Поднимаясь по лестнице, я ожидала с трепетом душевным самого грозного вида моего шефа, но уж никак не этакого — расслабленно-медитативного, будто Андрей Юрьевич решил наконец-то посвятить время осмыслению сложных философских вопросов. Он меланхолично приветствовал меня: «Здравствуй, Сашок», — и этот «Сашок» меня настолько удивил, что я замерла на пороге с открытым ртом.
— Здравствуйте, Андрей Юрьевич, — саркастично ответила я на такое приветствие, — простите, что я задержалась.
Он кротко наклонил голову и пробормотал:
— Ничего страшного. Я сам только что появился.
«Интересно, откуда? — подумала я, усаживаясь на свое место. — Судя по его виду, он явился с заоблачных высей…»
Быстренько найдя нужный файл, я постучала по клавишам, занося новую информацию. На это ушло, по моим подсчетам, достаточное количество времени, чтобы мой драгоценный Ларчик пришел в себя, даже если его стукнули по голове. Но он почему-то не спешил приходить в нормальное состояние, задумчиво-отстраненно листая застарелый номер «Лизы».
— Ларчик, — тихо позвала я. — У тебя что, амнезия?
Он встрепенулся и окончательно добил меня следующим всплеском эмоций:
— Сашка? Где ты шлялась так долго?
Это уж, по крайней мере, было близко к норме. Я облегченно вздохнула и ответила:
— Собирала информацию, между прочим. Так что нечего рычать… А вот почему ты тут пребываешь в таком состоянии, остается непонятным, но я же не кричу на тебя!
— В каком? — растерянно переспросил Андрюшка.
— Во влюбленном, — ехидно ответила я. — «Образ прекрасной дамы затмил пред ним все остальные красоты мира…»
Он почему-то покраснел и пробурчал что-то о моих дурацких фантазиях и склонности к бредовым вымыслам.
— Ну-ну, — согласилась я. — Предположим, что я действительно нахожусь во власти оных. Тогда ты напоминаешь шизофреника. Насколько я успела тебя изучить, таковое состояние нападает на тебя в двух случаях — когда ты одержим желанием срочно найти ответ на трудный вопрос или ты находишься в состоянии легкой влюбленности. Я лично склоняюсь ко второму варианту.
Он решил, что гордое молчание куда более подействует на мою нахальную натуру. Ну и ладно. Не буду нарушать его молчания, не впервые мне разговаривать сама с собой.
— Все в этом мире взаимосвязано, — глубокомысленно объявила я, смотря в окно, за которым начинался дождь. — Только в этой многогранной взаимосвязи умный человек может обнаружить истину. На первый взгляд — какое отношение имеет некто Потырин к происходящим таинственным покушениям на жизнь Володи Баринова?
Так как обиженный Ларчик мне отвечать не собирался, я ответила себе сама:
— Никакого. Но только на первый взгляд. Конечно, человек этот когда-то пошел в органы и настучал на Володиного дедушку. Но тогда можно было бы скорее от Володи ожидать своеобразной мести. Лучше, конечно, оставить старичка, давно почившего в бозе, в покое. Сказать ему мягко: «Покойся с миром»…
Сделав эффектную паузу, я взглянула на Ларчика. Он фыркнул и еще глубже погрузился в свое обиженное молчание.
— Но вот ведь какая у нас возникла проблема… В дочке Потырина. Честно говоря, я бы не упала в обморок, если бы фамилия этой женщины была, скажем, Ротшильд… Или еще какая-нибудь. Это не произвело бы на меня такого впечатления. Тогда почему же я нахожусь в шоке из-за ее фамилии?
Я опять замолчала, посмотрев на Ларчика многозначительным взглядом, чтобы он все-таки поинтересовался: что же за тайна мелькнула перед моим взором? Он все так же хранил совершенно кретинское спокойствие, как будто в этот момент он обдумывал вещи несравненно более важные, чем какая-то там Потырина. Меня это уже начинало злить. Ну же, дубина ты стоеросовая! Почему бы тебе не поинтересоваться ее фамилией? Давно бы пора…
Нет. Он продолжал безмолвствовать.
— Почему у гражданки Потыриной вторая фамилия Шлендорф — ума не приложу! — развела я руками.
Ура!
Он вскочил и вытаращился на меня.
— Какая? Шлендорф? — переспросил он меня. — Кто это Потырина такая? Откуда ты ее извлекла?
