Ломка пришла неожиданно. Стас знал, что она приближается, но все равно физические муки наступили резко и неожиданно. Отсрочить их или прервать было теоретически возможно, но… Стас был на мели. То есть абсолютно. И от этой безвыходности он закричал. Пустая квартира, в которой практически ничего не было, за исключением колченогого дивана, на котором сейчас и лежал наркоман, пары табуреток и стола, привычно отозвалась слабым эхом…

Работа должна приносить удовлетворение. Это он знал точно. Поэтому время службы потраченным зря не считал. Это жена, дура, пыталась попрекать, что денег в доме было мало. Но он мужчина, а она всего лишь женщина. Поэтому от глупостей он ее быстро отучил. То, что жена умерла, было даже к лучшему. Что такое любовь, он не знал и считал это выдумкой писателей-хлюпиков. А он хлюпиком не был. Тем более что не считал себя причиной ее смерти. Разве его вина, что эта дура, когда он однажды для профилактики набил ей морду, кинулась под машину? Это ее личное дело.

Тогда для всех эта история закончилась благополучно. Водителя посчитали невиновным и списали все на несчастный случай. К тому же, как выяснилось, жертва приняла перед этим полбутылки водки. Стас знал, что вообще-то она противница алкоголя, понимал, что напилась нарочно, но не винил себя. С какой стати? Если у этой истерички сдали нервы, то он-то тут при чем?

После смерти жены он решил начать новую спокойную жизнь. Устроился наконец на работу в ночной клуб охранником. И вот там-то и пристрастился к наркотикам. В той среде это было в порядке вещей. И он нашел в этом средство, чтобы не задумываться о завтрашнем дне.

Стас никогда не жалел о том, что попробовал неведомое ранее запретное зелье. Оно приносило успокоение, забвение… Как оказалось, за все нужно платить. И когда Стас впервые испытал на себе, что такое ломка, он понял, что влип. И влип крепко. Однако изменить что-либо слабый организм был уже не в состоянии.

Но и терпеть ЭТО было уже почти невозможно. Суставы выворачивало с такой силой, что Стас готов был поклясться, что слышит их хруст. «Скоро придут черви», — пронеслось у него в голове. Подобное уже случалось с ним однажды. Тогда вслед за суставами стало дико болеть все тело, словно невидимые черви огромной величины выгрызали ему нутро. Тогда пришли ребята и дозой прогнали мерзких тварей. Как же хорошо было тогда…

С трудом превозмогая боль, Стас натянул черные джинсы, черную водолазку и кожаную куртку аналогичного цвета. Надел кожаные перчатки, подбитые изнутри в районе костяшек пальцев толстым слоем поролона, а снаружи клепанные металлом — от червей надо было спасаться.

Он шел «на дело». Уже стемнело, но он не боялся ночных улиц и швали, обитающей в ее закоулках. Служба в армии научила его умению постоять за себя. А людская злоба закалила его душу, напитав ее ненавистью. Когда-нибудь возмездие настанет.

Пошатываясь, Стас затаился во тьме какого-то подъезда. «Всего стольник — и тогда черви не придут. Тогда не будет червей. Только жалкий стольник…»

Он успел уловить краем глаза движение в темном углу своего подъезда, но тем не менее его удар клепаной перчаткой в ухо был болезненным, хотя и прошел по касательной. Однако Стас тогда еще не знал, с кем имел дело. Нанести второй удар он не успел — кулак в перчатке был перехвачен, и колено его гипотетической жертвы въехало прямо в живот грабителя-неудачника.

Сейчас Стас лежал в квартире того, кого избрал себе в жертву. Его не интересовало, почему этот усатый мужик, достаточно хилый на вид, одетый в камуфляж, не бросил его, избитого, в подъезде, зачем затащил его в свою квартиру. Все это были мелочи. Ведь с минуты на минуту должны были прийти черви.

