25 сентября 1896 года, Санкт-Петербург

На рассвете Михаилу Борисовичу удалось закончить с отчетами и рапортами, и даже улучить возможность заехать домой. Граф предоставил ему пару дней «отдохнуть» и на них были свои планы.

Отмывшись от подвальной грязи, а заодно и поцелуев юной графини, статский советник вытянулся на кушетке. Несмотря на усталость последних дней, сон не шел, напротив, одолевали посторонние мысли, разнообразные, но вращающиеся вокруг одной и той же точки, расположенной в Климовом переулке.

В конце-то концов, он сам этого хочет. Да, себе-то можно признаться — он хочет эту безумную женщину, не похожую ни на кого ранее. Рядом с которой так часто чувствует себя то последним дураком, то героем. Да, глупцом чаще, но это же не навсегда. Они привыкнут друг к другу, она остепенится, ну хоть чуть-чуть. Может быть.

Да и если не остепениться — с такой интересно. Он не мог навскидку вспомнить дам, которые бы не играли в эту интересность, но оказывались настолько эрудированными собеседницами, при этом не скатываясь в область синих чулок или роковых красоток.

Двадцать четыре и сорок семь. Очень большая разница. Не скандально большая, но при ее темпераменте… Двадцать три года. Целая жизнь. У него могла бы быть дочь ее возраста — и он бы уже давно поседел и облысел от страха. Двадцать три года. Всего. Зато он сможет прожить с ней нескучные годы. И умереть от разрыва сердца после очередного ее подвига. Но несмотря на эти двадцать три года, вчера он разницу не почувствовал: не появись вовремя незадачливая стража, послал бы к чертям благопристойность и доводы разума.

Знатностью его род определенно уступает Татищевым, но не хуже Нечаевых. Так что хоть с этой стороны в его затее слабых мест нет. Но в целом авантюра еще та.

Полагаясь на дар убеждения графа Татищева, Тюхтяев предполагал некоторый шанс согласия. Не хотелось бы принуждать ее к чему-либо, это себе дороже, но в подвале она была искренна.

К чему сомневаться — нужно поговорить и выяснить, что она сама думает. В конце-то концов, она принимает его в своем доме, даже позволяет оставаться там ночевать. Значит симпатизирует. Скорее всего.

Так и не заснув толком, статский советник долго выбирал наряд. Остановился на парадном мундире. Потом понял, что это перебор — такое она осмеивает с воодушевлением, там что вернулся к обычному костюму, долго думал, как начать и не надумав ничего дельного, решил компенсировать ущерб.

* * *

С утра заехал на Никольскую, то есть на улицу Глинки (невозможно же это так переименовывать названия) в магазин Гвардейского экономического общества, выбрал подарок, который был вопиющим нарушением приличий, но она так сокрушалась вчера утрате! И со времен прошлого сватовства он помнил о необходимости цветов. Как же тогда все было просто — предложение после пары общих обедов и одного танцевального вечера, ни полуголых портретов, ни коз, ни похищений, ни поцелуев в подвале.

Да, большой букет роз. Красных, все же она некоторым образом вдова.

До сих пор в голове не укладывается как могли сойтись эта невозможная женщина и восторженный мечтатель Петя Татищев. Михаил Борисович прекрасно его помнил и пусть не разделял мнение графа о никчемности отпрыска, понимал, что сделан был мальчик из другого теста. А Ксения при всех своих благородных порывах, искренности и страстности — цинична, прямолинейна, склонна к авантюрам, избыточно предприимчива, прагматична и рассудительна. Да, все очевидцы описывали их семейное счастье, но как? И если уж совсем начистоту, то она куда больше подходила Татищеву-старшему, чем младшему, даже странно, что тот сам проглядел такое сокровище. Невозможно подумать, что подобный человек решится на скандальный развод, но они же так спорят, что искры летят, она фонтанирует идеями, а он тараном продвигает те, в которые поверит, между ними словно электричество пробегает. И оба этого не замечают.

Здравый смысл вывесил белый флаг ревности. За сутки Тюхтяев успел попереживать и насчет обоих Татищевых, и ди Больо, и неизвестного художника, посмевшего сделать такой провокационный портрет, да и мало ли других, которые видят ее каждый день и могут забрать себе.

