В квартире Харольда было уютно и чисто. Обстановка не блистала особыми изысками, но общее впечатление было приятным. Трогательную старомодность придавали ей бронзовые подсвечники, рояль, белая накрахмаленная скатерть на столе. Над тахтой висела акустическая гитара. Портрет Баха на завешенной скромным ковриком стене вносил, казалось, в эту небольшую комнату веяние космического торжества и величия, мощное дыхание гения, творчество которого способно обнять и высказать всю безграничную вселенную смысла. Несколько фотографий с видами Лейпцига создавали атмосферу тихой интимности, окрашенной в ностальгические тона.

– Жаль, жаль, жаль, – повторил Харольд, разглаживая ладонями скатерть на столе, когда после совместного краткого экскурса в его жизнь мы пили с ним чай, – жаль, что сейчас не вечер. Мы бы зажгли свечи…

Он встал, снял со стены гитару и с меланхоличным видом щипнул струны.

– Я спою тебе песню одного немецкого барда. Это грустная история о расставании.

Харольд запел своим глуховатым задушевным баритоном. Я погрузилась в молчаливое созерцание фото, висящих на стене. Пение Харольда озвучивало городские пейзажи Лейпцига, рождая какое-то сладкое щемящее чувство тоски по несбыточному, по уходящему времени, по рассеянным мгновениям счастья, минутам вслушивания в замирающий трепет бездонной тишины, притаившейся за кулисами слившихся в одно натужное жужжание шумов города.

– Прекрасно, – оценила я его искусство барда, когда последние аккорды, повиснув под потолком, растаяли как дымок моей сигареты.

– А вот посмотри, – с детской радостью вскочил Харольд и подошел к какой-то занавешенной скатертями пирамиде, на которой возвышался большой «Панасоник».

Я вначале подумала, что именно телевизор вызывает такой восторг у Харольда. Но тут же усомнилась – западные люди пресыщены всяческой домашней техникой, их трудно чем-либо удивить. Это наши граждане сходят с ума по всем этим «Сони-тринитронам», «Индезитам» и «Мулинексам». Действительно, восторженный порыв Харольда не имел никакого отношения к телевизору. Он ворошил руками завесу из скатертей, но так и не решился приоткрыть ее.

– Знаешь, что это такое? – возбужденно спросил он.

– Понятия не имею, – пожала я плечами и застенчиво улыбнулась.

– Два старых, ободранных кресла. А я сделал из них подставку под телевизор. Мы, немцы, всегда стараемся превратить дом, в котором живем, в уютное гнездо…

– Гнездышко, – говорят у нас, – в эту минуту я готова была счесть всех немцев или глупыми детьми, или идиотами.

– А вот вы, – погрозил он пальцем в пространство, – эти кожаные девушки…

– Кожаные девушки? – удивилась я этому выражению.

– Да, в черных кожаных пальто и куртках. Они стоят у институтов, плюют семечки прямо на тротуар, а рядом – кожаные мальчики. У девушек юбки открывают все…

– Мини, что ли? – решила я уточнить.

– Мини. У нас так только проститутки ходят. В Лейпциге если увидишь женщину с накрашенными яркой помадой губами, в каких-нибудь красных сапогах, в мини, с красной или желтой сумочкой, знай, это – русская.

– Понятно, – вздохнула я.

Мне порядком надоело слушать о том, какие мы, русские, необразованные, невоспитанные, а зачастую и просто смешные люди.

– Если тебе так не нравятся здешние обычаи и порядки, то, как наши женщины одеваются и ведут себя, что же ты сюда приехал – чтобы язык выучить? – предположила я.

– И язык тоже. Мне музыкальность вашего народа нравится. Вот придешь на прием к немецкому врачу, он все хорошо сделает, попрощается с тобой, и все. А к русскому придешь, ему и спеть можно, он даже сам просит. Я вот с коленом своим, у меня мениск больной, к врачу здесь обращался. А в кабинете еще двое мужчин сидели, такие… кожаные, с большими золотыми цепями и крестами… Так вот и они мне хлопать стали. Еще, говорят, чего-нибудь спой. Лица у них тупые такие, серьезные, злые, можно сказать, а музыку чувствуют, даже слезы на глазах у них выступают…

– Интересно, – без особого энтузиазма прокомментировала я этот небольшой рассказец, – а это что?