— Вот ведь паразит, — прямо перед лицом Стаса стояли ноги в армейских ботинках, — все ухо мне расцарапал. Встать! — В голосе усатого звучали металлические нотки, но подчиняться Стас не стал. — Встать, с-сука! — Удар тяжелого ботинка пришелся в ребро.

Цепляясь за стену и пачкая ее кровью из разбитых губы и носа, Стас поднялся.

— Когда же вы, наркоманы, передохнете! Ты чего полез, мразь?

— М-мужик, я у-умру щас. Дозу бы… — язык слушался Стаса плохо. Но это было не важно. Пусть этот усатый изобьет его, пусть сделает с ним все, что хочет, только пусть даст вожделенную сотню.

Но человек в камуфляже лишь смотрел на повисшее на стенке существо с презрением. Смотрел так, словно не человек там был, а таракан — здоровый и черный таракан, шелестящий в ночи лапками по обоям. Наконец ему надоело смотреть, и он плюнул. Плюнул в лицо грабителю. В лицо Стасу. Тот стоял молча и даже не утирался. Потом в голову победителя пришла идея. Даже нет…

— А что ты сделаешь за дозу?

— В-все сделаю, м-мужик, с-с-сотню дай с-сейчас. Н-не могу. Умираю.

— Потерпи, потерпи, парень, — в голосе усатого послышалась как будто бы даже жалость. — Сначала пойдем в комнату. Так, садись. Удобно? Вот и хорошо. Вот тебе бумага, ручка. Пиши. Я, такой-то, такой-то, признаюсь, что третьего марта две тысячи первого года напал на…

Где-то на периферии сознания Стаса билась мысль, что вот сейчас, старательно выводя непослушной рукой буквы на листе бумаги, он совершает какую-то непоправимую ошибку. Но черви были страшнее, и он написал все, что ему четко продиктовал усатый.

— Вот и замечательно, — донесся до него голос. — Давай сюда документы. Что, не слышишь? У тебя паспорт с собой? Замечательно! Давай его сюда. А теперь держи.

Вот они. Вот они деньги — пятьсот рублей. Стас даже и не рассчитывал на подобную удачу! Теперь скорее к Шануру. Он здесь ближе всех. Стас не достанется червям! Он обманул их! Как же хорошо…

* * *

Наркоманы могут быть полезны. Он все больше убеждался в этом. Теперь этот урод в его власти. Стас сам, собственной рукой написал признание в ограблении и даже перечислил, что именно украл. Придурок. И документы этого Стаса Ламера у него. Теперь этот парень сделает все, чтобы на его глазах было порвано признание и ему вернули паспорт. А сделать ему придется лишь одну вещь. Только одну — возмездие. Справедливая кара должна пасть на голову проклятого прибалта.

* * *

— Алло, я вас слушаю.

Голос прибалта Ивара Звайгиня на том конце провода, в далекой Риге звучал даже на удивление тепло и приветливо.

— Доброе утро, — сказала ему Лариса, все еще думая, как лучше представиться. — Меня зовут Лариса Котова, — наконец сказала она. — Вообще-то я в основном занимаюсь бизнесом, но в данный момент волею судьбы расследую дело об убийстве Виты Эйгелис.

— О боже! — не сдержались на другом конце провода. — Что вы говорите?! Вита умерла?

— Да, к несчастью, ее убили, — поделилась с собеседником Лариса. — И вы, как я понимаю, знали убитую?

— Нет, знал — это слишком сильно сказано. Я видел Виту, когда она еще училась в школе, а я был компаньоном ее отца.

«Ну, хоть не отрицает связи с Артурасом, — пронеслось в Ларисиной голове. — Начни он отрицать — очень сложно было бы доказать эту связь. А уж о том, чтобы вывести его на разговор, и речи быть не могло».

