– Впрочем, все люди противоречивы… Кстати, Марии это касается в полной мере. Она была крайне противоречивой натурой. Иногда я совершенно не могла понять, чего она хочет от жизни. И кто она на самом деле – ангел? Или демон? Порой она была похожа на святую Терезу, а иногда в ней просыпался… Ох, как бы это выразить? Не дьявол, нет. Скорее маленький испорченный ребенок, который ужасно хочет натворить побольше мелких пакостей, и прежде всего – самому себе. Вы, кстати, в курсе, что она в последнее время вдруг сдружилась со своей более чем странной соседкой?

– Да, – кивнула я.

– Сейчас я вам кое-что покажу, чтобы вы поняли, как я отношусь к этой дружбе.

Она поднялась и подошла к журнальному столику в углу, где лежала кипа газет. Порывшись в них, она сказала:

– Ага, вот она…

Положив передо мной газету объявлений, она ткнула своим наманикюренным пальчиком в одно из объявлений.

– Видите?

Я всмотрелась в маленькие белые буквы на черном фоне и прочла:

«Православная целительница Ольга. Привороты, снятие кармы, исправление жизненного пути. Эгильот».

– А что такое эгильот? – поинтересовалась я. – Похоже на «гильотину». Голову, что ли, отрубают?

– Понятия не имею, что это такое, – пожала плечами Аня. – Кажется, какой-то магический приворот.

– А какого черта тогда она прикинулась православной? – поинтересовалась я.

– Это уж вы у нее спросите, – устало отмахнулась Аня. – Тут таких, видите, сколько? Целая страница, и одна физиономия безумнее другой. Поэтому мне как-то странно было, что наша Мария вдруг начала дружить с одной из «паноптикума». Тем более что я-то эту дамочку уже встречала на своем жизненном пути, и мне показалось, что из нее плещет какая-то смурная гадость… Но вы детектив, и я не имею права влиять на вашу объективность. Думаю, вы с ней сами должны встретиться. Она же единственный свидетель?

– Говорят, – согласилась я. – На слепую и глухую бабульку трудно рассчитывать?

– Так вот, когда мы с Машей познакомились, она была очень славная. Ясная какая-то и очень добрая. Работа у нас тут не из легких, – сами понимаете, плюс еще и постоянные угрозы… Нам угрожают все, кому не лень. Иногда у меня вообще создается ощущение, что мы просто располагаем к угрозам. Маша держалась стойко. Буду честной – иногда мне хотелось отсюда уйти. Когда один папаша, у которого наш адвокат пытался отсудить родительские права, встретил меня вечером и поставил несколько хороших синяков, я чуть не ушла с работы. А Маша совершенно спокойно сказала: ну, вот, Анька, теперь у нас точно есть возможность добиться желаемого результата! То есть она ничего страшного не видела в том, что ей угрожали. Что ее гораздо чаще, чем меня, встречали в темном подъезде. Что однажды ей пришлось одной держать оборону этого вот здания. Кстати, она всегда выигрывала, представляете? Только с Берманом ей это не удалось. И с этими двумя – Саввиным и Багдасаровым…

Она снова потянулась к сигарете и, закурив, посмотрела в окно, где яркое синее солнце пыталось доказать нам, что в этой жизни нет места никакому мраку.

Нет места, например, «эгильотам» госпожи Аббасовой. И нет места топору, обрушившемуся на Машину светлую голову.

И «боли, которой не видел свет», которая плывет из глаз Игоря Воронцова.

Но солнце, увы, ошибалось. Все это было – и оставлять это так я не хотела.

* * *

– Знаете, как странно все получилось? Сначала мы как бы пребывали в эйфории – вот, смотрите, мы победили! Мы построили этот дом, мы выстояли перед криками и воплями – «проклятые феминистки!». Нашими противницами зачастую оказывались сами женщины – парадокс заключался в том, что даже те, которые к нам обращались за помощью, нередко потом забирали свои заявления, потому что это для них нормально! Это мы с Машкой были ненормальными, а муж… «Бьет, – значит, любит». «Насилует? Что вы, нет! Просто так получилось – я и сама не знаю, зачем к вам прибежала ночью, в изодранном платье, босая, с синяками!» Дети… Это самое страшное. Наша жизнь превращалась в какое-то безумное сражение с ветряными мельницами, но мы держались. Может быть, по этой причине нам и удалось одержать первую победу.

