Наш музей живописи был основан давно. И здание у него старое. Глядя на него снаружи и изнутри, казалось, что если здесь и есть что-либо, сделанное в последние двадцать лет, так это только омоновцы, охраняющие здание.

Мы с Маринкой спросили, как нам пройти к директору, пошли по длинным светлым коридорам, уставленным старой мебелью и увешанным картинами. Директор, как ему и положено, должен был находиться за дверью с большой вывеской «Секретарь». Секретарь за дверью обнаружился, а директор, как нам сказали, уже три дня как уехал в Москву за деньгами на ремонт.

– Он их должен привезти в чемодане? – решила пошутить Маринка, но старая тетка, работавшая здесь секретарем еще, наверное, во времена если не царя Гороха, то Иосифа Виссарионовича точно, подозрительно прищурилась на нас и холодно спросила, а чего, собственно, нам угодно?

Пришлось показывать ей удостоверение, бить Маринку под столом ногой и улыбаться, улыбаться, улыбаться.

Много наулыбаться мне не дали. Секретарша, выслушав мою просьбу, покрутила морщинистыми пальцами диск телефона, сказала в трубку несколько фраз и положила трубку на место.

– Вам нужен искусствовед, – сиплым голосом недовольно и все еще настороженно проговорила она. – Пройдите в кабинет номер тридцать три. Там, увидите, сидят наши девочки. Поговорите с ними.

Мы вышли. Маринка выдержала только два шага и сразу же начала мне объяснять, какая противная тетка эта секретарша. Я молчала, думая о других тетках, с которыми нам еще предстоит встретиться в тридцать третьем кабинете.

Кабинет мы нашли довольно-таки быстро. Дверь в него была приоткрыта, и мы, заглянув туда, увидели трех дам, пьющих чай и заедающих его сушками.

– Продолжение следует, – проворчала Маринка. – Сейчас нас отфутболят еще в какой-нибудь кабинет. И будем ходить до ночи. А потом нас просто выгонят.

Я постучала в косяк и вошла. Здесь, однако, оказалось все намного проще, чем у секретаря. Во-первых, нам сразу же предложили чаю, во-вторых, у нас спросили о личной жизни и позавидовали, что мы такие молодые и не замужем. А в-третьих, услышав про фамилию Траубе, дамы сперва замерли от неожиданности, выдержали паузу и потом разразились веселым смехом.

– Ну и заинтересовались вы, однако, этим монстром! – громче всех смеялась самая полная дама.

Я не упоминала до сих пор их имен, потому что имена я как-то и не запомнила, да и оказались они все настолько похожими, что совершенно не зацепились в памяти ни за что. То ли все Марьиванны, то ли Анны Петровны. В общем, как-то так.

Все три дамы были примерно одного возраста и одной комплекции.

– Траубе – художник средний, а амбиции у него гораздо выше средних, – сказала полная Анна Петровна (или Марьиванна, не суть важно).

– Таких, как он, всегда было много и будет много, – подхватила вторая Марьиванна.

– А вот коллекция живописи у него неплохая, как обычно и бывает у средних художников, – подвела итог третья.

– Вы картину Кандинского называете неплохой? – наивно спросила Маринка, и тут все три дамы напряглись. Я буквально физически это почувствовала и тоже насторожилась. В чем же дело?

– Кандинский – это величина, – сказала первая.

– Это имя, – согласилась вторая.

– А коллекция у Траубе неплохая, – уклончиво закончила третья, и я совсем запуталась. Понимая, что дамы что-то недоговаривают и не хотят говорить, пока по крайней мере, я спросила, с кем бы можно было поговорить о коллекции Траубе поконкретней.

Дамы погрузились в многозначительное молчание, потом исподволь начали переглядываться между собою, и наконец самая толстая, Анна Петровна (или Марьиванна, все равно же я не запомнила), произнесла:

– Вы, девушки, обратитесь к Ивану Петровичу. Он у нас раньше работал сантехником.

Мы с Маринкой переглянулись.

