Успокоив Фимку и оставив его совершенно подавленным и растерянным, я поспешила к Евграфову. Только на его помощь я могла рассчитывать, чтобы справиться с Турсуновым. А ведь есть еще и Краевский, который наверняка не утонул во время прилива, когда чайки столкнули его со скалы в воду. Я с содроганием представляла, что он может встретиться мне на пути в самый неожиданный момент.

Мне просто необходима была поддержка, и я рассчитывала найти ее у Сергея.

Евграфова в лазарете я уже не застала. Врач сказал, что он наотрез отказался лежать, что у него дел по горло, что он не может оставить заставу без присмотра, короче — встал и ушел, хоть силой держи…

Я рассчитывала найти Сергея в кабинете начальника заставы (раненая нога-то ему все-таки мешала много ходить). И я прямиком направилась туда. Но едва переступив порог кабинета, я увидела человека, которого меньше всего хотела видеть сейчас.

За столом начальника заставы сидел генерал Чугунков и в упор смотрел на меня.

Евграфов тоже был здесь, он сидел у окна и сосредоточенно разглядывал обломанные волной сосны на склоне берегового холма.

— Оставьте нас! — ровным безжизненным голосом сказал Чугунков, обращаясь к Евграфову.

Тот посмотрел на меня извиняющимся взглядом и прошел к выходу, заметно прихрамывая.

— Встань сюда, Николаева! — сказал мне Чугунков, указывая на пол прямо напротив себя. — Я буду с тобой говорить.

«Что эта за странная манера разговора у него появилась? — подумала я. — Кажется, это не обещает мне ничего хорошего».

— Вы розги уже замочили, Константин Иванович? — спросила я.

— А ты не ерничай, деточка, — сказал он мрачно. — Думаешь, тебе опять все с рук сойдет? И еще… Мне не нравится слово «замочили», какие-то оно неприятные ассоциации вызывает…

— Я что, не выполнила какой-нибудь ваш приказ, Константин Иванович? — спросила я. — Чем вы так раздражены?

— Твоей наглостью, Николаева, — ответил Чугунков. — Ты, кажется, поверила окончательно в свою безнаказанность? Не ошибись, Оленька, когда врагов себе выбираешь. Тебе неизвестно такое правило из неписаного кодекса контрразведчиков?

Он неожиданно резко ударил по столу раскрытой ладонью и закричал:

— Кто дал тебе право собирать обо мне информацию? Ты не выполняешь своих прямых обязанностей, а занимаешься черт знает чем! Или ты думаешь, мне трудно будет выпереть тебя к едреной матери из МЧС с волчьим билетом? Тебя тогда даже в школу не возьмут. Пойдешь в лоточницы — сигаретами торговать! Мне нужны доказательства, что японцы врут, утверждая, что цунами явилось результатом наших ядерных взрывов. Ты хоть пальцем шевельнула, чтобы добыть наконец такую информацию?

— Я работаю над этим! — ответила я.

Меня вдруг возмутило — что это он поставил меня перед собой и орет, как на провинившуюся школьницу! Да еще намеки какие-то! Какого черта ему надо?

Я отошла к окну и села на подоконник, сложив ногу на ногу и слегка покачивая ими. Чугунков молча смотрел на меня, и я думала, он сейчас разорется еще сильнее. Но генерал поднялся сам, подошел поближе к окну и встал передо мной, скрестив руки на груди.

— Поговорим спокойно, Николаева, — сказал он. — Мне очень не нравится все то, что ты делаешь последнее время. Начиная с этого идиотского звонка Менделееву! Какого черта? Ты что, заигрываешь с ним? Тогда тебе не в контрразведке место, а на Невском, в Питере, на панели. Если тебя умыть и приодеть, клиент пойдет, можешь не сомневаться… Но у меня тут не панель, смею тебя заверить. Что ты себе позволяешь? Не терпится рапорт написать? Я тебе устрою такое удовольствие!

— Константин Иванович, вы хорошо себя чувствуете? — спросила я, понимая, что нормально, серьезно с ним сейчас поговорить не удастся, возможна только такая вот агрессивно-диссонансная манера диалога. — Вы не падали, пока сюда шли? Или, может быть, сильно головой о крышу вездехода ударились?

— С головой у меня пока что все в порядке, — сказал он раздраженно. — На это ты даже не надейся! На пенсию я не собираюсь, и даже министр не сумеет меня в отставку отправить. Так что напрасно думаешь, что мое место скоро освободится!

— Ну вот! — сказала я с досадой. — Опять! А говорите — с головой в порядке!

— Не твое это дело — голову мою обсуждать! — мрачно заявил Чугунков. — Ты о своей лучше побеспокойся. Целее будет.

«Интересно, это угроза или так, ради красного словца? — подумала я. — Один раз меня сегодня уже пытались убить. Теперь — угрожают! Веселенькое дельце!»

