Разрешите, Ваша Честь, в самом начале данного заседания принести всем вам свидетельское свое спасибо за снятие с лица бинтов без помощи ментов в белых халатах, чтоб затем начать себя обелять, хотя черного кобеля никогда не отмоешь добела, только не надо рассматривать эту поговорку в качестве расистского экивока, поскольку подписан на политкорректность высказываемых положений при досмотре въезжающих и, главное, выезжающих мошенников и наркокурьеров из Нигерии.

Поэтому вернемся к делам службы. После первого же укола стало мне полегче. Проснулась угасшая было жажда трудовой деятельности, всех нас там поддерживавшая ежедневно, а иначе чиновникам никогда было бы себя ни прокормить, ни одеть, ни обуть и тачку ни купить, не буду уж сюда приплюсовывать рифму еще одного глагола, регулярное удовлетворение которого необходимо для здоровья безвременно неженатого человека.

Прихожу, дела идут, контора пишет, смена легкая, Новый год, начальство на Кипре в загуле, метель, пурга и вьюга, все рейсы ими накрылись, народ поддает с прежней безответственностью и свободой нравов – еле успевают его штрафовать и вывозить в вытрезвитель. Серьезный нарушитель, подмечено, чурается такого положения дел на международной арене – он заранее знает сводку погоды и хрена с два сунется в аэропорт. Пока тут пьют, жрут, гуляют, флиртуют где попало, погружаются в компьютеры, слушают плейеры и читают всякую херню еловую в глянце, нарушитель в отель вызывает топ-блядей из элитных вертепов зла и, как хитрый волк, ждет хорошей летной погоды, чтоб, в зубы тогда уж взяв добычу, проследовать через контроль и торжествующе приделать всем нам заячьи уши.

Тем более в стране бардак и сплошная на местах мультипликашка, бабки крутятся вокруг такие немереные, что перестаешь верить в наличие у нас бедности общества, ржавения ракет, увеличения смертности, аварий подлодок, неоплаты труда чумазых шахтеров, дедовщины, уркаганства, лопнувших батарей, беженцев и шпионов иностранных спецслужб – короче, над всей Испанией безоблачное небо и дьюти, понимаете, фри.

Попадает в ту смену одна русскоговорящая парочка из Парижа, он – старичок-одуванчик, восемьдесят лет, она – старушка-ромашка, оба туриста, судя по ихним визам и документам, ровесники. Издали еще замечаю, что оба замандражили, но медлю с контрольной подсечкой. С ними вместе вылетает в сумке, что несет старичок, черно-белый терьерчик, пусть даже болоночка, не важно. Вопросы. Ответы. Что, прикидываю, волокут с собою и где именно? А собачка то правый бок свой облизывает, то левый. Тут и дебил Черненко въехал бы, что к чему, пошевелив эмфиземой своего атеросклероза. Раз, думаю, в собачку вшили, то это должны быть особо крупные брулики или прочие изумруды. Пропускаю, улыбаясь, хитрованных старичков, а сам спешу к своему спецкомпьютеру. Сообщаю все данные, приметы улетающих, час прибытия остается открытым ввиду погоды, следите там за расписанием, типа не лоханитесь, с вас, намекаю, бутылка с паюсной, что восстановит мужское мое самочувствие. Рейс улетел, подсчитываю в уме сумму наградного профита.

Хорошо. Потом приличный был навар с каких-то северных быков, пытавшихся вывезти запретный дорогой антиквариат в Монако, а уж они на радостях раскупили все шампанское в дьюти-фри и пошли гулять по бутикам, пока не задрыхли в сортире прямо на толчках.

Фиксация в памяти всего происшедшего у меня безупречно рабочая, так что не хрена стенографировать, что извилины в моем ночном горшке, вашими же обсираемые неверными диагнозами, друг с дружкой переплетаются, подобно змеенышам гадюки, из-за чего ум одной первостепенной моей личности заскакивает за разум личности иной, третьестепенной, которую ни в грош не ставлю, – смело можете ставить ее к стенке деревенского амбара, где на тамошних полатях она, если не ошибаюсь, лишена была комсомольской невинности одной вдовой дояркой в годы юности далекой.

И вот резь в канале у меня начала униматься, праздник кончился летной погодой, но опухшее начальство с большим трудом и многими морально-физиологическими страданиями продолжало бороться с ненавистью к труду, народ же прибывает и убывает – обычный идет дебит-кредит общественной жизни на земле, можно поживать и добро со злом наживать.

