Конечно, не все сразу. Мери (как ее звали здесь) это прекрасно понимала. Но желание, которое теперь стало смыслом ее жизни, уже настолько поработило ее душу, что порой она буквально сходила от него с ума. Это же надо – повернуться на какой-то золотой пластине! Разве думала она когда-нибудь, что станет, подобно скупому рыцарю или Кощею Бессмертному, трястись над златом? Однако это случилось. Не сразу, правда.

Сначала были его дикие, как на египетских барельефах, слегка раскосые глаза, черные и влажные. Тогда она была молода, слишком молода, чтобы сопротивляться ему, его взглядам, его голосу, такому тягучему, коверкающему привычные для слуха слова и бормочущему что-то на непонятном, мягком, ласкающем наречии. Она не могла долго сопротивляться. Она влюбилась, как говорится, со всей силой первой страсти. Он был неправдоподобно красив пугающей, дикой красотой. Он ухаживал, дарил какие-то безделушки, цветы, водил в кино. Все, как обычно, но его глаза… Словом, они поженились.

Пожалуй, это было началом. Потом был белый пыльный город, море на горизонте, смуглые люди вокруг, палящее солнце, светлые одежды и ощущение одиночества, даже рядом с ним. Все те годы, что они жили на побережье, в большом доме, стены которого были ослепительно белыми, как его одежды. Большая семья, человек сорок, собирающаяся вместе по праздникам, которых было немало, все то же бормочущее наречие, тягучее, как золотистый мед, как солнце в этом городе в предзакатный час, наречие, которое и она стала понимать, а затем и говорить бегло, уверенно. Его отец, строгий и седобородый, в неизменных белых одеждах, смуглый, с горящими глазами, отец, с которым они виделись от силы пару раз в год. Его жены, сколько их было? Не меньше пяти. Роскошь, лень, восточные узоры на стенах.

Цвета. Синий – море и небо. Желтый – пески и золото. Белый – дома и одежды. Бронзовый – цвет их кожи. Запахи, резкие, пряные, такие же тягучие, как вся ее жизнь там. И даже его глаза, такие глубокие и черные, больше не доставляли ей удовольствия, только муки. Хотелось уехать, сбежать, вдохнуть запах прелой земли, окунуться в детство, в свежесть летнего дождя, в снег, выпавший в ноябре. Как же она ненавидела их всех!

Дети. У нее не было детей. Но он не решался жениться еще раз. Наверное, он ее и впрямь любил. Возможно. Лень, лень и роскошь. Вот и все, что она помнила теперь. А потом – его болезнь. Как гром среди ясного неба, как первый порыв свежего ветра – сильный, обещающий свободу. Да, она знала, что скоро освободится. Уедет, наконец-то уедет!

Когда он умер, она не плакала, она прятала глаза. Она боялась, что все эти чужие смуглолицые люди вокруг поймут, что она – рада. Нет, она тщательно скрывала от них свои чувства, она ведь так долго ждала!

А когда окончился траур, она просто перевела свое наследство в швейцарский банк и уехала. Даже ни с кем не простилась. Потом, спустя три месяца, написала письмо его матери. На десяти страницах, обильно обрызганных водой, она писала о том, как ей тяжело, как она любила ее сына, как его смерть потрясла ее, как она поняла, что не сможет больше находиться в том доме и в том городе и поэтому, чтобы справиться с утратой, она и уехала. Да простит ее Аллах.

Она не знала, простит ли ее Аллах, но мать ее простила. Она благословила ее и заверила, что все они здесь прекрасно понимают ее состояние, а потому ничуть не сердятся. Еще бы, подумала тогда Мери, должно быть, и она им всем там надоела хуже горькой редьки. Странная, диковатая, молчаливая русская жена.

Так началась ее настоящая жизнь, и Мери хотела взять от нее все, что только возможно. Слишком долго она ждала и слишком дорогую цену заплатила. Но не все сразу.

* * *

Итак, она путешествовала. Много и подолгу гостила в разных странах, благо с документами не было никаких проблем, впрочем, как и с деньгами. Ее муж, несмотря на то что являлся лишь тридцатым сыном своего отца, был богатым человеком, и статус его вдовы раскрывал перед нею многие двери.

