Железнодорожная станция Зоринский, где находился клещевский цех по производству противокомариных таблеток, также располагалась на городской окраине, но совсем в ином месте, нежели особняк его хозяина, так что ехать туда пришлось прилично, и без Виталькиной машины наше путешествие заняло бы не один час. С ним же мы были на месте через двадцать минут.

С довольно приличной, ровной асфальтовой дороги мы снова свернули на какой-то щебенчатый проселок, проехали мимо сумрачно высившегося недостроенного остова какого-то промышленного здания и остановились на неширокой щебенчатой же парковке возле высокого, увитого колючей проволокой забора, за которым, несомненно, и находился принадлежащий Клещеву цех.

Из окна Виталькиной машины мы все трое не без уважения рассматривали автоматически открывающиеся ворота для въезда на территорию цеха, видневшееся сквозь их решетку прочное, наверное, главное строение, похожее на амбар или овощехранилище, – длинное, приземистое, с треугольной, крытой шифером крышей.

– Ну, ребята, как вам это нравится? – спросила я своих спутников. – Как, по-вашему, можно отсюда постороннему человеку что-нибудь беспрепятственно вынести?

– Вряд ли, – отозвался мой супруг Володька. – Если прапеллин был взят отсюда, это сделал наверняка кто-нибудь из своих.

– Однако неплохо Дима тут все оборудовал! – одобрительно улыбнувшись, заметил Виталька Белоусов. – В прежние времена, когда мы тут лабораторию содержали, никакой колючки на заборе, никаких ворот не было. Сам сарай на амбарный замок запирали, и все.

– Воображаю, каких открытий вы тут понаделали! – заметил ехидно муж. – Наверное, и гореть приходилось, правда?

– А то! – Виталька усмехнулся, не иначе как с ностальгией вспоминая этот ушедший в прошлое кусок жизни. – Три раза выгорало все на хрен, сами едва живые выбирались оттуда. А в один прекрасный день мы чуть не потравились все насмерть. Мы же там разные варианты синтеза пробовали. И вот однажды чисто случайно пошел у нас синтез фосгена, отравляющего вещества – ну, помните, Дима только что говорил? – его в армии используют как химическое оружие. И вот пошел у нас из колбы фосген, а он же без вкуса, без запаха, и понять не успеешь, что произошло, а ты уже труп. И тут, как назло, электричество вырубилось, вентиляция заглохла, а фосген идет, и мы, как дураки, стоим, смотрим! Чудом каким-то Дима Клещев первым почуял неладное, крикнул: «Ребята, тикай!» Успели мы, хватило сил выползти наружу прежде, чем сознание начали терять. Потом неделю сюда не ходили, молоком отпаивались.

Тем временем из ворот нам навстречу вышел некий мужчина, несмотря на жару, в синей камуфляжной куртке. Очень любезно он помог мне выбраться из машины и сказал:

– Вы Ирина Лебедева, верно? Мне Дима звонил, предупредил, что вы приедете. Я менеджер его цеха, зовут меня Борис. Проходите, пожалуйста, мы вас ждем.

Я полагала, что оба моих спутника последуют за мной, но, к моему удивлению, и Виталька, и мой супруг смущенно мялись возле машины.

– Понимаешь, Ирина, – заговорил наконец Володька, – нам обоим уже в университет пора.

– Ну да! – вторил ему Виталька Белоусов. – Сейчас уже начало девятого, а в девять часов начинает работу приемная комиссия.

Я покорно вздохнула. Мои друзья в самый ответственный момент оставляли меня ради своих дел, и по этому цеху я должна была бродить одна, без защитников, без провожатых.

– Да вы не беспокойтесь! – воскликнул Борис, по выражению моего лица догадавшись о моих мыслях. – У нас здесь люди воспитанные, культурные, ничего с вами не станется! Пожалуйста, проходите!

Ладно! – подумала я, следуя приглашению менеджера клещевского цеха. Если со мной все же что-то случится, виновата в этом буду не я.