— Оставим эти глупости! — сказала я Чугункову примирительно. — Разберемся со временем, кто из нас куда метит. А сейчас предлагаю не углублять тему — завязнем по уши… Давайте лучше поговорим о наших старых знакомых. Я сегодня видела одного. Знаете, о ком я? Я сегодня Краевского видела. Того самого, нашего старого знакомого. Полковника Краевского!

— А чертиков зеленых ты еще не видела, а, Николаева? — издевательским тоном спросил Чугунков. — По моим данным, Краевский находится в Москве, в спецгоспитале МВД, его сильно потрепало в Каспийском море о камни, когда он выбирался из идущего на дно самолета. Пятый корпус, хирургический, третий этаж, отделение интенсивной терапии, палата шестнадцать, лечащий врач — полковник медицинской службы Василий Федорович Тимофеев. Поэтому забудь о том, что ты видела какого-то мифического Краевского. Его здесь нет и быть не может. Он лежит в растяжках, под присмотром санитаров. Моих санитаров.

«Ах, мне, значит, показалось? — разозлилась я. — Это у меня, наверное, галлюцинация была, а заодно и у Сергея с Фимкой. В них другая узкоглазая галлюцинация всадила по пуле в каждого и в воздухе растаяла, а пули остались почему-то!»

— А Ефим Шаблин, мой друг, которого вы натравили на меня, запугали почти до морального уничтожения, — это тоже мне показалось? — напала я на Чугункова в свою очередь. — Не знала, что у вас такие методы работы, Константин Иванович! Вы знаете, во что вы его превратили? В больного человека, в невротика!

Чугунков неожиданно успокоился и спросил, с интересом на меня глядя:

— Что, и до Шаблина уже добралась? Прямо на пятки наступает! И что же тебе не понравилось в моих методах работы? Шаблин совершил что-нибудь такое, о чем теперь жалеет? Не знаю когда, но на него обязательно выйдет ФСБ. Так вот я не хочу иметь у себя в кармане мину с дистанционным управлением, пульт от которой — у противника. Я просто заранее вынул из этой мины взрыватель и надежно его спрятал. Теперь мина тысячу раз подумает, стоит ли ей взрываться, и все равно — откажет в итоге. Я ведь тоже в некотором роде психолог, Николаева. Пусть я иногда могу показаться излишне жестким, даже, может быть, порой и жестоким. Но это мелочи, поверь мне, по сравнению с тем, ради чего я это делаю…

— Я никогда не была поклонницей Никколо Маккиавелли! — сказала я. — И не считаю, что цель всегда оправдывает средства. Вы Шаблина сломали, Григорий Иванович. И я вам этого никогда не прощу. Я не стремлюсь занять ваше место. Если вы знаете меня достаточно хорошо, вы поймете, что я говорю правду. Я не стремлюсь столкнуть вас с вашего места. Меньше всего меня интересует место, которое я занимаю в жизни! Вернее, не так — не само место, а высоко ли оно находится над жизнью обычных людей. Я не стремлюсь на самый верх. И спасительницей России стать не мечтаю. Я только хочу всегда оставаться человеком, который может себя уважать, которому перед самим собой краснеть не придется ни в какой ситуации.

Я решила высказать ему все, что я думаю о нем. И не видела в этом особого риска. Ведь он и раньше знал, что я веду поиск ниточек, по которым можно выйти на агента ФСБ, знал, однако позволял мне спокойно работать. Ничего нового, по сути, я ему не скажу.

— Да, Константин Иванович, вы правы! — сказала я. — Я собираю на вас информацию. И вы прекрасно знаете, почему я это делаю. Потому что вы нервничаете, отдаете противоречивые приказы, часто меняете свои решения. Все это может быть результатом расшатанных нервов, а может объясняться и другим. Например, тем, что вы специально вносите неразбериху в работу спасателей, намеренно искажаете информацию и вообще — работаете на ФСБ. Разве я могу отмахиваться от такой возможности? Если бы я закрыла на это глаза, вы сами сочли бы меня непрофессиональной дурочкой, случайно затесавшейся в ряды контрразведки. Так что дайте уж мне спокойно завершить то, что я начала… А что касается японцев — я ищу доказательства. И будьте уверены — я обязательно найду их, даже если вы станете мешать мне в два раза активнее, чем делали это прежде.

Чугунков смотрел на меня спокойно, но с насмешкой. Губы его слегка кривились, готовые вот-вот сложиться в скептическую гримасу. Он вернулся вновь за стол начальника заставы, взял с него листок бумаги и, прочитав, что на нем написано, сказал мне:

— Вот приказ, который я написал за пять минут до твоего прихода. Приказ о твоем отстранении от работы на Шикотане в связи с профессиональной непригодностью. Мне уже пришлось отправить отсюда трех человек с таким диагнозом. Если ты мне до… — Он посмотрел на часы, усмехнулся и продолжил: — Если через десять часов, ровно в полночь, ты не предоставишь доказательств, которых я от тебя жду, я подпишу этот приказ и отправлю его в Москву, а тебя — в твой родной Тарасов торговать сигаретами.