— Вот об этом я и хотела бы с вами поговорить. Только я понимаю, по сотовому это вам в копеечку набежит…

— Нет, почему же, — гордо ответил прибалтийский бизнесмен. — Говорите, пожалуйста. Я готов ответить на все ваши вопросы. Если это может помочь, конечно. Вита была очень милой девочкой, и я всегда хорошо к ней относился. И совсем неиспорченной. Не то что ее отец.

Лариса уловила в голосе собеседника нескрываемую неприязнь к Артурасу Эйгелису. Это было уже что-то. Однако проводить допросы по телефону она не привыкла. Ей обязательно нужно видеть лицо и жесты собеседника, иначе скорее всего разговор ничего не даст.

— Тогда, если вам действительно жаль эту девушку, может, вы сможете приехать в Москву и встретиться со мной? Это очень важно, — без особой надежды попросила Котова.

Еще бы, кто это станет, бросив свои дела, тратиться на дорогу, тратить время на встречу с незнакомым человеком, даже ради девушки, к которой всегда хорошо относился?

— Что ж, я с удовольствием, — к удивлению Ларисы, сразу же последовал ответ.

— О, спасибо вам большое! — воскликнула потрясенная Лариса. — Может быть, тогда мы могли бы встретиться уже завтра-послезавтра? Я понимаю, вам это будет, наверно, тяжело, еще и визу пока оформят… Но очень важно сделать все быстро! — заторопилась она, еще не веря в удачу.

Лариса хотела сказать что-то еще, но голос в трубке перебил ее сбивчивую речь.

— Ну зачем же ждать до завтра? — с какой-то усмешкой проговорил давний партнер Эйгелиса Ивар Звайгинь. — Можно хоть сегодня. Скажем, через два часа в ресторане «Золотой орел» вас устроит?

— Но как же вы так быстро доберетесь из Риги? — спросила ошарашенная Котова.

— Зачем же из Риги? — усмехнулся Ивар. — Я сейчас как раз здесь, в Москве. Деловая поездка, так сказать.

В Москве?! Подозрения Котовой возникли снова. Интересное совпадение получается! Не успели убить девушку, как выясняется, что человек, ненавидевший ее отца, по его же собственному признанию, сейчас находится именно в столице, где и совершено убийство! Хотя не стоит делать поспешных выводов, лучше сначала встретиться и все проанализировать на месте.

Ничего подозрительного и неприятного, как констатировала Лариса, в этом человеке лет тридцати пяти не оказалось. В мягком дорогом коричневом костюме он уже поджидал ее у входа в ресторан.

— Ивар Звайгинь, — слегка поклонившись, представился он, распахивая перед ней дверь.

— Лариса Котова, — повторила Лариса еще раз, прежде чем войти в нее. — Очень приятно.

В ресторане прибалтийский бизнесмен тоже вел себя безупречно, с аристократической элегантностью ухаживая за Котовой. Наконец, когда все формальности были соблюдены и ужин заказан, Лариса смогла приступить к делу.

— И все-таки, — сказала она, глядя прямо в ласковые, немного насмешливые глаза Ивара, — почему вы в свое время отказались от сотрудничества с Эйгелисом?

— О, вот об этом я как раз не хотел бы говорить, — поморщился латыш. — История эта давняя и к сегодняшнему дню, боюсь, не имеет никакого отношения.

— А вот я много раз сталкивалась с историями, которые с первого взгляда не имели никакого отношения к прошлому, а потом оказывалось, что именно в этом прошлом и был корень зла, — твердо сказала Лариса, с удивлением прислушиваясь к своему голосу, в котором неожиданно зазвенели металлические нотки.

— Так вы, что же, меня, может, подозреваете? — внешне вполне искренне удивился Ивар.

— Я не хотела бы повторять излюбленную фразу следователей о том, что они обязаны подозревать всех. Однако в ней заключен определенный смысл, — констатировала Лариса. — Ну а если совсем искренне, то ваше присутствие в России как раз в момент убийства девушки уже о многом может сказать.

