Впрочем, вернемся к нашему герою. Пронизанный той самой могущественной дрожью и взволнованный, как всегда, сладостным предчувствием абсолютной неизвестности, Герман подумал, что казино – это вам не кухонный стол в шалмане, замызганный вшивенькими картишками. Тут даже попасть за всю масть – увлекательно, блин, и даже аристократично.
Фигура Санта-Клауса почти не привлекала внимания озабоченных игроков, но все же кое-кто предлагал ему выпить.
Внуго твердо сказал: «Не вздумай пить, козел, не то с ходу окажешься в замазке!»
Наконец Герману разменяли пару стольников на фишки. Сначала он вник в суть игры, а вникал он во все такое очень быстро. Затем поставил несколько фишек. Цифры и цвета выбирал наугад, сколько-то просадил, но ставил совсем понемногу и совсем почему-то не нервничал.
Солидность самой игры, таинственно-роковой вид рулетки, а также пристойная атмосфера казино доставляли ему истинное удовольствие. До него как бы не доходило, что проигрывает он вовсе не фишки, а бабки, то есть командировочные, взятые к тому же самовольно. После каждой неудачи он обращался к Внуго: «Ну что, игруля, – во лбу пуля, на могиле туз бубей?» Тот безмолвствовал. Герман забыл вдруг о своих спутниках и целиком отдался игре. То есть вновь он пытался вымолить у Случая приоткрытия хотя бы краешка тайны непостижимого его превосходства над человеком в азартных играх.
Поставил снова. Просадил. Резко изменил расположение ума к цифрам 5, 17 и 21. Вновь поставил и вновь просадил.
«Жаль, – растерянно и вместе с тем возбужденно подумал он, – что послушал я сволочь эту, внутреннего подлеца, и не взял с собой все бабки. Приятно тут просаживать. Давно уже придумано, что жизнь есть игра. Бушевские мафиозники кого-то поддели на халабалу – я поддел бы их. А потом – гуд бай и тейк ит изи, бейби, в смысле баланса живого вещества в мировой биосфере…»
Старая дама сказала, что она проклинает себя за тайную свою надежду на то, что Герман отыграется здесь за все прискорбные неудачи на Родине.
Сама она и ее зять тоже прилично попали, хотя были здесь новичками. Внешне, однако, Герман держался молодцом. Это всегда вызывало удивление его партнеров.
Внутренне же он окончательно завелся и наменял фишек на остальные свои бабки.
И вновь почувствовал нечто, напоминающее состояние предельной заводки на всю пружину. Но при этом он старался смотреть на себя со стороны, чего раньше с ним никогда не случалось.
…Сейчас вот его охватит сладостное отчаяние и та восторженно страстная надежда, с которой все неудачники решаются сделать последнюю ставку… о, как близка финальная раскрутка, и нет уже после нее никакого возврата на чрезвычайно горестный, но все ж таки защитный рубеж… о, жгучее пламя готовности поставить на кон руку, ногу, печень, почку, не говоря уж обо всех общественных ценностях и священных идеалах, если бы, конечно, таковые имели самый ничтожный ставочный вес в глазах неумолимых банкометов… о, коварнейшая готовность отдать к чертовой бабушке душу всего лишь за последнюю решительную попытку восторжествовать над мразью ненавистного Случая… вот сейчас крутанется-вертухнется последний раз колесо фортуны… мимо… сапог – в дерьме, сопатка – в копоти… пух и прах, то есть свободное падение в бездну… о, страшный миг тихого умирания надежды на спасительный отыгрыш… лик ее, милый и жалкий, стал вдруг таким ослепительно чистым от согласия с умиранием, что сам ты просто ослеп от этого сияния… ты, дурак, принимаешь желаемое за действительное… тянешься к куче бабок, словно ты их выиграл, а не просадил… естественно, ты вышиблен из игры… и в этот-то вот момент душу твою – так, к счастью, и не заложенную – пронзает боль жизни и судьбы, и над поверженным тобою гуняво глумятся торжествующие демоны соблазна, а Рок игры, высокомерно торжествуя, запахивает на своих плечах черный плащ с золотыми блестками… Тоска… Дерьмо…
Это были чувства и видения, настолько предвосхищающие реальность близкого будущего, что именно предвосхищение враз лишило будущее самого, пожалуй, обворожительного из всех его качеств – неизвестности. И перед внутренним взором Германа разверзлась не бездна сладостного падения в неизвестность, а довольно выразительная адская пустыня бытовой тоски. Там не было ни горизонта, ни небес, ни бескрайних песков, ни следа влаги, ни былинки, ни дуновения стихий, ни мерцания огня – одни лишь стулья, столы, лежанки, банкноты с мелочишкой, трамваи, помойки, пустая винно-водочная посуда, асфальт, картишки, лифчики, непонятно каким дамам принадлежавшие, наперстки, остановившиеся ходики… Там не было даже Времени… Но главное, там все было известно… ВСЕ…
Герман, почувствовав себя совершенно опустошенным, начисто лишился всякого азарта.
Сами деньги моментально обесценились в его глазах настолько, что это могло бы показаться врачам одним из симптомов душевной болезни.
Ко всему происходившему в казино он был теперь абсолютно безразличен. Ему казалось непонятным, зачем люди столь страстно совершают игорные движения и почему каждый из них просто-таки изнемогает от страстного напряга сообщить одноруким бандитам, колоде карт, колесу рулетки – всем, одним словом, бездушным орудиям Случая желанные цифры, квадраты цвета и так далее?
Герман заметил вдруг, что ужасно вспотел. Он встал под золочеными лопастями одного из вентиляторов, развеивавшего в казино не только табачный дым, звуки разнообразных восклицаний и испарения тел, но и сонмы невидимых духов азарта. Ему стало прохладней. Он утер рукавом балахона вспотевший лоб, нос и щеки. И вот тут движение воздуха донесло до его ноздрей еле ощутимый запах духов старой дамы.
