбке, констатировала она. — Очень приятно! Но теперь-то уж вы точно собрались ехать — угадала? И то верно — когда же отдыхать, как не летом! Я и сама бы, но такая запарка…

— Опять не угадали, Алевтина Николаевна! — вздохнула я. — Не получается у меня отдыхать. Тоже, как вы выразились, запарка…

— Понятно, — сказала она. — Значит, опять по работе? Все про Самойлову пишите?

— Да вот подумала над вашим предложением, — слукавила я. — Может быть, действительно стоит написать о ваших коллегах? На Самойловой ведь свет клином не сошелся…

— И я так думаю! — с энтузиазмом подхватила Алевтина Николаевна. — О передовиках нужно писать, об общественниках! Как раньше было… Человек работает, участвует в профсоюзе, в личной жизни порядок — значит, такому почет и уважение! А сейчас что?

— Скажите, Алевтина Николаевна, — спросила я, — а вообще, кассиры ваши неплохо зарабатывают?

— Ну, хоромы на эти деньги не построишь, конечно, — ответила Алевтина Николаевна. — Но по сравнению со многими зарплаты приличные. Железная дорога все-таки…

— Наверное, к вам не так-то просто устроиться? — поинтересовалась я.

— Само собой, кого ни попадя не возьмем. Работа ответственная, с деньгами, с людьми… Кандидатура должна быть соответствующая.

— А как же вы так прокололись с Самойловой? — спросила я.

— Да это уж давно было, — махнула рукой Алевтина Николаевна. — Я еще тогда старшим не была. Только не скажу, как дело было, но ведь в душу-то каждому не заглянешь, верно?

— А остальные кадры вас, значит, не смущают? — улыбнулась я.

— В основном нет! — горячо откликнулась Алевтина Николаевна. — Девчата хорошие. Да я и прошлый раз вам говорила…

— А на замену Самойловой кого взяли? — спросила я. — Неожиданно ведь вышло. Кстати, откуда вы узнали, что Татьяна Михайловна попала в больницу?

На лице Алевтины Николаевны появилось слегка растерянное выражение.

— Постойте! — сказала она. — Как же дело было? Мы ведь, и правда, ничего не знали… Кто-то нам позвонил! — вспомнила вдруг она. — Точно! На следующее утро позвонили — из управления. Я еще удивилась, как они быстро там узнали про Самойлову. Они же и кандидатуру предложили на освободившееся место. По их рекомендации в тот же день девочка пришла — мы ее и взяли, временно.

— А вы не помните, кто звонил конкретно?

— Ну как не помню! Сам Валентин Данилыч звонил! — уважительно произнесла Алевтина Николаевна.

— А кто это — Валентин Данилыч?

— Ну как же! Валентин Данилыч Синицын — заместитель начальника управления по кадрам, разве вы не в курсе? — удивилась Алевтина Николаевна.

— Да я ведь не работала на железной дороге, — с улыбкой ответила я.

— Ну да, конечно, — кивнула Алевтина Николаевна. — Я уж по привычке. Валентин Данилыч у нас большая шишка. Поэтому девочку приняли без разговоров. Ну, она и опытная оказалась, справляется…

Я уже почти не сомневалась, какая фамилия у этой «девочки», но для очистки совести задала Алевтине Николаевне этот вопрос.

— Гуськова ее фамилия, — ответила она, — сегодня она, кажется, как раз и работает. Они посменно у нас.

— И когда, скажем, Гуськова следующий раз выходит в смену? — поинтересовалась я.

— Завтра в ночь, — ответила Алевтина Николаевна и тут же подозрительно уставилась на меня. — А зачем вам? Хотите написать, что к нам иначе как по звонку не устроишься?

— Ну что вы! — сказала я. — Работа же ответственная — с улицы кого попало не возьмешь. Только я не поняла, почему Валентин Данилыч вам звонил, а не начальнику вокзала, например? Вам это не показалось странным?

На лице Алевтины Николаевны появилось беспокойство.

— Вы думаете, кто-то себя за Синицына выдать хотел? Да нет, я голос Валентина Данилыча знаю… Строгий такой мужской голос. Нет, точно он был! А почему мне звонил? Не знаю. Может, предупредить заодно хотел, что с Самойловой беда приключилась? Да вы не сомневайтесь! Я сразу кадровику нашему доложила — он не возражал, все по закону…

— Да я и не сомневаюсь, — успокоила я ее. — Профессиональное любопытство, знаете ли… А вообще, признаться честно, все так надоело! Вот, думаю, может, действительно взять билет да и махнуть куда-нибудь на Кавказ?

— А я сразу так и сказала, — сочувственно заметила Алевтина Николаевна. — На Кавказе сейчас, конечно, опасно… Я бы на вашем месте в Крым махнула. Хоть и в Сочи тоже неплохо…

Мы немного поговорили о превратностях, поджидающих в наше время путешественников, а потом я стала прощаться. Никакие поездки меня, разумеется, не интересовали, просто мне нужно было перевести разговор в другое русло — совсем ни к чему было, чтобы Алевтина Николаевна заметила мой пристальный интерес к новенькой кассирше. Идея, которая недавно слабой искрой мелькнула у меня в мозгу, постепенно начала оживать, приобретать какие-то отчетливые формы и обрастать деталями. Но для ее осуществления требовалась полная секретность. Никто из посторонних не должен был ничего знать.

Покинув Алевтину Николаевну, я уточнила в справочной вокзала, на какие направления взять билеты не составляет труда, а потом поехала в редакцию. Настроение у меня опять поднялось. Мне не терпелось сообщить своим ошеломляющую новость.

Виктор успел вернуться раньше меня, и, когда я, возбужденная, переступила порог редакции, он встретил меня словами:

— Племянницу я вычислил. Ее фамилия…

— Гуськова Любовь Дмитриевна! — продолжила я, любуясь произведенным эффектом. — Работает кассиром на железнодорожном вокзале. Устроилась на следующий день после того, как Самойлова попала в больницу! Трофимову она представилась Лилианой.

— Вот это новость! — покрутил головой Кряжимский. — Это просто сюрприз.

— Да, наш приятель, на которого я потратила весь кофе, не теряет времени даром. Знаете, что он сделал, когда узнал, что его информатор лежит в больнице? Он позвонил на вокзал, представился заместителем начальника управления и порекомендовал взять на освободившееся место Гуськову! Просто и эффектно. Никто, разумеется, и не подумал перезвонить в управление. Так что у грабителя на вокзале опять есть свой человек. О том, что Гуськова — племянница Самойловой, никто не догадывается. Как, впрочем, и о том, что Самойлова приказала долго жить… Ну, как это вам нравится?

— Я хочу уточнить, — хладнокровно заметил Виктор. — Насчет кофе…

— Потом! — отмахнулась я. — Сейчас не это важно. Кстати, уже почти незаметно… Но дело не в этом. Я, кажется, придумала, как заманить грабителя в ловушку.

— Вот как? Интересно! — сказал Кряжимский. — Мы внимательно слушаем.

— Боюсь, что вам придется сыграть роль подсадной утки, Сергей Иванович, — сказала я. — Остальные для этого не годятся — по разным причинам. А вот вам придется срочно уехать — всей семьей.

— И далеко? — деловито спросил Кряжимский, который уже начал догадываться, в чем дело.