Я наслаждалась произведенным эффектом. Поглубже устроившись в кресле, я окинула его томным взглядом и сообщила:
— Я хочу кофе и сигарету. Не могу вести длинные и умные разговоры без наличия оных пред моим голодным взором…
Забывший о глубоком чувстве Ларчик рванул на кухню, и я начала опасаться за себя — а ну как, чтобы получить информацию, он начнет заливать горячий кофе мне в глотку?
Я бы этого не хотела.
Слава богу, он ничего подобного делать не стал, а спокойно принес все требуемое, поставил передо мной и опустился рядом со мной на палас, смотря на меня ласковыми глазами, полными подхалимства и невысказанных просьб.
— Ну же, Сашечка!
— Знаешь, — задумчиво молвила я, — мне не дает покоя одна мысль. Почему мужчинам надо обязательно все объяснять? Почему они, черт побери, совершенно не способны, почувствовав тайну, заинтересоваться ею сразу, подпав под странное обаяние загадки? О, как же их легко провести из-за этого!
Он выслушал меня терпеливо, готовый на все ради объяснения появления нового упоминания немецкой фамилии.
Ну и ладно. Не зверюга же я какая-то в самом деле.
Я снизошла к его мольбам и рассказала о своем визите к старому учителю, об истории, произошедшей в тридцатые годы, о дочери Потырина, к которой собираюсь наведаться в самое ближайшее время. Умолчала я только о Нике, но он-то к этому никакого отношения не имел, а путать личную жизнь с работой я не собиралась!
* * *
Татьяна поднималась по лестнице училища, думая о странных случайностях, преследовавших ее. Надо же — ее сын может стать наследником крупного состояния! Так просто, по закону!
Она даже рассмеялась, потому что все ее титанические усилия оказались совершенно ненужными — все складывалось само собой, если бабка все-таки вспомнила в своем завещании о втором внуке. А она-то, дура…
Татьяна уже представляла себя отдыхающей на Канарах, дальше этого ее фантазия не простиралась… Чертову работу можно будет оставить. Всех этих прыщавых дурочек, которые только зря мучаются сами и мучают ее. Все равно из этих кошелок ничего не получится… К тому же у каждой из Татьяниных учениц физиономии как в том анекдоте. «Говорят, ты женился… — Да. — Ну, и как твоя жена? — Люди говорят, похожа на Матерь Божию. — Да что ты? А фотография есть? — На, сам посмотри. — Матерь Божия!» У одной нос как у степной орлицы, у другой — глазки-щелочки… Господи, и отчего у них такая уверенность в собственной красоте? Кто им, дурам, это внушил?
Она остановилась на площадке между двумя лестничными маршами, доставая сигарету.
«Ну, и какое тебе до них дело? Деньги они платят. Деньги, деньги, деньги! Вот что самое главное! Воровать ты не умеешь. В торговле ты многого достичь не сможешь. Вот и резвись с толстушками, мнящими себя красотками… «Гран плие, девочки! Олечка, держи ручку пла-а-авно». А у Олечки рука торчит локтем вперед, как кочерга. Выдать бы их всех замуж за арабов, чтоб вовеки не видеть! А батман, от которого хочется спрятаться, потому что они так машут своими короткими ножками, что начинаешь опасаться за свою здоровую психику!
И в какую сторону ни посмотри, то дочка бизнесмена, то сестра рэкетира, то любовницы и того и другого… Ни слова им не скажи — придут с револьверами. И такое устроят, что никаких средств не хватит здоровье поправить.
Зачем им вообще классический танец? Они что, на подиуме собираются танцевать?
Стоп, Таня. Раздражение, раздражение, раз-дра…
— Простите, у вас спички не найдется?
Она оглянулась. Человек, стоявший перед ней, показался ей смутно знакомым.
— Зажигалка, — сообщила она, протягивая ее, пытаясь вспомнить, где она могла его видеть. Крепкий мужик, с бычьей шеей.
Он кивнул, прикуривая, и пошел дальше.
Таня поняла, что вспомнить она не сможет. «Бизнесмен-папа или рэкетир-любовник», — решила она для собственного успокоения, несмотря на то, что мысль о нем была ужасно неприятной. Ей показалось, что от него исходил запах, который Татьяна определила бы как запах смерти.