Поэтому с предложением пора поспешить.

* * *

Вышла к нему завернутая в темный шелк от подбородка до пят. Наверняка, после вчерашнего стесняется, но чтобы так закрываться? Что-то, когда коленками блистала, не смущалась, а сейчас то взглянет исподлобья, то покраснеет, то глаза прячет.

Улыбнулась, протянула свою тонкую и как оказалось не только умелую, но и ласковую руку, а сама уставилась на полосатую коробку.

Начинать он хотел не с этого, но раз уж так пошло, придется объясниться.

— Это Вам взамен… Вчера я нанес ущерб Вашему гардеробу.

На лице мелькнуло изумление, недоумение, странная гримаса, которую идентифицировать не удалось, а потом она рассмеялась. И размахивая руками продолжила громко смеяться, минуту, другую, потом уже плечи начали вздрагивать от слез. Он помялся, пересел поближе, приобнял. Что делать с женскими слезами, когда они не средство манипуляции, он не знал.

— Ну будет, будет. — поглаживал ее по спине, ощущая на этот раз стандартный панцирь корсета, нижних одежек и отчего-то тоскуя по тревожной неопределенности подвала. И вот она затихла на плече, выровняла дыхание, извинилась и скрылась в глубине коридоров. Вернулась уже почти спокойная, только глаза красные, да губы припухшие. Да озадаченный взгляд на гостя, подобравшего с пола укатившийся букет.

— Ксения Александровна! Я осмелился просить Вас… — что там было-то дальше? На колено, вроде бы вставал. — оказать честь стать моей супругой.

И подал кольцо, которое еще в Москве справил, в тот самый день, когда с Татищевым поговорил. Ксения с утратившими зелень из-за расширенных зрачков глазами так и оцепенела стоя посреди салона. Потом рукой нащупала кресло и рухнула в него.

Графиня машинально крутила кольцо в тонких пальцах, словно не замечая этого, и задумчиво разглядывала жениха. Чем дольше это тянулось, тем понятнее становилось, что ищет вежливую форму отказа.

— Вы действительно хотите стать моим мужем? — он сам с таким лицом допросы проводит.

— Да. — что ж, душой не покривил.

— По собственной воле? — что же с ним настолько не так, что она подозревает кого-то в способности манипулировать им? Тем более в таком вопросе.

— Естественно. — он перестал волноваться и слегка расслабился. Она на самом деле удивлена. Знала бы ты, девочка, как я удивляюсь.

— И Вы отдаете себе отчет в том, что из меня не получится тихая уютная женушка для салонных вечеринок? — интересная постановка вопроса. Согласишься — и будет чудить всю жизнь, откажешься — и точно не выгорит.

— Ксения Александровна, я уже так подробно с Вами познакомился, что подобной иллюзией не страдаю. — грех не улыбнуться, вспомнив ее неуклюжие попытки рукоделия и светских игр.

— Если Вы считаете себя обязанным из-за вчерашнего, — голосок чуть срывается, глаза не отрываются от подола, а руки нервно перебирают завитки на кольце. — то не стоит.

Застеснялась порыва и хочет забыть обо всем? Тогда как-то глупо получается.

— Ксения Александровна, я с трепетом отношусь к женской чести, но если бы обращал внимание на такие условности, то сделал бы предложение еще в мае, когда Вы изволили оказаться со мной ночью в спальне. — Вы, мадам, шутите, так и я смогу.

— Тогда зачем Вам этот брак? — смотрит как на говорящую собаку или зеленое солнце, с недоверчивым удивлением.

Он пожал плечами и улыбнулся. Да если бы самому знать…

— Хорошо. — она пришла к какому-то своему решению. — Я должна подумать и дам ответ… на днях.

Михаил Борисович выдохнул, и на всякий случай засобирался.

— Так я могу надеяться…?

— Само собой. — и абсолютно погруженный в себя взгляд. В его молодости это и было согласием. Но Ксения говорит именно то, что буквально имеет в виду, так что предстоят ей непростые переживания.