Цех по производству противокомариных таблеток внутри был похож на овощехранилище еще больше, чем снаружи. О прежней принадлежности его к агропромышленному комплексу говорили и многочисленные, сохранившиеся, несмотря на пожары, стальные полочки, крюки на стенах, оставленные там, где они никому не мешали. Зато сложная и хорошо продуманная вентиляция овощехранилища была не только не демонтирована, но, напротив, еще более расширена и усовершенствована. И неспроста – я это поняла сразу, как вошла в цех. Виталька Белоусов не случайно говорил, что по запаху вовсе не неприятные, немного напоминающие дешевый одеколон пары прапеллина только в принципе безвредны для здоровья человека, но дышать ими каждый день по восемь часов добром не кончится. Чтобы хоть как-то нейтрализовать действие вещества на работающих в цехе, которых я насчитала не менее четырех человек, и гудел под потолком мощный вентиляционный насос, постоянно обновляющий и освежающий спертый воздух помещения.

– Производство потивокомариных таблеток само по себе дело нехитрое, – начал тем временем свои объяснения менеджер Борис, обведя широким жестом все вокруг. – Во-первых, берутся листы специального картона, мы его заказываем на одном заводике в Рязани. Нарезаются квадратиками на этом станке. Затем квадратики вымачиваются несколько часов в растворе прапеллина, это происходит вот в этих чанах. Как видите, они занимают большую часть площадей нашего цеха. Затем сушка, упаковка.

– А сушка где происходит? – поинтересовалась я.

– Вот здесь, – Борис кивком головы указал на огромные, до потолка, стальные шкафы, больше похожие на банковские пуленепробиваемые сейфы. – Сушка производится в специальных вытяжных шкафах, оборудованных мощной вентиляционной системой.

Некоторое время я задумчиво рассматривала довольно неказистое убранство цеха, его огромные закопченные чаны, где варились кусочки синего картона, пропитываясь раствором прапеллина, постоянно грохочущий, лязгающий станок по нарезке картонных квадратиков, томно вздыхающий вакуумный упаковочный станок, вслушивалась в непрерывное гудение вентиляторов сушильных шкафов. Четверо рабочих продолжали невозмутимо следить за ходом производственного процесса, и наше появление, казалось, ничуть не заинтересовало их.

– Однако выглядит это все не слишком презентабельно, – осмелилась заметить я.

– Это не только выглядит непрезентабельно, – согласился Борис. – Оборудование очень старое, один всевышний знает, где наш Дима его откопал. Чуть ли не каждый день случаются поломки, остановки цеха, несколько раз только за это лето возникали пожары, кое-как своими силами тушили.

– А из-за чего здесь может возникнуть пожар?

– Да из-за чего угодно! – менеджер Борис досадливо скривился. – Да вон хотя бы из-за проводки! – он указал наверх, где виднелись четыре на весь цех электрические лампочки, свисающие с потолка на собственных проводах почти до уровня головы. – Я Диме тысячу раз говорил, давай, мол, сделаем в цехе нормальную проводку, нам же лучше будет работать, производительность труда повысится. Да где там! Нет, говорит, ну ее на хрен, сейчас на проводку у меня нет денег!

– А чем плоха эта проводка? – недоумевающе спросила я.

– Кроме того, что запросто пожар из-за нее может случиться, – начал объяснять Борис, – у нас все лампочки, все станки соединены последовательно, понимаете? А это значит, перегорит одна лампочка, и весь цех, все станки, все вентиляционные насосы остановятся. Они сами едва не погибли из-за того, что у них лампочка перегорела.

– Знаю, – кивнула я. – Мне это только что рассказали.

– Ну вот, – сказал менеджер цеха, – а тут то и дело лампочки перегорают! Или вон, посмотрите, как они низко висят! Понесешь что-нибудь, заденешь случайно одну, она – бзык! – и вдребезги. Ну, и весь цех останавливается.

Я вежливо кивнула, выслушав объяснения Бориса. К делу все это не относилось, поэтому мне было не слишком интересно. Видя, что Борис выжидающе умолк, я решилась на важный вопрос:

– Скажите, вы знакомы с Дмитрием Сергеевичем Верейским?

