Тростник почему-то не шелестел, даже когда по нему пробегала волна легкого, летнего ветра, тростник молчал. И раздвигавшие его руки, непонятно куда шедшего Артёма, не могли извлечь из него ни звука.

И черная жижа под ногами не чавкала. Она лениво впускала в себя ступающие по ней ноги, потом так же неохотно давала их вытаскивать, но при этом молчала.

— Тишина. Тишина словно кто-то залил уши воском. — Думал Артём, продолжая двигаться неизвестно куда. Движение ради движения.

— Движение ради движения. Зачем? Куда? Почему? Или, от кого? — Лезли в голову вопросы на которые так и хотелось повесить ярлык — риторические. — От себя? — Маловероятно. Уж точно не здесь. И не сейчас. — Рассуждал он, продолжая идти, поочередно топя и вытаскивая из грязи ноги под грузом воспоминаний той осени когда он не смог заставить себя быть Там где должен. Не мог Там быть. Должен был, но не мог.

«Должен» — туда привело, и мучило целый час, хлыстая плетьми памяти по обнаженному эго, вдруг превратившемуся в ничто. Вот и не смог — ушел, убежал, сдриснул, испугался. Испугался, что кто-то увидит без брони логики и маски уверенности, увидит таким, каким не хочется отражаться в зеркале. Вот и утек, трусливо уполз, наивно надеясь что исчезновения никто не заметит. Плевать.

— Плевать. — Зачем-то вслух сказал он, продолжая брести по бескрайнему тростниковому полю. — Да, прошмыгнул, стыдливо потупив глаза, мимо охраны, выскочил на улицу и, вжавшись в асфальт, прополз к машине. — Продолжил вспоминать он. — Выехал за ворота — рванул, и только на Рождественском бульваре, почувствовал — что-то не так.

Чавк. Чавк. Чавк.

Грязь неизменно пускала ногу внутрь себя, потом столь же неизменно выпускала, сопротивляясь, но не сильно, словно давая понять: ты здесь лишний, без труда тебе не выйти, это моя маленькая месть за вторжение в меня. Она облепляла ноги до колен и каким-то непостижимым образом, с каждым шагом, поднималась все выше и выше, хоть Артём и не проваливался в нее глубже чем по щиколотку. Упорно, все выше и выше, по его голым ногам к бедрам, ягодицам, животу.

— И как это у меня получается так вымазываться, — со злостью подумал Артём, делая очередной шаг, — грязи-то и по колено нет, а извозюкался уже чуть не до шеи! — Артём злился на эту непонятную необходимость движения которая сама собой, без его участия, заставляла его идти по заросшему тростником полю раз за разом вытаскивая из грязи одну ногу и одновременно вталкивая в ней другую.

— К чему? — Вдруг пронеслась у Артёма в голове мысль и тут же, от живота, отвалился кусок грязи похожий на кленовый лист. Вильнув, почти как настоящий, упал, сросся с грязью, исчез.

— Интересно, чей это стих? — Подумал Артём. — Наверное какой-нибудь украинский поэт, эдакий Пушкин районного масштаба, вышел осенним вечером с бутылкой горилки на крыльцо своей мазанки, и накропал.

— Ну так и есть, — продолжил он комментировать неизвестно откуда вылезающие в памяти строки, — бутылка горилки, цибуля, борщ с пампушками и обязательное для крыльца ритуальное почесывание промежности.

— А борщовую заправку готовят на основе тушеной свеклы. Для этого нужно за пятнадцать минут до окончания тушения свеклы ввести пассированные коренья и лук и все довести до готовности. — Слова словно родились в голове у Артёма, но их произнес точно кто-то извне, причем очень отчетливо. Он огляделся, но вокруг было лишь бескрайнее поле торчащего из зеленоватой грязи тростника.

— А я и не замечал, что грязь какая-то зеленоватая. — Подумал Артём и тут же вспомнил еще часть стишка неизвестного автора:

— А свеклу отваривать лучше неочищенной, добавив в воду немного уксусу, для сохранения цвета свеклы. — Очень ясно сказал кто-то сзади него. Артём обернулся: на непонятно откуда взявшейся красной бочке с большой желтой надписью «BIOHAZARD» сидела коза, вполне обычная коза, только в очках с толстой роговой оправой и галстуке. Беленькая такая и с большим пятном черной шерсти на холке. Коза возилась с ежедневником в дорогом кожаном переплете: увлеченно, с деловым видом, сноровисто его листала и быстро что-то дописывала ловко зажатой копытцем золоченой перьевой ручкой.

— Underwood, — немедленно подметил Артём, — была у меня такая.

— Да, да, да. — Продолжала, не отрываясь от записей, коза. — Грамм по двадцать на каждый килограмм свеклы будет вполне достаточно.

— А… — Увиденное почему-то не удивило Артёма, он просто хотел что-то сказать, пытаясь оправдать свою наготу, но мало обращавшая на него внимание коза, ловко вскочила на бочку, открыла ежедневник на заложенной кленовым листком странице и, с выражением, даже немного пафосно, продекламировала:

Коза поклонилась, снова уселась на бочку и продолжила листать ежедневник словно ничего не произошло.

