Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства, дорогие отцы, братья и сестры!

Религиозное возрождение, происходящее в России в последние десять лет, нельзя не включить в число наиболее значительных феноменов конца XX века. Несмотря на то, что на протяжении семидесяти лет предпринимались все усилия для уничтожения религии, сразу же после ослабления атеистического режима миллионы людей от неверия стали обращаться к вере. Возрождение, коснувшееся всех религиозных конфессий, особенно заметно на примере Русской Православной Церкви: число ее монастырей за 10 лет возросло с 18 до 500, число духовных школ — с 3 до 50, количество епископов и священников выросло более чем вдвое. Количественный рост сопровождался и качественным изменением: Церковь, которая на протяжении десятилетий имела возможность только обслуживать «религиозные потребности» своих членов, предприняла усилия по работе с теми людьми, которые находятся вне ее, развернула широкую миссионерскую, просветительскую и благотворительную деятельность. Все это потребовало весьма существенной перестройки внутри Церкви, переосмысления роли Церкви в современном обществе.

Однако нельзя не заметить, что некоторые сферы церковной жизни оказались практически не затронуты этим процессом переосмысления, перестройки, качественного перерождения. В частности, не возродилась русская богословская наука, которая стояла на высоком уровне в начале XX века, но в годы советского режима подверглась почти полному уничтожению. В 90–х годах было репринтным способом переиздано огромное количество религиозных книг, вышедших в свет до революции, однако оригинальные богословские исследования современных авторов можно пересчитать по пальцам. Книжные лавки в церквах, магазины, специализирующиеся на продаже религиозной литературы, заполнены либо произведениями церковно–публицистического характера, либо публикациями на околоцерковные темы, либо книгами, содержащими сказания о чудесах и пророчества о конце света, либо, опять же, репринтами дореволюционных изданий. Собственно научно–богословских книг в продаже почти нет. И нет их именно потому, что еще не встала на ноги наша богословская наука, еще не выросло поколение православных ученых, которые могли бы возродить насильственно прерванную традицию богословского творчества.

В настоящем докладе мне хотелось бы высказать некоторые мысли и замечания, касающиеся проблем, которые встают сегодня перед русской богословской наукой. Приближение нового тысячелетия является хорошим поводом, чтобы самым серьезным образом проанализировать состояние нашего богословия, подумать о путях, по которым оно могло и должно было бы идти в будущем, сформулировать первоочередные задачи, стоящие перед ним. То, что я скажу сегодня, является плодом нескольких лет раздумий о судьбах русской богословской науки. Хотел бы, однако, подчеркнуть, что я буду говорить не как сотрудник церковного учреждения, а как частное лицо: все, что будет сказано мною, является моим личным мнением как богослова и священнослужителя.

 

1. Осмысление уроков истории

Для того чтобы понять, куда русское богословие будет двигаться в новом тысячелетии, необходимо прежде всего подвести итоги XX века. Наша новейшая история еще до конца нами не осмыслена. Иначе не раздавались бы голоса, призывающие восстановить церковную жизнь в том виде, в каком она существовала до революции, вернуться к идеалу «святой Руси», якобы воплощенному в жизнь в XIX — начале XX века.

Необходимо прежде всего извлечь уроки из того, что произошло с Русской Церковью в начале столетия. Церковь, занимавшая привилегированное положение, обладавшая огромным духовно–нравственным потенциалом, колоссальными финансовыми ресурсами, Церковь, в которой были такие светильники веры, как святой праведный Иоанн Кронштадтский, в которой на высоком уровне стояла богословская наука, оказалась бессильной перед натиском революционных настроений и воинствующего атеизма. Даже духовные академии и семинарии не только не избежали атеистических влияний, но некоторые из них стали центрами и рассадниками атеистической и нигилистической идеологии. Система всеобщего религиозного воспитания не принесла тех плодов, которых от нее ожидали. Те самые люди, которые в 1890–1900–1910–х годах изучали в школах Закон Божий, в 1920–30–х годах своими руками бросали иконы в костры, пылавшие по всей России, участвовали в разграблении церквей, в надругательстве над святынями.

Необходимо осмыслить причины того почти всеобщего охлаждения по отношению к религии, которое наблюдалось в начале XX века в русском культурном обществе, т. е. среде аристократии, интеллигенции и студенчества (в том числе и среди студентов духовных академий). Именно это охлаждение повлекло за собой поражение Церкви в борьбе с атеизмом и нигилизмом (если вообще можно говорить о «борьбе», а не о сдаче позиций без боя). Об этом хорошо пишет свидетель тех событий митрополит Вениамин (Федченков), в годы революции бывший ректором одной из духовных семинарий:

Духовная жизнь и религиозное горение к тому времени начали падать и слабеть. Вера становилась лишь долгом и традицией, молитва — холодным обрядом по привычке. Огня не было в нас и в окружающих... Нисколько не удивляло меня ни тогда, ни теперь, что мы никого не увлекали за собою: как мы могли зажигать души, когда не горели сами?.. Было общее охлаждение в нас. И приходится еще удивляться, как верующие еще держались в храмах и с нами? Но они были просты душою... А интеллигентных людей и высшие круги мы уже не могли не только увлечь, но и удержать в храмах, в вере. [443]

Ведущие иерархи и пастыри Церкви начала XX века чувствовали приближение грозы и надеялись на глобальную церковную реформу, которая бы коренным образом изменила положение Церкви в стране, вдохнула бы в церковную организацию новую жизнь. Трехтомник «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе», изданный в 1906 году, показывает, что почти все архиереи сознавали необходимость радикальных перемен. Реформа должна была затронуть все сферы церковной жизни: высшее управление, монастыри, духовные школы, приходы и т. д.

Поместный Собор 1917–18 годов, восстановивший патриаршество, принял множество важнейших решений по ключевым вопросам церковной жизни. Он, по сути, дал зеленый свет реформам в области церковного управления, церковного судопроизводства, приходской жизни, духовного образования. Он выработал стратегию взаимоотношений между Церковью и государством. На Соборе были приняты важнейшие решения по связям с инославными конфессиями. Для Русской Церкви Собор 1917–18 годов мог бы стать тем же, чем для Римско–Католической Церкви почти полвека спустя стал Второй Ватиканский Собор: с него должно было начаться «аджорнаменто», радикальное обновление всей церковной жизни. Однако проводить в жизнь церковную реформу было слишком поздно: в стране зверствовали большевики, и Церковь уже не могла заниматься устройством своей внутренней жизни. Она встала на путь исповедничества, и главная задача теперь состояла в том, чтобы выжить в условиях жестокого антицерковного режима. Поместный Собор не успел завершить работу, и решения его не были претворены в жизнь. Последние остатки надежды на церковное обновление были уничтожены «обновленчеством», в результате которого в течение нескольких десятилетий сама мысль о какой бы то ни было реформе не могла вызывать у церковного народа ничего, кроме отвращения.

