На невзрачной моей тачке и клиентов можно было высадить недалеко от их отелей, и удобно поставить ее в каком-нибудь закутке, и провернуть дельце, и что-то отдать, а что-то получить, и угостить иностранов коньячком из «Березки», но самому при этом не пить ни капли… извините, мол, я за штурвалом такого крохотного своего государства, что на карте хер его увидишь, так как состоит оно всего-то из одного жителя, следовательно, не держит полиции, солдат, атомных бомб, не является постоянным членом Совета Безопасности, ебет власть как таковую и успешно обходится без продажной бюрократской братии.

«Ха-ха-ха-ха, – реагировали клиенты на шутку, – объясните, Владимир, как вы, русские, не растеряли богатств национального юмора при малопонятном режиме однопартийной диктатуры, сажавшем даже за анекдоты?»

«Мы, – отвечал я, – твердо верили и всегда будем верить в то, что все оно устаканится»; сей новенький глагол, скорей всего, ненавистный большому языкотворцу Солжу, я объявил непереводимым, иначе пришлось бы помучаться с переводом, разумеется, теряя и время и бабки.

Много раз попадались мне пидарасы, лезшие с прямыми намеками хотя бы на отсос и хватавшиеся прямо за молнию ширинки – хоть вешай на нее бирку «ОСТОРОЖНО! УБЬЕТ!»… бесстрашные поклонники страстей ненормативных, подобно птичкам, стайками снимались с самых разных мест глобуса в поисках крайне дешевого и неприхотливого, по слухам, удовольствия… наслушавшись треканий о бурном превращении Москвы – в Содом, а Питера – в Гоморру, любители этого дела так и рвались познакомиться «с приличными мужскими телами, имеющими загадочные русские души»… у одних дымились передки, у других, как говорил мой дед, выхлопные трубы… естественно, я быстро их отшивал тремя словами: у меня СПИД…

Мне все чаще и чаще лезли в башку мыслишки о том, что не «голубчик» ли Котя, – уж больно странен был образ его жизни, полностью отчужденной от нормальных для парня поисков подружек, хотя внешне – ничего в нем не говорило о не такой уж редкой на земле наклонности… одиночество и стихи – вот что было для него истинно ценным и желанным… и я пришел в ужас, когда подумал, что свяжется он однажды или с нашей, на иглах сидящей компашкой, или с потасканными, вероятно, инфицированными забугровыми чмурами.

Бабки мои размножались со страшной силой и в рублях, и в валютах… это была эпидемия успехов и удач… только вот беда, вот ухмылка судьбы: куда девать-то было бабло?.. кому доверить перевозку?.. во что вложить с пол-лимона? – вот вопрос… мысль о предпринимательстве действовала на меня отталкивающе… тот же Михал Адамыч не раз говорил до перестройки, что ни в коем случае не следует пользоваться сберкассами…

Я начал то подумывать о покупке дачи с хорошим участком, где можно жить-поживать, зарыть поглубже цинковый сундучок до лучших времен, то решал свалить… но как, опять же, свалить?.. выезда мне не видать ни за какие взятки… переход границы – безнадега: граница нашей родины от нехера делать охранялась покруче, чем алмазные запасы Кремля… заделать, что ли, на худой конец фиковую женитьбу на бедной, но «съедобной» отъезжающей тетке?.. хорошо, допустим, заделал… а как быть с прессинами бабок, с досками, с ценнейшими рисунками Кандинского и прочими делами – куда все это прикажете девать?.. затырить сокровенные заначки в багаж – в ножки комода, в стенки гардероба или в ручку теннисной ракетки?.. тоже не проханже: грузчики и упаковщики – сплошь ханыги, рвань и грязная падаль… эти опустившиеся гниды знали свое дело туго: и бабки безбожно драли с отъезжантов, и рылись в ихнем багаже… так что же делать-то, Владимир Ильич Олух?..

Не было у меня нужного ответа, возможно, бессознательно я и не хотел его иметь.

Предки, разумеется, ничего не знали о моей жизни; должок я им вернул так же тайно, как и брал; иногда подкидывал кое-какие денежки, врал, что ишачу в «Интуристе», радовал разными импортными тряпками, но, в общем-то, были мне они до лампы, как и я им; я их понимал и нисколько не обижался; более того, я враз бы садовый домик им купил, если б не страх, что тут же донесут разные гниды, ненавидящие себя так, что желают ближним еще большей, чем есть в наличии у них самих, вшивости, безнадеги и вечной сосаловки.

