Утро началось с неприятностей. А потом и весь день пошел как-то наперекосяк. Я давно обратила внимание – именно утром складывается какая-то атмосфера, в которой проходит затем весь день. Наверное, это имеют в виду, когда говорят – «встала не с той ноги».
Хотя ноги, конечно, здесь ни при чем. Атмосферу создают прежде всего люди. На этот раз постарался мой дружок Ефим. «Известия» в утреннем выпуске опубликовали его интервью со мной. Все написано очень убедительно, доходчиво, самые темные места ясны даже трехлетнему ребенку. Растолковать – это Фима умеет… От версии ФСБ о психе-террористе не осталось камня на камне…
Я только не понимала, почему вдруг стала предметом всеобщего внимания. Надо сказать, мало кто из спасательской братии знает меня в лицо. Из наших тарасовских волонтеров – человек двадцать, с которыми приходилось где-то работать, куда-то на сборы выезжать. Ну, человек пять ростовцев, с ними довелось года два назад в Африке работать, раскапывать засыпанный песчаным ураганом город в Эфиопии… Еще человек десять из тех, кто работал сейчас в Булгакове, были мне вроде слегка знакомы, кивали при встрече. А в целом – не могу сказать, чтобы я была известной личностью. Сейчас в Булгакове было никак не меньше полутора тысяч спасателей.
Но почему же пока я ходила к гостинице за газетой, чтобы показать потом своим, меня провожали глазами и откровенно разглядывали?.. Разве я похожа на какую-нибудь кинозвезду или топ-модель? Раньше я как-то этого не замечала…
Моя резко возросшая и совершенно необъяснимая популярность не столько волновала меня, сколько забавляла… Странно, конечно, но не скажу, чтобы это было очень уж для меня неприятно… Особенно когда практически все мужчины провожают тебя глазами… По какой бы они причине это ни делали, женское сердце не может хотя бы слегка не волноваться при этом…
Так, провожаемая взглядами, я впорхнула в палатку к Григорию Абрамовичу и застала там странную картину. Они все трое сидели молча и смотрели на меня. То есть я хочу сказать, что они не замолчали, когда я вошла, а сидели и раньше молча и смотрели на то место, где я и появилась, войдя в палатку. Игорек с Кавээном – по обе стороны от Грега, а Григорий Абрамович – посередине. И очки у него съехали на нос… Что было признаком очень дурного настроения…
Мне слова никто не сказал, когда появилась. Сидели, смотрели и молчали. Грег газету в руках комкал… Что случилось-то?..
– Вы что молчите? – спросила я подозрительно, поглядывая на них по очереди. – Интервью мое в сегодняшней газете читали?
– А ты сама-то читала? – совсем недружелюбно спросил Кавээн, который редко когда лез вперед, только в драке…
– Конечно, – сказала я и протянула Грегу «Известия»…
Он даже не посмотрел на «Известия», просто бросил их на пол, под стул.
– Нет, ты вот эту газету читала? – спросил Грег и протянул мне скомканный газетный лист…
В полном недоумении я начала расправлять газету. Первое, что мне бросилось в глаза – моя фотография на всю первую полосу. И заголовок аршинными буквами – «Психолог ведет расследование».
Я села прямо на пол, там, где стояла, перевернула листок и начала читать на второй полосе интервью… Боже! Что это был за текст!.. За каждой фразой вставала такая самоуверенная, ни секунды ни в чем не сомневающаяся, безапелляционная и беспардонная дамочка, что я пару раз даже на редакционную вводку смотрела – точно ли это обо мне идет речь? Нет, все правильно, писали именно обо мне – экстремальном психологе второй категории капитане МЧС Ольге Николаевой…
То есть все неправильно! Я никогда не говорила таких презрительных слов, даже если речь шла о ФСБ или местных властях… Я никогда не отзывалась пренебрежительно о тех, кто работает со мною рядом… Я никогда не говорила с таким цинизмом о людях, которые погибли при катастрофе…
«Ну, Фима! Если это твоя работа… – думала я, продолжая читать. – А кроме тебя это сделать было некому… Я тебе… Я тебе…»
Самые ужасные кары, одна страшнее другой, теснились у меня в голове…
«Я назначу тебе свидание, а вместо себя приглашу на него всех твоих здешних любовниц!»
