— Грязнер похож на мою соседку тетю Иру, Варлаамов бонвиван и сердцеед, а у имиджмейкера почему-то негативное отношение к Танечке…
Все это я выпалила на пороге, появляясь перед немного ошеломленным Ларчиком.
— Еще раз медленнее и понятнее, — попросил он, созерцая меня с неослабевающим интересом. — И начни с того, как это тебе удалось так похорошеть…
— Спасибо за комплимент, хотя он и был лишним, — я уселась в кресло и закурила. — Так вот, повторяю медленно. Мои наблюдения показали, что Грязнер, которого зовут на самом деле Виталиком, личность весьма отвратительная и скользкая, явный гей, но таких сейчас пруд пруди, их даже по телевизору показывают. Причем вовсе не в качестве дурного примера, заметь… В общем, Виталик «Грязнер» типичный представитель «непрошеных плодов свободы». Никитича и Таню он, мягко говоря, недолюбливает. Дальше у нас следует Люба.
— Люба — это кто?
— Люба — это имиджмейкер.
— Та, которая привела тебя в божеский вид?
— Сейчас я обижусь, — пообещала я. — А в каком виде я раньше была? В сатанинском, что ли?
— Не обижайся, я пошутил.
— Шутить надо остроумно, а не гадко, — заметила я. — Но уж ладно. Сегодня я удивительно добра, поэтому я тебя прощу. Так вот, Люба Таню очень не любит, но обсуждать это не пожелала. Она мне показалась симпатичной, поэтому я не думаю, что это она писала письма.
— Можешь не думать, — разрешил добрый Ларчик. — Но мы все-таки попробуем понять, что ей сделала Таня. Кто у нас был третий встречный?
— Варлаамов, — вздохнула я. — С ним я рассчитываю пообщаться вечером.
— Тоже неприятная личность?
— Наоборот, — улыбнулась я. — Он самый очаровательный юноша, встреченный мной сегодня!
Ларчик помолчал, обиженно насупившись, а потом пробурчал:
— Ну ладно, я… Но за что ты так обидела ни в чем не повинного Пенса?
— А вот Пенса я еще сегодня не видела, — мило улыбнулась я, наслаждаясь его выражением лица. — Поэтому Варлаамов проходит пока вне конкурса!
С этими словами я подошла к зеркалу и окинула себя удовлетворенным взглядом.
— Ты сегодня хороша, детка, — прошептала я и показала отражению язык.
* * *
К шести мы были уже готовы. Даже Пенс переоделся: на нем был вполне приличный свитер, и он даже раздобыл где-то пиджак, который сидел на его плечах, изображая из себя смокинг.
При виде меня он застыл, смотря на меня таким растерянным взглядом, что мне стало понятно — еще мгновение, и окончательно напуганный моей величественной красотой Пенс убежит.
— Сашка? — пробормотал он. — Какая же ты сегодня хорошенькая!
— И ты туда же, — вздохнула я. — А обычно страшнее меня и не найти, что ли?
— Нет, что ты, — испугался мой несчастный приятель. — Ты всегда хорошенькая. Но сегодня ты необыкновенная…
— Ладно, надоело мне терпеть ваше врожденное хамство, — сказала я. — Наверное, у меня такая планида печальная — находиться пожизненно в обществе двух совершенно невоспитанных мужчин. Нормальный джентльмен сказал бы: «Вы всегда хороши, а сегодня вы прекрасны», — или вообще сделал бы вид, что мое естественное очарование не может украсить старание визажиста. А вы…
Не слушая их жалких оправданий, я вышла на улицу, где нас уже поджидала «девятка», принадлежащая лариковскому другу.
* * *
Тихо шурша гравием, наша «девятка» остановилась возле довольно нескромного особнячка, сработанного в стиле «маленький английский замок».
— Надо же, — заметила я. — Никогда не думала, что в нашей Поляновке когда-нибудь расселится весь тарасовский бомонд!
Я вылезла из машины, с наслаждением вдыхая запах леса, который находился поблизости.