Ничего дельного не придумав, говорю себе так: стоп, остановись, жеребчик, пока не одернули, пока уздой не изорвали губу судьбы твоей – вон погляди-ка, не сдувает ли с нее встречный ветер сгустков пены кровавой?..

Вдруг странная, никогда не приходившая в башку, является мыслишка… она могла бы выглядеть рыцарски снаряженной, прекрасно отточенной аргументами, одетой в непробиваемые латы категорий долга и необходимости, а также блистать различными обоснованиями своей правильности… да, могла, но, понимая, что Лубянка не дремлет, предпочла выглядеть просто… мыслишка была короткой и ясной: вот ты, Олух, всю жизнь стараешься допереть, откуда и как в генетической твоей памяти возникли два незнакомых языка, так?.. при этом или умозришь, или рыщешь у себя под носом… а для начала не полезней было бы перестать гнать бздюмо, взять да присмотреться к той же Италии, к родине одного из таинственных твоих даров?..

Я опешил – это была даже не мыслишка, ни черта не обещавшая, следовательно, совершенно честная, а руководство к действию.

Немедленно завязываю со всеми делами; тут же странное меня объяло нежелание спешить; возможно, оно было разновидностью того страха, который не может не охватывать человека, внезапно наметившего свал из родной страны; а вдруг рвешь когти навсегда?.. мало ли что может случиться?.. судьба – не программа бывшей КПСС, потому что судьба никогда не обсирается – обсирается только партия или сам человек… с другой, думаю, стороны, раз цель свала ясна и задача определена, то какого хера гнать картину… надо как следует собраться, упаковаться, душевно со всеми распрощаться – пусть все будет тютелька в тютельку… прощанье с родиной не терпит суеты – трагически неизбежное должно быть величаво, если слегка переиначить слова поэта… не выходить же на Лобное место с самодельным итальянским флагом, на котором красуется лозунг лозунгов: «Даешь покой и волю!», кстати-то, скромно в себя включающий требование свободы шествий, выездов, митингований, чтения любой литературы и прочих дел…

Как всегда, за какое-то время до решительного действия я начал обмозговывать мечту рвануть последний раз в Ялту… для начала, естественно, отдаю себя на волю видениям… вот – снимаю в предгорье квартирку… эстетически безукоризненно кадрю на важном санаторном пляже японку в очках, только-только начавшую увядать, подобно майской вишне или сливе, если не хризантеме… с ее помощью начинаю одолевать японский, без которого, как и без китайского, делать сегодня нехера ни в торговле всяким антиком, ни в бизнесе – нигде… за неделю воспринимаю с той японкой и со словарем, ею подаренным, основную базу их разговорного… тонко при этом обходим тему секса, как будто в природе такового не существует… короче, загораем, плаваем, на набережной посещаем кафешки-кабачки, буфетики с вымирающей мадерой и разбавленным хересом… прогулки я люблю, трекаю все лучше и лучше, поражая компаньоншу памятью своей феноменальной… наконец на пляже, вечереющем в дымке предзакатной, нежно обмахиваю старинным веером неподвластное сумеркам белое личико, чтоб не спугнуть с него двух ласточек – двух бровок, готовых удивленно взмыться в небеса… овеваю плечики, миниатюрные ножки, премилые крошечные соски, съеживающиеся от несомненно непревозмогаемого желания… все ритмы, все паузы, все движения веера, все веяния его, мне послушные, делаю такими выразительными, – то сдержанно страстными, то подобными жаркому зыбкому мареву, что томительно прильнул к полуденному полю, – словом, ни словом сказать, ни пером описать все мои старания… они так далеки от пошлятины заученных предварительных игр, как домашние пельмени от мясокомбинатских… медлительной музыкой всех этих дел довожу чувствительную японку, безусловно, жаждущую не просто оглушительной оргашки, но убойных сексушных тонкостей, – довожу я ее до того действительно невыразимого в словах состояния, которое захватывает нас обоих и уже не думает отпускать… ну а потом – потом, естественно, оттягиваемся с ней со страшной силой по всем веткам персика, как на картинках в книге о том же японском эросе… хотя лично мне хватило бы пары квадратных метров травки на лесной полянке… после пары безумных недель ритуально раскланиваюсь с японкой – это старинная традиция, безукоризненно следуя которой галантный самурай обязан сделать вид, что лишь ему одному, послушному веленьям чести и судьбы, принадлежит вина за разлуку… сам эвакуируюсь в Алупку… там обзавожусь китаянкой, которая не в ладу с кликой Дэн Сяопина, начавшего внедрять капитализм прямо в социализм с целью более успешного, чем раньше, построения коммунизма… она восхитительна и ужасно возбуждена ненавистью к оппортунистам, вновь Китай бросающим в помойку капитализма… страсть и ненависть китаянки бешено темпераментны, так что занятия нелюбовью помогают мне окунуться в мир иероглифов, ошеломительно напевной фонетики и так далее…