Наказание показалось мне достаточно страшным для Фимки, и я немного успокоилась… Перевернула лист и снова посмотрела на фотографию…
Ну конечно, это Фимка – кто бы еще сумел найти мою фотографию – в спецкомбинезоне, перепачканную с ног до головы грязью, но с улыбкой до ушей. Я помню, почему я тогда улыбалась, в том узбекском селении, которое начисто снес с лица земли селевой поток после сильных дождей в горах. Я только что вытащила из грязи узбекского пацаненка лет восьми, и его удалось откачать. Я была рада, что спасла ему жизнь… В этот момент меня неожиданно и сфотографировали. Мне нравилась эта фотография, хотя я всегда испытывала некоторое смущение, когда на нее смотрела. Словно фотограф сумел уловить что-то очень личное, интимное… Одну такую фотографию я когда-то подарила Фимке с надписью: «Это моя работа!»
Можете представить мою ярость, когда я увидела эту надпись в газете на фоне фотографии, написанную моим же почерком… Как он посмел, свинья!.. Продажный журналист… Охотник за сенсациями, информационный шакал!.. Последние остатки совести потерял в этих своих «средствах массовой деградации»!..
Я, наконец, посмотрела, что же за газета так меня разрисовала – и мне все стало ясно. Ну конечно же, вторая из газет, с которыми Фимка сотрудничает постоянно, – «Мир катастроф». Понятно, почему я стала центром всеобщего внимания. Это же профессиональная газета спасателей, которую издает МЧС. Она появилась не очень давно, пока еще не успела себя дискредитировать (разве что сегодня, и то пока только в моих глазах) и пользуется среди спасателей огромной популярностью…
Честно говоря, я растерялась…
– Ребята! – сказала я. – Как же это? Я же не знала… Я хочу сказать, что не имею к этому отношения… Я ничего этого не говорила…
Игорек обиженно дулся, но в то же время смущенно прятал от меня глаза, Кавээн разглядывал мои форменные спасательские ботинки, а Григорий Абрамович глубоко вздохнул и сказал:
– Говорила, не говорила, теперь это уже не имеет особого значения… Что, опровержение давать будешь? Глупо… Подставил тебя твой дружок. Или его кто-то вместе с тобой подставил. А заодно – и нас всех… Оттого, что ты этого не говорила, никому из нас легче не будет. Тебе, между прочим, тоже…
Он еще раз вздохнул.
– Ты прочитай, прочитай до конца, очень интересные заявления ты там делаешь… Впрочем, дай-ка я сам прочитаю. Ребята еще раз послушают, удовольствие получат. Сомнительное, правда, удовольствие…
Он отобрал у меня газету, поправил очки и начал:
– А… Вот это место… «Я крайне возмущена бездействием федеральных властей, в частности ФСБ, которая, вместо того чтобы искать истинные причины катастрофы, кормит общественное мнение плохо приготовленной из патологических идиотов и психов неудобоваримой жвачкой, подсовывает заведомо ложные версии… Кому выгодно такое поведение эфэсбэшников, давно и прочно скомпрометировавших себя в глазах народов России? Только тем, кто на деле виноват в случившемся…»
Он ткнул пальцем в газету.
– А вот тоже перл, особенно по смыслу: «Я провожу собственное расследование причин катастрофы и клянусь, что ни один виновник ее не уйдет от расплаты…» Вот ведь! Сама себе и прокуратура, и Верховный суд… И в исполнение сама приводить будешь?
Абрамыч нагнулся ко мне и показал в газете еще одно место.
– А вот это что за прелесть, посмотри! «Не знаю, о чем думает и чем занимается государственная комиссия, уже несколько дней работающая в Булгакове, но толку от ее заседаний никакого… У меня, работающей в Булгакове в одиночку…» Слышали, мужики, в одиночку она работает! «…У меня, работающей в Булгакове в одиночку, объективных фактов собрано больше, чем у этой так называемой комиссии с ее армией следователей, оперативников, криминалистов и экспертов…» Ну! Суперменша, да и только!.. Ей с государственной комиссией поссориться захотелось! Она не иначе как голливудских фильмов насмотрелась!..
Абрамыч замолчал и снова скомкал газету.
– Ребята! – я чуть не плакала. – Меня же подставили! Я ничего этого не говорила! Чем хотите могу поклясться! Чтоб… Чтоб… Чтобы у меня друзей до конца жизни не было, если я вру!