— Простите… — Попытался привлечь к себе ее внимание Артём.

— Не прощу! — Резко осекла его коза отрываясь от ежедневника и, приподняв с носа очки, уставилась на него как учительница на нашкодившего ребенка.

— Но… — Робкая попытка завязать диалог снова была бестактно прервана.

— Что но, что но… — Обвинительно затянула коза. — Тебе напомнить, как это было?

Артём опешил.

— И чего ты на меня вытаращился! — Зло бросила ему коза, открыла ежедневник на заложенной черным лоскутком страничке и зачитала: «Мото экипировка очень неплохо заменяет враз содранную „кожу бегемота“, кожу, которой обрастает каждый спустя полгода жизни в большом городе, а после начинает прирастать все новыми и новыми слоями, превращая в броненосца, сверх броненосца и, в конце, в один сплошной слиток брони без плоти и нервов.» — Коза захлопнула ежедневник.

— Твои мысли? — Она как-то хитро и очень знакомо прищурилась. Артём потупился.

— Да, мне тогда надо было уехать. Я не хотел, но было надо.

— Не хочу, надо уехать… — Снова затянула коза. — А куда ехать-то?

— Туда. — Просто ответил Артём. — Но не туда, где «должен и не смог», а туда, где «не должен, но хочется». — Он посмотрел на неподвижные, словно приклеенные к небу розовые облака, — Вот только где оно?

— Да-да-да. — Закивала коза. — Везде кто-то есть и каждый из «кто-то» обязательно со своим «должен» и со своим пониманием, почему должен, сколько, и когда.

— Но чаще не когда, а именно сейчас. — Вздохнул Артём.

— И все хотят поговорить. — Не обращая внимания на его слова продолжала коза. — А раз они хотят поговорить, то ты должен послушать, и все уверенны, что именно должен!

— Но и они могут слушать. — Возразил Артём.

— Слушать? Не смеши меня. — Коза спрыгнула с бочки и, на задних ногах, забавно раскачивая выменем, прошлепал к нему. — Послушать могут далеко не все и только в обмен. Если они согласны слушать, то ты должен рассказывать. Снова «должен». — Коза, почти по человечески, развела передними ногами.

— Послушай меня, мальчик. — Она приобняла Артёма за талию и повела к бочке. — Должен быть там, и там, и там, и там, и особенно там. Но больше всего, Там. Везде «должен» и везде быть должен, соответственно во всех остальных местах — не должен.

— Не должен. — Согласился Артём. — И, что противно, не хочется.

— А куда хочется? — Озорно спросила коза.

— Никуда не хочется.

— Вот и будь там! — Радостно подитожила она. — Помнишь ее?

— Кого? — Артём начал быстро перебирать в памяти своих многочисленных знакомых женского пола.

— Не-ет. — Прервала его коза, словно точно знала о чем он думает. Да она видимо и знала, что ни сколько не удивляло Артёма. Коза снова открыла ежедневник на странице заложенной черной тряпочкой и начала читать — «И поехал, просто поехал, пока не заморгала лампочка уровня топлива. Заправился, и снова поехал. Потом снова…»

— И снова. — Перебил козу Артём. — Все логично: для того, чтобы что-то найти, иногда надо хорошенько потеряться.

— Вспоминаешь? — Коза посмотрела ему прямо в глаза. Артём кивнул. — И от кого ты терялся? Для кого? Из-за кого?

— Ни «от», ни «для», и ни, тем более, «из-за». От себя, для себя и из-за себя. Уничтожить, испепелить «должен» всем, в том числе и самому себе.

— А что останется? — Поддела коза.

— Ничего. — Пожал плечами Артём. — Убрать «должен» и все — никому не нужен.

— А себе?

— В том числе. — Артём посмотрел на небо без солнца с все так же и там же прилипшими к нему облаками. — «Должен» — суть, наполнение жизни, ты без него — пустой кувшин, даже не кувшин, а пустота кувшина. «Должен» — оболочка, ты суть есть пустота внутри этой оболочки, без которой никто не увидит, не заметит и не почувствует, а завтра забудет.

— Мелко мыслишь. — Коза снова взгромоздилась на бочку и начала стряхивать с копыт прилипшую грязь. — Окунись в пустоту, забудь все «должен», в том числе и себе, стань пустотой — потеряйся от себя, погрузившись в пустоту внутри «должен», то есть в пустоту себя. И еще глубже: пустотой пустоты в пустоте.

— Нирвана?

— Дурачок. — Засмеялась коза. — Но, в твоем случае, возможно.

— Не понял. — Честно признался Артём.

— Жизнь, это дорога. — Привела коза заезженный пример. Артём скривился.

— Не спеши. — Подметила его реакцию коза. — Фуры, автобусы, легковушки, все куда-то спешат, исполняя собственные «должен», все взаимосвязанно. Только на дороге понимаешь, насколько все взаимосвязанно: все, едут, спешат, не спят за рулем и почти соблюдают правила — исполняют глобальное «должен» друг перед другом. А стоит хоть одному выбиться из общего числа и презреть «должен» — авария, смерть.

