Когда я пришла домой, то чувствовала себя бесконечно уставшей. Мама смотрела «Игры патриотов» по телевизору, а я сидела в углу и созерцала пространство.

Все-таки – что же там такое произошло? Теперь история Маши Тумановской приобретала совершенно иные очертания – да и Машин облик тоже. Я пыталась мысленно воссоздать ее образ – и он получался не такой, как раньше. Теперь Машины спокойные глаза стали растерянными, как у ребенка, потерявшегося в темном лесу и ожидающего помощи. Да и вся она из уверенной в себе, счастливой, веселой женщины превратилась в человека, запертого в замкнутом пространстве и при этом страдающего клаустрофобией.

Кто был ее загадочный и такой нетривиальный любовник?

То, что она поддалась пороку, меня не удивляло – это как болезнь. Пока ее не замечаешь, она вроде бы и не особенно мешает тебе жить, но стоит организму подать болевой сигнал, как ты теряешься, тебя побеждает страх. Болезнь вступает в свои права с готовностью тирана.

Порок – та же самая болезнь. Сражаться с ним могут только очень сильные личности. А Маша, судя по тому, что я о ней узнала, таковой не была.

– Сашка, что это с тобой? – не выдержала мама. – Ты сегодня молчаливая и загадочная, как египетская пирамида! Сложности, да?

– Увы, ма. Сложности – постоянные мои спутницы. Но, как сказала бы моя новая знакомая, у меня такая карма.

– Дурацкое слово, – поморщилась мама. – Вспомни анекдот о «Титанике».

– Напомни.

– Тонет «Титаник». Оставшиеся в живых плавают на льдинах и слушают какого-то гуру, который объясняет им, что у них такая карма – погибнуть в ледяной воде. С неба спускается Ангел. «Я пришел вам помочь», – говорит он. А ему отвечают: «У нас такая карма, не надо нас спасать!»

– Ужасно весело, – кисло сказала я. – Ты его сама придумала?

– Ну, может быть. Просто слово «карма» рождает в человеке полное нежелание выбраться из невыносимых жизненных обстоятельств. Нет, они кричат, что надо изменить карму, но… Эта их чертова карма всего лишь победная песня бессилия!

Победная песня бессилия?

Я оживилась.

– Слушай, мамочка, а ведь ты только что ответила мне на вопрос – именно так! Именно бессилие заставило ее связаться с негодяем! И подвигнула ее на это, как мне кажется, именно наша «гильотинщица»!

– Выражайся все-таки доступнее для моего понимания, – поморщилась мама. – А то ты иногда начинаешь лепить совершенно непонятные фразы, и тогда у меня возникает подозрение, что кто-то из нас глуповат!

Я рассказала ей и про Машу Тумановскую, и про маленькую Александру, про странную «гильотинщицу» Олю Аббасову, про загадочного любителя садистского секса, который так был дорог Машиному сердцу… И про Игоря.

– Прямо какой-то Фрейд, – покачала головой мама. – Сочинение для психиатра. Если все обстоит именно так, как ты мне только что рассказала, тебе не кажется, что эта твоя Маша просто мечтала, чтобы ее убили?

* * *

Вот это у меня мама!

– То есть как?

– Предположим, она больше не могла воспринимать себя полноценной личностью, а сил к сопротивлению у нее не было. Ее засасывало все глубже и глубже. Саша, это же все из области литературы! Глубокие переживания и полное бессилие! Человек стоит и смотрит, как его душа распадается, а поделать с этим ничего не может! И тогда он кончает с собой…

– Не проходит. Она же не сама себя ударила по голове!

– Ты не дала мне договорить. Он может покончить с собой, а может поступить и по-другому… Сделав того человека, который убил ее душу, убийцей ее тела! Он всю жизнь будет обречен нести на себе Каинову печать.

– Мама, ты наделяешь преступника своими чертами! Это ты мучилась бы всю жизнь, послужив причиной чьей-то смерти, а в большинстве своем убийства совершаются спокойно, и убивший при этом даже малейших терзаний души не испытывает! Ты общалась с убийцами?

– Не доводилось, к счастью!

– А мне – доводилось… И то, что я узнала, повергло меня в шок. У них начисто отсутствует чувствительность, ма! Они смотрят на меня и не могут понять, о чем я их спрашиваю! Они не испытывают никаких чувств, кроме одного – этот человек мне мешает. В принципе, самое страшное в человеческой жизни – рождение вот такого существа.

– Не все же они такие!

– Да почти все, – отмахнулась я. – Среди убийц нет хороших людей и быть не может! Они могут быть несчастными, могут быть по-своему обаятельными, в них могут просыпаться человеческие чувства, но в целом – это монстры! Особенно, когда убийство совершается так, как Машино! Потому что перед тобой беззащитное существо, которое не может сопротивляться!

