Пристали мы в том же месте, точно так же припрятали лодку, чтобы она не бросалась в глаза с Волги, но направились теперь не прямо вверх, как в прошлый раз, а пошли вдоль берега в направлении оврага, который преградил нам путь утром.
Не могу сказать, что пробираться сквозь разросшийся терновник было легко и приятно, но мы все же продвигались, хотя и медленно.
Очень, кстати, пригодились нам топоры, которыми приходилось часто расчищать себе дорогу сквозь перепутавшиеся ветки терновника.
Наконец мы оказались на краю того самого оврага. Разглядывая его в прошлый раз сверху, я заметила, что на другой его стороне скала более пологая.
Теперь нужно было перебраться на противоположный склон оврага и начать подниматься вверх.
Однако тут нам встретилось одно неожиданное препятствие.
Устье оврага представляло собой настоящее болото. Почва под ногами колебалась и подрагивала, и я серьезно опасалась, как бы кто из нас не провалился. Это порядком нас задержало бы.
Ощупывая путь длинными кривыми шестами, которые Ромка выломал из сухостоя, мы осторожно, с кочки на кочку, перебрались через устье и вышли на противоположную сторону оврага.
Я скомандовала подъем, и настроение моих приунывших было от трудностей пути спутников заметно повысилось.
Ромка опередил всех нас, и, когда мы с Сергеем Ивановичем поднялись к границе деревьев, у которой начиналась голая скала, он уже сидел на глыбе опоки, поджидая нас.
— Ну как, разведчик, — спросила я его, — поднимемся здесь, как ты думаешь?
Он уверенно кивнул головой.
— Должны подняться, — сказал он. — Не отступать же во второй раз!
Я хмыкнула, но промолчала. Вот оно — мужское упрямство, — ломиться напрямик, когда можно избрать пусть более долгий путь, но верный и безопасный.
— Раз так, — улыбнулась я, — тогда вперед! Не будем терять времени!
Мы взялись за топоры. Оценив эту сторону как более пригодную для подъема, я, надо сказать, не ошиблась — топорами приходилось поначалу работать только для того, чтобы расчищать выветренный слой породы, который мог обрушиться под тяжестью человека.
Скала была высотой всего метров десять, не больше, но для нас и этот подъем оказался сложным. Ее верхняя половина была почти отвесной, отполированной ветром, скользкой, и ухватиться чаще всего было абсолютно не за что.
Найдя небольшую ровную площадку, где с трудом могли стоять трое, я собрала всех вместе, и после небольшого совещания решено было пустить Ромку вперед, чтобы он топором вырубал ступеньки, мы же с Сергеем Ивановичем будем подниматься следом. Добравшись до вершины, Ромка должен был закрепить наверху веревку и бросить ее конец нам.
Сумки с оружием, аппаратурой и прочей ерундой нам с Сергеем Ивановичем сильно мешали.
Я заставила Ромку поклясться нашей с ним дружбой, что он будет очень осторожен, и он полез вверх. Первое время на нас с Кряжимским летели осколки породы, так как Ромка поднимался вверх вертикально, но потом он отклонился немного вправо, следуя за изгибом небольшого карниза на стене, и избавил нас тем самым от осколков и пыли.
Кряжимский взволнованно сопел прямо мне в ухо, потому что стояли мы с ним тесно прижавшись друг к другу, на высоте метров пяти над подножием скалы, и не имели возможности слишком уж свободно шевелиться, опасаясь тут же полететь вниз.
Ромка полз наверх минут сорок.
У меня уже отчаянно затекли ноги, да и Кряжимский, как я заметила, начал покряхтывать и постанывать. В его возрасте такие забавы, как скалолазанье, даются нелегко. Но никто его сюда насильно не тянул, сам рвался. Пусть теперь терпит.
Ромка добрался наконец до гребня скалы и скрылся за ним.
Минут через пять на нас сверху упала веревка, над нами вверху показалась вихрастая Ромкина голова, и он закричал нам вниз:
— Привязал! Лезьте!