Она наслаждалась такой запретной и такой желанной свободой. Она упивалась красотами чужих стран, она гуляла по улицам прекрасных городов, покупала сувениры и вообще делала все то, что обычно делают богатые туристы. Ей нравилось путешествовать. История еще со школы волновала ее воображение. История империй, погибших в считаные дни, таких некогда великих и упавших во прах, история людей, живших в этих странных городах, их мысли и чувства, их заботы, их украшения… Сколько раз она проделывала путешествия в своем воображении, сидя у окна своей спальни, обитой цветными шелками? Десятки? Сотни? Тысячи? Теперь она получила возможность увидеть все то, о чем так долго грезила. Пройтись по развалинам городов, прикоснуться к камням, которые помнили прикосновения веков, увидеть своими глазами руины и вдохнуть воздух разных океанов и материков.

Сначала она путешествовала по Европе, побывала в Греции, в Италии, в Испании, затем в азиатских странах, где величие прошедших эпох живописно смешивалось с бедностью настоящего.

И наконец она оказалась в Новом Свете. Узнавать истории и легенды индейцев, что может быть увлекательнее для человека, буквально бредившего историей рода человеческого? И она узнала.

Не от гида, что может рассказать туристу гид помимо того, что написано в любом справочнике? Нет, эту историю ей поведал седой завсегдатай пивнушки в одном маленьком североамериканском городке, в который она заглянула, следуя по пути своего туристического маршрута. Почему он заговорил именно с ней, этот пропахший спиртным духом и табачным дымом старик с белесыми, выцветшими, как и его джинсовая рубашка, глазами? Об этом она никогда не задумывалась, потому что знала – так и должно было быть.

Возможно, он увидел блеск в ее глазах? А может, был ясновидящим или колдуном, не все ли равно? Она вошла в кафе и села за угловой столик, заказав минеральной воды и сандвич. Он сидел напротив, в противоположном углу и цедил виски, хотя летний день был в самом разгаре.

Она даже не обратила на него внимания, мало ли каких забулдыг можно встретить, если путешествуешь по Америке, но он встал и довольно твердо направился прямо к ней, не успела она прикончить свой сандвич.

– Хелло, Долли, – сказал он и улыбнулся ей. – Можно составить компанию?

– Во-первых, я не Долли, – отчеканила она, – во-вторых, я обойдусь и без компании, а в-третьих, держи монету и вали, выпей за мое здоровье, только не приставай!

– О’кей, крошка, ты умеешь отбривать! – усмехнулся он, но монету все-таки взял. – А за это позволь мне рассказать тебе одну историю.

– На хрена мне твои истории, дед? – спросила она довольно грубо и, допив минералку, встала из-за столика.

– Я же вижу, ты смотришь и ищешь, не так ли? – вдруг посерьезнев, проговорил он, и было что-то такое в его выцветших глазах, что заставило ее слушать его. – Ты ищешь цель, хочешь, я подскажу, как она выглядит? – не отставал дед.

– Отвали! – вдруг рявкнула она, согнав с себя морок, которому невольно поддалась, а затем, довольно невежливо оттолкнув старика, протиснулась к выходу.

– Заезжай на обратном пути! – крикнул он ей вслед. – Я знаю, ты едешь на Гору! Я все еще буду здесь, когда экскурсия закончится!

– Старый придурок! – фыркнула она, заводя мотор. Но дед был прав, она действительно ехала на Гору. Гору Рока, так обозначалась она в туристическом маршруте, именно здесь, как утверждали археологи, индейские жрецы приносили жертвы духам.

Гид, как и все гиды, говорил торопливо, и она, еще не слишком разбирающаяся в английском, не все понимала, как, наверное, и еще человек пять из их экскурсионной группы.

Маршрут начинался у довольно крутой, но не слишком высокой горы, поросшей кустарником вдоль склона и густым сосновым лесом у подножия. Через лес, а затем дальше, по западному склону горы пролегала довольно ухоженная, но неширокая тропа, посыпанная почему-то желтым песком и окаймленная белыми камнями. Все это сильно напоминало ей иллюстрацию к романам Стивена Кинга, которые она читала перед поездкой сюда. Подъем занял минут сорок, в течение которого гид по большей части молчал, а они, шесть человек, среди которых были два парня-студента, она и семья с десятилетним любопытным мальчуганом, поднимались гуськом, разглядывая довольно скудный ландшафт. Зато потом тропа сделала какой-то ловкий поворот, и они оказались на самом верху горы, на абсолютно ровной площадке, в центре которой стоял каменный алтарь, а по краям – вытесанные из камня же фигуры, очень напоминающие идолов с острова Пасхи.