Впрочем, от них от всех сейчас исходит этот запах, со вздохом признала она. «Они пропитаны им, как хлороформом. Ходячие мумии… Либо убьют их, либо они кого-нибудь убьют. Остается надеяться, что я не стану их жертвой».
Звонок прозвенел над ухом, заставляя ее поторопиться. Совсем как в обычной школе, подумала она.
Перед самым входом в зал, уже открывая дверь, она услышала за своей спиной вкрадчивый голос:
— Татьяна Витальевна?
Она вздрогнула. Не оборачиваясь, она почувствовала все тот же отвратительный запах смерти.
— Кто вы? — спросила она, резко повернувшись к нему, и в этот момент что-то произошло. Резкая боль заставила ее закричать. Согнуться.
Она упала на пол, ничего не видя перед собой, кроме черного облака, все больше и больше поглощающего ее сознание.
* * *
Я набрала номер Нины Шлендорф-Потыриной и была приятно удивлена.
Низкий голос после того, как я представилась, сказал:
— Ах, да. Сашенька Данич. Мне сказал Юрий Аристархович, что вы будете звонить, вот только зачем вам это, я не поняла.
— Видите ли, я пишу книгу о старых преподавателях нашего университета, — не моргнув, соврала я. — Меня интересует их судьба, творчество… Ведь, насколько я знаю, ваш отец был одним из лучших в плеяде деятелей филологии?
Ой, мамочки! Ну и перл у меня получился!
— Ну хорошо. Давайте встретимся. Постараюсь вам помочь чем смогу. Тем более, как я поняла из заверений Юрия Аристарховича, вы — не типичный представитель этого поколения, помешанного на деньгах и сексе…
Я призадумалась и решила, что здесь я не совру — ни на деньгах, ни на сексе я действительно пока еще не помешалась. Может, потом они и произведут на меня такое негативное воздействие, но сейчас, по счастью, я произвожу положительное впечатление. Впрочем — не считая моей порочной страсти к тайнам, загадкам, старофранцузскому языку и Франсуа Вийону. Этого тоже достаточно, чтобы общественное мнение посчитало меня не вполне нормальной.
Положив трубку, я задумчиво посмотрела на Ларикова и ни с того ни с сего брякнула:
— А еще мне почему-то не нравится Виктор Сергеевич.
Заинтересовав Ларчика подобной инсинуацией, я встала и пошла к выходу.
— Почему он тебе не нравится? — закричал мне вдогонку мой озадаченный шеф. — Ты объяснить не хочешь?
— Не могу, — честно призналась я. — То есть сначала он мне нравился, а теперь что-то произошло в моей душе, и его образ начал вызывать неприятные ощущения. И с чем это связано, я пока еще не пойму. Что-то в его поведении меня напрягло, а вот что, не могу вспомнить.
В это время в дверь позвонили. Я открыла. На пороге как раз стоял Виктор Сергеевич и обаятельно улыбался.
— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — буркнула я. — Похоже, вы станете богатым. А сейчас простите, я ужасно спешу…
Оставив Виктора Сергеевича в приятном предвкушении богатства и абсолютном неведении, откуда оно должно на него свалиться, я отчалила и в быстром темпе понеслась по улице, туда, где останавливался трамвай, призванный отвезти меня к дому Нины Ивановны Потыриной-Шлендорф.
* * *
Оля Синицина опаздывала. Как всегда. Она уже предчувствовала, какую проповедь сейчас услышит от вредины Тани.
— Уф! — выдохнула она, влетая в вестибюль. Столкнувшись с каким-то дяденькой, она привычно, не поднимая глаз, пробормотала:
— Простите…
— Смотреть надо, — грубо ответил ей мужчина. Она была готова поклясться, что уже налетала на него, и точно так же он ей ответил и в тот раз.
Подняв глаза, она удивилась еще больше. Потому что он поспешно отвернулся и, оттолкнув Ольгу, помчался к стоявшей неподалеку машине. Оля в машинах не разбиралась, зато у нее была исключительная память на номера. «Два-семь-три-пять Тар». Она почему-то повторила эти цифры, провожая взглядом этого странного дядьку, поспешно влезшего в машину и рванувшего с места с такой скоростью, как будто он собирался обставить Шумахера на гонках и решил немного потренироваться перед этим.
Пожав плечами, любопытная Оля поднялась на свой этаж и остолбенела.