— В Тюмень, — ответила я. — Туда проще всего взять билеты. Завтра Гуськова работает в ночь. Думаю, откладывать не стоит.

— Ты с ума сошла! — ужаснулась Маринка. — Что будет делать Сергей Иванович в Тюмени? Да еще всей семьей?

— Ничего не будет, — сказала я. — Он вообще туда не поедет. Просто возьмет билеты и освободит квартиру. Поживет у меня, например.

— Или у меня, — добавил Виктор.

— Кажется, я поняла! — восторженно сказала Маринка. — Но ведь, чтобы заинтересовать этих жуликов, Сергей Иванович должен показаться особенно солидным. Крутым должен показаться!

— Покажется, — заверила я. — Мы все пошарим по сусекам, по знакомым и снарядим его наилучшим образом: костюм от Кардена, часы «Сейко», золотой перстень, мобильник и бумажник крокодиловой кожи, набитый банкнотами… Когда Гуськова все увидит, она вызубрит адрес Сергея Ивановича, как таблицу умножения! Голову даю на отсечение, грабитель клюнет. Тут-то мы его и накроем!

— Кто это — мы? — ревниво поинтересовался Ромка.

— Ну, я не имела в виду тех, кто не достиг призывного возраста, — пояснила я. — В основном группа захвата будет состоять из тех, кто уже имеет боевой опыт. А Сергей Иванович нас подстрахует. Думаю, что на последнем этапе можно будет подключить милицию. Этим и займется Кряжимский, пока мы будем бить грабителя одной левой…

— Ну что ж, план мне нравится, — согласно кивнул Сергей Иванович. — Только я думаю, не стоит перебарщивать. Приличный костюм у меня найдется. Золотые часы — это неплохо, а вот без перстня я, пожалуй, обойдусь…

— Но в целом вы одобряете? — спросила я. — И согласны рискнуть?

Кряжимский кивнул.

— Прекрасно. Тогда давайте тщательно обдумаем все детали, — предложила я.

 

Глава 13

Никто из нас сопровождать Кряжимского на вокзал не пошел. Вечером людской наплыв спадал, и на вокзале делалось чуть-чуть просторнее. Наметанный глаз вполне мог выхватить из толпы знакомое лицо, а мы справедливо полагали, что у нашего грабителя глаз именно такой. Ни к чему рисковать — вдруг ему тоже бы вздумалось наведаться в эту ночь на вокзал.

Сергей Иванович отказался от наших услуг и заявил, что на время переедет с семьей к брату, у которого большая квартира. На всякий случай мы условились, что отъезд будет обставлен как полагается — с чемоданами, такси и прочими сопутствующими мелочами: если грабителю вздумается заранее убедиться, что хозяин выбыл, у него не должно возникнуть подозрений.

Но сначала нужно было позаботиться о билетах. К этому моменту мы отнеслись с особой ответственностью. Для Сергея Ивановича мы раздобыли роскошные золотые часы, солидный бумажник, куда вложили порядочную сумму денег — правда, большая часть их была просто мастерски выполненной куклой, — дорогой галстук и снабдили его мобильником. Для пущего эффекта Кряжимский прямо из очереди должен был мне позвонить и сообщить, что срочно уезжает к дальнему родственнику и раньше чем через десять дней не вернется.

В конце концов, когда приготовления были закончены и Кряжимский нарядился в свой лучший костюм, обвешавшись аксессуарами, он стал похож то ли на удачливого предпринимателя средней руки, то ли на «крестного отца», ушедшего на покой. Во всяком случае, все сошлись на том, что Сергей Иванович одним своим видом вызывает жгучее желание его ограбить. Виктор даже проворчал, что как бы это не случилось уже по дороге на вокзал, но Кряжимский успокоил его, сообщив, что попросит брата отвезти его на машине туда и обратно.

Не знаю, как восприняли эту причуду домашние Сергея Ивановича, но, учитывая его дар убеждения, я надеялась, что все сошло гладко. Перед тем как отправиться за билетом, Кряжимский созвонился со мной и заверил, что все идет нормально.

Однако угрызения совести все-таки немного мучили меня. В доброй воле Сергея Ивановича я не сомневалась, но тем не менее мне казалось не слишком этичным подвергать пожилого человека таким испытаниям. Ведь было неизвестно, сработает ли наш план и как быстро он сработает. Не может же Кряжимский постоянно жить у своего брата.

Меня успокаивало то обстоятельство, что грабитель действовал достаточно быстро и реализовывал полученную информацию, по-видимому, сразу, как только она поступала. Нужно было только хорошенько заинтересовать его, а это, как мне казалось, должно было у нас получиться.

Вечером я сидела дома и с нетерпением ждала звонка. Сергей Иванович позвонил около одиннадцати. Голос его звучал солидно и необычайно категорично.

— Зинаида Петровна? — назвал он первое пришедшее на ум имя. — Кряжимский говорит! Тут такое дело — наша с вами встреча откладывается. Я сейчас с вокзала звоню. Уезжаю. Сегодня телеграмму получил — от дяди. Сильно плох. Просит приехать всей семьей. Отказать не могу — старик нас очень всегда любил. Так что завтра отбываю в Тюмень. Прошу простить великодушно… Дней через десять вернусь — и мы с вами решим все проблемы, обещаю!

— Расцениваю ваше сообщение как заявление, что все идет по плану, — сказала я в трубку. — Действуйте!

Второй раз он позвонил минут через тридцать. Теперь голос его звучал с обычными деликатными интонациями.

— Еду домой, Ольга Юрьевна! — сообщил он. — Все прошло как нельзя лучше. Билеты выписывала наша знакомая. Незаметно наблюдал за ее действиями и убедился, что паспортами она интересовалась весьма глубоко. Так что не исключено — рыбка клюнет. Билеты у меня на десять пятнадцать утра. Так что на работе я не появлюсь, а ключи от квартиры вам брат завезет, как только прокатит нас до вокзала и обратно. Он же вам даст и номер своего телефона. Когда отправитесь с Виктором в засаду — созвонимся. У вас есть какие-нибудь замечания?

— Кажется, нет, — ответила я. — По-моему, вы все выполнили прекрасно.

— Тогда спокойной ночи, Ольга Юрьевна! — вежливо сказал Кряжимский.

— Спокойной ночи, Сергей Иванович! — ответила я.

Но какая уж там спокойная ночь! Я места не могла себе найти. До начала нашей операции оставались еще сутки, а я думала только об одном: как бы они побыстрее закончились. В итоге до утра я не могла уснуть, перебирая в уме возможные варианты дальнейшего развития событий.

Далеко не впервые мне предстояло участвовать в засаде: в погоне за сенсациями еще и не то случается, но подобные вещи никого не оставляют равнодушным. Пожалуй, это можно сравнить с таким чувством, как любовь, — в который бы раз она ни приключилась, спокойной все равно не будешь.

Должно быть, бессонная ночь отразилась на моей внешности, потому что, едва я появилась на работе, Маринка сообщила, что я выгляжу просто ужасно.

— Ты бледна, и у тебя больные глаза, — сказала она с тревогой. — Эти гонки тебя доконают. Тебе надо все бросить и уехать к морю.

— Старший кассир на железнодорожном вокзале советовала мне то же самое, — ответила я. — Она даже предложила устроить мне билет.

