Ломать голову — что бы такое подарить на праздник Эдите Станиславовне — я не стала. Просто купила в цветочном магазине пяток роз — в конце концов цветы всегда к месту. Еще неизвестно — может, и эти деньги окажутся выброшенными на ветер. Кстати, в отношениях между женщинами я не меньший прагматик.
Выехала из дома я с некоторым опозданием. На мой взгляд, так гораздо удобнее — все уже в сборе, и ты избавлена от рассматривания толстого альбома с семейными фотографиями или предложения помочь хозяйке на кухне. У меня нет склонности ни к одному из этих занятий.
Собственно, горячего желания праздновать 8-е Марта у меня тоже не было, тем более в незнакомой компании. Тем более с такой восторженной особой, как Эдита Станиславовна. С ней хорошо было поболтать минут пятнадцать, но о чем с ней разговаривать в течение нескольких часов, я не представляла. Единственное, что меня по-настоящему интересовало, — дела Адама Станиславовича. Я надеялась, что в семейном кругу у него развяжется язык.
Опущу все, что связано с первыми минутами встречи, с вручением цветов, с неизбежными ахами и охами, с церемониями знакомства и прочими малозначительными вещами и перейду сразу к тому моменту, как я оказалась за праздничным столом.
К этому времени я уже была представлена всем участникам пиршества. Включая меня и Эдиту Станиславовну, участников было всего шесть человек. Насколько я поняла, юная Анастасия праздновала женский день в своей компании.
Мужчин и женщин было поровну. Хозяин, Кавалов Виктор Алексеевич, показался мне весьма самоуверенным и привыкшим пускать пыль в глаза джентльменом лет пятидесяти. Он говорил веско и громко, сверля собеседника дотошными светло-голубыми глазами и кривя тонкие губы в иронической усмешке. Он носил очки без оправы с узкими стеклами и зачесывал назад редкие светлые волосы. Больше никаких особых примет этот господин не имел.
Он сразу же положил на меня глаз и поминутно оказывал мне знаки внимания. Правда, делал он это несколько странно — влезал во все разговоры, перебивая меня и покровительственным тоном выдавая что-нибудь парадоксальное, после чего у меня вообще пропадало желание открывать рот.
Эдиту Станиславовну такое поведение мужа не задевало. По-моему, она его боготворила. Вообще она показалась мне совершенно счастливой в этот день. Своей слабости — кружевам она отдала дань в полной мере и буквально утопала в них, как в пене. Румяное лицо ее сияло.
Заметно выделялся на фоне супругов двоюродный брат Кавалова — Игорь Николаевич Пашков, моряк дальнего плавания. Мне называли его должность, но не поручусь, что я ее запомнила, — то ли третий помощник, то ли четвертый механик — на кораблях всегда прорва народу. Он был коренастый, кудрявый, коротко стриженный. Все у него было крепкое, точно выточенное из дуба — скулы, челюсти, кулаки, плечи. Даже глаза у него производили впечатление чего-то необыкновенно твердого — например, закаленного стекла. Загорелое лицо моряка было щедро покрыто шрамами. Вообще же меня к нему сразу расположило то, что он большей частью молчал, пил умеренно, ел с волчьим аппетитом, никуда не влезал и только время от времени усмехался загадочной улыбкой.
Лицо третьего мужчины было мне знакомо уже давно, но кто это такой, я так и не сообразила, пока не услышала его имя, которое он произнес со снисходительной ленцой и затаенным торжеством. Тут я только вспомнила Макса Бертольдова, героя местного телевидения, ведущего одной из молодежных программ, а по совместительству — спортсмена-экстремала. Личность в Тарасове легендарная. Все время он откуда-то прыгал, падал, куда-то нырял, где-то горел, гонял на машине без тормозов, без сидений и, по-моему, даже без колес. В общем, это был не мужчина, а воплощенная крутизна.
Статус человека-легенды позволял Максу пренебрегать нормами приличий. В гости он явился в сером свитере до колен, старых джинсах и стоптанных кроссовках. Усат, бородат и нечесан, он за столом ел только самое вкусное, мало обращая внимание на окружающих.
