Конечно, для многих работа, карьера – это главное в жизни, и они прикладывают неимоверные усилия, чтобы достичь вершин мастерства, добиться очередного повышения, кого-то обскакать, кого-то подсидеть, а кого-то и просто оклеветать. Я не относила себя к их числу, и в принципе мне моя работа нравилась. Но, в отличие от многих других, у меня не было надобности рваться ввысь – я и так занимала самое высокое положение в своей фирме, не нужно мне было также бояться, что меня кто-то обойдет – это в принципе было невозможно, опять же по вышеизложенным причинам, мне оставалось только совершенствоваться, увеличивать тираж, добиваться того, чтобы с моей газетой считались. Несмотря на то, что практическое руководство еженедельником осуществлял Кряжимский, я и это записывала себе в заслугу: не так-то просто найти человека, способного четко и одновременно вдохновенно воплощать твои идеи в жизнь. А идеи все-таки были моими.

На следующее утро после концерта в «Немецком доме» я заехала в редакцию, чтобы подкинуть Сергею Ивановичу несколько свежих идей, в том числе и о том, как нам улучшить работу с читателями. Перед тем как идти к Кряжимскому, я зашла к Виктору – нашему фотографу и отдала ему кассету с пленкой, отщелканной вчера.

Марина, памятуя о вчерашней трагедии, в суть которой ее наверняка посвятил Сергей Иванович, встретила меня понимающе-сочувственным взглядом. Я поприветствовала ее и прошла к Кряжимскому. Мудрый Кряжимский словно и не вставал из-за своего компьютера.

– Сергей Иванович, – кивнула я ему, – когда же вы научитесь работать всеми пальцами?

– Никогда, – усмехнулся мой зам, – мне этого не нужно.

– Не уступите ли мне машину? – Я подошла к столу. – Хочу сделать отчет о вчерашней вечеринке в «Немецком доме».

Естественно, он уступил, и следующие полчаса я провела перед экраном монитора. Когда работа была закончена, я встала, сказала Сергею Ивановичу, чтобы звонил мне только в крайнем случае, и вышла на улицу. У меня была цель. И этой целью был Иван. Было уже десять, и все нормальные люди в это время были на работе, но для успокоения совести я вначале заехала к нему домой. Он жил в двухкомнатной квартире, доставшейся ему от погибших родителей, которая находилась в кирпичной девятиэтажке на улице Рабочей. Я несколько раз была у него дома и на работе, когда заказывала ему вывеску для редакции. Дома его, как я и ожидала, не оказалось и, оседлав своего железного коня на резиновом ходу, я отправилась в школу, где он арендовал подвал.

Школа располагалась в самом центре Тарасова, почти напротив торговых рядов, где «челноки» распродавали привезенное шмотье. Ворота на школьный двор оказались открытыми, и, чтобы не ставить автомобиль на стоянку и не возвращаться потом оттуда пешком, я въехала внутрь и остановилась рядом с парадным входом.

Чтобы добраться до мастерской Веретенникова, нужно было миновать дежурную, пройти почти до самого конца коридора, спуститься вниз по крутой бетонной лестнице и повернуть направо. И тогда перед вами открывался длинный подвал, вдоль одной стены которого тянулись толстые трубы отопления, а с другой стороны находились три больших прямоугольных отсека, их и занимал Веретенников на пару с помощником Трофимычем.

Трофимыч был мужиком в возрасте, работал где-то сторожем сутки через трое, а в остальное время помогал Ивану, который делился с ним гонорарами.

В подвале горел свет. В первом отсеке никого не было, и я прошла дальше. Во втором, самом большом по площади, все было завалено кусками листового железа, стальными уголками, обрезками оргстекла и полистирола самой разной толщины и размеров, лоскутами цветной самоклеящейся пленки и досками. У стены примостился сварочный агрегат, от которого в первый отсек тянулся толстый перекрученный кабель. В центре этого живописного места стоял старый письменный стол, застеленный грязным куском ватмана, на котором возвышалась литровая банка с кипятильником.

Вода в банке начинала пузыриться, и Трофимыч, сидящий у стола на табуретке, приготовился выключить кипятильник из розетки удлинителя.

– Привет, Трофимыч. – Я подошла к столу, высоко, словно цапля, поднимая ноги, чтобы невзначай не зацепить какой провод.

– Здорово, коли не шутишь, – ответил Трофимыч, вынимая кипятильник из банки и насыпая туда с ладошки чайные листья.

– А где Иван? – поинтересовалась я, надеясь, что он отошел куда-то и вскоре вернется.

– Да кто ж его знает, – пробурчал Трофимыч, накрывая банку тарелкой с отколотым краем.

– Погоди, Трофимыч, – тронула я его за рукав грязной, промасленной робы, – как это, кто его знает? Мне нужно срочно его увидеть.