Прямо перед дверью в класс лежала Татьяна Витальевна.
— Вам плохо? — спросила Оля, чувствуя, как в душе поднимается отвратительное чувство паники.
Татьяна ничего ей не ответила, смотря прямо на Олю жуткими, пустыми глазами.
— Татьяна Витальевна, — тихо повторила Оля, делая шаг в ее сторону. — Вам плохо?
Она очень осторожно подошла еще ближе, нагнулась и дотронулась до руки Татьяны. Рука безжизненно упала, а пальцы Оли мгновенно окрасились чем-то красным и липким.
— О господи, — выдохнула Оля. — Кровь… Кровь…
Оля почувствовала, что все перед ней закружилось, ее начало тошнить, и она заорала:
— Мамочки!
Потому что Татьяна Витальевна была мертва и, что еще хуже, убита. И Оле было так страшно, что она кричала до тех пор, пока из класса не высыпали ничего не понимающие будущие «топ-модели».
Только тогда Оля позволила себе расслабиться и хлопнулась в обморок, еще различая крики:
— Позвоните в «Скорую»! Вызовите милицию!
— Два-семь-три-пять, — пробормотала Оля, но ее никто не слышал.
* * *
Я в это время шла в совершенно безмятежном состоянии, не помышляя ни об убийствах, ни об опасностях, спокойно рассматривая вывески с иностранными буковками, которыми отчего-то пестрели теперь наши родные улочки.
Самым гадким в этой истории было отсутствие подозреваемого: тут были неприятные типы, но никакого видимого повода совершать нападение на меня в «офисе», покушение на молодого Баринова и убийство старушки у них не было. И еще Виктор Сергеевич, который вдруг ни с того ни с сего перестал мне нравиться. И не нравился мне все сильнее и сильнее.
Можно было подозревать самого Володю, который при нашей коротенькой встрече показался мне абсолютным тюфяком, совершенно не заслуживающим этакого расположения судьбы, но это тоже не повод, чтобы уличить его в совершении всех вышеназванных злодеяний.
Разве что они напали на меня вдвоем с Виктором Сергеевичем.
Надели маски и решили так глупо развлечься.
Подойдя к подъезду, на двери которого виднелось плохо стертое свидетельство огромной любви здешних тинейджеров к группе «Мумий-тролль», я остановилась, и любой нормальный человек принял бы меня со стороны за полную идиотку, потрясенную этой надписью.
Дело в том, что меня только что пронзила одна небезынтересная мысль, от которой меня бросило сначала в жар, а потом в холод.
Мысль эта была напрямую связана с Виктором Сергеевичем.
А именно — сейчас мне показалось, что он прекрасно знал, что я в ванной, поэтому и не открыл дверь. И вообще — с чего бы ему было расхаживать на цыпочках?
Не искал ли он эту чертову розовую папку сам, а если искал, то зачем?
Твердо решив высказать все свои подозрения Ларчику, как только вернусь, я открыла дверь и вошла в темный подъезд. Поднявшись на два марша, остановилась.
Меня явно ждали — дверь с табличкой «Потырин Иван Евграфович» с изысканными виньетками была приоткрыта.
— Нина Ивановна? — тихо позвала я, пройдя в темный коридор, пропитанный специфическим запахом старых квартир.
Ответом мне было молчание. Я почувствовала «дыхание опасности на своем обветренном лице», во всяком случае, мне стало как-то очень не по себе.
Пройдя по узкому коридору, я обнаружила за одной из дверей маленький луч света. Решив, что мне надо двигаться именно в этом направлении, я пошла туда.
Надо сказать, Нина Ивановна жила оченно неплохо, во всяком случае, квартира была огромной. Я даже устала идти по этому нескончаемому коридору. И зачем он ей, одной, такой длиннющий?
Наконец я открыла дверь и остановилась на пороге. Самые мерзкие предчувствия начали роиться в моей голове.
Нина Ивановна — если это была она — сидела в кресле, запрокинув голову и широко открыв рот.
Я отступила на несколько шагов назад. Мне показалось, что она мертва.
На меня нашло какое-то жуткое оцепенение. Поэтому я как зачарованная смотрела на ее лошадиное лицо с огромными передними зубами, и отчего-то мне было так ее жалко из-за этого уродства, что я была готова зарыдать от такой несправедливости.