— Когда я стану знаменитой и богатой, построю себе что-нибудь этакое, и непременно в Поляновке!
Мои планы почему-то Пенса рассмешили, а Ларчик просто возмущенно уставился на меня.
— Саша! Ты о работе думаешь или о своем светлом будущем? — воскликнул он.
— Обо всем, Андрей Петрович, — вздохнула я. — Думать о работе без будущего слишком невыносимо.
С этими словами я двинулась в сторону решетчатых ворот, около которых сразу же заметила парочку. Женщина, в ужасной яркой бандане, курила, прислонясь к решетке. Рядом с ней стоял какой-то лысенький мужичонка, подобострастно взирающий на нее снизу вверх.
Женщина отличалась фундаментальностью, почти устрашающей. Дело было даже не в ее внушительном росте, а в квадратности очертаний ее фигуры, придающей ей сходство с метательницей ядра. Кроме того, она была немного странно одета — ансамбль из цветастой юбки с мужским пиджаком довершали высокие шнурованные ботинки.
Мужчина, напротив, отличался женственностью и явной нервозностью, все время опасливо поглядывая на свою собеседницу, он отчего-то много хихикал, потирая при этом маленькие ручки.
— Терпеть не могу вечеринок, — басила женщина, затягиваясь сигаретой так, будто пыталась запастись никотином на всю оставшуюся жизнь. Причем дым она выпускала через ноздри, отчего сразу становилась похожей на огнедышащего дракона. — Если и есть что омерзительнее этих дурацких приемов в честь помолвок и прочей ерунды, так это только поминки. Что, Слава, думаешь, на этот раз выпивка будет приличной?
— Хочется верить, хочется верить, — заверещал человечек, названный Славой. — А то ведь вот у Горошкина такая тухлятина была прошлый раз, я чуть не заболел.
«Так, — подумала я. — Наверное, этот типчик и есть Подл. Зовут его, во всяком случае, именно Славой».
— И потом — так устаешь от этих расшаркиваний и раскланиваний, что плакать хочется, — продолжала жаловаться «железная леди». — Да и Таню терпеть с ее демонстративным и торжествующим счастьем невыносимо…
— Ах, Лада Васильевна, Лада Васильевна, — погрозил монументальной особе пальчиком Подл, — уж больно откровенно вы Татьяну Дмитревну недолюбливаете… А про письма-то слыхали?
— Про анонимки? Конечно… А как же про это не слышать? Эти анонимки, к слову сказать, иногда напоминают мне рекламную кампанию, честное слово… Хотя мне эта история кажется отвратительной. Только чего она заслуживает, то и получает. Не трогала бы в свое время…
Они к моей досаде перешли на шепот. Да и, к несчастью, появились за моей спиной мои «рыцари», нарушая мою конспирацию за решеткой, потому что оба они в отличие от меня были высокими и резко выделялись на фоне синеющего неба.
К тому же Пенс достаточно громко, чтобы перепугать всю округу, спросил:
— Сашка, чего ты встала?
Я, правда, сделала робкую попытку остановить их, прижав к губам палец.
Но парочка уже скрылась в зарослях кустов, и напрасно я всматривалась в начинающий темнеть сад.
— Что случилось-то? — уже шепотом спросил Пенс.
— Ничего, — громко ответила я. — Все в порядке. Пошли.
И направилась в дом.
Оказавшись внутри, я застыла от немого восхищения.
— Теперь я знаю, что такое «скромное обаяние буржуазии», — пробормотала я, рассматривая это роскошное жилище.
На стенах висели имитирующие старинные подсвечники-бра, а все пространство огромной комнаты было сработано точь-в-точь под голливудские фильмы из жизни богемы.
Наш скромный владелец салона красоты жил совсем неплохо. У меня даже родилось подозрение, что он живет покруче некоторых нуворишей, вот только за счет чего? Неужели за счет своих маленьких учениц и тех толстушек, что готовы мучиться целые сутки напролет, лишь бы соответствовать имиджу «преуспевающей леди»?