Я встала и подошла к низкому книжному шкафу. На нем помимо прочих безделушек стояла старинная фарфоровая ваза. Рядом – статуэтки, воспроизводящие священных животных древних египтян.

– Я очень люблю старинные вещи, в них есть душа, история… – вдохновенно сказал Харольд, – сколько рук прикасалось к ним!

– Ты разбираешься в антиквариате? – решила я назвать вещи своими именами, то есть перейти на трезвый жаргон деловых людей, главное для которых – определить рыночную стоимость предмета.

– Разбираюсь, – пробормотал Харольд.

– А всякие женские штучки?

Он в недоумении поднял свои светлые брови.

– Украшения, – конкретизировала я, – забавно было бы примерить, я страсть как люблю это.

– А-а. Понимаю, но у меня этого нет, – вяло отозвался Харольд.

– Ну что ж, настал час отведать пельменей, – весело сказала я.

Я решила не теряться, смело идти вперед.

– Да, да, пельмени, – повторил Харольд, – айн момент, – он поспешил на кухню, – Оля, садись, – шутливо крикнул он из кухни, – сейчас официант Харольд обслужит тебя.

Пока он хлопотал на кухне, я решила ознакомиться с содержанием книжного шкафа. Вдруг найду что-нибудь, относящееся к Катерине. Я прошлась по корешкам книг: «Гранатовый браслет» Куприна на немецком языке, двухтомник сочинений Лермонтова на русском, Гёте, Шиллер, Байрон в немецком переводе, Ахматова, Цветаева, Пастернак на русском, Музиль, Томас Манн, Белль…

Я сунула руку за книжный ряд. Пустота. Тогда я решила посмотреть, что в ящиках. Но они были на замке. Так, уже интересно. Если кто-то что-то держит на замке, это значит, он не хочет, чтобы кто-нибудь ненароком увидел содержимое ящика.

– А вот и пельмени, – Харольд торжественно внес ослепительно сияющую кастрюлю, от которой шел душистый пар. – Битте, фройляйн. – Он ловко поставил кастрюлю на металлическую подставку. Еще не все. – Он снова понесся на кухню.

Вскоре он появился с глубокими тарелками, ложками и половником. Сев, Харольд разлил по тарелкам бульон, осторожно выложил аппетитные сочные пельмешки.

– А хлеб? – спросила я.

– Да, я совсем забыл. – Он снова отправился на кухню.

Я достала из кармана пиджака бумажный пакетик с четырьмя размельченными таблетками бисакодила и, развернув, быстро высыпала его содержимое в тарелку Харольда. Я успела сунуть пустой пакетик в карман, до того как появился Харольд с хлебницей в руках.

Мы приступили к трапезе. Пельмени были замечательными. Потом снова было чаепитие. Я пила чай вприкуску с бананом, а Харольд – с бутербродами с «Рамой» и корейкой.

Вина, обещанного им, я так и не дождалась. Не знаю, было ли это желанием сохранить трезвость сознания, а может, он считал, что алкоголь губительно действует на потенцию? Скорее всего он рассчитывал на более близкое общение, но я все время помнила, для чего я сюда пришла, и думала только о том, как бы мне проверить ящики, которые были заперты на ключ.

Бисакодил, если кто не знает, употребляют люди, которые… Как бы это сказать?.. Которые испытывают затруднения с естественной эвакуацией переваренной пищи из кишечника. Начинает действовать, как утверждается в инструкции, через тридцать-сорок минут после приема. Ну, прием состоялся, оставалось ждать результата.

Мы еще не закончили с чаем, когда раздался телефонный звонок, и Харольд, извинившись, снял трубку.

Звонивший, как я поняла, о чем-то узнавал, Харольд ответил, что все в порядке, как договаривались. Видимо, дальше абонент предложил встретиться.

