Небо на востоке начинало светлеть. Город еще спал, и на улицах царила тишина, только прохладный ветерок шелестел листвой темных деревьев. Мы с Виктором стояли на тротуаре возле дома Кряжимского и смотрели вслед милицейскому автомобилю, увозившему Панкрата и оперативников. Когда красные огоньки растаяли вдали, Виктор обернулся ко мне и сказал:

— Ну что — по домам?

Мне совершенно не хотелось спать, и в душе оставалось чувство какой-то незавершенности. Дело, начавшееся с анекдота, обернулось поимкой опасного преступника. Казалось, можно было этим удовлетвориться, предоставив дальнейшее раскручивать следователю. Но одна вещь не давала мне покоя: хотелось заглянуть в глаза доктору Трофимову.

В глубине души я, как и Чудин, все еще не могла до конца поверить, что Александр Михайлович мог, нарушив все писаные и неписаные законы, пойти на убийство. И тем не менее все подтверждало эту ужасную догадку: подозрительное поведение Трофимова, нарушение инструкции, поспешные похороны. Не знаю, на что я надеялась — на то, что все недоразумения объяснятся чудесным и благополучным образом? Или мне просто хотелось предоставить Трофимову последний шанс, хотя бы символически протянуть руку помощи? Наверное, он все-таки заслуживал если не снисхождения, то хотя бы сочувствия.

— Послушай, Виктор! — сказала я. — Тебе не хочется прогуляться? А заодно проводить меня?

— До дому? — спросил он. — Само собой.

— Сначала до больницы, — ответила я. — Ты же слышал — наш доктор сегодня дежурит. Мне хочется подготовить его к неприятностям, которые с утра обрушатся на его голову.

— Не возражаю, — сказал Виктор.

Мы пошли в сторону железнодорожного вокзала по необычно пустынным улицам. Наверное, мы и сами смотрелись в тот момент довольно странноватой парочкой, не похожей ни на влюбленных, ни на рабочих из ночной смены.

— Вот интересно, — заметила я после долгого молчания. — Второй раз мы встречаемся с этим Панкратом, и оба раза тебе не удается завалить его одной левой. В чем причина? Он что, настолько силен?

— Очень, — абсолютно серьезно ответил Виктор. — Крепкий орешек.

— Да, крепкий, — со вздохом сказала я. — Видел, как разлетелась ваза? Завтра Сергей Иванович предъявит мне кругленький счет. Как ты думаешь, он будет заявлять, что ваза из венецианского стекла?

Виктор не поддержал шутку — должно быть, настроение у него было не самое подходящее. Мне и самой было не до веселья, я просто старалась скрыть нервозность, которая все больше охватывала меня. Я догадывалась, откуда она взялась: все-таки одно дело отправить за решетку матерого преступника, и совсем другое — разрушить образ человека, который до сих пор считался образцовым членом общества.

Дальнейший путь мы проделали в молчании, что вполне соответствовало привычкам нашего фотографа и на меня действовало достаточно угнетающе — любой со мной согласится, если попытается вспомнить, много ли он встречал в своей жизни молчаливых женщин.

Одним словом, когда мы добрались до больницы, я находилась в самом дурном расположении духа и мечтала только об одном: как бы побыстрее развязаться с этим неприятным делом.

Здание медсанчасти утопало в предрассветных сумерках. Большинство окон были темны, дверь приемного покоя была заперта изнутри. Мы позвонили и стали ждать. Через минуту загремел засов, и наружу выглянула молодая медсестра в аккуратном белом халатике. Поеживаясь от прохладного ветерка, она озабоченно спросила, что случилось.

— Да ничего не случилось, — сказала я. — Cегодня дежурит Трофимов Александр Михайлович?

— Вообще-то, дежурит, — ответила девушка. — Вам он нужен? Вообще-то, подождите, я сначала посмотрю… Вообще-то, Александр Михайлович сейчас, наверное, отдыхает…

Мне надоели эти бесконечные «вообще-то», и я решительно отодвинула медсестру в сторону, сказав при этом:

— Вообще-то, если он дежурит, то о каком отдыхе может идти речь?

