Продолжу о замеченном мною в Г.П. по отношению к себе холодке; впрочем, возвращусь сначала немного назад; слава богу, где-где, а в записках (как, впрочем, и в иных жанрах словесности) никто не в силах помешать свободе саморазвития мыслей и чувств вспоминающего или сочиняющего человека так, как угодно им самим, а не его тиранической воле.

Г.П. была весьма удовлетворена первой нашей сделкой, проведенной мною с большим трудом через железных знакомых и одного серьезного консультанта-оценщика; по цене, им определенной, я выложил ей почти все свои бабки из заначки за два перстня с камнями – ни к чему было таскать за собою и вечно притыривать валюту; боданул отъезжантам, рекомендованным теми же верными людьми, все остальное; так что Г.П. была, по ее словам, на седьмом небе от свалившегося с него богатства; у нее оставалось кое-что еще из завещанного свекром, бывшим мародером; комиссионных – она решительно настояла на этом – я всегда оставлял себе ровно десять процентов; еще два перстня оставил для Михал Адамыча, скаканувшего из привычных трясин теневого существования – прямиком на верхотуру одного из крупных банков.

Поэтому одно время он был почти неуловимой персоной; прежде я не раз выполнял такого рода его заказы; мне всегда удавалось чертовски удачно находить ценнейшие вещички; как у всех теневиков, у теневого консультанта Михал Адамыча – куры бабла не клевали; сначала что-то мешало мне обратиться с просьбой о совете и помощи к близкому человеку, товарищество с которым послано было судьбой вместо дружбы с предками; было ведь ясно, что полностью довериться я мог лишь ему, а рассчитывать – только на его крутые связи, как говорится, в центре и на местах.

Опускаю тут ряд обстоятельств жизни; в отличие от перестройки пошла вдруг жизнь моя со страшной скоростью; видимо, из расположения к сочинениям Ле Карре появились у меня шпионские способности; я умело проверял, тянулись ли хвосты, когда выходил из дома предков или из укромной своей квартирки, потом садился в тачку, нарочно гоняя по маловажным делам, и так далее – всего такого не перечислить; само собой, посещал старого приятеля, психиатра, медсестра которого делала мне массаж и премило хихикала, якобы случайно кое-что задевая и ведя двусмысленные разговорчики; короче, я понтовал, что усиленно лечусь по ускоренному методу доктора Спока.

Время шло, счетчик тиктакал, обещание мое, данное бывшим «органистам», ныне большим бизнесменам, оставалось для них в силе… мне следовало не греметь соплями, но быть точным и быстрым; единственно правильное решение: действовать, а не тянуть резину, а потом с концами сгинуть с лица земли… иначе однажды отыщут и так дадут просраться перед вечным сном, что помолюсь о быстрой смерти, не до шуток станет с которой… необходимо немедленно приобрести безупречные ксивы на имя какого-то там человека, желательно ровесника… эти дела показались нетрудными – теперь и в нашей стране весело пошла покупка и продажа любой ценности – от пузыря отличного виски до прокурорского кабинета… затем заплачу сумму за гарантированно беспрепятственный свал из страны… раз так, прощайте все – и предки бедные, и дядюшка со своими урками, и бизнесмены из новых, и Галина Павловна с Котей, зажил который сужденной ему жизнью с замечательным другом… прощай, Маруся, друг мой единственный… прощай и ты сам, дебиловатый Владимир Ильич Олух, здравствуй, младой и незнакомый N.N., зажмурившийся не по твоей вине… тем более тот факт, что решил я (надеясь, что временно) свалить от Г.П., увы, говорил о жутковато непонятной неизбежности увядания моего к ней, к прелестнейшей женщине, чувства, впрочем, как и ее ко мне…

Мыслей о том, кого безвременно покину – в башке жужжало столько, что я разом отмахнулся от всех… был слабаком, не мог отдать себя на растерзание смятенному сознанью.

Кроме того, для блезира необходимо было заделать резкий обманный маневр; он упрочил бы понтовое мое согласие служить доверенным переводчиком в конторе новых бизнесменов.

Вот на что я пошел ради пущей свободы всех своих действий, а также для охмурения дядюшки и двух деловиков: специально засветился сначала в фойе пары центровых наших отелей, а потом в мавзолейной очередище, где внаглую кадрил туристов; их гид с ходу на меня стукнул куда надо, чтоб хлеб не отбивал, рыло фарцловое, гаденыш и подонок общества; при выходе с Красной площади менты меня и повязали с приличной суммой в самой разной валюте; приволокли на Петровку; обшамонали, попрессовали так и эдак, потерли себе ручки от кайфа отныкивания почти всех моих бабок и надвигающейся грандиозной пирушки. Тогда их аппетиты еще не были такими, как лет через пять.

