Пока я неслась по улице, мое воображение угодливо рисовало мне страшные картины. Например, совсем запуганная письмами и угрозами милейшая Танюша Борисова в психиатрической лечебнице. Несчастный Андрей Никитич рыдает, так как помочь ей он ничем не может. Состояние Татьяны ужасающее, она не выходит из депрессии и запоев и в конце концов кончает с собой, как Роми Шнайдер.
Следующая картина была еще кошмарнее — моя златокудрая красавица с револьвером в руках стреляет в темную тень, потом оказывается, что этот человек был невиновен, и ее сажают в тюрьму.
Дальше и говорить не хочется, потому что в следующем кадре Танечка просто лежала с перерезанным горлом, а над ее трупом выплясывал человек в одеянии палача.
В общем, я находилась в состоянии агрессивности, направленной на себя саму, так как все это поджидало Татьяну Борисову, как мне казалось, исключительно по моей вине. Если Татьяне хотелось выбрать самого недальновидного и непроницательного сыщика, то она это успешно сделала. Вот она я, прямо перед вами. Если раньше меня утешала иллюзия того, что раз уж я не родилась восхитительной красавицей, так умненькая, теперь жестокая судьба отняла у меня и это слабое утешение.
В автобус я влезла с нахальством, ранее мне не свойственным, растолкав таких же несчастных пассажиров, как и я сама, из чего можно было сделать вывод, что хамство вызвано чувством глубокой неудовлетворенности собственной персоной. Утешив себя тем, что я, похоже, обнаружила корни окружающей невоспитанности — оказывается, люди хамят просто потому, что у них острый комплекс неполноценности, — я немного успокоилась. «Что ж, — трагично вздохнула я, — придется мне податься в философы. Денег, правда, у меня совсем не будет, потому что философы даром никому никогда нужны не были». В автобусе было ужасно душно, а из кабины водителя раздавался очередной шлягер.
За окном яркое солнце успело смениться пасмурностью, и начал даже накрапывать дождик.
А я, естественно, не взяла зонт.
Впрочем, я опять отвлекаюсь на разные ненужные мелочи. Если уж я твердо решила заняться «чистой» наукой, нечего думать о такой ерунде, как промокшая одежда.
Автобус подкатил к моей остановке. Я с тем же хамским усердием протолкалась к выходу и, сунув водителю четыре рубля, выпрыгнула из этой маленькой «газовой камеры» на свободу.
Быстро пробежав оставшийся до Ларчика квартал, я взлетела по лестнице, открыла дверь и застыла.
Они сидели друг напротив друга, распивали кофе и весело щебетали. Ларчик и Татьяна. Как будто ничего не произошло. И это в то время, как я нарисовала уже себе столько картин, окончательно отравив свое и без того омерзительное путешествие в автобусе? Это из-за этих двух людей, которым на все совершенно наплевать, я опустилась до безнравственного расталкивания локтями своих соотечественников?
— Привет, — сказала я, смотря на эту парочку крайне неодобрительно. — Так что там у вас произошло?
* * *
Они развернулись ко мне и уставились на меня с таким видом, будто я вовсе не я, а Призрак оперы. Или, скажем, они увидели меня первый раз в своей жизни.
— А почему ты так странно на нас смотришь? — наконец поинтересовался более смелый Ларчик.
— А как я должна смотреть? — грозно сдвинула я брови. — Зачем тогда было так меня пугать? Вы тут, судя по всему, живы, здоровы и даже веселы. Я бы сказала, что не похожи вы на людей, перенесших нервное потрясение!
— Зато ты почему-то очень похожа, — заметил Лариков.
— Конечно, — легко согласилась я. — А ты думаешь, что, пока я мчалась сюда, как выпущенная на волю ракета, моя фантазия не рисовала мне ужасных картин?
— Так и обвиняй собственную фантазию, — начал обижаться Ларчик.
