Спалось мне, как Владимиру Ильичу Олуху, в последнюю ту ночь нормально, что было странно и необъяснимо… ведь мне казалось, что не смогу заснуть… проснувшись Николаем Васильевичем Широковым, взял холодный душ, постоял, чередуя его с горячим… это вымыло из башки остатки былых сожалений… в ней возникло необыкновенное легкомыслие, похожее на северный ветерок в духоте и жарище жизни… спешить было некуда… ничего не прибираю, все оставляю таким, каким увидел бы, если б к вечеру возвратился… успеваю привести себя в полный порядок… из багажа — всего лишь пара словарей, дорожная сумка, громадный том Пушкина — юбилейное издание 37-го года, «Остановка в пустыне» Бродского… тряпки, обувку и еще кое-что необходимое куплю на месте… вот и все, прощай, любимый город, можешь спать спокойно, был человек — и нет человека… присел и помолился на дорожку, как учила любимая моя баушка… и саму ее вспомнив, чуть не расплакался от чувств нахлынувших — от любви к ней, от вины, что не сходил на кладбище… успокаивало только то, что могилка баушки — как была в сердце, так и будет в нем до законных трех аршинов глины, из которой сотворен, в которую и возвращусь, но лучше бы в свой срок…

Спускаясь по лестнице, храбрюсь, мурлыкая дядюшкины куплетики.

Михал Адамыч ждал меня в скромной на вид «Волге», чтоб не светиться со своим «шестисотым», но все-таки за нами следовал джип с его охраной.

Сам он в этот раз был не очень-то словоохотлив… наверняка Г.П. рассказывала ему о своей невеселой бабьей судьбе, а все такое никогда не забывается… но что-то мешало ему вслух поблагодарить судьбу за не такую уж случайную встречу с Галиной Павловной… ну а что я?

Так писал когда-то друг мой Котя…

Вдруг я снова подумал о Марусе и просто похолодел от жалости к ней и к себе, от непонимания давнишних отношений, странный образ которых, возможно, и мешал им обернуться любовью, но вечно превращал в дружбу, в родственность — во все то, что казенновато называют духовной близостью… похолодел, поняв, что, сам того не сознавая, все это время отгонял от себя мысли о Марусе, отмахивался от облика ее, дороже которого — вот что было ясно — ничего у меня не оставалось на белом свете… простить себе не мог, что не встретился с нею… сожалеть о случившемся было поздно… не в первый уже раз подумал, что не смог бы ни открыться, ни поболтать с Марусей так же вот запросто, как, скажем, за сутки до смертельной аварии болтает с женой о бытовухе несчастный капитан подлодки, обреченный вместе с матросней на удушье и смерть… и вот — пожалуйста — сначала пропаду без вести, потом подохну для нее, для предков, для всех, кто знал меня, да и не знал, но тоже услышал о преждевременной моей гибели… «Судя по найденным документам, Владимир Ильич Олух практически оказался всесторонне мертвой жертвой очередной бандитской разборки… операция «Перехват», как всегда, отдыхает… оставайтесь с нами…»

Все это так меня психологически вдруг ошарашило, что натуральная смерть показалась более благородной, более чистой, чем нынешняя, моментально превратившаяся в хамовато циничную пародию на трагическое, что там ни говори, происшествие… однако я и на этот раз сумел отогнать от себя мыслишки, бередившие ум и душу.

Мне стало неловко думать обо всем таком и молчать при Михал Адамыче.

«Перстни, — напоминаю, — и прочие вещички принадлежали Г.П., имя покупателя, естественно, ей, видимо, еще не известно… она замечательнейшая женщина и чистейшая душа, поддержите ее на всех этих, с понтом, моих похоронах и поминках… и утешьте Мэри, Марусю, вы это умеете, слова найдете… Коте скажите, что всегда его любил… не могу не думать сейчас вот о чем: не слишком ли бздиловатый я конь?.. стоило ли мне так уж раздувать свои страхи насчет неизбежностей разного рода?.. и вообще, не зря ли, не вымороченно ли устроил я безумное это, достаточно новое у нас, представление?»

«Какие уж тут выморочки, Володя, когда вокруг творится черт знает что… как полиглот вы были необходимы не только бандитам, но и массе дельцов, заимевших дела по всему миру, — они не оставили бы вас в покое… вполне могли бы отомстить, если б стали работать на меня… словом, валите, следуйте зову судьбы… знайте, я вечный ваш раб, благодарный и за дружбу, и за то, что вы отец случая, моментально осчастливившего двух человек — мы с Галей ждали этого всю жизнь… знаете, что мне приснилось?.. я услышал тихий голос: «вначале было Слово, потом все образовалось само собой…» я проснулся от приятно навалившейся на душу тяжести смыслов двух последних, донельзя истертых слов… надейтесь на то, что однажды, как это часто случается, все само собой образуется и у вас».

Напутствие Михал Адамыча слегка меня освежило… у входа в воздушные ворота страны нас уже ждал большой тамошний чин в полковничьих погонах… документишки мои были в порядке, все прошло как по маслу — никакого досмотра… мы посидели в баре VIPa, отличного глотнули кофейку с коньяком, обнялись… не помню, как поднялся на борт…

Время для меня словно бы перестало существовать, тем не менее продолжая оставаться временем, перемоловшим бывшего Олуха в никого и в ничто… вероятно, поэтому все остальное, то есть пространство вокруг и чувство судьбы внутри меня, начисто оглушенного в то остановившееся мгновенье (кстати-то, не имевшее ни качеств прекрасного, ни примет безобразия), — явно подчеркивало желание Времени дать почувствовать ничтожной моей личности, что выпала она вдруг из четвертого измерения…

Помню, я так загляделся на облачность, скрывавшую землю, что забылась действительность — ее словно бы и не существовало… когда опомнился, ослепленный небесами, пронизанными солнцем, не сразу въехал: где я, что со мною — дрых я наяву или бодрствовал во сне?