#img_4.jpeg

 

Платоныч

Рыболовы обычно называют друг друга коротко и любезно: Петрович, Сергеич, а то просто — Саша, Миша, хотя иному Саше или Мише далеко за шестьдесят. Любят давать и разные меткие прозвища некоторым хвальбишкам, которые на словах всегда ловят больше всех и обязательно крупную рыбу. А самая что ни на есть крупнущая — «вот такая» — протягивают они руку — обязательно срывается: то, скажут, крючок разогнула, то леску оборвала.

Но есть рыбаки, как вот, к примеру, мой давний знакомый Иван Платоныч, который не имеет привычки «привирать», а наоборот, каждый раз жалуется:

— Плохие дела, очень плохие, — шумно вздыхает он, — никуда не годятся.

— Это в каком же смысле? — спрашиваю я.

— Во всех смыслах нехорошо. Ну, куда это годится — рыбаков стало больше, чем рыбы. Ходил я в прошлую субботу на Волгу возле Коровьего острова и диву дался. Рыбаков, точно стая грачей перед отлетом, видимо-невидимо. Больше полтыщи будет. А ведь это не только здесь, но и в других местах не меньше!

Иван Платоныч стал загибать пальцы на левой руке и называть водоемы:

— Грязный затон, Рождественская воложка, Гатной ерик, Татьянка… А многие ездят на Куйбышевское водохранилище, рыбачат на Соку… Да мало ли у нас водоемов, и везде уйма рыбаков. И уже если ружейных охотников насчитывается тысяч восемнадцать, то рыбаков-любителей раза в два или в три больше. Только охотники все на учете, все имеют членские билеты, потому что без билета им не продадут никакие охотничьи припасы. А рыбакам просто — заходи в спортивный магазин, бери свободно крючки и лески, поплавки и грузила, мормышки и блесны, удилища и спиннинги, плати денежки и отправляйся на любой водоем.

— А разве это плохо? — спрашиваю я.

— Да как тебе сказать, будто и не плохо, но и хорошего мало, — как-то не совсем твердо отвечает Платоныч. — Если бы у нас для рыболовов-любителей были созданы все необходимые условия, то каждый бы стал членом общества охотников и рыболовов. А у нас в зоомагазине даже приманок никаких не бывает — ими торгуют одни спекулянты. А взять такой вопрос — сколько у нас развелось нарушителей правил любительского рыболовства? Уйма! — Немного помолчав, Платоныч продолжал: — И никто с этим злом не ведет никакой борьбы. Некоторые, с позволения сказать, рыболовы-спортсмены ловят удочками с резиновых лодок и налавливают по двадцать и более килограммов вместо пяти по установленной норме (надо бы запретить рыбалку с лодок, потому что настоящие природолюбы, удильщики-аксаковцы, рыбачат только с берега). Встретил я одного рыболова-лодочника в июне прошлого года на малом островном озере, который, не стесняясь, хвалился своим уловом:

«Вот, погляди, больше пуда одних карасей наловил», — показывая на огромную корзину, сказал этот хапуга.

«И не стыдно тебе, — упрекнул я хапугу. — Смотри-ка, сколько ты загубил мелких карасиков, чуть ли не с пятачок величиной. А ведь они через год-два могли бы стать крупными карасями».

«А мне под водой не видно — крупный карась берет или мелкий».

«Зато снаружи видно: попадается мелочь — пускай ее обратно в озеро. Нельзя же обкрадывать природу…»

«Ну, ты, браток, покороче насчет обкрадывания», — огрызнулся не любитель, а губитель-рыболов. Таких хапуг встречается много, — продолжал Платоныч. — Конечно, за всеми нарушителями лова инспекция рыбоохраны не может уследить. Тут, по-моему, надо самой общественности, всем, кому дорога наша природа и ее богатства, активнее включиться в борьбу за сохранение и умножение рыбных запасов во всех водоемах.

Тут, конечно, я ничего не мог возразить Ивану Платонычу. Что верно, то верно.

Платоныч человек рассудительный, любит поговорить о рыбалке. Но вот в чем беда — никак он не хочет признавать новые способы спортивного рыболовства. Ни мормышки, ни кивки, ни новые приманки — ничего не признает, летом и зимой рыбачит по старинке, дедовскими способами.

В летнюю пору в стоячих водоемах рыбачит без всяких грузил — этот способ он называет деревенским, а приманку смачивает пахучим одеколоном «Шипр». Однако хороших уловов у него почти не бывает. Над ним часто подтрунивают:

— Ты, Платоныч, червячок-то спрыскивал бы не «Шипром», а «Подарочными» духами — от них дух-то рыба за километр учует.

Иван Платоныч улыбался, но на шутку отвечал мечтательно и серьезно:

— Лет сорок тому назад — вот это была рыбалка! Рыба клевала в любом водоеме так, что поспевай только вытаскивать. И без всяких новых способов. А теперь смотри что: вместо зимней поплавочной удочки, например, пошли донки с катушками и кивками да мормышки разной формы — «капельки», «клопики», «дробинки». Раньше только и рыбачили круглый год на червя и кой-когда, изредка, на хлеб или на тесто. А мотыля с опарышем и разные там мормышки с катушками да с кивками никто никогда и не знал.

Большой консерватор в рыбацком деле, тяготея к устаревшим способам лова, Иван Платоныч, между прочим, был отлично осведомлен о всех новинках, знал много разных историй из жизни удильщиков.

— Знал я состоятельных заядлых рыбаков-блесневщиков, — поведал он мне однажды. — Так вот, чтобы клев всегда был обеспечен, они придумали такое, что во сне не приснится: отлили себе серебряные и золотые блесны. И, наверное, подумали: «Ну, теперь держитесь судаки, щуки да окуни!» Приехали на водоем, пробурили лунки. В одном месте тряхнут блеснами — нет ничего, в другом, третьем — опять никаких признаков. Сели на свои складные стульчики — так я себе представляю, — покуривают и думку думают: «Отчего же на такие шикарные блесны рыба не ловится? » Смотрят, на лед бабка с мешком и с удильником идет. И прямо к ним:

«Нельзя ли, сыночки, — спрашивает, — вон в энтих лунках поблеснить? Мой старик сам рыбак, да приболел чтой-то, ушицы ему хочется. Вот и послал меня…»

Рыбаки с шикарными блеснами смотрят на бабку, на ее самодельную, неуклюжую блесну и улыбаются:

«Давай, бабуся, блесни в любой лунке… Только всю не вылавливай, немножко нам оставь», — уже вслух смеялись они над бабкой.

А бабуся опустила блесну в первую приглянувшуюся лунку, подергала минут пять и вот тебе на — вытащила щуку кило на два. Потом сунула блесну в другую лунку. И вот ведь чудо какое — опять вытянула такую же щуку, если не больше. Тут у заправдовских рыбаков сразу и смех пропал. Подбегают они к бабке, смотрят на трепыхающихся щук и глазам не верят. А бабка недовольно так говорит:

«Не хотелось бы щук-то… Старик мой судачка любит. Да уж ладно. Зимняя щука тоже вкус хороший имеет… Пойду, хватит. Некогда мне…»

Иван Платоныч торжествующе причмокнул губами:

— Слыхал? Вот тебе и бабка! Как она утерла нос рыбакам с шикарными-то блеснами!

— Сказка это, — говорю я.

— Сказка, конечно, но в ней есть намек…

— Чувствую, Платоныч. Намекаешь на старинный примитивный способ лова… А между прочим, ты мастер рассказывать занятные побаски. Откуда они только берутся у тебя?

— Земля слухом полнится, — уклончиво ответил Платоныч.

— Ну а когда же будешь осваивать мормышку с кивком? — спрашиваю я.

Мой неожиданный вопрос застал Платоныча врасплох. Немного подумав, он сказал:

— Уметь хорошо действовать мормышкой не так-то просто. Тут особое дрожание в руке нужно иметь, как с похмелья, — смеется он. — А дергать просто так, как попало, толку мало. Да ведь я хожу на рыбалку не для того, чтобы как можно больше наловить рыбы. Природу я люблю, вот в чем суть…

— Настоящий рыбак не может не любить природу. А вот мне думается, что тебе, Платоныч, надоедят все-таки дедовские способы лова и ты обзаведешься новыми рыболовными снастями.

— Ну что же, поживем — увидим, — неопределенно сказал Платоныч. — Сын зовет к себе на Урал. Скоро перееду к нему жить — вот там порыбачу, отведу душу!..

* * *

Уехал Иван Платоныч и как в воду канул. Долго от него не было ни слуху ни духу. И только года через два получил я от него письмо. Теперь он стал заядлым «мормышечником», но очень скучает о Волге, о красоте заволжских лугов и озер… Я часто вспоминаю Платоныча, этого приятного собеседника, душевного человека и большого любителя природы.

1945 г.

 

Осечка

У каждого рыбака есть свой излюбленный способ лова. Один — к спиннингу неравнодушен, другой — в проводку влюблен, третий — кроме поплавочной удочки, ничего не признает: самый, говорит, что ни на есть благородный способ. Настоящий, аксаковский. Покой, тишина. Сиди и наслаждайся природой.

А вот Евсей Наумыч ловит только на донки, с берега. Или, точнее, на закидушки. И охотится главным образом на сома, за что его и прозвали Сомятником.

— Сызмальства я на него, черта, зуб имею, — высказывал свою обиду Евсей Наумыч каждому, с кем встречался впервые. — Он мне, леший лобатый, чуть было ногу напрочь не оттяпал, когда я в речке купался.