– И все-таки, мне кажется, этот человек сейчас переживает адовы муки, – задумчиво произнесла мама. – Хотя бы потому, что, как бы странно ни выглядели их отношения, он ее любил.

– Ага, ну конечно! Любимых убивают все, и так далее! – иронично хмыкнула я.

– А если бы ее убил все-таки Игорь? – тихо спросила мама.

Я уже приготовилась ей ответить, что Игорь этого не делал, но осеклась.

Да, возможно, к Игорю у меня было бы совершенно другое отношение. И неизвестно еще, какое отношение у меня будет к тому, кто это сделал, когда его лицо обретет черты.

– Ну, вот видишь… Поэтому есть такая хорошая заповедь – не судите. Да не судимы будете.

Телефон зазвонил, мама сняла трубку и протянула ее мне:

– Тебя. Ванцов. И слава богу – я хоть фильм досмотрю…

* * *

Я забрала телефон на кухню и теперь в тишине, не нарушаемой выстрелами ирландских террористов, спросила:

– Лешка? Что-то случилось?

– Да нет. Тебе Лариков передал мою просьбу?

– Да, – сказала я. – Завтра попробую.

– Завтра? – удивленно и немного, как мне показалось, огорченно протянул Ванцов.

– А что?

– Завтра я хотел, чтобы ты пообщалась с Воронцовым. Попыталась разговорить его. Сможешь подойти к десяти утра?

– Конечно, – согласилась я. – Правда, не могу тебе никак обещать, что у меня что-нибудь получится.

– Попробуй, – сказал Лешка. – Вдруг и выйдет. А то я уже устал. Понимаешь, Сашка, мне его уже ударить охота. Сидит и смотрит в окно. Ты ему вопрос – он молчит. Не выдержал, заорал – вам что, наплевать на собственных детей?!

– И что он?

– А ничего. Посмотрел на меня, усмехнулся и продолжил созерцание голубей на соседней крыше.

– А что говорит ваш психолог?

– Господи, Сашка! Ты видела нашу кобылицу степную? Она теперь у нас на карме помешанная.

– На чем? – переспросила я, не веря собственным ушам.

– На кар-ме, – повторил Ванцов. – Какая-то хрень из репертуара некоего Лазарева. Не читала?

– Я такое не читаю, – ответила я. – Я все больше стихи читаю. Сам знаешь.

– И слава богу! А то у меня последнее время такое ощущение, что у всех крыша съезжает. Хоть ты останешься нормальной.

У меня тоже создалось ощущение, что все помешались на карме.

– Кстати, я пообщалась тут с Аббасовой, – вспомнила я.

– Ну и как? Она напичкала тебя бесценными сведениями?

– Ага, – рассмеялась я. – Как раз о карме. И эгильоте.

– Очень полезно для здоровья, – насмешливо сообщил Ванцов. – И для следствия.

– Это как посмотреть, – ответила я. – Если учесть, что в последнее время, как говорят девочки из Центра помощи, Тумановская была весьма обременена мыслями о карме, то для следствия эти сведения не так уж бесполезны. Кстати, сделаешь мне доброе дело?

– Какое?

– Дашь посмотреть протоколы допросов Саввина и Багдасарова?

– Не имею права.

– Послушайте, Ванцов, бросьте трепаться! Если уж на то пошло, ты и меня не должен допускать к допросу подозреваемого, а тем не менее…

– Ладно, хитрюга, я подумаю. Слушай, кстати, ты рыжая, потому что хитрая, или наоборот – хитрая, потому что рыжая?

– А ты? – холодно парировала я.

Он расхохотался.

– Ладно, до завтра, – сказала я и повесила трубку.

Что ж, завтра так завтра.

Я не очень-то верила, что Воронцов начнет изливать передо мной душу, мгновенно расслабившись под магическим воздействием моего очарования. Но – это был шанс. И я должна попытаться.

Если он заговорит, возможно, мои дальнейшие усилия будут не нужны, и все будет хорошо.

* * *

Я налила себе чай, добавив туда несколько листочков мяты, чтобы заснуть сегодня. После таких дней, как этот, я подолгу не засыпала, а ведь завтрашний день вряд ли окажется легче!

На кухне было тихо, спокойно, лишь изредка из комнаты, где стоял телевизор, доносились выстрелы. Ирландская революционная армия воевала с Харрисоном Фордом. Харрисон Форд воевал с ИРА. Все нормально. Как сказала бы Оля Аббасова, у каждого своя карма…

Фу. Опять эта карма. Наверное, это какой-то особенный вид психического расстройства – заразный.

Откуда-то за кармой следом выплыли Багдасаров и Саввин. И я застыла с чашкой в руке. Потом я ее и вовсе опустила на стол и пододвинула к себе телефон. Мысль, которая, выражаясь высоким «штилем», молнией озарила мое сознание, была такой простой, что только это объясняло, как же она раньше не посетила меня. Конечно, конечно – как можно-с! Такая примитивная, такая простенькая – и такую сложную, такую умную меня!