— Давайте, Сергей Иванович, — сказала я. — Вы первый.
— Только после тебя, Оля! — попробовал возразить Кряжимский, но я не собиралась долго обсуждать с ним этот вопрос.
— Наверх! Быстро! — рявкнула я на него и даже чуть не свалилась вниз от своего слишком экспрессивного крика, но я терпеть не могу, когда мне начинают противоречить вместо того, чтобы четко и быстро выполнять то, что я приказываю.
Сергей Иванович ухватился за веревку, попробовал ее на прочность и, ставя ноги на выдолбленные Ромкой ступеньки, пополз наверх.
Одной стоять на карнизе оказалось значительно легче. Я только старалась не смотреть вниз, потому что сразу начинала немного кружиться голова и хотелось шагнуть вперед, прямо в раскрывающееся передо мной пустое пространство. Поэтому я так старательно задирала голову, наблюдая за медленно движущимся вверх Кряжимским, что у меня даже шея начала побаливать.
Но вот и Кряжимский добрался до верха, и веревка вновь вернулась ко мне.
Я привязала к ней сумки, свою и Кряжимского, которую он мне оставил, и они быстро исчезли наверху.
Я поднималась уже налегке и поразилась, как удобно и легко это делать, когда обе руки твои ничем не заняты, за спиной нет тянущего вниз груза, под ногами удобные выбоины в камне, а в руках надежная веревка. Просто одно удовольствие.
Поднявшись, я увидела, что мы находимся на сравнительно ровной площадке неправильной формы и довольно большой по размерам.
Она повторяла форму острова. У меня сложилось такое впечатление, что когда-то эта скала была значительно выше и имела остроконечную форму. А потом почему-то ее верхушка откололась, оставив такое вот ровненькое место. Не знаю, могло ли так быть на самом деле, в геологии у меня познаний нет абсолютно никаких, но это было мое чисто субъективное мнение.
Впрочем, площадка была не такая уж и ровная.
Метрах в двадцати к северной оконечности острова виднелось нагромождение больших и маленьких глыб, которые создавали впечатление искусственного сооружения. Но, подойдя ближе и внимательно все рассмотрев, мы убедились, что нагромождение глыб носит естественный характер, случайно образовав нечто похожее на хижину.
— Так это и есть та самая хижина, что изображена на картине! — воскликнул Сергей Иванович. — Конечно! Кому бы пришло в голову строить дом на этой голой скале?
— Судя по всему, нам следует искать пещеру, — сказала я. — Давайте разделимся и разойдемся в разные стороны, чтобы ускорить поиски.
Мы разбрелись и принялись осматривать странное природное сооружение, издали напоминавшее хижину.
Сколько я ни заглядывала в расщелины между глыбами, нигде ничего похожего на пещеру не было.
Но зато, бросив случайный взгляд на правый берег, я увидела три небольших горы, расположенных точно так же, как это было изображено на картине.
Правый берег был обрывистый и высокий, а левый — наоборот, низменный, луговой, болотистый. Левый берег просматривался очень далеко. Но три холма на правом — это был четкий ориентир.
Последние сомнения в том, что мы отыскали место, обозначенное на картине, меня покинули. Но при этом возникли вопросы, которые я тут же поспешила задать Кряжимскому.
— Сергей Иванович! — крикнула я. — Идите скорее сюда!
— Нашла? Оля? — тут же откликнулся он. — Пещеру нашла?
— Нет, пещеру не нашла, — ответила я. — Другое. Смотрите…
Я показала на три возвышенности на правом гористом берегу Волги.
— Эти горки были изображены на картине, верно? — спросила я Кряжимского.
— Ну да, конечно, эти! — воскликнул он. — Какие же еще? Неужели ты до сих пор сомневаешься?
— Нет, не сомневаюсь, — сказала я. — Только покажите мне, пожалуйста, где находится тот самый обрыв, на котором сидит человек на картине? Ведь сидит, вспомните, он на левом берегу?