После такого рода видений приходилось принимать срочные меры для разрядки напряжения похоти; я наугад тыкал пальцем в «отдел кадров» записной книжки; затем звонил с нежным предложением прибыть ко мне на электричке, дачный шашлык уже замаринован в водяре с луком и травками; о тачке помалкивал, чтоб утром телка не ныла, умоляя добросить ее хотя бы до метро.

Вот приехала, скажем, Катеринка, жизнь давно ничем и никем ее не радовала… шашлык, водочка, потом предаемся нелюбви… однажды примерещилось, что шпана с бомжами взламывают в городе мой гаражик, находят заначку, паскуды, в смотровой яме… все, думаю, накрылся остров моих сокровищ…

Мне уже не до секса и вообще не до жизни на земле – не то что до постельных разговорчиков; везу телку к чертовой матери до станции якобы на машине соседа, чао, дорогая; но как спокойно жить на даче, когда начинаешь седеть от ужаса, что уделан ты есть во весь?..

Мчусь в Москву, убегая от страхов и тревог… открываю гаражик, все цело, со всей душой пользуюсь словами баушки: слава Тебе, Господи, и всем Ангелам Твоим – от малых чинов до высших… круче кайфа не бывает, хотя, если верить знатокам жизни, чем выше кайф, тем он мимолетней… нет, думаю, так жить больше нельзя… не в гаражике ведь ошиваться, сделавшись сторожем собственной независимости?.. вот сучий мир, я ж был свободней, когда сидел без гроша, думая, где б добыть на портвешок, и торчал в нищей очередище к проклятущему ПУПОПРИПУПО от населения, однако являлся человеком, звучавшим скромно, но гордо… при этом зверски желал себе и другим ежеминутного веселья… а кто я в настоящий момент? – вонючий я раб своего же капитала, вот я кто…

Забираю свою ценнейшую заначку и притыриваю ее под сиденьем; она там лежит, я за нее спокоен, рулю за коньяком для распива – на радостях – с Котей… но теперь, выходит дело, тачку опасно оставить даже на двадцать минут, скажем, у гастронома… если же рискнуть и оставить, то одна мысль о том, что обчистят, сорвать способна с крыши черепицу, пока торчишь за жратвой и бутылкой…. ну нет уж, в гробу я видал такую жизнь… попросить Михал Адамыча о сохранении моей заначки? – неловко, ни к чему ему лишние проблемы… до свала придется ошиваться только на даче, что само по себе неплохо… отдохну от делишек и все от той же нелюбовной суходрочки с милыми телками… хватит жадничать, хватит грести, грести и грести… лучше уж пусть перетрут полушария тему нанесения напоследок пары приличных финансовых ударов, а там – там видно будет, что делать и как быть… простое наживанье бабок – это тоже всего лишь один из сублимационных видов суходрочки, если верить большому ученому Фрейду… тем более нет у меня никакой любви к фарцовке, а тут еще судьба зовет оседлать случай да помчаться на места рождения и жизни двух языков, каким-то образом оказавшихся в памяти… но сначала надо бы осесть в Италии… неспроста ж тянет меня именно к ней, а не в пространства англоязычия…

Возвращаюсь на дачу… так и есть, язва в душу, полуоткрытые двери взломаны… меня моментально обуяла ненависть к каким-то ублюдкам, потом разобрал смех, потому что заначка была при мне… если б не так, если б здесь они ее надыбали – было б не до смеха…

Или шпана, или залетные бомжи побывали тут второй раз года за три, хотя Котя говорил, что, собственно, брать на даче уже нечего; однако скоты эти, чем только не нажиравшиеся, включая лосьоны-одеколоны, валерьянку, валокордин, тормозную жидкость, спиженное в закрытом НИИ топливо, на котором в космос летают, и еще хрен знает что, – повынесли, гады, последние подушки, простынки, одеяло, электрочайник, даже выкрутили лампочки, гнусные моллюски; такой вот небольшой презентик преподнес мне развитой соцреализм действительной жизни одной шестой, якобы полностью электрофицированной части света; тут забушевала во мне свирепая, но, увы, бессильная социальная ярость, знакомая миллионам беззащитных, вроде меня, совков; неужели на том месте, где была справедливость, в натуре, хуй окончательный вырос, как говорит дядюшка?..