– А сейчас кем он работает? – медленно спросила я.

– Не знаю, – Марьиванна пожала плечами, – знаю только, что у него магазин антиквариата на проспекте – «Египетский сад», знаете?

Я кивнула.

– Вот он вам как опытный… – дама хихикнула, – опытный искусствовед все и расскажет.

Мы с Маринкой выходили из музея в странном настроении. Маринка первой высказалась, будучи не в силах сдерживать переполнявшие ее эмоции:

– Это как же понять-то? – воскликнула она, ступив за порог музея. – Сантехник – и вдруг искусствовед?

– Наш народ талантлив, – уклончиво ответила я, – так во всех книжках пишут.

– Знаю, читала, – подхватила Маринка. – Но насчет сантехника что-то здесь непонятно совершенно.

Мы погрузились в «Ладу» и поехали на проспект. Салон «Египетский сад» был открыт, и директор находился в своем кабинете. Наверное, ему не было необходимости ездить в Москву за деньгами. Деньги ему привозили прямо в кабинет.

Директором магазина оказался сорокалетний джентльмен в хорошем темно-сером костюме. Короткие волосы были уложены профессионально и, кажется, даже не только с помощью фена, но и кое-каких и прочих парикмахерских ухищрений.

Сам джентльмен сидел в глубоком деревянном кресле и курил тоненькую сигару.

– Вы ко мне, девушки? – приветливо спросил он. – По какому делу? Какой у вас бизнес?

Я подала ему свое удостоверение.

Джентльмен удивленно посмотрел в него, потом перевел взгляд на меня.

– И что? – спросил он.

– Мы, возможно, ошиблись, – сказала я, – или нас неправильно информировали. Нам нужен Иван Петрович.

– Ну да, это я, – кивнул джентльмен и взглянул на меня уже с интересом. Если вы не поняли, я поясню: с деловым интересом. До этого момента я для него почти ничего не представляла. Так по крайней мере было написано у него в глазах. У него было написано, а я прочитала.

– Вы? – переспросила Маринка. – А нам сказали, что вы, извините, работали сантехником!

Джентльмен удивленно взглянул на Маринку и рассмеялся. Лед был сломан.

– Сантехником? Да, работал! И не только им! – Иван Петрович прикрыл глаза ладонью. – Я еще, помнится, когда-то и баранов пас и… да мало ли что было.

Иван Петрович нажал кнопку на телефонном аппарате, и тут же вошла приятная молодая женщина.

– Три кофе, пожалуйста, Леночка, – сказал он, – и – немножко коньяку. Девушки сумели найти ко мне подход, – и Иван Петрович весело рассмеялся, но глаза его настороженно скользнули по мне.

Как я поняла, расслабляться он не собирался. Он хотел узнать, что нам нужно. А то, что нам от него было что-то нужно, это читалось и без очков. Однако не каждый же посетитель напоминает директору и хозяину антикварного магазина о его прошлом.

Тут было о чем подумать.

Леночка быстро принесла кофе и маленькую бутылочку коньяка.

– Спасибо, – поблагодарил ее Иван Петрович, и Леночка вышла.

– Ну что же, девушки, рассказывайте, каким ветром вас сюда занесло! – Иван Петрович жестом предложил нам коньяк. Маринка согласилась, я отказалась. Он налил и себе в чашку с кофе буквально несколько капель.

– Нам нужна ваша консультация, – сказала я и попросила разрешения закурить.

– Конечно, конечно, – Иван Петрович пододвинул ближе ко мне бронзовую пепельницу в форме жука-скарабея, – я про курение, – тут же оговорился он и протянул мне зажигалку.

Я прикурила, поблагодарила, и начался разговор.

Услышав, что мы были в музее, Иван Петрович снова рассмеялся, а когда я задала вопрос о коллекции Траубе, резко стал серьезен.

– А что это вы вдруг заинтересовались этим старым перечником? – спросил он напрямик.

– У него похитили три самые ценные картины из его коллекции, и наша газета решила немного заняться этим делом.

