Попов совместно с несовершеннолетними Бондаревым (16 лет) и Синицыным (15 лет) вечером угнали со двора автомашину «Волга», принадлежащую гр-ну К. Несколько часов они катались на машине, а потом, по предложению Бондарева, похитили из автомобиля радиоприемник и инструменты, а машину сожгли.

Последнее слово подсудимого Попова

Граждане судьи, я не собираюсь выгораживать себя в том смысле, что не являлся главарем нашей компании. Раз я старше моих однодельцев, значит, на мне особая вина, и я готов понести за нее наказание.

Мои однодельцы пускали тут нюни, били себя в грудь кулаками и, в общем, всячески вымаливали снисхождение. Я бы тоже был бы рад получить на пару лет меньше, но желаю сказать в последнем слове то, о чем умалчивал на следствии. Все равно следователь не внес бы моих мнений в протоколы допросов. Ему главное было так дело повернуть, что вот, дескать, попались в руки прожженному совратителю бедных овечек очередные жертвы, и он использовал на полную катушку ихнюю невинность. Вот и все.

Нет, граждане судьи, не все это, к сожалению. Я не услышал ни от прокурора, ни от защитника полного понимания нашего преступления. То есть все тут распинались насчет движения нашей страны к коммунизму и о самоотверженном труде всего народа. Делал сообщение прокурор о моральном облике комсомольцев, к которым я не имел никакого отношения, и пачкал комсомольский билет пьянками, драками, пока не докатился до уголовного преступления…

Даже интересно было наблюдать с этой скамьи, как настырно обходили все вы разговор и дознание насчет того, как мы докатились до посягательства на личную собственность гражданина Кротова и в каком были при этом настроении…

Я вижу на сегодняшнем заседании в первом ряду сотрудника газеты «Комсомольская правда» гражданина Грибачева. Во время следствия он приходил в тюрьму и беседовал со мной. Вернее, не беседовал, а делал внушение, как мне следует мотивировать свое преступное поведение.

Он внушал мне следующее. Ты, Попов, должен понять, что мы живем в эпоху идеологической войны с империализмом. Ты пал на поле этого жестокого боя, не выдержав вражеской подрывной пропаганды. Это на войне бывает. И мы считаем тебя не врагом, а жертвой. Ты у нас не один такой морально ослабленный разными джинсами, голосами, роками, жвачкой, кассетниками, алкоголем и наркотиками. Одни битлы нанесли нам в борьбе с империализмом такой урон, что мы до сих пор не можем найти противоядия против ихней заразы. Хотя Джона Леннона убил наконец сознательный юноша, не выдержавший аморальных песенок молодых миллионерчиков, которые отвлекают простых молодых людей доброй воли от классовых боев прогрессивного человечества с жадными монополиями США и Общего рынка. А раз ты, Попов, жертва на поле боя, то мы тебе поможем встать на ноги и превратить мурло мелкого низкопоклонника Запада и воришки в комсомольское выразительное лицо помощника партии. Я, говорит гражданин Грибачев, статью о твоем деле тиснул, потому что в редакции много накопилось жалоб на акты вандализма со стороны нашей молодежи, ослабленной идеологической диверсией разных похабных «голосов» и особенно радиостанции «Свобода». Подобные тебе комсомольцы, которым жениться давно пора, околачиваются на танцах или проигрывают получку в карты, надеясь разбогатеть в игре и поехать в Сочи с девицей легкого поведения. Такие, как ты, только из-за желания пропустить еще рюмку водки проламывают череп прохожему и, не найдя у него в кармане ни копейки, идут убивать и грабить следующего. Я писал месяц назад о деле убийцы Лобова. Он чистосердечно поделился с читателями «Комсомолки», что решающее воздействие на его поведение оказали передачи «Голоса Америки» о быте, развлечениях и социальных возможностях молодежи Запада. Позавидовал Лобов тем, кто за недельный заработок может купить себе без очереди стереосистему «Сони», и зверски убил артиста цирка, когда тот привез из загранкомандировки несчастный магнитофон. И Лобова не расстреляли, а дали возможность честным трудом загладить свою вину перед коллективом цирка и остальной Родиной. Вот и ты, Попов, вскрой по-комсомольски причины своего преступления с повотором в сторону выведения родинок капитализма и развратного времяпрепровождения. Смело вскрой, а я все это опишу, и суд учтет, что ты являешься очередной жертвой безжалостной американской пропаганды. Ведь сам сообрази: разве пошел бы ты на преступление такого рода, если бы не слушал тайком от советских людей вражеского радио? Никогда не пошел бы. Поверь старому журналисту. Я сотни преступников повидал из молодежи. Все они так или иначе попали под влияние уровня западной жизни и вынесли ему свой приговор после ареста и осознания вины. Подпиши свои откровенные вскрытия для моей статьи и считай, что года на три получишь меньше.

