Времена подходили странные; в городе, прямо на улицах и в сквериках, запахло шашлыками; началось, как сказал Котя, долгое мангало-кавказское иго; повсюду распоясывались приблатненные беспредельщики и отморозки, отстегивавшие полуголодным ментам и прочей крысино-чиновничьей шобле; шобла же обеспечивала безнаказанность злодейски рэкетирской этой мрази, а мразь отныкивала доходы у первых кооперативщиков и обчищала хорошо прибарахленных пьянчужек да несчастных прохожих; так что рано или поздно и меня продали бы, и меня прищучили бы при сделке, и меня раздели бы до нитки; разговор у урок короток: паяльник в жопу – сам будешь рад открыть все загашники; разговор ментов мог быть пространней:

«Если ты, золотая рыбка, на все подпишешься, то хер с тобой, останешься с незаконно нажитым и с пользой для родины сохранишь свою никчемную, но как-никак молодую жизнь… не дашь подписку – лет на пять застрянешь, как пробка в портвешке… а там уж мы постараемся пристроить тебя на замес глины в шоколадном цеху… сама жисть покажется тебе смертью и, хули говорить, наоборот».

Необходимо действовать, решил я; только перестал груши околачивать, только подзавязал со сладчайшими грезами, собравшись срочно мотануть в город, чтоб начать ударно шевелить рогами в западном направлении и покончить со страхами расстаться навеки с притыренными прессинами валюты, с баульчиком ценностей… только внушил себе не таскать за собою загашник, но, так сказать, держать его в уме, что очень нелегко, – как вдруг подъезжает к калитке тачка Галины Павловны.

Сначала из нее вырвался Опс – дружок мой любимый; радостно завизжал, бросился лизаться, потом понесся обследовать участок, обнюхивать все, что под ноздрю попало, и по-хозяйски отмечать у стволов и столбиков пределы собственной территории.

И вот из-за руля, как из пены морской, вылезает Галина Павловна – античная богиня с цветущими приметами в лице и в фигуре божественно вечной красоты, а не с какими-то там былыми ее следами… восторг чуть было не бросил меня на колени перед ней – прямо в слякоть подъездной дорожки… я буквально потерял дыхание… чувствую, как душа начисто теряет зависимость от нахождения в теле… тело же, как от внезапной боли, онемевает от непревозмогаемой страсти… нет, это была не та, с возрастом просыпающаяся, слепая похоть, с которой взбирался я в кухне на рукомойник и, варежку раззявив, пялился сверху вниз на лежащую в ванне голую, порозовевшую от горячей водицы соседку… нет, была это впервые испытываемая мною страсть, подпитываемая восхищением, с ума сводящим… страсть, как это ни странно, безмолвная, не способная ни на насилие, ни на какие-либо самцовые поползновения, понятное дело, принимаемая за любовь с первого взгляда… скажи Галина Павловна в тот миг своим спокойным, теплым, глотку щекощущим, как мед при ангине, голосом:

«Вы не могли бы, Володенька, повеситься на качельной веревке?.. да, да, вы умница, именно на той, что свисает с обожаемой мною березы», – не задумываясь, восторженно полез бы я в петлю; но тут Г.П. (так буду звать ее и впредь) взволнованно говорит:

«Извините за внезапность вторжения… мне всегда было плевать со Спасской башни на Советскую власть и все ее химеры, но мы с Котей и наш идиот вместе с нами ограблены, мы фактически разорены… каким бы бездарным писакой он ни был, но, вы же знаете, он не воровал, просто снабжал книжной дешевней миллионы таких же, как сам, плебеев, включая самого Горбачева… извините, проклинаю и его, и Ельцина, и академиков-экономистов, и прочих новых хапуг… проклинаю их исключительно в чисто человеческом смысле… при этом мне, как и другим ограбленным людям, уже не до исторических значений хамского выражения «Советская власть накрылась»… эта власть, верней мразть, накрылась тем, чем была достойна накрыться, то есть, извините уж, не благородным жэпэо, как цинично выражается мой гинеколог Сеня, а деревянной крышкой барачной параши… да, да, той самой, о которой писал великий Шаламов, когда мой лауреат выдристывал словесные штампы… каюсь, мне стыдно, это происходило на моих глазах, мы жили с Котей на его царские доходы… но разве нельзя было, скажите мне, начать перестройку без кидания рабочих, крестьян, служащих, пенсионеров, интеллигентов науки и техники?.. все кинуты на произвол судьбы, кроме наших пассионариев в законе, а прорабы перестройки нагло требуют у Запада миллиарды в связи с катастрофой поганой Системы и наконец-то скоро дорасхитят недорасхищенное… Господи, Ты прав – это возмездие лично мне за то, что припеваючи прожила всю свою жизнь рабой капитала… принесите, пожалуйста, воды, но только из нашего колодца, если он еще не обезображен… я о ней мечтала всю дорогу, наша вода – нарзан, воздух здесь озон, а валидол в сумке… вы представляете? – мы нищие, я приехала с просьбой, по совету Коти».

«Сначала – валокордин, потом чем могу – помогу».

Я взял Г.П. под теплую руку, локтем учуяв волнующе женственное ее тепло, – глотку снова враз перехватило; ведь сколько себя ни сдерживай – с адреналином, скаканувшим в мозг, хрен поспоришь; уверен, что красота не менее притягательно воздействует на существо покоряемого ею человека, чем закон всемирного тяготения на любое из небесных тел; при этом страх перед недосягаемостью женщины столь же непревозмогаем, как желание не то что бы впиться губами в губы, потом трахнуть, верней, слиться со всеми точками ее тела каждой точкой тела своего, остолбеневшего, никогда не надеявшегося на милосердный приговор судьбы.

Я, помалкивая и унимая дыхание, сопроводил расстроенную женщину до терраски… недремлющее, черт его побрал, око совести моей, никогда никуда от которого душе не деться, как назло, укоряло за бесстыдность страсти… без всякого преувеличения – весь я пылал, меня трясло, при этом выпали из башки и финансовая трагедия Г.П., и Коти, и понтоватого «второго Шолохова», и все беды необъятной нашей матери-родины… вместе с миллионами людей она еще не въехала в суть того, чем наконец-то разродилась: нормальным дитятей, чудесным образом не унаследовавшим гнусных качеств зачавшей его Системы, или шалавым молодчиком, во многом похожим на папаню – на «новых советских людей», злосчастных совков, до мозга костей проспиртованных жертв бесноватой Утопии…

Должно быть, походил я, помогая Г.П., не на нормального человека, а скорей уж на звереныша, ставшего вдруг чумовым рабом инстинкта, который к самке волокет все той же неведомой и необоримой ебитской силой; если говорить честно, то до сих пор презираю себя за мельком скользнувшую в уме змейку жлобской социальной радостишки: Михал Адамыч вовремя посоветовал мне решительно избавляться от деревянных, готовых упасть «ниже уровня моря», главное, пренебречь услугами совковых сберкасс, благодаря чему спаслось мое состояньице.

Г.П. даже не на что было ни посадить, ни уложить отдохнуть; сообразительный Опс вытащил из дома на терраску два собачьих матрасика; я быстренько принес валокордин из бардачка в тачке, накапал в стопку, Г.П. выпила, ей сразу стало полегче, я тоже немного успокоился.