Евсей Наумыч не по книжкам, а по своему большому опыту знал, чем надо угощать сома, и при случае охотно рассказывал об этом:

— Поджарку из дичины сильно уважает. Подпали ему, к примеру сказать, воробьишку — издалека дух учует, подойдет и хапнет. От живого язика или, скажем, от плотицы тоже не откажется. Да и квакушек ему только давай — глотает за милую душу!

Когда Евсей Наумыч был помоложе, то готовил разнообразную приманку. А теперь ограничивается одними лягушками.

— И ничего, — говорит он, — не обижаются сомы, берут.

Минувшим летом мне довелось побывать в родных колхозных местах и встретиться с Евсеем Наумычем.

— Вот в самый кон попал! — сказал он мне и лукаво прищурил левый глаз. — Дикая розочка зацвела — самый клев сома. Собирайся, нынче вечером пойдем на Дальний омут.

Закидушки — это не мой способ лова. Я предпочитаю ловить только на поплавочные удочки. Но мне давно хотелось порыбачить с прославленным Сомятником и понаблюдать за ним, за его методами. Тем более что о нем разные фантастические слухи ходили, будто бы он «колдун», знает «петушиное слово», а перед тем как идти на рыбалку, ловит черного таракана, завертывает его в тряпочку и прячет в карман. И будто бы, прежде чем забросить приманку в воду, кладет ее на ладонь, подносит ко рту и шепчет какой-то наговор.

Часов в шесть вечера мы с Евсеем Наумычем были на Дальнем омуте. Я поспешно размотал удочки и забросил их между кустов. А Евсей Наумыч, взяв сачок и корзинку, пошел на соседнее озеро за лягушками.

— Не стоило бы ходить туда, — заметил я. — Их и здесь уйма.

— Эта лягушка мелковата и не так сдобна́, как озерная, — сказал Евсей Наумыч. — Нынче мне хочется посадить на крючок приманку крупную и показать тебе, какие тут лешие водятся — страх!

Пока Евсей Наумыч ходил за приманкой, я успел поймать на добрую уху.

— Ты что-то запропал там, Наумыч, — спросил я.

— И не толкуй, голова! — утирая со лба обильный пот рукавом выгоревшей гимнастерки, ответил он. — Насилу забагрил, каких мне хотелось. Крупную лягушку, брат, изловить не так-то легко. Последняя, можно сказать, тварь, а тоже хитрость имеет.

Смеркалось. Евсей Наумыч стал разматывать закидушки, а я занялся подготовкой костра. Делаю свое дело, а с Наумыча глаз не спускаю. Думаю, какое же он сейчас «колдовство» будет применять? Однако ничего подобного не произошло. Все делалось обычным порядком. Наумыч насаживал на крючок приманку и спокойно, без суетни, твердой и умелой рукой забрасывал в воду одну удочку за другой. Удачнее всех забросив последнюю, он от удовольствия крякнул, а потом умылся и подошел к костру.

— Ну вот и вся работа, — вынимая из кармана жестяную коробочку с махоркой, сказал Евсей Наумыч. — Теперь до утра. А с поплавочной удочкой сиди как прикованный.

— Зато спортивного интереса больше, — говорю я. — Видать, как рыба поплавок топит.

— Особливо ерш, — смеется Наумыч. — Хотя, надо правду сказать, ерш в ухе — первейшая рыба. Особенный вкус придает. Но больно уж муторно ловить эту мелюзгу. То ли дело сом! Как ввалится на полпуда, а то и на пуд, вот тебе тут и спортивный интерес — аж поджилки задрожат!

— И часто попадаются такие крупные?

— Часто не часто, а как пойду — так и есть. У меня, брат, как по заказу. Погоди, утром вот сам увидишь.

После ужина Евсей Наумыч, позевывая, сказал:

— Ну, теперь и уснуть не грех.

— А не проспим?

— Кого, сомов?

— Да.

— Никуда они, голубчики, не денутся. Снасть у меня крепкая, быка удержит. Спать можно спокойно.

Мы спрятались от комаров под марлевый полог и заснули.

А на рассвете, когда прибрежные тополя-великаны зашептались с бодрым, приятным ветерком, Евсей Наумыч заворочался. Он вылез из-под полога и, закуривая, проговорил:

— Экая благодать кругом! Никак не могу наглядеться. Вон иволга тоже пробудилась, в дудочку заиграла, шельма…

Вылез и я на свет божий. Евсей Наумыч сказал:

— Ну, брат, пойдем. Поглядишь, как я леших из омута буду выуживать. Да подмогнёшь, ежели часом неустойка случится.

Евсей Наумыч говорил уверенно и совершенно серьезно, будто бы сомы сидели в каком-то загоне и ждали поединка.

Вот и берег омута. Наумыч пристально смотрит на закидушки и шепчет:

— На всех трех есть, по шнурам вижу. — И стал тащить первую закидушку. Вдруг он сердито заворчал: — Что за оказия такая, понять никак не могу. Хоть задом наперед становись.

А когда мы, действительно, повернулись спиной к воде, то без труда увидели эту «оказию». Огромные, по ладони, лягушки, насаженные на крючки, самым спокойным образом сидели на песчаном бережке и благополучно встречали доброе июньское утро. Произошло это потому, что Наумыч, желая удивить меня редким уловом, постарался добыть самых крупных квакуш. А грузила оказались легковатые. Лягушки и выбрались из омута. Я с трудом удерживал себя от смеха. А Евсей Наумыч, взъерошенный и злой, молча сматывал закидушки. И только по дороге к дому он неожиданно заговорил:

— Подумать только, осечка произошла! Это, брат, небывалый случай в моей рыбацкой практике!.. Извольте радоваться — вылезли, шельмы, и сидят вылупя зенки. Умора, ей-богу! — Наумыч покачал головой и закатился молодым, неудержимым смехом.

Теперь мы смеялись оба.

1945 г.

 

Встреча на переправе

Был конец июня. Под выходной день я решил поехать на рыбалку с ночевкой. Но получилось так, что меня задержали дела и я отстал от своих приятелей. Сижу на пристани и, глядя на удаляющийся паром с рыболовами-ночевщиками, думаю, что же теперь делать? Смотрю, к мосткам подходят два паренька — одному лет четырнадцать, второму лет двенадцать. И, как говорится, рыбак рыбака видит издалека — прямо ко мне.

— Здравствуйте, дядя! — проговорили они враз. — Вы не заметили тут троих ребят с удочками и с овчаркой?

— Нет, не заметил. Наверное, уехали вон с тем паромом.

Матрос в расстегнутой рубашке подметал пол. Он посмотрел на ребят и улыбнулся.

— Придется вам, рыбаки, обратно домой идти. Ваши друзья-приятели, которые с овчаркой, часа полтора как переправились за Волгу. Так-то вот. Не надо запаздывать.

Ребята переглянулись, однако обратно уходить не собирались. Они положили аккуратно связанные длинные бамбуковые удилища, поставили корзинку, в которой виднелся плетеный садок для рыбы, сняли с плеч рюкзаки. По виду ребят, по их снасти нетрудно было догадаться, что это не уклейщики, а довольно опытные рыболовы. Говорю им:

— Я тоже вот один остался, опоздал к парому. Вам, видно, не хочется домой возвращаться?

— Не хочется, — проговорил один из мальчиков.

— Тогда давайте возьмем лодку и поедем вместе. Втроем веселее будет.

Мы познакомились поближе. Одного из них, повзрослев, звали Сашей, второго — Гришей. Они, как оказалось, были родными братьями.

Когда переехали Волгу, я предложил:

— Ну, друзья, пойдемте на Мякотное озеро. Знаете такое?

— Знаем! — в один голос ответили ребята. — Там и Банное озеро рядом, — добавил Саша, — и Студеное недалеко. Мы туда с дедушкой много раз ходили. В Мякотном и Банном линь крупный клюет.

Вечер стоял теплый, тихий. По всем признакам завтра должен быть клевный день. Путь был не ближний, но мы, оживленно разговаривая, не заметили, как дошли до места.

Солнце медленно склонялось к горизонту. В озере, как в огромном зеркале, отражались прибрежные деревья и кустарники. Из камышей вылетела кряква, немного покружилась над водой, потом опять опустилась в камыши, к утятам.

Мы облюбовали место, положили на берег наше снаряжение.

— Вот что, ребята, — сказал я. — Дотемна остается два часа. За это время мы должны наловить рыбы на уху, набрать дров, подготовить место для костра и ночлега. Успеем?

— Успеем, — уверенно сказал Гриша, вынимая из корзины маленький топорик. — Я у них с дедушкой, — показал он на Сашу, — всегда за кострового. Вы рыбачьте, а я дрова пойду собирать и место буду готовить к ночлегу.

— А может быть, тебе на вечерней зорьке порыбачить хочется? — спросил я. Но Гриша ничего не ответил, махнул рукой и побежал в кустарник.

— Он любит рыбачить только по утрам, — сказал Саша, разматывая удочки. — А потом купается, делает зарисовки. Он у нас художник.

Я сидел метрах в десяти от Саши. Однако видеть друг друга мы не могли, потому что нас разделял кудрявый куст тальника, росший у самого берега. Мне интересно было знать, как Саша забрасывает лесу с насадкой — по-настоящему или с шумом. И я все время прислушивался. Шума не было слышно.

Прошло около часа. У меня в садке плескались три окуня и один карась. Однако хотелось поймать линя, а он, как нарочно, не попадался.