– Что, прямо сейчас? – недовольно спросил Харольд, покосился на меня и добавил: – Ну, хорошо, приходите. Да, с собой.

– Оля, – с ноткой сожаления в голосе сказал он мне, когда положил трубку, – ко мне сейчас должен прийти один человек…

– Я это поняла.

– Это деловая беседа…

– Мне что, уйти? – спросила я.

– Нет, нет, – торопливо ответил он, – просто мне придется на несколько минут оставить тебя одну, пока мы будем разговаривать. Может быть, на десять минут.

– Нет проблем, Харольд, – успокоила я его, – ты у себя дома.

– Да, конечно, но я не предполагал, что он…

– Не нужно оправдываться, – улыбнулась я, – я найду чем заняться.

– Я включу телевизор, – сказал он.

– Очень хорошо, – кивнула я.

Минут пять мы сидели молча, уставившись в экран, а потом раздался звонок в дверь.

– Это, наверное, Гера, – Михалик встал и направился в прихожую.

Я слышала, как он открывает дверь, как гость раздевается.

– Проходите, – пригласил его Харольд.

Когда невысокий коренастый мужчина вошел в комнату, я чуть не свалилась со стула. Он был в пестром джемпере и черных джинсах и без головного убора, но у меня не было никаких сомнений, что это тот самый человек, который вчера пытался убить Веретенникова и два дня назад убил Катерину. В левой руке он держал потрепанный кожаный портфель, а кисть правой была перебинтована, наверное, порезался о стекло, когда разбивал его.

«Вот это влипла», – подумала я, но тут же поняла, что «тиролец» не мог меня видеть вчера вечером, когда удирал от нас. Он был ослеплен вспышками света, а у меня лицо было закрыто «Никоном».

– Познакомьтесь, – представил нас Харольд, – Гера, Ольга.

– Очень приятно, – сощурил Гера и без того маленькие глазки и прошел за Харольдом в смежную комнату.

Значит, Катерина что-то увидела у Харольда, и он приказал Гере убить ее. Нет, что-то не вяжется образ Харольда с убийством. Читает такие книги, поет, слушает классическую музыку… Если человек слушает классическую музыку, возразила я себе, то это не значит, что он не способен на убийство.

Что же делать? Что делать? Пока они не догадываются, что я все знаю, мне бояться нечего, успокаивала я себя. А если узнают? Я заставила себя не думать об этом. Из-за закрытой двери раздавались их приглушенные голоса. Обговаривают план очередного убийства? Я потихоньку поднялась со стула и подкралась к двери.

– Но мы же договорились на тридцати пяти, – возмущенно проговорил Михалик.

– Теперь оно стоит сорок, – отрезал Гера.

Обсуждают стоимость услуг, предположила я.

– Но у меня нет таких денег, – неуверенно произнес хозяин.

– Тогда сделка не состоится.

Я услышала звук отодвигаемого стула и хотела отпрянуть от двери, но Харольд остановил своего гостя.

– Ладно, погодите, я еще посмотрю.

Потом несколько слов Михалик произнес на немецком, и в комнате воцарилось молчание.

Интересно, на что он там смотрит?

– Хорошо, Гера, я покупаю эту вещь, – наконец произнес Харольд, – вот деньги.

– Вы не забыли о моем условии? – произнес визитер.

– Нет, нет, – торопливо ответил Харольд, – никто не узнает, откуда у меня эта вещица и вообще, ее скоро не будет в России.

– Отлично.

Послышался шелест пересчитываемых купюр. Щелкнул замок портфеля. Я на цыпочках отскочила на свое место и уставилась в телевизор.

– До свидания, – дежурно улыбнулся мне Гера по пути в прихожую.

Я молча кивнула и перевела взгляд на Михалика, лицо которого почему-то побледнело. Он безо всяких церемоний попрощался с гостем, захлопнул за ним дверь и вышел было в комнату, но, сделав несколько шагов ко мне, остановился, как бы решая какой-то трудный вопрос. Я предполагала, что его беспокоит, и через пару секунд моя догадка подтвердилась.