– Да я бы тоже хотел его увидеть, – кашлянул он в кулак, – только вот нету его.

– А где он? – Я подозрительно посмотрела на него, пытаясь заглянуть в глаза.

– Эх, кабы знать, – вздохнул Трофимыч, снял тарелку с банки и, сунув в нее алюминиевую ложку с закрученной спиралью ручкой, начал помешивать содержимое.

Проделав эту процедуру, он снова накрыл банку тарелкой. Я терпеливо ждала, пока он закончит свое священнодействие. Когда он положил ложку на стол и, достав из полупустой пачки «Астры» сигарету, закурил, я сделала очередную попытку.

– Значит, говоришь, не знаешь, где Иван?

– Нет, – он помотал головой, – не знаю.

– А вчера ты его видел?

– Вчерась? – Трофимыч закатил глаза. – Вчерась видел.

– Когда?

– Когда-а? – тягуче переспросил он. – Вчерась он, как обычно, с утра пришел.

– А потом? – с нетерпением спросила я.

– Потом ушел, – невозмутимо ответил Трофимыч и еще раз помешал ложкой в банке.

– И больше ты его не видел?

– Нет, не видел.

– И не знаешь, что с ним и где он?

– Не знаю.

Трофимыч наклонился и достал из холщовой сумки семьсотграммовую банку с борщом и кусок хлеба. Рядом с сумкой я заметила полупрозрачный пластиковый пакет, сквозь который просвечивала бутылка дешевого портвейна, буханка хлеба и еще какой-то сверток. Затарился Трофимыч, подумала я, пока он открывал банку с борщом и засовывал в нее кипятильник.

– А ты зайди к нему домой, ежели он тебе так срочно нужен, – посоветовал Трофимыч, видимо, желая поскорее отделаться от меня, – небось пил вчера с дружками, теперь отсыпается…

– Нет его дома, – нахмурившись, сказала я, – я только что от него.

– А-а, – махнул рукой Трофимыч, – если накушался, может и не открыть. Сильнее стучать нужно.

Поняв, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, я выбралась из подвала тем же путем, что и пришла, едва не грохнувшись на лестнице. Хорошо, что я была в «рабочей» одежде – куртке, джинсах и кроссовках – сумела удержаться на ногах, а не то пришлось бы мне поваляться пару недель в травматологии.

Дождя не было, но воздух был так насыщен влагой, что казалось, водяные пары вот-вот хлынут потоком на и без того черный от сырости асфальт. Я села в машину и, запустив двигатель, закурила. Дома Ваньки нет, на работе – тоже. Где он может быть? Может, и правда, вчера не дошел до Катьки, а запил где-нибудь с приятелями?

Я выехала со школьного двора и стала неторопливо двигаться в потоке машин, автоматически останавливаясь на светофорах и притормаживая на поворотах. Куда я ехала? Я и сама не знала. Просто крутила баранку, ни о чем не думая. Очнулась я только неподалеку от дома Катькиного племянника. Моя «Лада» стояла у тротуара рядом с дешевым баром, расположившимся в подвале старинного двухэтажного особняка. Под световой рекламой «Элси» была надпись помельче: «Работаем круглосуточно». «А что? Надо попробовать поискать здесь, – сказала я себе, – раз уж колеса сами меня сюда прикатили».

Бар представлял собой обыкновенный продуктовый магазинчик, где, кроме продуктов, торговали пивом и водкой в розлив. Под низким сводчатым потолком буквой Г расположился прилавок, а на свободном месте стояли два восьмиугольных столика, покрытых голубым пластиком. В центре каждого из них красовалась большая наклейка «Laky strike». Вдоль зеркальной стены тянулась стойка, у которой стояла пара мужиков, готовившихся влить в себя очередную порцию «лекарства».

Я подошла к прилавку, за которым восседала барменша – молодая и толстая, как квашня, девица не старше двадцати пяти лет. В одной руке она держала журнал «Cool», а другой опиралась о прилавок.

– Здравствуйте, – приблизилась я к ней.

Она подняла свое заспанное, заплывшее жиром лицо и молча уставилась на меня маленькими бесцветными глазками.

– У меня знакомый потерялся – Ваня Веретенников, – жалобно произнесла я, – он к вам не заходил?

– Веретено, что ли? – на весь магазин взревела квашня. – Сегодня не был.

– А вчера? – Я заискивающе заглянула в водянистые глазки.

– Чего он вдруг всем срочно понадобился?

– А что, его еще кто-то ищет?

– Да подельник, видать, его, – продавщица смотрела на меня невидящим взором, – в охотничьей шапочке.

– Это такой носатый? – забросила я удочку, недоумевая, кому еще понадобилось разыскивать Ивана.