— Погодите, — попросила Танечка, мгновенно почуяв, что мы уже на грани большой схватки. — Сейчас мы все тебе расскажем, Сашенька. Просто мы уже все обсудили, и нам в голову пришла одна мысль. Но сначала мы ей все расскажем, да, Андрей?
Она одарила его такой улыбкой, что он моментально начал плавиться, как мороженое под солнцем. «Надо будет научиться у нее так же улыбаться, — подумала я. — Конечно, у меня не такие великолепные зубы, но тоже ничего».
— Дело в том, что потрясение я действительно перенесла, — сказала наша обаятельная клиентка. — И еще какое…
Она задумалась на мгновение и продолжала:
— Сегодня утром я решила забежать перед работой домой. Сначала я надеялась там вас застать, но меня ожидал неприятный сюрприз. Когда я подошла к двери, она оказалась открытой! Я подумала сначала, что вы просто забыли ее закрыть. Поэтому я вошла и тихо позвала вас. Никто мне не ответил, и я испугалась. Было ощущение, что за мной следят. Что я не одна, и помимо меня в квартире либо есть, либо был человек, мне ужасно неприятный. Чисто случайно я опустила глаза вниз и увидела…
Она замолчала, прикрыв глаза. Ее тонкие пальчики теперь подрагивали.
— Что вы увидели? — мягко спросила я.
— Пятна, — сказала она с гримасой отвращения. — Отвратительные, бурые пятна… По всему полу! Я была готова закричать, спрятаться, выбежать, но внутренний голос сказал мне: «Татьяна! От тебя добиваются именно этого! Что бы тебе ни показывали, постарайся держать себя в руках!» Поэтому я взяла себя в руки и, набрав в легкие побольше воздуха, шагнула в собственную квартиру, как на дно океана. Здесь тоже были эти гадкие пятна — ими был украшен не только пол, но и вся мебель! А на стене висела моя фотография, вся утыканная ножами! Представляешь себе мое состояние? Конечно, я примчалась сюда в полной истерике, меня всю трясло, как в лихорадке, но Андрей Петрович меня успокоил, как маленькую, и вот теперь мы кое-что придумали. Если твой сегодняшний план ничего не даст, Андрей предлагает запасной вариант.
— Ты там был? — спросила я Ларчика.
— Конечно, — кивнул он.
— И там совсем нет отпечатков, — безнадежно проговорила я. — Ни рук, ни ног. Он парил под потолком и ни к чему не прикоснулся!
— Конечно, — развел руками мой босс. — Ты самый догадливый ребенок на свете.
— Просто какой-то неуловимый мститель, — я уселась на стул и уставилась на экран компьютера. — И как все-таки его вычислить — ума не приложу! Кстати, как мой босс тебя успокоил?
— Он рассказал мне, как вы ночью повязали бедного романтика Витьку, — рассмеялась Татьяна. — Это же надо — засунуть мне в почтовый ящик розу! Какие люди разные — один сует анонимки, другой — розы… Не жизнь, а сплошные приключения!
Она так смеялась, будто ее и не пытались напугать. Будто это совсем не ее терроризировали жуткими обещаниями скорой расправы…
Я и то больше ее нервничаю, честное слово! А она — как ни в чем не бывало сидит и хохочет над каким-то кретином, который засунул ей в почтовый ящик цветок! Или у нее не все в порядке с рассудком?
Нет, право, я уже готова подумать, что эта странная красавица сама себе пишет эти письма! Иначе как еще можно объяснить ее хладнокровие?
* * *
К Андрею Никитичу я попала ровно через час. Он уже ждал меня в просторном холле, окутанный восхитительными ароматами, несущимися из небольших кабинетов, в которых колдовали визажисты.
— Добрый день, Сашенька, — галантно склонился он к моей руке. — Рад видеть вас. Вы сегодня выглядите очень усталой — что с вами?
— Да так, — ответила я. — Не спали почти всю ночь…
В это время из парикмахерской выплыла тетка угрожающих размеров. На голове у нее было некое странное сооружение, напоминающее фрегат с парусами. Она двигалась явно ослепленная своей красотой, поэтому мы с Никитичем чуть не попали под ее огромные «колеса любви».