– Верейским? – Борис задумался. – Нет, не знаю такого. А кто это?

– Санитарный врач городской санэпидстанции.

– Санэпидстанции? – менеджер клещевского цеха, кажется, имел премилую привычку переспрашивать каждый обращенный к нему вопрос. – С санэпидстанции к нам другой мужик ходит, не Верейский, а как-то еще его фамилия.

– Ходит? – удивилась я. – Зачем?

– Ну, он как бы наш совладелец, вместе с Клещевым.

– Серьезно? – Я почувствовала, как внутри у меня все начинает дрожать от нетерпения. – И как же его фамилия?

Борис задумался.

– Вась! – крикнул он куда-то в пространство цеха. – Как фамилия того мужика с санэпидстанции, что ходит к нам время от времени? Ну, наш совладелец он еще..

Откуда-то из-за чанов показалась человеческая физиономия в респираторе.

– Это толстый, седой такой? – через респиратор голос его звучал глухо, неестественно. – Он еще станок тут поставил.

– Ну да, да. Как его фамилия?

– Хрен его знает, – отозвался человек в респираторе. – Позвони Диме Клещеву и спроси.

Борис нервно вздохнул, пробормотал сквозь зубы что-то не совсем цензурное.

– А что за станок? – поинтересовалась я.

– Да вон! – менеджер цеха с досадой указал в угол. Приглядевшись, я в полумраке обнаружила нечто, накрытое брезентовым чехлом. – Станок по производству глазурованных таблеток.

– И зачем он ему был нужен?

– А вот хрен его знает. Они с Димой так тут ругались из-за этого станка.

– Давно это было?

– Нет, недавно. Дня четыре назад. Дима еще говорил, ты, мол, всю нашу выручку в этот дебильный станок всадил, а на хрена он нам, спрашивается, нужен?

– А тот, с санэпидстанции, что отвечал?

– Тот в ответ его матом крыл. Говорил, что мы на этом станке миллионы заработаем. Купим у какой-нибудь фармацевтической компании лицензию на производство одного из ее препаратов, денег получим больше, чем за таблетки от комаров.

– И что, с этим ничего не вышло?

– А хрен его знает, – Борис сделал неопределенный жест. – Мне они ничего не рассказывали.

– А станок так и стоит не работающим?

– Да нет, вроде бы он что-то делал на нем. Я-то сам не знаю, не видел, этот мужик исключительно по ночам приходил на нем работать.

– А почему же по ночам? – удивилась я.

– Да потому что днем наша проводка не выдержит такой нагрузки, сгорит на хрен, – сердито проговорил менеджер цеха. – Этот станочек даром что маленький, а электричество жрет будь здоров!

– И что, сделал этот мужик какие-нибудь таблетки на этом станке или как? – сначала я чисто из вежливости задавала эти вопросы, теперь же почувствовала вдруг интерес.

– Без понятия, – отвечал менеджер цеха с самым честным выражением на лице. – Он же тут по ночам все экспериментировал, при этом выгонял всех, даже ночных сторожей. Говорил, зачем людям здесь дежурить, если в цехе есть он?

– И не боялся, что с ним может что-то случиться во время этих экспериментов?

– Мы за него боялись! – ухмыльнулся менеджер. – Бывало, идем на работу и думаем, что сейчас лежит он там мертвый на полу, или током его шарахнуло, или угорел, отравился.

– Значит, как он делал таблетки, никто не видел?

– Вот именно! – согласился Борис. – Причем, он нас никогда не дожидался, уходил уже под утро, точно даже не знаем, когда. Мы придем, а в цехе уже нет никого.

– А из чего он делал эти таблетки? – поинтересовалась я. – Сырье он с собой привозил, что ли?

– Наверное, привозил, – сказал Борис. – Хотя ребята говорили, что-то у нас прапеллин в этот раз как-то слишком быстро кончился. Так что, думаю, его он и брал для своих опытов. Только, блин, что он мог делать с такими таблетками, а? Ведь прапеллин – это же противокомариный яд, с его помощью не только никого не вылечишь, наоборот, на тот свет человека отправишь!

