– А ты молодец, – слабо улыбнулся он, отчалив от больницы, – здорово придумала упасть!

Ну надо же, молчаливый сфинкс заговорил! Выходит, я действительно молодец, смогла завоевать одобрение такого невозмутимого и каменно-равнодушного субъекта, каков Виктор.

– Это ты – молодец, – ответно улыбнулась я, – что бы я без тебя делала!

– Сотовый, – лениво произнес он.

Я и не обратила внимания на то, как в моей сумке надрывается мобильник, – до того ли было! Я с благодарностью посмотрела на Виктора, спасибо, мол, ты и тут меня выручаешь, и, достав трубку, прижала к уху, выдвинула антенну. На том конце встревоженная Маринка.

– Он очнулся… – Она прерывисто дышала, явно напуганная.

– Ну и прекрасно, – разомлев от сознания безопасности, промямлила я.

– И давай стонать…

– Ага… – прикрыла я веки, в то время как недремлющий Виктор управлял «Ладой».

– Что ага?! – взорвалась Маринка. – Я ему – новокаина, он проглотил, смотрит на меня как на инопланетянку…

– Ну, ты-то, надеюсь, объяснила ему все, напомнила?

– Напомнила, – с упрямой обидой процедила Маринка, – только боль-то у него, видно, не прошла, все стонет и стонет.

– Это тебе не комариный укус, – назидательно ответила я, – а ранение в плечо.

– Да я понимаю…

– И что же с ним теперь?

– Заснул, – с язвительной интонацией произнесла Маринка.

– Ну вот видишь, – облегченно вздохнула я, – не понимаю, что ты тогда так бесишься…

Здесь я, конечно, лукавила, потому что знала: бесится Маринка из-за того, что я «коротаю» время с Виктором. Но и она выдавала свое ревнивое опасение за беспокойство по поводу стонов больного Лютикова.

– А ты почему трубку не берешь? – с раздражением спросила она.

Да простится ей эта женская злость! Я-то знаю, как она бывает добра и внимательна, когда все мы в редакции, в непосредственном с нею соседстве ведем обычные рабочие беседы.

– Занята была, – с ударением на первом слове отозвалась я, посылая немому как изваяние Виктору заговорщический взгляд.

На этот раз он даже не усмехнулся. Просто правил моей «ладушкой».

– Чем, если не секрет? – настаивала на подробном отчете Маринка.

– Одним больным и двумя здоровыми бандитами, – зевнула я так, чтобы и Маринке стало слышно, – Виктор занимался аналогичным делом.

– Вы сейчас куда? – осведомилась она.

– Видно будет, – с садистской беззаботностью ответила я.

– Слышь, Бойкова, хватит из себя Терминатора разыгрывать!

– Не совсем удачное сравнение, – ехидно усмехнулась я, – ладно, приеду, расскажу о наших подвигах. Я тебе сама минут через десять позвоню.

– Тебя дождешься!

Я закончила этот дамский треп с Маринкой и набрала телефон редакции. На проводе оказался Кряжимский.

– Сергей Иванович…

– Да, Оля, я тут кое-что выяснил, – перешел он сразу к делу, – семья Гулько проживает по адресу улица Смирновская, двадцать семь «Б», квартира сорок девять. Жену зовут Софья Исааковна, дочь – Анна, а сын – Яков.

– Спасибо.

– У него жена, дочь и сын. Но сын вроде бы живет отдельно. Ты поедешь на Смирновскую?

– А как же! Хочу вам, Сергей Иванович, сказать, что ваша версия подтвердилась: за всеми этими убийствами стоит Парамонов. Так что теперь найти эти материалы и напечатать их – дело нашей чести.

– Как ты это выяснила? – полюбопытствовал Кряжимский.

Я кратенько рассказала ему суть.