— Да ни черта оно не может сказать, — взорвался прибалт, которому от природы положено быть спокойным и уравновешенным. — Тем более что приехал я в Москву только вчера. А до тех пор находился в Риге. И там мое алиби могут подтвердить десятки людей. Или вы хотите сказать, что Виту тоже убили только вчера?

— Нет, конечно. Но это еще ни о чем не говорит, — упорствовала Котова. — Следствием совершенно точно установлено, что Вита Эйгелис была убита с помощью наемника.

— Тогда чего же вы хотите от меня? — устало произнес Звайгинь. — Признаться, я не так представлял себе наш с вами разговор. Теперь я вижу, что все равно не смогу доказать вам свою непричастность. Что ж, заявляйте в милицию, если вам есть что предъявить мне.

Прибалтийский бизнесмен чуть приподнялся со стула, и это, а также его слова немного отрезвили несколько зарвавшуюся детектившу.

— Простите, пожалуйста, — опустив глаза, тихо попросила Лариса.

Ей и в самом деле было стыдно за свое поведение. Набросилась на человека, все равно как менты недавно на нее.

— Останьтесь, пожалуйста. Я верю, что вы говорите искренне. Просто расскажите о ваших отношениях с Артурасом. Если не сложно, конечно. Я почему-то думаю, что это могло бы кое-что прояснить.

— Ну, хорошо, — сдался Звайгинь.

Не сговариваясь, они одновременно подняли бокалы с белым вином, выпили не чокаясь, и Ивар наконец начал свой рассказ.

— Это было в веселые, почти что легендарные времена, когда Союз еще только развалился, и в этих-то руинах прямо под ногами валялись деньги, — мечтательно говорил он. — Валялись в буквальном смысле, надо было только нагнуться и подобрать их. Мы тогда были молоды и здоровы. Работали вместе с Эйгелисом в одном московском НИИ, пока вдруг не поняли, что такой шанс выпадает лишь раз в жизни и то не всякому. Бросили работу, позанимали у знакомых кое-какие деньги, и — в Турцию, за товаром. Артурасу было проще, у него из родных была только маленькая дочка. Он отвез ее к теще и без проблем. А моя жена, помню, сначала возмущалась. Пойдем, говорит, по миру с твоими буржуйскими штучками. Но когда понавез я этих турецких шмоток, да еще и деньги неплохие за них выручил — утихла, даже ласковая такая стала, прелесть просто. Ну что, мотались мы так года полтора-два, самые сливки собрали, постепенно на более крупные дела стали переходить, контакты завязались… И тут Артурас раскрыл мне свою тайну. Знаете, — он неуверенно посмотрел на Ларису. — Вообще-то, может, не надо об этом, противно просто… Да и какое имеет отношение к произошедшему…

— Расскажите, пожалуйста, — мягко попросила Лариса.

Ивар еще помялся. Потом, смущаясь, начал объяснять:

— Понимаете, Артурас, оказывается, из этих… Ну, в общем, ему нравились только маленькие девочки. А я просто не переношу педофилов, — вдруг жестко выговорил он. — Ну, противно просто, с души воротит.

— А как вы об этом узнали? — спросила потрясенная Лариса.

— Да этот дурак сам же мне однажды по пьяни и выложил. Включая одну темную историю весьма криминального свойства. Он мне тогда называл даже имена действующих лиц, но я, сами понимаете, запамятовал. Помню только, что девчонку звали вроде Наташа, а отец ее был вроде бы военным.

Ивар, задумавшись, умолк. Однако подталкивать его снова не пришлось. Он сам заговорил.

…Уже в первое же утро по приезде на турбазу Артураса Эйгелиса разбудил громкий мужской голос, недовольным басом выговаривавший кому-то в соседнем номере. Иногда мужчина умолкал, вероятно, чтобы послушать чьи-то оправдания, но отвечали ему очень тихо, так что второго голоса Эйгелис совсем не слышал. Ссора продолжалась довольно долго, и Артурасу, уже отчаявшемуся уснуть, пришлось встать и, наскоро одевшись, спуститься в столовую. Там ему и суждено было познакомиться с новыми соседями.