– Извини, – жалобно произнес Михалик, держась за живот, – что-то с желудком, – и бросился к туалету.

Я выждала с минуту и, убедившись, что бисакодил заработал, встала и прошла в спальню. На столе я сразу заметила большую плоскую коробку синего цвета. Она была раскрыта и внутри отделана светло-голубым атласом, на котором тускло-розовым цветом поблескивало старинное колье из монет.

Значит, Харольд просто покупатель, поняла я, а вовсе не убийца. Что же такого увидела Катерина, что заставило Геру пойти на убийство? Может быть, это связано как раз с какими-то антикварными штучками? Предположим, что Гера принес Харольду, а, по всей видимости, он снабжает его антиквариатом, какую-то вещь. Ну, принес и принес… Что дальше-то? Возможно, Катерина увидела эту вещь и… И что, Бойкова, что? – подхлестывала я себя. Сама по себе торговля антиквариатом не настолько серьезная провинность, чтобы из-за этого убивать человека. Если только эта вещь не попала продавцу незаконно, например, в результате кражи или… убийства.

Я стояла и как завороженная смотрела на колье, которое словно магнит притягивало мой взгляд. Падавший из окна свет, соприкоснувшись с поверхностью монет, заставлял их тускло мерцать и переливаться, вспыхивать таинственными искорками. Отражаясь от выпуклостей орнамента, он рассыпался на мириады розовых лучей… Казалось, где-то вдали я слышу мелодичный перезвон, который приближается и проникает в меня вместе с отраженными лучами…

– Что ты здесь делаешь, Оля?

Я вздрогнула и обернулась. Харольд недовольно смотрел на меня, всем своим видом показывая, что он не ожидал от меня такого поступка. Не дождавшись ответа, он подошел к столу и, закрыв синюю коробку, спрятал ее в ящик стола, который запер на ключ.

– Харольд, – я повернулась и посмотрела на него, – ты хорошо знаешь этого Геру?

– Почему ты спрашиваешь? – холодно спросил он.

– Потому что он – убийца.

– Это что, такая шутка? – Лицо Михалика словно онемело, заняло оборонительную позицию.

Он вышел в гостиную и сел перед телевизором.

– Я не шучу, Харольд. – Я взяла пульт, и изображение погасло. – Он убил Катю Фадейкину, надеюсь, тебе знакомо это имя.

Он наконец-то начал понимать, что я говорю серьезно, а не пытаюсь запудрить ему мозги.

– Я подозревала, что и ты с ним заодно, – подвинув стул, я опустилась на него почти напротив Харольда.

– Я-а?! – Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но не нашелся и промолчал.

– Сейчас я так не думаю, – успокоила я его, – но ты должен мне кое-что объяснить.

– Но почему он ее убил? – растерянно спросил Михалик.

– Она что-то увидела у тебя, – сказала я, – что-то такое, о чем она знала. В тот день, когда она была у тебя последний раз, Гера тоже приходил?

– Приходил, – подтвердил Михалик.

– Он что-то тебе приносил?

– Какое это имеет отношение?..

– Мне кажется, самое непосредственное. Так что он тебе приносил? – Я смотрела ему прямо в глаза, не позволяя отвести взгляд.

– Вот это колье из орихалка. – Он кивнул в сторону спальни и нервно закашлялся.

– Катя видела его? Колье, я имею в виду?

– Когда Гера пришел, она была… в спальне… – он замялся.

– Не стесняйся, я знаю, что она приходила к тебе не чай пить, – жестко сказала я.

– Мы с Герой сидели здесь, – продолжил Михалик, – он принес колье второй раз, я хотел получше рассмотреть его. Катя неожиданно вышла из комнаты и увидела…

– Она что-то сказала?

– Да, – кивнул он, – что-то вроде, какая занятная штучка…

– И все?

– Кажется…

– Подумай хорошенько, постарайся вспомнить. Это очень важно.

– Кажется, она сказала, что эта вещь знакома ей… Да, она так сказала.

– Знакома… Значит, она ее у кого-то видела.