Я посмотрела на Игорька. Тот молчал, опустив голову… На Кавээна. Тот отвернулся и разглядывал что-то на совершенно чистой и гладкой стенке палатки. Один Григорий Абрамович смотрел на меня. Не зло смотрел, не с обидой, не с раздражением… С грустью и сожалением…
«Не верят!» – подумала я и выбежала из палатки…
«Ну, Фимочка! Держись, дружочек! Я тебе сейчас устрою сенсацию! Ну держись, Фимочка!» – твердила я всю дорогу до гостиницы, готовая разорвать в клочья и Фиму, и вообще всех, кто встретится мне на пути…
Фимка стоял на ступеньках гостиничного крыльца и напряженно поглядывал по сторонам… Я рванулась в его сторону… Фимка меня увидел и… побежал от меня, прячась за редкими елками, росшими перед гостиницей. Это было так смешно, что я остановилась и пришла в себя. Ну и видок, наверное, у меня был, если Фима дал деру. Выразительный…
Я присела на нагретый солнцем гранитный парапет крыльца и закурила, руки у меня все еще дрожали… Пусть побегает между елок, пусть… Я как раз еще немного успокоюсь. Поговорить-то нам в любом случае нужно. Выяснить эту дурно пахнущую историю с интервью в «Мире катастроф»…
– Простите… Доктор Николаева? – услышала я за спиной старческий голос, явно перегруженный интеллигентскими интонациями. – У меня есть очень интересные факты для вашего расследования…
– Какого еще, к черту, расследования? – буркнула я раздраженно. – Я работаю спасателем. Я психолог, а не следователь…
– Я именно потому, что вы не следователь, и хочу обратиться к вам, со следователями, боюсь, разговор у меня не получится… – заявил дородный старик, голос которого явно не вязался с его фигурой. Представьте себе эдакого Алексея Николаевича Толстого с отпущенной на волю фигурой русского барина и голосом артиста Георгия Вицина, только очень и очень старого, дребезжащий такой голос… Это сочетание создавало какое-то бросающееся в глаза противоречие, одновременно привлекающее внимание и отталкивающее. В целом впечатление от его внешности складывалось очень неприятное.
– А что вам от меня нужно? – спросила я его все так же недружелюбно.
– Немного. Очень немного, любезнейшая, – проскрипел старичок. – Я хочу вручить вам идею, которая объясняет все произошедшее в Булгакове, и факты, которые ее подтверждают…
– А вы, собственно, кто? – перебила я его.
– Я, собственно, личность, можно сказать, уже известная, хотя и анонимно, – он посмотрел на меня выразительно и даже кокетливо, но я ничего не поняла и пожала плечами…
– Про меня совсем недавно писали в газете «Булгаковские вести», правда, фамилию мою не называли и писали, надо сказать, какой-то бред… Но вот прославили.
– Да кто вы, черт бы вас побрал, – рассердилась я, – не морочьте мне голову…
Старичок поджал губы и наконец представился.
– Бывший учитель физики, географии и истории новобулгаковской средней школы номер пять Семен Феофанович Смородинов.
– Какой-какой школы? – переспросила я. – Новобулгаковской?
– Ну вот вы наконец вспомнили! Да, да, я один из так называемых «внуков Разина», о которых досужие журналисты раструбили по всей стране. И, надо сказать, создали нашему маленькому кружку очень даже неплохую рекламу. Нам начали приходить письма, и с каждым днем – все больше и больше… И в некоторых письмах сообщают такие вещи о нашем губернаторе…
Старичок понизил голос до шепота и слегка ко мне склонился.
– …что я и рад бы не поверить, да верится, а как поверю, так страшно становится – за Россию и нас, кто в ней живет…
– И вы решили рассказать эти вещи мне, что ли? – все еще недоумевала я.