Он бы не обратил на них внимания и ни с чем бы их мгновенно не соотнес еще пять минут назад, когда всецело находился во власти игры, странных чувств, мыслей и видений. Но в мозгу его, вернее, в его существе, полностью освободившемся от власти игрового безумия, вспыхнуло не название духов, никак не приходившее на ум, и иные моменты, с названием этим связанные, – но повелительный образ решительных действий…
Тройка, семерка, туз… Мгновенность подобного озарения не имела ничего общего не только со скоростью света, но и с самим понятием скорости. Вспыхнувший в существе Германа образ действий просто вывел его за пределы всесильного измерения, за пределы Времени, навязывающего и людям, и звездам необратимую последовательность действий.
Должно быть, он побывал в пространстве остановленного мгновения, где даже самый ничтожный и слабовольный, но чуткий ко всему невидимому человечишко обретает вдруг свободу властвовать не только над привычкой, но и над хитроумными перипетиями собственной судьбы.
Если бы не желание с почтением отнестись к свыше явленному знаку, не спокойное согласие со всем, этим знаком внушаемым, и не озорство души, бежавшей из плена азарта, то Герман безусловно презрел бы дальнейшую игру.
Так люди, без всякого усилия воли бросившие курить, удивляются впоследствии тому, что некогда курили, и отвращаются даже от умозрительного желания закурить вновь. А ежели и берут в рот сигарету, то исключительно для веселого напоминания привычке о том, что ее нет…
Наблюдавшая за Германом старая дама уже успела просадить всю свою наличность. На лице ее не было ни разочарования, ни смятения. Наоборот, в нем было нечто детское, довольное игрою как игрой, но вовсе не призывавшее Германа ни играть, раз он еще не наигрался, ни вовремя остановиться, пока еще не просажено все до последней копейки.
Все, что у Германа осталось, он с нулевым, так сказать, равнодушием поставил на тройку. Ему было совершенно все равно – крутится колесо рулетки или завлекающе покоится на одном месте.
Неожиданному выигрышу он нисколько не удивился. Мысленно, как существу одухотворенному, сказал тройке: «Спасибо и прощай».
Внуго вякнул в этот момент нечто лакейское, подстраховочное и весьма разумное, но Герман сделал вид, что он его не услышал, и поставил все выигранное на семерку.
Рулетка завертелась. Шарик заскакал на ней, вновь попав во власть сразу нескольких непостижимых сил. Ко всем этим силам, может быть, только один Герман испытывал в тот момент такое равнодушие, словно бы их вообще не существовало в природе вещей.
К выигравшей семерке он отнесся с еще большим равнодушием, чем к тройке, хотя ясно было, что он не только все отыграл, но и оказался в приличном плюсе.
У него также ни на секунду не возникло сомнения в том, что теперь следует все до единой фишки поставить на туза, то есть на одиннадцать, а не на зеро, как подсказал Внуго.
То ли благодаря гравитационному чуду, то ли из-за тайного каприза пространства шарик в самый последний момент медленно-медленно перекатился с какой-то поганенькой цифры, на которой он вроде бы желал окончательно задержаться еще секунду назад, – перекатился шарик на 11. Все вокруг потрясенно переглянулись, поскольку цифра эта снова совпала с цветом.
Да! Самым удивительным для окруживших игорный стол людей было то, что странный Санта-Клаус каждый раз угадывал не только цифры, но и цвет.
Зять старой дамы попытался умолить его слинять и спасти все выигранное. Дело, мол, сделано, культпоход удался.
Но Герман никого и ничего не видел и не слышал.
Крупье уже открыл рот, чтобы объявить о прекращении ставок. В этот миг Герман, не задумываясь, поставил целую кучу фишек на зеро. В глазах крупье, как показалось старой даме, застыла тоска предвосхищения результата, сулящего ему потерю места. Сама она уже достала из сумки нитроглицерин.
Время для Германа, повторяем, как бы остановилось, да и сам он был совершенно недвижим.
Атмосфера в этот момент в казино была неописуемой. Это была даже не атмосфера, а космическая тишина, в которой невозмутимый Санта-Клаус блаженствовал в любовных объятиях самой мадам Вероятности.
Если бы тогда хоть на одно мгновение Герман почувствовал азарт, сомнение, слепую веру в удачу, страх, презрение или ненависть к фигуре Случая и так далее, – то все, конечно, сложилось бы иначе.
Но по-прежнему во взгляде его, устремленном куда-то мимо рулетки и вновь запрыгавшего шарика, было абсолютное равнодушие к происходящему.
Со стороны казалось, что этот русский Санта-Клаус – просто какой-то новейший биоробот, присланный сюда Горби для разорения известного миллиардера, владельца казино.
Вполне возможно, что вообще на всем земном шаре не отыскалось бы в тот момент ни одного человека, который поверил бы в удачу Германа, поставившего все, что у него было, на зеро.
В силу именно этого обстоятельства, а также из уважения к состоянию странного игрока и, разумеется, для своего беспредельного торжества над страстями соглядатаев господин Случай – всегда, должно быть, тоскующий по подлинному людскому равнодушию – взял да и остановил зеро как раз под шариком. Остановил и покорно улегся у ног смирившего его человека.
И был он похож в его глазах не на владыку игр, циркачески запахивающего на плечах черный плащ с золотыми блестками, а на бильярдного шаромыжку, шестерящего по части записи игры и поднесения игрокам кружек пива.
Герман почувствовал вдруг не радость удачи, не восторг от образа разрешения трижды перезапутанных проблем и блаженную беззаботность чувств, а странную трезвость.