26 сентября 1895 года. Санкт-Петербург

Дома господин Тюхтяев выпил бутылку вина за ужином и отключился. Проснувшись с трудом мог поверить, что вчерашний день вообще случился. Да и позавчерашний тоже. Обходился же раньше без отпусков — и мысли глупые в голову не приходили. Теперь вот ходи и думай, что она там нарешает. Может и не стоило все это начинать? Девчонка же еще, куда ему такую? Деньги, опять же… Скользкий момент, конечно. Господин Тюхтяев не был обременен долгами, получал неплохое жалование, но явно отставал от ее расточительности. Но она сама постоянно стремится преумножать капитал, так что вряд ли станет транжирой. И ни разу не оценивала людей по богатству, по-видимому, даже не ориентируясь в банковских характеристиках своих знакомых. Это совершенно непонятно, но факт: спроси ее о доходах горняков, которые практически поселились здесь летом — и она лишь недоуменно похлопает ресницами.

Вскоре посыльный прислал подтверждение заказа из кондитерской — значит, конфеты ей уже доставили. Можно, конечно и подождать, но его адреса она не знает, так что лучше узнать об отказе побыстрее.

Прогуляться решил пешком — и не важно, что эта прогулка почти на час, а погода так себе. Заодно разомнется, вот и знакомых встретить можно. Но как ни тяни, а к одиннадцати перед носками туфель обозначилось знакомое крыльцо.

На этот раз в мундире пришел. Строгий. Уже прокрутил пару раз в голове достойную реакцию на деликатный отказ — все же Ксения Александровна — дама добросердечная, унижать вряд ли захочет.

Церемонно передал карточку лакею. Тот с недоумением покосился — все же в своем доме Ксения Александровна придерживалась более простых правил, чем графиня Ольга — но послушно отнес наверх. Вскоре выплыла хозяйка в строгой белой кружевной блузе и темно-красной юбке. Зеленый наряд после подвала, небось, пришлось выбрасывать. Мало того, что его изваляли на полу, так он сам помнит, как порвал юбку, пряча ее от выстрелов.

Смотрит на него с подозрением. Неужели всю ночь сплетни собирала и теперь проверяешь, что правда, а что вымысел? Тюхтяев любил узнавать о себе что-то новое, а мужской коллектив куда продуктивнее в этом деле, нежели дамский кружок. Ну так про пыточный подвал под доходным домом это был явный перебор, а насчет измора первой жены — пришлось лично рукава засучить и объяснить все нюансы.

— Михаил Борисович, я нахожу несправедливым то, что так мало знаю о Вас, в то время, как Вам ведомы даже цвета простыней в моем доме. — и смотрит испытующе.

Неужели граф обошел что-то молчанием?

Им подали чай с пирожками, причем начинка в них оказалась самая разнообразная, и Ксения развлекалась угадыванием, как они с Настенькой в детстве. Невозможно понять, таится ли в этой соблазнительной девушке ребенок или ведьма.

Оказалось, всего понемногу. Она извлекла из письменного стола лист, на котором в столбик записала вопросы. Много. И начала вполне себе тривиально.

— А когда у Вас день рождения?

— Второго мая. — улыбнулся он.

— А что же не сказали раньше? Я бы что повеселее козы приготовила.

Он вздрогнул, представив полет мысли в канун коронации.

— Спасибо, Ксения Александровна, от Вас и доброго слова хватит.

— Хорошо. — она что-то нацарапала пером, посадила кляксу, пробурчала грубое и достала карандаш. — А насчет года?

— Одна тысяча восемьсот сорок девятого. — невозмутимо ответил он.

Она произвела в голове нехитрые подсчеты, кивнула, оценивающе посмотрела, и вписала результат. Интересно почувствовать себя на месте тех, кого обычно сам допрашивает.

— Родились Вы?

— В имении моих родителей, Царствие им Небесное, в Смоленской губернии. — это даже забавно.

— А родители Ваши?

— Тоже оттуда же. Дед мой, Владимир Алексеевич, из священнослужителей был, еще в Отечественную дворянство выслужил.

— Какой молодец! — искренне восхитилась она. — Это значит с наполеоновской армией воевал?! Потрясающе!

Что удивительного? В наше время труднее найти того, чьи предки там орденов не получили.

— Братья, сестры? — молодец, широко копает.