— Одно «должен» порождает другое, зависит от третьего, обязуется четвертым и так далее. — Кивнул Артём.

— И имя им легион. — Закивала коза. — Они уже давно вышли из под контроля, жадно пряча несчастную пустоту во все новые и новые слои самих себя, заковывая и сливаясь, слой за слоем, «должен» на «должен», в монолит брони, алчно, жадно, все более и более плодя себя же и себя же пожирая: восстанавливая силы дальше и больше плодиться.

— Гаки. — Ввернул Артём.

— Именно Гаки! — Радостно подхватила коза. — Вечно голодные демоны. Их голод неутолим и он же их питает, не давая умереть от него же. Ваш мир — Гакидо, а автострада его уменьшенная модель!

— Бежать? — Просто спросил Артём.

— А ты не набегался?

Артём устало пожал плечами.

— Бежать! Бежать!!! БЕЖАТЬ!!!!! — Коза вскочила и замахала передними ногами. Потом резко остановилась, села, спокойно открыла ежедневник на той же, заложенной черной тряпочкой странице и начала читать: «Съезд, поворот, еще, проселок, поворот, прямая через бескрайнее поле, на горизонте осенний лес. Еще поворот, снова, проселочная, опять поворот. Лес.»

— Кругом лес. — Что-то вспоминая протянул Артём.

— Умница. — Похвалила его коза. — Залезай ко мне на бочку.

Артём повиновался и примостился на бочке около козы. Она тут же встала, зашла к нему за спину, закрыла его глаза ежедневником и сразу убрала в сторону — они сидели на лавочке внутри автобусной остановки. Такой знакомой автобусной остановки.

— Что мы здесь делаем? — Спросил козу Артём.

— Учим тебя смотреть. — Просто ответила коза.

— Не видеть? — Уточнил он.

— Видеть? — Засмеялась коза. — Ты даже смотреть не умеешь! Так что сиди и смотри!

Артём пожал плечами и послушно начал осматриваться: однополосная дорога, кругом лес, ни малейшего шума могущего указать на близость хоть какого-нибудь населенного пункта. Лес. Кругом лес. Почти вплотную подступающий к узкой дороге лес. Молчаливый, корящий и безразличный осенний лес. Сплошная стена хитросплетений красок всех оттенков красного, желтого и еще зеленого, местами порванная темными громадами одиноких елей, словно в обиде, старающимися хоть как-то заслонить цветастых лиственных собратьев. И отступающих перед их красотой.

— Или силой численного превосходства? — Спросила коза.

— Ты о чем? — Спросил Артём, хоть и сам не понял, почему он вдруг не удивился словам козы.

— Ты не болтай, а смотри! — Как-то ласково прикрикнула на него коза.

Дорога асфальтовая, вполне приличная, но асфальт явно не ремонтировался ни разу. Возможно, когда-то, по этой дороге курсировали автобусы, между районным центром и колхозом-миллионером с каким-нибудь глупым названием. Или она вела к секретной ракетной части, сейчас расформированной и заброшенной. Да, скорее к военной части, к колхозу бы так основательно строить не стали, да и деревья порубили дальше от дороги, а не постарались сохранить, в целях маскировки. Хотя, если колхоз-миллионер, вполне мог себе позволить хорошую дорогу, которая, возможно, была просто сделана поверх существовавшего здесь всегда большака, вот деревья и сохранили — не мешают.

— Может и так, а может и к части. — Снова вмешалась в вялотекущие мысли Артёма коза. — Варианты, варианты, варианты!

— Наличие выбора, и зло и благо. — Устало кивнул Артём.

— Ты хочешь сказать, что хорошо быть пещерным человеком? Кого поймал, того и съел? — Спросила коза.

— А сейчас, пойди разберись, чего тебе на ужин хочется. — Согласился Артём. — Еще хорошо, если что-то хочется, а если ничего не хочется? Просто хочется есть.

— Открываешь холодильник, в надежде, что сейчас что-то увидишь, и сразу это захочется, а в нем все есть, все ждет, а ничего не хочется! — Как-то излишне весело засмеялась коза.

— И так день за днем, день за днем. — Совсем понуро сказал Артём.

— Выбор — та же обязанность, тот же «должен»! — Назидательно произнесла коза, и Артём снова увидел в ее взгляде такие знакомые озорные искорки.

— Опять? — Спросил он.

— Смотри! — Коза описала передними ногами круг, давая понять, что смотреть надо кругом, а не только вперед.

Заросшая травой обочина и на ней, почти спрятавшись под деревья, обычная автобусная остановка. К ней не ведет ни одной тропинки, ни с одной стороны, куда ни посмотри.

— Автобусная остановка для автобусов! — Снова засмеялась коза.

— Фантасмагория. — Согласился Артём.

— Вот и смотри! — Снова настоятельно заметила коза. Артём вздохнул и, сам не понимая зачем, принялся осматриваться по сторонам.

Вечер, молчаливый осенний лес, звенящая тишина, забытая дорога и автобусная остановка — как есть фантасмагория в виде обычной железной автобусной остановки с крышей и лавочкой, основательно проржавевшая по углам, но еще сохранившая следы желтой и какой-то противно зеленой краски.