«Нихуясебе-яма-катавасия, что по-японски «ого-го!», да ты у нас, Владимир Ильич, – говорит руководящий мент, – говно и буржуйское сопло, подтачивающее валютное положение родины… подписывай, урод, официальный протокол об изъятии суммы в количестве стольника баксов, четвертака марок и рыжей зажигалки «дюпонт»… не строй рыло, так и напишешь, учти, что большую часть валюты ты перепулил непойманному напарнику чеченской национальности… надеюсь, въехал что к чему?.. если не въехал, то сейчас же и вползешь на своих подкошенных… и выкладывай, давай, без всякого такого дюпонта, Владимир, видите ли, Ильич, как дошел ты до жизни такой с именем-отчеством, слабо популистским в данный момент истории, переживаемой Отчизной из-за таких, как ты, курвецов и уебищ растущей преступности… но, видит Бог, не советую гнать пургу – яйца так отобьем промокашкой для обострения откровенности, что фары на лоб полезут… тут тебе, блядь, не Петропавловка, а ты не Вера Засулич… имена фарцлы, барыг, телефоны топ-блядей, адреса кильдимов и малин – быстро, сука позорная!»

Неторопливо вынимаю из «скулы» ту самую визитку; вот, говорю, позвоните, там вам и объяснят что к чему… мент – от него разило, как из форточки вытрезвителя, из которого выручал я однажды Котю, – мент набрал номер… сам назвался, меня назвал, кого-то долго слушал, косорыля в мою сторону белком кровавым глаза… затем бросил трубку и, исправив хамский стиль речи, сказал с херово скрываемой ненавистью:

«С визитки и следовало начинать, так называемый Владимир Ильич, а не быть дважды стиранным и трижды использованным гондоном… сейчас вас отведут в комнату ожидания, за вами вскоре приедут… шутить тут вольничаете, понимаете, с человеком, который занят вытравливанием из общества всякого отребья рода человеческого… вы что, действительно олух и идиот?»

«В известном смысле, – отвечаю, – и тот и другой».

«Распишитесь в возвращении полностью всей валюты, рублей, рыжей зажигалки, понимаете, «дюпонт» и прочего говна».

Мент был невообразимо расстроен быстрой гибелью сладкой грезы о всеобщей попойке, мне стало его жаль.

«Памятники, – говорю, – деревянного зодчества, они же рубли, добровольно оставляю на общий пропив, зажигалку можете взять себе на память… я не курю, иногда прижигаю ею сопатки уличному хулиганью… вы ведь не очень охраняете граждан – вам не до этого».

«Ладно, не бухти, Владимир Ильич, не раскочегаривай наболевшие раны».

На том мы и расстались; за мной приехали оба новых бизнесмена; я им признался, что бабки нужны были для скорейшего излечения падучей у одного клевого, но дико дорогого спеца по этой статье психиатрии; зарплаты не хватило, а выпрашивать новый аванс мне, как известно, западло – не в моих это правилах.

«Вот вам пять штук авансом, но больше, Владимир Ильич, не хуевничайте, пожалуйста, уважьте уж жалкие остатки государственных законов… вы ведь без пяти минут состоятельный человек, как все мы… не забывайте об этом, спокойно лечитесь, дел накопилось немало, клиентов – как грибов».

Однако от их бабок я все-таки отказался как от дурной для игрока приметы; бизнесмены затащили меня в дорогущий кабак ЦДЛ, где мы обмыли мое вызволение из ментовки; я пил непаленый «боржоми», а они, разумеется, врезали бутылку «Дон Периньона» за скорый мой выход на доходную службу; потом сообща и с большим трудом разобрали мы на составные части и уделали огромного – с полметра – омара, запеченного с разными делами и с флажком бывшего СССР, воткнутым в выпученный правый глаз.