— Без сомнения, на левом! — уверенно сказал Кряжимский и вдруг остановился и задумчиво уставился на низкий берег за волжским рукавом. — Но позвольте, на левом берегу нет никаких обрывов!
— Могло это быть некоторым художественным преувеличением со стороны автора? — спросила я.
— Это могло быть всем, чем угодно! — ответил он раздраженно. — Я только сомневаюсь теперь: если на левом берегу нет обрыва, то на острове может не оказаться пещеры. Но тогда — что же за план был изображен на картине?
— Я думаю, — сказала я, — если мы ничего не найдем на этой скале, то самое разумное решение — вернуться как можно скорее домой. Вы слышите, Сергей Иванович, не в дольскую гостиницу, а…
— Вот она, пещера! — раздался Ромкин голос, и мы с Сергеем Ивановичем, обгоняя друг друга, бросились к нему. — Нашел!
Чуть дальше к северу, за каменной «хижиной» мы увидели ровное, словно расчищенное от глыб место. На нем росли какие-то диковинные цветы, которые склоняли свои соцветия почти до земли и будто прижимались к грязно-серому камню опоки.
Они образовывали почти ровный круг, окаймленный тоже невесть откуда взявшимся на верхушке скалы бурьяном. В самом центре круга сидел Ромка и махал нам рукой.
— Вот она, здесь! — воскликнул он, когда мы приблизились. — Ее среди цветов и не заметить! Я чуть ногу не сломал — попал ногой прямо в эту дыру. Лаз достаточно широкий, человек свободно проходит.
— Ну вот и она! — вожделенно сказал Сергей Иванович. — Кто первый?
— Пойдем вместе! — сказала я. — Разве важно, кто первый?
— Не знаю, — признался Кряжимский, — но остаток моих дней согревала бы мысль о том, что я первым увидел сокровища Степана Разина.
— В таком случае, вы первым и идите, — сказала я. — Я надеюсь, что в моей жизни найдется что-нибудь еще, чтобы согреть мою старость.
Пока мы забирались на скалу, осматривались и искали вход в пещеру, над Волгой сгустились сумерки. Ясно было, что до утра нам спуститься не удастся. Я не настолько безрассудна, чтобы спускаться в темноте со скалы, на которую мы при дневном свете забрались с трудом.
А поскольку в пещере в любом случае — темно, рассудила я, нет никакого смысла откладывать ее обследование до утра, все равно придется пользоваться фонариками. Так ради чего же терять время? Не так уж мы и устали, чтобы устраиваться на отдых перед входом в пещеру, в которой, вполне вероятно, хранятся сокровища.
Небо над луговым берегом Волги уже совсем потемнело, и далеко у горизонта время от времени вспыхивали зарницы. Обстановка на голой верхушке скалы, несмотря на все наше возбуждение удачной находкой Ромки, складывалась, прямо скажем, жутковатая.
— Если уж верить народным преданиям, — сказала я, пытаясь разрядить гнетущее настроение, которое наваливалось на нас вместе со сгущающейся с каждой минутой темнотой, — то следовало бы дождаться полночи. А потом разыскать среди этих цветов папоротник. Откуда вы знаете, Сергей Иванович, может быть, этот клад заговорен?
Я тут же поняла, что моя попытка пошутить не совсем удачна. Кряжимский посмотрел на меня и сказал вполне серьезно:
— Заговаривали в старину обычно кровью.
— Как это? — спросил Ромка.
— Убивали кого-нибудь на том месте, где клад зарывали, — ответил Кряжимский мрачно. — И найти заговоренный таким образом клад можно было якобы только пролив на том же самом месте безвинную кровь.
— Ну да! — сказала я, чувствуя, что совсем некстати упоминание этих подробностей кладоискательства. — А верный путь к кладу могла указать только Баба Яга, которая превращалась то в кошку, то в большую черную собаку! Прекратите, Сергей Иванович! Или делом будем заниматься, или сказки друг другу рассказывать!