– Нет-нет, упаси Боже! Мне их и повторять-то страшно! Я и сам не люблю всякие неприятности, и вам их создавать не хочу… Я просто к слову… И ведь не только письма пишут! Вчера один бизнесмен из Москвы прислал тысячу рублей новыми деньгами, в конверт две бумажки по пятьсот вложены были… Как их только на почте не вытащили!.. Пишет, что вырос в Булгакове и очень хочет хоть чем-то помочь нашему благородному делу…
– Так! – не выдержала я. – Вот что, дорогой господин Смородинов… Или вы говорите, с чем пришли ко мне, или мы сейчас же прощаемся…
– Я хочу рассказать вам, почему произошла эта катастрофа на железнодорожном мосту… Вернее – под мостом… Ну, не важно где, главное – вы меня поняли, о какой катастрофе идет речь…
Нужно признаться, этим он меня заинтересовал. Конечно, я знала, что сейчас у многих в Булгакове голова болит от раздумий об этой катастрофе, но меня, наверное, зацепило еще и то, что он причастен к «внукам Разина»… А тут еще и версия у него собственная… Зануда он, конечно, размазывать любит, любуется собой, но ничего – потерплю немного ради дела…
Я оглянулась на елки, за которыми скрылся Фимка, и махнула ему рукой – иди, мол, сюда, на этот раз тебе повезло, ускользнул ты от справедливого и вполне заслуженного тобой возмездия… Ефим выполз из-за деревьев и осторожно начал приближаться…
– Ладно, рассказывайте, – сказала я, – но сначала давайте найдем место, где можно посидеть спокойно, не привлекая внимания. Я что-то слишком стала популярна в Булгакове…
– Фима, – крикнула я, поскольку Ефим еще не решался подойти ко мне близко – вспомнил, наверное, что я неплохо (на его дилетантский взгляд, у Кавээна совсем другое мнение по этому вопросу) владею кое-какими спецприемами рукопашного боя. – У тебя номер свободен? В гостинице?
Ефим сразу понял, что я отвлеклась от мысли о справедливой и немедленной мести и, подскочив, радостно закивал головой.
– Свободен! Конечно, свободен!.. Через… Через три минуты будет свободен! – протрещал Фимка и умчался, как я поняла, освобождать нам со старичком свой номер. Наверное, срочно эвакуировал из него свою очередную булгаковскую пассию…
Вернулся он минут через пять. Я представляю, какой переполох он поднял у себя в номере и что наплел! Но когда он проводил нас на четвертый этаж гостиницы, на котором размещались представители средств массовой информации, там было сравнительно чисто и я не заметила и следов пребывания женщины… Надо же! Ну Фимка и артист! Хотя какой он артист? Аферист противный!
Впустив нас в свой номер, он хотел было потихоньку ускользнуть и уже направился к двери, но я крикнула ему вслед:
– Останься! Ты мне нужен…
– Конечно, конечно! – затараторил он. – Мне тоже очень интересно будет послушать вашу беседу… Я пока кофе приготовлю. Будете кофе?
Старичок кивнул головой, а я махнула на Фимку рукой – отстань, мол. Он наконец понял и успокоился. Возился с растворимым кофе, но уже молча. И на том спасибо!
– Давайте вашу идею, – сказала я старичку-»разинскому внуку». – Только не расплывайтесь слишком мыслью по древу, нам с Ефимом необходимо еще обсудить кое-какие проблемы…
– Буду краток. И не только потому, что отзываюсь на вашу просьбу, сколько из пристрастия своего к классике русской литературы и следуя афористичному напутствию излюбленного мною Антона Павловича всем приступающим к изложению словесному…
– Простите, Семен… Семен Фофанович, – перебила я его. – Нельзя ли поменьше напыщенности, мы же с вами не в восемнадцатом веке. Для меня главное – точность изложения фактов, а ваши красоты слога, боюсь, только собьют меня с толку…
– Феофанович, любезнейшая, а не Фофанович, – поправил меня старичок, на которого, как я поняла, нисколько не подействовала моя просьба выражаться с меньшим пафосом. – Согласитесь, мне с таким отчеством трудно удержаться от возвышенного стиля, да признаться, с другим я и не в ладу… Уж не обессудьте, любезнейшая… Беды в красивых словах немного, а слуху вашему – приятно и устам моим – сладостно…
Я уже и не рада была, что вмешалась со своим замечанием, – извинениям и объяснениям его не видно было конца…
– А потом, и сам предмет моей повести таков, что предполагает некоторое уважение к самой мысли, в нем заключенной, ибо нет на свете ничего более достойного уважения, чем деяния природы, не зависящей от воли человека и его суетных дерзновений… Катастрофы происходили всегда и будут происходить вечно, независимо от нашего желания или нежелания… Кто, скажите мне, мог быть причиной извержения Везувия, стершего с лица благословенной Италии Помпеи и Геркуланум? Кто виноват в ташкентском землетрясении, до основания разрушившем старую узбекскую столицу? Господь Бог, скажете вы? Но чем узбеки так уж его прогневали? И почему именно они? И почему Аллах покарал их, а не таджиков или киргизов? Для Господа Бога каждая конкретная катастрофа – слишком избирательное действие. Бог тут абсолютно ни при чем…
«Что он несет? – подумала я. – На что я трачу свое время?»