Только яростно поскрежетал зубами, как распахивается дверь, – Боже Праведный, – возникает перед глазами моими фигура Галины Павловны… я буквально ослеп от волнения, наверняка вызванного каким-то более возвышенным чувством, чем все та же недремлющая похоть, руководимая лично самим либидо – нашим дорогим отцом, другом и учителем…

Увы, трижды увы, явление Галины Павловны было всего лишь мечтательным миражом на нервной почве… обольстительное привидение исчезло еще быстрей, чем возникло, – такое уж у фантомов свойство… я бросился бы дрочить, проникшись омерзением к себе и к судьбе, если б не вернулась бешеная злоба к подонкам, обчистившим дачу… здравый смысл подсказывал, что, ненадолго уезжая, двери следует оставлять полуоткрытыми… пусть низколобые засранцы думают: мало чем тут, сука, поживишься, раз все отворено… кроме того, оставалась небольшая надежда, что в третий раз не обчистят, ибо допустить такой в науке беспредел было бы западло самой теории вероятности…

«Правда, – утверждал Михал Адамыч, – Советская власть, она же Сонька, ухитряется делать недейственными или донельзя извращенно выглядящими многие научные теории, а то и некоторые физические законы… поскольку ей самой, – дьявольски возникшей, нелепо и уродливо функционирующей, – да харкать ей даже на все мировые константы, тем более на основополагающие, видите ли, права и достойные нормы жизни какого-то отдельного человека… Сонька руководствуется исключительно «историческими решениями» недалеких да еще и выживших из ума кремлевских водил, по совместительству головорезов… сначала ее вполне орылотворяли Ленин со Сталиным, теперь орылотворяют члены коллективного руководства… что им, Володя, теория вероятности, на которую уповаете? – до жопы она им вместе с генетикой, кибернетикой и законами экономики, проверенными и теоретически и практически…»

Но на что, спрашивается, уязвленному человеку еще надеяться как не на расположение вероятности и не на опыт народной жизни?.. не на моральный же, думаю, в конце-то концов, кодекс строителя коммунизма?.. вспомнил, что хорьки и лисы долго избегают лазанья по опустошенным накануне курятникам – бздят капканов… поживу, думаю, на даче основательней… обзаведусь дробовиком – пусть попробуют двуногие хорьки перегрызть трубы отопления, сорвать электропроводку, перебить стекла, насрать в колодец и пропить снятую с крыши дефицитную черепицу – нашпигую крысенышей дробью…

В общем, думаю, решено: надо менять масть жизни… для начала вовремя останавливаюсь, потом валю на родину латыни, откуда рукой подать до дальнего ее родственничка – до английского, и пропади все оно пропадом… можете считать меня не великим гражданином, а говном и крысой, бегущей с тонущей бригантины куда-нибудь подальше от бригад коммунистического труда… пусть уж без меня они достраивают светлое будущее, временно проживающее в тупых мозгах тираннозавров политбюро КПСС и фанатов утопии…

Я бросил все свои делишки, хотелось деревенского одиночества и былой дружбы с Опсом, которого страшно полюбил; общение с ним, душе казалось, в тыщу раз необходимей, чем нелюбовная возня похотливого тела с визитершами… выпрошу собаку у Галины Павловны, побродим с ним по близкому лесу, по рощицам березовым, по осинничку, вечно хлопочущему листочками даже в безветренную погодку… бессловесно поболтаем о разнообразных приятностях жизни на земле…

За одну поездку я отволок на дачу все свои тряпки, бельишко, мелочи, проигрыватель с пластинками, словари и книги; предкам поднаврал, что заимел приличную подругу с однокомнатной квартирой, сама она трудится продавщицей в «Березке», а я нормально подхалтуриваю на переводах технической литературы.