Бред, подумала она. Туристический трюк, уловка. Слишком все это дешево выглядит, чтобы быть правдой. Вряд ли… Но тут заговорил гид. Да, она поняла немного, но усвоила главное – конечно, раньше здесь все выглядело иначе, но никаких сомнений, именно это место было выбрано неким исчезнувшим племенем индейцев для таинственных обрядов и жертвоприношений какому-то их страшному богу. И пока он говорил, солнце заметно опустилось к горизонту и наступила такая пугающая тишина, что она вдруг всему поверила.

…Великий Жрец в причудливом головном уборе, полуголый, со свирепой татуировкой, с длинными черными, как смоль, развевающимися волосами, с безумным блеском в глазах, творил свой обряд. Перед ним, на каменном алтаре, лежала жертва. Кто она? Быть может, невинная девушка, быть может, молодой воин, а может, и чужестранец?.. Кто теперь скажет. Но жрец, сжимая в худых руках жертвенный кинжал, бормотал таинственное заклинание, «считывая» его по причудливым значкам, выбитым на плоской золотой пластине, чье желтое, сияющее в последних лучах заходящего солнца поле через минуту уже обагряла пурпурная кровь…

Что это были за слова? Кого призывал жрец себе в помощники? Какого демона вызывал он из пасти ада? Что хотел он обрести? Покой? Богатство? Власть? Что было выбито на пластине?

Это тоже осталось тайной. Она так была потрясена видением, что позабыла обо всем вокруг и долго еще стояла, пораженная страшной картиной, находя в ней немыслимую магию и очарование. Очарование смерти? Что потрясло ее? Безумная решимость в блестящих узких глазах индейца, гортанное дремучее бормотание или запах крови, так неожиданно и резко ударивший ей в ноздри?..

Она не знала. Не знала ничего, кроме того, что должна разгадать тайну омываемой кровью золотой пластины. И с этой мыслью она спустилась с Горы самой последней и уже в сумерках подъехала к знакомой пивнушке…

* * *

Старик, конечно, ждал ее. Он сидел на крыльце и дымил сигаретой. Бар был закрыт по неписаному закону этих маленьких сонных североамериканских городков, где жизнь замирает с закатом и начинается с рассветом. Старик сидел и молча смотрел на дорогу. Она остановила машину, взятый напрокат джип старой военной модели, и тоже выжидала. Ей не хотелось подходить к нему. Она сидела и смотрела, как тлеет его сигарета, и думала только о своем видении, ни разу не усомнившись в его подлинности, в его историчности.

Старик, докурив, крякнул, поднялся и не спеша приблизился к ее открытой машине. Он облокотился о низкую дверь и, дохнув ей в лицо перегаром, спросил:

– Ты видела?

– Да, – сказала она. – Я хочу знать, о чем говорят эти знаки на пластине?

– Я знал, что ты вернешься, – вместо ответа произнес он и, обогнув машину, сел рядом с ней.

Она не удивилась, завела мотор и поехала обратно. К Горе. По дороге они не разговаривали. Старик снова стал курить свои отвратительные сигареты без фильтра и сплевывал время от времени табак, попадающий в рот. Она просто вела машину.

У подножия было пусто, хижина, такой же муляж, как, должно быть, и сам алтарь, и идолы по краям площадки, темнела среди сосен. И гид, и смотритель уже уехали, в этот час они небось уже цедили на кухне пиво и смотрели трансляцию американского футбола, лениво переругиваясь со своими женами.

Старик вышел первым, едва она заглушила двигатель. Все так же молча, он стал подниматься по тропе, и она, трепеща от сладкого ужаса, последовала за ним, в эту темноту и глушь. Она только смотрела на его прямую старческую спину и старалась ни о чем не думать. Ей было страшно.

Наконец, на краю площадки, он остановился и обернулся к ней.