Прочитал я статейку этого Грибачева. А он такой там бодяги натискал, что я отказался ее подписывать. Потому что я радио заграничное вообще никогда не слушаю, ввиду отсутствия радиоприемника, и еще потому, что умные люди в камере посоветовали подальше держаться от всяких статей прохиндеев из газет. Они себе, сказали, выколачивают свои бабки, то есть денежки, поворачивая наши дела в сторону обвинения Запада, и всем это очень удобно. Нет, мол, у нас в стране с семнадцатого года никаких причин для преступления молодежи – и до свидания.

…Перехожу к прямой причине преступления. Кротов живет в нашем же доме. Работает директором бани. Какой вроде бы калым можно иметь с грязных граждан и стирки белья нательного? На какие, спрашивается, денежки отхапал себе Кротов дачу с целым парком и с теплицами? Он ведь нанимал нас весной за пару бутылок огород вскапывать, забор красить и так далее.

Может, кто по радио узнает, как живут буржуазные деятели, а я своими глазами познакомился с жизнью советского буржуя. Разве не видят люди во дворе, что Кротов раз в два года машины меняет и все – «Волги»?… Разве не видят, как гуливанит он с компанией до утра? Бутылки-то он нам поручает сдавать за то, что машину ему моем. В самой машине я лично нашел однажды восемь рублей на полу. И не хватился их Кротов…

Ну это не мое дело вскрывать тут источники доходов Кротова. Скажу только, что ненавидеть я его стал так сильно, как отец мой во время войны Гитлера ненавидел, и как газетчик хитрый Грибачев призывает нас ненавидеть империалистов.

Почему я ишачу токарем пятого разряда, ишачу, а получки еле-еле хватает на пачку сигарет, матери на жратву и в кино пару раз сходить? Если пару бутылок разопьешь с корешами, то уже одалживать приходится до следующей получки. С получки раздаешь все долги и лапу сосешь. Ходишь, как оглоед, по двору, бычки сшибаешь или к мебельному идешь подхалтурить пятерку на подхвате. Кое-кто у нас воровал, но попался. Я же воровать не желал, чтобы мать не расстраивать, и вообще на свободе симпатичней, чем в тюрьме, даже если денег нет на кино и приглашение девушки в закусочную «Романтики».

Вот Грибачев говорил мне в тюрьме во время своей лживой проповеди, что я жениться не желаю, а околачиваюсь на танцульках. Правильно. Как мне жениться с моей зарплатой в сто десять рублей плюс вычеты? То есть мы не подохли бы, конечно, с голоду с Таней или Аней и детей нарожали бы, но ведь не в совместной жизни дело, граждане судьи, а в том, чтобы ее начать. А как же ее начнешь, если денег у тебя нет ни черта на представительство? Ведь если в наше время Олю или Полю не поволокешь с первого раза хотя бы в шашлычную, то второй раз она с тобой даже в мавзолей Ленина не выйдет, не то что в парк на свидание. Значит, все дамское общество разобрано по рукам мясниками из гастрономов, женскими парикмахерами, таксистами, ворьем разным из металлоремонта, автослесарями, официантами и фарцовщиками. У них – бабки, то есть деньги, а значит, и никаких трудностей с Кисами или Ларисами.

Фарцевать я тоже отказывался. Не по мне барахлом торговать вшивым. Я – человек рабочий в принципе и не вор…