Я кивнула. То, что сообщил менеджер Борис, все меньше и меньше нравилось мне.

– Скажите, где здесь телефон, – спросила я. – Мне все-таки нужно узнать имя того человека из санэпидстанции.

– Хотите все-таки позвонить Диме? – переспросил Борис. – Ну что ж, пойдемте. Только, боюсь, теперь уже поздно и Дима уехал. Он как раз в это утро собирался в Подольск, там мы закупаем прапеллин для производства.

Я так и села. Черт возьми, как же это я забыла, что Дима Клещев как раз собирался уезжать?

– Но что делать? – воскликнула я расстроенно. – Мне во что бы то ни стало нужно знать имя этого человека с санэпидстанции. Из-за этого всего невинный человек сидит в тюрьме, понимаете?

На менеджера клещевского цеха, казалось, большее впечатление произвел мой расстроенный вид, чем мои доводы.

– Знаете, – сказал он, – у нас в сейфе, по-моему, есть документы на этот станок. И они выписаны на имя этого типа с санэпидстанции. Понимаете, сам Дима отказался наотрез на себя этот станок оформлять, пришлось тому типу свое имя под всеми документами поставить. Он этого жуть как не хотел делать, хрен его знает почему.

– А на эти документы можно взглянуть? – спросила я с надеждой в голосе.

– Ну, конечно! – отозвался Борис. – Пойдемте, я вам их покажу.

И мы направились к небольшому кирпичному домику рядом с воротами, служившему явно чем-то вроде сторожки.

Уже на подходе мы услышали, что в домике звонит телефон.

– Эх, блин, заболтался я с вами, забыл, что по телефону позвонить могут, – сказал Борис. – У нас аппарат единственный на весь цех, но я должен сидеть возле него, как на привязи. На десять метров отойдешь, и звонка уже не слышно. Войдя в домик, Борис поспешил снять трубку.

– Да. Да, это я. Да никуда я не уходил! Бабу, которую ты мне прислал, провожал, твой цех ей показывал! – голос Бориса звучал напряженно, чувствовалось, что с ним разговаривают очень даже резко. – Ничего особенного… Да ну, нет! Ничего особенного я ей не болтал! Что тут особенного у тебя в твоем дебильном цехе?.. Нет. Нет. Да что случилось-то? Да нет! – тут менеджер Борис в изумлении посмотрел в мою сторону. – А у тебя с головой все в порядке? – но в ответ на это трубка так басовито зарычала, что лицо клещевского менеджера вытянулось. – Ладно, – сказал он несколько ошарашенно. – Ладно, выгоню. И больше ничего ей не буду говорить. Ладно-ладно, все сделаю! – трубка еще раз что-то рыкнула, и в ней послышались короткие гудки.

– Это Дима Клещев звонил? – робко поинтересовалась я.

Не отвечая, менеджер клещевского цеха некоторое время сумрачно смотрел на меня.

– Так, на выход! – сказал он наконец крайне неприязненным тоном, указывая мне на дверь.

– Но вы же обещали документы показать!

– Нет, никаких документов! – он смотрел на меня откровенно враждебно. – Я вам и без документов уже много наболтал. А Дима мне достаточно хорошие деньги платит, чтобы я его указания выполнял, хотя бы изредка.

Я еще продолжала удивленно смотреть на менеджера, когда Борис взял меня железными пальцами за локоть и повел прочь из домика к воротам. Оказавшись снаружи клещевского цеха по производству противокомариных таблеток, я возымела дикое желание сесть прямо на пыльную щебенку парковки возле ворот цеха и завыть от обиды и бессилия что-либо сделать. Господи, это какой же раз меня выгоняют в шею отовсюду, где бы я ни появилась, в последние четыре дня!

От всей души проклинала я Витальку Белоусова и моего драгоценного супруга, из-за его дебильного университета: мало того что оставили меня один на один с этим ужасным хамоватым менеджером клещевского цеха – Шилов переломал бы ему кости за такое со мной обращение! – но и заставили теперь тащиться пешком по щебенчатой дороге: для машин, может быть, и удобной, но для ходьбы страшно неприятной.