Сначала она попробовала возмутиться, но, узнав Андрея Никитича, тут же расплылась в улыбке и пробасила:
— Ах, простите, миленький! Я чуть было вас не толкнула!
Одарив его страстным взором, она двинулась дальше, все так же бережно неся на голове фрегат. Я застыла с открытым ртом, провожая ее полностью обезоруженная.
— Андрей Никитич, — пробормотала я. — Мне тоже такую штуку на голове соорудят? Может, я лучше пойду? Не так уж это и необходимо…
Он рассмеялся:
— Да нет же, Сашенька! Я хочу вам показать, как вы можете выглядеть! Вам самой-то неинтересно?
— С такой вот фитюлиной на башке? — спросила я. — Боюсь, я не смогу этого оценить. Не спорю, может быть, я и прохожу с этакой тяжестью минут десять, но потом у меня точно шея сломается!
— Са-ша! — сурово проговорил он. — Никто на вас никакие фитюлины напяливать не станет! Эта дама у нас с некоторыми причудами, поэтому ее парикмахер и старается! А за вашим обликом проследит Любаша. Девочка она умненькая, так что, я думаю, вам понравится конечный результат! Пошли!
Он почти силой втащил меня в небольшой, уютный кабинет, где за столиком сидела девушка. Девушка была очень скромная — скорее уж похожая на выпускницу педагогического училища, чем на имиджмейкера. Она подняла на нас голубые, как небо, глаза и улыбнулась.
— Здравствуй, Любочка! — сказал Андрей Никитич. — Привел вам свою протеже. Сотворите из нее то, чего она заслуживает по вашему мнению.
Я стояла, как полная идиотка, чувствуя себя примерно так же, как грешники на аутодафе. Но Любочка приветливо посмотрела на меня и сказала:
— Да она и так очень хорошенькая!
— Вот и сохраните ее прелесть, только постарайтесь сделать на этой самой прелести более сильный акцент! Мне надо сегодня представить девицу ко двору, так что сами понимаете…
— Понимаю, — вздохнула Любочка. — Хотите испортить этой малышке жизнь?
— Совсем не хочу, — искренне сказал Андрей Никитич. — Просто нужно ее научить относиться к себе справедливо.
— Ладно, постараюсь, — пообещала Люба. — Кстати, поздравляю вас. Наконец-то, Андрей Никитич! Мы уже не верили, что это когда-нибудь случится!
— Спасибо, — засмущался Андрей Никитич. — И надеюсь видеть вас сегодня в числе гостей…
— Вот этого обещать не могу, — развела она руками. — Сами знаете, мне Гришку не с кем оставить.
— Очень жаль.
Он выглядел искренне огорченным.
— Ну, девочки, я вас оставляю на некоторое время… Приду за сей девицей часам к пяти. Успеете сделать из нее само совершенство?
— Конечно, — кивнула Люба, и по ее вспыхнувшим глазам я поняла, что я попала в руки художницы, которая уже продумала все тонкости моего будущего облика.
* * *
Как это выносят другие женщины, ума не приложу!
Все эти кошмарные паровые ванночки, это дергание за волосы!
Через час я уже напоминала самой себе человека, только что побывавшего в пыточной камере. Оставалось теперь самое страшное — маникюрный кабинет.
Мне уже было все равно, даже когда мои руки запулили в горячую воду с мыльным раствором.
Беглый взгляд в зеркало заставил меня застонать. Никаких особенных сдвигов я не заметила. Разве что моя физиономия стала почему-то ярко-красной, как будто я целые сутки проторчала в парилке. На голове же у меня торчал омерзительный пластиковый чепец, делающий меня как две капли воды похожей на сумасшедшую старуху-процентщицу. Но, как ни странно, Любаша никаких признаков беспокойства не проявляла, напротив — смотрела на меня с видимым удовлетворением.
Я даже заподозрила ее в том, что они тут сговорились специально, и «желаемый результат» означал не усовершенствование моей внешности, а совсем наоборот — ее полное обезображивание.