– Я не расист и считаю, что все нации равны друг перед другом и перед лицом Создателя…
Пенсионер вдохновился собственным красноречием, бледное лицо его порозовело, в глазах появился какой-то нездоровый лихорадочный блеск.
– Все это, все несчастия происходят не по воле Божией, а по какому-то алгоритму, заложенному в основание физических законов. Скажите, любезнейшая, известно ли вам, что ускорение свободного падения есть величина постоянная? Или что скорость света – наибольшая из скоростей, которые могут иметь материальные тела? Это что же, – воля Божия? Нет! Это – природа!
Он поднял палец кверху и посмотрел на меня.
– Еще один великий Бог, на теле которого копошатся создания Божии… Не нам, не нам – слабым и немощным проникать своим слабым разумом в тайны этого Бога, в его намерения. Почему происходят катастрофы? А почему существует притяжение земное? Это свойство материи, скажете вы? И будете правы! Но и я буду настолько же прав, когда скажу, что катастрофы – такое же свойство самой материи, как протяженность и плотность… Это свойство прежде всего сложно организованной материи. Вы обратили внимание, как участились катастрофы с возникновением цивилизации? Могло ли быть железнодорожное крушение в каменном веке? Нет, скажете вы, и будете правы!..
…Я заметила, что этот бывший учитель широкого профиля обращается не только ко мне, – Фимка уже тоже включен им в число своих слушателей, хотя Фимка-то как раз и не особенно интересовался его бреднями.
– Тогда не было железных дорог, материя была проще, добротней и надежней, поскольку была произведением рук Божьих. А что такое железная дорога – произведение рук человеческих! Слабых, немощных и суетных! Вот и валятся один за другим колоссы на глиняных ногах, возведенные современной цивилизацией, чтобы удовлетворить тщеславие людское.
«Еще один псих! – вздохнула я про себя. – Везет мне на общение с ненормальными…»
– Я говорил уже, что нет случайностей в природе. Есть лишь необходимость материи изменить свою форму существования, когда нарушается некий баланс материальных форм. Это как дождь – накапливается в туче избыточное содержание водяных паров – происходит конденсация и идет дождь. И здесь то же самое – только не дождь идет, а происходит землетрясение, наводнение, самолет падает, мост рушится, завод взрывается, а человек умирает… Смирись, гордый человек! Ибо посягнул ты желанием жизни на мощь и волю природы!..
«Нет, он не псих, – решила я. – Он похуже любого психа будет…»
– Достаточно, – сказала я. – Мне в целом понятна ваша идея, хотя и не могу сказать, что она мне близка, любезнейший!
Последнее слово против моей воли сорвалось у меня с языка, и я разозлилась.
Он поглядел на меня и продолжил:
– Моя теория катастроф объективна и не нуждается ни в каких доказательствах, потому что ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Она лишь подтверждается всей историей человечества и историей Земли, когда материя существовала еще без человека. Но об этом времени у нас не осталось, к сожалению, документальных свидетельств. Поэтому довольствуемся тем, что для нас сохранили люди… Я проанализировал более восьмидесяти тысяч различных катастроф – маленьких и больших, зарегистрированных в истории человечества. Наш кружок три года работал над этой темой… Да вот вам доказательство – сегодняшняя катастрофа в Булгакове. Само провидение посылает мне весточку, что теория моя верна… Я рассчитал, что каждая катастрофа относится к своему разряду по количеству преобразованной во время ее материальной формы – разрушенных сооружений, умерших людей, сожженных деревьев или посевов. Наша булгаковская, кстати говоря, – довольно мелка с этой точки зрения. Вот если бы теплоход взорвался, у моста обрушились три пролета, а не один, а вагонов в Волгу упало вдвое больше, тогда она заняла бы тысяча четыреста восемьдесят второе место в своде катастроф, составленном моими учениками под моим руководством… Сразу после знаменитой катастрофы в Детройте, когда загоревшийся в воздухе самолет врезался в небоскреб и взорвался… Но дело даже не в этом. Самое поразительное, что я могу с точностью до нескольких недель предсказать время, когда случится следующая катастрофа, и ее масштаб, то есть примерный объем материи, которая будет в результате ее преобразована в какую-то другую форму… Булгаковская катастрофа этим рассчетам полностью соответствует…
Он продолжал еще говорить, а меня охватила какая-то тоска… Любое его слово было наполнено безнадежностью и унынием. Он-то сам говорил экспрессивно, но тем большая апатия охватывала меня от звуков самого его голоса. По мне просто разливалось ощущение тревоги, мозг сверлила мысль о случайности, ненужности и нестабильности самой жизни в принципе.
