Материалами дела установлено, что Конкин, будучи главным врачом больницы, за взятки принимал женщин в больницу и производил им операции по прерыванию беременности…

Последнее слово подсудимого Конкина

Граждане судьи, в начале процесса надо мною в камеру мою, вернее в нашу, так как в ней сидят еще участники группового изнасилования продавщицы квасной цистерны, заглянул второй секретарь райкома партии Тульков. Конечно, вели мы беседу не в самой камере, а в предбаннике, так сказать. Тульков откровенно предложил мне сделать важный для моей личной жизни и для жизни всего нашего отстающего района шаг, а именно – отказаться от своего последнего слова, обращенного к вам и к собственной совести.

За отказ мне была обещана скидка срока до минимального, а может даже, освобождение из-под стражи. Я обещал подумать. Дело в том, что следствие было повернуто так, будто бы я злоупотреблял служебным положением исключительно как развратник, пьяница и старый пережиток капитализма.

Мои попытки вникнуть на следствии в социальные и производственные причины преступления натыкались на резкое сопротивление следователя Крылова в виде криков, размахивания пресс-папье перед носом, тыканья в лицо книги товарища Брежнева «Перерождение», запрещения передач от внебрачной супруги Лабаевой, не говоря об угрозах переделать уголовное дело в сурово-политическое с выходом на расстрел или на урановые разработки.

Дрогнув волей и душою, я принял версию бериевского последыша Крылова и подписывал протоколы не глядя.

Так вот. После визита ко мне секретаря райкома Тулькова я решил посоветоваться с участниками группового изнасилования как с людьми интеллигентными и образованными по части судебных процессов.

Ихнее мнение было однозначным: Тулькову доверять нельзя ни в коем случае, поскольку на его удочку уже попалось очень много подсудимых. Все они скрывали от суда и общественности объективные причины своих хозяйственных преступлений и получили за это суровейшие наказания за отягчающие обстоятельства аморальной жизни и стремление к противоречащим званию советского человека удовольствиям.

Одним словом, я поимел совет использовать скамью подсудимых в роли форума правды и как возможность донести кое-какие сведения до ленинского ЦК с целью улучшить систему медобслуживания в нашем отстающем районе. Теперь перехожу к делу.

Да, я брал взятки за прерывание беременности жительниц нашего района и прилегающих к нему деревень. Брал я, бывало, взятки и за ряд иных медицинских услуг, но сначала давайте покончим с вопросом прерывания беременности, или с абортами.

Как известно всему миру, аборты в нашей стране, ставшей знаменем всего передового человечества в борьбе за мир и спасение порабощенных народов, бесповоротно разрешены в плане борьбы с культом личности. Партия разрешила наладить массовый выпуск противозачаточных средств в виде таблеток, различных паст и так называемых презервативов, именуемых в простонародье «спутниками».

Но позвольте мне со всем знанием дела заявить здесь о том, что технический, химический, моральный и прочие уровни этих горе-зачаточных средств являются фактически нижайшими, не соответствующими мировым стандартам, а также знаку качества. А мы, между прочим, живем с вами не в царской России, где женщина была рабой своего мужа и рожала столько детей, сколько ей взбредало в голову. Бывало даже и по двенадцать человек.

Мы с вами живем в стране победившего социализма, причем развитого, и не можем производство детей пустить на самотек. Мы должны разумно подходить к демографической ситуации и не перегибать палку ни в ту, ни в другую сторону, что и пытался делать в нашем районе секретарь райкома Клюев.

Женщина, законно забеременевшая от своего законного супруга, с чем связывает желание родить или не родить еще одного гражданина нашей великой державы? Она связывает это, порой инстинктивно, и с жилищной проблемой, и с питанием, и с медобслуживанием детишек, и с наличием детского учреждения в деревне, и с рядом иных перспектив.

Недавно, до ареста еще, приходит ко мне одна немолодая уже женщина. Вручает мне жареную курицу, яиц вареных десяток, свитер вязаный и говорит:

– Спасибо тебе сердечное, доктор, что не побоялся ты аборт сделать мне девятнадцать лет назад. Спасибо…

И в пояс кланяется женщина.

Я говорю, чтобы курицу с яйцами забрала и унесла домой, и интересуюсь такой запоздалой благодарностью. Она и рассказала, что все погодки девятнадцатилетние из ихней деревни, восемь человек, которые чуть ли не в один день родились, напоролись на засаду афганских басмачей под Кабулом. И мало того, что были убиты, но еще и зверски изуродованы. Вот и ее паренек пострадал бы, не сделай она вовремя аборт. Так что международное положение тоже влияет на советских женщин в плане деторождаемости. Кому охота, чтобы ихних сыновей пасли в лагерях на пушечное мясо для разных реакционных повстанцев? Никому.