Я ненадолго задумалась. Харольд выпил из чашки остывший чай.

– Ты знаешь, откуда у него это колье? – упрямо спросила я.

– Он мне не сказал.

– Понятно… – протянула я.

Мысли потихоньку начали выстраиваться в логическую цепочку.

– У Кати был приятель – Слава Козов, – начала я объяснять скорее себе, чем Харольду, который внимательно слушал меня, – его убили около месяца назад и украли самые ценные экспонаты его коллекции. Я не уверена, что среди похищенных вещей было и это колье, но все говорит именно об этом. Катя видела это колье у Козова, когда была у него дома. Увидев его здесь, она узнала эту красивую вещь и, на свою беду, сказала об этом вслух. Гера понял, что он в опасности, дождался, пока Катя выйдет от тебя, и проследил ее до дома. Тянуть ему было нельзя, и он через несколько минут позвонил ей. Когда она открыла (она думала, что это ее племянник), он убил ее.

– Постой, постой, – Харольд поднял руку. – Ты хочешь сказать, что Гера и Козова тоже убил?

– Да я тебе об этом и толкую, – удивилась я его непонятливости. – Ты знаешь, где живет этот Гера?

– Нет, – Харольд отрицательно покачал головой.

– Его телефон?

– Не знаю, – он был растерян.

– Фамилию хотя бы?

– Тоже – нет.

– Как же ты с ним связывался? – разозлилась я.

– Он сам мне звонил, когда у него было что-нибудь интересное для меня.

– Погоди, – выдохнула я, – скажи мне тогда, как ты с ним познакомился?

– А-а, – он радостно всплеснул руками, – у вас в городе есть такой маленький магазинчик, называется «Букинист». Это недалеко отсюда. Там, рядом с этим магазинчиком, собираются люди, которые продают и покупают антиквариат. Вот там я с ним и познакомился. После этого он стал приносить мне разные вещи, которые я у него покупал, но я не знал, что он убийца.

– Это колье, – спросила я, – оно золотое?

– Это орихалк, – сказал Харольд, – сплав золота с алюминием. Поэтому такой оттенок – розовый. Говорят, такой металл использовали в Атлантиде.

– Да-а, – вздохнула я, – попал ты в историю.

– Ты думаешь, у меня могут быть неприятности? – встревожился Харольд.

– Не знаю, – пожала я плечами, достала мобильник и визитку Сорокина. – Принеси колье, мне нужно сфотографировать его.

– Фотографии у меня есть, – угрюмо пробормотал Михалик и поплелся в спальню.

– Александр Петрович, это Бойкова вас беспокоит, – сказала я, когда капитан взял трубку. – Мне нужно срочно с вами увидеться. У меня есть для вас информация.

Наверно, капитан вспомнил мою фамилию, потому что не стал расспрашивать, кто я и откуда. Мы договорились встретиться через полчаса у него в кабинете. Я взяла фотографии колье, которые вынес Харольд, попрощалась с ним и спустилась к машине. По дороге к капитану я заскочила в редакцию и взяла фотографии, которые уже напечатал Витя. Получились отличные кадры – хоть на выставку посылай.

* * *

В кабинете у Сорокина было сумрачно и неуютно. Старая полированная мебель, серые, с маслянистыми пятнами обои, стол, заваленный бумагами, на котором стояла механическая пишущая машинка, и вдобавок – решетки на окнах… Атмосфера этой узкой комнаты была гнетущей и удручающе вневременной еще и благодаря чудовищному, но показательному для органов анахронизму – двум огромным портретам вождя мировой революции. Портреты висели друг против друга, так что независимо от того, с какой стороны ты сидел, холодный испытующий взгляд гениального картавого человечка пронзал твою душу ледяной иглой тотального недоверия, обволакивая его на всякий случай во влажный блеск ехидной приглядки.

– Здравствуйте. – Я сделала шаг к столу, за которым сидел капитан, и остановилась.

– Здравствуйте, – невозмутимо посмотрел на меня Сорокин и провел рукой по волосам, – присаживайтесь.