Однако вопросы, поставленные Поместным Собором 1917–18 годов, продолжают ждать своего решения; они не утратили актуальности. Как мне кажется, реальных сдвигов в различных областях церковной жизни можно будет добиться только тогда, когда мы вернемся к наследию этого Собора и рассмотрим его решения в контексте сегодняшней ситуации, а сегодняшнюю ситуацию — в контексте его решений.

Должен быть осмыслен опыт новомучеников и исповедников российских, которых Русская Церковь постепенно причисляет к лику святых. Синодальная комиссия по канонизации с самого начала отказалась от того пути, по которому пошла Русская Зарубежная Церковь, канонизировав всех новомучеников сразу; было решено канонизировать новомучеников одного за другим, по тщательном изучении обстоятельств жизни и смерти каждого из них. Очевидно, однако, что при таком подходе канонизация затянется на много десятилетий. Поэтому церковная общественность ищет другие пути: все более распространенной становится практика причисления к лику «местночтимых» святых, в обход Комиссии по канонизации. (Разумеется, простой народ не станет вдаваться в подробности относительно того, на каком «уровне» произошла канонизация, и делать различие между святыми местночтимыми и святыми для общецерковного почитания: святой он и есть святой). К чему приведут все эти процессы? Сможет ли — и должна ли — Церковь контролировать процесс попадания тех или иных имен в святцы, или этот вопрос должен быть отдан на откуп «народному благочестию»? Все это требует серьезного богословского анализа. И главное — богословского осмысления требует сам подвиг новомучеников. Ради чего они страдали? Какой урок нам надлежит извлечь из их подвига? Должна ли Церковь новомучеников остаться такой, какой она была в XIX веке, или же подвиг новомучеников должен ее радикальным образом изменить, обновить, преобразить?

Необходимо в более широком плане богословски осмыслить весь опыт Русской Православной Церкви в годы гонений. Должен быть дан четкий и однозначный ответ на вопрос о так называемом «сергианстве». Считаем ли мы взятый святым Патриархом Тихоном в последние годы жизни и продолженный митрополитом (впоследствии Патриархом) Сергием курс на лояльность безбожному режиму вынужденным компромиссом, заслуживающим осуждения с точки зрения церковной акривии, или же мы признаем его единственной правильной для того времени линией, обеспечившей Церкви выживание в трудные и трагические годы ленинско–сталинского террора? Должны ли мы приносить покаяние перед иерархами Зарубежной Церкви, как они того требуют, в том, что всеми силами пытались выжить в условиях атеистического режима, пока они пребывали в благополучии на свободном Западе, или же мы должны со всей смелостью сказать, что никакого «сергианства» не было и что «сергианство» — это миф, созданный недоброжелателями Русской Церкви для ее дискредитации? Не является ли «сергианство» той самой позицией, которую занимали апостолы, призывавшие молиться за царя (т. е. римского императора — язычника и гонителя христианства), которую занимали византийские иерархи, искавшие «симфонии» между Церковью и государством, которую занимали Константинопольские Патриархи в годы турецкого владычества? Хотелось бы, чтобы на все эти вопросы был дан четкий богословский ответ и чтобы этот ответ положил конец всему тому брожению, которое происходит у нас вокруг этой темы.

Одним словом, необходимо определиться по всем пунктам новейшей истории Русской Православной Церкви, осмыслить все то, что произошло с нашей Церковью в XX веке. Только тогда мы сможем вступить в XXI век с четким видением того, куда должна двигаться Церковь.

 

2. Наследие русской богословской науки

Другой важной задачей является осмысление богатейшего наследия русской богословской науки. В начале XX века наша богословская наука стояла на уровне западной, а в некоторых областях ее превосходила. Труды русских ученых, профессоров духовных академий, в области библеистики, патристики, церковной истории, литургики и во многих других отраслях до сего дня не утратили своей ценности .

После революции богословская наука в России на несколько десятилетий практически прекратила свое существование. Возрожденные в 1943 году духовные школы не ставили перед собой задачу восстановления богословской науки во всем ее дореволюционном объеме. Задача ставилась гораздо более скромная — подготовить пастырей для заполнения священнических и архиерейских вакансий. В качестве учебных пособий продолжали использоваться труды дореволюционных авторов; современная богословская литература была нашим духовным школам практически недоступна. Такая ситуация сохраняется в духовных семинариях и академиях до сего дня.

Между тем на Западе богословская наука не стояла на месте. Грандиозный скачок был сделан в области библеистики: появились критические издания текстов Священного Писания, множество монографий, исследований, статей было написано по отдельным книгам Библии, по библейской истории, библейскому богословию. В области изучения святоотеческого наследия было тоже сделано немало: появились многотомные критические издания Отцов, на базе которых могут работать ученые–патрологи. Многие другие отрасли богословской науки поднялись на новый уровень благодаря открытию новых источников, появлению более современных методов исследования. Все это богатство оставалось практически недоступным нашим богословам. Лишь в самые последние годы стали у нас появляться исследования в области библеистики и патристики, учитывающие достижения современной западной науки.

В то время как русская богословская наука в самой России была полностью разгромлена, она продолжила свое существование на Западе, в эмиграции. Именно там удалось перебросить мост между русской дореволюционной и современной западной наукой: этим мостом стало богословие русского Зарубежья — труды представителей так называемой «парижской школы». Оказавшись на чужбине, эти ученые продолжили традиции русского богословия на новой почве, в новых условиях. Встреча с Западом лицом к лицу оказалась для них весьма плодотворной: она мобилизовала их силы на осмысление их собственной духовной традиции, которую надо было не только защитить от нападок, но и представить Западу на понятном для него языке. С этой задачей богословы русского Зарубежья справились блестяще. Именно благодаря их трудам западный мир узнал о Православии, о котором до того знал лишь понаслышке.

Более того, именно оказавшись на Западе, представители «парижской школы» сумели преодолеть то, что Флоровский назвал «западным пленением» русского богословия. Это «пленение», начавшееся еще в XVII веке, на протяжении почти трех столетий сковывало отечественную богословскую мысль, держало ее в узах латинской схоластики. Освободиться от него можно было только вернувшись к тому, что являлось подлинно православной традицией, к святоотеческим истокам русского богословия. И это тоже удалось сделать представителям «парижской школы».