– По делу Саввина?

– Именно, – улыбнулась Аня. – Саввин был первой ласточкой в череде наших побед. Эти две девицы… Представляете, обе совсем молоденькие. Обе – представительницы той профессии, где привыкаешь к унижению. И обе заявились к нам с горящими от гнева глазами. Не потому, что их ужасно избили, нет – как они нам объяснили, к «этой срани им не привыкать, но эти козлы унизили их достоинство». Представляете, две такие вот воительницы? Они дали все показания, несмотря на то, что тут же автоматически лишались работы. Мы выиграли дело, и обе девочки остались у нас. Что им было еще делать?

– Они у вас работают?

– Да.

– А я с ними могу поговорить?

– Конечно. Если вы считаете это необходимым…

– Наверное, да. Я пока ничего не знаю о роли господина Саввина…

– Ни Лиля, ни Люда его не видят.

– И попыток отомстить девочкам не было?

– Почему? Были, естественно. И неоднократно. Но потом это прекратилось. И вот уже год девочки живут спокойно. Если, конечно, жизнь в наших стенах можно назвать спокойной…

– Маши не было с ними в те моменты, когда на них совершались нападения?

– Нет, – покачала она головой. – У нас неплохая охрана. Обычно наше вмешательство не требуется. Да и девочки сами уже давно прошли курс тренировок по самообороне.

– У вас и это есть? – удивилась я.

– Конечно, – слегка улыбнулась она. – У нас очень хороший тренер. Я вас потом познакомлю. Думаю, вам понравится наша Бася. Она, конечно, грубоватая барышня, но вполне симпатичная. Так на чем мы остановились? Ах да. На первых победах, с которых, как это ни странно, начались и поражения. Потому что Маша начала меняться, и далеко не в лучшую сторону…

* * *

Конечно, существует поговорка – о мертвых либо ничего, либо только хорошее. Я и сама придерживаюсь такого мнения, но если это не касается расследования.

И я могла понять, почему по прелестному Аниному лицу сейчас пробежала тень, а лоб прорезала уродливая морщина.

– Я не знаю, имею ли право это говорить… – призналась она наконец. – Может быть, это только мое субъективное мнение?

– Давайте попробуем, – сказала я. – Если мы не будем нарушать некоторых табу, нам вовеки не добраться до истины. Вам ведь этого хочется?

– О да, – выдохнула она. – Мне очень этого хочется!

– Тогда давайте говорить все. Маша вас поймет.

– Мы были с ней в последнее время если не в ссоре, то в весьма прохладных отношениях, – тихо сказала Аня. – Может быть, поэтому Маше и понадобилась новая подруга, которую она нашла в лице этой жуткой Оли? Ведь должен же быть рядом кто-то, кому можно доверить свои самые сокровенные секреты! А я не хотела с ней разговаривать, она стала для меня персоной нон грата! Ну, ладно… Я начинаю горячиться, а горячность – плохой советчик…

– Из-за чего вы поругались?

– Я бы не называла это так. Просто Маша вдруг превратилась в Нарцисса, потерявшего невинность. Как я когда-то очень давно прочитала в одной книжке». Нарцисс плакал, глядя на свое отражение». – «О чем ты плачешь?» – спросил его друг. «Я плачу потому, что мое лицо изменилось». – «Ты постарел?». – «Нет. Я потерял невинность. Я так долго смотрел на себя в воде, что лишился своей невинности». Так вот, лицо Маши тоже изменилось, и она плакала глубоко в душе, пытаясь вернуться, но у нее не хватало сил. Невинность ведь уже была потеряна ею раз и навсегда.

– Постойте, – попросила я, боясь поверить своим ушам. – Вы хотите сказать, что она что-то сделала плохое?