— Ладно, ладно! — тут же согласился Кряжимский. — Веселого и впрямь мало в этих народных преданиях. Полночи ждать, конечно, не будем, да и без невинной крови, я думаю, обойдемся… Ну, так я полез. Давайте веревку.
Он привязал веревку к поясу и сказал:
— Первый раз лезу в пещеру, не приходилось в них бывать. Но читал я о них много. И помню кое-какие рекомендации. Нужно связаться одной веревкой и оставлять на стенах метки, по которым мы сможем найти обратный путь, если, конечно, пещера окажется большой. Судя по лабиринту, изображенному на карте, так оно и есть. И еще — будьте готовы встретить змей и летучих мышей… Ну все, я пошел.
При упоминании о змеях и летучих мышах меня, честно говоря, передернуло, терпеть не могу ни тех ни других, но не отступать же теперь из-за этого.
Кряжимский спустил ноги в пещерный лаз и скрылся в нем. Веревка понемногу разматывалась, а мы с Ромкой следили, как она уползает в темноту, в которой быстро исчез свет его фонаря. Примерно через минуту до нас донесся его приглушенный крик:
— Спускайтесь, здесь есть ступени.
Мы с Ромкой решили не привязываться друг к другу, плохо представляя, как же в ином случае не запутаться в веревке. Я пошла второй, Ромка — следом за мной.
Пещерный ход представлял собой извилистое колено, преодолеть которое можно было только по одному, с трудом протискиваясь между стенами почти в горизонтальном положении. Зато потом стены хода сразу расширялись, и под ногами в свете фонаря я увидела грубые, но, несомненно, выдолбленные в камне человеком ступени.
Кряжимский ждал нас внизу, на небольшой площадке, от которой вел ход еще ниже.
В пещере совсем не холодно, несмотря на опасения Кряжимского, и сухо.
Я заметила, что чувство тревоги, которое овладело мной на верхушке скалы, куда-то исчезло и остался только сдержанный азарт исследователя. Даже встреча с летучими мышами не казалась мне теперь столь ужасной. Ну, подумаешь, мыши! Не пауки же, в конце концов! Вот пауков я боялась с самого раннего детства.
— Ну что вы там застряли, Сергей Иванович? — спросила я.
Голос в пещере звучал глухо. Пещерный коридор, где мы стояли, имел ощутимый уклон, градусов примерно в сорок пять, и заканчивался темным отверстием, у которого стоял Сергей Иванович и светил в него фонарем.
— Убей меня бог, Оля, — сказал он. — Я подозреваю, что там кто-то есть. Что-то мне жутковато.
— А мне все время кажется, — сказал Ромка, — что позади меня перебегает что-то с места на место. Мохнатое такое, и вот-вот лапой до меня дотронется!
Странно, на моих спутников спуск в пещеру подействовал совершенно противоположным образом, чем на меня. Их тревожное состояние, как я поняла, усилилось.
— Ты, Ромка, наверное, пауков в детстве очень боялся, — сказала я, внутренне содрогнувшись от детского воспоминания. — Вот они тебе и мерещатся.
Я подошла к Кряжимскому и отстранила его от отверстия, ведущего в следующий коридор пещеры.
— А вы, Сергей Иванович, слишком впечатлительны, — сказала я. — Вам вредно много читать о кровожадных разбойниках вроде Степана Разина. Пустите-ка, я пойду теперь первой.
Я протиснулась в узкое отверстие и почувствовала, что ступени, которые я нащупала ногами, ведут по-прежнему вниз. Посветив фонарем, я увидела длинный ход, спускающийся глубоко вниз. До его конца свет фонаря не достигал, там чернела непроглядная тьма.
Вздохнув, я порадовалась, что нет пока ни обещанных Сергеем Ивановичем летучих мышей, ни другой неприятной пещерной живности, и начала осторожно спускаться. Я не оглядывалась, но слышала, что мои спутники последовали за мной.