В богословии «парижской школы» я бы выделил пять наиболее заметных направлений, каждое из которых характеризовалось своей сферой интересов и своими богословскими, философскими, историческими и культурологическими установками. Первое, связанное с именами архимандрита Киприана (Керна), протоиерея Георгия Флоровского, Владимира Лосского, архиепископа Василия (Кривошеина) и протопресвитера Иоанна Мейендорфа, служило делу «патристического возрождения»: поставив во главу угла лозунг «вперед — к Отцам», оно обратилось к изучению наследия восточных Отцов и открыло миру сокровища византийской духовной и богословской традиции (в частности, творения преподобного Симеона Нового Богослова и святителя Григория Паламы). Второе направление, олицетворявшееся, в частности, протоиереем Сергием Булгаковым, уходит корнями в русский религиозный ренессанс конца XIX — начала XX века: влияние восточной патристики переплелось в нем с влияниями немецкого идеализма, религиозных воззрений Владимира Соловьева и священника Павла Флоренского. Третье направление готовило почву для «литургического возрождения» в Православной Церкви: оно связано с именами выдающихся литургистов протоиерея Николая Афанасьева и протопресвитера Александра Шмемана. Четвертое направление характеризовалось интересом к осмыслению русской истории, литературы, культуры, духовности: к нему можно отнести Г. Федотова, К. Мочульского, И. Концевича, протоиерея Сергия Четверикова, А. Карташева, Н. Зернова, чтобы ограничиться только этими именами. Наконец, пятое направление развивало традиции русской религиозно–философской мысли: его представителями были Н. Лосский, С. Франк, Л. Шестов, протоиерей Василий Зеньковский. Одной из центральных фигур «русского Парижа» был Н. Бердяев, который не принадлежал ни к одному из направлений: он считал себя не богословом, а независимым религиозным философом, но в своем творчестве затрагивал и развивал многие ключевые богословские темы. Особняком стоят и такие выдающиеся духовные писатели, как митрополит Сурожский Антоний и архимандрит Софроний (Сахаров).

Представители «парижской школы» создали целую библиотеку трудов по богословию, религиозной философии, истории Церкви, истории духовной культуры: все эти книги сегодня доступны российскому читателю. Однако можем ли мы сказать, что семена, брошенные богословами русского Зарубежья, принесли свои всходы в возрождающейся Русской Церкви? Можем ли мы сказать, что это богословие введено нами в оборот или хотя бы по достоинству оценено? Я не буду касаться таких фантасмагорических историй, как нашумевшее сожжение книг отцов Александра Шмемана и Иоанна Мейендорфа людьми, которые, по–видимому, никогда их не читали. Не буду говорить и о той критике в адрес богословов «парижской школы», которая раздается из кругов православных фундаменталистов, борцов «за чистоту Православия»: за редким исключением, эта критика исходит от людей некомпетентных, непрофессиональных и необразованных. Скажу о более важном. Труды богословов «парижской школы» пользуются популярностью в среде интеллигенции, но не изучаются систематически в духовных школах, предпочитающих строить свои учебные программы по старым образцам XIX века. Эти труды еще не вошли в оборот сегодняшней русской богословской науки. То «патристическое возрождение», за которое ратовали Флоровский и Лосский, и то «литургическое возрождение», которого чаяли Афанасьев и Шмеман, у нас еще не наступило — во многом именно потому, что их наследие нами в полном объеме не осмыслено.

Мне представляется, что не изучено у нас по–настоящему и наследие протоиерея Сергия Булгакова, одного из наиболее ярких и самобытных православных богословов XX столетия. Критика Лосского и митрополита Сергия (Страгородского) в адрес булгаковской «софиологии» далеко не исчерпала тему и не поставила точку в споре: она — не более чем начальный этап той дискуссии по трудам отца Сергия Булгакова, которая по–настоящему еще не развернулась.

Не осмыслено нами и то религиозно–философское направление, которое в первые годы после революции олицетворял молодой Лосев. Оно было связано, в частности, с интересом к философии Имени Божия и осмыслением учения «имяславцев», не получившего должной богословской оценки. Движение «имяславцев» было разгромлено в начале века по указу Святейшего Синода, однако в предсоборный период дискуссия по поводу имяславия развернулась с новой силой. Поместный Собор 1917–18 годов должен был вынести определение по данному вопросу, однако сделать этого не успел, и вопрос об окончательной церковной оценке имяславия до сего дня остался открытым. Хотел бы подчеркнуть, что вопрос этот — отнюдь не местного значения, и интересен он не только с исторической точки зрения. Спор между имяславцами и их противниками в начале XX века был не менее значителен в богословском отношении, чем спор между «паламитами» и «варлаамитами» в середине XIV столетия: имяславцы были выразителями многовековой афонской традиции умного делания, тогда как за «синодальными» богословами стояла традиция русской академической науки. Исследование конфликта вокруг имяславия может пролить совершенно новый свет на вопрос о взаимоотношениях между «опытным» богословием монастырей и скитов и «академическим» богословием духовных учебных заведений.

Наследие русской богословской науки открывает широчайшее поле для богословского творчества. Дореволюционные православные ученые и богословы русского рассеяния подготовили ту почву, на которой может сегодня произойти подлинное возрождение отечественного богословия. Нужно только воспользоваться плодами их трудов, воплотить в жизнь их заветы и продолжить то, что они начали.

 

3. Священное Писание

Ни для кого не секрет, что в современной России достаточной популярностью пользуются протестантские секты, главным оружием которых является Библия. При столкновении между православным христианином и протестантским миссионером последний почти наверняка продемонстрирует превосходство в знании Священного Писания. Что же касается православных христиан, то далеко не все из них читают Библию регулярно; еще меньшее число лиц интересуется толкованиями на библейские тексты; и уж совсем ничтожно количество тех, кто знаком с достижениями современной библейской науки.

Вопрос о роли Священного Писания в Православной Церкви приобретает сегодня особую остроту. Библия не является частью жизни большинства русских православных христианин. Православные любят говорить о том, что, в отличие от протестантов, у которых sola Scriptura («только Писание»), у них есть Писание и Предание. Однако Предание (именно Предание с большой буквы, а не «предания старцев», которыми многие православные христиане сегодня предпочитают руководствоваться) включает в себя Писание в качестве неотъемлемой составной части: быть православным христианином и не знать Библию нелепо и грешно.

Для того, чтобы Библия стала частью жизни и опыта современного христианина, необходим прежде всего ее новый перевод. Это может быть как «исправленный синодальный» перевод, так и совсем новый, не связанный генетически с синодальным. Важно, чтобы он удовлетворял нескольким критериям. Во–первых, он должен быть основан на современном критическом издании библейского текста. Во–вторых, он должен быть максимально точен в плане передачи духа и буквы оригинала. В–третьих, наконец, он не должен быть оторван от церковной традиции .

Перевод библейских текстов может быть и авторским, и экспериментальным, и рассчитанным на определенную аудиторию. Но для Русской Православной Церкви нужен такой перевод, который был бы плодом сотворчества нескольких переводчиков при участии экспертов как из среды ученых–библеистов, так и из церковной среды. Делом библейского перевода могла бы руководить Синодальная библейская комиссия.