Он пришел к Каваловым не один — с ним была подруга, высокая, загадочная девушка с бледным лицом и платиновыми волосами до плеч. Ее звали Региной, и она была художницей. В отличие от своего спутника, девушка почти не притронулась к еде, но пила наравне с мужчинами и курила одну сигарету за другой. За столом она молчала и только посматривала вокруг трагическими черными глазами.
Как я поняла, в семье Каваловых праздник означал прежде всего стол. Пока все основательно не наелись и не выпили хорошенько, торжество не могло считаться состоявшимся. Пришлось пустить в ход всю свою изворотливость, чтобы не пасть жертвой щедрого хлебосольства.
Правда, уже после первых тостов языки развязались, и мужчины попытались овладеть моим вниманием. Не все — моряк Пашков только молча улыбался в мою сторону. Зато экстремал Макс, разрумянившись от выпитой водки, громогласно вещал, как он недавно сигал с волжского моста то ли с аквалангом, то ли с парашютом — я не очень внимательно слушала. Кавалов, в свою очередь, пытался связать его рассказ со своей административной деятельностью на телевидении, упрекая Макса за партизанщину. Я не поняла сути его претензий — это было что-то сугубо профессиональное, сдобренное мужским самолюбием.
Меня разочаровало отсутствие Адама Станиславовича. Без него терялся весь смысл моего присутствия здесь. Меня нисколько не волновали проблемы телевидения и бородатые экстремалы. А насчет ювелирного дела и, в частности, магазина «Страз» никто не обмолвился даже словом.
Кажется, Эдита Станиславовна тоже волновалась, хотя старалась не показывать вида. Несколько раз она посматривала на телефонный аппарат, стоявший в углу на специальном столике, но, по-моему, никак не могла решиться позвонить. Ее, наверное, сдерживало присутствие мужа.
Но делать было нечего. Не могла же я просто встать и откланяться. Тем более что вечер все равно был потерян. Я решила подождать — вдруг Адам Станиславович все-таки явится попозже.
Пиршество в основном завершилось, мужчины предложили Эдите Станиславовне не торопиться с тортом, выпили еще по одной и закурили. Бородатый Макс попросил вдруг гитару и, глядя на меня безумно-отчаянными глазами, хрипло спел какую-то мужественную песню. После его вокала я вспомнила песенку про девчонку с почти ностальгической теплотой.
Как ни странно, морской волк Пашков тоже спел — к моему удивлению, не о море, а о тундре, о сторожевых собаках и вертухаях. Не люблю блатных песен, но эта удивительно подходила к обветренному, покрытому шрамами лицу Пашкова. Она с ним органично сочеталась. Хотя минуту назад я даже в мыслях не держала ничего похожего. Тяга моряка к блатной романтике была настоящим открытием для меня. Во всяком случае, я была заинтригована.
Но, спев одну песню, Пашков этим удовлетворился и вернулся к праздничному столу, чтобы подкрепиться. Его крепкие челюсти опять занялись пережевыванием пищи, и никаких комментариев к песне не последовало.
Мне захотелось расспросить Эдиту Станиславовну об этом странном человеке, да заодно уточнить, появится ли наконец ее брат, но она как раз отлучилась на кухню, уведя с собой окутанную сигаретным дымом Регину. Безумный Макс, видимо, почувствовал мою холодность и нехотя поплелся вслед за подругой.
Я попала в распоряжение хозяина дома, который со значительным видом предложил мне продегустировать какой-то уникальный армянский коньяк, который ему достали по великому блату.
— Все, что вы видите на полках специализированных магазинов, дорогая, — авторитетно сообщил он, — не более чем вульгарная подделка. Достать настоящий коньяк — еще большая проблема, чем двадцать лет назад! Кроме знакомств нужно иметь настоящее чутье. Оно у меня есть! Убедитесь сами!