Выйдя из ЦДЛ, я им рассказал о замечательном проекте памятника Гоголю, который один мой друг мечтал увидеть к двухсотлетию со дня рождения великого писателя прямо здесь, на тротуаре, напротив цэдээльских дубовых дверей; время есть – полтора десятка лет; отлил бы сей памятник не какой-то там академик ваяния, а Резо Габриадзе; он, памятник, представлял бы из себя вовсе не фигуру, а просто высокую бронзовую распахнутую шинель с якобы меховым воротником, из которой, как известно, вышли все большие русские писатели, а в полах ее, слегка поддуваемых ветром, стоял бы маленький раздетый, но в зимних ботах или в сапогах, человек – Акакий Акакиевич Башмачкин, и рядом с ним виднелась бы написанная его перышком каллиграфическая фраза: «снята с оного …надцатого …бря …надцатого года».

«Потрясный, – говорит один, – проект, мы вложимся, если будем живы, а пока что поедем догуливать к цыганам».

Если, думаю, повезет, вскоре я и сам погуляю по буфету, вот только непонятно на каких широтах и с какой из подруг.

Руки мои стали более развязанными, но все равно я продолжал осторожничать, памятуя, что береженого Бог бережет, а небереженого обгладывает дьявол; не забывал о повестке дня: первостепенная подмена себя на трупешник какого-нибудь жмурика, потом взятие его документов, размещение нажитого, свал, далее – везде.

Наконец мы встретились с Михал Адамычем, недавно, оказывается, возглавившим крупнейший банк; он счастлив был приобрести перстни Г.П.; глаз оторвать от них не мог, радовался, как ребенок, разве что не подскакивал до потолка; я выразительным взглядом спросил у него насчет «жучков».

«Вы знаете, Володя, кто у меня возглавляет отдел безопасности?»

«Читал об этом, в башке просто не умещается все происшедшее и происходящее, но пути Господни неисповедимы… вам-то не страшновато с бывшим начальничком?»

«Ему у нас гораздо вольготней, чем в министерстве… во многом он человек образованный и очень деловой… если б вашего тезку безопасили, как меня, то полуслепую Капланшу захомутали бы задолго до подхода к вождю «мигового пролетагиата»».

Вечерком мы погуляли по участку его дачи, где, как я понял, можно было спокойно поболтать, потом вернулись в дом, жахнули водяры «Новый разлив»… этикетка ее явно напоминала о пиздеце ленинизма: на ней был изображен лесной шалаш в форме Мавзолея… рядом – пень, похожий на маленькое Лобное место… на нем кропает взрывную свою белиберду скрывающийся от властей Ульянов… погрызли бразильских орешков.

«Смело, Володя, отваливаю вам огромные бабки за эти вещицы – знаю им цену, верней, бесценность… а деньги, говорю это как банкир, даже не говно – они песок, сквозь пальцы текущий… поэтому в старину песочные хронометры ясно намекали людям на цену времени, которое всегда несравненно драгоценней бабок… благодарен вам… теперь уж до гроба не расстанусь с ними… вы знаете, с душой происходит что-то странное, в словах невыразимое, когда смотрю на огранку твердейшего из веществ… кажется, что это слезы Природы, точней, Материи, во время оно с мучительным наслаждением соединявшейся с Духом… но разве вообразишь чудовищно огромное давление и высокую температуру превращения молекул углерода в камешки, нынче ослепляющие блеском граней, не дающими взгляду проникнуть вглубь?.. а Дух? – ему-то, вы думаете, сладко было привыкать к браку с довольно хаотичной Материей?.. неизвестно, скажу я вам, кому из них было тяжелей, кому слаще… это было любовное разделение муки и счастья, счастья и муки… вот о чем и смутно, и ясно говорят мне таинственно твердые капли – драгоценнейшие из слез Земли… кроме всего прочего, все они, как бабьи слезы, сопутствовали рождению и становлению нашей планетки, следовательно, хранят в себе космогонические, химические, физические и геологические тайны, завораживающие ум, зачаровывающие душу… вот откуда притягательность бесценных камешков… да и в чем еще, как не в них, можно уважать и любить два первостатейных качества Материи и Духа, – несравненные образцы красоты и твердости? – ни в чем… кстати, скажу я вам, женщины гораздо тоньше, глубже и поэтичней, точней, бессознательней, чем мы, мужики, воспринимают все истинно драгоценное… но ведь на то они и женщины, не так ли?.. теперь вот что: не люблю, когда начинает ржаветь чувство долга, и чувствую, что вам нужна помощь… не менжуя, выкладывайте тройку желаний, постараюсь стать вашей персональной золотой рыбкой… анекдот про нового, поймавшего такую на Оке, знаете?»

«Кто его, – говорю, – сегодня не знает».

Михал Адамыч продолжал очарованно, по-знатоковски впитывать в себя тайну камешков; они и меня будоражили волшебным пересверком граней, воображение затягивавшим в омут любования, тянувший позабыть о времени.