Необходимо, чтобы в русскую церковную среду, и прежде всего в духовные школы, где формируются пастыри Церкви, был открыт доступ достижениям современной библейской критики. Нужно избавиться от предрассудков по отношению к этой науке, избавиться от такого подхода, при котором священный текст воспринимается чуть ли не как упавший с неба в той самой форме, в какой он зафиксирован в textus receptus (средневековом «общепринятом» тексте) и в какой он передан в синодальном переводе.

Не менее важно, чтобы для русского читателя стали доступны труды современных западных специалистов в области библейского перевода, библейской критики и текстологии. Кое–что из этих трудов уже появляется на книжных прилавках, но это пока лишь капля в море.

Наконец, необходима подготовка комментированной Библии, которая отражала бы весь путь, пройденный библейской наукой со времен появления на свет «Толковой Библии» А. Лопухина. Новая толковая Библия должна включать несколько уровней комментария: текстологический (основанный на достижениях современной библейской критики), историко–археологический (учитывающий данные современной библейской археологии), экзегетический (содержащий богословскую интерпретацию текста на основе внутренних характеристик самого текста) и церковно–богословский (основанный на святоотеческой экзегетике и учитывающий как буквальные, так и аллегорические толкования Отцов Востока и Запада). Такой грандиозный проект не под силу одному или нескольким ученым. Для его осуществления, так же как и для разработки других подобных проектов, необходим институт библейских исследований или, по крайней мере, центр по изучению Библии при одной из духовных академий.

 

4. Святоотеческое наследие

Необходимо поднять на качественно иной уровень дело изучения святоотеческого наследия. Учение Отцов — та основа, на которой должна созидаться Церковь. Без твердой патристической основы возрождение русского богословия немыслимо, ибо, по словам протоиерея Георгия Флоровского,

...отеческая письменность есть не только неприкосновенная сокровищница Предания... Отеческие творения являются для нас источником творческого вдохновения, примером христианского мужества и мудрости. Это есть школа христианской мысли, христианского любомудрия... вечный мир нестареющего опыта и умозрения... Только в нем и из него открывается правый и верный путь к новому христианскому синтезу, о котором томится и [которого] взыскует современная эпоха. Настал срок воцерковить свой разум и воскресить для себя священные и благодатные начала церковной мысли .

Для того, чтобы изучение наследия Отцов поднялось на новый уровень, необходимо прежде всего ввести в научный оборот критические издания творений Святых Отцов. Для работы с этими изданиями необходимы, в свою очередь, люди, которые бы владели древними языками (в первую очередь, греческим и латинским, но также и сирийским, эфиопским, коптским и пр.). Русские богословы рубежа тысячелетий находятся в счастливой ситуации, когда вся кропотливая «черновая» работа по подготовке патристических текстов проделана на Западе, созданы многотомные собрания творений Отцов (такие как Sources Christiennes, Griechische Christliche Schriftsteller, Corpus Christianorum и др.). Нам остается лишь воспользоваться этим богатством и употребить его в дело.

Необходимо возобновить систематическую работу по переводу творений Святых Отцов на русский язык. Отдельные переводы святоотеческих писаний уже сейчас появляются, однако в переводческой работе участвует всего несколько человек, силы которых весьма ограничены и которые, как правило, не координируют свои усилия друг с другом. До революции в переводческую деятельность были вовлечены все четыре духовные академии — Московская, Санкт–Петербургская, Казанская и Киевская. Именно благодаря трудам профессоров и студентов этих академий появились многотомные собрания творений Отцов и учителей Церкви на русском языке. Старые переводы, качество которых неодинаково (тяжеловесный перевод творений святителя Григория Нисского несопоставим по качеству с прекрасными переводами «Слов» преподобного Исаака Сирина), нуждаются в весьма существенной переработке. Нельзя ограничиваться репринтным переизданием дореволюционных переводов творений Отцов, ибо язык этих переводов невразумителен для современного читателя.

Помимо переработки старых переводов, необходимо переводить и те святоотеческие творения, которые никогда ранее не переводились на русский язык. Среди авторов, которых до революции не успели перевести, такие ключевые фигуры, как преподобный Максим Исповедник и святитель Григорий Палама. Сирийская патрология почти отсутствует в русском переводе; почти нет переводов с коптского и других восточных языков. Даже латинская патристика представлена далеко не полностью. Все это открывает широкое поле для работы, которая, опять же, не под силу отдельным исследователям. Очевидно, необходимо создание центра или даже центров патристических исследований — независимых либо подчиненных какому–либо высшему богословскому учебному заведению. Необходима школа православных патрологов, которая не появится в одночасье: над ее созданием надо систематически работать.

Нужны монографии об Отцах Церкви, статьи, посвященные отдельным аспектам их учения. Эта вспомогательная литература, которая в изобилии существует на Западе, но почти отсутствует у нас, должна помочь читателю понять, что Отцы Церкви — люди, которые за много столетий до нас шли тем же путем, которым мы пытаемся идти сегодня, и что их творения актуальны для наших современников. Эта литература должна перебросить мост между древними Отцами и современными христианами, помочь последним ориентироваться в море святоотеческих писаний и — что самое главное — воспринимать сегодняшнюю действительность в свете святоотеческого опыта.

 

5. Православное богослужение

Как известно, одним из вопросов, поднимавшихся в ходе подготовки к Поместному Собору 1917–18 годов, был вопрос о богослужебном языке: проблема малопонятности богослужения стояла уже тогда очень остро. Архиепископ Алеутский и Северо–Американский Тихон (впоследствии Патриарх Всероссийский) писал в 1906 году: «Для Русской Церкви важно иметь новый славянский перевод богослужебных книг (теперешний устарел и во многих местах неправильный), чем можно будет предупредить требования иных служить на русском обиходном языке» . Другой иерарх, епископ Полоцкий Серафим, так говорил о необходимости улучшения славянского перевода богослужения:

В полемике с католичеством православные богословы всегда указывают на свое богослужение как на одно из преимуществ Православной Церкви ввиду его особой назидательности. Однако на практике оно далеко не достигает той цели, для которой создано благодатными носителями Православия. Причина этого кроется прежде всего в его непонятности для большинства верующих. Ввиду этого необходимо прежде всего улучшить язык богослужения, сделать его более ясным и понятным в отдельных словах и конструкциях . [448]

«Пробное» издание литургических текстов на славянском языке в новой редакции было сделано и издано малым тиражом незадолго до Поместного Собора 1917–18 годов, но так и не достигло большинства православных храмов. Дискуссия о богослужебном языке, развернувшаяся на Соборе, также осталась незавершенной. Хорошо известны дальнейшие события: попытки обновленцев русифицировать богослужение и неприятие этих попыток церковной общественностью. Подобные попытки и в наши дни решительно пресекаются церковным народом, стоящим на страже церковнославянского языка как оплота церковности.