Свитер я тогда у себя оставил, чтобы не обижать душевного порыва простого человека.

Вот однажды вызывают меня прямо в обком, минуя райком, и начинают фитиля вставлять с песочком-наждачком.

– Давай сводку, сколько абортов в месяц производишь.

Даю сводку.

– Почему, – говорят, – так много человеко-личностей не произвел ты на свет?

Отвечаю, что прерывание беременности у нас разрешено законом и мы в этом далеко превзошли страны, находящиеся под господством католической церкви. Я не имею права отказать попавшей, верней, забеременевшей гражданке любого возраста сделать аборт в клинических условиях.

Секретарь обкома и заявляет, что я политический придурок и не умею рассуждать по-ленински.

– Свобода слова, – говорит, – у нас тоже разрешена наряду со свободой уличных манифестаций и так далее. В конституции это записано. А кто трясет под носом у партии конституцией? Диссиденты трясут, Сахаровы, григоренки всякие и челидзы прибалтийские. Понял намек, если в партии желаешь пребывать?…

– Понял, – говорю, – но желаю разъяснений и указаний.

– Разъясняю, – говорит секретарь, сейчас он член политбюро. – Население вашего вечно отстающего района продолжает резко сокращаться. Создалась реальная угроза самоликвидации одной административной единицы нашей области в ближайшее десятилетие. Вы что, журнальчика «Знание – сила» начитались, сволочи? Поверили, что вот-вот машины людей заменят на всех постах, кроме партийных? Заблаженствовали, обыватели? В сексуальную революцию подались? Вы что, и дальше намерены срывать с полового акта одни удовольствия, а государственную нужду в человеко-единицах предательски игнорировать?!

Я, конечно, задрожал с головы до ног и отвечаю:

– Не намерены, проведем воспитательную работу, привлечем кого следует к ответу. Но, – говорю, – от некоторых объективных причин никуда нам не деться. С жильем плохо. Молодежь в город бежит всеми правдами и неправдами, а те, кто остается или способен еще на деторождение, заявляют, что на кой черт детей рожать, если они паспорта получают и бегут, как зайцы, на стройки коммунизма, на заводы. Из армии не думают в родную деревню возвращаться. Если бы вот, – говорю, – приусадебные участки хоть разрешили, кормами снабжали и так далее, то и рождаемость поползла бы резко вверх. Бабы ведь что еще говорят? В совхозе ни масла, ни мяса, ни молока порой для пацанят не допросишься. Ответ один:

– Сначала планы Родины выполним, а потом вашу утробу набивать будем.

Некоторым матерям в город приходится добираться за всяким продуктом. Нету, в общем, стимула у людей особого такого, как при царе, чтобы рожать и рожать.

– В дискуссию, – говорит секретарь, – я с тобою, врач, вступать не намерен. Разъяснение тебе было сделано. Теперь получай указание: резко сокращай прерывание беременности женщин в районе под любыми предлогами политического и медицинского характера. Партия тебе активно поможет в этом деле. Получишь заслуженного врача и орден Ленина, который, между прочим, хотел иметь детей, но не мог. Помощь тебе будет осуществляться диалектическим путем – сокращением помощи по линии снабжения мед-оборудованием и медикаментами. Вот так. Выполняй. Шагом арш!

И что вы думаете, граждане судьи, остаюсь я буквально с голыми руками без необходимейших не только в гинекологии, но и в терапии средств. Одновременно в аптеках области исчезли противозачаточные средства, вплоть до «спутников».

Зима еще, как на зло, в тот год выпала ужасно суровая. Из дома нос не высунуть. Ну к весне и зачастили ко мне товарищи женщины. В истерике некоторые бьются. Сделай аборт, не то к бабке пойдем, подохнем от заражения крови, но рожать не желаем.

Я как истинный врач обязан был рассмотреть каждый случай в отдельности. Что бы вы сделали на моем месте, если бы отец будущего ребенка был хроническим алкоголиком и зачал его в состоянии такой тяжкой абстиненции, то есть с похмелья, а главное – из-за неимения чем опохмелиться?

Женщины правы, если в таких случаях не желают рожать уродов. Детей алкоголиков и так достаточно в нашем отстающем районе. В школе у них успеваемость патологически низкая, и думают они только о том, где чего-нибудь украсть или выпить. Кстати, в группе, изнасиловавшей продавщицу кваса, большинство участников – дети алкоголиков, и меня можно дополнительно судить как врача еще и за то, что я виноват в появлении многих преступников нашего района на белый свет.