– Не-е, – протянула барменша, – востроносенький такой крепыш, в черной кожаной куртке.

– А-а, поняла, поняла, – закивала я, – в кроссовках и в джинсах…

– Да нет же, – затрясла жиром квашня, – в серых брюках он был, а не в джинсах.

– А сам Иван-то вчера заглядывал? – с надеждой спросила я.

– Ну да, прям перед этим мужиком в тирольской шапочке, – подтвердила барменша, – хлопнул сотку и был таков.

– Когда это было, вы говорите?

– Точно не скажу. – Она посмотрела на свод потолка. – Где-то после обеда…

– Спасибо, – поблагодарила я ее и покинула это не слишком уютное заведение.

В данных обстоятельствах Катькин племянник мог бы стать для меня нитью Ариадны. Я не то чтобы блуждала по лабиринту, скорее стояла перед тупиковой стеной, чей монотонно-серый бетон тянулся на тысячи километров. Как найти человека? Не в розыск же подавать! А что, если Ваня сейчас отдыхает под крылышком какой-нибудь сердобольной гражданки и к тетке вчера вообще не заходил? Или с дружками на какой-нибудь хате зависает? А если он все-таки был вчера у Катьки? Только вот когда: до или после убийства? Реальны оба эти варианта, но если он приходил после убийства, то какого черта он не вызвал милицию? Бросил тетку родную и смылся? А что, если это он…

Фу, чушь какая-то! Да чтобы Ванька…

Я помотала головой. Так, так, так… А что это за фрукт в тирольской шапочке его ищет? Может, алкаш какой знакомый? Денег стрельнуть или долг отдать? Не знает, где Ванька живет, или, тоже, как я, найти его не может, или они привыкли в «Элси» встречаться да водку пить сообща?

Но тогда барменша должна была хотя бы визуально знать этого «тирольца».

Я выскочила из машины и сбежала по ступенькам в бар. Было такое ощущение, что время здесь, в этом теплом зеркальном низочке остановилось как на разбитых часах. Невольно вспомнился Блок:

… Живи еще хоть четверть века – Все будет так, исхода нет.

Барменша по-прежнему листала журнал, двое мужиков квасили. Правда, физиономии их были не так оживлены, как вначале их тихого праздника. Я посмотрела на их стаканы – белой прозрачной жидкости там оставалось совсем мало. Вот и причина упадка их настроения. Я стремительно приблизилась к стойке и снова обратилась к студенистой девице, та, заметив меня, оторвалась от журнала и с тупой невозмутимостью уставилась на меня.

– Извините, я забыла вас спросить, – любезным тоном произнесла я, – тот, в тирольской шапочке, который Веретенникова искал, он что, его приятель?

– А я почем знаю, – насмешливо хмыкнула девица, – я за клиентами не бегаю, из-за угла за ними не подсматриваю, у меня своих дел – во сколько.

Барменша в красноречивом жесте полосонула краем ладони по своей неохватной шее, состоящей из дрябловато покачивающихся слоев жира. Да у нее не два, а четыре подбородка, – подивилась я.

– Я не то имею в виду, – поторопилась я не потерять ее внимание, – вы сами этого типа в шапочке тут часто видите?

– В первый и последний, надеюсь, раз, – пренебрежительно усмехнулась барменша.

– А что такое, он вам не понравился или по счету не заплатил? – поинтересовалась я.

– Да на лице у него написано – алкаш чистой воды. Нам тут своих хватает… – развела она руками, похожими на окорочка, только не куриные, а свиные.

– Значит, вы его никогда прежде не видели, – решила я одновременно уточнить и подытожить.

– Угу, – недовольная тем, что ее вновь начали интервьюировать, вяло отозвалась барменша и уткнулась в журнал.

– А как он выглядел? – упорствовала я.

– Так ведь я вам уже сказала, в кожаной куртке, шапочке такой, – она поднесла руки к голове и пыталась что-то вылепить из воздуха, – среднего роста, носик такой маленький, а глаза хитрые.

– А еще какие-нибудь детали припомнить не можете? – Я вынула из кармана две десятки и зашелестела ими.

– Нет, не могу, что он, Том Круз, чтоб его внешность запоминать?

Она показала глазами на деньги и медленно покачала головой.

– Не надо, ну что вы!

– Ну тогда спасибо, – улыбнулась я.

– За что? – удивленно посмотрела она на меня своими водянистыми глазками.

– За информацию, – я беззлобно усмехнулась и пошла прочь.