— Раскрашена под осенний лес. — Вслух сказал Артём.

— Намеренно, или случайно? — Тут же спросила коза. Артём посмотрел на нее, вздохнул и промолчал. Коза удовлетворенно закивала.

Вокруг остановки чисто, пугающе чисто: вовсе никаких следов человеческой жизнедеятельности, ни окурка, ни пробки от пива. Рядом глупенькая мусорка в виде раскрывшего рот пингвина, даже еще видно, что когда-то брюшко у него было белым, а клюв красным.

— Интересно, пингвины знают, что их образ использовался для создания мусорных баков? — Спросил у козы Артём.

— Вот и мне интересно было бы посмотреть на того, кто придумал такую мусорку. — Засмеялась она. — У кого пингвин ассоциируется с мусором. Какая хитромудрая логическая цепочка провела его рассуждения от белоснежных льдов Антарктиды, до оплеванных стен входов в московское метро и остановок общественного транспорта? И… — Уже совсем собралась она продолжить свои размышления, но посмотрела на Артёма и очень комично зажала себе рот копытцами.

— Вот и люди, как этот пингвин: хочешь — не хочешь, а должен, стой с разинутым ртом без возможности его закрыть, принимай, все те объедки и ошметки, которые в тебя швыряют. — Грустно сказал Артём.

— Почему без возможности закрыть? — Засмеялась коза. — Пожалуйста, закрывай!

— Но тогда потеряется смысл. — Заметил Артём.

— Смысл? — Удивилась коза и тут же обратилась к мусорке. — А оно, пингвин, тебе надо?

— А кого это волнует, рот-то открыт. — Усмехнулся Артём. — Закрыть рот — должен себе, с открытым ртом — должен всем, а без «должен»? Опять пустота?

— А в «пингвине» не пусто! — Озорно заметила коза.

Артём поднялся, подошел к мусорке-пингвину и заглянул внутрь: нанесенная временем пыль спрессовалась в небольшое количество почвы и теперь на ней мирно росла какая-то травка.

— Прелесть! Солнца наверняка мало, зато какая надежная защита от всяких невзгод и катаклизмов. — Засмеялась коза.

— Мерзкое растение. — Выругался Артём, немедленно вырвал его и бросил на обочину. — Подобное к себе подобным.

— И повелел Господь большому киту поглотить Иону! — Заорала коза что было мочи и начала пританцовывать. — И был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи. И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита. И сказал Господь киту, и он изверг Иону на сушу!

— Теперь в пингвине пусто, он больше не должен сохранять себя «ради» или «для», он больше вообще ничего не должен. — Возразил ей вернувшись на лавочку Артём.

— Лети! — Засмеялась и замахала на пингвина коза. — Хотя, зачем? — Тут же резко осекла она сама себя. — Покой, что здесь, что где-то там, в Антарктиде, он везде покой, без каких-либо «должен».

— Покой. Покой. Спокойствие. — Забурчал, начав что-то понимать, Артём.

— Удручающее спокойствие! — Снова весело взвилась коза. — Херово тебе, братец? — Она хитро прищурилась, склонив голову на бок. Артём кивнул.

— Внутри пусто, как в старом колодце, затерянном в самом центре самой большой степи, или Антарктиды, где пингвины.

— Спокоен и пуст, как мусорка-пингвин! — Опять затанцевала вокруг Артёма коза. — Ни мыслей, ни эмоций, сидит мальчонка на лавчонке в остановке и курит. Мамка не заругает?

Артём зло отмахнулся от козы и удивленно посмотрел на непонятно откуда взявшуюся в руке сигарету.

— Тю! Смотрит куда-то? — Продолжила виться вокруг него коза. — Наверное смотрит. — Она заглянула ему прямо в лицо. — Возможно даже уже что-то видит.

Артём зло и сильно оттолкнул козу, та кубарем вылетела из остановки и зашлась хохотом.

— Но информация не усваивается! — Коза каталась по асфальту колотя по нему копытами и сквозь хохот кричала. — Она просто регистрируется нарисованными на металлической голове черными кругами глаз, перетекает через мозг в легкие и бесследно выдыхается вместе с сигаретным дымом! Это хорошо, это правильно! Ничего не хочу, ничего не нужно, вот ничего и не беру, словно пингвин! — Она вскочила и подбежала к Артёму. — Ты — пингвин! Ты теперь лишь часть автобусной остановки, многие годы видевший все это и уже не воспринимающий ни-че-го!

— Не надо было выкидывать из него эту былинку. — Спокойно сказал Артём.

— Или надо? — Мгновенно успокоившись и снова хитро прищурившись спросила коза.

— Надо — не надо, не надо — надо. Какая разница. — Устало опустил руки Артём. — Обрыдло.

— Обрыдло… — Протянула коза. — Слово-то какое замечательное вспомнил.

Она подняла выпавший ежедневник и начала быстро его листать.