Неприятный бас, сразу узнанный Эйгелисом, принадлежал прапорщику Григорию Ивановичу Черных. К немалой досаде литовца, этот человек оказался жильцом соседней комнаты, да еще и соседом по столу. Второй, еле слышный, голосок, видимо, принадлежал его жене — Любови Николаевне. Третьей соседкой Артураса оказалась их тринадцатилетняя дочь Наташа, при одном взгляде на которую сердце ученого забилось в два раза быстрее, чем обычно.

Нет, ему не показалось. Дочь прапора действительно очень была похожа на его потерянную любовь — Катю. Тот же тонкий, трогательный профиль, те же карие, слегка удлиненные глаза-рыбки, такие же по-младенчески припухлые соблазнительные губки, каштановые волосы и тоненькая, как соломинка, фигурка. Только вот взгляд у девочек был абсолютно разный. У озорницы Катюшки глаза постоянно светились здоровой жизнерадостностью и некоторым плутовством. У Наташи же Артурас ни разу не видел иного выражения, кроме сонливой задумчивости и даже испуга, когда ее папаша в очередной раз вдалбливал в голову дочери мысль о том, что она у него глупая и некрасивая.

Именно жалость была первым чувством, проснувшимся в душе прибалта. Жалость к этой забитой, наверняка смышленой девчонке, которая почти никогда не улыбалась. По крайней мере, когда находилась в пределах видимости своего грозного солдафона-папаши. Впрочем, даже при общении с подружками, а они, как заметил Артурас, почему-то были значительно младше Наташи, ни разу не заметил он в ней вспышки той непосредственной дурашливой веселости, которая свойственна девчонкам ее возраста.

Эйгелис, взявший привычку пить кофе и раскуривать трубку на уютном балкончике своего номера, часто становился невольным свидетелем не только бесконечных скандалов в семье Черных, но и странных развлечений самого младшего и бесправного ее члена.

В палисаднике прямо под его окнами Наташа вместе со своими девяти-десятилетними подружками соорудили из каких-то досок и остатков железных ящиков домики для бродячих кошек, которых в городке было в избытке. Туда по три раза на день она носила еду, видимо сэкономленную во время собственных обедов. Правда, большинство членов этой кошачьей республики не хотели менять свободу на клеточное тепло и наотрез отказывались жить в построенных девчонками домиках. Кошки в основном были, так сказать, «приходящими», то есть прибегали только за едой. Во время обедов в палисадник сбегались мяукающие и орущие на разные голоса пушистые существа со всей округи.

А однажды в колонии появился еще один обитатель, совсем непохожий на прежних. Его приволокла одна из Наташиных подружек — маленькая шустрая брюнетка с остреньким носиком. Новый член колонии вызвал полный восторг и долгие аханья и оханья всей девчоночьей компании. Впрочем, бело-рыжего, с испуганными глазами и постоянно расползающимися в разные стороны лапами щенка, в роду у которого, несомненно, где-то был чистокровный сенбернар, как ни странно, приняла и независимая кошачья республика.

Плохо было одно: если кошки, несмотря на их многочисленность, по ночам вели себя довольно скромно и тихо, то глупый пес, испуганный переменой места жительства, устраивал целые концерты под луной, вызывая недовольство всего людского населения турбазы.

Естественно, первым не выдержал прапорщик Черных. В тот день Эйгелис, уже уставший от искусственно созданного им самим одиночества, решил немного проветриться в ночном городе. Естественно, предварительно приняв солидную порцию своего любимого дагестанского коньяка. И вот в таком состоянии он оказался свидетелем неприятной сцены.

Уже на лестнице его, немилосердно скрипя новенькими армейскими ботинками, перегнал тяжело дышавший прапорщик. Из полноценной одежды на нем были только полинявшие кальсоны. Вслед за ним легко пробежала, ничего не замечая вокруг, в одной полупрозрачной рубашке Наташа.