Я прервала себя. Удивляться и задумываться мы будем потом. Сейчас основная масса работы лежит на бедненьких моих ушках и глазках. Поскольку девиз сегодняшнего вечера: «смотри и слушай».
А тут было что посмотреть и что послушать!
* * *
Все наши подозреваемые присутствовали на месте, за исключением двух. Любочки и Виктора. Но так как они и не очень-то подходили на роли подозреваемых, я посчитала, что вечер вполне у меня задался, во всяком случае, теперь можно подумать и о «ловле рыбок в мутной водице».
Сначала я умирала от скуки, занимаясь только отстраненными наблюдениями за передвижениями противников по территории.
Они подходили к Андрею Никитичу, поздравляли его с натянутыми улыбками, а фундаментальная Лада даже всплакнула, попытавшись прижать маленького Никитича к своей огромной груди.
Грязнер откровенно игнорировал женское общество, не сводя преданных глаз с Подла, который, в свою очередь, нахально любезничал с Пенсом, отчего Пенс краснел, бледнел и смотрел на меня злыми глазами.
Уж не знаю, почему это Подлу так понравился Пенс, но только я даже начала опасаться сцены ревности со стороны Грязнера, который все это отказывался понимать и был готов расплакаться.
Ларчик в это время делал вид, что слушает рассказ Татьяны о сложности моей «будущей работы». Сам он не сводил напряженного взгляда с Варлаамова, который тусовался в гордом одиночестве с бокалом в руке, не сводя с меня глаз.
Подойти он, по-видимому, не решался из-за зверского взгляда моего «супруга».
В общем, все было обычно и скучно, и я даже начала сожалеть о том, что мы сюда пришли, — поскольку была вынуждена общаться с Никитичем, который, увы, не мог поведать мне ничего нового.
Наконец торжественная часть была закончена, и в руках у гостей появились бокалы с шампанским, а свет перестал быть ярким — в зале включили настенные бра.
Освещение придало комнате странный колорит. Повеяло средневековьем, и стало немного не по себе.
— А сейчас у нас по программе призраки, — услышала я за своей спиной зловещий шепоток, заставивший меня вздрогнуть.
Я обернулась.
Варлаамов стоял за моей спиной, насмешливо рассматривая всю компанию.
— Вам еще не скучно, Саша?
— А мне никогда не бывает скучно, — отпарировала я.
— Сашенька у меня умничка, — похвастался Андрей Никитич. — Она специалист по старофранцузскому языку.
— Бог мой, вот кошмар, — испуганно отпрянул от меня Варлаамов. — Это серьезно, Сашенька?
— Да, — кивнула я.
— Вы испортили мою жизнь, Саша, — вздохнул он. — Честное слово, умная женщина — это уже само по себе страшно. А если она к тому же красива?
— И что? — переспросила я. — Если она к тому же красива? Ну?
— Тогда это монстр, — сообщил он, разводя руками.
Я рассмеялась:
— Бог мой, кажется, мне встретился наконец-то нормальный человек, честно назвавший меня монстром.
— Я? Вы, между прочим, клевещете. Я не называл вас нехорошими словами!
— То есть я не красива и не умна? — продолжала забавляться я. — Еще лучше!
— Сашенька! Пожалейте меня, — взмолился он. — Я так долго выбирал момент, чтобы к вам приблизиться, а вы надо мной издеваетесь! Неужели здешние мегеры заразили вас своим сарказмом и желчью?
— И кого же вы имеете в виду? Татьяну Дмитриевну?
— Упаси бог! — вытаращился он. — Ни-ког-да я не посягну на местные святыни! Я не самоубийца!
Мы подошли поближе к бару. Тихая музыка создавала атмосферу расслабленности и неги. Я взяла протянутый мне бокал и пригубила вино.
— Так как у нас там со старофранцузским? — поинтересовался Варлаамов. — Доход-то приносит?
— Нет, — развела я руками. — Никакого дохода… Одни убытки.
— Честно говоря, я предполагал что-то в этом роде. Поэтому ваш братишка решил пристроить вас к своему бизнесу?