Все это, однако, не снимает проблемы малопонятности церковнославянского языка, от решения которой нам никуда не уйти. При всем том, что справедливо говорится о необходимости сохранения церковнославянского языка, очевидно и то, что богослужение призвано быть понятным; в противном случае оно теряет свою назидательную силу. В богослужебных текстах Православной Церкви содержится богатство богословия и нравственного учения, которое должно быть доступно людям. Ведь очевидно, что в ту эпоху, когда создавались употребляемые и поныне византийские богослужебные тексты, они были понятны — если не всем, то, по крайней мере, людям культуры.

Вопрос отнюдь не сводится к переводу богослужения на русский язык. Речь идет о гораздо более глобальной задаче, стоящей перед Русской Православной Церковью, в первую очередь перед ее богословами. Эту задачу ясно сформулировал Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II:

Славянский язык не для всех понятен: поэтому многими литургистами нашей Церкви давно уже ставится вопрос о переводе всего круга богослужебных текстов на русский. Однако попытки перевода богослужения на современный разговорный язык показали, что дело не исчерпывается только заменой одного словарного состава на другой, одних грамматических форм на другие. Литургические тексты, употребляемые в Православной Церкви, являются наследием византийской древности: даже переведенные на современный язык, они требуют от человека специальной подготовки... Поэтому проблема непонятности богослужения не исчерпывается только вопросами языка, которые, безусловно, должны ставиться и решаться. Перед нами более глобальная, поистине миссионерская задача — научить людей понимать смысл богослужения  [449] .

Одним из средств для выполнения этой миссионерской задачи является новая редакция славянского текста богослужения. Дело, начатое накануне Поместного Собора 1917–18 годов, должно быть продолжено. Святейший Патриарх Алексий II по этому поводу говорит:

...Мы должны думать о такой организации богослужебной жизни Церкви, которая позволила бы оживить просветительский и миссионерский элемент этой жизни. В данной связи мы обратим особое внимание на труд, начатый, но не завершенный Поместным Собором 1917–18 годов по упорядочению богослужебной практики, и доведем до конца редактирование славянских богослужебных текстов, также начатое в нашей Церкви  [450] .

Воплотятся ли в жизнь эти слова главы Русской Православной Церкви?

Следует, очевидно, ставить вопрос о том, позволительно ли хотя бы для каких–то частей богослужения (в частности, для Евангелия, Апостола, Псалтири) использовать русский язык. Поместный Собор 1917–18 годов на этот вопрос отвечал так:

Славянский язык — основной язык нашего богослужения. В целях приближения нашего церковного богослужения к пониманию простого народа признаются и права общерусского языка для богослужения... Частичное применение общерусского языка в богослужении (чтение слова Божьего, отдельные песнопения, молитвы, замена отдельных слов и речений и т. п.) для достижения более вразумительного понимания богослужения при одобрении его церковной властью желательно и в настоящее время . [451]

При решении вопроса о чтении Псалтири на русском языке неизбежно возникнет следующая трудность: синодальный перевод Псалтири, сделанный с еврейского, заметно отличается от славянского перевода, сделанного с греческого. Очевидно, что в случае решения о возможности богослужебного употребления русской Псалтири, необходим перевод Псалтири на русский с греческого (наподобие перевода, сделанного в конце XIX века профессором Юнгеровым). На все эти вопросы нелегко ответить сейчас, в разгар борьбы с «нео–обновленчеством», когда ведется весьма острая полемика вокруг русификации богослужения. Но рано или поздно на них придется отвечать.

Сейчас же первоочередной задачей является издание специальных пособий, которые объясняли бы богослужение на понятном, современном русском языке. Должен быть издан текст Божественной Литургии с параллельным русским переводом; аналогичным образом следует издать тексты всенощного бдения, богослужения главных христианских праздников, чинопоследования Крещения, Брака и других таинств. Эти тексты должны иметься в храмах в больших количествах, чтобы желающий узнать смысл богослужения мог следить за службой по книге.

Литургические тексты необходимо богословски осмыслить. Назрела необходимость в книгах, которые раскрывали бы догматическое значение православного богослужения, которые вводили бы православных верующих в смысл церковных праздников.

Необходимы книги о церковных таинствах, написанные простым и доступным языком и содержащие объяснение чинопоследования таинств. Священники сталкиваются с парадоксальной ситуацией: поскольку желающих креститься по–прежнему очень много, времени на продолжительную катехизацию нет, но книг, которые могли бы восполнить отсутствие такой катехизации, тоже нет. Наличие небольшой книги о таинстве Крещения, в которой бы на двадцати страницах объяснялось, зачем надо креститься, а потом еще на двадцати раскрывался бы смысл чинопоследования таинства, значительно облегчил бы жизнь и приходским священникам, и тем, кто готовится к Крещению.

Таким образом, очевидно, что Церкви необходимо разработать стратегию просветительской, катехизаторской, миссионерской работы, которая сделала бы сокровищницу православного богослужения доступной людям во всем ее объеме. Без этой стратегии немыслимо выполнение той «глобальной миссионерской задачи», о которой говорил Святейший Патриарх.

Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Часть I. СПб., 1906. С. 530.

^

Отзывы епархиальных архиереев... Часть I. С. 148.

^

Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. О миссии Русской Православной Церкви в современном мире. Речь на торжественном акте по случаю присвоения ученой степени доктора богословия honoris causa Тбилисской духовной академии. - "Церковь и время" № 1 (4), 1998. С. 12.

^

Там же. С. 13.

^

Доклад "О церковно-богослужебном языке", принятый решением Собора. Цит. по: Вестник РХД № 169. С. 47-48.

^

 

6. Православие и инославие

Тема взаимоотношений между Православием и инославием также входила в круг вопросов, обсуждавшихся на Поместном Соборе 1917–18 годов. Был даже создан «отдел по соединению Церквей»; этот отдел успел провести семь заседаний до закрытия Собора, рассмотрев, в частности, тему возможного воссоединения с Православной Церковью англикан и старокатоликов. Впоследствии тема инославия обсуждалась богословами русской эмиграции, среди которых было немало активных деятелей экуменического движения.

Тема экуменизма достаточно широко обсуждается сегодня в церковных кругах. Церковная общественность разделена на сторонников экуменизма и его противников, причем последних намного больше, чем первых. При этом никакой дискуссии между ними не происходит: стороны не хотят слышать друг друга. Если же ведется полемика, то она до предела политизирована: тема экуменизма используется в качестве жупела, обвинения в «экуменической ереси» выдвигаются против церковных иерархов и богословов с целью дискредитации их деятельности. В подобном же ключе обсуждается и тема возможного выхода Русской Церкви из Всемирного Совета Церквей и других экуменических организаций.