– Да, это было здесь. Я знаю точно, мой отец был знаком с одним из последних людей этого племени. Это исчезнувшая ветвь гуронов. Вот откуда я знаю, – его старческий голос звучал неестественно гулко, как из преисподней, и она даже вздрогнула, но все-таки взяла себя в руки. – Пластина. Все из-за нее, – продолжал он. – Она была довольно большой, – он показал руками ее приблизительные размеры: получилось что-то около полуметра длиной и сантиметров двадцать – двадцать пять шириной, так, по крайней мере, она определила на взгляд, ничего не понимая во всех этих футах и дюймах, хотя он, должно быть, говорил и о них. – Индейцы сделали ее для своего бога, которого они звали Тута-Ту. Для них он был покровителем и защитником. Заклинание, выбитое на пластине, было обращением к божеству, мольбой о помощи. Возможно, что только жрецы имели право просить такую помощь у Тута-Ту, потому что он, как рассказывал тот индеец, мог даровать большое богатство, большую независимость и большую власть.

Подул ветер, его порыв, резкий и холодный, заставил ее задрожать. Она боязливо оглянулась, ей показалось, что за ними наблюдают.

– Но кровью жертвы пластину обагрили только раз, – продолжал старик. – После того, как произнесли над ней проклятие. – Она поежилась. Проклятие? Гид ничего не говорил об этом. Или она не расслышала, не поняла? – Эту пластину у индейцев украли во время одной из вылазок. Жрец заставил вернуть ее, погибло пятеро его воинов, но вора и пластину вернули. Именно его и принесли в жертву. Это было здесь. – Он помолчал. Мурашки поползли у нее по коже. – Тута-Ту был мирным богом, но у индейцев, конечно, был и другой бог. Его имени я не помню, – сказал старик. – Его имя произносят вслух, – поправил он себя. – Для того, чтобы достичь желаемого, жрец в течение последнего зимнего месяца, когда, казалось, природа умирает и не будет весны никогда, читал заклинание, высеченное на пластине, повернувшись лицом к востоку, ровно в полдень, трижды. Так он делал весь месяц, а потом приходила весна. Что и говорить, – грустно усмехнулся старик, лица которого она не могла видеть, только слышала его гулко звучащий голос, – они верили, что только благодаря их заклинаниям мир еще существует.

Его ирония не показалась ей уместной.

– А потом, – ей подумалось, что это говорит уже не старик, а сам Тута-Ту (таким гневным стал его голос), – пришли белые и разрушили их мир. И тогда был призван тот, чье имя предано забвению. Вора казнили, его кровь принесли в жертву Неназываемому, а пластину разрубили надвое, прокляв всех, к кому в руки попадет хотя бы одна ее часть. Но пластина была золотой и весила много, поэтому в желающих завладеть ею никогда не было недостатка. – Он повернулся. – Идем отсюда.

Она послушно стала спускаться вслед за ним, бросив прощальный взгляд на площадку с возвышавшимся над ней алтарем, и ее снова захлестнула волна первобытного ужаса, и вновь видение промелькнуло у нее перед глазами – золотая пластина, забрызганная кровью жертвы, и строгий лик индейского жреца, держащего окровавленный кинжал, и гортанное его бормотание.

Старик ждал ее внизу.

* * *

Она узнала все, что хотела.

Теперь оставалось главное – найти. Да, нужно было найти эту загадочную пластину, она, словно магнит, притягивала взор сквозь века, она манила, она… Ждала? Да, пожалуй, по крайней мере ощущение было именно такое, словно пластина ждала ее, свою законную хозяйку. Законную ли? А почему нет? Пластина хотела, чтобы она ее нашла. Именно она.

Поэтому Мери и принялась за поиски. Искала она долго. Сколько дней, месяцев, недель, лет? Очень много… За это время Мери попутно успела многое сделать, узнать, но так и не смогла приблизиться к разгадке, обнаружить то, что занимало ее мозг, требовало, звало и ожидало.

Она уже стала самостоятельной и обеспеченной, она смогла бы скупить несколько коллекций раритетов, но коллекции ей были не нужны, нужна только одна вещь. И все-таки, чтобы войти в закрытый мирок коллекционеров, надо покупать разные безделицы. И она покупала, не потому что они ее интересовали, а только чтобы стать своей, «посвященной», получать приглашения на закрытые частные аукционы, слушать разговоры всех этих людей, затерявшихся в иных эпохах. Она добилась своего и стала желанным гостем среди подобных ей одержимых.