– Тоже похищениями? – улыбнулся Иван Петрович. – Понимаю. Слышал я, конечно, про смерть его сына. Неприятная история. Зато смерть мгновенная. Лучше уж так, чем умирать долго и нудно на больничной койке, хоть в Каннах, хоть в Нью-Йорке.

Я согласилась.

Маринка покивала и добавила:

– Но все равно неприятно.

– Без сомнения, – согласился Иван Петрович.

– Я думаю, что нас не просто так направили к вам, – сказала я. – Самое странное, что искусствоведы из музея, можно сказать, отказались с нами говорить на эту тему.

– А тема-то скользкая, – заметил Иван Петрович, – и для музея она неприятная. А вы разве не слыхали эту историю? А впрочем… – Иван Петрович снова прикрыл глаза рукой, – вы еще так молоды, девушки…

– Была какая-то некрасивая история, связанная с коллекцией Траубе? – напрямую спросила Маринка. – Нет, мы ничего не знаем.

– Она началась шумно, но потом заглохла, и я даже не знаю, чем все это кончилось. Кстати, именно из-за этой истории и из-за этого старого индюка меня уволили из старших искусствоведов отдела, и мне пришлось какое-то время проработать сантехником в музее. Ну, знаете, как бывает. Я числился по штату сантехником, потом имел полставки, кажется, дворника, какого-то рабочего, не помню уже. Старый директор сделал все, чтобы я не ушел навсегда, потому что я был специалистом. Ну, в общем, я им и остался. И в обиде на Траубе остался тоже.

Мы молчали, видя, что Ивана Петровича подгонять не имеет смысла. Он сам разговорился.

– Выставка коллекции Траубе проводилась, дай бог памяти, году в восемьдесят седьмом или в восемьдесят восьмом. С самого начала все пошло скандально. Старый дурак Аполлинарьевич требовал для своих драгоценных картин усиленную охрану, гарантии банков. Петька его тогда еще не был банкиром. Он брал дань с челноков, но не о нем разговор…

Мы с Маринкой переглянулись. Этого про Петра Федоровича мы еще не знали. Вот и узнали.

– Ну пошумел он, понабивал цену себе и собранию, а потом согласился на то, что мы ему могли дать. На милицию, сторожей и… ну и все, в общем-то. Время-то какое было! И сейчас у музеев с деньгами не густо, а тогда и вовсе провал был. Без зарплаты сидели все, а какие зарплаты были, я и вспоминать не хочу.

Я не попал к началу выставки, был в командировке. Приехал я на третий день. Пока то-се, попал в зал после обеда, хожу, смотрю, и что-то берет меня сомнение… – Иван Петрович подумал, видимо перебарывая наплывшую старую обиду, и достал новую сигарку из коробки.

Он прикурил и продолжил:

– Берет меня, значит, сомнение. Вы ведь знаете, наверное, работы всех больших мастеров наперечет. Это с одной стороны. Ну, понятно, если есть, скажем, картины Леонардо да Винчи, то все картины известны, и не просто известны, а известна история каждой, буквально с первого дня…

– Рождения, – подсказала Маринка.

– Что вы имеете в виду под рождением картины? – Иван Петрович покачал головой. – Нет, не рождением правильнее было бы называть. Первым днем картины Леонардо в данном случае нужно называть дату отдачи картины заказчику. Гиганты Возрождения работали по заказам. Почти никто ничего не делал для себя. Они просто не могли себе этого позволить. Они были простыми рукастыми ремесленными парнишками. Хоть и гениями. С Леонардо и его работой все ясно. Если внезапно, ниоткуда появляется новая картина, то нужно еще рассказать и задокументировать ее историю: списки хозяев, описание, желательно того еще времени, и прочее. Проверить сложно, потому что техника подделки сейчас поднялась настолько высоко, что подделывают даже… – Иван Петрович замялся и махнул пальцами, – не скажу, не имеет отношения к делу. С художниками ближе к нашему времени история совсем другая. Вот был такой французский живописец Коро, слышали? – спросил он.