«Неизбежность и безысходность, – подумала я. – Ничего другого эта его теория не рождает. Он рисует передо мной картину закономерной трагедии, вписывающейся в длинный ряд катастроф и катаклизмов, и хочет, чтобы я поверила в реальность этой картины…»
Нет, конечно, я не верила ни одному его слову, его версия катастрофы, если можно так выразиться, была для меня абсолютно неправдоподобной. И она мне очень не нравится, поскольку разрушить ее можно только на том же самом материале, на котором он пытается ее доказывать, – на статистике катастроф…
Версия аргументирована статистически, и это самая сильная аргументация из всех возможных для этой версии. Потому что для того, чтобы разрушить эту аргументацию, нужно найти в ней ошибку, а для этого перепроверить все факты, на которые автор опирается… Что он там сказал? Восемьдесят тысяч фактов? Не слабо. Он своим ребятишкам-школьникам три года этой мурой головы забивал. Да тут для порядочного института – год работы… А другой путь возможен только один – найти настоящую причину.
Но мне очень не хочется, чтобы эта версия была обнародована. Я знаю, какое это горе – смерть близкого человека. Каково будет читать эту человеконенавистническую галиматью тем, у кого погибли на теплоходе или в поезде мужья, сыновья, жены, дочери, родители, любимые люди? Их психика сейчас и так искалечена несчастьем. Я просто не могу допустить как психолог, чтобы их подвергли такому испытанию – сообщили им, что смерть их близких закономерна и необходима, для того…
А черт ее знает, для чего… Ни для чего она не необходима!
– Извините, – сказала я этому мухомору, – сейчас мой коллега принесет фотоаппарат из соседнего номера и сделает снимок для газеты… С вашими рассуждениями надо познакомить как можно больше людей – читателей не только местных газет, но и центральных…
Старичок засмущался, а Фимка посмотрел на меня как на идиотку. Конечно, он вовсе не собирался писать ни о старичке, ни о его теории. По другим, правда, соображениям, – она не показалась ему слишком сенсационной… Но я повернулась к старичку затылком и сделала Фимке глазами – выйди из номера, будто и правда за фотоаппаратом…
Фимка поднялся и пошел к двери, и когда уже был наполовину в коридоре, я вдруг вскочила со стула и воскликнула:
– Ох, извините великодушно, Семен Феофанович! Забыла ему сказать, чтобы он взял цветную пленку… Я сейчас.
И выскользнула вслед за Ефимом. Он стоял в коридоре, прислонившись к стене и смотрел на меня сочувственно.
– Вот уж никогда не думал, что старческий маразм так заразен, – съязвил он. – Я-то считал, что это возрастное…
– А ну-ка заткнись, щенок! – разозлилась я и сама удивилась, что так запросто назвала его «щенком», он же всего на полгода моложе меня, но мне казалось иногда, что я старше его лет на десять… – Ты мне еще так и не объяснил, как это идиотское интервью могло оказаться в редакции «Мира катастроф».
– Оленька! – сразу засуетился Фимка, проглотив «щенка» как нечто само собой разумеющееся. – Но я же здесь совершенно ни при чем. Я отослал тот же самый текст, что и в «Известия», единственное, в чем я перед тобой виноват, – сказал им, где найти твою фотографию. Она у меня на работе в столе лежала…
– В столе! – ужаснулась я совершенно искренне. – Никогда в жизни больше не подарю тебе ни одной своей фотографии…
– Чтобы не украл никто! – сморозил явную глупость Фимка и аж покраснел, когда понял, что врет слишком неуклюже…
– Молчи и вспоминай быстро, – решила я все же вернуть Фимку ближе к делу, – кто из твоих здешних симпатичных знакомых имеет какое-нибудь отношение к булгаковской медицине…
– Зачем тебе? – пробормотал Фимка.