И однажды… Да, этот день наступил. Однажды, на каком-то приеме, устроенном неизвестно уже по какому поводу, она шла по дорожкам старинного парка, обрамлявшего, словно рама картину, средневековый замок. Чинно шла под руку с его владельцем, мистером Уортингтоном, когда он вдруг, заглянув ей в глаза, очень тихо сказал, что хочет показать ей одну вещь.

Ее сердце екнуло. О, она долго к нему подбиралась. Она льстила, она заигрывала, она кокетничала, обольщала, делала все, на что способна женщина, которой движет заветная цель.

О том, что правая часть индейской пластины находится в коллекции этого седовласого ловеласа, она узнала за год до приема. И тогда же начала с ним свою игру, медленно, но все уверенней и ближе подходя к нему, стараясь не спугнуть свою… Жертву? Да, как выяснилось, жертву. Она оплела его своим вниманием, лестью и ласками, как паутиной, и приготовилась ждать. И вот теперь он, всегда такой осторожный, закрытый, вдруг решился на этот шаг.

Она кивнула и спрятала глаза, боясь, что он разглядит в них алчный огонек. Ей нужно было знать, где он хранит пластину. И она узнала все, что хотела.

* * *

Потайная дверь открылась перед ними. Мистер Уортингтон провел ее куда-то вниз и направо, спускаясь по каменным лестницам своего средневекового владения. Они оказались в небольшой, обитой гобеленами комнатке. В углу стоял сейф. Он попросил ее отвернуться, но на комбинацию цифр ей было совершенно наплевать. Она просто посчитала, сколько их было – шесть, как она и думала, шесть чуть слышных щелчков, остальное выяснит медвежатник.

И вот… Она зажмурилась, глубоко вздохнула и, открыв глаза, посмотрела на красную бархатную подушечку. Правая половина ее сокровища лежала перед ней на бархате, матово поблескивая в свете лампы.

– Видите? – спросил мистер Уортингтон. – Это та самая пластина, о которой мы недавно говорили. Тогда я не сказал, – продолжал он чуть смущенно, – что у меня есть ее правая часть, а сегодня… Не знаю даже, что на меня нашло… – он зарделся, не отрывая взгляда от пластины. – Но сегодня я решил показать ее вам. Она досталась мне от отца. А тому – уж не знаю от кого. И я никогда и никому ее не показывал. Почему? Возможно, я суеверен. Ну, все эти мрачные сказки о проклятии индейцев… – он пожал плечами. – Глупо, конечно… – тут он поднял взгляд и увидел бледное лицо и глаза, вспыхнувшие огнем.

– Продайте, – хрипло произнесла она, поняв по выражению его лица, что он все понял. – Продайте мне ее…

– Нет, – покачал он головой испуганно, но решительно. – Нет, она только моя!

Он резко отвернулся и спрятал пластину в сейф. Ей стоило большого труда не сорваться с места, не кинуться на него, не выхватить из его рук эту вещь силой, кусая, колотя, царапая. Она сжала кулаки, усилием воли сдержав свой безумный порыв, только глаза выдавали ее чувства. Он захлопнул сейф и повернулся к ней.

– А теперь, – сказал он негромко, но твердо, – ступай и забудь сюда дорогу, забудь все, что ты здесь видела. Она никогда не будет твоей.

Мери сглотнула комок в горле, чтобы не выплюнуть в рожу этому старому мерзавцу единственное слово: «будет». Нет, сказала она себе, я подожду. Теперь уже недолго. Она через силу улыбнулась и провела рукой по глазам, затем тихо ответила:

– Хорошо. Я не знаю, что нашло на меня. Простите. Я все забуду.

Как трудно ей было это говорить! С каким удовольствием она вцепилась бы ему в рожу! Но она это сказала. А он поверил или сделал вид, что верит. Он кивнул, подошел и почти нежно провел рукой по ее плечу.

Потайная дверь закрылась за ними.

* * *

Весь год до этого памятного дня в американских газетах систематически появлялись статьи о загадочном проклятии индейской пластины. Сколько их было, пожалуй, не смогла бы сказать даже Мери, хотя все эти публикации оплачивала она.