Спуск был долгим и однообразным. По пути я рассматривала стены коридора, по которому мы спускались, и мне показалось, что он представляет собой огромную трещину в скале.
Меня волновало только одно — куда он меня приведет? А если это просто тупик, и мы сейчас спустимся на дно этой расщелины, постоим там, повздыхаем и вернемся обратно? Можно, конечно, утешать себя мыслью о том, что это небольшое путешествие — лучший отдых от утомительной газетной работы. Но ощущение близкой разгадки волнующей кровь тайны, а кроме того — неподдельный интерес к спрятанным в семнадцатом веке ценностям, не давал этой мысли укрепиться в моей голове и настаивал, требовал верить в успех нашего кладоискательского предприятия. Я хотела найти клад и, признаюсь, была бы жестоко разочарована, если бы этого не случилось.
Несколько успокаивала меня мысль о том, что ступени, по которым мы спускались, выдолблены в камне рукою человека, значит, здесь кто-то побывал до нас. А раз так, то не может эта расщелина оканчиваться тупиком.
Поэтому я даже не удивилась, когда спуск стал заметно положе и ход вывел нас в конце концов в небольшой зал, стены которого были выложены уже какой-то другой породой. После недолгого раздумья я решила, что это известняк, но не потому, что знала, как он выглядит, а просто мне попадались где-то упоминания об известняковых пещерах.
Зал был небольшой, но в нем можно было стоять во весь рост, не касаясь головой потолка, сплошь покрытого капельками воды. Влажность здесь чувствовалась довольно сильно. Даже воздух в пещере был какой-то густой и вязкий.
Я не знала, на какую глубину мы спустились, но, судя по тому, сколько времени продолжался спуск, мы находились где-то на глубине ста метров от верхушки скалы, то есть практически на уровне реки, а то и ниже, высоту самой скалы я не прикидывала, а сейчас мне было уже сложно сориентироваться.
Я спросила, что по этому поводу думают Кряжимский с Ромкой, и мы вывели среднюю оценку глубины, на которой мы находимся. Ромка насчитал восемьдесят метров, Сергей Иванович — сто двадцать. Поэтому решили придерживаться мнения, что мы на глубине ста метров.
Из зала, в который мы попали, вели две галереи, расходящиеся под углом друг к другу и имеющие небольшой уклон. Нужно было решить, по какой из галерей двигаться дальше. Мы извлекли на свет фонаря картину и принялись ее рассматривать.
— Вот же, вот этот зал, в самой южной части плана, — горячился Сергей Иванович. — Вот видите, от него отходят два хода, один ведет на восток и скоро заканчивается тупиком. Это можно понять, так как на левом берегу почва болотистая, и вряд ли пещера продолжается в ту сторону. А вот западный ход. Он гораздо длиннее и извилистее, чем восточный.
— И нам, конечно, придется идти по нему, — согласилась я. — Только вот я не знаю пока, зачем мы по нему пойдем. Ведь на плане не обозначено место, где спрятан клад. А у хода есть боковые коридоры, в которых легко можно запутаться.
— Смотрите сюда, — ткнул Кряжимский пальцем в план. — Видите, этот ход упирается в конце концов в большой зал, в центре плана. Я думаю, что в этом зале и следует искать то, ради чего мы сюда спустились. По крайней мере, если бы мне нужно было спрятать что-то очень ценное в этой пещере, я бы выбрал именно этот центральный зал.
— Ну, хорошо, — сказала я, — идем по западному ходу, но мы не должны забывать, что нам придется возвращаться домой по тому же самому пути. Нам и в самом деле нужно теперь оставлять метки на стенах, по которым мы сможем найти обратную дорогу.
Кряжимский полез в свою сумку и вытащил из нее пачку свечей. Он зажег одну из них спичкой и поднес к стене из светлого известняка. Коптящая свеча оставила на стене хорошо заметную в свете фонаря вертикальную черную черту.