— Какой лак будем наносить? — деловито осведомилась маникюрша Марина.
Я подумала, что раз уж меня тут так мучили, то хоть лак я выберу сама, поярче, и потянулась за сиреневым, который сразу мне понравился.
Но Любочка, разбив все мои надежды выглядеть «женщиной-вамп», помотала головой и сказала:
— Бледно-розовый.
— Что? — воскликнула я. — Так чего ради я терпела все мучения? У меня и так ногти бледно-розовые!
Обе мои мучительницы рассмеялись.
— Ну давай ей хоть цветочки нарисуем, — предложила маникюрша Марина.
— Ага, — усмехнулась Люба. — И татуаж на лбу. А потом нас выгонят за порчу имущества Андрея Никитича…
— Я вовсе не его имущество, — попробовала сопротивляться я.
— Почти, — загадочно усмехнулась Марина. — Все наши модельки — его имущество. Как женщины, так и…
Она осеклась под грозным взглядом Любы.
— Ладно, мученица. Разве тебе не рассказывали, что настоящая красота требует жертв и усилий?
Она отпустила мои исстрадавшиеся руки и удовлетворенно проговорила:
— Посмотри, какие у тебя теперь мягкие ручки, дурочка… С такими красивыми ноготками, как у тебя, я бы маникюр целыми днями делала. Дал же господь красоту такой безалаберной девчонке!
«Почему они все время, как заведенные, бормочут про мою красоту? — подумала я. — Или боятся гнева своего Никитича?»
— Все, почти свободна, — объявила Марина. — Можешь забирать ее на дальнейшие муки. А у меня сейчас грустные минуты — ко мне придет Грязнер, а это трагедия!
— Грязнер? — переспросила я, делая вид, что вовеки не слыхала этого прозвища. — Ну и фамилия…
— Это, дитя мое, не фамилия. Это прозвище, полностью отражающее его внутреннюю сущность, — вздохнула Марина.
— Надо же, так окрестить человека! — продолжала я в тайной надежде выудить у нее побольше об этом Грязнере. — Прямо кошмар какой-то! Кто его так?
Марина подняла глаза и посмотрела на Любу. Люба немного поспешно отвела взгляд в сторону и сделала вид, что ее что-то чрезвычайно заинтересовало на стене. Марина наморщила лоб и долго думала.
— Не помню, — честно призналась она наконец. — Но окрестили метко.
Наша доверительная беседа, к несчастью, была внезапно прервана.
На пороге возник довольно неприятный тип, похожий на растолстевшего ангела, и воскликнул:
— Мариночка, ласточка моя! Я не опоздал?
По этой фразе я без труда определила, что передо мной тот самый широко разрекламированный Грязнер — собственной персоной!
* * *
Окинув меня быстрым взглядом, Грязнер прошествовал прямо к столику и привычным жестом сунул руки в подготовленную ванночку.
У меня даже мороз по коже продрал, и быстренько начался приступ комплекса неполноценности. «Вот, Александра Сергеевна, — мрачно сказала я себе, — полюбуйтесь — для этого самого Грязнера, заметьте, мужского пола, маникюр — дело привычное, а вы тут истерику закатили!»
— Привет, деточки, кстати, Любашенька, что там за блажь нашла на Никитича?
Он говорил растянуто, медленно, почти без пауз, не выделяя слов и не делая никаких перерывов между фразами.
— Можете ли себе представить, он пригласил меня на эту свою помолвку, спрашивается, зачем?
Кажется, его еще и не интересовали ответы. Он довольно пристально всматривался в собственное отражение, которое явно вызывало у него полное одобрение. На его губах сияла самодовольная улыбка, которая ему совершенно не шла.
— И вообще я не знаю, надо ли идти, но Славик решил пойти, а я же не могу отказать Славику…
«Славик — это, наверное, Подл, — догадалась я. — Интересно, как зовут Грязнера?»