– Конечно, – сказала Маринка и, кажется, соврала.

– Да, – тоже подтвердила я и, не выдержав, блеснула: – У него есть картина, называется «Замок Пьерфон». Картину я не понимаю, если честно, но зато помню, что замок Пьерфон принадлежал Портосу.

– Браво, Ольга… – Иван Петрович снова посмотрел в мое удостоверение, все еще лежащее слева от него, – Ольга Юрьевна, не ожидал. Ну так вот. Документально известно, что Коро написал четыре тысячи картин. А в мире известно десять тысяч подлинных Коро. О чем это говорит?

– О том, что шесть тысяч – поддельных! – выпалила Маринка.

– Верно, – согласился Иван Петрович, – а какие шесть тысяч из этих десяти?

Мы с Маринкой растерянно переглянулись.

– Вот так и смотрят друг на друга опытнейшие эксперты и не могут прийти к одному выводу, – улыбнулся Иван Петрович.

– Вы хотите сказать, что рассказанные вами вещи имеют какое-то отношение к Федору Аполлинарьевичу Траубе? – напрямую спросила я.

– Нет, я просто так лясы точу, – ответил Иван Петрович. – Потому как делать мне больше нечего.

– Извините, – смутилась я.

– Проехали, – согласился Иван Петрович. – Ну а дела с художниками, жившими в ближайшее время, еще более сложные. Никто не застрахован от того, что на чердаке у бабушки не обнаружится вдруг картина Кандинского, или того же Бурлюка, или еще кого-либо из почти наших современников. Тут дело сложное, очень сложное. Нужны оригинальные описания. Хорошо, если есть каталоги прижизненных выставок. А если выставок не было вообще? Или не было каталогов? Или были каталоги, да только картины описаны непрофессионально и неточно? Тут всегда есть опасность напороться на фальшивку, совершенно искренне признать ее за подлинник, а потом всю жизнь раскаиваться в ошибке. Или радоваться, что обнаружил шедевр, и так и умереть, не зная, что принял последователя или откровенную фальшь за мастера.

Моя сигарета уже потухла. Я положила то, что от нее осталось, в пепельницу и постаралась изо всех сил придать лицу умное выражение. Ну что же мне так везет или на откровенных шизиков, или на зануд?

– Не устали еще, девушки? – Иван Петрович, как бы извиняясь, улыбнулся. – Не выдержал я и по старой привычке развел разговорчик на целую лекцию. Ну да, я думаю, простительно, а вам же опять новые знания, верно, Наденька? То есть Ольга Юрьевна, извините, забыл.

– Вы хотите сказать, что подлинность картин из коллекции Траубе была сомнительной? – высказала я свою догадку, уже давно висевшую у меня на языке. – Я правильно сказала?

– Да, правильно, – ответил Иван Петрович. – И первым это сказал я. Есть несколько неопубликованных мемуаров, сомнений в подлинности не вызывающих. Это общие знакомые, любовницы и так далее. Они сохранили описание картин, выставленных под этим названием. Расхождения были. Более того, я засомневался в манере исполнения. Известно, что под одним и тем же названием мастера могли создавать и не одно произведение, это нормально. Но манера! Манера!

– Они же экспериментаторы, – робко напомнила Маринка.

– Верно, все эти мастера были и экспериментаторами, и мистификаторами, но поймите, пожалуйста, такой момент… Как бы вам сказать, чтобы понятнее было… – Иван Петрович посмотрел в сторону и забарабанил пальцами по столешнице, – ну предположим, что физику-экспериментатору вдруг стали бы приписывать после его смерти еще и эксперименты в химии, такое может быть?

– Может, – сказала Маринка.

– Не знаю, – сказал Иван Петрович. – Но поверьте мне на слово, я на этом диссертацию защищал, эти физики в этой химии не экспериментировали, а Траубе попытался им эту химию приписать. Я возмутился. Он возмутился. Результат вы знаете: я стал сантехником, он остался мастером. Вот и вся история.

– А другие картины? – спросила Маринка. – Или вы говорите про все?