Как и обещала, я тут же следом позвонила Маринке, предупредила ее, что едем не домой, а по одному адресу. Она немного поныла, как обычно, но смирилась. А что ей еще оставалось делать? Попутно мы обсудили с ней необходимость найти кого-нибудь, кто мог бы приходить ко мне два раза в день – делать Лютикову перевязки. Не бесплатно, конечно. Маринка пообещала одну свою знакомую медичку. Я дала добро. На том и порешили.

До Смирновской ехали молча, в обычном, так сказать, режиме. Виктор следил за дорогой, я глазела по сторонам. Странно, но нахлынувшая было на меня дрема исчезла, уступив место бодрости. Я пробовала представить себе жену Гулько, его дочь и сына. Мое воображение рисовало зажиточное, но натерпевшееся страху и мучений семейство, довольно замкнутое и недоверчивое. И вот мне сейчас придется это отчуждение и недоверие преодолевать, доказывать свою бескорыстную заинтересованность в деле Григория Петровича. Въехав во двор большого дома, мы вместе поднялись на лифте на четвертый этаж. Причем Виктор первым покинул кабину лифта и, выйдя на лестничную площадку, проделал все те маневры, которые считают необходимым выполнять профессиональные телохранители, дабы обеспечить своему клиенту максимальную безопасность.

– Можно, – шепнул он.

Я отпустила лифт и замерла перед обитой деревянной рейкой стальной дверью фирмы «Кайзер». Позвонила. Дверь тут же распахнулась, словно нас ждали. На пороге возникла худощавая фигура женщины с приятным интеллигентным лицом. Его не уродовала даже гримаса страха, застывшая на нем. Ей на вид лет сорок пять. Короткие каштановые волосы открывали еще гладкий лоб. Видно, что она следит за собой: ее живые миндалевидные глаза тонко подведены, на щеки наложен румянец, на губах алеет помада. Женщина была облачена в классические коричневые брюки и бежевую блузку навыпуск.

– Здравствуйте, – я благожелательно улыбнулась.

Женщина ответила мне немного растерянной улыбкой.

– Здравствуйте, – вежливо, но без энтузиазма сказала она.

– Меня зовут Бойкова Ольга, я – главный редактор газеты «Свидетель». А это, – кивнула я на Виктора, – наш фотограф.

Виктор буркнул что-то нечленораздельное.

– О! – улыбка женщины стала ярче, хотя чувствовалось, что она все еще в состоянии тревоги и напряжения. – Я регулярно читаю ваш еженедельник. Чем могу служить?

– Вы – Гулько Софья Исааковна?

– Да, – опять насторожилась она.

– Мне нужно с вами поговорить, – улыбнулась я.

– О тех бумагах? – прямо спросила вдова Гулько.

– К вам кто-то приходил? – догадалась я.

– Да, приходили, – удрученно проговорила она, – прошу.

Она посторонилась, и мы с Виктором вошли в прихожую.

– Сюда, – она указала на дверь гостиной, открыла ее и встала, пропуская нас.

Гостиная обставлена со вкусом. Ничего лишнего. Уют и порядок. Книжные полки соседствовали с двумя сделанными под старину шкафами, за безупречно чистым и прозрачным стеклом которых стоял расписанный синими цветочками белый фарфор. Красивый овальный стол занял почетное место в середине комнаты. На нем – трубка спутникового телефона, кипа журналов и газет. Мягкая мебель выглядела действительно мягкой и комфортной. Объемные кресла и диван, казавшийся просто огромным, как бы приглашали к неспешной беседе. Под ногами лежал коричнево-бежевый ковер. Я не стану перечислять всех изящных аксессуаров и безделушек, уснащавших поверхность двух задвинутых в угол тумбочек с причудливо изогнутыми ножками. Телевизор располагался на специальной подставке в другом углу, на уровне глаз сидящего человека.

– Извините, если я покажусь вам резкой, но нас замучили из-за этих бумаг, – нервно затеребила рукав блузки Гулько, когда мы расселись по местам.