– Очень плохое, – кивнула в знак согласия Аня. – Она фактически предала нас всех. И в первую очередь саму себя…

– Что же она сделала?

– Хорошо, я расскажу вам и это. Ради Игоря! Ему ведь это может помочь, правда?

– Я не знаю, что вы мне расскажете, но будем надеяться…

– Она изменила ему, – хрипло сказала Аня. – Вот видите, вы удивлены. Вы расстроены! Я молчала, прекрасно понимая, что это может стать причиной для еще более глубоких подозрений! Как же – Игорь, выступающий отныне в роли обманутого мужа, просто первый кандидат в убийцы! Но он не стал бы ее убивать. Он скорее убил бы…

Она опять замолчала.

– Кто был ее любовник?

– Не знаю, – покачала она головой. – Честное слово, я не знаю этого.

– Как же вы поняли, что у Маши кто-то есть?

– Маленькие детали, – махнула она рукой. – Загадочная улыбка. Просьба соврать мужу, что она будет у подруги, то есть у меня. Или у Баси. В общем, лабиринты лжи и счастливо-виноватое лицо. Она была счастлива и несчастна – именно так ощущает себя женщина в тот момент, когда она изменяет. Но дело даже не в этом. Конечно, мы были ошарашены. Ведь тут все очень любят Игоря. Дело в том, что однажды Бася видела Машу в тот момент, когда она переодевалась. Ее тело… Она была вся в синяках, понимаете? И не просто в синяках, а в таких, которые чаще бывают от извращенного секса.

– Как это? – честно не поняла я.

– Господи, я и забыла, что вы еще совсем юная! Есть такая вещь, называется «садомазохизм», понимаете?

Я кивнула.

– Тот, кто заменил в ее сердце Игоря, явно был садистом, – тихо сказала Аня. – И Маша нам ничего не говорила. Это она-то – женщина, защищающая других от насилия! Тем самым она как бы становилась его проповедницей, проводницей в жизнь… И это было страшно.

Видите ли, – продолжала она после некоторой паузы. – У нас тут свой мир. Своя философия. Насилие для нас неприемлемо. И то, что произошло с Машей, было как гром среди ясного неба. Хуже всего стало после того, когда я решила с ней поговорить… Если до этого у меня еще сохранялись какие-то глупые иллюзии насчет Маши, то после разговора они растаяли. Как дым. Фьюить – и нету моей умной и храброй подруги!

Она горько рассмеялась.

– Вообще ужасно весело, не правда ли? Ты до хрипа уверяешь какую-нибудь совсем темную тетку с окраины, что, если ее бьют, это совсем не означает любовь, а наоборот, что она непременно должна справиться с этим, потому что наше рабство лежит в глубине души, наша кретинская покорность взращена этим обществом, где мужчине позволено все, а женщине… О, женщине тоже, но только в одном случае – если эта женщина куртизанка для богатых!

И вот в это время моя умненькая Маша, оказывается, живет в точно таком же «темном лесу» и вполне этим довольна! Более того, ради «неизвестного садиста» она решает оставить своего нормального мужа! У вас это в голове укладывается? Меня всю трясло. И я не выдержала. Я пошла ва-банк. То есть попыталась откровенно поговорить с ней. Только ничего у меня хорошего не вышло… Ни-че-го.

* * *

– Наша беседа напоминала странную игру в какие-то попытки забраться в тайные уголки ее сознания, с моей стороны, а с Машиной стороны – попытки убежать. Сначала мы обе с этим успешно справлялись. Я вела свою партию, пытаясь раскрутить ее на откровенность, она пряталась за милой, ни к чему не обязывающей улыбкой. Наконец я не выдержала первая. «Маша, что с тобой происходит? Тебе плохо?» Она вытаращилась на меня, а потом вдруг начала смеяться. Честно говоря, мне даже на одну минуту стало страшно от этакого смеха. Я испугалась, что у нее сейчас случится истерика. Но она успокоилась и сказала: «А тебе не кажется, что ты пытаешься применить ко мне свои филистерские понятия о жизни? У меня своя дорога, своя индивидуальность… Я все равно не имею возможности жить так, как мне того хочется, вынужденная подчиниться обывательским законам. Поэтому, если можно, оставьте меня все в покое. Скоро я стану прежней, но сейчас мне хочется испытать кое-что на себе. Потому что, ты же знаешь, я люблю ставить опыты!»