Меня не слишком волнует выпивка и все, что с ней связано, но, чтобы не огорчать хозяина, пришлось пригубить его уникального напитка и изобразить восхищение.
— Недурно, да? — самодовольно улыбнулся Кавалов и положил в рот ломтик лимона.
Полагая, что сеанс дегустации окончен, я поставила на стол рюмку, но Виктор Алексеевич тут же сказал:
— Почему вы не берете лимон? Это отличные лимоны!
Будто я сомневалась в качестве его лимонов!
— Спасибо, не хочется, — кротко сказала я.
— Вы не любите лимонов? — поразился Кавалов. — Это глубочайшая ошибка. Лимоны очищают организм. Я непременно съедаю один лимон в день, — строго добавил он, глядя мне прямо в глаза. — Вы серьезно не любите лимонов?
— Не замечала за собой такого пристрастия, — скромно ответила я. — Предпочитаю кофе.
Кавалов осуждающе покачал головой.
— Кофе разрушает организм! — категорически заявил он. — Портит кожу, изнашивает сосуды и губит печень. Рекомендую вам отказаться от этой бессмысленной привычки. Правда, мы, работники телевидения, тоже иной раз подстегиваем себя кофе. Но я лично разрешаю себе не более чашки в день, и непременно из своих собственных запасов. То, что продается в магазинах, — просто отрава! Мне кофе привозит мой кузен Игорь Николаевич, из-за рубежа, подлинный, в зернах!
— Игорь Николаевич ходит в дальние плавания? — поинтересовалась я, радуясь возможности перевести разговор на другие рельсы. — Он на военном или на торговом флоте?
— Он коммерсант, — улыбнулся Кавалов. — Плавает под разными флагами. Сейчас это реально. Команда нанимается на службу какой-нибудь компании и бороздит океан… Если компания солидная, иногда это даже выгодно. Но бывает, что все лопается и наши коммерсанты остаются с носом… А иногда груз арестовывают в каком-нибудь порту, и все как бы повисает, правда, Игорь? Расскажи, как вы два месяца торчали в Лаосе! Представляете ситуацию? — с довольным смехом обратился он ко мне. — Жрать нечего, денег нет, моему бедному братцу приходилось питаться корабельными крысами! То-то он старается сейчас отъесться!
Пашков посмотрел в сторону брата, прищурив глаз, и продолжал невозмутимо жевать. Только вытерев наконец рот салфеткой, он спокойно заметил:
— Ты все перепутал. Мы ели не крыс, а летучих мышей. У них мясо нежное, но они так отвратительно пищат, когда перекусываешь им горло!
Кавалов брезгливо поморщился.
— Фу, какая мерзость! Оставил бы ты при себе эти подробности! Все-таки ты не в кубрике или на этом, как его, камбузе! Здесь женщины!
— Не я начал, — заметил Пашков, мрачновато усмехаясь.
Мне показалось, что между братьями растет некое невидимое напряжение, готовое вот-вот дать искру. Эдита Станиславовна принимала желаемое за действительное, когда называла свою компанию симпатичной. Похоже, у ее супруга натянутые отношения существовали не только с Адамом Станиславовичем, но и вообще со всеми, кто попадал в его поле зрения. В этом не было ничего удивительного — судя по всему, Виктор Алексеевич относился к тому типу людей, который социальные психологи именуют претензионистами. Ему постоянно требовалось доказывать собственную исключительность, а для этого приходилось выставлять окружающих дураками. Надо сказать, он здорово поднаторел в этом занятии, но даже дураки с предубеждением относятся к подобному таланту.
К счастью, меня выручила наконец сама хозяйка. Она вернулась в общество и тут же увела меня с собой, как она выразилась, — посекретничать.
Я последовала за ней с большим облегчением, но тут же нарвалась на новое испытание, от которого, как мне казалось, удалось так удачно отвертеться. Оказалось — не удалось.