— А ты, разумеется, отказалась, — с осуждением заметила Маринка.

— Не могу же я вас бросить на произвол судьбы! Капитан должен последним покидать корабль.

— Кстати, о кораблях, — мечтательно сказала Маринка. — Мы могли бы отправиться отдыхать всей редакцией. Честное слово, это было бы грандиозно!

Тут мне пришлось возразить, чтобы пресечь подобные настроения на работе:

— Марина, а ты подумала о конкурентах? Пока мы будем расслабляться на пляжах, они заполнят собой весь рынок! Нет, о море придется забыть. Единственная слабость, которую мы сейчас можем себе позволить, — это твой волшебный кофе!

Маринка поняла намек и немедленно отправилась за кофе. С этого напитка, приготовленного ее чудодейственными руками, я привыкла начинать каждый рабочий день, а чашка кофе с утра превратилась в некий священный ритуал, залог плодотворной работы и успеха в делах.

Вот и теперь: стоило выпить всего одну чашку, и я сразу почувствовала себя бодрее. Ко мне вернулись уверенность и ясность мысли. Можно было заняться делами.

Но как раз этого мне сделать и не удалось. Едва я покончила с кофейным ритуалом, как в кабинет заглянула Маринка и, придерживая спиной дверь, тревожно прошептала:

— Тебя спрашивает мужчина! Судя по виду, лицо официальное! Ты кого-нибудь ждешь?

Я отрицательно помотала головой. Никаких посетителей я не планировала, ни официальных, ни частных.

— Он не назвался, что ли?

— Не-а! Только вежливо поинтересовался, может ли видеть редактора.

— Ну, значит, скажи, что может — куда денешься?

Маринка кивнула и выскользнула в приемную. Через некоторое время на пороге возник высокий сутуловатый мужчина с хмурым широкоскулым лицом. На нем был темно-серый пиджак, пожалуй, слишком теплый для летнего дня, и черные брюки с плохо отглаженными стрелками. В руках он держал прозрачную папку с кнопочкой. В таких носят документы. Маринка не ошиблась. Передо мной было лицо официальное.

— Здравствуйте, Ольга Юрьевна! — сказало лицо, быстрым, но внимательным взглядом окидывая кабинет. — Вы разрешите?

— Уже разрешила, — ответила я. — Присаживайтесь. С кем имею честь?

Мужчина уселся напротив меня, расположившись обстоятельно, словно кабинет он делил со мной на равных условиях, положил на стол свою папочку, отодвинул в сторону телефон и, порывшись в кармане, протянул мне красную книжечку.

— Оперуполномоченный Чудин Алексей Алексеевич, — отрекомендовался он также в устной форме.

— Очень приятно, — не слишком уверенно сказала я. — И чем обязана?

Чудин неторопливо убрал книжечку и, пронзительно посмотрев мне в глаза, произнес:

— Ольга Юрьевна, давайте откровенно!

Я пробормотала, что всегда приветствую в людях откровенность и сама стараюсь держаться на уровне.

— Отлично! — сказал опер. — Тогда признавайтесь, что вы опять затеваете?

— Опять? — переспросила я, лихорадочно соображая, что может быть этому человеку известно. На мой взгляд, время милиции еще не пришло.

— Опять, опять! — подтвердил Чудин. — Я немного знаком с вашей профессиональной деятельностью и в курсе, что вы всегда что-то затеваете. Не знаю, может быть, именно так и делается газета, но, на мой взгляд, вы играете с огнем. Рано или поздно эти ваши самодеятельные расследования кончатся очень плохо!

Так, он определенно что-то знает, сообразила я, а вслух сказала:

— В каждой профессии есть определенный риск, Алексей Алексеевич! Просто мы по мере сил стараемся помогать правоохранительным органам. Впрочем, кажется, нам уже давно не подворачивалось ничего интересного…

— Не скромничайте, Ольга Юрьевна! — поморщился Чудин. — Зачем бы я стал терять с вами время, спрашивается? Вы же обещали быть откровенной. Знаете, что значит сокрытие от следствия фактов, которые…

— Я скрыла какие-то факты? — удивилась я. — По-моему, ни о каких фактах речь еще не шла.

— Хорошо, поговорим о фактах, — спокойно сказал Чудин. — Вчера мне позвонили из криминалистической лаборатории… Кто-то из ваших по личным, так сказать, каналам представил на экспертизу выкидной нож и видеозапись, на которой запечатлен некий гражданин… Было дело?

— Да-да, припоминаю! — радостно сказала я. — Действительно, нам в руки попались эти самые нож и запись, и нам захотелось узнать, не имеют ли они отношения к преступлению…

— Вот так вот попали, — иронически заметил опер. — И вам вот так просто захотелось узнать — от нечего делать, да?

— Да, потому что, согласитесь, нож — это настораживает, — сказала я.

— Еще бы! — усмехнулся Чудин. — В лаборатории тоже насторожились, как только познакомились с вашим подарочком поближе. Поэтому позвонили они не вам, а мне. Не ожидали? Корпоративная солидарность для нас важнее личных отношений, Ольга Юрьевна!

— По-видимому, эксперты просто нашли что-то особенное? — сказала я.

— Конечно, нашли. Иначе бы я к вам не пришел, — ответил Чудин. — Поэтому выкладывайте как на духу — откуда у вас этот нож и при каких обстоятельствах сделана видеозапись?

Небрежно откинувшись на спинку кресла, я как ни в чем не бывало спросила заботливым тоном:

— Может быть, чашечку кофе, Алексей Алексеевич? Такого кофе, как у нас, вы нигде не попробуете!

Чудин заерзал на месте и с досадой сказал:

— Не заставляйте меня нервничать, Ольга Юрьевна! Отвечайте на конкретно поставленный вопрос!

Я улыбнулась.

— Не понимаю, у нас беседа или допрос? Если хотите, чтобы все было официально, будьте добры вызвать меня повесткой к себе в кабинет, оформите протокол и так далее…

— Мне говорили, что вы трудный человек, — мрачно сообщил Чудин. — Недаром у вас в органах такая слава, теперь я в этом сам убедился. Разумеется, я могу вызвать вас на допрос, но не лучше ли выяснить все прямо сейчас?

— Да я, в принципе, не возражаю, — сказала я. — Но с одним условием — вы скажете сначала, что же такое нашли ваши криминалисты. Любезность за любезность, как говорится. В конце концов, мы имеем право знать.

— Вы имеете право помогать следствию! — сердито возразил Чудин. — И даже обязаны! А вы торгуетесь… Ну хорошо, я вам скажу. Однако учтите — за публикацию этих сведений в газете без разрешения вы будете отвечать по закону! Преступник в розыске, и всякое разглашение может затруднить его поимку.

— А вдруг как раз наоборот? — возразила я. — Вдруг мы поможем вам задержать его в самое ближайшее время? Это вам в голову не приходило?

— Откровенно говоря, нет, — признался Чудин. — Но если бы такое случилось… — он улыбнулся. — Я бы вам лично купил букет роз! Вы любите розы?

— Кто же их не любит? — сказала я. — Значит, ловлю вас на слове!

На лицо опера набежала легкая тень. Кажется, он прикидывал в уме, во что ему обойдется букет роз. При его зарплате лучше думать о цветах попроще. Но, в конце концов, я его за язык не тянула.