– Я говорю только про три картины, самые известные: Кандинского «Рапсодия ля-минор в кубе», Бурлюка «Большой плевок на черном песке» и Малевича «Закаты». К остальным у меня вопросов не возникало. Но они, надо признаться, и не такие ценные, но тоже по-своему интересные. Как памятники времени.

Иван Петрович поскучнел, и я поняла, что пора выматываться. Поблагодарив хозяина кабинета за интересный и содержательный рассказ, мы с Маринкой вышли из кабинета и из «Египетского сада».

– Ну что получается? – спросила у меня Маринка на улице.

– Не знаю, – призналась я. – Один засомневался, и его выгнали. Остальные остались при своем мнении. Непонятно, кому понадобились картины, непонятно, кто убил Петра.

– Петра Федоровича убили свои же «братки», – заявила Маринка, – а о том, что картины ненастоящие, сказал только Иван Петрович. И еще неизвестно, прав ли он был.

– Особенно если посмотреть на его магазин, – сказала я, – интересно, много ли картин, выставленных в его магазине, он сначала признавал подделками, а потом продавал как настоящие?

– Да, может быть, и все, – высказалась Маринка.

– И очень может быть, что мы только что разговаривали с одним из организаторов похищения картин Траубе, – заметила я. – Он картины знает, он зол на Траубе, он знает, что нужно делать с украденными картинами, – каналы наверняка налажены.

– Да уж, – согласилась Маринка, и мы сели в «ладушку».

– Куда теперь? – спросила меня Маринка. – Вы, девушка, что-то там говорили про театр?

Я посмотрела на часы.

– Театр… – повторила я задумчиво, – следующим пунктом нашей экспедиции будет драмтеатр.

– До спектакля еще несколько часов, – заметила Маринка, посмотрев на часы.

– У меня такое ощущение, что он идет уже давно, – сказала я, заводя мотор.

Наш драмтеатр располагается на краю парка, одним своим фасадом выходя к замечательным лирическим дорожкам и пейзажам, другим – прижимаясь к дорожке, по ту сторону которой располагается пивной завод. Если бы я была в настроении, я бы поискала глубокий символизм в этом соседстве, но настроения не было уже давно. Поэтому, подъехав к драмтеатру, я поставила машину с той стороны, откуда пивной завод виден не был, и вышла из «ладушки».

– Что нас ожидает здесь? – спросила Маринка, у которой настроение было еще хуже, чем у меня. – Какого черта тебя потянуло на прекрасное и вечное?

– Меня интересует жена Федора Аполлинарьевича, – ответила я.

– Умершая двадцать пять лет назад? – присвистнула Маринка. – Ну ты, мать, даешь!

– И приходившая к нему вчера, не забывай об этом, – напомнила я.

Маринка поежилась.

– Хорошо, что сейчас светло, – недовольно сказала она, – если бы был более поздний вечер, я бы, честное слово, поехала к себе домой. Ну тебя, с твоими покойниками и привидениями! Крыша, что ли, едет?

– А ты забыла, что нашему Сергею Ивановичу сочиняют уголовное дело? – напомнила я.

– Не факт! Не факт! – быстро проговорила Маринка. – Он один из свидетелей, кажется.

– Вот то-то и оно-то, что кажется, – отрезала я и направилась к служебному входу в театр.

Дверь оказалась открытой, но сразу же за ней я наткнулась на стул и сидящую на этом стуле бабушку – божий одуванчик, вяжущую бесконечный чулок.

– Ты к кому, дочка? – спросила у меня эта старушка и поглядела на меня поверх очков. Очки у нее были в толстой пластмассовой оправе желтого цвета и, наверное, такими же старыми, как и сама вахтерша.

– Я из газеты, бабушка, – честно призналась я и попросила сказать, не работает ли здесь кто-нибудь, помнящий артистов двадцатипятилетней давности.

Бабушка посмотрела на меня еще более удивленно и пожала плечами.