Но вот на крайней удочке поплавок дрогнул, лег набок, потом немного покачался и пошел в сторону. «Наверное, линь», — подумал я и сделал подсечку. Леса натянулась, удилище пружинило. Недалеко от берега рыба еще раз попробовала избавиться от крючка, сильно взметнулась вверх, подняв брызги, но тут же угодила в подставленный мною сачок. Это был действительно линь. Саша, конечно, слышал всплески рыбы, и я думал, что он сейчас же прибежит ко мне и станет восторгаться. Но он не пришел, и тут я окончательно убедился, что Саша — настоящий рыболов.

Настала пора готовить уху. Кончив рыбачить, я поднялся на высокий берег и сказал Саше:

— Время ужинать… Всю не переловишь.

— Да, надо кончать, — согласился со мной Саша и добавил, улыбаясь: — А то утром нечего будет ловить.

Он вынул из воды свой садок и тоже поднялся наверх. В садке бились две плотвы, окунь и небольшой линек. Гриша похвалил наш улов и сказал, что должна получиться хорошая уха. Он уже наносил дров и свежего сена, приготовил место для костра, набрал кружку ежевики к чаю и даже успел выкупаться.

Ели мы с большим аппетитом. Да и уха, надо сказать, была очень вкусная! А когда поужинали, попили чаю — улеглись спать.

Летняя ночь, как говорят, короче воробьиного носа. Не успеешь лечь — и уже занимается зорька. Пожелав мне спокойной ночи, мои юные приятели тут же крепко заснули на душистом сене.

Костер догорел и погас, а я лежал и не спал. Была чудесная ночь, где-то совсем близко шелестела недокошенная трава, перешептывались листья осокоря, резко кричал коростель. А рядом — озеро, отражающее в спокойной прозрачной воде золотую россыпь звезд. Ночью озеро кажется безбрежным, таинственно-сказочным и бездонным. Разве заснешь в такую ночь! Я встал, прошелся вдоль озера. Легкий ветерок приятным холодком обдавал лицо, доносил запахи луговых цветов. Полной грудью вдыхал я предутреннюю свежесть.

Ребята хотя и крепко спали, однако на зорьке проснулись как по команде.

— Молодцы, не проспали зорьки, — похвалил я их.

— Раньше мы просыпали и дедушка нас всегда будил, — сказал Гриша. — А когда однажды попробовали ловить на зорьке, то потом сами стали просыпаться.

Умывшись, мы доели оставшуюся с вечера уху и пошли к удочкам — на свои «рабочие места».

— Ну, как у нас дедушка всегда говорит, ни пуха, ни пера, ни рыбьего хвоста! — сказал Саша, осторожно спускаясь вниз.

— Такие рыболовы, как мы с вами, без рыбы домой не приходят, — шутливо заметил я.

Все было под руками: и приманка, и садок, и запасные лесы. Насадив на крючки свежих червяков, я закинул три удочки, положив веером удилища на рогульки. Усевшись поудобнее, закурил. Над озером низко-низко пролетели два кулика и скрылись за камышами. У берегов было тихо. Но вот на самой середине водоема появилась еле заметная предрассветная рябь. Ранее плохо видимые поплавки начали обозначаться на воде. Зорька! Это самые напряженные, самые торжественные минуты ожидания клева.

Опытный рыболов наперед знает, какая рыба первой будет брать — крупная или мелкая. Если около поплавков на поверхности начинает «закипать» вода и появляются небольшие круги — значит, насадку будет беспрестанно теребить мелочь, и зорька тогда пропала. Однако по всему было видно, что сегодня лов начнется с крупной рыбы.

Так оно и получилось. Первой пойманной мной рыбой оказался матерый полосатый окунь. Он взял насадку с налету, и поплавок мгновенно скрылся под водой. А вслед за окунем на мякиш ржаного хлеба я подсек одну за другой двух крупных сорожек.

У ребят, наверное, дело обстояло тоже неплохо. Но вот неожиданно я услышал тревожный негромкий голос Саши:

— Гриша, быстрей давай мне сачок!

Ответа не последовало. Саша крикнул громче и требовательнее:

— Сачок давай, сачок!..

Однако Гриша опять не отозвался. Пришлось мне взять свой сачок и бежать к Саше на выручку. Он с трудом удерживал в руках удилище: наверное, попалась крупная рыбина.

— Кто тут кого водит — рыбак рыбку или рыбка рыбака? — подойдя к Саше, пошутил я. — Держись, а то утащит в воду! Потяни лесу немного на себя. Смелее, смелее… Так. Ну, вот и все!

Бронзовый, с темным отливом линь — в сачке. Да какой линь — около килограмма весом!

Когда Саша снимал рыбу с крючка, руки у него дрожали, но он улыбался и говорил:

— Глубоко забрал. Если бы зацепил за губу, ушел бы. Спасибо вам, что помогли!

— А что с Гришей случилось? — вспомнил я. — Ну-ка, пойдем посмотрим.

Место у Гриши было недалеко от нас, за бугорком. Он рыбачил на две удочки, но когда мы подошли, то обнаружили только одну. Саша негромко окликнул брата:

— Где ты, рыбак?!

Но вокруг было тихо. Тогда Саша крикнул изо всей силы:

— Гри-и-ша!..

Прошло несколько секунд, однако по-прежнему было тихо. Отсутствие Гриши нас начинало тревожить. Саша еще хотел крикнуть, но вдруг послышалось издалека:

— Здесь я, на новом месте!

Мы направились к Грише. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что он выходит из воды, держа в руках сачок и удочку. Глаза у него были полны слез.

— Это ты что — в воду за рыбой нырял? — спросил я.

— Линя упустил. Эх и крупный! — с досадой проговорил он.

— Как же это ты так сплоховал?

— Сделал подсечку, потянул, а леса за куст зацепилась. Я и туда и сюда — никак. И сачком не достану — далеко. Пришлось прямо в тапочках в воду лезть… А линь ка-ак рванется и ушел. Губу прорвал…

— Ну, не тужи. До вечера еще долго, поймаешь другого, — успокоил я Гришу. — Пошли на свои места, а то самое хорошее время упускаем…

* * *

Это был исключительно удачный день! Хотя мы и делали трехчасовой перерыв — варили уху, обедали, пили чай, отдыхали, купались, — все же наши садки оказались доверху набитыми рыбой. Саша и Гриша одних только крупных линей четыре штуки поймали, не считая окуней и сорожек. Саша посмотрел на мой садок и спросил:

— У вас сколько линей?

— Шесть и три карася, — ответил я.

— А окуней и сорожек?

— Этих не считал, но более десятка будет.

— У нас наполовину меньше… Ну и то хорошо. Такого улова я еще ни разу не видел.

Мы вычистили рыбу и уложили ее в корзины, чуть-чуть присыпав солью и переложив мокрой травой.

На переправу шли знакомой луговой тропинкой. Было часов семь вечера. По пути я и Саша подшучивали над Гришей, вспоминая, как его затащил в воду линь. Гриша обещал никогда больше не уходить далеко от брата.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Если рыбачите вдвоем, то всегда садитесь неподалеку, чтобы при случае можно было помочь друг другу.

В городе зажигались первые огни, когда мы на пароме подъезжали к пристани. Паром был переполнен возвращающимися с пляжа людьми. На корме загорелые юноши и девушки пели хорошую, задушевную песню:

Выйдя на берег, я сказал:

— Если надумаете ехать на рыбалку в следующую субботу, приходите на переправу часа в четыре дня. Поедем опять втроем. Хорошо?

— Хорошо! — ответили ребята.

Прощаясь со мной, Гриша протянул мне листок бумаги.

— Возьмите, — сказал он.

Это был карандашный рисунок. Гриша нарисовал меня сидящим на берегу озера с удочками и подарил рисунок на память в знак нашего знакомства.

1947 г.

 

По следу

На действительную военную службу Петр Тимофеев уходил с механического завода, где работал слесарем… Незаметно прошли два года службы. После увольнения из армии в запас Петр решил поехать домой, в свой колхоз, где жили его мать и сестренка Надя.

Петр, конечно, снова бы вернулся на завод, если бы мать настойчиво не просила в своих письмах о том, чтобы он возвратился домой, где его с нетерпением ждет девушка — Орехова Маринка, которую мать прочит ему в невесты. Девушка знатная, самая лучшая доярка на ферме, недавно награжденная орденом «Знак Почета». И собой ладная. Многие парни заглядываются на нее, да она ни с кем всерьез не заводит дружбу, ждет Петра, который ей по душе, по сердцу.

Веселее и голосистее Маринки никого нет в Ветлянке. В самодеятельном хоре участвует. Местный баянист сочинил специально для нее песню, которую она исполняет весело, с задором:

— Итак, друзья, еду в деревню, в свою милую Ветлянку! — сказал Петр, когда прощался с товарищами по службе. — Поля у нас просторные, конца-краю не видно. Есть где развернуться, показать себя в труде… Хочешь — на трактор садись, хочешь — на комбайн.

Служил Петр Тимофеев в артиллерии в звании ефрейтора. А этого звания не так-то легко добиться. Оно присваивается только лучшим солдатам, отличившимся прилежностью к учебе и высокой дисциплинированностью. И Петр гордился тем, что на его гимнастерке поблескивает нагрудный знак «Отличный артиллерист».

И вот сейчас Петр тепло вспоминал службу в армии, свою воинскую часть, командиров, которые обучали и воспитывали его. Петр стал совсем другим человеком. Он хотя и молод, но прошел немалый жизненный путь. Профессионально-техническое училище, завод, армия — это серьезная подготовка к большой самостоятельной жизни. И все же будущее у Петра впереди. Размышляя об этом, он вспоминал слова из одной армейской песни:

Только слово «боевые» он заменял словом «трудовые».