— Итак, что же насчет преступника? — напомнила я.

Чудин, совсем расстроенный подсчетами, хмуро кивнул и неохотно сказал:

— Отпечатки пальцев на ноже, который вы представили на экспертизу, а также личность, зафиксированная на видеозаписи, принадлежат одному человеку…

Я едва удержалась от ехидного замечания насчет блестящей работы экспертов, но Чудин так строго посмотрел на меня, что слова застряли у меня в горле. А он обстоятельно расстегнул кнопочку на своей папке, достал оттуда какой-то листок и со значением повторил:

— Принадлежат одному человеку… А именно: гражданину Панкратову Семену Владимировичу, одна тысяча девятьсот шестидесятого года рождения, уроженцу города Набережные Челны. В уголовном мире известен под кличкой Панкрат. По профессии слесарь очень высокой квалификации. Между прочим, работал на заводе, где изготовляли дверные замки. Знает это дело, как «Отче наш». Видимо, решил использовать эти знания с большим для себя эффектом, потому что с начала девяностых годов бросил работу и занялся преступным промыслом — конкретно, грабежом квартир. Действовал хладнокровно, нагло и очень расчетливо. На его счету было около двадцати удачных ограблений, когда наконец его взяли. Помогла случайность. Получил семь лет, но через год сумел бежать и с тех пор находится в розыске. Есть подозрения, что он опять взялся за старое, но пока ему удается выходить сухим из воды. Если откровенно, мне не удается напасть на его след, хотя ищу я его уже давно. Ваши материалы — первая зацепка за последние годы. Теперь понимаете, насколько все серьезно?

— Теперь понимаю, — сказала я. — Значит, вы хотите воспользоваться нашими успехами, чтобы взять опасного преступника и приписать себе все заслуги? А нам даже не разрешаете писать об этом?

— Пишите на здоровье, — устало произнес Чудин. — Вот помогите нам поймать Панкратова — и пишите.

— Договорились, — кивнула я. — Только мне неизвестно, где находится Панкрат. Он все время меняет укрытие.

— Ну вот, опять все сначала! — укоризненно протянул Чудин. — Тогда говорите, что вам известно! Не испытывайте мое терпение!

— Давайте сделаем так, — предложила я. — Пока у нас нет ничего конкретного. Но в самое ближайшее время может представиться возможность с Панкратом встретиться. Мы приготовили ему ловушку…

И я рассказала Чудину о нашем расследовании. Единственное, о чем я не стала распространяться, — это о том, по какому адресу мы ждем визита Панкрата. Мне казалось несправедливым лишать себя удовольствия поставить последнюю точку в этом деле.

Опер слушал меня, недоверчиво и озадаченно почесывая нос и изредка делая какие-то пометки в записной книжке. Наконец, когда я закончила, он сказал:

— Насколько я понимаю, вы и сейчас не намерены отказаться от самодеятельности? Настаиваете на своем участии в операции?

Я сделала большие глаза.

— Но это наша операция! Если в нее раньше времени вмешается милиция, где гарантия, что преступник что-то не заподозрит? Нет уж, мы доведем дело до конца, а там делайте с ним что хотите!

— И что же вы предлагаете? — мрачно отозвался Чудин. — Чтобы я сидел сложа руки, пустив все на самотек?

— Но у вас нет никакой официальной информации, — возразила я. — Может быть, я все это выдумала? И не беспокойтесь, в решающий момент мы вас известим!

— Каким образом? — осведомился Чудин.

— У вас есть мобильник? — спросила я. — Давайте номер. Как только Панкрат себя обозначит — вы узнаете об этом первым.

 

Глава 14

Единственное, что меня выручало, — это настольные часы со светящимися стрелками. Только они как-то еще позволяли мне ориентироваться в пространстве и времени. Все остальное вокруг было погружено во тьму. Даже с улицы в комнату не проникало ни одного лучика света — оказалось, что Кряжимский отдает предпочтение плотным шторам, безо всякого намека на прозрачность. У меня было ощущение, словно я сижу в пузырьке, наполненном черной тушью.

Светящиеся стрелки сложились в конфигурацию, соответствующую двум часам ночи. Значит, мы с Виктором находились в засаде целых двенадцать часов, и мне это начинало уже надоедать.

Пока на улице не стемнело, было еще терпимо: можно было слоняться по квартире, знакомиться с приметами чужой жизни, листать журналы. Но потом осталось только одно — сидеть смирно в темноте и ждать.

Чтобы ничем себя не выдать, мы не включали ни света, ни телевизора, ни радио. Мы даже старались не разговаривать между собой, а я не рискнула курить. Преступника мог спугнуть любой звук, вспышка света, запах.

Правда, чем больше проходило времени, тем большие сомнения закрадывались в мою душу: появится ли здесь этот самый преступник? Казалось, мы все сделали правильно, тщательно выполняя все детали, но кто мог знать, что втемяшится в голову этому Панкрату? Он был, конечно, отчаянным парнем, но эта отчаянность удивительным образом сочеталась в нем с осторожностью — недаром его до сих пор не поймали.

Во-первых, он мог забраковать адрес Кряжимского. Между прочим, задним числом я сообразила, что это самая слабая часть нашего плана. Ведь если Панкрат вступил в контакт с доктором Трофимовым, тот должен был сообщить ему, из какой я газеты. После этого Панкрату было достаточно взглянуть на последнюю страницу любого номера «Свидетеля», чтобы знать фамилии всех сотрудников редакции. Если он это сделал, мы могли сидеть здесь хоть до посинения — наш номер был обречен на провал. Конечно, преступник мог посчитать нас людьми несерьезными и не проявлять столь пристального внимания к нашей газете, удовлетворившись тем, что ему удалось запутать следы. Во всяком случае, мне хотелось на это надеяться.

Было еще и «во-вторых». Мы с Виктором проникли в квартиру Кряжимского еще днем, порознь и стараясь сделать это как можно незаметнее. Но кто мог дать гарантию, что Панкратов не вел наблюдение за этой квартирой с момента отъезда хозяина?

Да и сам отъезд, который был всего лишь имитацией, не вызвал ли подозрений у многоопытного преступника? Брат Кряжимского, который завез нам в редакцию ключи от квартиры, клялся и божился, что все прошло без сучка без задоринки — как на самом деле. Кряжимский с семьей и чемоданами даже спустился в подземный переход, якобы намереваясь сесть в поезд, — но вышел по другую сторону железной дороги, где его уже поджидал брат с машиной.

Я представляла теперь, что испытывал во время этого спектакля Кряжимский, и с ужасом думала, что буду лепетать в свое оправдание, когда окажется, что все мучения были напрасными. Разумеется, Сергей Иванович — милейший человек и ничего мне не выскажет сам, но это дела не меняет — я буду выглядеть очень бледно.

К счастью, у меня хватило ума не втягивать Кряжимского в наши ночные дела. Я с ним созвонилась и сообщила, что его участие в операции не понадобится и мы обойдемся своими силами. По телефону я не стала распространяться о визите оперуполномоченного, но намекнула, что теперь у нас есть кому прийти на подмогу.

Здесь я, пожалуй, немного преувеличивала. О реальной подмоге речь, конечно, не шла. Просто я намеревалась, как только мы поймаем Панкрата, позвонить Чудину и поставить его перед этим фактом. Пусть пользуется.