— Сестра, младшая, Анастасия Борисовна.

— И почему мы о ней ни разу не говорили? — она строго посмотрела поверх своих записей.

— Настенька замужем в Иркутске, давно уже. Скоро внуков нянчить будет.

— Это ж на сколько она Вас младше? — уточнила зеленоглазая следовательница.

— Да на девять лет. — он улыбнулся тому, как в голове потенциальной невесты совершаются подсчеты, новые факты добавляются в картинку и порой нарушают порядок.

— И много ли у нее детей, что Вы ее так в бабушки определяете?

— Да вроде восемь.

— Ох, ты ж… — выдохнула она, покосилась на свой живот и сразу на дверь. — А у Вас?

— Что у меня? — не понял он.

— Дети. — она вновь разговаривает тоном воспитательницы.

— Нет, к сожалению, нам с покойной супругой Бог не послал. — поначалу это не вызывало особых эмоций, но потом, наблюдая за жизнью Татищевых, порой что-то так царапало.

— Сочувствую. Ну а не с супругой? — невозмутимо продолжила она.

— То есть? — не может же она прямо вслух о таком?

— Николай Владимирович говорил, что Вы остались один шестнадцать лет назад. Это долгий срок. — деликатно добавила она.

— Нет. — обрубил он расспросы в этой сфере. А то ведь и про любовниц и увлечения спрашивать начнет. Это кто ж ее надоумил-то? Лучше б сплетни собирала.

— Нет, так нет. — еще пометила что-то.

— Скучаете по ней? — совсем другим, нежным тоном и с сочувствием в глазах.

— По жене? — он растерялся: разговор уходил совершенно не туда, куда надо. — Не знаю. Шестнадцать лет все же. Это было все в другой жизни.

Да он уже с трудом вспоминал ее лицо. Настолько хорошо воспитана, что не позволяла себе никаких эмоций, рачительная хозяйка, способная часами распекать кухарку за разбитую чашку, набожная сверх меры, она и болезнь свою считала карой Господней. Жалел, конечно, когда угасла, но этому предшествовали годы лечения, которое она проводила преимущественно в Крыму, так что последние три года они виделись крайне редко. Вот подумать, так нашел полную ее противоположность.

— А почему Вы тогда вступили в брак? Любили?

Да что ей сдалась та история?

— Родители наши договорились. Ну и мы не возражали.

Молодые барышни все же более подвержены страстям, подражают модным романам. Вот и Петенька Татищев женился по большой любви, наверняка.

Она задумчиво рисовала рыбку на полях своих заметок.

— Хотите узнать что-то еще? — терпеливо поинтересовался он. Список вопросов уходил в бесконечность, и она вычеркивала некоторые по ходу общения, добавляла новые.

— Домашние животные? — это она чуть рассеяно пробежалась по черновику.

— Кто? — и это исходя из такой информации она решит, стоит ли ей выходить за него замуж?

— Кошки, собаки, рыбки, хомячки? — это она точно всерьез?

— У меня служба.

— Ах, да, там всех встретить можно. — она наконец улыбнулась. — Долги?

— Нет.

— Карты?

— Нет.

— Публичные дома?

— Что Вы себе позволяете, Ксения Александровна? — он аж побагровел. — Вам и слов-то таких произносить неприлично!

— Ну раз дома есть, то и слова для них должны быть. — рассудительно заметила она и поставила очередную пометку. — На спину не жалуетесь? — слишком старается быть серьезной, значит скоро выдаст что-то.

— В каком смысле?

— Ночью спина не беспокоит? Может спать на ней неудобно?

Он задумался и покачал головой.

— Нет, вроде бы.

— Это хорошо. — она улыбнулась.

По ехидному прищуру понятно, что это какая-то нелицеприятная мысль, но переспрашивать не стал.

— Перекусить хотите? — уточнила она после осмотра оставшегося списка вопросов. Видимо состояние спины оказалось решающим фактором, который компенсирует любые недостатки.

За обедом она с избыточной серьезностью копалась в своей тарелке, хотя суп был очень вкусный — Тюхтяеву очень нравилась готовка ее кухарки. В благодарность на особую милость к больному ребенку та из кожи вон лезла чтобы угодить.