Петр любил свое дело, работал с душой. Поручили ему отремонтировать потрепанный трактор. Новичок, как с первых дней называли Петра, беспрекословно взялся за дело… Председатель колхоза Киреев как-то на одном из собраний заявил:

— Наш артиллерист, Петр Тимофеев, товарищи, чудеса творит. Прицел взял точный — две нормы в день и ничуть не меньше! Вот если все так будем работать, то обязательно выйдем на первое место в соревновании по району.

* * *

…По выходным дням Петр уходил на охоту. Он успел уже оформить членство в спортивном обществе охотников. Давнишняя тульская двустволка досталась ему в наследство от отца, геройски погибшего под Сталинградом в боях с фашистами.

Ни пурга, ни морозы — ничто не останавливало Петра. Охота, как говорят, пуще неволи. Смотрела на сына Анна Ивановна, подносила уголок головного платка к влажным глазам и мысленно говорила: «Вылитый отец…» А Петр, позавтракав, отправился в Заречье.

В самом конце оврага, где стоял одинокий старый вяз, Петр увидел свежий след. «Да ведь это лиса спозаранку на добычу пошла», — решил охотник и быстро зашагал на лыжах по лисьему следу.

Шел долго. За бугром — Студеная речка, по берегам которой стоят высокие осокори. След лисы пролегал через реку и частый тальник, поднимался на высокую гриву, поросшую непролазным колючим шиповником, а потом сворачивал в сторону, на равнину, к Лебяжьему озеру.

— Ах ты, рыжая хитрюга, в какую даль меня завела! — с досадой проговорил Петр. — А вдруг не подпустит на выстрел? Расскажешь об этом походе ребятам, могут и не поверить. Особенно Кириллов. Тот определенно скажет: «Мазила ты, а не охотник». Ну, ничего! Посмотрим, чья возьмет…

Петр посмотрел на широкую, кипенно-белую равнину. Посмотрел и замер: лиса была на озере. Она что-то выкапывала, крутила головой, подпрыгивала, ложилась и снова вставала. Одним словом, лиса была занята каким-то важным делом. Петр приложил ружье к плечу и спустил курок. Раздался выстрел. Лиса, как бы играя с пойманной мышью, подпрыгнула и ткнулась острой мордочкой в снег.

— Долго ты меня, Патрикеевна, водила за нос! — улыбаясь, проговорил Петр, подойдя к лисе. — Чем же ты тут хотела полакомиться? Ах, вон что!.. — Петр посмотрел на заснеженный котец, поставленный кем-то недалеко от берега. — Рыбки захотела, да ледок толстоват, ничего не вышло…

Увесистой палкой Петр пробил лед в котце, очистил его и от неожиданности вскрикнул:

— Что такое?.. Лебяжье загорелось… Вот тебе на!..

От недостатка кислорода, тесня друг друга и медленно шевеля жабрами, рыбы лезли наверх. Тут были крупные щуки, окуни, подлещики… Петр хорошо понимал, что рыбу надо во что бы то ни стало спасти, не дать ей погибнуть. Но как это сделать? Ведь одному такое дело не под силу. Да и новые лунки вскрывать нечем. Подумав, Петр решил бежать на откормочную животноводческую базу совхоза, находившуюся километрах в двух от озера, и позвать на помощь людей. Он быстро зашагал по направлению к базе. Вдруг из-за кустов показалась вторая лиса. Петр остановился. Он хотел было пуститься за вторым трофеем, но одумался. Отвернувшись от лисы, ускорил шаг. И только стал доходить до большой дороги, как наизволок, ему навстречу, поднимались две порожние подводы. Горя нетерпением, еще издали Петр крикнул:

— Стой, дело серьезное есть!..

На передней подводе сидел коренастый старик в шубняке и заячьем малахае. Он остановил лошадь и, нахмурив брови, спросил:

— Какое такое дело?

— Лебяжье озеро загорелось! — ответил Петр. — Рыбу надо спасать.

— Вон тут что! — удивился старик. — Диковина какая, а! Давно такого не случалось на Лебяжьем… Это действительно серьезное дело… Ванюшка! — крикнул старик подростку, сидевшему на задней подводе. — А ну-ка давай езжай живым манером обратно на базу. Скажи там дяде Сергею, чтобы собрал народ и ехал на Лебяжье. Да пусть захватят с собой ломы, пешни, лопаты. Понял?

— Понял! — шмыгнув покрасневшим носом, ответил Ванюшка. Он повернул обратно гнедого пузатого меринка с коротким хвостом, натянул вожжи и, как взрослый, прикрикнул:

— Э-э, Красавчик, торопись, дело серьезное!..

Петр сел к старику в сани, и они поехали на озеро.

— Мы с Ванюшкой за сеном было собрались, а тут на-ка вот тебе — «пожар тушить» приходится, — шутил старик.

Когда подъехали к проруби, старик развел руками:

— Эх, мать честная!.. Щуки-то, щуки-то какие большущие, ровно осетры… Сами в руки так и просятся. Придется на артельную ушицу «наудить» щучек да окуньков, а то поздно будет, когда лед вскроем, уйдет вся рыбка, скроется…

А Петра беспокоила мысль о том, приедут ли люди с базы и удастся ли спасти рыбу. Но вот наконец вдали показались две подводы. Петр, припрыгнув по-ребячьи, крикнул:

— Едут, едут!..

Прискакал дядя Сергей, а с ним еще человек пять. Подходя к старику, Сергей спросил:

— Откуда будем начинать, Спиридон Ильич?

— Рубить майны придется в разных местах, — ответил Спиридон Ильич и, молодецки хлопнув рукавицами, взял пешню.

Дело шло ходко. Тут и там, по всему озеру, голубели проруби, будто чаши, до краев наполненные студеной водой. Спиридон Ильич подбадривал людей шутками да прибаутками:

— А ну, молодчики, руби ледок как сахарок: откроем все «форточки», чтобы рыбка дышать вольготнее могла…

К вечеру рыбы не было видно ни в одной проруби. Спиридон Ильич, взглянув на Петра, подмигнул:

— Рыбка, сынок, тю-тю. Вильнула хвостом — и поминай как звали. А ежели бы не твоя забота — каюк! Ни одной бы рыбки в живых не осталось, вся бы камнем на дно легла… Завтра мы привезем снопы прямой соломы и расставим их по майнам. Через соломинки пойдет воздух в воду, и нашим щучкам и окунькам дышать станет вольготно… Ну, по домам пора, — спохватился старик. — Вы поезжайте на базу, — сказал он дяде Сергею, — а я парня до Ветлянки подвезу.

…Выбрались на большую дорогу. Спиридон Ильич, попыхивая самокруткой, спросил Петра:

— Совсем решил остаться в колхозе или так себе, временно?

— Совсем, — ответил Петр.

— Это хорошо. В колхозе нужны умелые руки… Не женился?

— Пока нет, но скоро женюсь.

— Невест в колхозе много… Которая же тебе приглянулась? — полюбопытствовал Спиридон Ильич.

— Орехова Маринка, — немного смутившись, ответил Петр.

— О, брат! — воскликнул Спиридон Ильич. — Знатную девку ты избрал. Работница золотая… Кандидатом в депутаты Верховной власти ее выдвинули, вот какая эта Маринка!.. Счастливый ты, парень. А теперь, сынок, скажи-ка мне, откуда тебя привела лиса на Лебяжье озеро?

— От Бирючьего оврага.

— Неужели от Бирючьего? — удивился Спиридон Ильич. — Да ведь это, ежели даже напрямик считать, и то километров пятнадцать будет! Ну и напористый же ты. Характер у тебя, видать, отцовский. И бьешь метко. Поглядел я давеча на твою лису — заряд угодил куда следует. Молодой, да ранний — настоящий охотник!..

А невдалеке, по косогору, в синеватых морозных сумерках зажигались яркие электрические огоньки. Это была Ветлянка.

1968 г.

 

В половодье

Я и мой приятель Сергеич рыбачили на поплавочные удочки в пойме правого берега Волги. Было это в начале мая, в самое половодье. Погода стояла теплая, солнечная. По ерикам из Волги вода заходила в луга, затопляла низины, до краев наполняла чаши озер. А вместе с полой водой шла косяками на нерест рыба: лещ, язь, сазан, окунь, плотва. В это время на мелких заливных местах с травянистым дном особенно хорошо берет плотва, язь, а иногда линь. Мы с приятелем сидели на берегу озера Зелененького, забрасывали удочки между затопленных по пояс таловых кустов. Места́ выбрали на редкость хорошие, но клев был неважный. Мы уже устали смотреть на неподвижно торчавшие кукишами поплавки и никак не могли понять, почему же клев совершенно прекратился. В моем садке плескались всего лишь три небольшие плотвицы и подъязик, не больше было и у Сергеича. Приятель сладко зевнул, прищурясь взглянул на солнце и сказал:

— Возможно, к вечеру будет хороший клев.

Сидим, любуемся природой. Деревья еще голые, но уже пробуждались к жизни, бродили соками. Набухшие почки начинали лопаться, воздух напоен тонкими запахами разнолесья. На солнечных припеках зеленела низкая изумрудная трава, желтели звездочки гусиного лука. Слышался птичий гомон, пробовали свои голоса дрозды, пеночки-теньковки. Высоко над тихими разливами планировал коршун, а над самой водой с криком проносились кулики. Я говорю приятелю:

— Пойду поищу новое место.