Автору этих строк приходится постоянно участвовать в работе таких структур, как Всемирный Совет Церквей и комиссия «Вера и устройство». Должен признаться, что чем больше я соприкасаюсь с этими структурами, тем более критическим становится мое к ним отношение. Богословские дискуссии, которые ведутся на заседаниях «Веры и устройства», представляются мне весьма далекими от того, чем живет сегодня Православная Церковь. А во Всемирном Совете Церквей положение православных вообще совершенно неудовлетворительно: они не оказывают реального влияния на его повестку дня, так как эта повестка формируется протестантским большинством. Многие из тех, кто вовлечен в деятельность Совета, сознавая опасность изоляционистских тенденций внутри Православной Церкви, в то же время не могут не видеть, что участие в работе существующих экуменических структур, созданных десятилетия назад, в совершенно иных культурно–исторических условиях, малопродуктивно, так как эти структуры себя изжили.

Мне представляется, что диалог с инославием нам необходим, но не в тех формах, в которых он ведется сейчас во Всемирном Совете Церквей. Нужен какой–то иной форум, где православные чувствовали бы себя дома, а не в гостях. Кроме того, нужно развивать двусторонние диалоги. Весьма важны встречи между главами Церквей и представителями их руководства: только через личное общение можно преодолевать те многочисленные барьеры, что существуют между христианами разных конфессий. Но не менее важны и встречи богословов, причем на разных уровнях — как официальном, так и неофициальном. Для участия в таких встречах нам необходимы богословы, не только в совершенстве владеющие богатствами своей собственной традиции, но и хорошо знающие ту инославную традицию, с которой они вступают в диалог. Таких специалистов в Русской Церкви сейчас практически нет.

Нам необходимо на новом уровне, с учетом опыта экуменического движения XX века, богословски осмыслить проблему церковных разделений, расколов, отношения к инославию и отношений с инославием. По этой проблеме в русском богословии высказывались самые разные взгляды: от полного отрицания благодатности инославных церквей до полного отрицания реальности существующего церковного разделения. И сейчас есть те, кто считает, что «человеческие перегородки до неба не достигают», а есть те, кто, напротив, уверен в невозможности спасения для неправославных. Очевидно, что некая разница во взглядах здесь вполне допустима и естественна. И не следует ожидать, что все православные христиане займут одинаковую позицию по данному вопросу. Но какую бы позицию ни выражал тот или иной член Православной Церкви, необходимо, чтобы за этой позицией стояли не только неофитский пафос или ревность о чистоте Православия, но и глубокие знания. Ибо всякая позиция только тогда имеет право на существование, когда она аргументирована и богословски обоснована.

Необходимо осмыслить тот глубочайший кризис, в котором сейчас находится мировое экуменическое движение. Поначалу оно было именно «движением»: в нем было много спонтанности, энтузиазма, много надежд. У истоков его стояли выдающиеся личности, вдохновенные богословы, такие как протоиерей Сергий Булгаков и протоиерей Георгий Флоровский (при всей разнице своих позиций они были едины в поддержке этого движения как важнейшей межхристианской инициативы). Однако со временем богословов такого масштаба в нем становилось все меньше, а институциональный фактор приобретал все большее значение. Экуменическое движение бюрократизировалось и утратило значительную долю своего первоначального энтузиазма. Это одна из причин того, что к концу XX века у многих наступило разочарование в экуменизме.

Разумеется, экуменизм не сводится ко Всемирному Совету Церквей и подобным институтам. Он существует и на уровне отдельных Церквей, и на уровне отдельных общин, и даже на уровне отдельных семей. Сама жизнь нередко ставит людей в такие ситуации, когда они вынуждены быть «экуменистами». Смешанный брак, в частности, приводит к тому, что семья живет как бы одновременно в двух церковных традициях. Но даже экуменизм на бытовом уровне требует богословского обоснования, и проблема смешанных браков должна решаться в том числе и на богословском уровне.

Богословам необходимо искать ответа и на вопрос о будущем христианства в III тысячелетии. При всех разделениях, которые существуют в исламе, мы не можем отрицать того, что эта религия монолитна — по крайней мере, в культурно–нравственном отношении: ей удалось создать сильную цивилизацию, завоевывающую все новые и новые рубежи. А существует ли в современном мире «христианская цивилизация»? Едины ли христиане перед лицом вызовов нынешней эпохи, таких как атеизм, нигилизм, гуманистический либерализм? Что противопоставят христиане III тысячелетия всем этим явлениям, бросающим вызов христианству и ставящим под угрозу само его существование?

Все эти вопросы должны решаться в диалоге с христианами других конфессий. Великий Юбилей Пришествия в мир Господа Спасителя, который христиане встречают разделенными, нередко враждебными друг ко другу, является еще одним поводом для того, чтобы такой диалог получил новый импульс, новое содержание, новое вдохновение.

Но необходима и дискуссия локального масштаба — внутри Русской Православной Церкви — по всему комплексу вопросов, связанных с межхристианским сосуществованием и взаимодействием в XXI веке. В ходе этой дискуссии должна произойти рецепция всего того, что до сего дня делалось Церковью в плане экуменического сотрудничества, а также выработка стратегии дальнейших действий. Об этом говорит митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл:

Сегодня перед нами открывается уникальная возможность включить в процесс рецепции все здоровые богословские силы — духовные школы, монашество, иерархию, клир, богословов. Настало время начать серьезное обсуждение вопроса об участии Православной Церкви в экуменическом движении на страницах церковной прессы. Это должна быть именно серьезная и вдумчивая дискуссия, а не злобная перебранка. И вести дискуссию должны люди богословски образованные, ответственные, духовно опытные. Неофитский задор в такой дискуссии совершенно неуместен  [452] .

Впрочем, проблема как раз и заключается в том, что людей богословски образованных и ответственных у нас пока не хватает, и в дискуссию (а скорее, в перебранку) вступают люди необразованные и безответственные. Необходимо, следовательно, появление нового поколения богословов, которые были бы достаточно компетентными, чтобы в такой дискуссии участвовать. Необходим также отказ от предвзятых подходов, от стереотипов, которые нередко сводят на нет любой самый содержательный диалог. Наконец, необходим здоровый внутрицерковный климат, который предполагал бы наличие подобной дискуссии и право ее участников на собственное мнение.

Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. Православие и экуменизм: новые вызовы. Заключительное выступление на пленарном заседании Синодальной Богословской комиссии 2 февраля 1998 г. (МДА). - "Церковь и время" № 3 (6), 1998. С. 65.

^

 

7. Богословское образование

В деле возрождения отечественного богословия ведущую роль должны были бы играть духовные академии и семинарии: именно в них сосредоточены основные силы, которые могли бы возглавить этот процесс. Однако русские духовные школы пока еще не выросли в центры самостоятельной богословской науки — прежде всего потому, что их общий образовательный уровень в целом невысок: они явно отстают от времени примерно на одно столетие. В наших духовных школах «западное пленение», о котором шла речь выше, отнюдь еще не изжито: преподавание многих предметов до сих пор строится по схоластическим схемам, характерным для средневекового Запада и принесенным на русскую почву в эпоху Петра Могилы. Современная западная богословская наука давно отказалась от этих схем и строится на совершенно иной основе — на основе критического изучения первоисточников. А в наших семинариях все еще заучивают «пять свойств ума Божия», «четыре свойства воли Божией» и тому подобные вещи. Встреча с Западом нам необходима для того, чтобы отказаться от этого давно уже изжитого на Западе схоластического наследия.