Софья Исааковна выдвинула накрытые газетой пепельницу и портсигар.

– Курите, – разрешила она, и мы задымили.

– Я вас очень хорошо понимаю… – сочувственным голосом произнесла я.

– Ах, оставьте, – снисходительно махнула она рукой, – что вы можете понимать! Я читала ваши репортажи, уважаю вас за честность и смелость суждений, но на этот раз вы промахнулись.

– То есть?.. – решила я уточнить.

– Нет у меня никаких бумаг, – почти выкрикнула, заволновавшись, Гулько.

– Муж вам не говорил…

– Мне сейчас не до этого, – отрывисто проговорила она.

– Я понимаю…

– Да что вы заладили: понимаю… понимаю, – нетерпеливо сказала она, виновато улыбнувшись, впрочем, точно извиняясь за свою несдержанность.

– А кто, если не секрет, вас навещал?

– Да если бы я знала! – возмущенно воскликнула Гулько. – Ввалились трое.

– Один из них брюнет, нос горбинкой, с наглыми глазами?

– Да-да, – выпустила струю дыма Гулько.

Надо сказать, курила она элегантно, держа сигарету с какой-то меланхоличной небрежностью, что, впрочем, не очень вязалась с ее импульсивными движениями, когда, отвечая на мои вопросы, а вернее, уходя от ответов, она чуть ли не вскакивала с дивана.

Завскакиваешь тут, когда такое с мужем приключилось!

– Поня-ятно, – мрачно процедила я.

– Вы их знаете? – изменилась в лице Гулько.

– Знаю, на кого они работают.

– Я тоже догадываюсь, – с судорожной усмешкой сказала она.

– На Парамонова. Ведь именно он состоял в сделке с Григорием Петровичем? – намекнула я на прошлое.

– Мне ничего не известно, – нервно закашляла Софья Исааковна, – меня сейчас это меньше всего заботит!

– Вам не хочется вспоминать…

– Муж не посвящал меня в свои дела, – поспешно сказала она.

– Странно, – недоверчиво посмотрела я на нее, – очень странно.

– В каждой семье, – заволновалась Гулько, – свой специфический климат. Надеюсь, вы не станете с этим спорить?

– Не стану, – дипломатично согласилась я, – и все-таки я подчеркиваю: то, что вы можете вспомнить, то, что вы знаете, может оказаться очень важным для нашего дела…

– Я не одобряла этих дел, всего того, из-за чего Гриша так рисковал и попал за решетку. Вы думаете, легко мне было слышать его уговоры: ты потерпи, потерпи, ради наших детей, ради образования их. Он ведь хотел дать им отличное образование за рубежом, устроить их судьбу, – со слезами на глазах срывающимся от волнения голосом произнесла Гулько, – и вон как все обернулось!

В отчаянии она затушила в пепельнице недокуренную сигарету и тут же принялась за новую.

– И ваши дети получили образование… то, о каком мечтал Григорий Петрович? Это они? – Я показала на фотографию в изящной рамке на книжном стеллаже.

Гулько улыбнулась и кивнула.

– Одна получила, а другой получает, – невесело уточнила Гулько.

Потом ее потухший было взгляд потеплел и вспыхнул.

– Это мы с Анночкой у Яши в гостях.

– Он учится за границей? – догадалась я.

– Да.

– И где же, если не секрет?

– В Париже.

– Неплохо, – усмехнулась я.

– Зато цена какова! – округлила свои красивые черные глаза Софья Исааковна.

– Но у вас ведь нашлись на это деньги…

– У нас тогда все конфисковали, – потупила глаза Софья Исааковна и добавила: – Все, что было записано на Гришу… Машину, дачу… Слава богу, что квартира оказалась на меня оформлена…

– Вы сейчас работаете?

– На мне дом, – вздохнула она, – это не легкий труд, поверьте мне.

– На что же вы живете? – спросила я.