Самого Панкрата я почему-то совершенно не боялась. После того как мы с Виктором уже один раз задали ему жару, он представлялся мне не слишком опасным и не таким уж удачливым противником. Стоило ему вступить в прямой конфликт с редакцией «Свидетеля», и он тут же засветился — второго раза он просто не выдержит. Честно говоря, не знаю, что думал по этому поводу Виктор: он весь день больше помалкивал, но я была уверена, что он разделяет мои победоносные настроения. Меня больше беспокоило отсутствие противника. Если он не появится, то нанесет этим гораздо больший ущерб нашей репутации.

Так я и сидела в полной темноте с мобильником под рукой, пялясь на светящийся циферблат часов и предаваясь тревожным размышлениям. Виктор с наступлением ночи занял позицию в ванной комнате, намереваясь в случае вторжения отрезать преступнику путь к отступлению. Представляю, как ему было там тошно, если даже в комнатах можно было свободно перезаряжать фотопленку, не опасаясь ее засветить.

Минутная стрелка уже перевалила за цифру двенадцать, и я в очередной раз принялась перебирать в уме все допущенные промахи. В конце концов они сделались для меня настолько очевидными и непоправимыми, что я дрогнула и решила трубить отбой. План никуда не годился, и нечего было мучить людей.

Я поднялась с кресла и шагнула к двери. Нужно было вызволять Виктора из его сырой темницы. В этот раз у нас не вышло — что ж поделаешь! Постоянно везти не может. Теперь у Чудина есть все адреса и фамилии — пусть завершает это дело.

Стараясь не налететь в темноте на какой-нибудь шкаф, я осторожно приблизилась к дверям и нашла на ощупь косяк. Придерживаясь за него, я увереннее шагнула дальше и уже было собиралась крикнуть Виктору, чтобы он выходил, как вдруг до моего слуха долетел слабый металлический звук.

Я мгновенно замерла и прислушалась. Откуда долетел этот щелчок — было непонятно. Я подумала, что, возможно, это Виктор задел случайно за какую-то полочку или звук передался с другого этажа по водопроводной трубе. Почему-то в этот момент я нисколько не обеспокоилась: наверное, уже не верила, что Панкрат к нам заявится.

Но потом щелчок повторился, и я уже со всей определенностью поняла: звук исходит от входной двери! Я вмиг похолодела и бесшумно отступила назад, вернувшись в комнату со светящимися часами.

Входная дверь отворилась — я этого не услышала, а буквально ощутила кожей — наверное, в замкнутом пространстве квартиры произошло легчайшее движение воздуха и мои обостренные нервы зафиксировали это. То же самое я ощутила и миг спустя, когда дверь закрылась — без малейшего шума, между прочим.

А потом в прихожей вспыхнул луч карманного фонаря. Выглядывая из-за двери, я видела его отсвет на полу соседней комнаты. Он был неподвижен: должно быть, ночной гость осматривался и прислушивался. Это продолжалось не менее минуты.

Ожидание показалось мне совершенно невыносимым. Надо сказать, что теперь, когда опасность стала близкой и реальной, я не чувствовала себя такой уверенной, как, скажем, час назад. Мягко говоря, я здорово нервничала, а ладони мои так вспотели, что мобильник просто норовил выскользнуть из рук.

Смятение мое достигло предела, когда луч фонаря дрогнул и медленно поплыл в сторону комнаты. Я поспешно отпрянула и, спрятавшись за стеной, начала тихо паниковать.

Ничего пока, кроме луча света, я не видела, но в голову полезли всякие ужасы. Теперь я уже далеко не была уверена, что мы справимся с грабителем. Воображение услужливо нарисовало мне пистолет, которым наверняка обзавелся Панкрат, и два наших окровавленных трупа на безнадежно испорченных полах. За полы мне было особенно стыдно перед Кряжимским. Виктор пока не подавал никаких признаков жизни, и от этого я чувствовала себя особенно одиноко. У меня даже мелькнула дикая мысль, что он каким-то образом давно покинул квартиру и я осталась один на один с Панкратом. Следом у меня возникло почти непреодолимое желание набрать номер оперуполномоченного Чудина, но, во-первых, у меня так тряслись руки, что это было совсем не просто сделать, а во-вторых, у меня все-таки хватило соображения, что таким образом я сразу себя выдам. Поэтому я лишь продолжала стоять, вжавшись спиной в стену, и надеяться, что соображение у Виктора работает гораздо лучше, чем у меня. Без малейшего шороха грабитель вошел в комнату и обвел лучом фонаря стены. В какое-то мгновение пятно света чиркнуло по обоям напротив меня. Кажется, вор удовлетворился осмотром и счел надежными шторы на окнах. Он погасил фонарик и включил верхний свет.

Итак, он собирался работать с комфортом. Только я не была уверена, что квартира Кряжимского является подходящим объектом для подобного рода работы. Даже с первого взгляда жилище Сергея Ивановича никак нельзя принять за обитель нувориша. Живет он достаточно скромно, без излишеств, а уж тайников с драгоценностями у него нет и в помине.

Кажется, грабитель сообразил это, как только включил свет. После короткого молчания он так выразительно присвистнул, что стало ясно: он разочарован до глубины души.

Однако он не сразу сдался — я слышала, как он бродит по комнате, осторожно двигая какие-то ящики, и в его душу все больше закрадывались сомнения. Он, наверное, озирался и соображал, в чем тут подвох.

С тех пор как он зажег свет, мои страхи как-то сами собой развеялись. Я давно замечаю, что в темноте я соображаю гораздо хуже. Наверное, корни этого тянутся куда-то в далекое детство. Точно не помню, но, возможно, меня в наказание отправляли в какой-нибудь темный чулан.

Теперь меня из чулана выпустили, и я опять была готова дать бой любому Панкрату. Руки у меня уже не дрожали, ладони высохли — можно было начинать. Тем более что грабитель все равно шел в мою сторону — я уловила легкий шелест шагов.

Но для начала я решила все-таки набрать номер Чудина — это удалось мне с первой попытки. Правда, поговорить не вышло: опер ответил не сразу, зато грабитель отреагировал мгновенно.

Даже тот незначительный шум, что произвела я, занимаясь телефоном, насторожил его — не пытаясь ничего выяснять, вор сразу бросился вон из квартиры. По пути он вырубил свет, и с Виктором они сцепились уже в полной темноте. Я ничего не видела — слышала только тяжкий звук падающего тела и сдавленные ругательства, несущиеся из прихожей.

Я стремительно пробежала через комнату, больно саданувшись бедром о край невидимого стола, и поспешно включила люстру. Попутно я надавила на телефоне кнопку повторного вызова. Так что, когда стало опять светло, я сумела связаться с Чудиным.

Голос его, несмотря на поздний час, звучал удивительно бодро. «Чудин слушает!» — сказал он.

Я с ужасом посмотрела на сцепившихся на полу в прихожей мужчин и выпалила:

— Приезжайте! Он здесь! — совершенно забыв, что не дала оперу адреса.

— Можете открыть дверь в квартиру? — деловито спросил Чудин.

Я не успела ответить, не успела даже сообразить, что он имеет в виду, — в этот миг проклятый Панкрат ухитрился подмять под себя Виктора и, схватив за горло, пытался душить его. Я отшвырнула мобильник, безотчетным движением схватила со стола стеклянную вазу с цветами и, подскочив к борющимся, шарахнула что есть силы Панкрату по голове.