В них говорилось о том, что проклятие Жреца настигало и настигает всех владельцев этой реликвии, независимо от того, владели ли они раритетом полностью или только его частью. Таинственный Жрец Смерти, вершащий правосудие исчезнувшего индейского племени, всегда действовал в этих статьях одинаково. Историю этого Жреца Мери придумала сама, по крайней мере ей казалось, что это было придумано ею – она мало читала, хотя у нее и было смутное ощущение, словно нечто подобное она где-то слышала. Впрочем, в мире все так или иначе повторяется. Ей не было дела до того, первая ли она изобрела этого монстра, вон в Голливуде их штампуют тысячами и на любой вкус, а такими легендами с непременным воплощением проклятия так или иначе окружены почти все реликвии, тем более – ритуальные.

А ее Жрец Смерти был воплотившимся Роком, он уничтожал владельцев раритета, не оставлял никаких следов, но прежде, чем свершить свое правосудие, всегда посылал своим жертвам письма с угрозами, с требованиями вернуть пластину на землю индейцев. В статьях даже воспроизводились эти письма. Их текст, конечно, не менялся, достаточно было одного повторения своего требования, упоминания об угрозе, нависшей над владельцем, о проклятии, которое настигнет всех воров. Последний штрих – иероглифическая подпись.

Все газеты и журналы, которые Мери смогла купить, дружно вещали о том, что случалось с каждым из владельцев золотой реликвии вплоть до наших дней, и все они предупреждали ее нынешних владельцев, мол, остерегайтесь, быть может, Жрец Смерти вновь объявится…

Мистер Уортингтон тоже получал письма. Они точь-в-точь повторяли текст приведенных в прессе посланий таинственного Жреца. Поначалу он думал, что это чья-то шутка, и даже догадывался, чья, но только вот… Но только вот письма стали приходить раньше, чем начался газетный бум.

Мери продолжала его навещать, она по-прежнему была с ним мила и ласкова, и вскоре его сомнения исчезли. Нет, она не могла быть причастной к этому, решил мистер Уортингтон, но тогда, когда он потерял бдительность, его настиг Жрец Смерти.

Никаких следов насильственной смерти. Ничего не исчезло из коллекции, ничего, что могло бы навести полицию на верный след. Ни-че-го. Она нашла отличного исполнителя. Но вот только пластины в сейфе он не нашел. Она исчезла. Куда?

Мери металась, как раненый зверь, выходит, все было напрасно? Выходит, год пропал даром? Выходит, мерзкий старикашка ее перехитрил?

Наследником оказался двоюродный племянник, ничем, кроме бейсбола, не интересующийся оболтус. Он за полцены продал пластину, обнаруженную в сейфе одного из банков. Она ликовала. Нет, нельзя описать, что она чувствовала, проводя пальцем по таинственным знакам и рисункам, выбитым на золоте!

А в американской прессе тем временем начался новый бум – Жрец Смерти вновь искал жертву.

* * *

Примерно через год нашелся владелец и второй части пластины.

Здесь все было несколько интереснее, по крайней мере она сама так считала. Вторым владельцем оказался соотечественник, некто господин Проханов, чьи предки перебрались в Америку несколько поколений назад; он купил свою реликвию на одном из аукционов еще двадцать лет назад. Поговаривали, будто прежний владелец как-то нехорошо кончил, но сам мистер Проханов не был человеком суеверным, а потому не верил во все эти сказки об индейском проклятии. Хотя, конечно, его мнение несколько изменилось после того, как он начал получать таинственные письма, автор которых подписывался Жрецом Смерти.

Мери решила не рисковать напрасно, она избрала метод кнута и пряника, с одной стороны, травя несчастного дядечку письмами с угрозами, а с другой – через подставных лиц предлагая избавиться от опасной реликвии и продать неизвестному коллекционеру, то есть ей. Однако мистер Проханов упрямился. Возможно, ему нравилась эта игра со смертью, ведь к тому времени он прекрасно знал, что не все истории о проклятии индейцев – сплошная выдумка, чего, например, стоила история мистера Уортингтона? Но все же старикашка сдаваться не желал. Пришлось пойти на крайние меры.

Через своих осведомителей Мери удалось узнать, что мистер Проханов долго охотился за одной египетской диадемой, которую как раз должны были выставить на ближайшем аукционе. Даже начальная цена этой безделушки была довольно внушительной, и, признаться, мало кто из круга коллекционеров хотел заполучить раритет, но Мери захотела. Для того, чтобы найти деньги на эту покупку, ей пришлось пойти на одну крупную, хотя и далеко не честную сделку, в которой она выступила посредником – речь шла о больших комиссионных и о наркотиках. Ей удалось разбогатеть на несколько миллионов долларов, а значит, получить деньги для воплощения своего плана.