Прибалт, глядя замутненным взором на сумасшедшую парочку, поморщился и даже хотел было вернуться в номер, однако что-то его остановило. Он спустился во двор. То, что он там увидел, и вовсе не поддавалось никакому описанию. Военный подскочил к кошачье-собачьей колонии и схватил за шиворот скулящего щенка. Наташа, видя, что отец направляется к морю, отчаянно бросилась наперерез. Визг несчастной собачонки дополнили девчоночьи рыдания вперемежку с мольбами отпустить щенка. Наташа цеплялась за отца, пытаясь помешать ему расправиться с жертвой. Но ничто уже не могло спасти щенка от гнева прапорщика.

Потом все кончилось, и мир накрыла какая-то оглушающая больше, чем прежние визг и рыдания, плотная тишина. И тут прибалт увидел, как молнией метнулась в сторону девичья фигурка. Суровый прапор сначала погнался за ней, однако очень скоро потерял ее из виду и, махнув рукой, вернулся в свой номер. Эйгелис хотел было последовать его примеру, но не смог. Он знал, куда побежала девочка, и плохо слушавшиеся ноги сами понесли его к этому месту.

— Наташа, ты здесь?

В маленькой сухой пещерке под мостом было совершенно темно, но, услышав тихое шевеление внутри, Артурас понял, что не ошибся. Однажды он уже проследил, как после очередного папашиного разноса девочка укрывалась именно здесь.

— Ты не бойся, не бойся, — как можно мягче проговорил Артурас, едва ворочая языком. — Хочешь, я подарю тебе другую собачку и прослежу, чтобы ее никто не обидел?

Молчание.

— Да, конечно, — поправился молодой ученый. — Я же понимаю. Тебе нужен именно тот щенок, да? И никакой другой…

Ответом были тихие всхлипывания.

— Почему он такой жестокий? — произнесла девочка сквозь слезы. — Так не должно быть, это несправедливо.

— Конечно, несправедливо, — легко согласился прибалт. — Жизнь — она вообще жестокая штука. И ужасно несправедливая, ужасно.

Говоря это, он медленно продвигался в глубь пещерки, и вдруг его протянутая вперед рука наткнулась на что-то мягкое. Глаза постепенно привыкали к темноте, и скоро Эйгелис довольно ясно увидел сидевшую на корточках девчушку, уткнувшуюся носом в коленки.

— Ну, не плачь, не плачь, — Артурас осторожно погладил ее по голове, невольно задев длинными пальцами обнаженную коленку.

Наташа вздрогнула, но не отстранилась.

— Да ты замерзла совсем! — сказал Эйгелис, присаживаясь рядом и прижимая бьющееся в рыданиях тельце к своей груди…

И внезапно понял, что так уже когда-то было. Рыдающая девочка в его объятиях, его любовь, потерянная так внезапно и вдруг возвращенная, пусть в другом, но узнаваемом виде.

— Не плачь, моя принцесса, скоро все будет хорошо, — нежно прошептал прибалт…

Она почти не сопротивлялась. Может, если бы у нее хватило сил хорошенько двинуть ногой по его самому больному месту, то резкая боль и прервала бы это безумие. Однако сначала она совершенно не понимала, что происходит, а потом, подмятая тяжелым мужским телом и обессилевшая от недавних переживаний и слез, могла только лишь слабо сопротивляться, подогревая огонь, кипевший в нем…

Когда все закончилось и Эйгелис обрел способность понимать происходящее, он вдруг с ужасающей ясностью увидел маленькое тельце, валявшееся без сознания на земле. Он отчетливо слышал крики родителей, разыскивающих Наташу, и, охваченный ужасом, побежал прочь — от своей бессловесной жертвы, от людей, от собственного преступления…

Артурас даже не вернулся в номер за вещами. В кармане пиджака оставались документы и деньги, взятые на ночные развлечения. На них он и купил билет на поезд…