Ваза раскололась, из-под редких волос на голове вора брызнула кровь, он зарычал, и тотчас, изловчившись, Виктор швырнул его через себя. Плотное тело Панкрата пролетело по воздуху, врезалось в стол и опрокинуло его набок. В общем, безобразие было полное.

Виктор мгновенно вскочил на ноги — судя по всему, с ним было все в порядке. Только тут до меня дошел смысл вопроса, прозвучавшего по телефону. Еще не до конца поняв, что к чему, я метнулась к двери и отперла замки.

Тут же, отшвырнув меня в сторону, в квартиру ворвались трое здоровенных потных мужиков с пистолетами в руках. Грохоча каблуками, они промчались мимо, грозно выкрикивая на бегу сакраментальное: «Все на пол!»

Когда я опомнилась, они уже надевали на Панкрата наручники. Все они были в таком азарте, что едва не заковали и Виктора. Пришлось вмешаться.

— Вы не слишком увлеклись, Алексей Алексеевич? — возмущенно спросила я. — Это наш человек.

Чудин подал знак, и Виктора отпустили. Он встал и невозмутимо принялся отряхивать брюки. Панкрат, который лежал, уткнувшись носом в линолеум, пошевелился, повернулся набок и попытался сесть. Скованные за спиной руки мешали ему, лицо побагровело от натуги.

— Помогите! — распорядился Чудин, и один из его товарищей, подхватив грабителя под локоть, привел его в вертикальное положение.

Трое мужчин с пистолетами с интересом разглядывали его. Панкрат отвечал им тем же — в глазах его я не заметила ничего, даже отдаленно похожего на страх. Наконец взгляд вора остановился на мне.

— Зря ты, дамочка, со мной связалась, — сказал Панкрат с сожалением. — Я ведь ничего не прощаю, теперь жди — скоро я выйду, и тебе будет очень плохо.

В сочетании с обыкновенным лицом и негромким голосом эти слова создавали страшноватый эффект. В них верилось — так бы я сказала.

— Не морочь людям голову, Панкрат! — строго произнес Чудин. — Выйдешь ты теперь нескоро — годков эдак через пятнадцать, об этом я позабочусь! Не забывай — на тебе еще убийство. Или ты думаешь, доктор будет молчать?

— Убийство? — удивился Панкрат. — Ничего не знаю, начальник!

— Ну, еще узнаешь! — пообещал Чудин. — Теперь мы никуда не торопимся, все раскрутим — и чего ты знаешь, и даже о чем не догадываешься!

— Грозилась синица море поджечь, — насмешливо сказал Панкрат.

— А ты начитанный, — похвалил его Чудин. — Вместе с гражданкой Гуськовой книжки читаете?

Панкрат насупился и ничего не ответил. Кажется, фамилию своей подруги он не ожидал здесь услышать. Наверное, он считал, что взяли его, не выходя на Гуськову. Теперь, услышав о ней, Панкрат испытал заметное разочарование. Он притих, соображая про себя, чем это может ему грозить.

— Сдаст она тебя с потрохами, Панкрат! — безжалостно заметил Чудин. — И доктор сдаст. И похищенное мы у тебя найдем, не сомневайся! Это как карточный домик: одну карту потянешь, и все рушится. Так что готовься на долгую отсидку! Как раз к пенсии освободишься. Но не расстраивайся, теперь для таких, как ты, дома престарелых будут строить — каждому отдельная камера, отдельный унитаз…

— Не гони фуфло, начальник! — грубо оборвал его Панкрат. — Чердак раскалывается! Мне помощь медицинская требуется — у меня, может, сотрясение мозга.

— У тебя сотрясение мозга? — удивился невысокий чернявый опер. — Не смеши!

Панкрат хмуро посмотрел на него и ничего не сказал. Я отвела Чудина в сторону.

— Послушайте, ничего не понимаю! — сказала я. — Как вы здесь оказались? Я думала, вы дома десятый сон досматриваете…

— А вы не рады, что ли? — усмехнулся опер. — Зачем же тогда звонили?

— Обещание сдержала, — ответила я. — И все-таки, почему вы здесь?

— Ольга Юрьевна, дорогая! — с досадой сказал Чудин. — Вы нам, кажется, окончательно отказываете в профпригодности! Это же элементарно: сразу после встречи с вами я ознакомился с вашим штатным расписанием и выяснил адреса сотрудников. Определить, по какому адресу вы готовите свою западню, не составляло большого труда. Мы установили за квартирой наблюдение — нельзя же было допустить, чтобы вы наломали здесь дров. Мы поднялись сюда следом за Панкратом, предоставив ему возможность проникнуть в квартиру. Если бы вы не позвонили, пришлось бы взломать дверь. Но, к счастью, все сошло гладко.

— Понятно! — сказала я, несколько разочарованная. — Откровенно говоря, не ожидала от вас такой активности. Думала, вы будете ждать, пока мы преподнесем вам Панкрата на блюдечке…

— Спасибо за доверие! — иронически поклонился Чудин.

— А теперь вы куда? — поинтересовалась я. — Поедете брать Гуськову и Трофимова? Может, возьмете по знакомству представителя прессы? Обещаю без согласования с вами ничего не публиковать…

— Дело вот в чем, — серьезно ответил Чудин. — Гуськову нужно брать с обыском. Завтра мне должны подписать постановление, и с утра мы ею займемся. Все равно она никуда от нас не убежит.

— А доктор? — спросила я.

— Насчет доктора я тоже узнавал, — нахмурился Чудин. — Доктор сегодня дежурит. Его тоже не стоит трогать до утра — не оставлять же больницу без врача! Он также не из той породы, что ударяется в бега… Между нами говоря, до сих пор не верю, чтобы интеллигентный человек мог пойти на поводу у этого… — он с отвращением кивнул в сторону сидящего на полу Панкрата. — Может быть, вы преувеличиваете и доктор здесь ни при чем?

— Вот и спросите у него, — сказала я.

— Придется спросить, — согласился Чудин, неодобрительно покачивая головой. — Ох уж эта мне интеллигенция!..

Мне не совсем было понятно, что он имеет в виду, но в тоне его явно слышалось сожаление.

 

Глава 15

Небо на востоке начинало светлеть. Город еще спал, и на улицах царила тишина, только прохладный ветерок шелестел листвой темных деревьев. Мы с Виктором стояли на тротуаре возле дома Кряжимского и смотрели вслед милицейскому автомобилю, увозившему Панкрата и оперативников. Когда красные огоньки растаяли вдали, Виктор обернулся ко мне и сказал:

— Ну что — по домам?

Мне совершенно не хотелось спать, и в душе оставалось чувство какой-то незавершенности. Дело, начавшееся с анекдота, обернулось поимкой опасного преступника. Казалось, можно было этим удовлетвориться, предоставив дальнейшее раскручивать следователю. Но одна вещь не давала мне покоя: хотелось заглянуть в глаза доктору Трофимову.