Она знала, что мистер Проханов давно не так богат, как привык себя считать, и знала, что он втайне надеялся быть единственным покупателем диадемы. Она задумала перебить ему покупку, а затем поменять ее на интересующую ее пластину. Однако получилось не совсем так.

Старик довольно долго торговался с ее подставным лицом, все накидывая и накидывая цену. Мери с удивлением наблюдала за торгом, прикидывая, на какие, собственно, деньги он собирается купить лот? А затем ей в голову пришла новая великолепная идея – разорить упрямца. Она незаметно передала записку мистеру Питту, своему представителю, и велела ему торговаться до последнего, а Проханов, поддавшись азарту, все упорствовал. Наконец, взвинтив цену и прикинув, что дело свое она сделала, Мери подала знак Питту – кончай.

Минуту, только одну минуту лицо старика сияло счастьем обладания диадемой, а затем до него дошел весь смысл его положения. Цена лота, выросшая за время двадцатиминутного торга до запредельных высот в несколько десятков миллионов, повергла несчастного в такой шок, что смотреть на него было просто жаль. Мери отвернулась. Проханов был разорен.

Через две недели, во время которых он еще пытался каким-то образом найти деньги и спасти хотя бы дом для своей семьи, состоящей из жены, матери и двоих детей, он умер от обширного инфаркта. Ему не удалось спасти даже дом. Левую часть пластины она купила на аукционе через месяц после разорения Проханова.

* * *

Теперь, когда обе части были у нее, встала новая проблема: как расшифровать то, что выбито на них? Простое любование этой, такой недавно вожделенной вещью, прискучило ей через несколько месяцев, ведь она знала, что пластину можно использовать иначе. Да, общение с грозным индейским богом, способным даровать власть и все богатства мира, – вот что теперь стало ее целью. Для этого требовалось разобраться в таинственных знаках на пластине.

Еще месяцы ушли на то, чтобы среди этнографов разыскать того, кто мог бы воскресить забытый язык и расшифровать таинственные знаки на пластине. Она нашла, она купила этого парня. И он постиг смысл заклинаний индейского бога.

Свершилось. Теперь оставалось дождаться последнего зимнего месяца и приступить к обряду. Она хотела уединиться, отойти на время от всех дел, забиться в какой-нибудь угол, чтобы никто не мешал. Тогда-то и появилась идея вернуться в Тарасов. А почему нет? Впереди достаточно времени, чтобы подготовить все дела и перепоручить их управляющим, а самой уехать в тихий городок, поселиться на его окраине, в уютном особнячке, чтобы отдаться наконец таинственному обряду и получить вожделенное, то, к чему она стремилась годами.

Мери дала указания, и дом на окраине города Тарасова начал строиться. Она купила землю в глубоком овраге, один склон которого круто поднимался вверх, а другой, заросший посадками, полого спускался вниз. По соседству шла работа еще на трех участках, неподалеку высились еще несколько домов – кто еще хотел уединения, она не стала интересоваться. Ей понравилось название улицы – Соловьиная. Хотя сами соловьи ее не интересовали.

Трехэтажный дом был построен к последнему месяцу зимы, и тогда же она перебралась в него с небольшой свитой – начальник ее охраны с пятью бойцами, этнограф, она предпочитала держать его рядом, и ее секретарь, сын несчастного мистера Проханова, прекрасно владеющий русским, почему, собственно, и был взят с собой.

Мальчик был так мил, так обворожительно умел улыбаться, к тому же поклялся найти убийцу и разорителя своего отца, и Мери посчитала, что лучше держать этого молодого человека под контролем. Мало ли что ему удастся узнать в Штатах. Она показала ему пару подметных писем и убедила, что Жрец Смерти начал охоту и за ней. А поскольку в разорении и смерти Проханова больше-то и винить некого, то мальчику нужно быть рядом с хозяйкой. Эд согласился.

И вот она в Тарасове! Вот дом, на третьем этаже которого расположена комната, окна которой выходят на восток. Мечты должны сбываться! Даже такие мечты, как у нее, а может, именно такие… Полдень, распахнутое окно, золотая пластина перед ней на столе, гортанный говор исчезнувшего племени… О, Всемогущий, приди на помощь!..