Девушка изумленно открыла рот и позволила мне войти. Виктор шагнул за мной следом, смущенно пробормотав: «Пардон!» Медсестра пришла в себя и поспешила за нами, оправдываясь на ходу:

— Вообще-то, у нас дежурство с правом сна! Так что вы зря думаете…

Если бы она могла знать, о чем я думаю!

Отчаявшись удержать нас, девушка вырвалась вперед и первой открыла дверь кабинета, где находился дежурный врач. Взволнованным голосом она прямо с порога объявила кому-то о нашем вторжении, но тут же следом мы сами подтвердили факт своего присутствия, и медсестра умолкла, с тревогой глядя на нас.

В кабинете находился один Трофимов. Несмотря на поздний час, он выглядел подтянутым и безупречно чистым, как врач с плаката. Белый халат, шапочка — все было как положено. Но вот лицо его мне не понравилось — постаревшее, осунувшееся, с темными кругами под глазами. Сейчас он сам был похож на тяжелого больного.

Увидев нас, Александр Михайлович на мгновение оцепенел, и в глазах его мелькнуло отчаяние. Несколько секунд он молча разглядывал нас, а потом махнул рукой медсестре.

— Ладно, Ольга, ты можешь идти! — глухо сказал он.

Девушка слегка замешкалась, и тотчас все напряжение, копившееся в душе Трофимова, выплеснулось наружу в раздраженном крике:

— Я сказал тебе, выйди!

Ни в чем не повинная Ольга обиженно шмыгнула носом и опрометью выбежала за дверь.

— Нервничаете, Александр Михайлович! — укоризненно заметила я.

Трофимов ничего не сказал и лишь враждебно посмотрел на меня. Да, с тех пор как мы с ним познакомились, он резко изменился. Просто доктор Джекил и мистер Хайд какой-то! От былого взаимопонимания не осталось и следа.

— Может, предложите нам сесть? — спросила я.

Трофимов кивнул, опять не рискнув открыть рот. Наверное, он был сейчас в таком состоянии, что не мог разговаривать. «Ну что ж, выслушать-то он нас сможет», — подумала я, усаживаясь на скрипящий стул напротив доктора.

— Начну без предисловий, — сказала я. — Сегодня ночью арестован Панкратов. Вряд ли вам знакома эта фамилия, Александр Михайлович, поэтому поясняю: это тот самый обыкновенный мужчина, который приходил навещать Самойлову. Догадываетесь, к чему я клоню?

Трофимов, казалось, никак не отреагировал на мое сообщение. Только на лбу у него выступили крупные капли пота. Он, не мигая, смотрел на меня и будто ждал продолжения. Однако я молчала, и немного погодя Александр Михайлович заставил себя заговорить.

— Зачем вы мне это рассказываете? — надломленным голосом произнес он. — Я не понимаю.

— Завтра за вами придут, — объяснила я. — Вас будут допрашивать. У вас будет очная ставка с Панкратовым. Вы уверены, что все это выдержите?

На Александра Михайловича было больно смотреть. Он опустил глаза, слишком резким движением выдвинул ящик стола, трясущимися руками вытряхнул из пачки сигарету и попытался закурить. Пальцы его прыгали, и он никак не мог зажечь спичку.

— И что же вы мне предлагаете? — почти умоляюще выкрикнул он, не прерывая своего занятия.

— Если совесть у вас нечиста, вам лучше оформить явку с повинной, — твердо заявила я. — Тогда вы можете рассчитывать на снисхождение суда.

Спичка наконец вспыхнула у Трофимова в пальцах и беспомощно прогорела почти целиком. Александр Михайлович сидел, будто окаменев, и даже не почувствовал боли, когда огонь добрался до его ногтей. Он только с недоумением посмотрел на свои пальцы, испачканные сажей, и вдруг вскочил. Незажженная сигарета полетела на пол.