В глубине души я, как и Чудин, все еще не могла до конца поверить, что Александр Михайлович мог, нарушив все писаные и неписаные законы, пойти на убийство. И тем не менее все подтверждало эту ужасную догадку: подозрительное поведение Трофимова, нарушение инструкции, поспешные похороны. Не знаю, на что я надеялась — на то, что все недоразумения объяснятся чудесным и благополучным образом? Или мне просто хотелось предоставить Трофимову последний шанс, хотя бы символически протянуть руку помощи? Наверное, он все-таки заслуживал если не снисхождения, то хотя бы сочувствия.

— Послушай, Виктор! — сказала я. — Тебе не хочется прогуляться? А заодно проводить меня?

— До дому? — спросил он. — Само собой.

— Сначала до больницы, — ответила я. — Ты же слышал — наш доктор сегодня дежурит. Мне хочется подготовить его к неприятностям, которые с утра обрушатся на его голову.

— Не возражаю, — сказал Виктор.

Мы пошли в сторону железнодорожного вокзала по необычно пустынным улицам. Наверное, мы и сами смотрелись в тот момент довольно странноватой парочкой, не похожей ни на влюбленных, ни на рабочих из ночной смены.

— Вот интересно, — заметила я после долгого молчания. — Второй раз мы встречаемся с этим Панкратом, и оба раза тебе не удается завалить его одной левой. В чем причина? Он что, настолько силен?

— Очень, — абсолютно серьезно ответил Виктор. — Крепкий орешек.

— Да, крепкий, — со вздохом сказала я. — Видел, как разлетелась ваза? Завтра Сергей Иванович предъявит мне кругленький счет. Как ты думаешь, он будет заявлять, что ваза из венецианского стекла?

Виктор не поддержал шутку — должно быть, настроение у него было не самое подходящее. Мне и самой было не до веселья, я просто старалась скрыть нервозность, которая все больше охватывала меня. Я догадывалась, откуда она взялась: все-таки одно дело отправить за решетку матерого преступника, и совсем другое — разрушить образ человека, который до сих пор считался образцовым членом общества.

Дальнейший путь мы проделали в молчании, что вполне соответствовало привычкам нашего фотографа и на меня действовало достаточно угнетающе — любой со мной согласится, если попытается вспомнить, много ли он встречал в своей жизни молчаливых женщин.

Одним словом, когда мы добрались до больницы, я находилась в самом дурном расположении духа и мечтала только об одном: как бы побыстрее развязаться с этим неприятным делом.

Здание медсанчасти утопало в предрассветных сумерках. Большинство окон были темны, дверь приемного покоя была заперта изнутри. Мы позвонили и стали ждать. Через минуту загремел засов, и наружу выглянула молодая медсестра в аккуратном белом халатике. Поеживаясь от прохладного ветерка, она озабоченно спросила, что случилось.

— Да ничего не случилось, — сказала я. — Cегодня дежурит Трофимов Александр Михайлович?

— Вообще-то, дежурит, — ответила девушка. — Вам он нужен? Вообще-то, подождите, я сначала посмотрю… Вообще-то, Александр Михайлович сейчас, наверное, отдыхает…

Мне надоели эти бесконечные «вообще-то», и я решительно отодвинула медсестру в сторону, сказав при этом:

— Вообще-то, если он дежурит, то о каком отдыхе может идти речь?

Девушка изумленно открыла рот и позволила мне войти. Виктор шагнул за мной следом, смущенно пробормотав: «Пардон!» Медсестра пришла в себя и поспешила за нами, оправдываясь на ходу:

— Вообще-то, у нас дежурство с правом сна! Так что вы зря думаете…

Если бы она могла знать, о чем я думаю!

Отчаявшись удержать нас, девушка вырвалась вперед и первой открыла дверь кабинета, где находился дежурный врач. Взволнованным голосом она прямо с порога объявила кому-то о нашем вторжении, но тут же следом мы сами подтвердили факт своего присутствия, и медсестра умолкла, с тревогой глядя на нас.

В кабинете находился один Трофимов. Несмотря на поздний час, он выглядел подтянутым и безупречно чистым, как врач с плаката. Белый халат, шапочка — все было как положено. Но вот лицо его мне не понравилось — постаревшее, осунувшееся, с темными кругами под глазами. Сейчас он сам был похож на тяжелого больного.

Увидев нас, Александр Михайлович на мгновение оцепенел, и в глазах его мелькнуло отчаяние. Несколько секунд он молча разглядывал нас, а потом махнул рукой медсестре.

— Ладно, Ольга, ты можешь идти! — глухо сказал он.

Девушка слегка замешкалась, и тотчас все напряжение, копившееся в душе Трофимова, выплеснулось наружу в раздраженном крике:

— Я сказал тебе, выйди!

Ни в чем не повинная Ольга обиженно шмыгнула носом и опрометью выбежала за дверь.

— Нервничаете, Александр Михайлович! — укоризненно заметила я.

Трофимов ничего не сказал и лишь враждебно посмотрел на меня. Да, с тех пор как мы с ним познакомились, он резко изменился. Просто доктор Джекил и мистер Хайд какой-то! От былого взаимопонимания не осталось и следа.

— Может, предложите нам сесть? — спросила я.

Трофимов кивнул, опять не рискнув открыть рот. Наверное, он был сейчас в таком состоянии, что не мог разговаривать. «Ну что ж, выслушать-то он нас сможет», — подумала я, усаживаясь на скрипящий стул напротив доктора.

— Начну без предисловий, — сказала я. — Сегодня ночью арестован Панкратов. Вряд ли вам знакома эта фамилия, Александр Михайлович, поэтому поясняю: это тот самый обыкновенный мужчина, который приходил навещать Самойлову. Догадываетесь, к чему я клоню?

Трофимов, казалось, никак не отреагировал на мое сообщение. Только на лбу у него выступили крупные капли пота. Он, не мигая, смотрел на меня и будто ждал продолжения. Однако я молчала, и немного погодя Александр Михайлович заставил себя заговорить.

— Зачем вы мне это рассказываете? — надломленным голосом произнес он. — Я не понимаю.

— Завтра за вами придут, — объяснила я. — Вас будут допрашивать. У вас будет очная ставка с Панкратовым. Вы уверены, что все это выдержите?

На Александра Михайловича было больно смотреть. Он опустил глаза, слишком резким движением выдвинул ящик стола, трясущимися руками вытряхнул из пачки сигарету и попытался закурить. Пальцы его прыгали, и он никак не мог зажечь спичку.

— И что же вы мне предлагаете? — почти умоляюще выкрикнул он, не прерывая своего занятия.

— Если совесть у вас нечиста, вам лучше оформить явку с повинной, — твердо заявила я. — Тогда вы можете рассчитывать на снисхождение суда.

Спичка наконец вспыхнула у Трофимова в пальцах и беспомощно прогорела почти целиком. Александр Михайлович сидел, будто окаменев, и даже не почувствовал боли, когда огонь добрался до его ногтей. Он только с недоумением посмотрел на свои пальцы, испачканные сажей, и вдруг вскочил. Незажженная сигарета полетела на пол.

Трофимов метнулся к окну, несколько секунд бессмысленно вглядывался в темноту двора, затем вернулся к столу и опять рухнул на стул. Он был бледен.

— Хорошо, я сделаю это, — неожиданно произнес он бесцветным голосом. — Я должен это сделать прямо сейчас?

— Вы еще успеете сдать дежурство, — успокоила я его. — Только потом сразу отправляйтесь в прокуратуру. Времени у вас совсем немного.

