Памяти М. Вишневского, старого кирюхи, любителя всех – особенно рискованных – удовольствий,

часто умевшего превращать желаемое в действительное, которого в нашем кругу,

на пикниках, в бане и в иных помещениях мы с ужасом и восторгом называли Злодеем.

В пять утра Нью-Йорк так тих, сонлив, безмятежен, расслаблен и невинен, что загулявшая дама смело могла бы простоять полчаса в собольем палантине на углу 42-й и Бродвея, поблескивая, вдобавок, всеми своими сапфирами и с торчащей из полузакрытой сумочки тысячедолларовой купюрой.

А если бы на эту даму наткнулся вдруг случайный в этот утренний час уличный громила, то он резко рванул бы от нее когти, решив, что дама эта – коварная ментовка и, возможно, главная фигура полицейской провокации, рассчитанной на полных дебилов.

Одним словом, однажды я заночевал у знакомых на Вест-сайде и решил пройтись пешочком до Центрального вокзала.

Улицы пусты. Бреду себе, размышляя о красоте и уродстве несколько абсурдной, на мои взгляд, цивилизации крупнейшего в мире мегаполиса и плавильне всех народов нашей замечательной плакетки.

Вдруг, подходя к Пятой авень, вижу нормально одетого молодого человека с не алкоголической внешностью. Явно, думаю, не бомж и не наркоман, находящийся в зверской абстяге, которому ничего не стоит замочить прохожего ради «нюшки» кокаина.

Этот парень устанавливал у ограды Публичной библиотеки картонный щит и какую-то странную конструкцию. Потом, деловито, взглядом профессионала присмотревшись к делам рук своих, он куда-то слинял.

Улица, повторяю, совершенно была дуста. Я подошел к щиту – это была боковина довольно большой картонной коробки – и прочитал на нем следующее обращение к жителям города и многочисленным толпам туристов.

У меня мет дома,

работы, семьи,

здоровья, надежды, денег

и времени здесь сидеть.

Благодарю вас.

Под щитом, на проволочной подставке – чтобы не унесло ветром – лежала разверстая для принятия милостыни пустая ковбойская шляпа… Моментально пахнуло на меня драмой молоденького ковбоя, сдавшего стадо бычков на аризонский мясокомбинат и впервые в жизни прилетевшего слегка развеяться в город желтого дьявола, но охмуренного местным жульем или блатной красоткой. Вот, думаю, мощь натуры, вот неунывающее дитя душистых прерии – такой парень никогда и нигде не пропадет!

Кроме того, у меня просто дух захватило от чьей-то вдохновенной предприимчивости, глубочайшего знание психологии как толпы, так и отдельного человека, и, конечно же, от веселости всей этой выдумки, безусловно рассчитанной на массовой внимание, переходящее в бурное желание подкинуть ев автору пару монет. У меня, подумал я из-за вечного желания довести иную не свою идею до окончательного совершенства, хватило бы ума установить по-фордовски щиты и шляпы еще в нескольких многолюдных местах этого прекрасного и чудовищно жестокого города.

Испытывая смешанное чувство искреннего восхищения и, не буду скрывать, некоторой зависти, я кроме того подумал, что сегодня этот ковбой, попавший в беду, станет намного состоятельней меня – получившего ничтожный гонорар в одной русскоязычной газетенке, – но загипнотизированный изящной социальной идеей, бросил в шляпу пару квотеров – полдоллара.

Мне уже было не до возвращения домой. Купив газету, я просидел пару часов в одной из забегаловок Центрального вокзала. Прочитал в «Тайме» свежее сообщение о случаях преследования в СССР (это было до обвального конца империи) властями и бессовестными рэкетирами пионеров частного предпринимательства. Пробежал рассчитанное на идиотов высказывание Горбачева о якобы чрезвычайно выгодном для Запада помещении миллиардов баксов в шляпу катастрофически обанкротившейся и до основания обнищавшей (на бегу к светлому будущему) Системы. Обратил внимание на продолжающиеся дискуссии видных американских экономистов относительно эффективности, корректности и целесообразности зверской экспроприации крупных купюр не только у мафии, но и у миллионов честных российских граждан.

Начитавшись про все эти социальные ужасы я возвратился к месту работы гениального предпринимателя, который – будь он на месте всех этих Павловых, Гайдаров, Абалкиных и Явлинских – враз вывел бы из прорыва экономику обдриставшихся утопистов КПСС.

Здесь, поблизости от Публички и порнографических заведений, уже бушевала почище, чем нефтяные скважины, подожженные бесноватым Хуссейном, сексуально-коммерческая, интеллектуальная и туристическая энергия. К картонному щитку ковбоя – не подойти. Монетки и бумажные бабки так и сыпались в «протянутую» шляпу. Вот – расчет! Вот – попадание прямо в яблочко, то есть в фамильный герб Нью-Йорка!

Я сделал пару интересных характерологических наблюдении. Люди, кажущиеся на первый взгляд людьми жесткими, недобрыми, злобноватыми и раздражительными, охотней откликаются на просьбу о подаянии, чем эдакие с виду добрячки, пышущие спокойствием души и сознанием своего нравственного совершенства… Граждане, твердо убежденные в том, что нищенство есть апогей социальной распущенности, даже не думают лезть в карман и весьма иронически относятся к поощрению попрошайничества… Вон – стоит молодой джентльмен с внешностью врожденного бюрократа. Он явный жмот и жлоб. Кроме того, это тип человека, находящегося в бессознательной зависимости преимущественно от самых безрассудных действий большей части толпы. Такие типы – опора крупных политических сволочей и мерзавцев, сначала оболванивающих массы, а затем увлекающих их к немыслимым бедам… Случайно втянутый в чуждые его натуре и крайне неприятные благотворительные мероприятия, жлоб остро чувствует, что просто так уже не выбраться из трясины общего благодушия и дурацкого легковерия. Секунда, вторая – и вот он уже трепещет на крючке убойно искреннего обращения уличного ковбоя, трепещет, дергается и, разумеется, с мясом отрывает от себя несколько жалких центов. И уходит, презирая себя и ненавидя неведомого нищего…

Между прочим, я и сам, покраснев под испытующе снобистским взглядом какой-то богатой старухи, бросил в шляпу еще квотер.

В общем, набравшись терпения, я с огромным азартом ждал финала всей этой остро-социальной лукавой комедии, то есть момента возвращения находчивого нищего за выручкой. А в шляпу, между тем, продолжали доверчиво слетаться медяки, серебро и одинокие зелененькие баксы.

Пара десятков европейских туристов тоже топтались возле заочной, так сказать, паперти с тем же глуповато стоическим видом, с каким все люди, путешествующие группами, торчат на Красной площади перед сменой караула у мавзолея несчастного человека, телу которого отказано в нормальном погребении; напротив резиденции премьер-министра Англии или под сказочными фигурками часов Мюнхенской ратуши…