В этот момент она обманула мои ожидания. Потому что из ее груди вдруг раздался всхрап, от которого я подпрыгнула, она дернулась и, открыв глаза, уставилась на меня.
— Вы — Саша Данич, — констатировала она радостно давно известный мне факт. Хорошо, что я сообразила оставить открытой дверь. Как знала, что засну.
Я могла бы поспорить с ней относительно дурной привычки оставлять настежь дверь, если решила вздремнуть. Но, глядя на упрямо сжатые губы сей дамы, поняла, что спорить с ней абсолютно бесполезно — Нина Ивановна явно не относилась к категории людей, которых можно было переубедить в чем-либо.
— Ну-с, так с чего начнем? — осведомилась она у меня, разливая чай. — Надеюсь, вы станете писать не о моем отце.
При этих словах она задрала голову и оглушительно захохотала, обнажая свои крупные зубы. Почему ее так развеселило упоминание о Иване Евграфовиче, не знаю. Я заинтересовалась этим фактом, хотя и не показала виду.
— Простите? — спросила я ангельским голосом. — Вы, наверное, считаете, что про вашего папу и так было написано очень много и я с этим не справлюсь?
— Да нет, — махнула она рукой. — Просто я поражаюсь, какие вы все наивные… Не был мой отец никогда большим специалистом по мертвым языкам. Тщеславным — да. Но о мертвых либо хорошее, либо ничего. Правда, меня эта поговорка всю жизнь бесила своим безграничным лицемерием!
Она так грохнула по столу чашкой в сердцах, что я вздрогнула, испуганно уставившись на ни в чем не повинный фаянс. Слава богу, чашечка устояла перед гневом своей владелицы.
— Так что давайте договоримся, что вас интересует — правда или ложь?
— Правда.
— Что ж… Так вот вам правда — я любила своего отца, потому что он был жертвой никчемной присказки — что ничто непременно должно стать чем-то. Иначе — плохо дело. Вот он и вылазил из кожи, чтобы стать этим «чем-то». Моя мать тоже стала жертвой этого глупого стремления. Она-то была профессорской дочкой. Тогда состоялся первый акт купли-продажи. Поскольку за моего папу она вышла, чтобы спасти своего отца от неминуемой гибели. И всю жизнь страдала от него, точно так же, как потом страдала я. Нет, он не был совсем плохим человеком. Просто система моральных ценностей у него была, как у большинства, немного деформированной. Он — как бы это выразиться? Умел оправдывать себя в своих же собственных глазах.
Она прервалась и, заметив мои удивленные глаза, рассмеялась:
— Вы, наверное, удивлены? Я не произношу панегириков в его честь… Хорошо, раскрою вам тайну…Вы были влюблены в детстве?
Я кивнула.
— Значит, неплохо помните, как это бывает. Он кажется тебе совершенным. Красивый, благородный, умный — и какая беда, что на сорок лет тебя старше? Семилетние барышни не обращают внимания на это. Когда он приходил к нам, я забиралась к нему на колени и, не скрывая восторга, млела от счастья, пользуясь привилегиями своего нежного возраста…
— Как его звали? — тихо спросила я, уже предчувствуя ответ.
Она покачала головой.
— Об этом потом. Сейчас я вам объясню, почему я так противоречиво отношусь к своему отцу. Только это не для печати, хорошо?
— Вы можете это не рассказывать, — поспешила я. — Не все тайны можно и нужно раскрывать.
— Саша, я ведь одинока. Только Бог да я. Как вы думаете, кому, кроме вас, интересны бредни семидесятилетней старухи? Да еще о своей младенческой любви… Я всю жизнь была дочерью Потырина, не смея даже отказаться от этой фамилии. Разговаривать сама с собой? А потом тебя упрячут в психушку, потому что даже вот эта паршивая квартира кому-то нужна — чтобы сделать евроремонт, и… Ладно, не будем об этом. У вас хорошая мордашка — располагающая к откровенности, я бы сказала. И я очень рада, что эту книгу собираетесь писать именно вы, потому что я устала от юных приспособленцев, не смеющих возразить, или — наоборот, от людей, делающих себе состояние на чернухе. Ни тем, ни другим я не скажу больше ни слова…
Она махнула рукой.
Потом некоторое время помолчала и вдруг выдала фразу, заставившую меня напрячься.
— Саша, вы когда-нибудь слышали о Михаиле Баринове?