— Михаил Борисович! — окликнула Ксения продолжая ковыряться в стерляди.

— Да? — он прекрасно видел ее плохо скрытое волнение, и это даже немного льстило. Ей действительно хотелось узнать его получше, но как за день прожить полную жизнь?

— Покажете свою службу?

Он аж поперхнулся и она подбежала постучать по спине, сама поднесла стакан воды. Заботилась.

— А что Вы ожидаете увидеть?

В глазах вспыхнули искорки, но шутку она вновь проглотила, зато очень чопорно и благовоспитанно произнесла:

— Мне очень интересно, где вершатся судьбы Империи, а Вы проводите большую часть жизни.

Об этом его женщины не просили ни разу. Черт в юбке, а не невеста.

К выходу она превзошла себя, нарядившись в умопомрачительный туалет из фиолетового муара, с белой кружевной отделкой, озорную шляпку и те же позавчерашние ботиночки, которые отчего-то вызывали нестерпимое желание их снять. Незамедлительно. Все это великолепие шуршало, трепетало и взмывало вслед за ее движениями, оставляя шлейф дорогих духов и какого-то безобразия.

По пути Тюхтяев провел ее через весь департамент, и клерки замирали от восторга — это ж разговоров на неделю — сноха товарища министра проявляет благосклонность к статскому советнику! А она хвалила мебель, картотеку, чистоту. Практически каждому приветствовавшему дарила доброе слово и улыбку. Кабинет обследовала с тщанием норной собаки. Рассмотрела стопки папок, книг, бумаг, удовлетворенно кивнула и выслушав краткий отчет о работе департамента за год в целом и два месяца начальствования Михаила Борисовича в частности, несколько заскучала.

Вышли на набережную и теперь он с ужасом ждал следующей просьбы. Жизнь и службу она уже препарировала. За чем же очередь? И по лицу видно, что она обдумывает что-то еще. Как испытания в детских сказках.

В какой-то миг она высмотрела кондитерскую и умоляюще взглянула. Ну хоть что-то связывает ее с типичной женщиной.

Заказали кофий и какие-то странные пирожные, увидев которые она аж взвизгнула от восторга. Правда чуть потухла лицом от вкуса, видимо раньше пробовала повкуснее. Выражения ее лица можно читать как иллюстрированную книгу на чужом языке. Вроде бы картинки понятны, но логического объяснения переходов нет. Сомнение, удовольствие, надежда, досада, озабоченность, решимость. Внезапно она уставилась в пространство пустой тарелки с таким выражением, что это единственное, и самое желанное во всей Вселенной.

— Вам понравились эти сладости?

Да он сам научится их готовить, если еще раз так посмотрит. Но она почему-то с недоумением взирала на целую тарелку лакомства и принялась поглощать их с самым мрачным выражением лица. Поблагодарила, конечно, но того вожделения больше не демонстрировала. Может, показалось?

В чужом разуме произошли еще какие-то сложные процессы, она явно готовилась к новому непростому разговору. Неужели теперь спросит про цветочек аленький?

— Михаил Борисович, а где Вы планируете жить после женитьбы?

А думал, что уже ко всему готов. Конечно, раз он умудрился прожить у нее несколько дней, то интерес к его дому объясним, но как она придет на квартиру к чужому мужчине? Непристойность же. С другой стороны, раз даже про внебрачных детей выспросила, то изучает все стороны его жизни.

До Васильевского острова оба ехали в молчании, старательно избегая случайных прикосновений. Доходный дом Гемилиан был достаточно респектабельным, огромным, в пять этажей, с роскошными вторым и третьим. Сам советник снимал квартирку на четвертом. Высота гостью не поразила, как и огромные окна. Наоборот, она принюхивалась к чему-то, косилась на рамы и тусклые светильники. Единственное, что впечатлило — колонны на лестнице. Их даже потрогала, восхитившись и громоздкостью, и ковкой балюстрад.

Видно, что сравнивает со своим домом, и пока что все не в ту пользу. Поскольку на гостей статский советник не рассчитывал, а приходящая прислуга случалась лишь пару раз в неделю, причем срок уже подходил, то избыточного порядка в квартире не найдешь. Графиня осматривала переднюю с легким скепсисом. Да, это не Климов переулок, но, тем не менее, он уже пару месяцев тут, привык. Но действительно, предположить, что она переедет сюда — глупо.