— Вот и отлично, — сказал Кряжимский. — Так и будем оставлять метки. А заодно можно и батарейки в фонаре экономить. Давайте-ка посмотрим, как выглядит эта пещера при свете свечи.
Мы погасили фонари. Кряжимский держал свечу в руке, но ее света было явно недостаточно, чтобы осветить стены того небольшого зальчика, в котором мы стояли. Сергей Иванович укрепил свечу в камне и зажег от нее еще две — каждому из нас по одной.
Стало заметно светлее, только свет от свечей был каким-то призрачным и дрожащим. При таком освещении гораздо легче верилось, что здесь, в этой пещере, могут быть спрятаны сокровища.
Ромка тем временем продолжал изучать план пещеры, наклонившись, чтобы поймать трепещущий свет от свечи, которую держал в руке Кряжимский, он не заметил, как край картины коснулся пламени свечи, укрепленной на камне.
— Ромка! Осторожнее! — крикнула я. — Ты же ее спалишь!
Ромка отдернул картину от свечки и принялся рассматривать, не повреждена ли она пламенем.
— Смотрите! — вдруг воскликнул он. — Откуда на ней взялись эти буквы?
Он показывал нам тот угол картины, где на белом фоне была нарисована какая-то закорючка. Теперь рядом с ней отчетливо различалась часть какого-то малопонятного текста.
— Так-так-так-так! — затараторил Сергей Иванович. — Вот оно! Наконец-то! Я просто уверен, что в этой надписи на картине и содержится настоящий ключ к тому месту, где спрятан клад.
— Но откуда они взялись? — продолжал удивляться Ромка. — Здесь же раньше их не было. Я это очень хорошо помню. Мы рассматривали ее при дневном свете и ничего не увидели. А тут, при свечке…
— Вот именно — при свечке, молодой человек! — воскликнул Кряжимский. — Вы же сунули этот край картины прямо в пламя свечи! Это самая простая тайнопись, которая в древности была очень широко распространена. Прежде всего нужно как следует прогреть весь этот угол.
Он взял у Ромки картину и начал водить правым верхним углом над пламенем свечи. На наших глазах все четче проявлялись буквы и знаки знакомого начертания, среди них были и русские, но в осмысленные слова они не складывались.
— Видите, заметный красный оттенок чернил, которыми сделана надпись? — спросил нас Сергей Иванович. — Это известный старинный рецепт тайнописи. Я могу ошибиться, но кажется, что красный цвет дает какое-то из соединений кобальта, если растворить его в нашатырном спирте. Надпись тут же бледнеет, но она появится вновь, если бумагу или пергамент, на котором выполнена надпись, нагреть. Я думаю, что нам стоит тут же перерисовать эту надпись, иначе она через некоторое время пропадет. А я не уверен, что у нас хватит времени ее расшифровать.
— Вы думаете, что текст зашифрован? — спросила я. — А не слишком? Это был бы уже третий уровень защиты, выражаясь современным языком, — картина, симпатические чернила, теперь — шифровка!
— Оленька! — воскликнул Кряжимский. — Это только подтверждает мою оценку стоимости клада. Согласись, что чем дороже то, что спрятано, тем выше должен быть уровень защиты, как ты выражаешься.
Сергей Иванович старательно перерисовал надпись в блокнот, а я, кроме того, и сфотографировала ее. Вспышка на мгновение ослепила нас, высветив в мельчайших подробностях неровные стены пещеры, покрытые капельками влаги, наши осунувшиеся лица с горящими от возбуждения глазами, черные дыры двух галерей, ведущих из зала.
Только сейчас, увидев наши лица при свете вспышки, я посмотрела на часы. Они показывали уже второй час ночи, и я сразу же почувствовала, как я устала. Наверное, не меньше меня устали и мои спутники, просто им тоже было не до того, чтобы замечать это. Их мыслями владел клад, к которому мы подобрались так близко. Странно, но чем глубже, так сказать, увязала я в этой кладоискательской истории, тем меньше сомнений в реальности существования клада у меня оставалось.
