Встретиться с Александром Михайловичем мне удалось только через два дня. Мне показалось, что он старательно избегает меня. Если раньше он появлялся словно из-под земли, стоило мне перешагнуть порог отделения, то теперь он неизменно оказывался то на операции, то на конференции, то на ковре у начальства.

Наконец мне это надоело, и я заняла позицию у дверей отделения с утра, намереваясь стоять здесь до тех пор, пока улыбчивый доктор не попадется мне на глаза. У меня было к нему несколько вопросов.

Неожиданная смерть Самойловой разрушила все наши планы. И лично мне она казалась уж слишком неожиданной. Конечно, я не специалист, но, когда мы с Татьяной Михайловной виделись в последний раз, она вовсе не собиралась умирать.

Виктор тоже не сообщил мне никаких подробностей. Он и сам их не знал. Когда он в печальное утро появился в больнице, все уже было кончено. С Виктором никто особенно и не разговаривал, а Александр Михайлович к нему вообще не вышел.

Все это выглядело достаточно странно, и мне хотелось собственными ушами услышать, как объясняет эту смерть лечащий врач. Но он был неуловим.

В итоге я как часовой торчала на лестничной площадке и предавалась невеселым размышлениям. Мимо меня то и дело сновали люди в белых халатах, а некоторые даже любезно сообщали, что видели Трофимова только что – фамилия Александра Михайловича оказалась Трофимов, – но дальше этого дело не двигалось. Я начинала подозревать, что мой знакомец намеренно пользуется черным ходом или каким-нибудь грузовым лифтом, лишь бы не попадаться мне на глаза. Заняться мне было нечем, и я раздумывала, что делать дальше. Теперь у нас ничего, кроме видеоизображения неизвестного мужика, не было. Мы даже не смогли бы доказать, что он имеет какое-то отношение к покойной. Да и его самого еще нужно было найти.

Григорович так и не увидел фотографии Самойловой. Правда, после наводящих вопросов он согласился, что, возможно, кассир, у которой он приобретал билеты на поезд, была похожа на Татьяну Михайловну – а возможно, и не была.

Одним словом, все в одночасье рассыпалось, точно карточный домик, и мы практически оказались в той же точке, откуда и начинали. Только теперь и вопросы задавать было некому. За исключением, пожалуй, симпатичного доктора, который уже не казался мне таким симпатичным. Теперь, стоя на лестнице, я думала о нем как об изворотливом и двуличном субъекте.

Но долго скрываться в таком учреждении, как больница, все-таки нельзя – это не секретный объект. Да и сам Александр Михайлович не мог удерживаться на одном уровне бдительности продолжительное время – у него были дела, да и, наверное, он не ожидал от меня такой настырности.

И наконец мое терпение было вознаграждено. Из дверей отделения появился Александр Михайлович собственной персоной – как всегда, подтянутый, бодрый, в безупречно чистом халате и белой шапочке. Пожалуй, неожиданностью было хмурое и озабоченное выражение его лица, безо всякого следа привычной улыбки и добродушия во взгляде.

Увидев меня, доктор на мгновение замер, но тут же взял себя в руки и, сухо поздоровавшись, наладился бежать куда-то дальше по коридору. Это можно было бы счесть выдающимся хамством, но меня в тот момент волновало совсем другое – у этого хамства был очень загадочный подтекст, и мне очень хотелось проникнуть в эту загадку.

Поэтому, нисколько не растерявшись, я шагнула вслед за Александром Михайловичем и решительно окликнула его. Немного поколебавшись, он все-таки остановился и, оглядываясь через плечо, недовольно сообщил, что ему некогда.

– Интересно получается, – сказала я, стараясь не давать воли эмоциям. – То вы ни на секунду от меня не отходите, за ручку поддерживаете, приглашаете в любое время дня и ночи, а тут такая резкая перемена! Вас случайно не подменили?

– Но мне действительно некогда, – сказал доктор, морщась, словно он не говорил, а жевал горькую таблетку. – Меня ждут на консультацию. Там тяжелый больной…

– Такой же тяжелый, как Самойлова? – спросила я.

– А что Самойлова? – с вызовом сказал Александр Михайлович.

– Я слышала, что она умерла, – ответила я.

– Да, к сожалению, – подтвердил доктор. – Медицина, увы, не всесильна.

– И все-таки хотелось бы узнать об обстоятельствах этой смерти подробнее, – сказала я. – Довольно неожиданная смерть, вы не находите? И для кого-то выгодная.

Александр Михайлович посмотрел на меня с раздражением. Сейчас у него были какие-то тусклые, без малейшей искры глаза.

– Я вас не понимаю, – резко сказал он. – Кому может быть выгодна смерть? А подробнее об этом рассказать можно, но ведь вы не специалист, вы и половины не поймете…

– А вы растолкуйте, – хладнокровно заметила я. – Вообще-то я понятливая. А кроме того, мне приходилось частенько сталкиваться в своей работе с судебными медиками, и я от них кое-чего нахваталась…

– Все равно, это долгий разговор, – мотнул головой Александр Михайлович. – А я спешу. Загляните ко мне часика в четыре! Или нет – лучше завтра, в это же время… – он отвел глаза в сторону.

– Э, нет! – категорически заявила я. – Не собираюсь бегать за вами, как собачка, дело очень серьезное, и я отношусь к нему также серьезно. Эта смерть вызывает у меня определенные сомнения, а ваше поведение только укрепляет меня в этих сомнениях.