Он сделал паузу. Я молчала, не в силах ему возразить. Формально он имел на это право.

— Надеюсь, ты хорошо меня поняла, Николаева, — сказал Чугунков. — Теперь иди и приступай наконец к выполнению задания, которое ты получила уже больше суток назад. У тебя осталось… — он вновь посмотрел на часы, — … девять часов пятьдесят девять минут.

Не сказав ему ни слова, я вышла из кабинета и остановилась. Возмущение переполняло меня до последней степени. Вот старый козел! Сводит со мной счеты! Решил отделаться от меня — причем очень простым способом, простым и надежным. Никто не станет серьезно слушать человека с диагнозом «профессиональное несоответствие», поставленным самим генералом Чугунковым. Я вылечу из спасателей как пробка и вылечу навсегда!

Но у меня осталось еще десять часов, за которые я могу изменить ситуацию в свою пользу и раскопать доказательства того, что Чугунков просто сводит со мной счеты. Доказать, что он — агент Конкурента! Доказать, что это он исказил информацию о месте землетрясения, переданную из Владивостока в наше министерство.

«Стоп! — сказала я сама себе. — Но у тебя есть приказ, который ты должна выполнить во что бы то ни стало. Даже если ты десять раз докажешь, что Чугунков работает на Конкурента, свое задание ты не выполнишь, а получила ты его не только от Чугункова. Вспомни: Менделеев приказал тебе то же самое. Значит, в данный момент это важнее, чем выявить тайного агента. С мифическими ядерными взрывами нужно разбираться срочно, время не терпит. Откуда мне знать, в самом деле, почему Чугунков дал мне именно десять часов, а не одиннадцать, скажем? Может быть, и он — в цейтноте, а потому и нервничает. И весь этот неприятный разговор с ним — следствие напряженной ситуации, и только?»

Как бы то ни было, а сейчас прежде всего — японцы и их ложные обвинения, решила я. У меня есть еще десять часов, а это немало. Нужно только сосредоточиться. Впрочем, уже не десять, а меньше. Уже — девять часов пятьдесят минут! Нет! Хватит сосредоточиваться, пора действовать, иначе я не успею — и проиграю!

План действий мгновенно сложился у меня в голове. Все казалось мне даже не столь и сложным, как на первый взгляд. Главное, я поняла теперь путь, по которому нужно идти.

Сначала узнать аргументы японской стороны, затем проверить их через независимый от японцев источник информации и сделать вывод. Противоречия в их аргументах и будут доказательствами их вранья. Очень просто.

Я вновь бросилась искать Евграфова. Он сидел в комнате связи, проверяя устойчивость радиоконтакта с пограничными катерами.

— Сергей! — бросилась я к нему. — У тебя остались копии того факса, который ты вспоминал по памяти? Там должна быть очень важная информация для меня. Кстати, кем он был подписан?

— Генерал-майором Менделеевым, насколько мне память не изменяет, — ответил Евграфов. — А копии у меня, конечно, остались, сейчас разыщем.

Минуту спустя он положил передо мной на стол три листка машинописного формата, заполненные мелким шрифтом. Я лихорадочно пробегала глазами знакомые уже фразы, которые Евграфов передал мне на удивление точно. От канцелярских фраз официального сообщения у меня зубы ломило, терпеть не могу слов, за которыми люди прячут свои настоящие мысли. От них за версту несет ложью.

«Японская сторона… Российская сторона… последствия действий, направленных…» — читала я, не вникая особенно в смысл написанного.

Где же то, что я ищу? Неужели Менделеев не понял, что аргументы японской стороны — это самая важная для меня информация?

Ага! Вот! Слова перестали прыгать перед глазами и выстроились в стройные осмысленные предложения.

«Японский консул утверждает, что Национальной береговой охраной подобраны пять человек, которые, по их словам, накануне бедствия вышли в океан на небольших моторных лодках с целью охоты на котика. Спасенные японскими пограничниками охотники-промысловики постоянно проживают на острове Шикотан в деревне на южной оконечности острова. Они утверждают, что находились в квадрате, очень близко расположенном к эпицентру землетрясения».

Отрывок стенограммы допроса, предоставленный нам японской стороной:

«— Что произошло с вами в двадцать часов сорок восемь минут?

— Не могу сказать, что это было именно в это время, на часы никто в нашей лодке не смотрел. Мы догоняли стадо котиков, ушедшее от нас в океан от самого берега. Стадо мы догнали уже в сумерках и приготовились к отстрелу. Внезапно километрах в двух от нас вода стала подниматься огромным пузырем, словно из-под воды всплывал невероятных размеров шар. Мы побросали винтовки и начали заводить моторы. Океан продолжал вспучиваться, мы поняли, что не успеем уйти от вала воды, который подхватил наши лодки и буквально подбросил их кверху. Наша лодка тут же перевернулась. Я успел ухватиться за нее и сбросить с себя тяжелый брезентовый плащ, который тянул меня вниз. Водяной вал понес меня на своем хребте, но не к берегу, а в открытый океан, в сторону Японии. Вскоре наступила темнота, и я ничего не видел, даже звезд. Сколько времени я провел в воде, не знаю. Когда меня подобрали японские моряки, я был в бессознательном состоянии. С остальными своими товарищами я встретился уже только на борту японского судна.