— Если Вы… Мы, конечно, снимем более просторное жилье… — пробормотал он, пытаясь собрать все папки со стульев и кресел в одно место. Как бы потом вспомнить, что куда дел. — Для одного мне здесь как раз, но Вам-то…

Попытки пристроить все на этажерку закончились громким падением всей конструкции, сопровожденным полетом более или менее незакрепленных бумаг по всей комнате. К ее ногам спланировала фотография с зимнего торжества у Татищевых. И вот надо же было именно так… Графиня удивленно приподняла одну бровь, только было посмотрела в его сторону, но милосердно отвела взгляд. Не так жестока, как пыталась показать.

— Может чаем угостите, Михаил Борисович? — и устроилась в кресле.

Пока он собирал рассыпанное, спрятав картонку в верхнем ящике стола, она осторожно вытащила из волос булавки, придерживающие шляпку с озорным пером и уложила ее на стол. Задержаться хочет или же?

Слишком серьезный взгляд для игривого тона. Слишком волнуется, чтобы сохранить невозмутимость лица.

Он только собрался к коридорному распорядиться насчет чая, как конструкция из шелка, фетра и перьев марабу спланировала на пол. Наклонился подать ее и натолкнулся на прямой, дерзкий, немного зовущий взгляд. Он повертел несчастную шляпку в руках, не глядя пристроил на стол.

И вроде бы все понятно, она не придерживается общепринятых правил, так что можно вести себя смелее. Но смущается порывов, вон вчера только мешок на голову не надела. В то же время они уже целовались, вряд ли это ее отпугнет. Коснулся губ осторожно, чтобы не спугнуть. Все же в беде люди ведут себя иначе.

Но она вновь проделала этот трюк с волосами и сразу вспомнилось все, что было пару дней назад, самоконтроль оказался необратимо утрачен.

— Безумство моё… — прошептал он, отрываясь от губ и скользя по шее.

Все же пришлось приподнять ее над креслом и унести из комнаты.

Женщин в эту квартиру Тюхтяев еще не приводил, так что раньше не рассматривал перспективы кровати, а оказалось, что она довольно узковата.

— Как-то это все неожиданно. — он торопливо сорвал мундир. — Я немного иначе планировал…

Честно говоря, планировал он мало что, просто был уверен, что если и заполучит ее, то все произойдет само собой, повинуясь его ожиданиям. Но жизнь внесла очень интересные коррективы.

Она клубком свернулась на кровати, и появилась возможность сделать все, о чем сегодня ночью видел томительные сны. В конце концов, даже если эта встреча — утешительный приз перед отказом, то кто запретит получить от нее все?

Еще летом эти пальцы сводили его с ума. Длинные, тонкие, пусть и не идеально гладкие, но так даже лучше. Освободив их от кружевных перчаток, провел по губам каждым, запоминая вкус и форму. Она продолжала смотреть с тем же бесстыдно-испытующим взглядом, в котором порой мелькала искринка веселья, но чаще что-то совсем другое, темное, как расширившиеся зрачки. Грудь вздымается над корсетом, это даже одеждой не скрыть.

Следующей точкой в плане были треклятые ботиночки. Одна нога как раз находится повыше. Можно чуть отодвинуть ткань юбок и по одной расстегнуть это бусинки вдоль щиколотки. Стянуть кожаную преграду и увидеть, как напряглись под чулками пальцы ног, тоже удлиненные под стать тем, что на руках. Так, успокаиваемся, ведь мы же целый статский советник, взрослый мужчина, а не юнец семнадцатилетний, продолжаем.

Застежка жакета сдалась без боя, и сукно летит вслед за сюртуком. Вместо жеманного смущения она обнимает его шею и проводит горячими губами по всей ее длине. Это же невозможно выдерживать!