— Нет, — покачала я головой. — Не угадали.
— Но ведь я видел вас в салоне…
— А я там приводила себя в порядок к сегодняшнему вечеру, — сказала я. — Так что не обольщайтесь — я не всегда такая причесанная. Большую часть времени я не знаю, что мне делать с волосами.
— А может быть, с ними ничего не надо делать?
Он явно любовался мной, откровенно и ненахально в то же время.
— Может быть, ваши буйные кудри, привыкшие к свободе, составляют ваше истинное «я», а сейчас, заплетенные в эту косичку, они лишили вас шарма? Знаете, что является основой внешности наших топ-моделей?
— Красота…
— О нет!
Он рассмеялся:
— Никто из них, если хотите знать, не отличается красотой. В принципе они долговязые девочки, не сумевшие научиться баскетболу. А лица у них часто оставляют желать лучшего! Нет! Типажность — вот что является их силой! Вам типажность нужна? Вы хотите раствориться в толпе, стать такой же, как все, забыть про свое очень симпатичное и оригинальное, дерзкое личико, превратив его в скучное и правильное?
— Вы меня убедили, хотя я и так не собиралась к вам, — сказала я, улыбаясь. — Буду сохранять оригинальность.
Мы замолчали.
Впрочем, в комнате вообще было тихо. Только приглушенные голоса, будто свет бра, создающий в комнате полумрак, заставлял всех говорить тише.
Лишь обрывки разговоров долетали до меня, но я не могла различить лиц.
— Хотите кофе? — предложил Варлаамов. — Я принесу…
— Хочу, — кивнула я.
Он ушел.
Я осталась одна, прикрыв глаза, — полумрак начинал раздражать меня.
— …И вот ведь какая незадача — она падает! С этих своих огромных каблуков, представляете?
— …Не надо было ему этого делать. Как в «Уилте», помните?
Я резко обернулась, пытаясь определить, что это. Кто это? Откуда это?
Уилт. Шарп.
Может быть, я зацикливаюсь?
Голос, произнесший эту фразу, был бесполым — как любой шепот.
Кто дал двум геям клички Подл и Грязнер? Тот, кто читал Шарпа. Тот, кто отличался совсем не низким интеллектом и в то же время сочетал это с самой низкой подлостью…
Тот, кто не останавливался перед вырыванием страниц из книг для того, чтобы досадить Татьяне.
Я чувствовала, как напряглись мои руки, и в то же время голос внутри пытался остановить меня:
«Саша, почему ты все это связываешь воедино? А если это — простые совпадения?»
А если — нет?
— Сашенька, вы меня заждались? Ради бога, извините! Я мчался так быстро, как только мог, но здесь же повсюду агенты вражеской разведки!
Я подняла глаза. Прямо передо мной стоял с двумя изящными турецкими чашечками Варлаамов. И его глаза смеялись самым наглым образом.
На какое-то мгновение мне показалось, что он мне заговорщицки подмигнул — мол, я знаю, кто ты такая, девочка, можешь не делать свое личико глупеньким!
«Интересно, — подумала я. — А ведь, судя по его шуткам и склонности к иронии, он вполне может оказаться тем самым человеком, который любит Тома Шарпа».
И тем самым человеком, который из всего криминального чтива выберет умного, тонкого и ироничного Блейка…
* * *
Его глаза были прозрачными, как у ребенка.
— Кстати, там Пенс скоро сдастся под мощным напором наших «сексуальных меньшинств», — сообщил он, протягивая мне кофе. — Последнее, что я слышал, проходя мимо, это сакраментальное: «Уйди, противный!» Может быть, попытаемся спасти его, а? Жаль парня — не ровен час, склонят его к скользкой дорожке…
— Не склонят, — уверенно отозвалась я и поперхнулась.
— А вы хорошо его знаете, Сашенька? — деланно удивился Варлаамов.
— В общем-то, неплохо, — пришлось признаться мне.
— И откуда же?
— Серегу я знаю благодаря Тане, — соврала я, отводя взгляд в сторону. — А что?