– Нам удалось кое-что сохранить… – заморгала Софья Исааковна.

– Давайте вернемся к тем троим, посетившим вас…

– А что возвращаться? – зябко передернула она своими узкими плечами. – Влетели, стали задавать вопросы, потом перешли к угрозам. Упоминали моих детей, мол, жизни ни тебе, ни им не дадим. Я испугалась, позволила им все обыскать. Они перерыли весь дом, но ничего не нашли! – последнюю фразу Софья Исааковна произнесла с каким-то горделивым злорадством.

Да уж, представляю, каково было этой хрупкой женщине один на один оставаться в квартире с этими головорезами.

– Они мне под угрозой смерти приказали никому ничего не говорить. Если пикнешь, сказал один из них, светловолосый такой, убью собственными руками.

– Вы, естественно, никуда не обращались…

– Естественно, – печально подтвердила Гулько.

– Ваш сын в Париже, а дочь?

– Она ничего вначале об этом не знала… – торопливо проговорила Софья Исааковна. – Я пообещала тем троим, что стану молчать. Лишь бы они нас не трогали.

– Вы знали, что ваш муж встречался с журналистами?

– Знала, – прямо ответила Гулько, – я его просила не делать этого, когда говорила с ним по телефону (сам-то он дома не появлялся и даже не сказал мне, где скрывается), но он ни в какую. Старые обиды, они ведь как стигматы, – угрюмо заметила она.

– Это так, – вздохнула я, – значит, Григорий Петрович не сказал вам, где бумаги? – я пристально посмотрела в ее черные глаза.

– Если бы я знала, где эти проклятые документы, – грустно усмехнулась она, – я бы их тем троим отдала. Счастье и покой детей, видите ли, дороже!

– А вы не догадываетесь, где ваш муж мог спрятать документы?

– Мы уж всех родственников обзвонили, так перетряслись! Я сначала дочери ничего не рассказывала, но меня только на день хватило. Она сама поняла, что со мной что-то неладное творится. Я в итоге ей все рассказала. Вот мы с ней и решили заняться поиском этих бумаг, – затушила в пепельнице окурок Гулько.

– А сын?

– Что сын? – не поняла она.

– Кто из детей, то есть, хотела я спросить, был Григорию Петровичу ближе? Обычно, я знаю, сын ближе матери, дочь – отцу.

– Может быть, – скептически усмехнулась Софья Исааковна, – в нашей семье это с точностью до наоборот.

– А дачу, сараи проверяли?

– Да у нас нет никаких сараев. На даче, правда, не искали… – засомневалась Гулько.

– Вы же сказали, что дачу конфисковали?

– Это другая, мамина.

– Все-таки странно, почему он вам не сказал…

– Не доверял, наверное, – печально улыбнулась Софья Исааковна, – и правильно делал.

– Вас тоже можно понять, – посочувствовала я ей.

– Можно, – согласилась она.

Я все-таки спросила у Софьи Исааковны адреса родственников, хотя не очень надеялась, что посещение их даст обнадеживающие результаты. Расспросила ее и о друзьях юности Григория Петровича. Таковых в Тарасове не было, потому что сам Гулько с Украины. О товарищах мужа по службе моя собеседница тоже не могла сказать ничего определенного. Служба – службой, а дружба – дружбой, как говорится. Узнала я также, что дочь Гулько преподает в Американском корпусе мира.

* * *

Простившись с Гулько, мы отправились в редакцию. Я совсем приуныла. Виктор кидал на меня неодобрительные взгляды. Женская эмоциональность, как видно, ему не по вкусу. Кряжимский Сергей Иванович встретил меня настороженно-пристальным взглядом своих проницательных светлых глаз.

– Что-то, голубушка, вид у вас удрученный, – озабоченно сказал он, увидев мою кислую физиономию.

Я плюхнулась на стул в приемной и вялым движением расстегнула куртку. Виктор прошел в лабораторию.