«О Боже, о Боже, пакеты тоже в машине, там еда, коньяк, кастрюлька для Опса, чистое белье… вы видите, до чего я дошла?.. можно подумать, что обращаюсь в данный миг не к вам, а к Нему, к Всевышнему, которому, судя по всему, совершенно наплевать на все, что здесь происходит с людьми, природой, наукой, техникой, художественной литературой и проклятой, пропади она пропадом, историей… будьте добры, принесите все привезенное… благодарю, но что это вы, Володенька, снова так тупо на меня уставились?.. очнитесь, пожалуйста, пусть хоть в вас остается искорка здравого смысла… о Боже, до чего мы дожили?.. вы только подумайте: всю жизнь проклятый лауреат, как вся писательская сволочь высшего эшелона несчастной словесности, заявлял буквально на каждом шагу: мы за все и за вся в ответе!.. скоты, лжецы, зажравшаяся шобла тупых ничтожеств… все теперь валят на Ленина со Сталиным, хотя сами такие же, как они, ублюдки… и конечно же я не лучше их – я еще хуже… я добровольно изволила быть с ними вместе, а Котя не в счет… масса людей просто в шоке: в ответе оказались не агитпроповские шестерки, не номенклатурщики всех мастей, а трудившиеся рабы Утопии, как правильно заявлял в самиздате Буковский… и вот результат: Раечка – кто бы мог подумать? – корчила из себя комсомолку, золотая медаль, дочь вашего и Коти учителя физика, лицо продавщицы сельпо, но длинная нога, которую венчает прелестная попка и прочие выдающиеся части тела… ныне преуспевает на топ-панелях Парижа, грабастает огромные суммы… вы же лингвист: «грабастает» или «гробастает»?.. спасибо, я думала, что не от «граблей», а от «гроба»… ах, это не важно, все перепутано… трое ваших с Котей одноклассников загребают бешеные бабки на продаже компьютеров, летают с дорогими девками на тройку дней в Сочи, а у метро их учителя торгуют с рук черт знает чем – от белого хлеба до северокорейских презервативов… Береза, шустрый карьеристишко, и Гусь, который вылизывал жопу моему идиоту, выпрашивая право на инсценировку его дерьма, – теперь оба они вкупе с такими же верхолазами скупают на поверхности земли Лазурное побережье, замки Франции, курорты Испании и Греции… а шахтеры торчат под землей без получек… да, да, не в замках, не на яхтах, а под землей… масса предпринимателей, движимая понятными опасениями, продолжает правдами и неправдами сливать сотни лимонов за бугор, а трудящиеся продолжают нищать… законы отсутствуют… печатная бумага оказалась под контролем бандитов… страна, как мухами, облеплена всякими навозными жуками и трупными червями хищнического бизнеса… Володенька, взгляните: неслыханно возросли даже взятки, причем директор школы, учителя, члены приемных комиссий в институтах, даже врачи и сволочные сантехники требуют только валюту… что делать, Господи, что делать?.. без толку же проклинать Чернышевского во главе со всеми вопросами марксизма-ленинизма и остальными кретинами горбачевской клики… я же не шлюшка, чтобы скакать по панелям и подиумам мира – бр-р-р… не желаю принадлежать ни одному из разбогатевших ухаживателей… неужели вы думаете, что я – анпиловка-лимоновка, тупо выступающая за рухнувший большевизм?.. окститесь, я уже много лет, втайне от бывшего мужа, не расстаюсь с Солоневичем, Набоковым, Шаламовым, Оруэллом, Солжом, Флоренским, Мандельштамом и его вдовой, с «Доктором Живаго», наконец, с Иосифом Бродским… мы с Котей его боготворим, знаю, что он и ваш кумир… мне непонятно только одно: почему наследники этой чертовой власти и гнусной системы подло разворовывают все недоразворованное за семь десятков лет?.. кто дал им право нещадно хапать, взвинчивать цены, притыривать продукты, придерживать товары первой для каждой женщины необходимости… скажите же мне – почему?.. всюду деньги, всюду деньги, всюду деньги, господа, так?.. вчера я подумывала о том, чтобы немедленно наложить на себя руки… прочь, думаю, прочь на тот свет или еще куда-нибудь подальше, лишь бы истлеть в стороне от говенного разлития данной оттепели по всей несчастной нашей России… если бы не Котя, меня бы уже не было… не бледнейте, сегодня об этом не может быть и речи… жизнь продолжается, корнет Оболенский, плесните коньяку… мне необходим ваш финансовый совет».