– Скажите, Александр Петрович, – начала я, стараясь не встречаться глазами с проницательным до неприличия взглядом Ильича, – могу я узнать, как продвигается расследование убийства Екатерины Фадейкиной?

– Смотря что, – уклончиво ответил Сорокин, поигрывая карандашом.

– Я бы хотела узнать, нашли ли ее убийцу?

– Прошло всего два дня, – чеканно произнес он, давая мне понять, что я слишком многого хочу.

– Но у вас есть подозреваемые? – настойчиво спросила я.

– Мы работаем, – опять уклонился от прямого ответа капитан, – я не все могу вам рассказывать, как представителю прессы.

– Я пришла к вам не как представитель прессы, а как частное лицо. Обещаю, что все, что вы мне скажете, не выйдет за стены этого кабинета.

– Вы, кажется, говорили о какой-то информации. – Его лицо не выражало никаких эмоций, но в глубине глаз таилась живая заинтересованность.

– Я предприняла собственное расследование, – сказала я, решив, что буду держаться с ним начеку.

– Я читал некоторые ваши статейки, – капитан Сорокин вдохнул через нос, с силой втягивая воздух. – То, чем вы занимаетесь, это дилетантизм чистейшей воды. Когда-нибудь вы поплатитесь за свою самонадеянность. Не спорю, вам везет, но это не может продолжаться бесконечно, наверное, вы и сами это понимаете. Сунувшись в очередную авантюру, вы свернете себе шею, или, что скорее всего, вам просто помогут это сделать.

Выдав эту тираду, капитан положил ногу на ногу и со скрытой усмешкой посмотрел на меня. Какого черта он так со мной разговаривает? Во мне так все и закипело.

– Я пришла к вам, – не выдержала я, – не для того, чтобы выслушивать предположения человека, гадающего на кофейной гуще, вместо того, чтобы ловить преступников.

– Полегче, госпожа Бойкова, – мышцы на шее у него напряглись, а в глазах заиграли злые искорки, – если у вас есть что сказать – выкладывайте, если же нет – освободите кабинет, мне надо работать.

Наверняка он сдерживался из последних сил, и то только потому, что разговаривал с журналистом. Надо отдать ему должное, он даже не повысил на меня голос. Но я уже выговорилась и как-то сразу успокоилась.

– Я знаю, кто убил Фадейкину, – заявила я и проследила за его реакцией.

Злые искорки в его глазах погасли и в них загорелся неподдельный интерес.

– И кто же? – почти ласково спросил он.

– Тот же, кто убил Вячеслава Козова.

– У вас есть доказательства?

Я положила перед ним фотографии колье из орихалка.

– Я предполагаю, что это колье было похищено у Козова, после того, как его убили.

– Кажется, в списке похищенного есть какое-то «украшение из розового металла», – он достал из стола список, напечатанный на машинке, – точно, есть. Но скорее всего это подделка.

– За эту подделку, как вы говорите, товарищ капитан, отдали сорок тысяч марок. – Я не могла отказать себе в удовольствии еще разок подковырнуть Сорокина. Но он даже не обратил внимания на мою иронию.

– Что вы от меня хотите? – тоном побежденного, но до конца не сдавшегося спросил капитан.

– Ответьте мне на один вопрос. Преступник оставил отпечатки на ноже?

– И очень хорошие. Я ответил на ваш вопрос?

– Да.

– Тогда теперь ваша очередь, – капитан приготовился слушать.

– Его зовут Гера.

– Фамилия?

– Не знаю.

– Адрес?

– Не знаю.

– Слушайте, Ольга Юрьевна, что вы мне голову морочите?

Кажется, нервы у капитана начали сдавать. Во избежание каких-либо недоразумений, я не стала тянуть дальше.

– У меня есть его фотография, и я знаю, где он может быть.

– Что же мы тогда сидим? – Сорокин поднял на меня глаза, в которых загорелся охотничий азарт. Он уже забыл о моей вызывающей резкости.

– Поехали.

* * *

– Вот он, – показала я Сорокину, сидевшему рядом с водителем, – коренастый мужик в черной куртке.