– Не знаю, Сергей Иванович, где эти чертовы документы искать, – закурила я, – и Маринки нет, некому кофе сварить, – совсем сникла я.

– Это правда, – покачал головой Кряжимский.

– Встречалась с вдовой Гулько…

И я рассказала Сергею Ивановичу о своем посещении Софьи Исааковны.

– Да-а, – задумчиво протянул Кряжимский, выслушав меня, – просто так не подкопаешься.

– Мне кажется, – заключила я, – Софья Исааковна сказала правду, я имею в виду, что она не знает, где находятся документы. Черт!

– Что же тебя мучает? – спокойно спросил Кряжимский.

– Как то есть что? – воскликнула я. – Гулько сбегает из тюрьмы, возвращается в Тарасов, встречается с журналистами, предлагает им разгромные материалы. Спрашивается, зачем он все это делает? Ведь не для того, чтобы устроить себе маленькое приключение!

– Согласен, – кивнул Кряжимский. – Ты хочешь сказать, что документы существуют на самом деле?

– Конечно, существуют. Стал бы Гулько просто так рисковать! – Я поднялась с кресла и заходила по приемной. – Мы должны эти бумаги найти, и как можно быстрее, иначе… нам всем – труба. Только вот где их искать? Хоть бы какая-нибудь зацепка… Ума не приложу, с чего начинать?

– Погоди, – произнес мудрый Кряжимский, – может, далеко ходить не надо.

– То есть как это не надо? – удивленно посмотрела я на Кряжимского. – Так и будем сидеть, пока нас не придушат здесь тепленькими?

– Не преувеличивай, пожалуйста, – произнес Сергей Иванович.

– Что значит не преувеличивай? – я метнулась к сумочке и выхватила оттуда диктофон. – Это что, шутки, по-вашему?

– Это диктофон, – невозмутимо улыбнулся Кряжимский.

– Спасибо, что подсказали, – с язвительной иронией проговорила я. – Лучше послушайте, что записано. Это показания Звягинцева.

Я перемотала пленку на начало и нажала клавишу, а сама продолжила свои бестолковые метания по комнате.

– Не шуми, пожалуйста, – Сергей Иванович прибавил звук и недовольно покосился на меня.

– Ладно, – я опустилась в кресло и прослушала запись вместе с Кряжимским.

– Что вы теперь скажете? – с интересом взглянула я на него, когда запись закончилась. – По-моему, это не просто серьезно, а суперсерьезно.

– Звягинцев так странно говорит, – удивился Кряжимский, – словно у него во рту леденец.

– И не только во рту, но и в носу, – улыбнулась я, – это у него трубочки там.

– Не супер, конечно, но разобрать можно, – заключил Кряжимский.

– Нам не мешало бы подумать о собственной безопасности, – заявила я, – чтобы не отправиться на тот свет, как Коромыслов и Егоров.

– Не нужно преувеличивать, – рассудительно заметил Кряжимский, – когда Звягинцев с приятелями убивал Коромыслова, Егорова и Ямпольскую, он предполагал, что, кроме них, никому не известно о существовании документов. Ямпольская, кстати, пострадала совершенно случайно.

– Если меня убьют случайно, как вы говорите, мне от этого легче не будет.

– Тебе никак тогда не будет, а в общем-то, этого никто не знает, конечно, что ты станешь чувствовать после смерти, – усмехнулся Сергей Иванович. – Я хочу сказать, что теперь о существовании этих документов известно уже большому количеству людей. Слишком большому для того, чтобы всех их перестрелять. Это раз. Во-вторых, у нас же нет документов.

– У Коромыслова и Егорова тоже их не было, – возразила я.

– Но Звягинцев предполагал, что бумаги у них.

– Об этом надо было спросить Звягинцева, – вздохнула я, – а я спрашивала… Ну, вы слышали, о чем я спрашивала.