— Вот! — Обрадовалась коза, наткнувшись на искомое. — Обрадло, производная от обрыдаху — «оплакивать». — Она захлопнула ежедневник. — То есть надоело до слез и колик печеночных. Надоело, а наружу не выходит, томится внутри и мучает, мучает, мучает. — Коза резко замолчала и села рядом с Артёмом. — Да, правильно сделал, что выкинул.

— А что былинка? — Спросил Артём.

— Да ничего! Кого интересует ее мнение, когда тут такое «обрыдло». — Коза поудобней примостилась на лавочке копируя позу Артёма. — А что обрыдло?

— То, что все неправильно? — Спросил Артём.

— Ты меня пугаешь. — Удивленно посторонилась от него коза. Артём усмехнулся.

— Ну так это исправлено — сбежал.

— И молодец. — Едко поддела его коза.

— Да, пусть просто сбежал, низко и бесчестно, а вот все это «должен» вообще честно?

— Честно, мать его?! — Передразнивая Артёма взвизгнула коза.

— Честно?!!! — Тут же завелся, но сразу успокоился он. — Да, честно. Да, мать его, честно.

— К сожалению, честно, но. — Коза обняла Артёма за плечи. — Пусть былинка-травинка, а ты?

— Лишь пустота?

— Если хорошо разобраться… — Протянула коза.

— И, как пустоте былинка не указ, так и ей мнение пустоты не авторитет. Да и откуда у пустоты мнение? Может ли быть мнение у пустоты? — Коза почесала копытцем ухо. — Нет, не может: пустота с мнением — уже не пустота.

— Тональ и нагваль. — Констатировал Артём.

— Ты, это, курить-то хватит. — Ухмыльнулась коза. Артём тоже усмехнулся и докуренная сигарета вылетает из остановки. Лихо перелетела на другую сторону дороги, шмякнулась об асфальт, покатилась останавливаясь и, моргнув напоследок угасшим угольком, затихла.

— Навсегда затихла. — Сказала коза.

— Она отдала все свои долги. — Кивнул Артём.

— Тогда смотри. Просто смотри. — Сказала коза и замерла, как каменная.

Сумерки. Предзакатные сумерки, когда еще все отчетливо видно, но медленно сваливающееся за пожелтевший лес солнце уже не режет глаза, а подчеркивает ранее размазанные его же яркостью детали.

«Сергей + Катя = Любовь!» — нацарапано чем-то острым на потолке остановки, торопливо, словно мимоходом, когда ты что-то делаешь, а тебя торопят. Надпись старая, очень старая, возможно эти Сергей и Катя уже нянчат внуков, а может так дальше надписи дело и не пошло.

— Или пошло но, раздавленное «должен», развалилось. — Напомнила о себе коза бесцеремонно вмешавшись в мысли Артёма..

— Возможно. — Кивнул он ни чуть не удивившись словам козы как продолжению своих мыслей. — Но почему-то хочется думать, что все у них хорошо: свой домик, на выходные приезжают дети, везя в гости к бабе с дедой озорную ватагу внуков. Внуки носятся по двору и ходят с отцами рыбачить на ближнее озерко, а вечером все собираются за большим столом и после ужина пьют чай на веранде, обязательно из пузатого самовара, фамильного, с историей, от пращуров оставшегося.

— Да, наверное так и есть. — Поддержала коза. — Надпись же на потолке, высоко, значит и чувство, которое заставило запечатлеть его повыше, соответствовало.

— Возможно. — Соглашаясь снова кивнул Артём.

— А вот в городе все не так. — Вздохнула коза, встала с лавочки и начала прогуливаться перед Артёмом, как читающий лекцию профессор. — «Дуся, я тебя люблю!» — пишет некий пылкий воздыхатель на асфальте под окнами многоэтажки ни на секунду не задумываясь о том, что по его посланию, то есть, практически, по его чувству, будут ежедневно топтаться сотни ног! На него будут плевать, сморкаться и, обязательно, какой-нибудь Тузик, недотерпев до ближайшего столба, справит малую нужду точно и мерзко перечеркнув струей «люблю». — Коза опустилась на четвереньки, пародируя ссобаку задрала заднюю ногу и вильнула задом, как бы изображая процесс перечеркивания. Артём грустно усмехнулся. — Да и сколько замужних «Дусь», из чьих окон так же видна надпись, приняв на свой счет, и перепугавшись реакции ревнивого мужа, мысленно пошлет «пару ласковых» недальновидному Ромео! — Завершила мысль коза поднялась на задние ноги и, посмотрев на Артёма словно только он в этом виноват картинно топнула ногой.

— Неизмеримый поток отрицательной энергии. — Просто сказал Артём.

— Именно! — Подхватила коза. — В котором легко затеряется и утонет и та самая Дуся и ее воздыхатель!

— Туда им и дорога, сволочи и лицемеры. — Так же просто сказал Артём.

— Все. — Коза снова уселась на лавочку.

— Хотя, какое-никакое, а излитие чувств без «должен». — Спустя некоторое время продолжила она. — Ведь никто не заставляет где-то искать краску, приходить ночью и аккуратно выводить на асфальте, специально, для одной только Дуси.