Он рывком поднимает ее, ставит на пол, стягивая юбки. Раньше хотелось забраться в них, но сегодня он с нетерпением подростка высвобождал ее тело из плена тканей. Вот она осталась в чулочках, корсете и рубашке, открывающей взору кружевное нечто, едва прикрывающее ягодицы. Какие там штанишки до колена, которые он рассмотрел на Большой Морской! Это же хуже, чем если бы вышла голой. Уже теряя самообладание, он все же попытался так же плавно, как и все остальное, расстегнуть корсет, но расхваленная вчерашним продавцом новомодная застежка намертво сцепила пластинки китового уса. Вот лучше бы его порвал в подвале. Он поднял глаза на нее и тут тишина рассыпалась радостным смехом, а это чудо в чулочках чуть надавив ему на плечи усадило на кровать, село верхом на его колени и приступило к тому же. Не очень умело расстегнула жилет, еще менее аккуратно развязала галстук. Видимо в мужской одежде не разбирается, и это прекрасно. Пока умилялся ее неопытности, добралась до сорочки, стянула ее, пальчиками скользнула по груди.

— Ангел мой. — она так близко, такая тонкая, хрупкая. Обнял, ощущая биение ее сердца, боясь раздавить ненароком. А она нежно улыбнулась и вновь прикусила его ухо.

Дальше все происходило само собой. Не как в его фантазиях, проще и естественнее. Он не запомнил, как утратил остатки собственной одежды, но момент, когда ее зрачки расширились в момент единения тел, словно остановил время. И все события после слились в водоворот рук, ног, пальцев, губ. А поверх всего — эти сияющие восторгом глаза, понимающие и принимающие его целиком и полностью.

Ее тело оказалось идеальным, податливым на любые его желания, дарящим казавшиеся невозможными ощущения, восторг и безмятежность одновременно. И приносящим удивительно светлые сны, словно удерживая их паутинкой своих волос.

* * *

Легкое прикосновение прохладных пальцев к его обнаженному плечу заставило вздрогнуть. Он же со времени ранения так не спал. Открыл глаза и увидел ее — собравшуюся, одетую и слегка причесанную, с невозмутимым, чуть печальным лицом.

— Мне пора. — тихо сказала она.

Значит, не сон. Это все было наяву, так почему же она такая грустная? Все плохо? Он оскорбил ее?

Он машинально оделся, перебирая все события дня, пытаясь отыскать ошибку, но вместо ошибок находил только возбуждающие воспоминания. Неловко признаваться, какую реакцию они вызывают в организме. Но можно сосредоточиться, вызвать извозчика, помочь ей присесть и тягостно молчать всю дорогу, сожалея о том, что все испортил. Непонятно чем, но она же так радовалась весь день, а сейчас даже глаз не поднимает.

Вот лошадь поравнялась с каменными трилистниками. Он обходит экипаж, помогает ей спуститься. Каждый шаг — словно свинцовые вериги тащит вслед. Холодная ладонь в черном кружеве безвольно лежит в его руке, Шесть шагов до крыльца, тяжелая дверь. Она замирает на пороге и издает странный звук, значение которого он точно перепутал. «Да».

Он хочет понять, что же она на этот раз от него хочет, натыкается на ожидающий реакции взгляд.

— Вы согласны?

Кивает и, наконец, озорно улыбается.

— Только поселимся здесь. — и исчезает за дверью.

И вот как поверить, что все это было на самом деле?

* * *

Утром посыльный доставил конверт со знакомой подписью.

«Буду очень рада, если Вы присоединитесь ко мнѣ за обѣдомъ. Ксенія».

Очень странное пожелание. С нее станется и в лоб заявить, что хочет увидеть его за столом, так и вырваться в любой ресторан. Вспомнил «Кюба» с ди Больо, только рукой махнул.

Но к часу пополудни уже стоял у дверей. Лакей проводил его в столовую, где хозяйка гостеприимно встретила его, как обычно, словно ничего и не произошло.

— Вам нравится? — уточнила за десертом.

— Да, очень вкусно, как и всегда. — подтвердил он.

— Может быть, сможете приезжать каждый день? — застенчиво посмотрела, словно боялась отказа.

— Это не обременит Вас? — очень странное пожелание для неженатых людей.

— Нет. Нам нужно узнать друг друга получше, а еда объединяет. — рассмеялась хозяйка.