По логике вещей, я предполагала, что в Зоринский из города ходит автобус, что иногда на железнодорожной станции останавливается электричка, с помощью которой тоже можно выбраться отсюда. Но когда именно ходят все эти разновидности общественного транспорта, надо было еще узнавать у местных жителей.

* * *

Приближался полдень, когда я подходила к красивому старинному зданию городской санэпидстанции. За всеми этими делами я безнадежно пропустила время обещанного визита к Маслину, но не видела каких-нибудь серьезных затруднений, которые могли бы в связи с этим возникнуть. В понедельник с утра человек должен быть на работе, и, если не в девять, то в двенадцать часов, но все равно я его застану. Однако я ошибалась. Войдя в предбанник кабинета Маслина, обнаружила там только мирно сидящую за компьютером секретаршу, при моем появлении тут же мне объявившую, что Константина Георгиевича сейчас нет, что он уехал по делам, но просил передать мне адреса ресторанов.

– И еще, – добавила после паузы секретарша, в то время как я растерянно рассматривала листок с адресами и названиями заведений. – Вам звонили с телевидения, просили немедленно приехать.

– Мне? Сюда? С телевидения? – мое удивление было бесконечным.

– Так они же знают, что у вас здесь на девять часов назначено деловое свидание.

Ну да, конечно, Валера все это им разболтал. Хотя стоп! Откуда Валера может знать про мою договоренность с Маслиным? У меня не было ни малейшего желания ломать голову еще и над этим. На телевидении меня ждал разнос у начальства, мой непосредственный шеф Евгений Васильевич Кошелев снова будет мне читать нотации о том, как тщательно должна я выбирать героев для своей программы. И ответить ему хотелось бы, уже имея хоть какие-нибудь подвижки в этом деле. Но подвижек пока не было ровным счетом никаких. Все больше намеки на какие-то многообещающие ниточки, грозившие вот-вот привести к разгадке тайны смерти Верейского, но приводившие только к тому, что мне самым оскорбительным образом указывали на дверь. Поэтому я решила подождать пока с визитом на работу и, раз уж я оказалась на санэпидстанции, поспрашивать людей и здесь.

– Скажите, – обратилась я к уткнувшейся в экран монитора секретарше, – а вы ведь сами, наверное, хорошо знали Дмитрия Сергеевича?

– Хорошо? – не отрываясь от монитора, секретарша пожала плечами. – Работали вместе, вот и все.

– Но ведь разговаривали же друг с другом, наверное, о жизни, проблемах, – предположила я.

– Случалось, – секретарша явно желала быть со мной откровенной.

– Вы не курсе, с коллегами у него конфликты были?

Секретарша бросила на меня быстрый, пристальный взгляд, потом снова отвернулась к монитору,

– Насколько я знаю, нет. Он вообще-то был милейшим, интеллигентнейшим человеком. Да еще и маменькиным сыночком к тому же.

– За что же тогда его убили?

– А кто его знает? – казалось, смерть коллеги секретарше была совершенно безразлична. – Дело милиции разбираться в этом, но не наше с вами.

Возникла пауза. Я чувствовала себя растерянной перед этим спокойным невозмутимым безразличием.

– А ведь Верейский был холостяк, да? – решилась я копнуть и тут.

– Да, он жил с мамой.

– Он что, женщинами вообще не интересовался?

– Не так, чтобы очень, – был ответ. Я чувствовала, как к горлу подступает отчаяние от невозможности пробиться сквозь стену равнодушия этой женщины. – Хотя нет, стойте-ка! – вдруг воскликнула она, отрываясь от монитора. – Я сейчас вспомнила, у него же большая любовь была! Мы еще всем отделом над ним посмеивались.

– Давно это было? – спросила я, несколько шокированная оборотами речи секретарши.