«Извините, – говорю, осмелев, – Галина Павловна, я знаю людей, ожидавших всего случившегося гораздо раньше нас с вами, но, конечно, в других, более разумных и практичных формах… теперь искренне жалею, что робел предупредить, хотя часто думал о вас, извините, мечтал».

«Я и без ваших признаний не раз чувствовала, что у вас за мечты… не мнитесь, расскажите уж поподробней».

«Да, так вот и мечтал, как учил мой тезка, великий Ленин, более того, не мог я не мечтать о вас… вот сидим, как сейчас, почти на полу, болтаем о бесшабашных фокусах перестройки, я втрескан в вас по уши… если угодно, я ослеплен и парализован вашей красотой… хотите, капну еще чуток коньяка, вам необходимо расслабиться?»

«Канешно, хочу, как говорит грузин в том анекдоте, капните, пожалуйста… но не думайте, что я такая уж квохтающая нюня… когда тебя прихлопывает сосулька, сорвавшаяся с карниза, поздно думать о причине случившегося – слишком поздно, не так ли?.. но сначала – о деле… не молчите, говорите, иначе разрыдаюсь… между прочим, не из-за дела, а от радости».

«Сочувствую всей душой, помогу всем, чем смогу, не волнуйтесь, о деталях поболтаем позже, все будет о'кей».

«Тогда целуйте, черт бы вас побрал… можно подумать, что это вы дама, а не я… вы что – ждете постановления Совета министров?..»

В тот день я, к полному своему удивлению, впервые в жизни испытал совершенно молитвенное восхищение красотой женственности… словом, потом, после обалденной близости, уже на полу, валяясь на двух собачьих подстилках, вдали от всех матрацев, обоссанных и обосранных любезными согражданами, – Г.П. доверчиво со мной разговорилась, правда, не переходя на «ты»; впрочем, в неизменных наших «вы» было нечто сверхинтимное, волнующе заговорщицкое, поэтому еще больше разжигавшее дыхание и стук сердечный, сближавшее еще нежней – до растворения меня в ней, в ней – меня…