– Это когда же получается-то? – Она пожевала губами и даже замедлила свое вязание. – Это при Брежневе, получается, которые играли? Ну я тут работала, а что надо?

– А вы не помните артистку по фамилии Траубе? – напрямик спросила я и замерла, ожидая ответа.

Чуда, однако, не получилось. Вахтерша такой фамилии не помнила. Но, видя, что мне зачем-то нужно знать информацию об артистках, разрешила сходить в большой холл и посмотреть на фотографии, развешенные там.

Позвав некстати застеснявшуюся Маринку, я пошла искать этот холл. Где он находится, если заходить через центральный вход, знала, но так как я попала сюда через заднее крыльцо, как в свое время говаривал Райкин, то пришлось немножко поплутать.

Совершенно неожиданно мы оказались в проходе, расположенном за сценой. Здесь находились уборные актеров.

До спектакля времени оставалось достаточно, поэтому в коридоре было тихо.

– Ну и куда нам тащиться дальше? – спросила у меня Маринка.

– Спроси что-нибудь другое. Например, какой период обращения Меркурия вокруг Солнца, – посоветовала я.

– А ты знаешь, что ли? – удивилась Маринка.

– Тоже нет, – ответила я и пошла прямо, то есть туда, куда вел коридор.

Мы шли, посматривая на двери, расположенные справа и слева, и ни за одной из них не ощущали ни движения. Даже света нигде не было.

– Вот ведь мертвое царство, – проворчала Маринка и сама себя осекла: – Что-то я опять про мертвых. Нехорошо. Не надо.

Дойдя до конца коридора, мы увидели лестницу, ведущую, как ей и положено, вверх и вниз.

Только я собралась посоветоваться с Маринкой, куда нам идти, как внизу на лестничной площадке мы услыхали голос.

Он показался мне знакомым.

Я облокотилась на перила и остановилась, прислушиваясь.

Маринка встала рядом и тоже навострила уши. Не буду сплетничать, но это ее любимое занятие. Она всегда этим занимается.

– Спасибо вам, вы здорово меня выручили, – произнес до жути знакомый мужской голос, и я вздрогнула, схватив Маринку за руку.

– Он, – прошептала она, – а что он тут делает?

– А я знаю? – спросила я. – Он должен быть в редакции.

Я перегнулась через перила и осторожно посмотрела вниз.

Сергей Иванович, а это был он, пожимал руку какому-то ветхому старикашке, держащему в руке длинноволосый парик. Старикашка смотрелся как карикатурный Чингачгук со скальпом врага. Комизм картинки усиливала кривая трубка, свисающая у старика из уголка рта.

– Так что, если нужен будет паричок или тросточка, – сказал старик, – милости просим, многоуважаемый Сергей Иоаннович, приходите, все сделаем. А если понадобится головной убор – от римского шлема до армянской кепки, – тоже сделаем.

– Кепку не надо, – отказался Сергей Иванович, – мне кепка попалась в прошлый раз. И не понравилась.

– Не тот размер? – спросил старичок.

– Да нет, все другое. Ну, до свидания. Рад был повстречаться. – Сергей Иванович стал подниматься по лестнице вверх, как раз к нам.

Я взяла Маринку за руку и отвела ее в сторону.

– Не хочешь, чтобы он нас видел? – догадалась Маринка.

– Хочу посмотреть, куда он пойдет, – сказала я, – я его ни в чем не подозреваю, ни в коем случае, но, сама же знаешь, какая он наивная душа. Никого из своих знакомых и заподозрить не может. А кто-то из них его и подставил!

– А между прочим! – согласилась Маринка, и мы, взявшись за руки, вернулись в коридор с уборными и, подергав за двери, вошли в одну из них, незапертую. Здесь был полумрак и, несмотря на это, было не страшно.

Мы слышали, как Кряжимский прошел мимо нас сперва медленно, потом, вдруг остановившись, он пошел быстрее и почти даже побежал.

Мы с Маринкой осторожно выглянули из-за двери. Кряжимского уже не было видно.

Мы бросились следом за ним.