— А эта минога Таня… Ох, девочки, девочки, она же просто изящный сервант, зачем она ему?
Люба потащила меня к выходу.
Я попыталась сопротивляться — начиналось самое интересное, но она была неумолима.
— Пойдем, — прошептала она. — У нас совсем мало времени…
— Люба, так мне идти? Как ты считаешь? — томно вопросил Грязнер.
— Иди, конечно, Виталик, — буркнула Люба. — Ты прости, мне пора.
И она наконец вытолкнула меня из маникюрной в холл, где, прислонившись к стене, вытерла со лба капельки пота:
— Уф! Не обращай на этого придурка внимания, он обожает поливать всех грязью. Поэтому ему и дали такую кличку.
— Похож, — проговорила я. — А кто у вас такой остроумный? Не помнишь?
Она пожала плечами:
— Нет. Ладно, дитя, пошли наносить последний штрих. Это уже мой заключительный и решающий «бой» за твою красоту.
Я вздохнула. Если кто и устал от этих «боев», так это я. По крайней мере мне так казалось.
Любаша сняла с меня дурацкий чепчик и, внимательно осмотрев состояние моих волос, удовлетворенно хмыкнула. Потом она повертела их, наклоняя в разные стороны мою голову, и решительно взяла в руки массажную щетку.
— Теперь держись, маленькая, — сказала она. — Твои мучения начинаются…
— Что? — горько вскричала я. — Я-то думала, что самое страшное уже позади.
— Нет, — ответила моя мучительница. — Последний этап самый трудный. До этого ты находилась в руках узких специалистов, но теперь…
Она усмехнулась:
— Теперь ты в руках специалиста широкого профиля…
* * *
Все дальнейшее время я провела в размышлениях о главной христианской добродетели — смирении. Я чувствовала себя чем-то вроде первохристианской мученицы в злых лапах озверевших язычников.
Я даже потеряла уже надежду на то, что все это безобразие кончится. Я почти не верила, что выйду из этого ужасного салона живой и невредимой. Мою голову постоянно мотали во все стороны, безжалостно дергая меня за мои непослушные волосы.
Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я попыталась сосредоточиться на проблеме Танечки Борисовой и закрыла глаза.
Наверное, Любочка решила, что глаза я закрыла от ужаса и нечеловеческих страданий, потому что она немедленно попыталась меня успокоить.
— Чуть-чуть осталось, — заверила она меня. — Зато потом ты себя не узнаешь. Ты так изменишься, что не только ты — никто тебя не узнает!
— Ну зачем же? — пробормотала я, все еще не открывая глаз. — Мне не надо так радикально менять свою внешность. Интерпол меня пока еще не разыскивает. Последнее ограбление женевского банка мне удалось совершить без осложнений… Так что, может быть, не нужно так напрягаться с изменениями моего облика, делая их столь глобальными?
Любочка промолчала. А меня больше всего интересовала Татьяна и ее ближайшее окружение.
— Люб, а Таня Борисова тоже с тобой работает? — поинтересовалась я.
Ручки Любы, до этого порхающие, как две бабочки, остановились. Я открыла глаза и к собственному удивлению увидела ее странный, очень недобрый взгляд. Она вдруг сразу перестала быть симпатичной и милой, как по мановению злой волшебной палочки превратившись в ведьму с сузившимися глазами. Потом она взяла себя в руки и улыбнулась — привычной улыбкой, которая раньше так мне нравилась.
— Нет. Я не работаю с Татьяной Дмитриевной.
Из всех слов она выделила «я», делая на нем ударение, как бы подчеркнув все свое негативное отношение к Татьяне.
Не составляло труда догадаться, что отношения между обеими весьма и весьма натянуты.
— Тебе она не нравится? — поинтересовалась я.
— Видите ли, милая девочка, — холодно произнесла Люба, переходя на «вы», — я не склонна обсуждать это с вами, но раз уж вы так интересуетесь — да. Не нравится. И скажу вам даже больше — я ее ненавижу. Но, я надеюсь, это останется между нами. Поскольку Татьяна Дмитриевна у нас достигла своей цели и теперь мы вроде как принадлежим ей, а эта работа мне нравится, я прошу вас не обсуждать ни с кем предмет нашей беседы.