— Сходи поищи, — равнодушно отозвался Сергеич.

Недалеко от наших мест было второе озеро — Песчаное. Оно так же, как и Зелененькое, вышло из берегов. Пошел я без удочек. Шел по гриве, заросшей вербовником и вязами. Пройдя метров сорок по диагонали, я вдруг остановился: в метре от меня с шумом вылетела кряковая утка. Она летела низко и села неподалеку, в разливе Песчаного озера. Я подошел к высокому, с множеством отростков, вербовому кусту и увидел гнездо кряквы. Оно было на самой земле, тонко устланное сухими листьями. В гнезде лежало семь зеленоватых яиц.

К гнезду уже подступала вода. Что делать? Оставить его на месте — через день-два оно очутится под водой, а взять яйца — это значит разорить гнездо, совершить недостойный поступок. Но что же, в конце концов, оставалось делать с гнездом? После некоторого раздумья я решил приподнять гнездо на метр выше. Нарезал ивовых прутьев и сплел в развилке вербового куста нечто вроде корзины. Затем набрал охапку сухих листьев, устелил ими «корзину», бережно перенес с земли гнездо, положил в него яйца и ушел.

Приятель встретил меня недоуменным вопросом:

— Где ты ходишь так долго? Клев стал такой, что поспевай только вытаскивать.

Я все рассказал Сергеичу. Он покрутил головой и усмехнулся:

— Чудак-рыбак!.. Так тебе кряква и найдет твое гнездо, дожидайся. Где-нибудь другую кладку сделает.

Я ничего не мог возразить приятелю, потому что и сам не знал, найдет кряква сделанное мною гнездо или не найдет. Но про себя решил, что непременно приду сюда и проверю.

На второй же день, вечером, я специально поехал туда, где было гнездо кряквы. Я был озабочен, торопился. Меня пугала мысль о том — неужели кряква не догадается подняться на один метр выше и не обнаружит гнездо? Мне казалось, что я иду очень долго, и все прибавлял шагу.

Но вот и знакомая грива. Останавливаюсь. Смотрю вдаль, ищу глазами вербовый куст. Затаив дыхание, тихо крадусь к гнезду. Под ногами, как на грех, звонко хрустнула сухая ветка. И почти одновременно испуганно выпорхнула из гнезда вчерашняя утка.

— Отлично! — радостно воскликнул я. — Нашла все-таки, умница.

Заглядываю в гнездо, считаю яйца: их стало восемь. Значит, все в порядке. Уходя домой, я заметил, что на место, где кряква смастерила себе гнездо, уже просачивалась вода. Ну а к новому гнезду, я был твердо уверен, полая вода не доберется. Выйдя из-за кустов на чистый берег разлива, я увидел: кряква плавала неподалеку. Она кружилась на одном месте и, видимо, тревожилась за судьбу своего гнезда. Кряква увидела меня, но не улетела, а только юркнула в заросли. Я помахал рукой и проговорил:

— Не бойся, серенькая! Желаю тебе полного выводка. До свидания!

…Во второй половине июня мы действительно встретились. Кряква мирно плавала со своим выводком возле камышей сказочно красивого озера. Затаившись в кустах, я любовался резвыми пушистыми утятами. Их было десять, и все они как один похожи друг на друга — темные, с желтинкой, с маленькими черными носиками, которые то и дело окунали в воду. Я смотрел на эти крошечные пушистые комочки, на их заботливую, бдительную мамашу и радовался.

 

Лесные голуби

Людям издавна хорошо знакомы домашние голуби, а также почтовые и особенно полудомашние сизые, которых, кстати сказать, развелось сейчас в городах и селах великое множество. Зимой и летом они живут на элеваторах, мельницах и просто на крышах домов, ютятся на выступах и карнизах зданий, чердаках, наличниках, а деревьев избегают. Сидят и терпеливо ждут, когда их кто-нибудь покормит.

Но есть в нашем крае голуби лесные, дикие, которых мало кто видел и еще меньше о них знает. Это — сизари, горлицы, вяхири и клинтухи. Встречаются бурые голуби, степные и египетские горлицы, но очень редко.

Лесные голуби, в общем, похожи на наших полудомашних, только дикие гораздо энергичнее, бдительнее, стройнее. И воркуют они особенно, немного жалобно. Мне с юных лет знакомо это воркование. Бывало, пойдешь в лес по ягоды, и вдруг с вершины высокого дуба или березы послышатся эти чудесные звуки, западающие в душу.

Лесные голуби — птицы перелетные. Питаются они зернами культурных и диких растений, а также молодыми побегами. Живут парами. Вместе высиживают и вскармливают птенцов. Как правило, откладывают не более двух яиц, из которых через семнадцать суток выходят голые, слепые и беспомощные голубята. Вскармливаются птенцы точно так же, как и домашние и полудомашние, — особым «молочком» (творожистая масса), отрыгиваемым родителями из зоба. За лето голуби делают два-три выводка.

Мясо лесных голубей очень вкусно, особенно в конце лета, когда они откармливаются на хлебных полях. Однако никогда на лесных голубей специально не охотились.

Виды лесных голубей отличаются друг от друга некоторыми особенностями в повадках, в оперении. Клинтух, например, больше похож на домашнего голубя — сизаря, но чуть поменьше его и не имеет белого подхвостка. Гнездится в дуплах деревьев. Прилетает к нам в первой половине апреля, а улетает в теплые края в сентябре. Вяхирь, или, по-другому, витютень, — самый крупный из всех голубей. Оперение его отличается от других белыми пятнами на боках, шее и более светлой серо-голубой окраской. На лету вяхиря легко можно узнать по светлым краям крыльев. Гнездо устраивает на ветвях деревьев, а прилетает в наши леса несколько позднее клинтуха.

Меньше, но стройнее других диких голубей горлицы обыкновенные, или, по-другому, горлинки. Удивительно красивы, изящны. Шея и голова у горлицы сизые, спина и крылья рыжевато-бурые. Грудь нежно-розовая, брюшко беловатое, по бокам шеи — темные пятна, вокруг глаза — красное кольцо. Прилетают к нам горлицы в мае.

Горлицы больше селятся на опушках лесов, иногда встречаются и в степных районах, но гнезда устраивают обязательно на ветвях деревьев и кустарников, в оврагах, на берегах тихих глухих рек. Нравятся им места, богатые влагой. В жаркие дни горлиц часто можно видеть на берегах озер и около ручьев, куда они прилетают на желанный водопой.

Между прочим, воду любят все лесные голуби. От недостатка воды они страдают больше, чем от недостатка корма. Поэтому голуби по нескольку раз в день принимают «водные процедуры», а после этого летят обратно в лес, усаживаются на высокое, с оголенной вершиной дерево и сладко дремлют. Птицы предусмотрительны. Дерево с оголенной вершинкой они выбирают специально для того, чтобы предостеречь себя от какой-либо неожиданной опасности.

Любят воду и наши полудомашние голуби. Это и понятно, ведь все породы домашних и полудомашних голубей произошли от дикого, лесного сизаря, который водится и поныне в Крыму, на Кавказе, в районах Волги и Дона.

Голуби — самые древние и благородные птицы, подлинные символы мира. За многие века выведено множество культурных пород, как, например, красно-пегие и черно-пегие, турманы, родиной которых является Индия. Эта порода голубей культивируется в течение тысячелетий и образует самую богатую разновидностями группу.

Во внешности, поведении, нравах голубей — лесных и домашних — очень много подкупающего. За красоту и нежность, за разнообразную окраску и стремительный полет голуби стали любимыми птицами народов всех стран.

 

Огари

Огари, или, по-другому, красные утки, — редкие птицы в Среднем Поволжье, особенно в поймах Куйбышевской области, и охота на них запрещена. У нас, кроме охотников, мало кто знаком с этими птицами. А между тем это довольно интересные утки, имеющие большое отличие от многих своих сородичей. Они, например, гораздо крупнее кряковых уток, «одежда» у них, говоря в шутку, стиляжья: ярко-рыжая, с черными и зелено-стальными перьями и перышками. А селезень носит черный ошейник и только этим отличается от утки.

Крик огарей совершенно необычный: гортанный, стонущий, и поэтому не совсем приятный. Полет не быстрый, плавный. Посадку делают не вдруг, не с лета, как многие другие утки, а постепенно, долго при этом парят, кружат, приглядываются — где лучше и удобнее сесть. Другие утки обычно ковыляют по суше, а огари умеют не только хорошо ходить, но и быстро бегают. Прилетают они ранней весной, когда еще кругом белеют снега, а реки и озера скованы льдом.

Я не знал биологических особенностей огарей и полагал, что они всегда спокойны, флегматичны, а селезни только тем и отличаются, что носят черный ошейник. Но, оказалось, это совсем не так. Селезни весной, например, бывают очень свирепы и при случае затевают кровопролитные драки. Дерутся отчаянно, до изнеможения, точно так же, как домашние петухи. Такую схватку огарей мне однажды пришлось наблюдать.

Было это в конце марта. Рыбачил я в Глухой воложке на подледные снасти. С утра был крепкий мороз, а в полдень солнце пригревало так, хоть раздевайся. На заснеженном острове цвела верба, на прибрежных суглинистых проталинах виднелись стебельки мать-и-мачехи, а в чистом голубом небе слышалась милая сердцу песенка жаворонка. И невольно в это время вспоминается великий Глинка, положивший на ноты эту чудесную мелодию.