«Я, – говорю, – срочно и инкогнито сваливаю, мне необходимо крайне быстро решить тройку узловых моментов жизни… поверьте, буду в вечном долгу до гроба… во-первых, нужен действующий и очень надежный патологоанатом… во-вторых, новый исправный паспорт и прочие дела любого подходящего по возрасту жмурика, за которого собираюсь хилять до конца дней… ну а самого его, раз уж врезал он дуба или завален, пусть захоронят в могиле, вырытой, как говорится, на мое имя… вот мой паспорт, думаю, он пригодится для пущей темноты с чернотой… наконец, желательно быстрое получение визы и спокойный, сами понимаете, лишь с зубной щеткой, бритвой и кое-какими книгами, свал бизнес-классом из Шереметьева, чтобы приблизиться к месту назначения… куда посоветуете, туда и полечу».

«Вот как, Володя… а я уж подумывал предложить вам постоянную работу, разумеется, с гарантией безопасности в будущем… это было бы всего лишь светское для вас и для меня общение с крупными клиентами из-за бугра… и вам не пришлось бы исчезать… кроме того, вы один из немногих людей, кому я смело могу доверить любую информашку… впрочем, жизнь – это прежде всего ваша жизнь… собственно, почему бы не побродить по белу свету, если она дается человеку всего лишь один раз, как учила партия, являвшаяся на самом-то деле олицетворением коллективной глупости нашей эпохи… постараюсь выполнить все ваши желания… тем более невостребованных жмуриков в данный исторический момент намного больше на душу населения в стране, чем в Африке и в Штатах… и вообще – все делается в наше время чуть ли не мгновенно – как в сказке».

«Только, пожалуйста, я сам оплачу все расходы – абсолютно все… бабки есть, мне же неловко».

«Неловко, Володя, одевать штаны через голову, а вместо трусиков носить бюстгальтер… дело опять-таки не в бабках, лучше уж порадуйте меня перед свалом, то есть достаньте, будьте другом, еще что-нибудь такое… словом, чтоб я забыл отравленные дни, не знавшие ни ласки, ни покоя… я вас озолочу, вам даже не придется назначать цену… беру на себя все ваши проблемы… поверьте, в штате у меня полно больших спецов, оставшихся без работы из-за туповатой недалекости неопытных наших, но чудовищно алчных радикалов… пожалуйста, никаких мыслей о благодарности – это же как думать о гонораре предку за чисто отцовскую его вам подмогу, о'кей?»

«Странно, – говорю, – строчки Есенина насчет незнания ни ласки, ни покоя частенько повторяет обожаемая мною дама… о'кей, спасибо, вы – мой спаситель… кстати, для дела: вот на всякий пожарный дюжина моих фоток… прозектор разберется что к чему… если не топ-секрет, как вы догадались, почему валю с концами?»

«Случайно вычитал из ежедневно поставляемой сводки новостей, слухов и деловых сплетен… там и узнал насчет интереса к вашей персоне одной крупной фирмы… ее хозяева – знакомые моего нового служаки… так что сваливайте и гуляйте, поработать всегда успеете… за вами никто не следит… сейчас валите не вы один, а тысячи искателей приключений… я и сам свалил бы из-за тоски по свободе… главное, Володя, в гробу не обосраться, все остальное будет заделано с ювелирной точностью – ни одна шлындра не подкопается под новые ваши ксивенки… представить себе не можете, что у меня сегодня за возможности… жду вас ровно через десять дней, часов в пять… мы сразу же переведем в Лозанну, на предъявительский счет, все ваши бабки… если имеете ценности, повремените – на всякий пожарный – брать их с собой… лучше оставьте их у близкого вам и надежного человека… к сожалению, не у меня – живу, как на вулкане… хранить все такое в моем банке – это, пардон, строго между нами – непредусмотрительно… тут у нас может быть много чего непредвиденного… сказка сказкой, но не думайте, что славные наши будни так уж просты… после всех дел пообедаем в обществе двух милых гейш постсовкового разлива… как я понял, к свалу вы уже готовы… возьмите с собой штук десять баксов… перед отлетом научу, как открыть счет, скажем, в Риме… правда, в Италии он не может быть номерным – это тамошний закон… времени у вас навалом, билеты будут готовы, так что собирайтесь, но, шутливо говоря, не забывайте, что прощанье с родиной не терпит суеты – прекрасное должно быть величаво».