Эдита Станиславовна привела меня в уютную светлую комнату, которую называла будуаром, и заставила просмотреть толстенный семейный альбом в синем сафьяновом переплете. Передо мной промелькнули десятки чужих лиц — мужских и женских — старательно улыбающихся и пристально таращившихся в объектив. Здесь были какие-то дядьки, тетки, троюродные племянники и просто одноклассники. Кстати, выяснилось, что в молодости Эдита Станиславовна была очень хорошенькой, а ее брат в свое время был худощавым, спортивным молодым человеком с прекрасной шевелюрой и энергичным лицом белозубого викинга. Ничего, кроме неясной печали, эти фотографии у меня не вызывали, но Эдита Станиславовна перебирала их с большим удовольствием, попутно рассказывала мне о вехах своей жизни.
Меня привлекла только одна фотография, на которой все лица были мне знакомы. Она была сделана любителем и особым качеством не отличалась. Зато можно было ясно рассмотреть сидящих за столом всех троих — Адама Станиславовича, Виктора Алексеевича и Пашкова. Они сидели плечом к плечу и лучезарно улыбались в объектив.
— Это фотография двухлетней давности, — вздохнула хозяйка. — Новый год. Мы отмечали его у брата. Тогда еще Адам собирал у себя гостей… Увы, потом он решительно отказывался видеть у себя Игоря Николаевича, да и я с мужем… Ну, я вам говорила.
— А какая причина? Почему он так невзлюбил Игоря Николаевича? — полюбопытствовала я.
— Вы знаете, — трагическим шепотом произнесла Эдита Станиславовна. — Игорь Николаевич вообще человек сложный! Скажу вам по секрету, у него была бурная молодость! Он связался с плохой компанией. Представляете, знал всех бандитов в Тарасове! Ну, это было, слава богу, так давно… Наверное, тех людей и в живых уж не осталось. Игорю Николаевичу повезло — ему удалось порвать со своим прошлым, он пошел учиться, стал моряком… Но старые привычки нет-нет, а дают о себе знать. Адам Станиславович этого ужасно не любит. А кроме того, в тот новогодний праздник у них произошла какая-то неприятная история. Не спрашивайте меня, что случилось, — я ничегошеньки не знаю! Вообще, на эту тему у нас не принято говорить. Просто Адам старается избегать конфликтов с Игорем Николаевичем…
— Поэтому он и сегодня не пришел? — спросила я.
— Ах, нет-нет! — воскликнула Эдита Станиславовна. — Я сама теряюсь в догадках. Тут что-то другое… вы не думайте — они поддерживают отношения — ну, как это принято у цивилизованных людей, разговаривают, здороваются…
— Как-то у вас все сложно! — вырвалось у меня. — Вы, наверное, постоянно ощущаете себя между двух огней?
— Ну что вы! Стоит ли принимать близко к сердцу причуды мужчин? — ответила Эдита Станиславовна. — Я их каждого по-своему люблю и не обращаю внимания на их взбрыки. Рано или поздно все утрясется, поверьте мне!
— Однако же Адам Станиславович так и не пришел, — заметила я.
— Может быть, его что-то задержало? — неуверенно произнесла Эдита Станиславовна. — Вы огорчены? Право, не стоит! Давайте лучше послушаем музыку! — неожиданно предложила она, загадочно улыбаясь. — Угадайте, кто моя любимая певица?
— Пугачева! — брякнула я, не подумав.
Эдита Станиславовна укоризненно покачала головой.
— Неужели не догадались, милочка? — умоляюще проговорила она. — Но это же так просто! Ну, хорошо, подскажу вам — мы с этой прекрасной певицей полные тезки… ну же!
— Неужели Пьеха? — сказала я. — И как это я сразу не сообразила!
— Ну конечно! — расцвела Эдита Станиславовна, бросаясь куда-то в угол, где стояла застекленная тумбочка. — У меня есть все ее пластинки, даже самые старые… А вы любите Пьеху?
— Боюсь, я несколько опоздала, — с сожалением ответила я. — В дни моей молодости Пьеха не была уже столь популярна.