– Да лет пять назад! – женщина усмехнулась. – Он тогда вздумал ухаживать за одной нашей лаборанткой из бактериологической лаборатории, только что из университета к нам на работу поступила. Девчонка как девчонка, не особенно красивая, не знаю, чем уж она ему так приглянулась. Только проблема была в том, что у нее уже был парень, за которого она вскоре вышла замуж. Ну вот, пока она не вышла, наш Дмитрий Сергеевич все ходил за ней, как дурак, страдал. А как вышла, так он перестал ходить, зато страдать стал еще больше!

Секретарша от души рассмеялась, я, признаться, плохо понимала, чему – история, на мой взгляд, была скорее грустная. Впрочем, слишком давняя, чтобы иметь какое-нибудь отношение к его смерти. Тем не менее делать мне сейчас все равно было нечего, и с этой лаборанткой неплохо было бы поговорить. Когда нет конкретного плана расследования, начинаешь тыкаться наугад, и иногда это помогает.

– Скажите, а как зовут эту женщину? – спросила я. – С ней вообще как-нибудь можно встретиться и поговорить?

– А зачем? – искренне удивилась секретарша Маслина. – Она-то уж точно ничего не знает, с той поры как вышла замуж, Дмитрий Сергеевич с ней почти не разговаривал.

– А что, она так и работает у вас в лаборатории? – удивилась я. – Ну да! – усмехнулась секретарша. – Ей-то от происшедшего какая печаль? Это наш Дмитрий Сергеевич с той поры в лабораторию ходить не любил. А приходилось – работа такая!

– И где ее сейчас можно найти?

– В бактериологической лаборатории, на своем рабочем месте, – отвечала секретарша. – Она у нас в полуподвальном этаже, по этому коридору до конца, там начнется лестница. Вы только прямо сейчас идите к этой барышне, – продолжала секретарша, – а то у нее обед будет. Наташа Кузьмина ее зовут. Правда, поговорите с ней. Может, она вам что-нибудь и расскажет.

Секретарша снова от души рассмеялась, повернувшись опять к своему компьютеру, а я отправилась в бактериологическую лабораторию искать там сотрудницу Наташу Кузьмину.

* * *

Это оказалась довольно полная, небольшого роста молодая женщина, симпатичная, но, пожалуй, далеко не секс-бомба, встретившая меня радостным восклицанием. Оказалось, она регулярно смотрит ток-шоу «Женское счастье» и, конечно, мечтает в одной из них поучаствовать. На сто процентов я этого обещать не могла, но постараться включить ее в число претенденток честно, не кривя душой, пообещала. Однако едва я назвала фамилию Верейского, лицо ее омрачилось.

– Зачем это вам? – спросила она своим чуть глуховатым голосом. – Между нами отношения давно кончены, я с ним даже почти не разговаривала.

– Если его убили, – сказала я, – значит, кто-то хотел этого.

– Вы думаете, это я его убила?

– Нет, – сказала я совершенно искренне. – Но, может быть, вы знаете, кто хотел его смерти?

Лаборантка задумчиво покачала головой.

– Знаю, он копал под кого-то последние месяцы, – сказала она. – Слухи ходили по станции. Но под кого, зачем, понятия не имею.

– А кто это может знать? – во мне снова пробудился живой интерес.

– Никто, скорее всего. Мы расспрашивали Константина Георгиевича, его начальника, но даже он ничего не знает.

– А почему вы решили, что он под кого-то копает? – Странно, но мне не нравилась сообщаемая лаборанткой информация.

– Так он нам в лабораторию левые анализы приносил делать, – объяснила лаборантка. – Его спрашивали, зачем, для кого это – не говорит.

– Вы спрашивали?

– Ну да, – лаборантка чуть смутилась. – Когда он попросил меня их сделать, как же я могла не спросить.

– Вы же говорите, он предпочитал с вами не общаться.

– Ну, правильно! – подтвердила она. – У него была любимая лаборантка, которой он все свои анализы всегда и относил. Только теперь ее нет, она в отпуске, на море, вот он и принес их мне. Просил никому не говорить о его просьбе.

– Что вы и сделали.