Трофимов метнулся к окну, несколько секунд бессмысленно вглядывался в темноту двора, затем вернулся к столу и опять рухнул на стул. Он был бледен.

— Хорошо, я сделаю это, — неожиданно произнес он бесцветным голосом. — Я должен это сделать прямо сейчас?

— Вы еще успеете сдать дежурство, — успокоила я его. — Только потом сразу отправляйтесь в прокуратуру. Времени у вас совсем немного.

Доктор посмотрел на меня жалким измученным взглядом.

— Нет, я не стану дожидаться, — упрямо сказал он. — Там наверняка должны быть дежурные. Я отправлюсь прямо сейчас. В конце концов, зайду в любое отделение милиции…

— А как же ваши больные, доктор? — напомнила я. — Вдруг здесь без вас что-то случится?

— Вы полагаете, в таком состоянии я могу думать о больных? — воскликнул Трофимов. — Я позвоню коллеге. Он живет рядом и закончит дежурство.

— Это другое дело, — заметила я. — Между прочим, вас не стали брать сегодня ночью именно поэтому — чтобы не отвлекать от работы.

— От работы! — с отчаянием повторил Трофимов и, застонав, сжал голову руками. — Господи, они не хотели отвлекать меня от работы!

Через некоторое время он опять посмотрел на меня и спросил с болезненной гримасой:

— Вы, наверное, меня презираете, да? Конечно, презираете! Ну что ж, я это вполне заслужил, но… Понимаете, у каждого, видимо, есть свой предел прочности. Это как рост и цвет глаз. Природа дает их вам, и вы не в силах ничего изменить… Я всегда считал себя достаточно самостоятельным человеком. Я могу принимать решения. Я был уверен, что обладаю твердым характером… И все это, понимаете, оказалось пшиком, лопнуло как мыльный пузырь! Я оказался слабаком, вот и все! Теперь я знаю совершенно определенно — я слабак! С этим и буду жить дальше…

— Может быть, вам стоит поберечь свою исповедь для официальных лиц? — спросила я, потому что смотреть на расклеившегося доктора было почти невыносимо.

— Я хочу объяснить это именно вам! — ответил Трофимов. — Чтобы вы поняли: я никакое не чудовище, я именно и есть обыкновенный слабый человек! А тот, кого вы называете все время обыкновенным, — вот он и есть чудовище! Я просто не мог противостоять этому зверю. Он словно вышел из ада, понимаете? В эту ночь он пробрался сюда, как призрак, никто его не видел! Он приставил мне к горлу бритву и пообещал зарезать, если я пикну хоть слово. Я понял, что для него это проще, чем убить муху! Что я мог поделать? А потом — вы не поверите — он назвал мой домашний адрес и предупредил, что зарежет моих родителей, если я не сделаю так, как он захочет…

— И чего же он захотел? — спросила я.

Александр Михайлович отер вспотевшее лицо.

— Сначала он спрашивал, что за женщина крутится возле Самойловой, — то есть о вас… Я не знал, чем это может вам навредить, но я все ему рассказал…

— Что именно — все?

— Ну, что вы искали какую-то записку, что хотите переснять фотографию… И что вы работаете в газете «Криминальный город» тоже…

Честно говоря, у меня после этих слов глаза полезли на лоб.

— В какой газете? — изумленно переспросила я. — Вы сказали, что я из «Криминального города»?

— Ну да, — покаянно признался Трофимов. — А разве это не так?

Мы с Виктором переглянулись. «Криминальный город» был старинным и главным конкурентом «Свидетеля». Александр Михайлович нас просто перепутал. Но за это мы могли быть ему только благодарны: возможно, эта ошибка сбила с толку Панкрата и в конце концов привела его в западню.

— Вообще-то мы из газеты «Свидетель», — мягко пояснила я. — Но, в сущности, какая разница? Рассказывайте дальше!