Пришлось повторить весь наш путь, только в обратном порядке.

Старушка у двери со спицами сидела все на том же стуле и занималась все тем же своим неторопливым делом. Посмотрев на нас, она покачала головой.

– Ну совсем стыд и совесть девки потеряли, – пожаловалась она в пространство, – что только ни придумают, чтобы за мужиком побегать. Наоборот надо! Наоборот! Пусть он за вами бегает, козел старый.

Маринка прыснула. Я удержалась от таких явных проявлений.

Мы вышли на улицу, так как выглядывать из-за двери, которую охраняла эта дама, было бы неразумно. Она бы пошла в своей речи по восходящей.

Сергея Ивановича нигде видно не было. Маринка бросилась налево, я направо, но потом Маринка крикнула мне, чтобы я шла к ней. Я подбежала.

Кряжимский быстрой походкой уходил вдоль трассы по направлению к вокзалу.

– Если бы я точно не знала, что это наш Сергей Иванович, – сказала Маринка, – я бы заподозрила, что он заметает следы и сваливает.

– Ага, к канадской границе, – поддержала я ее. – Ты продолжай преследование, – сказала я ей.

– Что?! – Маринка схватила меня за руку. – Ты меня бросаешь?!

– Я бегу за машиной! – быстро проговорила я и повернула назад. Еще не хватало мне спорить с Маринкой на улице по этому поводу, словно я в других местах и в другое время с нею этим не занимаюсь.

Я побежала к своей «ладушке», нашла ее, разумеется, на том же месте и быстро отперла ее.

«Ладушка» завелась с полуоборота ключа, что, прямо скажем, с нею бывает не часто, но когда нужно, моя красавица меня не подводит.

Я развернулась и выехала на трассу, ведущую к вокзалу. Доехав до того места, где я оставила Маринку, я ее там не обнаружила.

Проехав чуть дальше, я увидела Маринку, прячущуюся за фонарным столбом. Позиция у нее была еще та – в самый раз для незаметной слежки. На нее уже начали оглядываться редкие прохожие. Хорошо еще, что в милицию не забрали. Я бы забрала, будь я на месте наших пинкертонов.

Быстро подъехав к ней и остановившись, я затормозила.

– Садись! Ну что же ты! – крикнула я Маринке, отпирая дверь. Маринка нырнула в «ладушку».

– Он побежал дальше! – азартно крикнула она. – Едем! Едем!

– А мы чем занимаемся? – проворчала я. – У столба, что ли, торчим?!

Маринка попыталась попыхтеть на эту тему, но быстро успокоилась.

Я проехала дальше и действительно увидела Сергея Ивановича, спешащего все так же по дороге. Неожиданно он остановился. Пришлось остановиться и мне. Положение создалось откровенно дурацкое, смешнее и не придумаешь. Впереди, метрах в пятнадцати, стоит Сергей Иванович, позади него – мы с Маринкой в «Ладе». Стоило Кряжимскому оглянуться и протереть очки, как он нас бы сразу заметил.

И он действительно начал оглядываться и протирать очки.

– Ну вот, – разочарованно вздохнула Маринка, – сейчас вот нас увидит, и ничегошеньки мы не узнаем. Это он узнает нашу машину, скажет «добрый день, Ольга Юрьевна», и все.

Но Кряжимский не сказал. Не успел.

Сзади меня по дороге ехала машина. Это был небольшой юркий «Фольксваген-Гольф» серебристого цвета. Обогнав мою «Ладу», «Фольксваген» проехал вперед. Сергей Иванович, увидев эту машину, вдруг дернулся назад, и вовремя. «Фольксваген» заехал на тротуар, промчался по тому месту, где только что стоял Кряжимский, с визгом затормозил и, соскочив с тротуара, уехал по дороге дальше.

Обкиданный грязью и грязным снегом, Сергей Иванович остался стоять, прижавшись к точно такому же столбу, у какого совсем недавно стояла Маринка.

Справедливости ради нужно сказать, что столб был не тот же самый, а следующий.