— И дальше что? — С сарказмом скривился Артём. — А дальше уже будет «должен», потому что Дуся привыкнет, и избежать этого можно только поменяв Дусю на «Дусю номер два», потом «три» и так далее. — Сам ответил он на свой вопрос.

— То есть бежать? — Усмехнулась коза.

— Как вариант.

— Так и бежать, от одного «должен» к другому, меняя их и за каждым новым поворотом сталкиваясь с очередным. — Заговорила коза. — И бежим, бежим, бежим, они прилипают и отваливаются от тряски бега, ведь стоит остановиться, как облепят, покроют броней и уже не подняться под их весом, под их уютной броней фамильного самовара. — Последнюю фразу коза протянула с вилимым удовольствием и осклабилась.

— Хех! Уютной. — Вздохнул Артём.

— Знаем-с цену этому уюту. Да? — Едко спросила она. — Травинка, ты где там? Скажи, тебе где лучше, в пингвине, или среди своих?

— Молчит, мерзкое растение? — Не менее едко спросил козу Артём.

— Может дело не в «или/или», — проигнорировала коза Артёмов вопрос, — тоже мне, маятник Фуко нашелся, а как насчет среднего положения? Состояния покоя?

— Покоя? «Одной жопой на два стула» это называется. — Артём сладко зевнул и потянулся. — В детстве помниться обзывалка была: «Пингвин двужопый». Не помню, что она значила, но прикольная.

— А хорошо было тогда, да? — Спросила коза. — Маленький человек, маленькое «должен»: учись, да кашу по утрам трескай.

— Назад хочу. — Вздохнул Артём. — Даже уроки согласен делать и стенгазету рисовать. Очередь за бананами, по подписке цветной телевизор выиграли. Первый велосипед, первая любовь…

Коза, перебивая, ткнула Артёма копытцем, другим указывая на надпись на стене остановки: «Верка блять и сука!» — Смотри. — Надпись, крупная, аккуратно выведена синей краской. Не старее предыдущей. — Чем же должна была обидеть некая «Верка» писавшего, что он, бросил красить забор и помчался, с кисточкой и краской, разыскивать остановку, запечатлеть, так сказать, обиду? — Спросила коза.

— Изменила. — Просто сказал Артём.

— Как минимум. — Согласилась коза. — А что возможно «как максимум»?

— Изменила с другом?

— Вариант. — Кивнула коза.

— А с чего ты решила, что писал обязательно Веркин бывший парень? Может это ее подруга, у которой та увела парня, а парень, тот самый Сергей, который царапал на потолке про себя и некую Катю? — Спросил Артём. Коза засмеялась:

— Катя, при которой Сергей изображал акробата, выцарапывая на потолке остановки про любовь, прознав, что тот подался к Вере, схватила кисть и краски, оставшиеся после ремонта туалета, и побежала замазывать следы увековеченного ранее чувства. Прибежала, до потолка дотянуться не смогла и написала на стене.

— А почему тогда «Верка — сука», а не «Серега — кобель»? — Ехидно уточнил Артём. — И почему именно изменила? Разве мало других причин, других неисполненных «должен», могущих ретранслировать что-то отрицательное в оскорбительную надпись на стене.

— Например, тупость? — Спросила Коза.

— Нет, не тупость, а конфликт недостаточной коммуникабельности одного с ущербной толерантностью другого. И пойди, разбери, кто прав, а кто виноват.

— И здесь уже эго, размером с Останкинскую телебашню. — Фыркнула коза. — А надо-то всего было сесть, успокоиться, помолчать и послушать, не друг друга, а тишину. Представить, что вот такая она и будет — тишина одиночества. Просто послушать, не нарушая ее звоном битой посуды и взаимных упреков, вспомнить, как вместе выцарапывали сердечко на коре старого дуба, кормили уток в Ботаническом саду и первый раз ели суши в японском ресторане.

— Да ведь так и было: сидел, молчал. — Тихо-тихо сказал Артём.

— А она? — Заботливо уточнила коза.

— Она била.

— Сперва его, неясными упреками и непонятными обвинениями, а потом посуду. — Подитожила коза. Артём засмеялся.

— Смотри. — Она снова ткнула его копытцем, указывая на следующую надпись: «Колян — урод!». Артёму сразу стало легче, спокойней: у Сергея и Кати все в порядке. Надпись была такая же старая, авторучкой, маленькая, ну может чуть крупнее обычного почерка.

— То есть Колян и урод, но не совсем, хоть и с восклицательным знаком, но недостаточно уродист, чтоб ради этого тащить незнамо откуда банку с краской. — Засмеялся Артём.

— Как интересно! — Подхватила коза. — Первым делом, примем за аксиому то, что у Кати и Сергея все в порядке, то есть их можно из уравнения исключить. Тогда получается, что также присутствующие здесь Коля и Вера поссорились.

— Вера бросила Колю, так как он урод, и даже «блядь» без ошибки написать не смог. — Поддержал рассуждения козы Артём. — Тот расстроился и, прекратив красить забор, побежал в соседнюю деревню за самогоном.