— Видели ли вы какие-нибудь вспышки, слышали ли шум, напоминающий взрыв, или что-то в этом роде?

— Вспышек я не видел, а шум от вспучивающейся воды стоял такой, что ничего расслышать было невозможно, мы все словно оглохли.

— Видели ли вы какие-нибудь суда до того момента, как начала вспучиваться вода?

— Примерно за полтора часа до того момента, как начала вспучиваться вода, километрах в пяти от нас прошло судно „Витязь“ в сопровождении какого-то военного корабля, название которого мы прочитать не смогли…»

Показания подобранных в океане людей идентичны по содержащейся в них информации.

Японская береговая служба провела дозиметрический контроль одежды охотников и установила аномально высокий уровень радиации, что является главным аргументом в поддержку версии об атомном заряде, взорванном нашим министерством на дне океана.

— Но это же явная неправда, Сережа! — воскликнула я. — Ведь цунами, как мне объяснил геофизик, имело локальный фронт волны. А по этим рассказам выходит, что у волны, поднятой взрывом, должен быть круговой фронт. Это же можно доказать!

— К сожалению, этого-то как раз и нельзя доказать, — со вздохом возразил мне Евграфов. — Я, конечно, не геофизик, но я понимаю, что отсутствие измерений оставляет громадное поле для всякого рода домыслов и ложных утверждений. То, что цунами зарегистрировали только на Шикотане, не доказывает, что его не было в других местах. Тебе всегда могут возразить, что волна ослабла, сгладилась и прошла почти незаметно. И опровергнуть это невозможно.

— Но ведь там написано о радиации! — возразила я. — Вы проверяли одежду старика-айна на радиацию?

— Специально не проверяли, — ответил Сергей. — Но радиационный контроль у нас автоматический. Датчики четко зафиксируют, если кто-то из личного состава схватит дозу. Я уверен, что старик чист абсолютно.

— Так это и есть доказательство! — воскликнула я. — Только вот я не поняла из его ответов почти ничего, он очень плохо говорит по-русски. У вас кто-нибудь на заставе знает язык айнов?

— Я знаю, — улыбнулся Сергей. — Я чуть было не женился на девушке из их деревни, когда первый год служил на этой заставе. О-Кари ее звали… Пришлось выучить язык, на котором она говорила.

— А почему же не женился все-таки? — улыбнулась и я тоже.

— Целая история, — ответил Сергей, — расскажу потом как-нибудь.

Однако в комнате, где находился старик, нас ожидал неприятный сюрприз. Во-первых, солдата с автоматом около дверей не оказалось, и это сразу же показалось мне странным. Стоило нам вбежать в комнату, как стало ясно, что нас кто-то опередил. И я даже поняла кто — наверняка этот узкоглазый майор Турсунов.

Солдат лежал в комнате прямо рядом с дверью, и в спине у него торчал нож. Евграфов перевернул его лицом вверх и выругался. Глаза у солдата были открыты, но это были уже глаза мертвого человека.

Старика в комнате не было. Турсунов просто увез его с заставы. Я потеряла свое доказательство, не успев воспользоваться им.

Евграфов поднял на ноги всю заставу, опросил всех, кто что видел, и выяснил, что минут пятнадцать назад старика в синем халате увел с собой какой-то майор, предъявивший дежурному по заставе подписанный Евграфовым приказ о доставке старика в Южно-Курильск.

Мы вновь бросились к вертолету. Подняв машину в воздух, Евграфов облетел заставу сначала по узкому кругу, потом взял радиус пошире — нигде не было видно ни одной машины, идущей в направлении от заставы.

— По воде! — вдруг закричал мне Евграфов. — Он увез старика по воде! Вот только — куда?

— В Японию! — догадалась я. — Ему больше некуда его везти, чтобы скрыться от нас. Ты же сам говорил, что спрятаться на острове, кроме как на Лысой горе, негде. В Птичье ущелье он больше не сунется, знает, что там мы его будем искать. Но мы не будем искать его в Птичьем ущелье. Разворачивай к океану!

Евграфов и так уже развернул вертолет, с первых моих слов поняв, что нужно делать. Под нами мелькнула полоса прибоя и потянулись однообразные грязно-серые волны. Я напряженно всматривалась в горизонт. Наконец там показалась ускользающая от нас точка.

— Я вижу его, Сережа! — закричала я. — Мы его догоняем.

Сергей молча сжимал штурвал управления. Точка у горизонта начала приближаться, и вскоре я различила, что это не одна, а две точки.