Но в тот раз все так сложилось, что должен я был «Волгу» эту проклятую угнать. Вот какие привели к этому обстоятельства. Познакомился я в метро на проспекте Ленина с батоном одним, то есть с девушкой. Тамара. Лицо заметное. Говорит неглупо и не заикается, как иногородняя телка. Сапожки. Дубло болгарское. Сумка джинсовая. Чувствуется, что понимает человек что к чему в наше романтическое время. В людях тоже неплохо, на первый взгляд, разбирается. На одежду мою внимания не обратила. То есть если меня представить хипповым парнем, то я, что называется, хожу в стиле. Пальтуганчик с просветом в локтях, воротник пошел в бахрому, пуговицы на соплях болтаются. Брючки засалены. Свитерок трещит, как жестянка. Чего его стирать? Мыла на такой жалко. Полуботинки… Не стоит их описывать. Личность, то есть внешность, у каждого, как у Кротова после недельного запоя. Опухли, и подошвы вроде зубных протезов причавкивают на ходу. Меня и туристы не раз за хиппи принимали. Снимки делали. Руки жали. Сигарет предлагали и жвачку. Но я подачки презираю, поскольку я – человек рабочий…

Но если бы Тамара сообразила тогда, что не хиппи я, а просто молодежная шаромыга без перспектив на сладкую жизнь, то, конечно, отшила бы меня в метро с полуслова. А так, в сочетании с красивым, как видите, лицом я обычно производил впечатление на телок, то есть на девушек.

Один раз дочь маршала закадрил на неделе испанского кино, где мы билеты бодали, то есть продавали. Влюбилась с ходу. Бросается на меня, как Матросов на пулемет. На день рождения пригласила. Прихожу. Плевать мне, думаю, на ваши костюмчики и галстучки. Одежду, в конце концов, украсть можно, а красоту ни за какие деньги не купишь… Нелегко, граждане судьи, быть с таким настроением на дне рождения у маршальской дочки. Надрался я, чтобы не испытывать неловких чувств. Подводит меня Эльвира к папане.

– Здравия желаю, – говорю, как положено бывшему ефрейтору.

В майке был папаня американской и в брючках маршальских. Посмотрел на меня, поднес полстакана водки, ошибаюсь, коньяку и вдруг приказывает:

– Чтоб я тебя, прохиндей, до третьей мировой войны в глаза не видал! Кррругом аарш!!

Слинял я весело, но с похмелья очень унывал. Затем поступил подло. Отомстил Эльвире за папаню. Грязно отомстил. Легче мне, однако, не стало.

Честно говоря, я и другим телкам, то есть девушкам, мстил за ту историю. Беру свое и бросаю их. Делаю вид, что недоступен я для них, как граф Монте-Кристо. Сам же нервничаю просто жутко. Мать не знает, что делать со мной. Извелась вся. Костюм хотела сшить мне. Бабки, то есть деньги, взяла в кассе взаимопомощи. Но я пошел отрез покупать, не нашел ничего приличного и, разумеется, все деньги пропил. Плевать, думаю, раз батоны, то есть девушки, липнут ко мне как мухи, несмотря на занюханность шмутья. Буду пользоваться тем, что есть.

Чем, соображаю тогда в метро, привлечь мне для пущего понту Тамару? Голыми руками такую Элизабету Тейлор не возьмешь. Тут на греческом профиле не проедешь и на размахе плеч куша не сорвешь.

План родился мгновенно.

– Если бы, – говорю, – «Волга» моя не была на техосмотре, то и не встретились бы мы с вами вовек. На земле, – говорю, – такие существа не встречаются. Слава подземному царству метро имени Ленина.

Язык у меня всегда был подвешен, словно хобот у слона. Всю основную работу за меня делал.

Вижу, что после слов о «Волге» затрепетала Тамара. Тут уж ничего не оставалось делать…

В субботу Кротов надрался, как обычно. Гараж я открыл спокойно, хотя с замком повозился. Машина была не заперта. Соединил напрямую провода зажигания. Выехал. Гараж закрыл. Тамара ждала меня на проспекте Маркса. Двадцатку я одолжил у приятеля. Он – врач. Вместе учились. Прокатил Тамару по центру.

– Поедем, – говорю, – ужинать в «Поплавок». Ужин скромный будет. Я на бегах проигрался. А денег за статью еще не получил…

– Ах, так вы журналист? Молчу с большим значением.

– Вы выездной?

– Бывало, – говорю, – выезжал, но теперь отозвали в связи с недостатком специалистов по молодежной теме.

– А где вы были, Алексей? Это так интересно… это ведь такая необычная жизнь.

– В Америке, – говорю, – был.

Тут же заворачиваю за угол… Торможу…

– Но там, – продолжаю, – таких, как ты, не встретишь, хотя есть чувихи что надо. Врать не хочу.

Поцелуй, слова, приемник включил на всю мощь – на «ты» переходим.