Вдруг я услышал отдаленный крик огарей — такой жалобный, но родной, и был рад ему так же, как мартовскому солнечному дню и первой песенке жаворонка. Крик повторился. Огари летели на небольшой высоте в мою сторону. Долетев до полыньи в конце воложки, они стали снижаться и делать круги. Обычно огарей я встречал парами, а тут была тройка. Кружились они довольно долго, а потом сели на воду. Мне их было видно хорошо, но огари, наверное, меня не замечали, потому что я, по рыбацкому обычаю, сидел не шевелясь да и расстояние до полыньи было не такое уж близкое.

Сижу, наблюдаю. То взгляну на уток, то на поплавки — ловлю двух зайцев. Но вот поклевка. Поплавок крайней удочки качнулся и пошел под лед. Проворно делаю подсечку, и на снегу, топорща бледно-оранжевые плавники, отчаянно бьется крупная сорожка. Опустив леску в воду с новой наживкой, я взглянул на огарей. Взглянул и ахнул: селезни успели уже схватиться и дрались, что называется, не на живот, а на смерть. Ведь и прошло-то всего не более двух-трех минут, как они сели в воду, — и на тебе, будто для того только и сделали посадку, чтобы подраться. Я встал и направился к полынье в надежде, что драчуны заметят меня и улетят. Но не тут-то было. Они продолжали остервенело щипать друг друга, бить крыльями и ничего и никого не замечали. А утка спокойно плавала поодаль, кокетливо пощипывала перышки, прихорашивалась и лукаво поглядывала на обезумевших селезней. Но вот я уже совсем близко от полыньи. Утка заметила меня, вытянула шею и беспокойно завертела головой. Потом издала короткий звук и тяжело поднялась в воздух. А селезни остались. Они продолжали потасовку даже в то время, когда я стоял рядом с полыньей. Образумил, привел их в чувство мой громкий окрик: «Да вы перестанете или нет, разбойники?! Вот я вас сейчас!..» Соперники ошалело метнулись в разные стороны, захлопав по воде крыльями, и с протяжным стонущим криком взмыли над полыньей.

Вскоре один из селезней, который, видимо, роднее, настиг утку и они полетели рядком. А второй селезень, неизвестно где потерявший свою подругу, летел в том же направлении, к Жигулям, но на большом от них расстоянии. Как плохо быть одинокому!

Я долго смотрел вслед улетающим огарям. Но вот они исчезли, скрылись из виду. И только в голубой полынье, точно крошечные кораблики под парусами, прытко и задорно скользили рыжеватые пушинки.

 

Куда девались чибисы

Чибис — интересная, забавная птица. Это про него поэт А. Пришелец и композитор М. Иорданский написали хорошую песенку:

Чибиса называют также пиголицей, пивиком. Брюшко, подхвостье, горло у него белые, спинка, зоб черные, на голове длинный хохолок, ноги ярко-малинового цвета, крылья тупые, широкие. Это довольно крупный кулик и один из тех «счастливцев», которого охотники не трогают, хотя мясо чибиса вполне съедобное. Как-то уже испокон веков не принято охотиться за ним. Поэтому, видимо, чибисы и не проявляют особой осторожности.

Где есть реки, озера, пруды, болота, там наверняка можно встретить чибисов. В поймы правого и левого берегов Волги близ города Куйбышева они прилетали обычно ранней весной, как только в лугах появлялись проталины и вода. Тишина, приютившаяся здесь на зиму, сразу же нарушалась, и в поймах наступало оживление. Чибисы, радуясь весне, затевали игру, взлетая то вверх, то вниз, кружились, падали, перевертывались с боку на бок и громко, пронзительно кричали: «Кыбы-кууыб!»

А во время гнездования, заметив человека, чибис обязательно полетит ему навстречу и вежливо спросит: «Чьи вы, чьи вы?»

Гнезда чибисы устраивали на кочках, в травяных зарослях или даже на голом месте, но хорошо устланном сухой травой.

Чибисы не только забавные птицы, но в то же время и очень полезные. Они поедали в наших местах огромное количество листогрызов, проволочных червей, кобылок и многих других вредных насекомых.

К началу августа подрастали выводки. И молодые, и старые чибисы, собравшись в небольшие стайки, кричали в лугах, возле водоемов. Особенно много их было в районах Гатного и Лещевого озер. А в сентябре чибисы улетали на зимовку: одни — в Закавказье, другие — в Северную Африку, третьи — на побережье Средиземного моря. Подумать только — какая даль!

Я с детства полюбил чибисов и каждый год с нетерпением ожидал их прилета из дальних стран. Однако вот уже третью весну чибисов в наших местах, под Куйбышевом, не стало. И никто даже не заметил исчезновения этих птиц. Мне приходилось заводить разговор на эту тему со многими охотниками и рыболовами, но каждый из них оставался равнодушным, считая этот разговор несерьезным, отделывался шуткой: «Зачем тужить о чибисах, когда у нас воробьев достаточно».

А ведь следовало бы каждому охотнику, каждому рыболову-спортсмену уметь не только метко стрелять или ловко делать подсечки, но также и уметь любить природу, хорошо знать свой край, вести наблюдения, записи, быть хотя бы в какой-то мере натуралистом, орнитологом или фенологом.

Долго мучил меня вопрос — куда девались наши «куйбышевские» чибисы? И вот, наконец, мне совершенно случайно удалось узнать об этом. В июне минувшего года я побывал в двух колхозах Ставропольского района. Там, где широко разлилось Куйбышевское море, в низинах, стеной стояли травы, а в них тут и там сверкали под солнцем небольшие, мелкие заливчики. Вот здесь, в неоглядных колхозных просторах, в приморской низменности, я увидел своих любимых чибисов, услышал их знакомые выкрики. Но хохлатые друзья мои в эту пору были не так активны и забавны, как они бывают ранней весной, потому что заботливо охраняли свои гнезда, в которых сидели и просили есть маленькие чибисята.

В тихие раздольные места перекочевали чибисы. Конечно, на новых местах, в преображенной человеком природе, им вольготнее. А здесь, в пригородной полосе, уже слишком стало многолюдно и шумно. Я радуюсь новоселью чибисов, но в то же время и скучаю по ним: хорошие друзья не забываются так скоро.

 

Перепелки

Перепелки — одни из самых близких и любимых птиц сельских жителей. Да и горожанам они хорошо знакомы, а охотникам — в особенности. Если жаворонок — певец полей — волнует душу своей чудесной песенкой, льющейся звонким серебряным ручейком из голубого поднебесья, то перепелки доставляют не меньшую радость людям своими забавными выкриками, хотя и живут на земле, искусно затаиваясь в густых травах и хлебах.

Вспоминая детство, приходит на память песенка, неизвестно когда и кем придуманная, которую мы, ребятишки, бывая в лугах или в поле и слушая неумолчный перепелиный крик, напевали:

Увидеть перепелку действительно почти невозможно. Разве только случайно можно набрести и спугнуть ее с гнезда. Но в этом случае она не поднимается в воздух, а быстро скрывается в траве.

Кричат, или, как говорят охотники, «бьют», только петушки (самцы) в тот период, когда перепелки (самки) сидят на гнездах. Забавные выкрики петушков вызывают добродушную улыбку. В одном случае они будто напоминают о том, что «спать пора, спать пора, спать пора!». В другом — приглашают на прополку: «Подь полоть, подь полоть, подь полоть!»

Перепелки — самые мелкие птицы из отряда куриных. Вес каждой не более 150 граммов. Но, как говорится, мал золотник, да дорог. В жареном виде они являются редким изысканным блюдом — их вкусовые качества выше рябчиков, куропаток и другой дичи.

Какие же они на вид, эти «вкусные» перепелки? Оперение у них довольно скромное — пестрое, верхняя сторона буроватая с черными и светлыми поперечными полосками и пятнами, а нижняя — кремовато-белая; на боках рыжеватые и черные продольные полоски. Самец отличается от самки только тем, что у него вдоль горла имеется черно-бурая полоса.

Перепелки — обитатели наших степей, лугов и хлебных полей. Это единственные птицы из семейства куриных, которые являются перелетными.

В наши места перепелки прилетают довольно поздно, в начале мая. Это при условии благоприятной погоды, а холода обычно задерживают прилет птиц.

Вскоре после прилета у перепелов начинается брачная пора. Самцы не участвуют в высиживании яиц и выкармливании птенцов. Гнездовый период у перепелов растянут и длится до июля.

Перепелки хотя и предпочитают селиться на открытых полях, лугах и степях, но иногда встречаются и на лесных опушках, и в кустарниках. Подобно коростелям, отлично бегают, прячутся в зарослях травы. На крыло поднимаются неохотно — взлетают только в крайних случаях. Летают быстро, низко над землей и обычно по прямой линии.

Перепелки очень плодовиты. В гнезде, устроенном на земле и выстланном пухом, самка откладывает от 12 до 20 сравнительно крупных яичек оливкового цвета с бурыми и черными пятнышками. Насиживание продолжается около трех недель. Птенцы сразу, после вывода, покидают гнездо и следуют за матерью. Крылья у перепелят отрастают примерно недели через полторы, и малыши могут уже перепархивать на небольшое расстояние.

Основным кормом перепелов являются семена диких и культурных растений. Из диких они особенно любят семена тимофеевки, а из культурных — проса и гречихи. Но, кроме растительной пищи, истребляют большое количество различных насекомых и их личинок. Кормятся обычно утром и вечером. А когда начинают поспевать хлеба, перебираются на посевы и блаженствуют там, как на курорте.