— Оля, это не он! — крикнул мне Сергей. — Там два катера.

— Догоняй! — упрямо махнула я рукой. — Больше ему некуда было убегать.

Вертолет шел значительно быстрее катеров. Они держались настолько близко друг к другу, что я не могла сначала различить, где кончается корма первого катера и начинается нос второго.

— Что он делает? — крикнул Сергей. — Он же врежется в первый катер!

— Ниже! Ниже давай! — я даже жестами показывала Сергею, что нужно спуститься пониже.

Мы висели уже над концами мачт второго катера. Катера шли борт в борт, первый из них опережал второй на полкорпуса.

«Что у них, состязание на скорость, что ли?»

Вдруг я увидела, что из рубки второго катера выскочил человек и, пробежав по палубе на нос, прыгнул на второй катер. Он упал, прокатился по палубе и остался лежать неподвижно, то ли сильно ударившись обо что-то, то ли скрываясь от кого-то.

Первый катер резко сбросил скорость. Второй быстро опередил его и продолжал идти вперед, не снижая хода. Мы с Сергеем тоже проскочили, и Евграфов начал разворот, чтобы опять зайти с кормы по ходу движения. Пока он разворачивался, я просто шею себе вывернула, стараясь разглядеть, что происходит на палубе.

Я четко увидела, что из рубки выскочил человек и принялся стрелять в направлении кормы. Самих выстрелов я за ревом двигателя не слышала, но ясно было, что на катере идет перестрелка.

Тут вертолет развернулся, и я потеряла катер из вида. Когда я вновь отыскала его взглядом, на палубе уже никого не было. Но когда мы подлетели ближе, я увидела лежащее на палубе тело. Но был ли это человек со второго катера или тот, что выскочил из рубки первого, я различить так и не смогла, как ни старалась.

Сергей посмотрел на меня вопросительно.

— Уйдет в Японию! — крикнула я. — Нужно его остановить!

— Как? — крикнул Сергей.

Действительно — как? Посадить вертолет на катер явно не удастся, несмотря даже на то, что Сергей классно управлял этой верткой стрекозой. На катере просто места нет, чтобы уместилась машина.

Заставить катер остановиться нам тоже не удастся. Обстрелять мы его не могли — пулемета на вертолете не было. У Сергея имелся «макаров» — личное оружие, но что можно сделать с пистолетом, стреляя с воздуха по движущейся цели? Не говоря уже о том, что человек у штурвала в рубке был практически недосягаем для выстрелов с вертолета.

Оставалось только одному из нас высадиться на катер и заставить того, кто им управлял, заглушить мотор.

Я решила этот вопрос в одно мгновение. Стоило только мне представить, что я держу в руках штурвал вертолета, мне сразу же сделалось дурно, и я поняла, что высаживаться на катер буду я.

Я подняла вверх дверь кабины и выбросила вниз веревочную лестницу. Сергей понял все без слов. Он секунду подумал и сунул мне свой пистолет. Я взяла «макаров» в правую руку и попыталась выбраться из кабины на верхние ступеньки лестницы. Меня обдало струей воздуха, идущей от винта, и чуть не сбросило вниз. Я вцепилась в дюралевые перекладины веревочной лестницы и зажмурила глаза.

Ничего особенного со мной не произошло. Я привыкла к тому, что ветер давил на меня и сверху, и спереди, так как вертолет шел с приличной скоростью, зависнув чуть сзади катера.

Я открыла глаза и посмотрела вниз. Подо мной с бешеной скоростью пролетали волны, сливаясь в сплошную серую поверхность.

Переведя взгляд на катер, я поняла, что на палубу смотреть гораздо удобнее. Она была практически неподвижна и только уплывала иногда то вправо, то влево, когда катер от удара волны слегка менял направление движения.

«Давай! — скомандовала сама себе. — Хватит трястись от страха. Но помни, если ты хоть на секунду засомневаешься, представишь, как срываешься и летишь в воду, поверь мне — так и случится. Ты же сама знаешь, это называется психологическим моделированием поведения. Представляй только то, чего хочешь добиться. Например, как ты прыгаешь на палубу с лестницы и даже не падаешь. Это гораздо полезнее в твоей ситуации…»

Я начала потихоньку, ступенька за ступенькой сползать вниз. Очень скоро я поняла, что чем ниже я спущусь, тем труднее мне будет попасть точно на палубу катера. Порывы ветра стали раскачивать меня на веревочной лестнице, сначала даже голова слегка закружилась, но я постаралась быстро взять себя в руки. Едва справилась с головокружением, как на меня свалилась новая неприятность — ветер растрепал волосы, которые были заколоты у меня сзади в пучок, и они залепили мне лицо. В то же время я понимала, что долго висеть на этой лестнице не смогу. Руки начали слабеть, и в них появилась противная, грозящая мне серьезными неприятностями — а именно падением в воду — дрожь.