— Вот что! — скомандовала я своему отряду. — Пора немного отдохнуть. Тем более, что сейчас у нас есть над чем подумать: рассмотрим надпись и попытаемся ее разгадать.
Возражать никто не стал. Мы расселись на камнях, которые были влажными, но, к моему удивлению, не холодными, и решили немного перекусить.
Мои спутники моментально проглотили по банке консервов и тут же склонили головы над листком из блокнота, на который Кряжимский скопировал надпись. Я взяла в руки саму картину и тоже принялась рассматривать.
Надпись представляла собой три строчки самых разнообразных знаков, разбитых на отдельные слова. То, что мы приняли за непонятный значок на белом фоне, оказалось заглавной буквой этой надписи. Она была больше других раз в пять, и все остальные строки начинались уже от нее. Впрочем, строк было всего три.
Я насчитала в них сто семьдесят семь знаков. Многие из них повторялись по нескольку раз. Я видела перед собой слова, но не видела в этих словах абсолютно никакого смысла.
Признаюсь честно, я смотрела на эти буковки в растерянности, не представляя, что можно в них понять. Должен быть какой-то ключ к шифру, но если он неизвестен, как же расшифровать надпись? Я с надеждой посмотрела на Ромку и Кряжимского. Они что-то оба бормотали и крутили листок то так, то этак. Я вздохнула, видно, и у них дела с расшифровкой шли неважно.
— Пора идти дальше, — сказала я. — Раз уж мы решили дойти до того большого зала в центре пещеры, нужно дойти. А надпись оставим пока нерасшифрованной. В конце концов, время у нас еще есть.
Я вновь посмотрела на картину. Надпись на ней побледнела и почти пропала. Я отдала картину Ромке, и он засунул ее в сумку, которую я дала ему нести.
Мы двинулись по галерее, делая через каждые двадцать шагов знаки копотью на стене. У меня было некоторое беспокойство по поводу часто встречающихся боковых ходов, но Сергей Иванович каждый раз связывался с планом на картине и уверенно указывал, по какому из коридоров нам нужно идти.
Из-за того что нам приходилось ставить на стенах метки, мы двигались медленно, и уже через час я почувствовала, что долго мы без отдыха не выдержим. Ромка все чаще спотыкался, Сергей Иванович начал кряхтеть, что было явным признаком усталости, а я очень больно стукнулась пальцем правой ноги о попавшийся под ноги камень и теперь хромала.
Хотели мы этого или нет, нужно было остановиться и отдохнуть как следует, хоть немного поспать. Я стала присматриваться к коридорам в поисках подходящего места.
Наконец на глаза мне попалась довольно просторная ниша в стене, которую на мгновение осветила моя свеча, и я тут же приказала отряду остановиться. Пол ниши был слегка приподнят, а стены оказались, правда, слегка влажными, но не настолько, чтобы вода висела на них каплями. Они сложены были не из известняка, а из какой-то пористой породы, сплошь состоящей из очень маленьких плотно спрессованных между собой ракушек.
Мы укрепили свечи перед входом в нишу, еще раз перекусили без всякого аппетита и расположились спать. Мы решили не оставлять никого на вахте или охране, поскольку не видели в этом никакого смысла. В пещере стояла полная тишина, и лишь иногда до слуха доносился звук упавшей на камень или в лужицу капли воды. Мы явно были в пещере одни.
Свечи мы не тушили, оставив их догорать перед нишей. Мы улеглись прямо на камне, положив под головы сумки.
Пламя свечей, поколебавшись немного, теперь ровно поднималось вверх. И это успокаивало меня лучше любого часового.
Нигде не шелохнется воздух в пещере, значит никого рядом с нами нет. Свечи освещали розоватым светом стены коридора; все постепенно расплывалось, и вот уже у меня перед глазами в каком-то розовом тумане плавали необычайно красивые цветы.