— И напрасно! — с неожиданной неприязнью произнесла Эдита Станиславовна. — Настоящий талант никогда не теряет актуальности! Впрочем, если эта музыка оставляет вас равнодушной — я не настаиваю…
— Но я просто имела в виду… — начала оправдываться я, поняв, что наступила Эдите Станиславовне на любимую мозоль. Не знаю, удалось ли бы мне выкрутиться из этого неловкого положения, но меня спас Кавалов. Он вдруг заглянул в комнату и довольно холодно сообщил своей супруге:
— Подойди к телефону! Там твой братец желает услышать твой голос.
Эдита Станиславовна растерянно улыбнулась и устремилась вон из комнаты, что называется, подобрав юбки. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней. Разумеется, я тут же оказалась под опекой Кавалова, который пренебрежительно заметил:
— Моя дражайшая половина, наверное, утомила вас всякой чепухой. Удивительно, какими пустыми созданиями могут быть иной раз женщины! Видимо, единственное их предназначение — продление рода человеческого — убедился в этом на собственном горьком опыте! — Он самодовольно рассмеялся. — К вам это, конечно, не относится, вы — деловая женщина. Но посмотрите на мою супругу — годами ишачить на этого выжигу, собственного братца! Для этого надо быть поистине без царя в голове! Подбирать те жалкие крохи, которые этот гарпагон выделяет от своих щедрот! Вы можете это понять? Я не могу. Может быть, вы сумеете убедить ее?
Мне уже делалось тошно. Симпатичная компания достала меня уже до самых печенок. Судя по всему, Адам Станиславович оказался умнее меня и решил проигнорировать званый вечер. Пора было и мне сматывать удочки. Я мило улыбнулась и сказала:
— Непременно попробую как-нибудь переубедить вашу супругу! В самом деле, пусть сменит обстановку. Например, займется экстремальными видами спорта. Бертольдов, я думаю, охотно составит Эдите Станиславовне протекцию. Адам Станиславович просто умрет от зависти. Ну, как вам моя идея?
Кавалов на секунду опешил, поднял вверх брови, но потом все-таки заставил себя расхохотаться.
— А вы — тонкая штучка! — одобрительно заметил он. — Признаться, недооценил вас… Однако, знаете ли, это самое простое — отделываться от философских вопросов иронией. Женский пол — категория парадоксальная…
— Странный какой-то у нас с вами разговор получается, — сказала я. — Вроде женский день… Я могла бы рассчитывать на снисхождение…
Кавалов сверкнул очками и открыл рот, собираясь изречь что-то веское, но в этот момент его супруга, разговаривавшая по телефону, так ахнула, что всеобщее внимание моментально устремилось в ее сторону.
— Ну что там такое? — с досадой пробормотал Кавалов, отступая от меня на шаг.
Эдита Станиславовна положила трубку и обернулась к гостям. Лицо ее казалось сейчас растерянным и жалким. Обведя всех испуганным взглядом, она пролепетала:
— У Адама опять неприятности! Под утро кто-то ломился в магазин. Разбили стекло в двери. Опять сработала сигнализация, опять приезжала милиция, а сегодня он полдня провел в отделении, полдня искал, кто вставит стекло… теперь у него поднялось давление, он просто никакой… Я сейчас же должна к нему поехать!
— Злоумышленника поймали? — деловито осведомился Бертольдов.
— Ну что вы говорите, Макс? — с упреком отозвалась Эдита Станиславовна. — Когда это у нас кого-нибудь ловили?
Пашков молча слушал, приподняв левую бровь. Лицо его было бесстрастно. Трудно было понять, радует его или огорчает эта новость.
— Адам в своем репертуаре! — провозгласил Кавалов, воздевая руки к небу. Весь город отмечает праздник, и только у него бедлам и форс-мажор! Можно подумать, что мы живем в Чикаго времен «сухого закона». А ты, конечно, сейчас опять будешь страдать и утирать его крокодиловы слезы! Добро бы, от этого толк был! Но ведь ты даже спасибо не дождешься. Между прочим, твой Адам кому-то, видно, здорово насолил, если ему устроили такую веселую жизнь!