* * *

На следующий день она начала расспрашивать о делах, и пусть поначалу он отнекивался, но к концу второго блюда поймал себя на рассказе о новостях департамента полиции.

— Но это же служебная тайна! — воскликнул он, когда Ксения Александровна решила уточнить мотивы женоубийцы.

— А Вы мне фамилии не называйте. Тогда это будут абстрактные юридические казусы, которые студенты на лекциях разбирают. Никаких нарушений.

Тюхтяев не был уверен, что все так просто, как она преподносит, но когда тебе так смотрят в глаза и так просят, отказать невозможно. И когда так целуют перед уходом, хочется вернуться прямо с крыльца.

* * *

Через пару дней с того тихого «да» товарищ Министра во время доклада чуть прищурился и, наконец, задал вопрос в лоб.

— Ты с чего так сияешь, Михаил Борисович? Наследство что ли получил?

Вместо ответа извлек из папки бумагу, подготовленную той же первой ночью, когда вернувшись, он обнаружил на постели несколько ее волос и пару заколок. Только они оказались доказательствами того чуда, которое случилось с престарелым статским советником. Они, да вот это прошение о дозволении вступления в брак.

Николай Владимирович пробежался глазами по строчкам, крякнул, дочитав до имени избранницы и с изумлением уставился на друга.

— Неужели?

— Ксения Александровна оказала мне честь согласием. — ответил статский советник.

— И ты молчал? — граф вышел из-за стола, обнял Тюхтяева, расцеловал. — Не прошло и года!

Это оказался превосходный повод для бутылочки коньяка и задушевной беседы.

— И как же ты ее уломал? — поинтересовался начальник, когда содержимое штофа пошло на убыль.

Тюхтяев промолчал. Нельзя же озвучивать, что соблазнил вдову его сына.

— Это вы тогда уже женихом и невестой приходили меня спасать?

— Еще нет. — статский советник попытался взять себя в руки и не вспоминать ни возбуждение от ее поцелуев, ни страх за ее жизнь, который тогда обдавал ледяной водой.

— То есть ее нужно было просто напугать и спасти. — резюмировал Татищев.

— Не стоит ее пугать. Она ранимая очень. — проговорил жених.

— Михаил Борисович, ты на моей Ксении женишься, или на какой посторонней тезке ее? — съехидничал друг.

— Она напоказ только бравирует отвагой.

— Хорошо тогда, что именно ты откопал эту ее глубоко запрятанную ранимость. — граф поднял очередную рюмку. — За вас. — опрокинул, выдохнул. — Когда свадьбу делать будем?

Тюхтяев удивленно понял, что кроме принципиального согласия на брак и отказа от переезда с Климова переулка больше ничего и не знает.

— Отлично, я Ольге скажу, ее хлебом не корми, дай праздник устроить.

* * *

На следующий день Тюхтяева встретили настороженно.

— Ксения Александровна, в пятницу в Мариинском театре дают премьеру. Его Сиятельство c графиней приглашают нас присоединиться. — произнес он в начале трапезы, слегка косясь на ее дергающийся глаз.

— То есть вот кого мне нужно благодарить за утренний визит графини Ольги с кучей проектов моей свадьбы? — в голосе ранимой хрупкой женщины отчетливо звучали стальные нотки.

— Все прошло не очень хорошо? — осведомился он, отодвигая подальше тарелку. Судя по тому, как она осматривала приборы, прикидывала, что бы метнуть попроще.

— Вроде того. Вы могли бы сам озвучить свои пожелания, а мне эта пафосность не очень нужна. — все же выдохнула.

— Доверяю Вам в этом вопросе полностью.

— Тогда 12 января. Я с пяти лет мечтала о зимней свадьбе. Чтобы был снег, все белое. Фотографии красивые получаются.

Тюхтяев не был уверен, что полчаса простоять на морозе в одной позе — разумная детская мечта, но современные технологии позволят им обойтись без чахотки.

— Хорошо, если это Ваша мечта. — она просияла, подбежала к нему и обняла.

Через пару минут Тюхтяев сильно пожалел, что в октябре не выпадает снег, потому что, когда один острый язычок выписывает нечто невероятное на вашей шее, ждать до января как-то слишком долго.