Охота на перепелов у нас не запрещена, но за последние годы интерес к добыче этих птиц у охотников почти совсем пропал. И прежде всего потому, что охота на перепелов очень сложная. Без отличной, с тонким чутьем легавой собаки охотнику трудно рассчитывать на успех.

В конце августа начинается постепенный отлет перепелов и продолжается до начала октября. На зимовку они улетают частично в Закавказье, а главным образом в Индию и тропическую Африку. В средиземноморских странах и Египте, через которые проходят пути массовых перелетов, перепелки хищнически истребляются, поэтому численность их сильно сократилась.

 

Лысуха

Эта птица часто встречается на глухих водоемах нашего края. Она немного неуклюжа, «чудна́я», как называли ее в давние времена охотники, резко отличается от других водоплавающих птиц. Красотой оперения не блещет — черно-дымчатая, хвост очень короткий, из мягких перьев. Самка от самца почти не отличается. Вес лысухи от пятисот граммов до одного килограмма. И, что удивительно, клюв у нее куриный, а белая кожистая пластинка на лбу является продолжением основания надклювья и похожа на лысину. Поэтому, наверное, и назвали ее когда-то лысухой.

Лысуха избегает открытых и глубоких водоемов, выбирает для гнездования мелкие озера и старицы с густыми зарослями тростника, камыша, ситника и многих других водорослей, где находит благоприятные условия для будущего потомства, добычи пищи и чтобы чувствовать себя в безопасности.

Многие охотники в шутку называли лысуху «болотным пингвином, только без белого нагрудника», потому что ноги у нее расположены близко к концу туловища, и поэтому она вертикально держит свое тело и очень неуклюже передвигается по суше, но зато очень ловко, красиво плавает и ныряет. Больше всего держится на воде. Взлетает неохотно, тяжело, долго при этом разбегается, работая ногами и крыльями, но летит быстро и уверенно.

Питается лысуха плодами различных водяных растений, мелкой рыбой, насекомыми, червями и другими животными, обитателями болот.

Прилетают к нам лысухи позднее, чем утки, когда растает снег. Эти обычно очень угрюмые, флегматичные птицы в брачный период, который наступает вскоре после прилета, становятся оживленными. На озере поднимается неугомонный крик, хлопанье крыльев. Поодиночке и стайками они то взлетают, то снова садятся на воду, проявляя крайнее возбуждение.

В густых зарослях тростника и камыша лысуха строит свое гнездо, предварительно смастерив плавающий плотик из стеблей сухих растений. В гнездо откладывается от семи до пятнадцати белых с черно-бурыми крапинками яиц, несколько меньше куриных.

В высиживании принимают участие самец и самка. Птенцы появляются на свет в середине июня, покрытые черным пухом, а голова — оранжевым. Обсохнув, пуховички спускаются на воду, однако на ночлег забираются в гнездо.

Улетают от нас лысухи поздно, когда начинаются уже заморозки. К осени они сильно жиреют, но мясо их по вкусу значительно уступает утиному, поэтому специально на лысух не охотятся.

 

Бекас

С давних времен этот куличок-малютка, весом всего-навсего сто пятьдесят граммов, пользуется широкой популярностью и является кумиром охотников, потому что вкусовые качества его просто отменные.

Прилетают бекасы в наши места в середине апреля, и вскоре над пойменными лугами начинается токовый полет. Самец с криком «такэ-таку» поднимается с земли примерно на стометровую высоту, затем, сложив крылья, стремительно летит вниз, распустив твердые хвостовые перья, которые, вибрируя, издают громкий, напоминающий блеяние ягненка звук.

Пестро-бурый сверху и беловатый снизу, бекас — завсегдатай наших травянистых, кочковатых болот и приозерных зарослей осоки. Недаром говорится, что «каждый кулик свое болото хвалит».

Но вот кончились брачные игры, пора и за дело браться — дорог каждый день и час. Гнездо, похожее на небольшой лоточек, устраивается в зарослях травы, на сухой кочке. Обычная кладка — четыре сравнительно крупных яйца, которые высиживает только самка. Однако в охране гнезда и воспитании выводка участвуют оба родителя.

Питаются бекасы главным образом различными насекомыми и слизняками. В сентябре покидают наш край, постепенно отлетают на зимовку в Закавказье, Среднюю Азию, Крым и к Средиземному морю.

Охотиться на бекаса очень трудно. Он ловко увертывается, летит зигзагообразно, бросаясь то вправо, то влево. Удачником может стать только первоклассный охотник. Хоть и мал бекас, да удал, считается весьма почетной дичью.

 

Перевозчик

Это такой же куличок-лилипутик, как и бекас, только не имеет популярности и почета. Но очень забавный, при полетах умеет «выговаривать» такие слова, как «по-пу-рр-и, по-пу-рр-и», «иди-иди-иди», «везу-везу-везу». За «слово», похожее на «везу», куличка и назвали перевозчиком.

Будучи когда-то заядлым охотником и бродя по разливам или отмелям наших рек, стариц и озер, я часто встречал перевозчиков, бегающих вдоль уреза воды, быстро перебирая ножками, тонкими, как спички. До того быстро, что они становятся совершенно незаметны. И кажется, что не куличок, а пушистый шарик катится. Вдруг неожиданно, блеснув белой полоской на крыле, перевозчик поднимается в воздух с криком «иди-иди-иди» будто бы приглашает охотника следовать за собой на другую сторону реки.

Прилетают перевозчики к нам в конце апреля. Брачный период тянется долго. Только на исходе мая самка, устроив гнездо-ямку где-нибудь в укромном месте — возле берега или в кустарнике, откладывает четыре зеленоватых яйца. А в августе перевозчики начинают уже собираться в небольшие стайки и держатся по отмелям Волги и других открытых водоемов.

Покидают наши места рано. К середине сентября начинается отлет в теплые края. Зимуют перевозчики далеко — в Африке, Южной Азии и Австралии.

 

Утро года

Первый месяц весны в народе называют капельником, протальником, утром года. Трудно найти более точные сравнения. Раньше наступают рассветы, позднее уходит за горизонт солнце, потому что:

Март крепко дружит и с холодом, и с теплом. В тени смело можно пройти иногда в валенках, а на солнечной стороне сверкают лужи и звенят ручейки. Недаром народ сложил поговорку: «В мартовский день ни жарко, ни холодно».

В городе и далеко за его чертой: в заснеженных полях и лесах — всюду чувствуется дыхание весны. Снег чернеет, набухает талой водой. Щедро пригревает ласковое солнце, режет глаза.

Однако по ночам потрескивают слабые морозы, сковывают лужи, разукрашивают скаты крыш частоколом длинных сосулек, а деревья — серебряным инеем. Но все эти усилия напрасны. Уже отлютовали крепкие морозы, утихомирились метели, отбуранили, и поэтому:

Природа постепенно пробуждается. Начинается сокодвижение у березы, ива покрывается белыми барашками. На суглинистых проталинах, по косогорам, обычно возле речных берегов, появляются стебельки лопухов мать-и-мачехи.

Прилетают грачи, красные утки (огари). А как приятно услышать где-нибудь в заснеженном Заволжье высоко над проталиной первую чудесную песенку жаворонка!

Разбиваются на пары серые куропатки. Токует глухарь. А ворониха и воробьиха сидят уже на гнездах. Синицы и полевые воробьи откочевали из населенных пунктов в лес до глубокой осени.

В конце марта, а если тепло отодвигается, то в первых числах апреля, возвращаются к нам из дальних стран скворцы и чибисы. Скворцов мы видим, приветствуем их, а вот чибисы скрылись с наших глаз. Вблизи города, в поймах рек, стало невероятно шумно и людно, поэтому чибисы давно уже переселились в тихие мелководные разливы Жигулевского моря. Там им вольготно.

Если весеннее тепло и половодье наступают рано, в небе можно услышать крик пролетающих на восток диких гусей, курлыкание журавлей, а в наших местах появляются чайки и белые трясогузки.

С гордо поднятой головой встречает весну красавец наших лесов — лось, у него появляются новые рога. У зайца-белячка — первый помет. Зайчата родятся прямо на снегу, зрячими. После появления на свет тут же пушистыми комочками разбегаются в разные стороны.

Рады наступлению весны и рыбы. Надоело им находиться под тяжестью ледового панциря. Они выходят из глубины на мелководье, готовятся к нересту. В это время обычно бывает хороший клев.

Тихо пока на волжских плесах. Молчит великая река, скованная льдом. Но

Недалеко то время, когда полые воды широко разольются по луговым просторам, запоют пароходные гудки, а на бескрайних заволжских полях зарокочут тракторы и сеялки. Скоро, очень скоро,

 

В тени осокоря

В пойме правого берега Волги, километрах в шести от города Куйбышева, есть глубокий овраг. Свое начало он берет от Рождественской воложки и уходит далеко за поселок Ольговка. В весенний паводок овраг до краев наполняется водой, а в низком месте, близ озера Утоплого, образует пролив, по которому в луговые ложбины идет на икромет рыба.

Вдоль оврага, по обеим его сторонам, стоят и неумолчно перешептываются высоченные, толщиною в несколько обхватов, осокори. Все они, как близнецы, похожи друг на друга, а в каждом из них — по одному, по два круглых отверстия, будто нарочно просверленных. Это — естественные дуплянки, привлекающие стаи скворцов во время их гнездования.