– Но… – тут Кузьмина еще сильнее смутилась. – Мы же не имеем права делать левые анализы! Его любимая лаборантка, та делала для него все, о чем он ни попросит. Он ей последние пару месяцев постоянно что-нибудь приносил, поэтому мы и решили, что он под кого-то копает.

– А когда вам он принес этот левый анализ?

– Точно не помню, – лаборантка покачала головой. – Дней пять или шесть назад.

– И вы там что-нибудь нашли?

– Нет, ничего особенного. Все было в норме.

– А что это было? Продукты какие-нибудь? Чего именно делался анализ?

– Не знаю, – вид у нее был несколько растерянный, и отвечала она хотя и быстро и решительно, но при этом заметно нервничая. – Вообще-то, я не имею права вам всего этого рассказывать. Понимаете, информация для служебного пользования.

Я нервно вздохнула. Наверное, я с ума сойду от постоянно возвращающегося ощущения, что куда ни сунусь в этом деле, везде натыкаюсь на бетонную стену равнодушия и безразличия окружающих. Одни просто нагло заявляют: «Не ваше дело!» – а эта вот устроилась поинтереснее, и от необходимости отвечать на мои вопросы очень ловко спряталась за гриф «Для служебного пользования». В конце концов с Верейским они были коллегами, проработали вместе какое-то время. Неужели ей до такой степени безразлична его смерть?

– Как же может быть информацией для служебного пользования левый заказ? – произнесла я задумчиво и как бы про себя. Лаборантка посмотрела на меня пристально, но ничего не ответила. – Кстати, про этот левый анализ знали все в лаборатории? – решила я тем не менее продолжать задавать вопросы.

– Да, конечно! – лаборантка кивнула с совершенно искренним видом.

– И как же так получилось?

– Так я же спросила у заведующей лаборатории, делать мне этот анализ или не делать, – поспешила объяснить лаборантка. – Ну, Лариса Дмитриевна сказала: «Как хочешь, решай сама».

– А заведующая, конечно, и не подумала держать язык за зубами, – сказала я опять как бы про себя. – Потому-то до того, как Верейский обратился к вам с просьбой об анализе, никто на санэпидстанции не знал, что он под кого-то копает.

– Конечно, не знал, – ответила лаборантка беспечно. – И сейчас толком никто ничего не знает, что, зачем и почему.

Кузьмина повернулась к своим пробиркам, вытащила одну из них из штатива и, ловким движением взбалтывая ее содержимое, стала внимательно в него всматриваться, не иначе как давая мне понять, что пора кончать неприятный разговор. А я вдруг почувствовала холодок в груди от услышанной информации.

Получалось, что санитарный врач Верейский собирал на кого-то компромат, собирал тайно, так, чтобы никто не знал. Но информация просочилась из лаборатории, наверняка кто-то, против кого и был, собственно, направлен компромат, узнал о деятельности Верейского и решил его убрать. Но если это все именно так, как я предполагаю, то, во-первых, компромат должен быть достаточно серьезным, чтобы некто мог решиться на убийство. А во-вторых, этот таинственный некто непременно должен принадлежать к числу ближайших знакомых, работающих в лаборатории, иначе как бы дошла до них весть о таинственной деятельности Верейского.

Погруженная в свои размышления, я сидела возле лабораторного стола, хозяйка которого, с невозмутимым видом продолжая работать с пробирками, вдруг сказала:

– Не везет мне этим летом. Как раз жара, люди на пляжах, в отпусках, а я здесь должна торчать. Еще, как назло, работой загрузили. Все разъехались по отпускам, а тут куча срочных анализов пришла.

Я вздохнула. Это уже был совсем прямой намек, что пора, мол, проваливать, и я чувствовала, что проверить теперь знакомства лаборантки с возможным убийцей санитарного врача никак не удастся, для этого нужно более доверительное к себе отношение. Я действительно встала и уже собралась попрощаться, как вдруг вспомнила, что есть еще одна важная вещь, о которой непременно нужно спросить у лаборантки.

– Скажите, а анализ проб Верейского в пятницу тоже делали вы?