«Знайте же, Володенька, мы с Котиным отцом, с этим бесчувственным, всегда полуподдатым остолопом, давно уже находимся в довольно разных постелях… я не то чтобы его ненавижу, боже упаси, – никогда никаких не было у меня к нему сильных чувств… он распутник и полнейший алкаш, правда, благодаря мне научившийся вести себя прилично в присутственных местах… однажды нахождение рядом с ним стало непосильным для меня делом… мучало вечное к самой себе презрение за плен, сами понимаете, у каких социальных соблазнов… я же была сиротой, бывшей детдомовкой, нищей провинциалкой, не хотела гнить в глубинке, сорвалась в Москву, позвонила по первому же объявлению насчет домработницы… предлагалась прописка, жилплощадь, нормальная зарплата, возможность учиться и так далее… явилась на смотрины к явно высокопоставленному папаше и его сыну, похожему не на успешного, как он представился, писателя, а на хорошо раскормленного и накачанного спортсмена… мне сразу сказали, что от претенденток на место нет отбоя… оба одиноки, жена и мать буквально сгорела за пару недель от рака легких… увидев меня, они сникли: я была очень и очень недурна собою, стряпне научилась у тетки… в общем, идиотка, полная идиотка – я согласилась… не подумайте, что были намеки, приставания и так далее – я бы не потерпела ни отца, ни сына, ни похабного их душка… сын вообще млел, со мной разговаривая… я занималась домашними делами, в свободное время читала… в огромной квартире была не библиотека, а чудо… но вы и сами с ней знакомы… всюду чистота и порядок, дом – полная чаша… я мечтала поступить в ветеринарный институт… через пару месяцев Степан Иваныч, папа, попросил меня приготовить чинный обед… короче, жахнув рюмку, сын торжественно заявляет, что просит моей руки, – он влюблен, чувство его проверено на прочность… я смеюсь и говорю, что совершенно ошарашена, должна подумать… спрашиваю, где же, собственно, ухаживание и прочие старорежимные штучки?.. впрочем, что мне было долго раздумывать, тем более дура есть дура?.. ведь даже замужество по расчету вовсе еще, как я думала, не смерть… привыкну, возможно, втрескаюсь – мало ли что бывает?.. за женихом – возможность учиться, Москва, квартира, папаша-шишка на Старой площади, киношки, театры, рестораны… вскоре мы с женишком поехали в Крым, потом ЗАГС, родился Котя… со временем пошли бешеные тиражи, огромные гонорары, переиздания, экранизации, два лауреатства за ничтожную дешевню конфликтов хорошего с лучшим, дома творчества… катаюсь, проститутка, по заграницам, а тогда мало кто катался… закончила ветеринарный, с Котей сидели домработницы, постоянно увольняемые моим мужем, – я знала, что он их трахает… меня это не трогало, я его оправдывала, даже полный идиот не мог бы не почувствовать, что женой он нелюбим, немил он ей и нежеланен… мне подарили щенка сенбернара, он недолго протянул в общем-то зловредной для больших собак городской жизни… Котин отец был против моей работы ветеринаром, привел веские доводы, попахивавшие заботой о престиже одного из руководителей Союза писателей… я, опять-таки дура, вняла его речугам… теперь работаю личным ветеринаром Опса… конечно, мне сразу стало ясно, что никакой у меня не муж, не мужчина, не личность, а высокопоставленный холуй, пьянь и чудовищный потаскун, кстати, глубоко, но тайно презираемый папашей… писателя очень устраивала показуха той жизни: Котя, интересная и представительная жена, довольно странно хранящая ему верность, сам – крупный чин в Правлении Союза, бар-даки в бане, тачка с водилой, шикарные приемы больших друзей Советского Союза черт знает из каких прогрессивных и вражеских стран – идиоты проклятые, лизоблюды и ничтожества… но в отличие от него я все ж таки была человеком с довольно идиотскими, дело прошлое, принципами, казавшимися мне необыкновенно достойными… как бы то ни было, честность нрава всегда была для меня властительней желаний и прихотей… а жизнь-то шла, точней, не просто шла, а проходила мимо, удручая напрасностью всех былых надежд… и вот она внезапно остановилась, когда я сподобилась вглядеться в вашу милость… сердце, помню, екнуло, подогнулись коленки – я ведь все-таки не Крупская в гробу, а живая женщина в одинокой постельке… думаете, не замечала я всех этих ваших постоянно нескромных, то ли невольных, то ли совершенно безвольных взглядов? – замечала… а полное ваше при этом обалдение от смущенности и растерянности – думаете, не вызывало оно во мне смеха?.. вы представляли когда-нибудь нас вместе, вот так, как сейчас?»

«Нет, ни разу, мне эта явь казалась невозможной».

«Но решение-то, черт побери, зрело в вас предпринять какие-то действия или вы тупо робели?»

«Вы всегда казались мне вечно недоступной, как Афродита».

«А как же множество неосторожно называемых вами в болтовне с Котей «телок и теток»?»

«Никаких с ними не было проблем, кроме одной, моей лично проблемы: полнейшее после всего отвращение от занятия нелюбовью… но ведь вы не телка и не тетка – вы действительно чистейшей прелести чистейший образец… я и сейчас щиплю мочку уха… елки-палки, думаю, не глюки ли меня одолевают?»

«Не хотите ли вы сказать, что влюблены?.. можете сказать «нет», я не обижусь, это нисколько не изменит моего к вам греховного отношения».

«Влюблен – не то слово… а другое не могу отыскать – не срабатывает память… в языке, может быть, и нет другого слова».