— А что еще может пить, пишущий с ошибками Колян? Не Текилу же! — Со смехом подхватила коза.

— А так как денег у него не было, побежал с краской, меняться. — Перехватил нить рассуждений Артём. — По дороге остановился здесь отдышаться, и заодно запечатлел свое отношение к Вере.

— Спустя некоторое время Вера шла из библиотеки, увидела послание и просто подписала рядышком, соблюдая знаки препинания: «Колян — урод!» — Завершила рассуждения коза.

— А почему, собственно, данный Коля урод? — Спросил Артём. — Может он и не урод вовсе, хоть и пишет с ошибками. Да и самогон никогда не пил и пить не собирается, а просто он так же сидел и молчал, а она кричала и била, кричала и била, била и кричала, не понимая, почему он молчит.

— Не понимая, и от этого еще больнее стараясь ударить. — Кивнула коза.

— А он просто встал, спокойно взял краску, ушел, где никто не видит, выблевал синей краской кипевшую обиду на все терпящую стену, а после этого вернулся обратно и просто попросил прощения, сам не зная за что.

— Да, не зная за что, зато зная почему. — Назидательно одняла копытце вверх коза.

— Должен? — Спросил Артём.

— Видимо да, должен, раз любишь, значит должен. — Коза пожала плечами.

— Получается, что и не урод он вовсе, а настоящий мужик, порядочный и благородный, хоть и пишет с ошибками. Может он даже потом ее и бросил, наверняка бросил. — Артёму вдруг стало очень жалко этого неизвестного Коляна.

— Нет, не бросил, а оставил. Тихо, спокойно, без крика, оставшись друзьями, поэтому и надпись авторучкой про Колю такая спокойная: вроде и урод, но хороший. — Посмотрев Артёму в лицо уточнила коза.

— Оно бы и лучше было, сразу, но как им объяснить, что молчать можно не только, когда нечего сказать, но и когда есть слишком много чего сказать. — Вздохнул Артём.

— И от этого слишком много, теряется уверенность в необходимости это говорить, ведь истина, она всегда немногословна. — Подвела черту коза.

Они замолчали. Просто сидели рядом на лавочке, в автобусной остановке и молчали наблюдая за медленно прячущимся в деревьях солнцем.

— Интересно, а где теперь, эти Коля и Вера? — Спросил нарушая тишину Артём.

— Вера в Москве, окончила институт, у нее хорошая работа, любимый и любящий муж, детишки. — Словно точно это зная ответила коза.

— А может она вообще живет где-нибудь на Кипре?

— Вполне возможно. — Кивнула коза. — Домохозяйка, воспитывает детей, а муж какой-нибудь крупный бизнесмен, который гуляет от нее во все стороны и прилетая ее проведать, раз в квартал, дарит бриллианты.

— А она опустилась, за собой не следит, диет не соблюдает, располнела и по ночам ревет в подушку, вспоминая шекспировские страсти кипевшие в Богом забытом населенном пункте. — Понуро сообщил Артём.

— А Коля? — Тут же спросила коза.

— Коля наверняка спился и умер от цирроза печени, или спивается, работая пастухом на какого-нибудь захудалого фермера.

— Или подался в бандиты, не зря же он «Колян», и был банально застрелен на пустыре в один из лихих девяностых годов. — Предположила коза. Они снова замолчали, глядя в никуда.

Что-то упало на крышу остановки, легко бухнув. Коза посмотрела вверх и тут же кивком морды обратила внимание Артёма на надпись на потолке: «…а сосет х** лучше всех!» Начало надписи отвалилось вместе с куском краски, скрыв, кто же так виртуозно сосет, что удостоился места на одной из стен истории.

— Под таинственного «на А заканчивается» подходит и Верка и Катюха. — Сказал Артём.

— И даже Колька и Серега. — Усмехнулась коза.

— Сергея с Катей учитывать не хочу. Хочу верить, что у них все хорошо.

— Не знать? — Уточнила коза.

— Знать не интересно, верить или догадываться — другое дело. — Артём зашлепал по бокам в поисках сигарет, наткнулся на голые будра и огорченно вздохнул.

— Колян, бегающий с краской за самогоном и застреленный где-то на пустырях бандитских разборок в предложенную схему у меня не вписывается. — Вздохнула коза достала из воздуха сигарету и протянула Артёму.

— Остается Верка. — Пожал плечами Артём без удивления принимая уже дымящуюся сигарету. — И, что прискорбно, это объясняет ранее оставленную по ее поводу надпись.

— А аккуратная, без ошибок, надпись авторучкой, про урода Коляна, вовсе не исключает возможность того, что она мастерица минета. — Согласилась коза.

— Даже чем-то объясняет спокойствие надписи Веры, типа: да, виновата, но ты, Коля, урод. — Усмехнулся Артём.

— Тогда чем недоволен Колян? — Спросила коза.

— Застал с другом, далее банальная ревность, то есть жадность, она же, в данном случае, трусость.

— Вариант. — Кивнула коза.

— А последняя надпись, про чудеса минета, получается, принадлежит некоему другу Коляна.

— Логично. — Снова кивнула коза.