— Ну что ты говоришь? — сквозь слезы пробормотала Эдита Станиславовна. — Адам никому не делает зла! За что его третировать?
— Я тебе миллион раз говорил, — назидательно произнес Кавалов. — Доиграется твой братец! Думаешь, никто не знает… — тут он вдруг осекся и невольно оглянулся на меня.
Я сделала вид, что сплю с открытыми глазами. Тем не менее Кавалов не стал развивать свою мысль.
— В общем, дело твое, но мое мнение ты знаешь — бросай этот магазин к чертовой матери! Пусть твой братец один повертится! А моей дочери чтобы там и ноги больше не было, слышишь?!
— Это и моя дочь, между прочим! — обиженно всхлипнула Эдита Станиславовна.
— Тем более! — отрезал Кавалов.
Возникла неловкая пауза. Все как-то сразу почувствовали себя здесь лишними. Даже у Эдиты Станиславовны был вид провинциальной девчонки, заблудившейся на столичном вокзале. Один Пашков как ни в чем не бывало опять что-то жевал.
— Пожалуй, мне пора! — решилась я прервать молчание.
Мое замечание всех расшевелило. Задев крепким бедром стол, поднялся экстремал Макс и громогласно объявил:
— Ну, раз пошла такая пьянка… Как говорится, пора и честь знать! Наше вам за хлеб за соль!
Следом за ним поднялась и Регина, пожалуй, впервые за вечер открывшая рот.
— Правда, мы пойдем! Уже поздно…
— Да вот, я так и знал! — сердито процедил Кавалов. — Уж что-что, а испортить праздник — это твой братец умеет! Ну что ж, не смею никого задерживать! Все равно в этом доме сегодня ждать уже нечего. Как говорится, где стол был яств — там гроб стоит. Приношу свои глубокие соболезнования!
В свои слова он вложил изрядную долю сарказма, направленного в основном против собственной супруги. Однако Эдита Станиславовна, поникшая, расстроенная, вряд ли могла сейчас по достоинству оценить его старания. С трудом вырвавшись из глубокой задумчивости, она вдруг махнула рукой и сказала:
— Ах, я тоже ухожу! Ты как хочешь, а я должна увидеть брата!
— Я не попрусь сейчас в гараж, даже не надейся! — злорадно сообщил Кавалов.
— Ах, я доеду на троллейбусе! — сказала Эдита Станиславовна. — Или возьму такси!
— Могу вас подвезти, — предложила я.
Эдита Станиславовна признательно мне улыбнулась. Это почему-то окончательно взбесило Кавалова. Он трясущимися руками выхватил из кармана пачку сигарет и крикнул:
— Прекрасно! Я поеду! Сяду за руль в нетрезвом виде — ради бога! Ради своего замечательного родственника я готов на любые жертвы! Извольте!
Атмосфера накалялась. Сладкая пара — экстремал и художница — под шумок предпочли улизнуть, наскоро попрощавшись. Хозяйка неожиданно начала беззвучно, но обильно лить слезы. Кавалов, избегая смотреть по сторонам, курил сигарету, часто и лихорадочно затягиваясь.
Я и не заметила, как со мной рядом оказался Пашков. Взяв меня под локоть железной рукою, он негромко сказал мне на ухо:
— Предлагаю покинуть этот дом! Я знаю, что теперь начнется. Полчаса они будут обвинять друг друга в смертных грехах, а следующие полчаса клясться в вечной любви. Зрелище почти невыносимое.
Я решила прислушаться к его словам. Супруги Каваловы, действительно, сосредоточились друг на друге, практически перестав замечать все вокруг. По-моему, они даже не расслышали моего «до свиданья».
Мы с Пашковым выбрались на улицу. Тихий переулок неподалеку от телестудии был освещен мягким светом ночных фонарей. По черному небу плыли разорванные в клочья тучи. Из разрывов выглядывали слабые звезды. У ветра был особенный, весенний запах.