«Со мной тоже происходит что-то такое, близкое к неверию в самделишность происходящего… я буквально обалдела первый, поверьте, раз в жизни, хочу верить, не в последний… думаю, что чувство полнейшего счастья возвращает психику к состоянию абсолютно животного покоя, как это временами случается с Опсом… взгляните на него… дрыхнет пузом вверх – это образ предельного блаженства и безоглядного доверия ко всему миру, ко всем живым тварям… удивительное, согласитесь, дело: мы располагаем злющей дюжиной точных слов для определения наших бед, скорбей, несчастий, невезух, прочих ран души и тела, а обрисовать время радости, счастья, бесконечного покоя, то есть всего самого в жизни драгоценного, не умеем, не можем – нет у нас, видите ли, для этого слов… на самом-то деле все это, Володенька, не нуждается в усложнении – оно так просто, что, к сожалению, совершенно не поддается пониманию… так неужели, ангел вы мой, в мозгу нашем, как, впрочем, и в собачьем, установлены пределы понимания самого сложного и самого простого, что для меня, как для женщины, одно и то же?.. и не из-за этого ли подлинные поэты и поэтессы гораздо потрясней описывают лирические свои беды, трагизм жизни, любви, эпохи, провались она пропадом, чем наслаждение, словленное с обожаемым существом, с таким, например… о господи, что я болтаю, что я болтаю?.. вы согласны или не согласны?.. не молчите».

Вместо того чтобы пылко и безраздумно согласиться, я, как казенно-бюрократически выражаются большие знатоки любовного делопроизводства, «запечатал ее уста долгим поцелуем»… но я ж ведь, если честно, и не жаждал разговаривать… и вообще, темы такого рода «альковных» наших разговоров невольно перепутывались с состоянием постоянной возбужденности, ясное дело, меня не покидавшим и продолжавшим жить в существе моем собственной жизнью… я что-то бормотал, башка была легка, как высушенный баушкой китайский фонарик.

«Вы, – говорю, – правы, увязывая невозможность полностью выразить словесными средствами счастье и радость любви… я тоже часто думал о странности того, что все, скажем так, злое поддается выражению, причем с самыми тонкими поэтическими оттенками, а наивысшее из гармонических состояний настолько невыразимо, что люди тыщи лет обходятся одними монетками «счастья» и «любви», не теряющими ни крупицы своего золотого достоинства… совсем заговорился… прошу вас – умоляю вас – давайте обвенчаемся, моя жизнь действительно у вас в руках, мне страшно подумать о разлуке».

«Не смешите, ангел мой, мне уже поздно думать о своем будущем, а о вашем необходимо… безумно жаль, что в прошлом не встретила такого, как вы, кем бы вы там ни были – землекопом, водителем автобуса, учителем, бухгалтером и так далее… и давайте уж удовольствоваться настоящим без громких слов и далеко идущих планов… и повторять незабываемое: не жалею, не зову, не плачу, все пройдет, как с белых яблонь дым… мне страшно думать не о будущем, а о том, что вот этой минуточки могло не быть… Господи, слава Тебе, она есть… вы тоже скажите это, но только про себя».

Странно, в башке моей возникла вдруг совершеннейшая пустота… лежу, хлопаю ушами, нем, как рыба, полууснувшая в тишайшей темной заводи… немного погодя я объяснил Г.П., что такое со мною бывает, временно летят перегревшиеся пробки, а когда подостынут, сами врубаются.

«Вот и славно, обнимите меня, Володенька, и поцелуйте до потери сознания… не знаю, как вам, а мне оно так иногда надоедает, что хочется стать рыбой, птицей, собакой или даосом, владеющим тайнами временной отключки от действительности… вы о чем-нибудь думали?»

«Полное было безмыслие, а над ним, как птица, парило новое для меня, милое, правда, немного грубоватое слово «блаженщина»… боюсь его вспугнуть – это вы».