— Но все-таки, чем он недоволен? — Шутливо возмутился Артём и засмеялся.

— Что за долбанная несправедливость! — Поддержала коза. — Почему, молодой человек, нагулявшийся до свадьбы, оценивается как хороший любовник и этим бахвалится, а лишившаяся до первой брачной ночи девственности девушка, уже «второй сорт» и имеет повод поплакаться мамке в юбку?! — Артём удивленно посмотрел на козу, но та продолжала возмущаться не обращая на него ни малейшего внимания. — Закоренелый патриархат! За мужчиной признается право, за женщиной лишь обязанность! — Коза вскочила с лавочки и снова начала прохаживаться перед Артёмом как профессор на кафедре. — Так ничего удивительного, что больше половины браков разваливаются! Только идиотке понравится на цепи сидеть! Цепных шавок и то иногда погулять пускают. А здесь получается, отношение хуже, чем к дворовым собакам! С рождения девочек привязывают к их плеве, шикая: «Ни-ни! Жди мужа! Жди любовь!».

— И что? — Стараясь перебить, успокоить, расходившуюся козу спросил Артём.

— Что — что! Ждет! — Зло бросила она. — Потом появляется муж, через некоторое время ему становится скучно с данным «синим чулком», пусть и любимым, но «синим», и он начинает искать развлечений на стороне. Результат: брак разваливается, дети в неполных семьях, а судебные приставы носятся за алиментщиками! — Коза опять неизвестно откуда вытащила сигарету, засунула ее в рот, потерла друг об друга передние копытца, от чего на одном из них тут же вспыхнул огонек, как на зажигалке, прикурила и продолжила зло пыхая дымом. — Вон, на Сахалине и Курилах, чуть ли не до шестидесятых годов прошлого века простыни с постели после первой брачной ночи на заборы вывешивал — соседям хвастались! — Коза сделала несколько глубоких затяжек от которых сигарета мгновенно кончилась. Сплюнула окурок и совсем уж зло закончила. — Ничего удивительного, что японцы до сих пор от притязаний на Курилы отказываться не хотят.

— И в чем предложение? Отпускать? — Спросил Артём.

— Ха! Ага, щаа-з! — Завизжала коза, но тут же взяла верх над истерикой и продолжила уже спокойным голосом. — Дилемма: относишься с уважением к чужому праву — лицемеришь себе. Говоришь «люблю», но запираешь частнособственническим замком — лицемеришь наружу.

— А убрать лицемерие? — Спросил Артём.

— Тут же получишь упрек: сухарь и тебе на меня наплевать.

— Евбулид отдыхает! — Засмеялся Артём. — Бесконечно оригинальное разрешение «парадокса лжеца», практически «третья дверь»!

— «Сократ, ты солжешь. Платон — ты сказал истину» — это? — Уточнила коза.

— Оба вы придурки! — Еще пуще рассмеялся в ответ Артём. — Скажет женщина и получит Нобелевскую премию по философии за решение тысячалетней задачи!

— Формализованная система логики не может быть адекватной базой математики. — Возразила коза.

— Чего? — Не понял Артём. Коза показала куда-то в угол.

Эта запись была определенно самой старой из ранее обнаруженных. Она отпечаталась от газеты видимо когда-то, очень давно, приклеенной к единственной окрашенной желтой краской внутренней части остановки. Отпечаталась основательно, так, что даже во все сгущающихся сумерках ее вполне можно было прочитать несмотря на мелкий, газетный, шрифт.

— Воистину, над мудростью не властно время. — Констатировал увиденное Артём.

— Что есть все? Спросили у мудреца. — Заговорила коза глядя куда-то вдаль. — Все есть ничто. — Ответил мудрец. Тогда зачем? — Спросила у мудреца. Зачем? — Удивился мудрец. — Когда! Остальное не важно.

— Не важно? — Переспросил Артём.

— Именно! Не важно. — Поклонилась коза.

Артём молча смотрел на нее, она на него. Минуту, вторую, третью.

— Смотри. — Наконец сказала коза и за подбородок приподняла голову Артёма.

Последний луч солнца раздвинув деревья ударил ему в лицо и спрятался, словно ожидая возмездия — Артём вскочил. Дикое, ненормальное возбуждение подкинуло его с лавки — пустоты не было, все было залито светом, теплым, мудрым светом закатного осеннего солнца. Артём зажмурился, а когда снова открыл глаза, перед ним опять было тростниковое болото, он снова стоял по щиколотку в грязи перед красной бочкой с желтой надписью «BIOHAZARD». На бочке сидела коза и что-то аккуратно записывала в ежедневник.

— Я… — Начал было Артём, но коза его грубо и бесцеремонно перебила.

— Нет никакого «я»!

— Но… — Попытался возразить Артём.

— И никаких но! — Завизжала коза, и начала со всей мочи лупить копытами по бочке. — Бум! — Бум! — Бум! — Бум!

От этого барабанного боя Артём почувствовал дурноту, в глазах потемнело, голова начала кружиться и нестерпимо болеть. Теплая реальность тростникового болота растворилась в кислой смеси запаха женских духов, курева и перегара.