«Неужто ты решила и в самом деле свалиться в воду? — спросила сама себя. — А ну, быстро спускайся и прыгай на палубу, пока руки еще слушаются тебя!»

Я преодолела еще несколько ступенек и стояла теперь на нижней. Сергей, по-видимому, внимательно следил за моими действиями. Как только я достигла нижней ступеньки, вертолет еще чуть спустился, и я повисла метрах в трех над палубой катера.

Уже отдав себе внутренний приказ через секунду разжать руки и прыгнуть на палубу, я вдруг увидела, что из рубки вновь выскочил человек и, мгновенно оценив ситуацию, вскинул пистолет.

Сергей тоже, как я поняла, его увидел, потому что меня резко дернуло вверх и катер пропал где-то внизу. Звук выстрела, приглушенный воем моторов, прозвучал одновременно с коротким свистом пролетевшей где-то совсем рядом с моей головой пули.

«Отличная мишень! — подумала я о себе. — Просто тренироваться в стрельбе можно. А ты даже пистолет не можешь в руке вытянуть — боишься уронить. Чему только учил тебя Чугунков! Первый выстрел — промах, но с какого выстрела он попадет, как ты думаешь?»

Между тем человека на катере я отлично разглядела. Он щурил на меня свои и без того узкие глаза.

«Турсунов!» — мелькнуло в голове, хотя и до того я не сомневалась, что ведет катер именно он.

Катер шел на юго-восток, и солнце стояло как раз у меня за спиной, что, наверное, и помешало Турсунову стрелять прицельно. Он успел сделать еще один выстрел и вновь промахнулся.

Руки у меня просто отваливались, но, к моему удивлению, не разжимались. Я продолжала держаться на веревочной лестнице, хотя сама уже с трудом верила в это. И Турсунов все еще в меня не попал. И это казалось мне совсем невероятным.

Третьего выстрела Турсунову не дал сделать Сергей. Я увидела, что вдруг от вертолета отделилась какая-то огненная полоса, вроде короткой молнии, и ударила в нос катера. Из носовой переборки тут же повалил густой дым, который заворачивался клубами, ветер сносил его назад, но новые и новые клубы дыма совершенно скрыли от меня катер.

Конечно, я сообразила, что поскольку мне не видно палубу, то и Турсунову меня не видно. Я с облегчением вздохнула. Теперь он в меня не попадет.

Однако тут же я почувствовала, что катер вновь начал приближаться снизу ко мне и поняла, что вертолет вновь опускается. Ориентируясь только по источнику дыма, Сергей пытался высадить меня на палубу. Это привело меня в ужас, но мне пришлось это сделать, поскольку выбора просто не было.

Дождавшись, когда ветер на мгновение отнес дым чуть в сторону, я заметила, что подо мной не волны океана, а палуба, и просто шагнула вниз, разжав левую руку и отцепив от лестницы правую, сжимавшую пистолет.

Удар снизу по ногам был такой, что мне показалось, будто меня огрели по пяткам здоровой резиновой дубинкой. У меня аж в глазах потемнело. Я инстинктивно схватилась за первое, что попалось мне под руку, это оказалась растяжка от мачты, и с изумлением убедилась, что стою на ногах! Я не упала! Все произошло именно так, как я себе и представляла!

Этот факт чрезвычайно меня вдохновил. Перетерпев острую боль в пятках, я начала потихоньку пробираться к носу катера, вернее к рубке, где, как я полагала, должен был находиться Турсунов. Вероятно, там же и старик, которого он похитил с заставы.

«Если я не смогу справиться с Турсуновым, — рассуждала я, — попробую вместе со стариком вывалиться за борт, в воду. Катер проскочит вперед, а Сергей заметит нас и подберет».

Насколько реален был такой план действий, я не могла, конечно, оценить. Но не могла я в тот момент предположить и того, что произошло далее.

Дым, который валил с носа катера, прекратился как-то внезапно, видимо, выработалась дымовая шашка, которой Сергей выстрелил по катеру. Я увидела себя стоящей прямо перед входом в рубку катера, а напротив — ухмыляющегося Турсунова. Его пистолет был нацелен мне в живот, а мой — позорно разглядывал палубу.

Турсунов сделал шаг в мою сторону, резко взмахнул ногой, и мой «макаров» полетел за борт, выбитый ударом его ботинка. Я осталась перед ним безоружной.

Глядя на меня, Турсунов засмеялся и сказал что-то не по-русски.

«Да он же японец! — догадалась я. — На кого же работает? На Конкурента? Или на Страну восходящего солнца?»

Я поймала взгляд Турсунова, направленный на палубу куда-то мне за спину, и обернулась, чтобы посмотреть, на что он смотрит.

На палубе, в двух шагах у меня за спиной, лежал Константин Иванович Чугунков. Не раздумывая и не обращая внимания на пистолет Турсунова, я бросилась к Чугункову. Он был без сознания. Я лихорадочно пыталась нащупать его пульс, но это удалось мне не сразу.