— Так, ничего… Я его тоже хорошо знаю. Говорят, у него есть подружка, и эта подружка работает в сыскном бюро…
Он не отводил от моего лица глаз. Смотрел себе этак спокойненько, с легкой насмешкой.
«Ладно, милый. Не так-то просто тебе заставить меня расколоться, как тебе кажется. Умру — но не признаюсь…»
— Вы ее знаете, Сашенька?
— И откуда же у вас такие сведения о личной жизни Сережи? — поинтересовалась я. — Вы с ним так близки?
— А если не с ним?
Он наклонился к моему лицу и теперь смотрел прямо в мои глаза, та-аким взглядом, что у меня по коже поползли мурашки.
— И с кем же тогда? — выдохнула я, стараясь отодвинуться.
— А вот с этой самой подружкой, — почти прошептал гад Варлаамов.
— Но ведь она — Пенсова подружка, — слабо запротестовала я. — Как это у нее могут быть близкие отношения с вами?
— А я, предположим, пытаюсь ее увести, — сказал он.
Я отодвинулась еще дальше. Мне эти разговоры не нравились. На что он, черт бы его побрал, намекает?
— Вы думаете, это так просто?
— Нет, что вы, Сашенька! Я не сомневаюсь, что это совсем непросто. Но мне так хочется, а если мне чего-то хочется…
Его губы были уже в миллиметре от моих, и я испытывала почти невыносимое желание стукнуть его изо всех сил прямо по губам.
Но он вдруг сам резко отодвинулся и теперь сидел, явно забавляясь моим замешательством.
— Знаете, Сашенька, чего я никогда не мог принять?
Он сказал это грустно, смотря в тот угол, где виднелась стройная фигурка Татьяны, объясняющей что-то Ларчику, оживленно жестикулируя.
— Откуда я могу это знать? — проворчала я. — Я с вами только сегодня имела счастье познакомиться…
— Может быть, вы мне объясните, почему девушки, от которых я без ума, предпочитают совсем иных мужчин?
Сказав это, он встал и шутливо поклонился.
— Если вы немедленно не подойдете к вашему другу Сереже, он может поколотить несчастного Подла, поэтому я вас оставлю. Ненадолго, если позволите…
И после этих слов он быстро исчез, так быстро, что я даже не успела поинтересоваться, кто же был так остроумен, что дал этой «сладкой парочке» такие подходящие имена.
* * *
И после его ухода я почувствовала себя совсем плохо.
Как рыбка, выброшенная на пляжный берег. Вокруг ходят какие-то огромные люди в купальниках и трусах, а маленькая рыбка-Сашура валяется на песке, недоуменно разевая ротик, — и куда ж это меня занесло-то?
Вот так примерно я себя и чувствовала.
Кофе я допила, поставила чашечку на изящный столик и поднялась, чтобы пойти освобождать из объятий гея несчастного Пенса, как вдруг мое внимание привлекла фигура в самом углу, такая же одинокая, как и я. Человек стоял, явно стараясь остаться незаметным, сознательно уходя в тень, растворяясь в этой тени, пытаясь сохранить инкогнито.
Я сделала шаг в его сторону, боясь спугнуть свою «добычу».
Он меня не заметил — стоя ко мне спиной, он не сводил глаз с Тани.
Подойдя ближе, я узнала его. Мягко коснулась плеча и тихо позвала:
— Виктор? Что вы тут делаете?
Он дернулся и резко обернулся ко мне.
— Ох, — выдохнул он с облегчением. — Это вы…
— Ну не граф же Дракула. Так почему вы тут?
— А граф Дракула уже здесь, — мрачно усмехнулся Виктор.
— То есть? Я вас не поняла…
— Вот, — протянул он мне лист, вырванный из книги. — Извольте сами полюбоваться. Мне тоже стали присылать странные послания.
Я взяла лист у него из рук.
То, что там было написано, заставило меня улыбнуться, но, когда до меня дошла вся чудовищность этой фразы, я подняла на Виктора глаза.