«Уазик» остановился прямо напротив собравшихся у «Букиниста». Капитан и бойцы не спеша начали выходить из машины. Тут Гера посмотрел в сторону милицейской машины, наши глаза на какое-то мгновение встретились, и я поняла, что он догадался, зачем мы здесь. Он бросил свой потрепаный портфель и метнулся в сторону кинотеатра, но оттуда уже выворачивала еще одна милицейская машина. Сделав несколько огромных прыжков в сторону, он оказался на проезжей части и едва не попал под колеса черной «Волги», которая с леденящим душу визгом тормозов остановилась в нескольких сантиметрах от него. Перекатившись через ее капот, Гера очутился с другой ее стороны, и, может быть, ему удалось бы благополучно пересечь дорогу, если бы не двигавшийся за «Волгой» троллейбус. Он начал тормозить, потом, видя, что не успеет, решил объехать «Волгу», и Гера влетел прямо ему под колеса. Раздался глухой удар, скрежет металла – троллейбус все-таки зацепил «Волгу» боком – и все стихло.

Я подошла к лежащему на асфальте телу и сразу поняла, что помощь ему уже не требуется.

* * *

Выслушав мой немного сбивчивый от волнения рассказ, Кряжимский принялся с сосредоточенным видом гладить рукой подбородок.

– Да, ну и приключение, – помотал он головой, – чего только не бывает. Статья получится «горячая». А фотографии – «Криминальному Тарасову» с нами не тягаться, – лукаво посмотрел он на меня и причмокнул, что означало у него высшее удовольствие.

Мне стало как-то не по себе. Погони и агонии, если выражаться метафорически, были уже позади. Вся эта чехарда с поисками убийцы отвлекла меня от жестокой непреложной реальности – смерти моей подруги. Но факт оставался фактом. Катьки больше нет. В моем сердце опять заныла тоскливая пустота. Обычная, «рабочая» реакция Кряжимского почему-то показалась мне до невозможности нелепой, если не циничной.

Так что же, папарацци действительно должны быть непрошибаемыми циниками, чтобы от номера к номеру сохранять трезвое сознание, бодрость и вкус к жизни? Чтобы чья-то трагическая гибель или беззащитность, или подлость не могли обескуражить? Чтобы не утратить упрямой веры хирурга, который, несмотря на неудачную операцию, снова и снова берет в руки скальпель, в очередной раз пытаясь потягаться со смертью?

В какой-то момент мне показалось, что профессия журналиста имеет несколько сторонний, наблюдательный характер. В этом смысле название еженедельника «Свидетель» как нельзя лучше отражало эту незапятнанную, перстом указующую сторонность. Вгорячах я была готова уподобить трусости и малодушному чистоплюйству дистанцию, отделяющую журналиста от происходящего.

Но если нет чистых и неподкупных глаз рядом, если совесть людей зачастую отказывается быть такими глазами, то, слава богу, есть еще такой энергичный, немного чокнутый народ, как папарацци. Я говорю о непродажных и отзывчивых, о смелых и мужественных, о светлых идеалистах и отважных практиках…

Я взяла выходной. Вышла из редакции, села в машину и направилась к Волге. Мне нужно было сообщить приятелям – Вадиму и Веретену, что их труд не прошел даром и что теперь Иван может спокойно влиться в поток спешащих с работы и на работу прохожих. Или в разлившуюся реку бездельников поневоле – безработных. Главное, что он мог теперь не опасаться за свою жизнь. Хотя делать это нам приходится почти всегда. Просто мы вытесняем этот страх, а порой и сознательно рискуем, чтобы урвать причитающуюся нам в минуты высшего вдохновения и дерзости толику бессмертия. Не путать дерзость с хулиганством!

Запиликал сотовый. Я прижала трубку к уху и узнала голос Вадима. И мне стало не так одиноко – еще чье-то сердце в этих каменных джунглях было прострелено пулей, отлитой из свинца недавней утраты. И для этого сердца мой голос смог стать спасительным канатом над бездной одиночества.