Доктор посмотрел на меня жалким измученным взглядом.

— Нет, я не стану дожидаться, — упрямо сказал он. — Там наверняка должны быть дежурные. Я отправлюсь прямо сейчас. В конце концов, зайду в любое отделение милиции…

— А как же ваши больные, доктор? — напомнила я. — Вдруг здесь без вас что-то случится?

— Вы полагаете, в таком состоянии я могу думать о больных? — воскликнул Трофимов. — Я позвоню коллеге. Он живет рядом и закончит дежурство.

— Это другое дело, — заметила я. — Между прочим, вас не стали брать сегодня ночью именно поэтому — чтобы не отвлекать от работы.

— От работы! — с отчаянием повторил Трофимов и, застонав, сжал голову руками. — Господи, они не хотели отвлекать меня от работы!

Через некоторое время он опять посмотрел на меня и спросил с болезненной гримасой:

— Вы, наверное, меня презираете, да? Конечно, презираете! Ну что ж, я это вполне заслужил, но… Понимаете, у каждого, видимо, есть свой предел прочности. Это как рост и цвет глаз. Природа дает их вам, и вы не в силах ничего изменить… Я всегда считал себя достаточно самостоятельным человеком. Я могу принимать решения. Я был уверен, что обладаю твердым характером… И все это, понимаете, оказалось пшиком, лопнуло как мыльный пузырь! Я оказался слабаком, вот и все! Теперь я знаю совершенно определенно — я слабак! С этим и буду жить дальше…

— Может быть, вам стоит поберечь свою исповедь для официальных лиц? — спросила я, потому что смотреть на расклеившегося доктора было почти невыносимо.

— Я хочу объяснить это именно вам! — ответил Трофимов. — Чтобы вы поняли: я никакое не чудовище, я именно и есть обыкновенный слабый человек! А тот, кого вы называете все время обыкновенным, — вот он и есть чудовище! Я просто не мог противостоять этому зверю. Он словно вышел из ада, понимаете? В эту ночь он пробрался сюда, как призрак, никто его не видел! Он приставил мне к горлу бритву и пообещал зарезать, если я пикну хоть слово. Я понял, что для него это проще, чем убить муху! Что я мог поделать? А потом — вы не поверите — он назвал мой домашний адрес и предупредил, что зарежет моих родителей, если я не сделаю так, как он захочет…

— И чего же он захотел? — спросила я.

Александр Михайлович отер вспотевшее лицо.

— Сначала он спрашивал, что за женщина крутится возле Самойловой, — то есть о вас… Я не знал, чем это может вам навредить, но я все ему рассказал…

— Что именно — все?

— Ну, что вы искали какую-то записку, что хотите переснять фотографию… И что вы работаете в газете «Криминальный город» тоже…

Честно говоря, у меня после этих слов глаза полезли на лоб.

— В какой газете? — изумленно переспросила я. — Вы сказали, что я из «Криминального города»?

— Ну да, — покаянно признался Трофимов. — А разве это не так?

Мы с Виктором переглянулись. «Криминальный город» был старинным и главным конкурентом «Свидетеля». Александр Михайлович нас просто перепутал. Но за это мы могли быть ему только благодарны: возможно, эта ошибка сбила с толку Панкрата и в конце концов привела его в западню.

— Вообще-то мы из газеты «Свидетель», — мягко пояснила я. — Но, в сущности, какая разница? Рассказывайте дальше!

— Дальше началось самое страшное, — с рыданием в голосе проговорил Трофимов. — Он потребовал, чтобы я убрал Самойлову. Сказал, что у нее никого нет, кроме племянницы, а та не станет поднимать шум, согласится обойтись без вскрытия… Не знаю, что со мной случилось, — я был словно в бреду. Но он ясно сказал, что расправится с моими родителями и мне всю жизнь придется жить с чувством вины. Я предпочел смерть чужого человека… — Он замолчал, опустив голову и уронив руки.

— Каким образом вы убили Самойлову? — спросила я.

Александр Михайлович вздрогнул и поднял глаза.

— Утром ей поставили капельницу, — сказал он. — Вы знаете, что она находилась одна в палате. Мне не составило никакого труда зайти туда, когда меня никто не видел, и ввести ей в вену лошадиную дозу сердечного гликозида. Это заняло не более минуты. Наверное, она даже не успела ничего понять… Я спрятал шприц в карман и ушел в ординаторскую. О ее смерти мне доложили минут через десять… Мы, естественно, что-то делали, пытаясь вернуть ее к жизни, но я-то знал, что все уже кончено… А буквально через полчаса нагрянула племянница Самойловой, которая выразила желание похоронить свою тетку… Но дальше я плохо помню — все было будто в тумане…

Александр Михайлович обвел нас измученными глазами и признался:

— Вы, наверное, хотите знать, раскаиваюсь ли я? Знаете, если сказать честно, и сам не пойму! Конечно, руки мои в крови, и мне нет прощения… но зато мои родители живы, и это приносит мне огромное удовлетворение! Думайте, что хотите, но дело обстоит именно таким образом… — Он опять посмотрел в окно и проговорил: — Уже светает… Пожалуй, пора позвонить коллеге. Я не могу больше ждать! Простите, но я вас покину! — Он порывисто встал и поспешно вышел из кабинета.

— Что скажешь? — спросила я Виктора.

— А что тут скажешь? — мрачно откликнулся он. — На редкость заботливый сын!

* * *

В своем прогнозе Чудин нисколько не ошибся. Несмотря на всю самоуверенность Панкрата, его позиции сразу же начали трещать по швам. Любовь Дмитриевна Гуськова, которая предпочитала в быту называть себя Лилианой, после ареста рассказала все, надеясь заработать этим себе прощение. С Панкратом ее связывали не только деловые, но и любовные отношения. Именно через нее грабитель вышел на ее тетку, работавшую кассиром. Кто догадался использовать информацию об отъезжающих — выяснить не удалось. Наверное, это было коллективное творчество. Подвела Панкрата, как всегда, жадность. Он не слишком щедро делился награбленным, и обе его помощницы в конце концов по-своему отомстили ему. В частности, на квартире Самойловой милиция обнаружила тайник с дневником, в котором Татьяна Михайловна с бухгалтерской дотошностью фиксировала каждый эпизод ограбления, совершенного Панкратом, а также сумму вознаграждения, от него полученную. Для следствия этот дневник сыграл неоценимую роль.

Гуськова, в свою очередь, не моргнув глазом подтвердила показания доктора Трофимова, и на Панкрате крепко повисла статья за организацию заказного убийства. Похоже было, что на этот раз везение окончательно ему изменило.

В отношении несчастного доктора ходили слухи, что суд все-таки учтет смягчающие обстоятельства и Трофимов получит самый минимальный срок, какой только возможен в подобной ситуации. Учитывая его молодость, можно было надеяться, что этот запутавшийся человек еще сможет вернуться к нормальной жизни.

В общем, можно считать, что все устроилось как нельзя лучше, если не вспомнить, что обещанный букет роз от Чудина я так и не получила. Несколько раз мы с ним встречались, общались, но относительно обещания Алексей Алексеевич старательно симулировал полнейшую амнезию. А возможно, он о нем и в самом деле забыл. Ведь цветы — это такая вещь, о которой большинство мужчин забывают в первую очередь.