После этого она вышла из комнаты. Какое-то время мы не разговаривали – ничего, кроме вежливых улыбок и приветствий, как будто не было десяти лет нашей дружбы… Я встречалась и с Игорем, потому что однажды мне пришла в голову мысль – а не он ли это делает? Но одного взгляда на него было достаточно, чтобы все понять. Он выглядел бесконечно уставшим и грустным. Мне даже стало стыдно, что я так про него подумала. А потом произошло вот что.

Она снова достала сигарету из пачки, по-моему, уже шестую подряд. Ее пальцы нервно вздрагивали.

– Наша последняя встреча с Машей. Она сидела на окне и курила. Я уже хотела пройти мимо – последнее время я избегала ее. Но она вдруг вытянула руку – вот так, преграждая мне путь. Я остановилась. Она продолжала курить и смотреть в окно. Я ждала. Наконец она сказала, не поворачиваясь: «Что бы со мной ни случилось, не спеши меня обвинять. Просто у меня такая карма, понимаешь?» Я подумала по своей наивности, что она хочет поговорить со мной наконец-то откровенно и села напротив нее. «Машка, – сказала я. – Что с тобой происходит? Ну, расскажи ты мне, может быть, мы что-то придумаем». – «Да ничего, – пожала она плечами. – В том-то и дело, что и в этом нет смысла. Все бессмысленно»… У нее было в тот момент такое печальное лицо, что как раз тогда я и вспомнила про Нарцисса. Как будто она устала жить. И плакала, потому что утратила невинность и свет…

Аня набрала в легкие побольше воздуха, как перед прыжком в воду, и выпалила:

– Я думаю вот что. У Маши были какие-то тайны, и эти тайны ее убили. Понимаете?

– Да, я понимаю, – согласилась я. – Но почему вы не рассказали всего этого Ванцову?

– Из-за Игоря, – просто ответила она. – Подумайте сами, что подумал бы этот Ванцов, расскажи я ему про синяки, про странные Машины слова… Он обязательно связал бы все с Игорем. А я хочу, чтобы он оказался на свободе. Он не виновен.

Несмотря на то, что Аня обогатила меня целой кучей новых сведений, я все еще чувствовала себя «ежиком в тумане». Полученные сведения, еще не усвоенные моим сознанием, образовывали в голове такой винегрет, что моя бедная головушка разболелась.

– Можно ли мне поговорить с вашей Басей? – спросила я.

– Конечно, – кивнула она. – Я сейчас выясню, на месте ли она, и мы к ней подойдем. Хотя, кажется, она знает ничуть не больше меня…

Аня встала и вышла из кабинета, оставив меня одну.

Я достала сигарету, и мои мысли начали приходить в порядок – хотя до идеального было еще очень далеко, но все-таки…

Сейчас мне казалось, что я уже ближе к разгадке. Если откинуть месть, как мотив, и вычеркнуть из списка имевших алиби, в истинность которого я не верила, Саввина и Багдасарова, то остается неведомый садист любовник.

Наличие последнего в Машиной жизни меня просто ошарашило. Нет, конечно же, я прекрасно знала, что существуют извращенцы, и даже очень интеллигентные люди иногда подвержены самым неожиданным страстям! Но Маша?!

Было отчего прийти в полное недоумение. Или я чего-то не успела понять в этой идиотской жизни? Или, как любит говорить Пенс: «Сексуальная революция в нашей стране дошла до абсурда»?

Но Маша…

Я привыкла уже к созданному образу чистой и смелой женщины, «далекой звезды» Игоря Воронцова, и принять новый образ – женщины с несколько извращенными наклонностями – мне было очень тяжело.

Дверь стукнула, вошла Аня.

– Саша, – позвала она меня. – Бася нас ждет. Пойдем?