Число духовных учебных заведений в последние десять лет выросло почти в двадцать раз, однако образовательный уровень от этого вовсе не повысился. Скорее, наоборот, он еще понизился, поскольку и без того скудные преподавательские кадры рассосались по новосозданным духовным школам. За отсутствием квалифицированных кадров на преподавательские должности нередко попадают люди, имеющие самое смутное представление о богословии.

Особенно тяжела ситуация в некоторых провинциальных духовных семинариях и училищах. Чаще всего преподавателем духовной школы становится выпускник той же самой школы. Таким образом практически блокируется возможность качественного повышения образовательного уровня: выпускник школы не может дать своим ученикам что–то принципиально отличное от того, что он сам изучал в этой школе. Для качественного скачка нужны преподаватели, которые обладали бы образованием более высокого уровня, чем то, которое дает их собственное духовное учебное заведение. Необходимо, следовательно, привлекать к преподаванию в духовных школах светских специалистов, профессоров университетов и других высших учебных заведений. Кроме того, необходимо отправлять студентов для обучения за границу. Получив сначала образование здесь, в духовной школе, а затем в одном из западных университетов, познакомившись с достижениями богословской науки XX века и научившись работать в области богословия на современном уровне, эти студенты и преподаватели вернулись бы в Россию, где смогли бы создать богословскую школу нового типа, нового уровня.

Давно ставится вопрос о необходимости реформы всей системы духовного образования в Русской Церкви. Проект реформы уже предложен: он предполагает преобразование духовных семинарий из средних учебных заведений в высшие путем продления курса обучения в них с четырех до пяти лет, преобразование академий в некий род аспирантуры с сокращением курса до трех лет, введение некоторых дополнительных дисциплин. Однако этот проект не предусматривает мер, которые помогли бы радикально повысить научный уровень самих преподавателей, а следовательно — и студентов. Оттого, что курс обучения в среднем учебном заведении растянется еще на один год, оно не превратится в высшее. Мы сейчас сплошь и рядом наблюдаем один и тот же процесс: то, что раньше называлось училищем, становится институтом, институт превращается в университет, университет — в академию, а академия, поскольку превращаться больше не во что, делится на две академии. Но повышается ли от этого научный уровень этих учебных заведений? Вряд ли. И вряд ли стоит православной духовной школе идти путем продления существующих курсов во времени без радикальных качественных преобразований.

Радикальная реформа духовной школы неизбежна, и она рано или поздно произойдет — это лишь вопрос времени. Реформа затронет как учебные программы, так и все сферы учебного процесса, включая систему обеспечения дисциплины (которая в наших духовных школах совершенно не соответствует стандартам любого современного учебного заведения). В обновленной духовной школе установка будет делаться не на заучивание определенного количества материала, а на творческое его осмысление, на самостоятельную работу студента с первоисточниками. Именно такой подход существует сейчас не только в западных университетах, но и во многих российских высших учебных заведениях.

Когда произойдет эта реформа? Очевидно, тогда, когда вырастет новое поколение православных ученых — тех самых, которые получат, помимо российского, еще и заграничное образование, и при его помощи выйдут на уровень современной мировой науки. Студенты из Русской Церкви уже сейчас учатся и в Греции, и в Италии, и в Америке, и в Англии, и в Германии. Через несколько лет они начнут возвращаться в Россию. Пока таких вернувшихся единицы, и они остаются невостребованными: в духовных учебных заведениях для них не находится места. Но через какое–то время их количество будет исчисляться десятками. Тогда не считаться с ними станет уже невозможно: придется создавать для них некое пространство внутри Церкви, внутри самой системы духовного образования. Именно эти люди, — при условии, конечно, что они не будут бороться за выживание в одиночку, а объединятся, — сумеют обеспечить переход нашей богословской науки и всей системы богословского образования на качественно иной уровень.

Очень важно, чтобы как можно большее количество людей в Церкви осознало необходимость повышения образовательного уровня духовенства. Сейчас на образованных священников внутри Церкви (в особенности это характерно для монашеской среды) смотрят с подозрением — как на тех, от кого исходит потенциальная угроза Православию. На самом же деле угроза исходит как раз от невежественных, безграмотных, малообразованных пастырей. В начале 90–х годов, когда вдруг открылись священнические вакансии, их стали спешно заполнять людьми без достаточной подготовки, иногда вовсе не имеющими богословского образования. Но это было бомбой замедленного действия. Проблемы, которые сейчас возникают в церковной жизни, во многом вызваны именно отсутствием у некоторых пастырей должной подготовки и элементарных богословских знаний. В частности, участившиеся злоупотребления в духовнической практике, на которые обратил внимание Священный Синод в декабре 1998 года, издав специальное определение на эту тему, во многом являются следствием незнания некоторыми пастырями основ православного богословия и церковной истории. Глубокие знания в этих областях, несомненно, помогли бы таковым пастырям ориентироваться в сложной и опасной области духовнической практики.

Повышение качественного уровня образования в духовных школах должно сопровождаться и изменением кадровой политики, которая должна быть более продуманной, более целенаправленной. Уже на этапе приема в духовную семинарию предпочтение следует отдавать абитуриентам, которые кажутся наиболее перспективными в научном отношении (а не тем, которые обещают быть наиболее послушными и лояльными по отношению к начальству). В духовные академии должны приниматься наиболее способные, талантливые и преданные Церкви выпускники семинарий (а не только дети протоиереев или иподиаконы епископов, попадающие туда «по знакомству»). В священные степени следует рукополагать людей, которые как минимум окончили духовную семинарию, а на архиерейские кафедры возводить только лиц, имеющих высшее богословское образование. Критерий образованности, разумеется, не может здесь быть единственным: другие критерии — церковность, духовность, молитвенность, административные способности — должны также учитываться. Однако образовательный ценз установить необходимо. Во многих Церквах Запада священником не может стать человек, не имеющий ученой степени бакалавра богословия, а епископом — не имеющий докторской степени. У нас же иные епископы, уже находясь на кафедре, продолжают заочно обучаться в духовной школе.