«Жив, Чугунок!» — обрадовалась я, хотя и не могла бы ответить, чему можно радоваться в нашей ситуации.

Что произошло дальше, я помню только какими-то фрагментами отдельных картин, возникавших перед моими глазами. Позже я с помощью Сергея восстановила всю последовательность событий, но в первое мгновение ничего не поняла. Я была ошеломлена и действовала исключительно инстинктивно.

Когда, нащупав пульс у Чугункова, я подняла голову, то увидела, что в дверях будки Турсунов борется со стариком-айном, который пытается выйти из рубки, а японец старается не выпустить его.

Одновременно над головой оглушительно взвыла сирена, от которой по телу поползли мурашки, а плечи передернулись, как от скрежета стали по стеклу.

Я подняла голову кверху и увидела, что Сергей машет мне рукой, высунувшись из кабины, и кричит что-то неразборчиво. Мне показалось, что он очень хочет обратить на что-то мое внимание.

«Наверное на то, что происходит в дверях рубки, — решила я, — он думает, что я просто не замечаю драки у рубки».

— Сейчас, Сереженька! — пробормотала я, поднимаясь на ноги. — Сейчас я ему помогу…

Чем могла я, безоружная женщина, помочь старику, пытавшемуся оттолкнуть с дороги вооруженного мужчину? Наверное, ничем. Я и не смогла помочь.

Я видела, как Турсунов выдернул откуда-то у себя из-за пояса нож и дважды ударил старика в правый бок. Старик упал на палубу, а Турсунов повернулся лицом ко мне и сделал шаг навстречу, сжимая в руке нож.

Наверное, он медлил только потому, что считал меня опасным противником. Еще бы! Мне удалось уйти от Краевского! Мне удалось выбраться из Птичьего ущелья! Да и вообще, у меня репутация (со слов, наверное, того же Краевского) человека, с которым нужно вести себя очень внимательно, ведь я столько раз вставала на пути полковника Краевского и разрушала его планы и хитроумные комбинации. Наверное, медлительность Турсунова или чисто национальное его изуверство, желание насладиться моей беспомощностью и моим страхом помешали ему достичь цели. Он уже не успел сделать следующий шаг в мою сторону.

Сирена вертолета вновь взревела, я подняла глаза, посмотрела за спину Турсунова и увидела несущийся нам навстречу катер, оставленный Чугунковым без управления. Руль, болтающийся без контроля, ветер и волны развернули его и направили почти точно в нас. До столкновения оставалось не больше двух секунд.

Единственное, что я успела сделать, — упасть назад и вцепиться обеими руками в Чугункова. Дальше раздался страшный удар. Нас с Чугунковым что-то подбросило кверху и просто выстрелило нами, словно из катапульты.

Я так и не выпустила из рук спецкомбинезон Константина Ивановича. Рванув клапан пневмопояса, вмонтированного в комбинезон спасателя, сначала у себя, затем у Чугункова, я с удовлетворением почувствовала, как с глубины, на которую мы успели погрузиться, нас с ним потащило вверх и выбросило на поверхность.

Катеров уже не было. Мне было удивительно, как быстро они исчезли под водой! Впрочем, возможно, они просто разлетелись на куски от взрыва, которым нас выбросило с палубы. Вертолет кружил над нами. Сергею не составляло особого труда заметить мой ярко-голубой спасательский комбинезон. Единственное, что беспокоило меня, как бы не захлебнулся Чугунков, который все время был без сознания и так и не пришел в себя.

Вертолет завис над нами, и сверху спустилась крепкая проволочная петля, соединенная коротким поводком с тупым крюком, наподобие гарпунного. Я закрепила крюк за ременный пояс Чугункова, сама зацепилась ногами за петлю и махнула рукой Сергею. Он поднял немного вверх сам вертолет, чтобы выдернуть нас из воды, а затем включил лебедку, и мы потихоньку поползли вверх.

Сергей помог забраться в вертолет мне, затем мы вместе с ним втащили в кабину Чугункова. Быстро осмотрев его, я нашла входное отверстие в груди справа, заклеила его пластырем, вколола ему стимулятор сердечной деятельности, обезболивающее и еще что-то, что рекомендуют применять при огнестрельных ранениях. Чугунков открыл глаза, посмотрел на меня вполне осмысленно, но тут же вновь отключился, голова его безжизненно повисла..

Вертолет тем временем совершал какие-то сложные виражи, и я поняла, что Сергей высматривает среди волн старика-айна и Турсунова. Впрочем, возможно, что и они остались живы, может, их тоже взрывной волной выбросило с катера в воду?

Чугунков застонал и перевернулся на бок.

Забеспокоившись, что у него вновь пойдет кровь, остановившаяся от морской воды, я еще раз проверила его рану. Все было в порядке. Расстегивая ему комбинезон ниже груди, чтобы ткань не мешала дыханию, я вдруг обнаружила, что во внутреннем кармане лежит какой-то конверт. Он вместе с тканью комбинезона был пробит пулей Турсунова. Я вытащила конверт и увидела, что он размок и бумага внутри — тоже. Надписи на конверте никакой не было. Я осторожно вытащила бумагу и развернула, стараясь не порвать.