— Я вас провожу! — уверенно заявил Пашков.
— Меня не стоит провожать, — заметила я. — Вы уже слышали — я на машине.
— Тогда проводите вы меня, — нисколько не теряясь, сказал морской волк. — Время позднее, общественный транспорт ходит из рук вон плохо. Пожалейте скитальца.
Он говорил небрежно, беззастенчиво уставившись мне прямо в глаза. Такая уверенность мне не слишком-то понравилась, но я не нашла веского повода отказать. Однако решила держаться с этим морячком посуше.
— Куда вас отвезти? — спросила я, когда мы уселись с машину.
Он посмотрел на меня со странной улыбкой.
— А может быть, продолжим банкет в каком-нибудь уютном месте?
«Началось», — подумала я, а вслух сказала:
— У меня другие планы! Да и сыта я банкетами уже по горло!
— Ну, тогда поехали на Авиамоторную! — без особого сожаления сказал Пашков.
Это было далековато и совсем не по пути, но, как говорится, сама напросилась. Уже когда мы отъехали довольно далеко, Пашков вдруг насмешливо спросил:
— А чего вам, собственно, не понравилось?
— Вы имеете в виду сегодняшний вечер? Пожалуй, он получился слишком интимным. Зря я пришла.
— А как вы вообще попали к Каваловым? — довольно бесцеремонно поинтересовался Пашков.
— Так же, как и вы, наверное. Пригласили.
— Это я понимаю, — хмыкнул Пашков. — Зачем вы это приглашение приняли — вот вопрос. Что у вас общего с Эдитой? Вы — молодая, классная баба — неужели не могли найти компании получше?
— Знаете что — смените-ка тон, любезный! — сказала я холодно. — Иначе дальше пойдете пешком!
— Серьезно? — нагло спросил Пашков. — Я весь напрягся!
Я подкатила к тротуару и нажала на тормоз. Машина встала.
— Прошу! — сказала я.
Мы стояли примерно на середине длиннющего проспекта. Час уже был поздний, и движение здесь почти совсем прекратилось. Тускло отсвечивали редкие фонари. Справа тянулись темные громады каких-то учреждений, слева сквозь голые кроны деревьев желтели окна в жилых домах. Было ветрено и неуютно.
Пашков сидел развалясь, точно у себя дома, и, кажется, не собирался выходить. Неприятный холодок пробежал у меня по спине. Сейчас я была склонна думать, что морской волк еще не до конца порвал со своим прошлым. Или вспомнил его под воздействием винных паров.
— Прошу вас! — повторила я.
— Брось! — вдруг каким-то отвратительным тоном сказал Пашков. — Не лезь в пузырь! Я же вижу, что у тебя проблемы. Давай решать их вместе — это лучший способ!
И с этими словами он вдруг сгреб меня своими стальными лапами, прижал к груди и впился в шею горячими влажными губами. В общем-то, к мужским порывам подобного рода я отношусь снисходительно — что поделаешь, такими мужиков сделал бог, — но этот человек был мне по-настоящему антипатичен. Ощущение было такое, будто меня обнимает горилла.
— Если вы сейчас же меня не отпустите… — проговорила я, задыхаясь.
— Не, не отпущу! — убежденно сказал Пашков. — Я всегда добиваюсь своего — без вариантов! Ты это учти и смирись. Выбора у тебя все равно нет!
Удивительной наглости оказался человек. Но меня не так просто подавить. Теперь я просто решала задачу, как спастись. Это было почти на уровне интуиции. Свободной рукой я пошарила свою сумочку, залезла в нее и нашла длинную булавку. Дальнейшее было совсем нетрудно — я вогнала булавку ему в щеку, чуть пониже скуловой кости — там очень чувствительное место.
Он отпрянул от меня, точно ошпаренный кипятком. Не слушая, чего он там воет, я выскочила из машины и достала из сумочки мобильник. Мигом набрала номер Виктора и успела выкрикнуть, когда он взял трубку:
— Срочно приезжай на проспект Строителей! Я тут влипла!