Или возьмем беременность малолетних. Как я могу отказать в аборте пятнадцатилетней девчонке и виновнику всего этого дела? Не могу. Он ее любит. Она его тоже. Оба боятся родителей и закона. По закону ему положена тюрьма за совращение малолетней. Это романтичный случай.

А сколько случаев трагических и уродливых? Сколько случаев, когда женщина действительно не в состоянии прокормить кучу детей, когда она одинока, когда она изменяла по какой-либо причине законному мужу и умоляет спасти ее? Много случаев, когда мы, врачи, обязаны быть не моралистами и политиками, а милосердными братьями и сестрами. Много.

Почему я брал взятки и деньгами, и продуктами местных промыслов, и иконами, и даже мотоциклами? Потому что за все за это я получал левым путем необходимые для нормальной хирургической деятельности медикаменты и инструментарии.

Я отказался выдать на следствии помогавших мне коллег. Мотивы, которыми они руководствовались в помощи, меня как врача всегда мало интересовали.

Конечно, участвуя, как и все мы в очковтирательстве, я не регистрировал часть поступавших на аборт женщин для положительной отчетности и в этом виноват. Но я также заслуживаю снисхождения за то, что уговорил нескольких женщин не уродовать себя и соответствовать таланту материнства. Уговорил, и они мне по сей день благодарны. Был, не могу молчать о нем, и самый трагический случай в моей практике. Ваш суд – ничто по сравнению с тем, как я сам себя казню за свою казенную близорукость.

Приходит ко мне на прием девушка. Замужняя.

– Спасите, доктор. Только вы можете меня спасти. Выясняю, почему она не хочет рожать.

– В клубе, – говорит, – нашем написаны слова Антона Павловича Чехова: «В человеке все должно быть прекрасным – и глаза, и одежда, и мысли». А у меня ничего этого нету и в помине. Спасите, доктор. Не могу я, такая, рожать.

Я посчитал все это блажью, категорически отказался прервать ее беременность. А через неделю девушка, молодая женщина, повесилась в своем доме. Оказывается, муж-мерзавец бил ее, считал уродкой, всячески унижал в присутствии других женщин, и вот вам – плод моей врачебной внимательности.

Не могу не добавить на этом процессе, что из-за отсутствия порой в нашей больнице препаратов самого широкого медицинского профиля жизнь нуждающихся в срочной операции находилась в критическом состоянии. Только благодаря помощи старого друга, работавшего в кремлевской поликлинике, мне удавалось спасать больных. Но его уволили по причине, лично мне как истинному русскому человеку отвратительной. Мой друг вынужден был уехать с семьей в Израиль.

За него я весьма рад, а себя считаю жертвой случая и неправильного отношения областных и районных организаций к проблеме деторождения. Им нужны лишь сводки об увеличении населения. А каким будет это население, чем его прокормить в детском возрасте и как воспитать, на это товарищу Тулькову и другим наплевать.

Необходимо бороться с алкоголизмом, разрушающим любовь, брак и генетическую структуру человека. Момент этот женщины, сами будучи зачастую алкоголичками, чувствуют интуитивно. Необходимо расширить перспективы жизни молодежи в деревне. Необходимо улучшать не областные сводки для ЦСУ, а условия существования молодых супружеских пар. Как врач считаю необходимым сделать такое заявление, не желая вдаваться в прочие многочисленные причины снижения деторождаемости на селе.

Что касается обвинения в чисто корыстных намерениях при получении взяток, то это смехотворно. При обыске у меня не было найдено буквально ни одной более или менее ценной вещи. Я не имел денежных накоплений. Наоборот, если бы я был рвачом, а не настоящим земским доктором, я не был бы сейчас на скамье подсудимых. Потому что моя сожительница, или внебрачная супруга Лабаева, как раз и принуждала меня, пользуясь моментом, грести с пациентов деньги, вещи, мясо и прочие ценности, которые я до молекулы угрохивал на доставание необходимых во врачебной практике причиндалов. Женская жадность, позвольте заметить, уже сгубила не одного порядочного человека. Но от этого, от наших неудач мы не становимся людьми непорядочными.

И когда я отказался заниматься рвачеством, Лабаева написала донос в райком, зная отлично, в каком, можно сказать, единоборстве я находился с ним в течение ряда лет. Вот и все.

Это небольшая часть того, что велела мне сказать вам моя совесть.