«Конечно, то, что я сейчас делаю, не назовешь высокоморальным поступком, — подумала я. — Но меня, наверное, извиняет то, что делаю я это только ради того, чтобы разоблачить агента в рядах МЧС. Или, наоборот, снять свои подозрения с человека, которого хочу уважать и любить. Конечно, если это личная переписка, читать не буду, но вдруг это — как раз то, что я ищу?»

Едва я развернула мокрый лист бумаги, в глаза мне бросился кусок текста, который я не могла не прочесть уже потому, что на него упал мой взгляд, и я прочитала то, что увидела, автоматически.

«Любимый мой! — прочитала я с изумлением. — Остались, наверное, считанные месяцы до того дня, когда мы сможем быть с тобой вместе постоянно, не считаясь с косыми взглядами наших родственников и нетактичным изумлением старых друзей. Единственно, кого мне становится жаль, когда я думаю о тебе, моя надежда, это Гришу, которому, наверное, будет трудно правильно понять мой выбор…»

Дальше я читать не стала. Письмо было слишком интимное, и мне вообще не следовало бы его трогать. Но что сделано, то уже сделано.

Я уже собиралась сунуть лист бумаги обратно в конверт, как вдруг меня разобрало неистовое любопытство, кто же автор этого письма. Что-то подсказывало мне, что я должна это узнать, что в этом, возможно, будет содержаться разгадка многих, мучающих меня вопросов. Стыдясь саму себя, я перевернула лист бумаги и с еще большим изумлением прочитала:

«Все, любимый! Целую! Твоя Леночка!»

«Так это же Крупнова! — подумала я ошеломленно. — Вот так номер!»

Мое изумление разрушил торжествующий крик Сергея:

— Ах ты, сволочь! Ну, сейчас я тебя!

Я быстро сунула письмо в конверт, конверт в карман Чугункова и повернулась к Сергею.

— Что там, Сережа?

— Так он же ныряет, сволочь, чтобы я его не заметил! — ответил Сергей со злостью. — Я узнал его — это та самая сволочь, что ранил меня в Птичьем ущелье.

— Мне показалось, что он японец, — сказала я.

— Конечно, японец, — убежденно подтвердил Сергей. — У меня на них глаз наметан.

— Сережа! — вцепилась я в его руку. — Его обязательно нужно привезти на Шикотан. Теперь он единственный может подтвердить, что вся шумиха с ядерным взрывом — спектакль. Мало того, он поможет нам выяснить, кто устроил этот спектакль!

— Он мне ногу прострелил, сволочь! — отозвался Сергей. — И я его возьму.

Он нажал какую-то кнопку, и под воду ушла осветительная ракета. Поверхность воды под нами стала на минуту светлее, под водой расплывался какой-то огненный шар диаметром метров десять. Я увидела, как в стороне от шара вынырнула фигурка в пятнистой форме пограничника и отчаянно замахала руками.

— А! Не нравится! — закричал обрадованно Сергей. — Сам, сволочь, к нам запросился!

Сергей завис над плавающим внизу японцем и сказал мне:

— Брось ему петлю.

Я подняла дверь и швырнула вниз петлю, на которой Сергей поднимал меня.

— Осторожно, Сергей, у него может быть нож! — сказала я. — Старика он дважды ножом ударил.

— Это он пусть себя осторожно ведет, — проворчал Сергей. — В то, что он самурай и сделает себе харакири, я не верю, значит, сам будет осторожность соблюдать, без наших напоминаний.

Увидев, что японец закрепил на себе петлю, Сергей поднял вертолет, выдернув японца из воды, и сказал мне:

— Смотай трос до половины и на тормоз поставь.

Через минуту мы начали набирать высоту. Когда поднялись уже прилично, Сергей попросил меня:

— Посмотри, что там, внизу.

Я выглянула вниз. Японец что-то кричал и махал руками. У меня в душе не шевельнулось к нему абсолютно ничего. Ни капли жалости, ни грамма сострадания не могла я в себе отыскать.

Сергей включил крейсерскую скорость, и вертолет помчался к заставе с максимальной скоростью, на которую был способен. Японец уже не кричал и не дергался, он застыл на петле и не делал попыток покончить жизнь самоубийством, как и предполагал Сергей.

Мы неслись над океаном вслед за склоняющимся к горизонту солнцем, и мне иногда казалось, что я вижу среди волн клочок синего цвета. Я каждый раз порывалась схватить Сергея за руку и заставить спуститься пониже, чтобы подобрать старика-айна в его синем халате, расшитом белыми прямоугольными узорами.

Но в следующее мгновение убеждалась, что это лишь отсвет солнца от синей в белых барашках пены вод Тихого океана.