– О каких сомнениях вы говорите? – сердито перебил меня Трофимов. – Вы профан в медицине. Отсюда и все ваши сомнения!

Его симпатичное лицо сложилось в напряженную злую гримасу, линия губ хищно изогнулась – и он стал похож на ощерившегося кота. Мне даже показалось, что на нем шерсть – пардон, волосы встали дыбом.

– Привыкли раздувать из всего сенсацию! – фыркнул мне в лицо Александр Михайлович. – Стыдно потом читать ваши бредни! Моя бы воля, я и на пушечный выстрел не подпускал бы журналистов к больнице!

Он был вне себя, но мне казалось, нажми на него сейчас посильнее – и доктор расклеится, раскиснет и гнев его превратится в истерику.

– Журналистов – что! – мечтательно протянула я. – Вот была бы у вас возможность не пускать сюда следователей!

Александр Михайлович внезапно умолк и с бессильной ненавистью уставился на меня. И следа былого интереса не было в его глазах. Теперь он видел во мне не привлекательную женщину, а мерзкое существо, отравляющее ему жизнь.

– Трудно все-таки с вами разговаривать! – вдруг почти жалобно сказал он. – Эти странные намеки… Скоропалительные домыслы… – Губы его прыгали, и доктору пришлось прилагать огромные усилия, чтобы говорить спокойно. – Ну, что вы хотите узнать? Как умерла Самойлова? Все очень просто. Слышали о таком явлении – жировая эмболия? Тромбоз глубоких вен. Она была уже в возрасте, сосуды уже не те… тем более множественные переломы… Оторвался тромб или жировая ткань попала в сосудистое русло – перекрыла сердечную артерию. Вот вам и внезапная смерть!

– Самойлова умерла внезапно? – спросила я.

– Да, это произошло внезапно! – резко сказал Александр Михайлович. – Помочь в таких случаях практически невозможно. Я сам дежурил в ту ночь. Были предприняты все необходимые меры…

– Вы дежурили в ту ночь? – удивилась я. – И в какое же время это случилось?

– Самойлова умерла под утро, – объяснил Трофимов. – Около пяти часов утра, если точнее…

– Вскрытие подтвердило ваш диагноз? – поинтересовалась я.

– Разумеется, – не моргнув глазом ответил Александр Михайлович.

– Где у вас морг? – спросила я. – Хотелось бы переговорить с патологоанатомом.

На лице Трофимова появилось выражение обреченности.

– Послушайте, что вам надо? – устало спросил он. – Чего вы добиваетесь? Здесь все чисто. Сенсации не будет.

– Я в этом не уверена, – возразила я. – Так как насчет патологоанатома?

– Послушайте, – терпеливо повторил он. – Мне приходится объяснять вам элементарные вещи. В исключительных случаях, когда диагноз абсолютно не вызывает сомнений, а родственники категорически отказываются от вскрытия, мы его не проводим. Теперь вам понятно? Родственники пожелали, чтобы Самойлову не вскрывали. Насколько я знаю, они уже забрали тело. Кажется, завтра похороны…

– Вот как? Первый раз слышу, что у Самойловой имеются родственники, – заметила я.

– У всех есть родственники, – сказал Трофимов. – Почему Самойлова должна быть исключением?

– И вы их видели? Разговаривали с ними? – спросила я.

– Видел и разговаривал.

– Можете назвать их фамилии, адреса?

– Зачем? По-моему, это было бы неэтично, – сказал Трофимов. – Да я и не помню…

– А вы напрягите память, – посоветовала я. – Потому что вспоминать вам все равно придется. Не сейчас, так в кабинете у следователя. Между прочим, я теряю здесь время не просто так, уважаемый доктор. Самойлова имела отношение к серьезным преступлениям, и так просто это дело не закончится. Вы еще пожалеете, что рискнули отдать тело Самойловой без вскрытия…

Кажется, я попала в самую больную точку. Лицо Александра Михайловича на глазах сделалось серым, и он уже не был похож на бодрого и спортивного молодого человека. Сейчас ему можно было дать лет сорок, не меньше.

– Мне не о чем жалеть, – как заклинание, проговорил он. – Я все делал правильно. Не ожидал от вас такого… – он не сумел подобрать слово и только обиженно махнул рукой. – А тело, если хотите знать, забрала племянница Самойловой. Она предъявила необходимые документы. Женщина лет тридцати. Ее еще немного чудно зовут… А, вот – Лилиана! А фамилию и адрес я действительно не запомнил – зачем они мне?

– В самом деле, зачем? – согласилась я. – Насколько я понимаю, вещи Самойловой, ее сумочку забрала все та же Лилиана?

– Вы правильно понимаете, – сказал Трофимов. – Естественно, при таких обстоятельствах я не мог выполнить своего обещания. Если ваш коллега на меня обиделся, передайте ему мои искренние извинения.

– Обязательно передам, – пообещала я.

– У вас больше нет вопросов, Ольга Юрьевна? – с некоторым облегчением проговорил Трофимов, ожидая, что я наконец оставлю его в покое. – Тогда я, с вашего позволения, пойду… И прошу, не судите о нашей работе предвзято, не ищите всюду халатность и злой умысел! Поверьте, мы не какие-то бездушные чудовища – и каждая смерть пациента уносит частичку и нашей жизни! Вам как филологу, наверно, известны слова Антона Павловича Чехова, что у врачей бывают такие минуты, каких не пожелаешь никому?..