Приятно, граждане судьи, побыть хоть немного в шкуре преуспевающего выездного. Все забыто. Вру на парусах все, что в голову взбредет.

– Не женюсь, – говорю, – по причине отсутствия представительной подруги. Жажду, чтобы она внешне была парижаночка, а внутренне наш советский, милый человечек, на которого положиться можно в сложной журналистской житухе…

Тамара уже сама меня целует прямо на ходу, давая понять, что она не подведет. И действительно, думаю, с такой ланью не стыдно показаться на приеме в любом посольстве и в редакции «Нью-Йорк Таймса». Хороша лапочка… В «Поплавке» сидим.

– Не пей, – говорит, – лапа, за рулем.

– У меня, – отвечаю, – номер особый. Мою тачку не останавливают. В нашей работе уметь надо пить за рулем. Выпьем давай, лапуля, за двух дружков моих. Плохо им сейчас там. Очень плохо. Если читаешь газеты, должна знать, о ком идет речь. Плохо им. Плохо…

Я нагло намекал тогда на арест наших двух шпионов в Штатах, которые с поличным попались.

– Ни о чем не расспрашивай, – говорю. – Горько мне. Наливай. Шашлык еще закажи.

– И с тобой это могло случиться, лапа? – спрашивает моя дама.

– Могло, – говорю.

Тут она танцевать меня тянет танго, давая понять телодвижениями, что насчет ожидания и передач в тюрьму я могу не беспокоиться.

– Бедная лапа, – шепчет ласково, уверенная, что любит меня до гроба. – Бедная лапа…

А я и на самом деле бедная лапа, хотя и по другим причинам. Жить бывает неохота, когда выходишь ты из моря беспардонной лжи и ясно тебе, что не выездной ты везунчик судьбы, а темнила нервный и зачуханный рабочий класс. И что в любую минуту могут тебя взять за заднее сиденье на глазах милой лапочки и турнуть в «раковую шейку». Тачка же твоя возвратится в руки законного владельца Кротова, и никто у него не спросит, на какие деньги куплена машина человеком с зарплатой в сто сорок рублей в месяц. Ты же должен двадцатку приятелю и с получки опять будешь лапу сосать.

И такое зло меня вдруг забрало и на лапочку эту, которая готова в ресторане под тебя лечь за одно только обстоятельство твоей жизни, а именно – выездной журналист с машиной, и на себя самого, что и водка мне не мила стала, и шашлык карский, и предстоящее удовольствие где-нибудь на десятом километре в молодом ельничке.

Отвез я домой Тамару.

– Статью, – говорю, – кончать надо о моральном разложении молодежи на одном заводе. И вообще я расстроен провалом моих друзей в проклятой Америке, век бы мне ее в глаза не видать…

– Звони, лапа, я уже без тебя не могу…

– Позвоню, – отвечаю. – Прости…

Только в тот раз подъезжаю к гаражу, смотрю, подходят ко мне Бондарев и Синицын. Час ночи был. Они сами, чего не отрицали на следствии, хотели угнать машину у Кротова. Ну мы не стали заводить ее в гараж. Поехали кататься и допивать.

Я за рулем в армии всегда пьяный ездил. Привык. Одеколона пузырек шлепнешь и ждешь своего генерала у штаба целый день.

По Москве просто так гоняли всю ночь. Бензин к концу подошел, а ключа у нас от бензобака не было. Заехали на остатках на какую-то стройку недалеко от дома. Я хотел уйти, но Бондарев предложил замести следы, машины ведь очень часто уводят на запчасти и вообще, а поэтому надо вынуть приемник импортный, а тачку сжечь к чертям. Эта мразь Кротов еще одну купит и страховку получит.

Честно говоря, я уже был пьян и ненавидел себя за ложь, запутанность и неудачную жизнь. Я ведь тоже мог быть врачом и бабки приятелям одалживать. Всех я ненавидел. Хорошо, что Тамары под рукой не оказалось. Перепало бы и ей, как маршальской дочке Эльвире…

Взломали багажник. Взяли набор импортных инструментов. Приемник вынули. Спикеры сняли. Расплачусь, думаю, с долгами и пойду в медицинский институт, а потом в гинекологию, и там уж подыщу себе верную подругу жизни, чтобы не за положение меня обожала, а от души вплоть до нашей бедности…

Бензобак вскрыли. Я бензинчику засосал. Налили в банку. Капот и кузов опрыснули. Камень тряпкой обмотали. Смочили. Отошли подальше. Подожгли тряпку. Кидал камень Синицын. Очень ему этого хотелось. Страшно весело стало, когда «Волга» вспыхнула… И ни капли не жалко…

Если бы не идиотина Бондарев, нас ни за что не нашли бы. Деньги за стереосистему мы поделили примерно поровну, так как я все же старший товарищ и недаром первым иду по делу.