– Ну а кто же, конечно, я! – За деланой беспечностью ответа я ощутила, однако, некоторое напряжение. – И что?

– Нет, ничего, – сказала я, несколько смущаясь ее резковатого тона. – Просто я хотела бы узнать, в какой именно пробе находился яд. Это очень важно для того, чтобы найти убийцу.

– Найти убийцу? – переспросила Кузьмина, задумчиво глядя на меня. – Вы думаете, его отравила не хозяйка ресторана?

– Убеждена, – сказала я. – Там концы с концами не сходятся. Поэтому я и пытаюсь во всем этом разобраться. И мне очень нужно знать, в каком именно образце обнаружен яд, каким именно блюдом его отравили.

– Каким блюдом? – снова переспросила лаборантка. – Ну, каким блюдом, я этого вам сказать не могу. Но, по-моему, яд был во всех пробах.

Я опешила:

– То есть как это во всех пробах? Этого не может быть!

Женщина безразлично пожала плечами и снова задумалась.

– Ну да! – сказала она убежденно. – Я теперь совершенно точно припоминаю, во всех.

– Да как же так? – я не могла поверить, что Кузьмина не подшучивает надо мной.

– Понимаете, – стала объяснять мне она, – пробы у нас поступают сначала в бактериологическую лабораторию, где мы смотрим на наличие болезнетворных бактерий, а потом в химическую, где делаем анализ на разные отравляющие вещества. Я еще так удивилась, когда на эти пробы глянула, что там микроорганизмов вообще нет. Понимаете, никаких – ни полезных, ни вредных, все стерильно!

– А что, это необычно, да?

– Конечно! – лаборантка широко улыбнулась. – Понимаете, обычно в любом холодном блюде всегда присутствует какая-нибудь микрофлора, пусть в самом незначительном количестве. Эти бактерии заводятся практически мгновенно, как только условия становятся более менее пригодными для существования. Ну, в смысле, температура снизится и так далее.

– И что? – спросила я, чувствуя, как меня начинает мутить от одной мысли, что в нормальной еде непременно должны быть бактерии.

– А тут все чисто! – лаборантка радостно усмехнулась. – А раз все чисто, значит, возможно только одно тому объяснение: в образцах присутствует сильное отравляющее вещество. В принципе для бактерий это может быть простой спирт, я сначала так и подумала: они что, на спирту все готовят, что ли? А потом, как из химической лаборатории пришел результат, стало вообще все ясно.

Я кивнула. Как Павлик в пятницу вечером, теперь и я медленно пыталась справиться с подступившей к горлу тошнотой. Вспоминала слова, сказанные кем-то из знакомых Володьки, химиком-пищевиком по профессии: если бы неподготовленному человеку подробно расписали, что за симпатичный набор живых существ поглощаем мы в процессе принятия пищи, его непременно стошнило бы. Однако мне нужно было продолжать спрашивать.

– И что, стерильными оказались все пробы?

– Да, кажется, все.

Лаборантка вдруг поднялась из-за стола, подошла к стоявшему на соседнем столике и светившемуся экраном компьютеру, принялась водить мышью и щелкать ее кнопкой.

– Вообще-то это информация для служебного пользования, – сказала лаборантка, открывая нужный файл, – но для вас, так уж и быть. Вот, смотрите! – она указала мне на возникшие на экране строчки текста. – Анализ от 18 июля, пятница. Полное отсутствие микрофлоры во всех пробах!

И, глянув на экран, я убедилась, что именно эта фраза и стояла там. Значит, не оставалось никаких сомнений: яд был во всех пробах. Я не знала, что и думать.

Выходя из здания санэпидстанции, я до последнего момента надеялась, что вот-вот появится синий «Рено» заведующего пищевым отделом Маслина. Мне необходимо было так много спросить у него. Но в узкой улочке возле старинного купеческого дома, где помещалась санэпидстанция, было пустынно и тихо, изредка проезжавшие мимо машины не имели ничего общего с шикарным заграничным автомобилем Константина Григорьевича.