Среди них яркой звездочкой выделялась одна светящаяся точка, словно парящая над цветами. Потом она закружилась над ними и полетела куда-то очень быстро. «Это папоротник! — подумала я. — Он укажет место, где зарыт клад!»
Я помчалась за звездочкой по коридорам пещеры, задевая за стены и спотыкаясь. Откуда-то появились кусты терновника, которые мне пришлось раздвигать на бегу руками, а они цеплялись за одежду и больно царапали мне руки. Звездочка неожиданно влетела в большой зал, стены его поднимались высоко вверх, а потолка я рассмотреть не могла, он терялся во мраке, царившем там.
Кусты куда-то пропали, звездочка вдруг опустилась в центр зала, и я вздрогнула, увидев, что она мерцает прямо на лежащем на полу мертвеце. Лицо его было синего цвета, глаза закрыты, руки вытянуты вдоль туловища, как у мертвых, изображенных на картине. Мертвец внушал мне ужас.
Чем дольше я на него смотрела, тем больше мне казалось, что он только притворяется мертвым, что он сейчас встанет и после этого произойдет нечто ужасное. Что именно — я даже представить себе не могла.
Все вокруг: стены пещеры, каменистый пол и я сама, стало огненно-красного цвета, только мертвец оставался синим.
Стены пещеры вдруг задрожали, покрылись трещинами, по которым пробегали молнии. Я все ближе подходила к мертвецу, не в силах противиться непреодолимо влекущей меня к нему силе. Вот я уже в двух шагах от него! Вот я делаю еще один…
Все вокруг дрожит и колеблется от огня. Или это я сама дрожу — я уже не могу понять. Мертвец открывает глаза, в которых нет зрачков, и хватает меня за руку.
Я кричу…
— Оля! Оля! — донесся до меня сквозь весь этот ужас голос Сергея Ивановича. — Оля! Проснись! Черт, куда делся мой фонарик? Да перестань же ты, наконец, кричать! Оля! Ну, что это такое, в самом деле!
Я открыла глаза и ничего не увидела, кроме ярких огненных пятен, проплывающих передо мной в полной темноте. Сергей Иванович, стоя или сидя где-то рядом со мной, тряс меня за руку и повторял:
— Проснись, Оля! Нельзя же так кричать! Оля! Замолчи, я тебя прошу!
Тут только до меня дошло, что продолжаю кричать, и я закрыла рот. Наступила тишина, потом послышалось сопение Сергея Ивановича и его голос.
— Где же мой фонарь? — бормотал он. — Рома! Проснись! Ты мой фонарь не видел? Рома!
Я нашарила рукой свой фонарик, лежащий у меня под боком, и, включив его, посветила на Сергея Ивановича. Он вздохнул и перестал бормотать.
— Не слепи меня, — сказал он. — Я думаю, пора вставать, раз уж мы с тобой проснулись. Пора Ромку разбудить и отправляться дальше…
Он покрутил головой и добавил:
— Ну, милочка, тебе и сны снятся! Слышала бы ты, как ты кричала. Просто ужас какой-то! Словно тебя мертвецы в могилу тянули.
Я вздрогнула.
— Угадали, Сергей Иванович! — сказала я севшим от крика голосом. — Именно — мертвецы, вернее — один мертвец. Но теперь мне очень не хочется идти в этот самый центральный зал, который обозначен на плане. Именно там в моем сне этот мертвец меня и ждал. — Ну, это все ерунда! — уверенно заявил Сергей Иванович. — Всего лишь непереработанные сознанием дневные ассоциации. Слишком много мы вчера о мертвецах говорили… Но пора идти, хватит сны обсуждать! Ромка! А ну-ка вставай, лежебока!
Я уже тоже стала сердиться на Ромку. Сколько можно спать, в самом деле. Я подняла фонарь и осветила им всю нашу нишу.
Фонарь выпал у меня из руки.
Ромки с нами не было.