– Вспомнил? – спросила я зловеще.
– Катенька! – тут же ответил Фимка. – Конечно, Катенька!
– Кто она?
– Она? – запнулся Фимка. – Она – администратор гостиницы…
– Я похожа на идиотку? – спросила я его еще более зловеще.
– Не-е-ет! – затряс он головой. – Но у нее же муж – главный врач портовой поликлиники. Ты объясни, что тебе нужно-то… Я все организую…
– Вот что, Фимочка, – сказала я тоном, не имеющим ничего общего с дипломатией. – Или ты напрягаешь всю свою извращенную фантазию и ровно через пятнадцать минут эта поганка из твоего номера отправляется в психлечебницу, где его держат неделю, или я звоню в Москву и интересуюсь в редакции «Мира катастроф», ставят ли они автора в известность об изменениях в его материале, который идет в номер… Ты меня понял?
– Ну уж сразу им звонить собралась… – завозмущался Фимка. – Да никогда ни о чем они не ставят… Ладно. Психушка – это не проблема, это мы сообразим… А в редакцию звонить никакого смысла нет. Конечно, они скажут тебе, что автора в любом случае предупреждают и спрашивают его согласия на правку или переделку материала, но ведь на самом деле они этого никогда не делают… И все, что я могу – либо уволиться, либо подать на них в суд и опять-таки уволиться. Выбор элементарный: не нравится – не печатайся…
– Вот я бы и не печаталась, – сказала я Фимке и вернулась к старичку, судьба которого на ближайшую неделю была только что решена в коридоре перед дверью Фимкиного номера…
Еще минут двадцать я терпела назойливого популяризатора «теории катастроф», выслушивая его аргументы и подливая ему кофе. Наконец в номер заглянул Фимка и жестом вызвал меня в коридор. Я еще раз извинилась и за дверью к своему удовлетворению обнаружила двух дюжих санитаров и врача – женщину в очках с абсолютно непроницаемым лицом, на котором застыла маска официальной, но совершенно неестественной доброжелательности.
Я поняла, что делать мне тут больше нечего. Фима исполнил мою просьбу, и я не сомневалась, что старичка никто, кроме лечащего врача булгаковской психбольницы, не увидит как минимум неделю… Вот и хорошо. В конце концов его интеллектуальный бред можно рассматривать как умственное расстройство…
Мне очень не хотелось возвращаться к своим в палаточный лагерь, я чувствовала вину перед ними, хотя и не могла бы четко сформулировать, в чем я виновата… В холле гостиницы толпился народ – журналисты, офицеры, кое-кто из знакомых спасателей-волонтеров. Я поняла, что сейчас произойдет какое-то событие, которое касается всех этих людей. А значит, и меня.
Событие оказалось долгожданным и, как это обычно бывает в таких случаях, неожиданным. Государственная комиссия решила обнародовать свои предварительные выводы. Это сообщение вызвало в гостинице переполох, охрана выставила из вестибюля всех, у кого не было официального приглашения на брифинг, в том числе и меня. Я не особенно расстроилась, все равно эта информация сейчас разнесется по всему городу со скоростью света. И максимум минут через десять я все узнаю.
Десять минут пролетели незаметно за двумя сигаретами… После окончания брифинга даже спрашивать ничего не нужно было. Информация просто витала в воздухе и лезла в уши сама – до того часто ее повторяли на разные лады, пока она не приобрела более четких очертаний.
Комиссия решила, что во всем виноваты капитан и его помощник. Анализы показали, что у них были обнаружены следы алкоголя и наркотиков, которые они принимали незадолго до катастрофы. Таким образом, в момент трагедии и капитан, и его помощник находились в состоянии алкогольного и наркотического воздействия… Остальное все звучало тривиально…
Настроение мое упало, хотя и до того не слишком было хорошим. Мне сразу стало ясно, что эта версия готовилась заранее, просто не хотели ее объявлять, подготавливали почву для ее укоренения.