Предвижу возражение со стороны тех, кто считает образование ненужным для священнического служения: «В древней Церкви были пастыри и епископы, не умевшие читать и писать, не знавшие богословия, и при этом достигавшие подлинной святости». На это отвечу, что, во–первых, были ведь и другие епископы и пастыри, которые не только умели читать и писать, но и обладали самым блестящим для своего времени образованием (Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и др.). Во–вторых, даже те епископы и пастыри, которые не умели читать и писать, были богословами: они изучали богословие в устной форме (в те времена такой способ изучения был весьма распространенным). А в–третьих, мы живем не в IV, не в XIV и даже не в XIX веке. Мы вступаем в XXI век, в котором вряд ли найдется место невеждам и недоучкам. И тот пастырь, который хочет созидать Церковь Божию в будущем столетии, защищать ее от нападок внешних и внутренних врагов, который хочет спасать не только себя, но и других людей (а именно в этом — задача пастыря), и не только невежественных и безграмотных, но и интеллигентных и образованных, обязан сам быть образованным. Он обязан полностью владеть сокровищницей православного богословия. В наше время — так же как и во все времена — пастырь Церкви не может не быть богословом.

Когда духовные школы превратятся в подлинные центры научно–богословского творчества, когда профессорские кафедры займут богословы нового поколения и более высокого научного уровня, когда на архиерейские и священнические должности будут возводиться высокообразованные, просвещенные лица, тогда можно будет говорить не только о возрождении богословской науки в Русской Православной Церкви, но и о подлинном возрождении самой Церкви.

 

8. Роль Богословской комиссии

Хотелось бы коснуться еще одного более частного и конкретного вопроса. Какова может быть роль Синодальной Богословской комиссии в деле возрождения отечественной богословской науки?

Мне представляется, что сегодня потенциал Богословской комиссии далеко не исчерпан. В течение последних лет комиссия главным образом занимается обсуждением документов по межхристианской тематике, в частности, соглашениями между Православными и Восточными Православными (дохалкидонскими) Церквами, некоторыми документами Всемирного Совета Церквей («Общее понимание и видение») и т. д. При всей важности этих тем, они все же являются навязанными Русской Церкви извне (в особенности это относится к тематике документов Всемирного Совета Церквей), тогда как нерешенными остаются многие вопросы, которые ставила и продолжает ставить сама действительность нашей Церкви, вопросы, вырастающие изнутри ее бытия.

Именно Богословская комиссия могла бы вернуться к обсуждению тех многочисленных тем, которые были поставлены Поместным Собором 1917–18 годов, но не получили должного развития из–за известных событий, повернувших курс российской истории. Именно она могла бы начать дискуссию по многим животрепещущим вопросам современной церковной действительности. Дай Бог, чтобы в XXI веке комиссия начала работу над решением задач, стоящих перед отечественным богословием, на новом уровне.

Речь идет и о задачах более частного порядка, таких как изучение упомянутого выше имяславия, не получившего в свое время должную церковную оценку, и о задачах более общего плана, как, например, создание нового «Православного катехизиса». Такой катехизис крайне необходим. Ибо старый, так называемый «филаретовский» катехизис, написан языком, на котором давно уже не говорит Православная Церковь: составленный в годы «западного пленения» русской богословской науки, он несет на себе печать своей эпохи. Сегодня необходим краткий, но емкий катехизис, который получил бы официальное одобрение высшей церковной власти и который можно было бы давать людям, вступающим на путь христианской жизни. Создание такого катехизиса могло бы стать одной из приоритетных задач Богословской комиссии и, несомненно, послужило бы делу возрождения отечественного богословия.

Разумеется, никакая Синодальная комиссия, да и вообще никакая официально назначенная группа людей, сколь бы авторитетной она ни была, не может заменить собою те научные и духовные силы, которые необходимы для возрождения отечественной богословской науки во всем ее объеме. Но Богословская комиссия может создать условия для обмена мнениями, для здоровой научно–богословской дискуссии и для богословского творчества, без которого такое возрождение невозможно.

 

9. Взгляд в будущее

Все сказанное выше приводит к следующим выводам:

Возрождение русской богословской науки возможно, но оно произойдет только тогда, когда появятся у нас богословы нового уровня, получившие то образование, которое наши духовные академии и семинарии пока дать не могут; когда появятся специалисты в области библеистики, патристики, церковной истории, других богословских дисциплин, а также древних и новых языков; когда родится та новая школа православных богословов, которая, сможет перенять эстафету у «парижской» и сформировать богословское видение для XXI века. Такая школа может появиться как в России, так и вне ее пределов. Хотелось бы, однако, чтобы она появилась именно в России, где сегодня есть все условия для ее возникновения.

Возрождение произойдет тогда, когда нами будет осмыслен весь исторический опыт Церкви в XX веке, опыт выживания в условиях гонений на религию.

Возрождение произойдет, когда начнется процесс радикальных перемен на разных уровнях церковной жизни, — процесс, инициированный Поместным Собором 1917–18 годов.

Возрождение произойдет, когда Священное Писание займет подобающее ему место в жизни Православной Церкви.

Возрождение произойдет, когда начнется систематическая работа по переводу и изданию творений Святых Отцов.

Возрождение произойдет, когда богослужение станет доступно людям.

Возрождение произойдет, когда наследие русской богословской науки и опыт богословов «парижской школы» будут усвоены и претворены в жизнь отечественными богословами.

Возрождение произойдет, когда русская богословская наука освободится от «западного пленения», когда вернется к своим собственным корням в древнехристианской и византийской традиции. Для этого возвращения также нужны свежие богословские силы, новый, творческий подход к основным богословским дисциплинам.

Возрождение произойдет, когда русская православная богословская наука выйдет из того «гетто», в котором она пребывает вот уже восемьдесят лет, когда она достигнет уровня современной западной науки, а может быть, и превзойдет его.

Возрождение произойдет, когда будут реформированы духовные школы Русской Церкви, когда учебные программы и учебный процесс в них будут перестроены исходя из необходимости развития творческого потенциала студентов.

Возрождение произойдет, когда в Русской Церкви будет создана атмосфера, благоприятствующая здоровой научно–богословской дискуссии по наиболее животрепещущим вопросам современной церковной жизни.

Русская Православная Церковь обладает колоссальными человеческими ресурсами, какими вряд ли обладает сейчас какая–либо из Церквей христианского мира. Западные духовные семинарии (в особенности католические) закрываются одна за другой, а у нас происходит стремительный рост числа духовных школ. На Западе жалуются на отсутствие «призваний», на дефицит людей, которые желали бы посвятить жизнь служению Церкви, а у нас до сих пор в некоторых духовных школах конкурс — пять человек на место. Только нужно нам научиться максимальным образом использовать этот потенциал, тщательнее отбирать кадры, привлекать молодые творческие силы, направлять их в нужное русло, не бояться посылать людей на «повышение квалификации» за границу, предоставлять им место по возвращении.

Историческая обстановка в России на пороге XXI века чрезвычайно благоприятствует возрождению богословской науки. У Церкви до сих пор сохраняется нерастраченный кредит доверия, кредит поддержки со стороны светских властей, со стороны народа. Упустить этот исторический шанс было бы преступлением.