Ванцов был еще на месте, по счастливому стечению обстоятельств. Правда, меня это удивило.

– Слушай, – спросила я. – Ты что там, ночевать собираешься, на работе?

– Мы ж не частники, – парировал он. – Мы люди подневольные…

– Ладно, – отмахнулась я. – Я еще тоже не помышляю о сне, нечего прикалываться!

– Что за мысль тебя посетила? Почему ты решила мне позвонить в глухую и беспросветную ночь?

– Мне нужно встретиться с Саввиным и Багдасаровым.

На другом конце провода воцарилось молчание. Было слышно, как Лешка судорожно вздохнул.

– Та-а-ак… – протянул он. – А маленькая девочка знает, кто они такие?

– Да знает, – подтвердила я. – Один сутенер, другой бандит с мировым именем. Но мне-то это неинтересно! Мне надо на них посмотреть. И задать им один вопрос.

– Какой?

– Я же не тебе его задавать собираюсь!

– Может, сначала ты все-таки его на мне отрепетируешь? – осторожно сказал Лешка. – Или на своем Ларикове. Ты знаешь, у меня есть слабое подозрение, что с нами разговаривать проще… И безопасней!

– Насчет опасности – ты будешь рядом со мной, – заявила я. – А насчет вопроса – пожалуйста! Только не падай со стула, ладно?

– Постараюсь, – с сомнением в голосе ответил Лешка. – Учитывая твою способность опрокидывать людей со стульев вопросами, обещать этого я тебе никак не могу!

– В каких отношениях ты был с Марией Тумановской? – спросила я.

Он долго молчал и потом честно сказал:

– Ни в каких. Я ее вообще плохо знал. Скажем так – она была мне симпатична. А почему тебе это пришло в голову?

– Потому что, моя радость, Маша Тумановская была убита своим странноватым любовником. И сейчас у меня родилось подозрение, что этим самым любовником может оказаться кто-то из нашей парочки. Или Саввин, или Багдасаров! Все ведь началось после того, как она столкнулась с ними, не так ли?

– Да с таким же успехом им может оказаться и твой драгоценный Берман, – рассмеялся Ванцов. – Почему ты его отметаешь?

– Оставь в покое бедного старика! – рассвирепела я. – На него и так возвели кучу поклепов…

– Ну, это твое личное к нему отношение!

– Он приличный человек, Ванцов! И я не знаю, почему вдруг Маше пришло в голову обвинять его в таких мерзких деяниях!

– Вот завтра и выясни.

– Вот и выясню, – пообещала я. – Только помни – за это ты обещал мне Багдасарова и Саввина.

– Принесу их головы на блюде прямо в ваш офис, – ответил он. – Теперь все, начальник? Можно пойти по кроватям?

– Иди, – милостиво разрешила я. – Спокойной ночи!

– А кстати, почему ты думаешь, что они тебе так запросто ответят?

– Не думаю. Просто есть надежда вытянуть из них хоть немного правды по крупицам.

– Что ж, давай попробуем. Но учти – вряд ли эти личности приятны в общении!

– Я и не думаю, – ответила я честно. – Даже склонна считать их довольно мерзкими и скользкими. Но куда ты от этого денешься? Если надо, – значит, надо!

Он помолчал и сказал потом:

– Иногда ты меня удивляешь. Откуда в тебе, такой юной филологине, столько от сыскаря? Может, тебе все-таки перейти к нам?

– Кем? – рассмеялась я. – Переводчиком, что ли? И к тому же, прости уж меня, но у вас мало платят!

* * *

Ночь была совсем неспокойная.

Сначала я долго не могла заснуть. На улице поднялся ветер, который завывал, как голодный волк. Я ворочалась с боку на бок, пытаясь расслабиться, но ничего у меня не выходило.

За окном – вой ветра. Идиотская музыка по приемнику, потому что по неизвестным причинам отключили «Серебряный дождь», и теперь на меня безжалостно обрушилась попса. Выключишь приемник – слушай вой ветра, включишь приемник – извольте откушать какую-нибудь новую «шедевру» Кати, или Фени, или Алладины, или еще кого-то там невнятного. И не знаешь, что лучше.

Просто какая-то «ночь Кровавой Луны»!

Выход я нашла. Порылась в шкафчике с кассетами и вставила одну в магнитофон.

Включив кассету с «Блекморс найт», я облегченно вздохнула. Теперь я могла спокойно отдаться музыке, не слышать зловещих завываний весенней ночи и отплывать вдаль – туда, где нет ни извращенцев с садистскими наклонностями, ни убийц, которым глубоко наплевать, что они делают…

Я засыпала.

И, слава богу, засыпала без снов, потому что все они наверняка оказались бы в такую ночь кошмарами.

Уж, это точно, честное слово!