На судебных заседаниях целых два дня много было говорено насчет нашего вандализма. Как это не совестно было нам угнать машину, ограбить ее и, кроме всего прочего, облить и поджечь. Мало того, мы еще плясали, словно варвары-язычники, как сказал прокурор, в отсветах зловеще-преступного пламени…

Да. Плясали. Нам со школы вдалбливают в головы, что в стране у нас все посвящают свои жизни борьбе за коммунизм и что главная цель человека – внести вклад в общество. У нас, мол, не то что на гнилом Западе, где каждый только и думает с утра до вечера о наживе и сверхприбыли. Где люди ошалели в погоне за твердой валютой, потеряли облик человеческий и грызут друг другу глотки.

Может, и грызут. Я там не был. Спрашивается, почему только до сих пор не перегрызли, как у нас в гражданскую и в коллективизацию?…

Я хочу сказать о другом, даже если за мои слова получу лишнего.

Не замечал я в нашей советской жизни такого факта, что каждый почти человек живет не для себя, а для общества, и с пеной на губах, как утверждает высокооплачиваемая проститутка Грибачев, строит коммунизм. Но я вижу, как со стройки коммунизма каждый волокет к себе в конуру все, что под руку попадет.

На Западе хоть откровенно и открыто зарабатывают бешеные бабки и обдумывают, как их заработать. У нас же под всякими ширмочками и разговорчиками развелось столько профессионального ворья, что редко встретишь человека, который хоть что-нибудь не схимичил бы на службе, который хоть как-нибудь не наваривал к получке несколько червонцев, а иногда и сотен, вроде Кротова. Спросите у него: какой навар может быть в бане? Может, он грязь нашу собирает в отстойники и владельцам огородов продает на удобрения? А те пучок лука гонят на рынке по рублю.

Я бы тоже мог волочь с завода и инструмент, и дефицитные материалы, но я, подчеркиваю, человек рабочий и красть ничего не хочу.

И меня зло берет смотреть на развратную жизнь некоторых слоев общества, ярким представителем которых является Кротов. Я себя обманутым чувствую и полной социальной скотиной. Я себя униженным чувствую, когда смотрю по телику одно, а в жизни вижу другое. Я на заводе план на сто пятьдесят процентов выполнял, между прочим. Загляните еще раз в характеристику.

Но что я вижу глазами рабочего молодого человека? Я вижу, что чем самоотверженней становится наш труд, тем больше жизнь дорожает, жрать нечего и в мозгах населения накапливается великое отупление.

Но я также замечаю, что Кротовы, наоборот, обогащаются каким-то образом и что не видать в последнее время в газетках статей о разоблачениях ворья в торговой сети, в сфере обслуживания, о взяточниках всех рангов и советских буржуях. Почему? Не на них ли, не на ворье ли этом, держится все государство, а мы работаем на его вооружение, на откармливание маршалов и генералов и содержание продажной милиции? Почему вы судите нас – мелких пакостников, а о преступлениях депутатки Верховного Совета Насретдиновой или грузинского секретаря Мжаванадзе не говорите ни слова? Что, на них законы, что ли, другие созданы и находятся в секрете от народа? Может, суды их особые судят и отбывают они наказание в особых тюрьмах улучшенного типа?…

Не улыбайтесь, граждане судьи, и не щерьтесь ехидно, гражданин прокурор. Когда-нибудь вам придется ответить на вопросы, подобные моим, но только сидеть вы будете на моем месте. И мы вам сделаем снисхождение. Потому что мы уже сейчас знаем лучше, чем вы, что судить надо не случайных преступников вроде нас, а всю проворовавшуюся систему, в которой как рыбы в воде ошиваются Кротовы, а я – рабочий человек – не могу заработать деньги на то, чтобы без ущерба для питания и одежды сводить девушку в ресторан и показать себя способным на создание своей жене содержательной жизни… И я нисколько не раскаиваюсь в том, что плясал, как варвар, в зловещих отблесках огня подожженной нами «Волги» директора бани Кротова. Спасибо за внимание.