«Молчите, молчите, лучше уж я вас расцелую… не нужно думать, что-то формулировать и зря пытаться выразить невыразимое… я просто произношу вслух или про себя: Господи, как бы то ни было, за все Тебе безоглядное спасибо – абсолютно за все… это и есть выражение счастья существования… впрочем, мало ли на белом свете видов счастья?»

Нас крутило и носило в водоворотах времени… на неких берегах дни перепутывались с ночами, ночи с днями, голодуха любовная с голодухой натуральной… ну кроме всего прочего, мы и Опса не оставляли без внимания.

Сам он явно понимал, что не след совать в происходящее свой вечно трепещущий нос, немного похожий на медвежий… совершенно аристократичная тактичность крайне нетребовательного и ненавязчивого поведения Опса так поражала, что порою начинала смущать… и тогда просто невозможно было не почувствовать неловкости, не подумать о явном наличии в существе башковитой собаки умения делать вид, что ничего необычного вокруг не происходит… вероятно, из-за незнакомства с чувством смущения жизнь людей казалась Опсу точно такой же обыкновенной, как у него самого и у любой живой твари…

«Знаете, Володенька, на самом-то деле я прекрасно понимала, что испытывает возмужавший мальчишка, почти мужчина, млея, краснея, но пялясь и пялясь на понравившуюся ему женщину… но, повторяю, я была круглой идиоткой… ведь над мужчиной и женщиной всегда властвует человеческое, к сожалению, временами довольно мудацкое, свойство – пребывать в рамках сужденных нам судьбою жизненных ролей, так?.. при этом в каждой и в каждом из нас смешаны два пола… не отвечайте, иначе я потеряю нить мысли, с нашей сестрой это случается… так вот, мне надо было не мямлить, а взять инициативу в свои руки, пользуясь, черт возьми, хотя бы некоторым превосходством, скажем так, моего знакомства с амурной силой… нечего было раздумывать и словно бы не замечать вашей втресканности… мне же ничего не стоило подтолкнуть вас к самому краю пропасти – и пропади все оно пропадом… не в геенну же огненную падать – мы вместе бросились бы в открытое море приключений, как сейчас, вот и все… вместо этого я стыдила себя, корова: ты же не нимфоманка, тем более не педофилка, мало ли кто на тебя пялится?.. каждому давать – не успеешь скидавать… юноша уже и без тебя имеет подружек».

«Никогда, поверьте уж, не думал о них так, как о вас, умолчу уж о чувствах».

«Подождите немного, дайте хотя бы досказать… надо было мне сразу, с год назад, пожалеть вас вместе с собою и сбежать сюда же, послав к чертям все свои принципы и дурацкие соображения… в конце концов, есть что-то замечательно заботливое в благородном желании чистосердечно и небесстрастно сделать чисто бабий подарок юноше, измученному втресканностью в тебя, в маменьки ему годящуюся… надеюсь, я не отбила вас на время у невесты?.. вот и славно… помню, я читала, как ритуальное посвящение юнца в мужика довольно эротично происходило в жизни полудиких племен… впрочем, вы оказались не желторотым птенцом, а вполне удалым молодцом… презираю себя за то, что, раззявив варежку, туповато соответствовала природной женской роли, что ждала, дура, ждала и ждала, когда же это наконец решитесь вы меня покорить и обрадовать… вероятно, и не дождалась бы… иногда ваш брат, рыцарь, в пику умной природной агрессии, как сказал бы Конрад Лоренц, склонен к довольно затяжному глуповатому платонизму… за это жизнь может надолго, если не навсегда, вывести человека за пределы действия могучего инстинкта, чтобы завести черт знает куда… сегодня никакой не замечаю и не желаю замечать разницы в возрасте… я вовсе не взбесилась, а просто, как теперь говорят, въехала наконец-то, что в иных ситуациях жизни ум совершенно ни к чему – наоборот, он способен все исказить, все испортить… более того, Володенька, в данный момент я не замечаю в себе никакого ума – есть только блаженство в каждой из клеточек тела, в каждой… Господи, прости глупую бабу за мелочность былых упреков».