На даче март, днем повсюду оттепель, говорливых ручейков журчание, грязища… никого вокруг, тишина, украшенная птичьей самодеятельностью, с утра до вечера…

Притыриваю все денежные свои прессины и драгоценные манатки на чердаке, в углу, под половицей, за фанерной обшивкой мезонинчика, заваленного разной рухлядью и связками мудацких книг Котиного папаши; раскрыл одну, пробежал глазами полстранички – отшвырнул чудовищную эту блевотину… естественно, пытался понять – ну как могла прелестнейшая женщина связать свою жизнь с идиотом, быдлом, уебищем, ничемом, в одночасье ставшим всемом? – не было ответа.

Я снова начинал очумевать, воображая, как прикасаюсь к матовой коже теплого ее плеча… дышу в выемочку ключицы, так бесстыдно на которую однажды засмотрелся, что подыхал потом от чистейшего стыда… о иных делах, привычно проделываемых в уме с различными дамами, не смел и думать – считал Галину Павловну недосягаемой твердыней… кроме того, при одной лишь мысли о том, что она как-никак Котина мамаша, – сердце начинало уныло колотиться об ребра, словно зверек, загнанный в безвыходный капкан.

На ночь закрывал ставни с такой неописуемой грустью, что хотелось плакать… жег свечи, чтоб не привлекать на огонек шалавствующих пьянчужек.

Кстати, пришлось мне, завязав нос, убрать с терраски и из дома пару куч говна, видать, наложенных с огромным злорадством… тщательно вымыл полы, осмотрелся… ну хорошо, думаю, вывинтили лампочки, унесли посуду, но зачем же продолжать славные традиции уркаганской матросни и вшивой солдатни, наложившей в семнадцатом на царский трон и изгадившей все гобелены Зимнего коричнево-картавеньким лозунгом юриста Ульянова «ВСЯ ВЛАСТЬ ТГУДОВОМУ НАГОДУ!» – зачем?.. ну что вам, думаю, говна вокруг мало, гнусные падлы, новое поколение советских людей, мутанты несчастные, твари неразумные, но прямоходящие по чужим домам, глаза б мои вас не видели, уши не слышали, полушария репы не перетирали…

Днем, чтоб время не терять, продолжал я возиться с русско-английским и русско-итальянским… да и размышлять старался исключительно на этих языках о природе непонятного их и неотвязного во мне присутствия… соответственно, о том, что не может не существовать во мне, если она не стерта, субгенетическая память о вполне возможном, но тщательнейше засекреченном пребывании души в иных телах еще до моего зачатия… какова материальная субстанция этой памяти?.. в каких именно глубинах микромира она локализована?.. связаны ли ее таинственные свойства с так называемыми духовными полями или непосредственно с одной из Сил Бытия, символически называемой Святым Духом?.. имеется ли у человечества реальная возможность допереть когда-нибудь до разгадки тайны тайн?.. не случайно ли происходят роковые ошибки, приводящие систему сверхсекретного кодирования личной памяти каждого человека к сбою в ее работе?.. думая так, не ошибаюсь ли я сам?.. не намеренно ли допускает разные технические ошибки, скажем, мой ангел-хранитель, исходя из своих собственных служебных соображений?.. вопрошания мои были безответными… одно, думаю, из двух: либо немыслимые сложности устройства микромира, безусловно имеющего отношение к явлению Жизни да к биологической и исторической эволюции биографии Венца Творенья, будут однажды разгаданы, либо разгадки основных его тайн вообще заказаны Человеку навек – пусть, мол, отдыхает до конца времен, допуска к ним не получив… пусть живет, демонстрируя возможности использования как Божественного добра, так и зла, производимого исключительно собственным разумом – не печенью же и не мочевым пузырем… с другой стороны, вот какая блеснула мыслишка: если многим тайнам суждено оставаться тайнами до конца времен, значит, это Кому-то необходимо!.. над таким положением дел уже не посмеешься, как Котя, слегка переиначивший раннего Маяковского:

…послушайте если звезды зажигают значит кому-то больше не хрена делать?..

Вдруг меня объяла радость, словно душа пожалела ум, свободное сознание которого намеренно Кем-то/Чем-то ограничено… поэтому ум не способен осознать суть очень важных вещей и явлений… естественно, его терзают бессилие, безнадега, уныние и обреченность на вечное недопущение к свету истин… а тут тишайшая душа взяла и откровенно поделилась с ним – с умом! – частичкой информашки, в которую от века посвящена… она, словно бы по секрету, шепнула уму, что самое смехотворное из всего, наблюдающегося в существовании людей и вообще на белом свете, – это горделивое неверие многих (преимущественно образованных) умов в Божественность своей, да и мироздания тоже, сотворенности, созданности.