— «Могут ли женщины убивать»? — прочитала я. — Что это, Виктор… И как это связано с вашим появлением здесь?
— Потому что рядом с этим я нашел приглашение на этот праздник, — грустно усмехнулся он. — О нет, без почерка. Обычная распечатанная открытка… Взгляните сами: «Если вы свободны сегодня вечером, поспешите разделить радость с Татьяной Борисовой и Андреем Володарским. В этот вечер состоится наша помолвка! Не опоздайте на вручение подарков, которое состоится в двадцать ноль-ноль».
Последняя фраза была подчеркнута. — Вот я и торчу тут, совершенно не понимая, зачем меня сюда позвали. Как только я появился, Никитич задергался, как в преддверии нервического припадка, а Татьяна вообще делает вид, что она не знает, кто я такой… Но должен же я понять, почему надо было меня вызывать, и особенно к вручению подарков? До восьми осталось не так уж и много — всего десять минут. Наверное, можно подождать.
У меня из головы не выходило это странное «Могут ли женщины убивать».
Вторая повесть из сборника Чейни.
Женщины…
Неужели это все-таки Лада?
Я поискала взглядом ее внушительную фигуру. Она стояла, довольно спокойно разговаривая с Никитичем. Почему-то я не могла оторвать глаз от ее рук.
Они были почти мужскими. Большими. С длинными и узловатыми пальцами.
Как бы поймав мой пристальный и заинтересованный взгляд, Лада подняла глаза и спокойно посмотрела в мою сторону.
«Могут ли женщины убивать», — снова вспомнила я.
Она смотрела абсолютно спокойным, холодным взглядом.
Потом посмотрела на Татьяну. И — о господи! — сколько ненависти было в ее тяжелом взоре!
Могут ли женщины убивать?
При взгляде на Ладу сразу напрашивался ответ — да, могут!
В полумраке ее лицо приобрело какой-то странный, бледный, землистый оттенок. Улыбка слегка раздвинула ее губы и была скорее похожа на усмешку.
Впрочем, когда я осмотрелась, я с ужасом убедилась, что в этом освещении все выглядят примерно так же. Скорее всего и я ничем не лучше… Андрей Никитич, например, был сейчас похож на графа Дракулу из копполовского фильма. Такой же мертвенно-бледный, с мелкими чертами лица. Только прическа не такая, но залысина тоже дай бог!
Грязнер напоминал все того же ангела, только изрядно напившегося и павшего уж так низко, что и Люциферу не снилось. Кстати, он тоже производил впечатление смертельно обиженного и оттого злого ребенка. Правда, судя по целенаправленным взглядам, опасаться его страшной мести Пенсу все-таки стоило. Вокруг Пенса вьюном вился Подл, явно намереваясь увести у меня моего лучшего друга, толкнув его на дорогу разврата. У Пенса вид был просто несчастный, потому что он из верности долгу и мне все еще пытался вытянуть из Подла бесценную информацию, но когда наши глаза встретились, он взглядом показал мне, что уже устал от этого придурка.
Поэтому я повернулась к Виктору и сказала:
— Я сейчас. Только выручу Пенса и вернусь.
Виктор кивнул, и я пошла через зал, не переставая чувствовать себя посетительницей Музея восковых фигур мадам Тюссо.
Надо посоветовать Никитичу поменять эти идиотские подсвечники…
В тот момент, когда я подошла к Пенсу, за моей спиной раздался удар гонга, и голос Никитича объявил:
— Церемония вручения даров открыта!
Свет окончательно померк, и в темноте я чуть не свалилась, но меня вовремя подхватили мужские руки. Слава богу, это был Пенс.
Я немного успокоилась, почувствовав его рядом.
— Пенс, — прошептала я. — Мне тут что-то совсем не нравится… Какие-то они чересчур непонятные.
Он был со мной совершенно согласен.
В это время свет опять зажгли, и я увидела гору пакетов, красиво упакованных коробочек — но больше всех мой взгляд притягивала самая большая, в бантах и цветах, коробка, стоящая на видном месте.
«Татьяне лично», — было написано на ней.