Так, Александра Сергеевна! Становится все интереснее…
— Люба, я не хотела тебя обидеть…
— Да брось, ты меня не обидела, — улыбнулась она. — У меня чисто личное отношение к этой особе, и, кстати, может быть, она и очень хороший человек. Сейчас просто такая жизнь — каждый пробивает себе дорогу и иногда не замечает, как при этом трещат чьи-то косточки!
— Ты хочешь сказать, что Таня кого-то «переехала»? — заинтересовалась я еще больше.
— Не то чтобы переехала, но… Саш, а почему тебя-то это так интересует?
Вопрос был задан «в лоб». Люба смотрела на меня, продолжая при этом укладывать мои волосы, и я решила немного поиграть.
— Предположим, что она мне тоже не очень нравится, — проговорила я. — И Андрей Никитич совершенно зря с ней так носится. Ты слышала про эти письма?
— Конечно, — кивнула Люба. — Кто о них не слышал? Это просто широко развернутая рекламная кампания какая-то…
— Вот и мне так кажется. Бедная Танечка, ах, какая бедная Танечка! А я вот думаю, что она сама себе их пишет…
— Вот тут ты не права, — отрезала Люба. — Письма ей действительно пишут. При всей Таниной хитрости и сноровке на это ей ума бы не хватило. А твой Никитич сам тот еще фрукт. Ну, вот. Ты готова. Можешь собой спокойно полюбоваться.
Она окинула меня оценивающим взглядом.
— Одежда вполне подходит, — решила она. — Только я бы надела желтый свитерок. Этот тебе не очень подходит к глазам. А тот даст необходимый оттенок. У тебя есть?
— Да, конечно. Так мы не договорили…
— У меня нет времени на беседу, Сашенька! — улыбнулась она. — Клиенты ждут. А тебя уже, наверное, Никитич заждался.
Поставив такую резкую точку, она дала мне понять, что распространяться по поводу чужих тайн не намерена.
Я посмотрела в зеркало и застыла.
Со мной совершили чудо!
То есть я осталась почти такой же, как и была, но простенькая коса делала мое лицо более притягивающим и таинственным, как будто я стала ирландской принцессой! Незаметный, почти неуловимый макияж придал моей коже матовый оттенок, и теперь она была какой-то светящейся, ровной и мягкой. А глаза почему-то стали большими и яркими.
— Люба, — восторженно прошептала я. — Ты просто волшебница… Можно, я буду к тебе приходить, когда…
Я прикусила язык вовремя. У меня уже было готово сорваться «когда закончим это дело…».
Она рассмеялась.
— Нет, при чем тут я? Твоя фактура это предполагает. Знаешь, в чем беда хорошеньких девиц?
— В чем?
— В излишней закомплексованности, — сказала она и легонько подтолкнула меня к двери. — Иди… Конечно, приходи, когда захочешь!
— Спасибо, — поблагодарила я и вышла в холл.
Никитич был уже там, разговаривая с каким-то молодым человеком. Заметив меня, он быстро прервал разговор и махнул мне рукой.
— Сашенька, ты похорошела еще больше, — произнес он, подходя ко мне.
Парень подошел с ним и теперь весьма откровенно разглядывал меня, совершенно не скрывая своего интереса.
— Никитич, познакомь с этой лапочкой! — сказал он.
— Илья, — обернулся недовольно Андрей Никитич к нему. — Это моя двоюродная сестренка, и если она и лапочка, то уж не про твою честь!
— Какая жалость, — скорчил рожицу Илья Варлаамов, как я сразу догадалась, это был именно он. — Только встречу женщину своей мечты, как ты ее уже занимаешь. Ты жаден до невозможности, Никитич! Ладно, увидимся вечером.
И он галантно склонился к моей руке, незаметно подмигнув мне с заговорщицким видом.