— Дальше началось самое страшное, — с рыданием в голосе проговорил Трофимов. — Он потребовал, чтобы я убрал Самойлову. Сказал, что у нее никого нет, кроме племянницы, а та не станет поднимать шум, согласится обойтись без вскрытия… Не знаю, что со мной случилось, — я был словно в бреду. Но он ясно сказал, что расправится с моими родителями и мне всю жизнь придется жить с чувством вины. Я предпочел смерть чужого человека… — Он замолчал, опустив голову и уронив руки.

— Каким образом вы убили Самойлову? — спросила я.

Александр Михайлович вздрогнул и поднял глаза.

— Утром ей поставили капельницу, — сказал он. — Вы знаете, что она находилась одна в палате. Мне не составило никакого труда зайти туда, когда меня никто не видел, и ввести ей в вену лошадиную дозу сердечного гликозида. Это заняло не более минуты. Наверное, она даже не успела ничего понять… Я спрятал шприц в карман и ушел в ординаторскую. О ее смерти мне доложили минут через десять… Мы, естественно, что-то делали, пытаясь вернуть ее к жизни, но я-то знал, что все уже кончено… А буквально через полчаса нагрянула племянница Самойловой, которая выразила желание похоронить свою тетку… Но дальше я плохо помню — все было будто в тумане…

Александр Михайлович обвел нас измученными глазами и признался:

— Вы, наверное, хотите знать, раскаиваюсь ли я? Знаете, если сказать честно, и сам не пойму! Конечно, руки мои в крови, и мне нет прощения… но зато мои родители живы, и это приносит мне огромное удовлетворение! Думайте, что хотите, но дело обстоит именно таким образом… — Он опять посмотрел в окно и проговорил: — Уже светает… Пожалуй, пора позвонить коллеге. Я не могу больше ждать! Простите, но я вас покину! — Он порывисто встал и поспешно вышел из кабинета.

— Что скажешь? — спросила я Виктора.

— А что тут скажешь? — мрачно откликнулся он. — На редкость заботливый сын!

* * *

В своем прогнозе Чудин нисколько не ошибся. Несмотря на всю самоуверенность Панкрата, его позиции сразу же начали трещать по швам. Любовь Дмитриевна Гуськова, которая предпочитала в быту называть себя Лилианой, после ареста рассказала все, надеясь заработать этим себе прощение. С Панкратом ее связывали не только деловые, но и любовные отношения. Именно через нее грабитель вышел на ее тетку, работавшую кассиром. Кто догадался использовать информацию об отъезжающих — выяснить не удалось. Наверное, это было коллективное творчество. Подвела Панкрата, как всегда, жадность. Он не слишком щедро делился награбленным, и обе его помощницы в конце концов по-своему отомстили ему. В частности, на квартире Самойловой милиция обнаружила тайник с дневником, в котором Татьяна Михайловна с бухгалтерской дотошностью фиксировала каждый эпизод ограбления, совершенного Панкратом, а также сумму вознаграждения, от него полученную. Для следствия этот дневник сыграл неоценимую роль.

Гуськова, в свою очередь, не моргнув глазом подтвердила показания доктора Трофимова, и на Панкрате крепко повисла статья за организацию заказного убийства. Похоже было, что на этот раз везение окончательно ему изменило.

В отношении несчастного доктора ходили слухи, что суд все-таки учтет смягчающие обстоятельства и Трофимов получит самый минимальный срок, какой только возможен в подобной ситуации. Учитывая его молодость, можно было надеяться, что этот запутавшийся человек еще сможет вернуться к нормальной жизни.

В общем, можно считать, что все устроилось как нельзя лучше, если не вспомнить, что обещанный букет роз от Чудина я так и не получила. Несколько раз мы с ним встречались, общались, но относительно обещания Алексей Алексеевич старательно симулировал полнейшую амнезию. А возможно, он о нем и в самом деле забыл. Ведь цветы — это такая вещь, о которой большинство мужчин забывают в первую очередь.