– Ты все сделала правильно, – успокоил меня Кряжимский, – мотивировка поступков Звягинцева нам не очень-то важна. Он действовал по указке Груздева. А нам сейчас нужно поразмыслить, пораскинуть мозгами, где мог Гулько спрятать документы. Мне кажется, они не должны быть слишком далеко.

– Его жена сказала, что у них нет ни погреба, ни сарая, – я встала и подошла к окну, – только дача.

– Не думаю, чтобы он хранил важные документы на даче, – резонно заметил Кряжимский, – не слишком-то это удобно. И потом, дачу можно обыскать…

– Может, у Гулько есть какой-то тайник? – предположила я.

– Если у Гулько есть тайник, – ответил Кряжимский, – и никто, кроме него, не знает о его существовании, боюсь, нам никогда не найти этих документов. Возможно, – продолжил Сергей Иванович, – генерал что-нибудь сказал Лютикову… Нужно подождать, когда он придет в себя, и расспросить его.

– Во время встречи у ГДО Рома обмолвился, что бумаги Гулько спрятаны в надежном месте.

– Он сказал «спрятаны»? – уточнил Кряжимский.

– Кажется, он сказал «хранятся», не вижу здесь разницы.

– Нет, Оленька, – улыбнулся Кряжимский, – разница есть, и ты сама это прекрасно знаешь, только почему-то не хочешь признать.

– А хоть бы и есть, – я закурила, – что нам это дает?

– Сначала я тебе поясню разницу между «спрятаны» и «хранятся». «Спрятать» что-то означает положить в какое-то укромное место, а «хранить» можно у кого-то или где-то. В банке, например. Как ты понимаешь, не говорят «спрятать в банке», говорят «положить в банк», где вещь и будет храниться.

– Это область лингвистики, Сергей Иванович, – возразила я, – не думаю, что Гулько так сказал Лютикову сознательно.

– В том-то и дело, Оля, что в пограничных ситуациях человек чаще руководствуется интуицией, то есть действует так, как подсказывает ему его подсознание. И если Лютиков правильно передал слова Григория Петровича, то это может означать, что Гулько не прятал бумаги, а передал их кому-то. Предположим, человеку, которому он на сто процентов доверяет.

– Разве сейчас можно кому-либо доверять на сто процентов? – озадаченно приподняла я брови.

– Скорее всего Гулько пришлось кому-то довериться, потому что у него не было времени и действовал он второпях.

– Но деньги-то он припрятать успел, – пустила я кверху дым, – его жена, то есть теперь вдова живет безбедно с детьми. А ведь, как она говорит, у них все конфисковали.

– Деньги – это другое, – рассудил Кряжимский, – их Гулько припрятал сразу же, как только они попали на счет его ведомства. Я думаю, он не предполагал, что его арестуют, а тем более посадят в тюрьму. Ведь за ним стоит Парамонов, а у того рыльце тоже в пушку. Но генерал просчитался, и ему пришлось срочно обеспечивать себе тылы. Что он и сделал. Только вот воспользоваться документами он, сидя за решеткой, не смог.

– С десятью миллионами долларов можно найти возможность связаться с теми, кто на воле, и отдать соответствующие распоряжения, – не сдавалась я, но у Кряжимского на все имелся ответ.

– А если его доллары лежат где-нибудь в Швейцарии на номерном счету? Тогда ими мог воспользоваться только он. Гулько, конечно, спрятал небольшую часть денег, к примеру, тысяч сто-двести, где-то недалеко. На эти деньги сейчас и живут его вдова и дети. А вот спрятать бумаги времени скорее всего не было, поэтому он их кому-то передал, где они, возможно, до сих пор и хранятся.

– Хорошо, – согласилась я, – другой версии у нас нет, поэтому станем придерживаться этой. Сейчас мы с Виктором отправимся ко мне и подождем, когда очнется Лютиков. Расспросим его поподробнее. Тем более что он, как сказала Маринка, уже приходил в сознание.