В машине я выкурила еще одну сигарету. Кто же этот «тиролец» и что ему нужно от Ваньки? Может, Ванька с какой компанией снюхался, денег одолжил да не отдает? А что, если какой-нибудь школьный приятель объявился? Все может быть, только факт остается фактом – Ванька пропал, и я не имею понятия, как и где его искать. Ладно, не будем зацикливаться на его исчезновении. Попробуем, как говорил Ульянов-Ленин, пойти другим путем. Я достала из сумки Катькину записную книжку и принялась ее не торопясь и вдумчиво изучать.

Так, буква А. Абрамов Георгий Семенович. Дальше шел телефон, непонятно – домашний или рабочий. Альбина, телефон домашний. Ага, подружка. Катька как-то упоминала о ней, но лично я с ней не встречалась. Не довелось… Дальше – Анастасов Александр, два телефона.

Я перевернула на букву Б. Здесь была всего одна фамилия – Боярышников А. Слава богу, этого крутого парня я знала не просто со слов Катьки, а лично – вместе отмечали два раза подряд ее день рождения. Я перевернула на букву Г. Здесь был целый список. Напротив каждой фамилии был указан номер телефона, а то и два номера.

Таким образом я просмотрела всю записную книжку и выделила для себя несколько фамилий, с которых решила начать. Для собственного удобства я выбрала тех людей, которых знала лично или хотя бы один-два раза видела в обществе Катьки. Первым, кого я намеревалась посетить, был Катькин бойфренд, с которым, по моим сведениям, она не так давно рассталась. Олег Дебрянский работал начальником статотдела в одной из крупных торговых фирм Тарасова.

Я спросила себя: какой предположительно мотив для убийства Катьки мог быть у этого удачливого молодого человека из обеспеченной семьи? Ответ – личный. Месть? Возможно. Ревность? Не исключено. Катька сама, как она сказала, кинула этого маменькиного сынка. Только вот будет ли маменькин сынок мстить женщине, которая его бросила? Не вероятнее ли предположить, что он тут же кинулся рыдать в жилетку своей обожаемой мамочке или постарался забыть «неблагодарную» и «вероломную» возлюбленную? У него появился бы лишний повод убедиться в том, что лучше его мамы в мире женщины нет. Не исключено, что он завел себе новую подружку, поскромнее, попроще, не такую красивую, но понимающую и нежную. Хотя Катька, царство ей небесное, казалась мне воплощением смеющейся нежности, и если и кинула этого Дебрянского, то значит, было за что. Что ни говори, а женская солидарность – прежде всего. Солидарность – солидарностью, только вот Катька была прекрасным человеком. Были, конечно, и у нее свои слабости и недостатки – у кого их нет? Она ведь не Дева Мария или ангел небесный, хотя мордашку имела прямо-таки ангельскую.

Меня распирало от любви и нежности к погибшей подруге. Я опять чуть не заплакала, тормозя у очередного светофора. Вынула из сумки платок, промокнула глаза и запретила себе думать о том, какой замечательной была Катька, и о том, что… ее больше нет. Нет, я не сошла с ума, я знала, что никогда не увижу ее живой… Вот именно, что знала, холодным, почти научным знанием, насквозь рассудочным и несокрушимым… Но сердце еще бунтовало, не соглашалось, препиралось с ледяной столбнячной непреложностью случившегося.

Поэтому я провела психологический эксперимент – предположим, я решаю какую-то арифметическую задачу со многими неизвестными, среди которых было то «интересненькое», что стоило Катьке жизни. Почему я связала это самое пресловутое «интересненькое» с фактом смерти моей подруги? Потому что доверилась какому-то тайному инстинкту, редко меня подводившему.

Мне нужно было выяснить, откуда пришла Катька и что узнала. Вполне возможно, что я ошибалась, предполагая, что гибель моей подруги была результатом того, что она узнала что-то «интересненькое». Вполне возможно, что речь шла о каком-нибудь романтическом знакомстве, о новом ухажере, состоятельном и внимательном… Черт его знает. Судьба всякого следствия на первичном этапе – перерывать все возможные предположения, а зачастую и теряться в них. Это надо пройти, пережить, не пасть духом. Я планировала встретиться со всеми людьми, фамилиями которых пестрела записная книжка моей подруги – гигантский труд, могущий оказаться к тому же и неблагодарным. Но у меня не было иного выхода. Катька уже ничем не могла мне помочь… Там, где витала ее душа, категории нашей жизни не имели никакого веса, ибо тот чистый эфир – обиталище душ после земной смерти (в ад я не верю) – прозрачен и тонок, невесом…

Мне почему-то приятно было думать, что все наши понятия о добре и зле рассеиваются в этом царстве невесомости как утренний туман. А мне, мне нужно было действовать. Ведь я еще здесь, где любое, даже тщетное усилие имеет свой пусть и не немедленный, но – результат, и цель моей работы заключается в том, чтобы сделать понимание этих самых понятий о добре и зле важным и весомым в жизни каждого…