А как же без этого, Ваша Честь, без этого не было бы на земле никакого разочаровывающего сальдо… все, все, молчит, Бульд-Озеров, как та же севрюга горячего копчения, молчит, но одновременно не теряет врученное ему всеми вами последнее слово.

Как вдруг начальство дергает его к себе на допрос и в упор спрашивает:

– Ты кем себя, эпитет твою мать, вообразил?

– Никем, – парирую, внутренне бледнея, – никогда ее не воображал, только исключительно той женщиной, которой был зачат для последующей жизни на земле в лице того же Бульд-Озерова.

– А вот на тебя докладная родителя школьной малолетки-переростка, неоднократной второгодницы и теперь уже аттестата зрелости, о внеклассном сношении и заражении последней лично тобою всяким, понимаете, недопустимым триппером и прочими трахомонусами! Тебе что, выходит дело, мало презерватизации в приказном порядке наших органов, шляющихся, как стало известно, налево и вообще где и с кем попало в связи с перестройкой общества, да?

Это был, скажу я вам, удар судьбы, что называется, ниже пояса… ну, думаю, блядь, ну, блядь… только не прерывать, не прерывать, не надо по новой-то браться за застойное поведение судебной бюрократии против прав человека, не надо… в Нюренберге давали говорить зверям в человечьих масках, а тут не затыкайте глотку гуманизму…

Итого: с полным реализмом честности заявляю начальству, что это телега, донос, навет, клевета, тухлая отрыжка культа личности, стопроцентно гнидоплетское запудривание мозгов своему родителю тупой обормоткой… редкая сволочь, резь, мразь раскладушек, будущая шлюха забугровых парапетов – аз воздам, испепелю, сяду, но закачаю в горло ей ртутную мазь, а с другого входа паяльник воткну, люди, вы же видите, таким инвалидное место не в трамвае, а под ним.

– Спокойней, Озеров, это не донос, а форменный наезд. Мразь, имею в виду ее родителя, только что звонил и поставил вопрос так называемым раком: или, говорит, на халяву производите растаможку двум моим тачкам, «Бьюику» и «Мерсу» из Штатов, или бросим на всю вашу контору передовые в наше время СМИ – тогда почешетесь, как разносить заразу по школам. Ясно это вашему микробу на рода?

Так что, Озеров, думать тут долго не о чем, скажи спасибо, что к прокурору тебя не тянут. Гнойному этому родителю тебе придется отстегивать на растаможку и всевозможную венерологию современного юношества, а не мне, я в то подразделение не суюсь, нет у нас с ними такого консенсуса по данной заморочке.

Естественно, объявляю, где наша не пропадала, готов вынуть из своего кармана, раз всемирная подлость кровные из него вытягивает, разрешите приступить к работе?

И тут он охерачивает лично меня мешком по башке:

– Ни в коем случае не разрешаю, наоборот, наоборот! Ты почему ротозейски реквизировал большие суммы, незаконно вывозившиеся господином Сызмальским? Он шел через нас с полной для него гарантией зеленой улицы, а все вы тут, злобно употребляя спиртные напитки, мало того что раскурочили его и притворили поддавшим, но, как докладывает экипаж борта, насильно препроводили за кордон случившуюся прединфарктность – вы сбыли ее с рук. В данный момент он числится пропавшим прямо из госпиталя – без вести теперь человек оказался, без родины, без племени. Видимо, надеялся, сделав свой бизнес, попасть из огня не в полымя, а в бассейн разрата, но теперь-то где он, спрашивается, функционирует и в каком, собственно говоря, корчится виде?.. Не молчать, Озеров, не молчать, когда все мы тут висим из-за тебя, как Руслан на седоватом, понимаете, волоске с муде вечно живого Кащея! Твои действия? – чтоб паралич постиг мыслительную мою конечность, когда тебя я назначал на свою голову.

– Во всем, – отвечаю, – виноват внезапный триппер внеклассного сношения – резь разум помутила, от чего он за ум зашел, разинул варежку и, смею заметить, многого не заметил.

– Твои, повторяю, действия по всем участкам головокружения от успехов? Плевать я хотел на твой ум, разум и все остальные члены личности, могу и лично на него плюнуть – вот что ты наделал.

Поставьте, если можете, себя на мое место, Ваша честь, так ведь при Сталине не унижали, не то что в застой, а просто расстреливали без всяких лишних оскорблений, когда надо и не надо, вам лучше знать… И вовсе Бульд-Озеров не рыдает истерически, он – не мямлик, а испытывал в тот момент дня не менее резкий, чем в канале, законный стыд за бюрократию чиновников Отчизны.