В этот уютный, веселый уголок я заглянул в один из погожих майских дней, когда весь птичий «сводный» хор был уже в полном составе и в перелесках слышались звонкие песни пернатых исполнителей. Приехал я сюда за тем, чтобы разведать новые рыбачьи места, а более всего узнать: образовался ли пролив возле озера Утоплого и можно ли в нем рыбачить. Оказалось, в проливе уже можно было рыбачить, и я очень пожалел о том, что не захватил с собой ни одной удочки.

Домой возвращаться не хотелось, и я, большой охотник до пения птиц, решил остаться на их «концерт». Подойдя к устью пролива, расстелил на молодую, до прозрачности зеленую траву плащ и прилег под тенью старого, ворчливого осокоря, к которому уже подступала полая вода. И тут же заметил, что в дупле этого осокоря — скворчиное гнездо, а в нем — маленькие скворчата. Соседство для меня приятное, но я подумал, что мое присутствие напугает пернатого воспитателя потомства, принесет ему много беспокойства за судьбу гнезда, нарушит порядок кормления птенцов. Не успел я подумать об этом, как прилетел скворец, держа в клюве какое-то насекомое. Скворец заметил меня и сел на сучок вдали от гнезда. Ероша перья и нервничая, он издал продолжительный хриплый звук и спустился пониже. Послышался писк скворчат. Скворец мгновенно юркнул в дупло. Скворчата запищали еще пуще. Но скворец, покидая гнездо, издал внушительный и, по всей вероятности, предостерегающий звук: «Пхы-ы-ы!» Это, видимо, он строго-настрого прицыкнул на скворчат, чтобы они сейчас же замолчали.

Мне захотелось подольше понаблюдать за скворцом. Через несколько минут он снова прилетел, но был уже менее осторожен, не проявлял особого беспокойства и только искоса посмотрел в мою сторону. А когда прилетел в третий раз, то совсем не обратил на меня внимания — тут же, с лета, нырнул в гнездо. Мое присутствие больше уже не пугало скворца. Любовь к детям сильнее всякого страха.

Наблюдал я за скворцом ровно пять часов. За это время он сделал 120 рейсов — 60 к гнезду и столько же в луга, за насекомыми. Скворец перелетал через пролив, скрывался за мелким кустарником. Расстояние туда и обратно — метров двести — покрывал за пять минут, налетав в общей сложности 12 километров, и все время трудился усердно, что называется, не покладая крыльев. Принося детям корм, он иногда задерживался в гнезде дольше обычного, тратил секунду или две на очистку гнезда. Улетая, скворец выбрасывал из клюва помет не рядом, а в нескольких метрах от гнезда. Вот ведь какой молодчина!

Нетрудно подсчитать, сколько рейсов сделает скворец за целый день — скажем, за 16 часов или за весь период выкармливания птенцов, сколько налетает километров и, что особенно важно, сколько истребит вредных насекомых. А если взять во внимание многие десятки скворчиных гнезд, свитых в дуплах старых приовражных осокорей? Тогда подсчет усложнится и результаты получатся весьма внушительные.

Мне не хотелось покидать этот прекрасный уголок и возвращаться в город, под крышу многоэтажного дома, где только и видишь одних изнуренных горячим солнцем воробьев, которые против своих собратьев — полевых воробьев-щеголей кажутся замухрышками. Однако надо было уже торопиться к переправе.

Уходя, я не утерпел, чтобы не взглянуть на скворчат и узнать — сколько их? Рука с трудом пролезла в гнездо, и я осторожно, по одному, вынул из него четырех желторотых птенцов, едва покрывшихся редким пушком. Глазастые, с большими ртами, они сидели на моей ладони смирно, не издавая ни единого звука. Крошечные, беззащитные птенцы, вынутые из темного дупла в отсутствии скворца на вольный свет, жмурились, боязливо жались друг к другу. Я минутку подержал скворчат, дал немного обдуть их свежим приятным ветерком, потом положил в гнездо и долго ощущал на ладони их трепет и теплоту.

…Солнце близилось уже к закату, когда я шел к переправе, а скворцы все продолжали усердно трудиться — стремительно летали взад и вперед: одни к гнездам, другие из гнезд; заботливо отыскивали корм для своих желторотых малышей, аппетиту которых можно только позавидовать…

 

Здравствуй, лето!

Июнь — самый радостный, шумный, какой-то праздничный месяц. Все цветет, все благоухает. И неспроста народ прозвал его разноцветом. Все рады первому летнему месяцу — и люди, и птицы, и все живое на земле. Деревья перешептываются густой темно-изумрудной листвой, молодые сочные травы колышет легкий ветер, а в заволжской пойме неумолчно поют на разные голоса птицы.

В июне созревает земляника, колосится рожь, синеют ласковые васильки. На лесных опушках цветет малина. У животных — период развития потомства, у многих птиц появляются на свет и растут птенцы. В полях перепела-самцы приглашают «на прополку»: «подь-полоть, подь-полоть», — а самки плотно сидят на гнездах. Всю ночь в лугах, на гривах, трескуче кричат коростели.

У некоторых птиц (бекасы, дупеля, вальдшнепы) кладки бывают запоздалые, иногда в начале июля. А вот скворцы, синицы, корольки, лесные жаворонки делают уже вторую кладку. Появились птенцы клинтуха, утки-кряквы, ястреба-тетеревятника, глухаря. Жаль, что год от года все меньше и меньше становится соловьев, кукушек и многих других певчих птиц, особенно за Волгой, в районе Зеленой рощи. Объясняется это тем, что в этой зоне стало шумно — построены базы отдыха, в выходные дни сюда, на природу, приезжают тысячи горожан. А птицы боятся шума, им нужна тишина.

В лугах и в лесу тучи комаров, много стрекоз и разноцветных бабочек. Начинается роение пчел. После всех рыб мечут икру лини, сазаны, карпы, караси. Начинается клев леща. В июне хорошая рыбалка бывает только в половодье на заливных местах и во время спада воды — в ериках, по которым рыба уходит из лугов в глубокие водоемы.

Лето вступило в свои права, радует изумительной красотой. Наступили самые длинные дни и самые короткие ночи. Не успеет погаснуть вечерняя заря, как начинает загораться утренняя. Отцвела королева лесов — душистая черемуха и наливается плодами, отполыхала сирень, потускнели белые фонарики ландышей — любимых цветов Петра Ильича Чайковского, о которых он написал даже стихи:

Началась тополиная метель. Замело луговые низины мягким пухом, будто первым снежком. Идешь как по первопутку, а пушинки, гонимые легким дуновением ветерка, всё летят и летят, унося в разные стороны семена будущих новых тополей. И невольно приходит на память задушевная песня:

Тропинка, запорошенная тополиным пухом, ведет меня все дальше и дальше — туда, где на гриве шумят крепкими листьями многолетние дубы-долгожители. Кругом тихо, солнечно, деревья и кустарники охвачены буйным зеленым пламенем. Слышится серебряная трель зяблика, флейтовая песенка красавицы иволги, а издалека доносится немного грустноватое: ку-ку, ку-ку. Наплывает радостное чувство, хочется громко крикнуть: «Здравствуй, лето красное!»

Чудесная пора перволетья. На степных просторах начался сенокос. А в заливных лугах, после половодья, травы пошли в рост. Буйно обрамляются берега озер, заливов, речных заводей осокой и камышом.

Цветет шиповник — предок царицы цветов розы. По приметам старых рыболовов, в это время начинается клев сома. Эта чумазая, большеголовая, но довольно вкусная рыба ловится преимущественно ночью, поэтому заядлые удильщики-сомятники отправляются на рыбалку не с утра, а с вечера — с ночевкой.

В июне плохо клюют такие рыбы, как плотва, окунь, ерш, язь-«стрелок», ширман. Опытные рыболовы по этому случаю говорят: «Июнь — на рыбу плюнь, сыта она». Подмечено правильно. Во время нерестового периода рыба нагуляла жирок в луговых просторах и теперь отдыхает. И все же рыболовам не терпится. Готовят разнообразную приманку — навозных и земляных червей, опарышей, распаренную пшеницу, перловку, иногда сдабривая все это подсолнечным маслом, валерианкой и даже одеколоном. «Неправда, — говорят они, — на что-нибудь да клюнет». И ранним утром отправляются на излюбленные водоемы. Об этом мне хочется сказать стихами:

 

В июле

В июле кончаются песенки почти всех певчих птиц, а соловей в приволжских местах поет только до половины июня. Певчие птицы, за исключением немногих, радуют человека своими песнями только в мае и в июне, пока гнездятся. А когда выведут птенцов — перестают. Тут им уже не до песен. Надо детей воспитывать, обучать, как добывать себе корм, да готовиться к большому перелету.

В июльские дни можно услышать в лесу иволгу — она играет будто на флейте: «Фи-ули-ули!» Ох и нарядная птичка иволга, просто глаз не оторвешь от нее! Да еще маленькая, с воробья, зеленушка частенько выводит трель, будто канарейка. Начнет бойко, весело, а под конец сходит на низкое вжиканье: «Вжжжжиц, вжиц».

Рано прилетают к нам зеленушки, и, пожалуй, одни из первых приветствуют весну. Они птички лесные, питаются больше всего растительной пищей и насекомыми. К первой половине мая у зеленушки уже появляются птенцы. Их бывает от четырех до шести. За лето она выводит детишек дважды.

Хорошенькая птичка зеленушка, но очень неряшлива. Все птицы содержат свои гнезда в чистоте и порядке, а у зеленушки оно всегда загрязненное, неуютное. Такая уж она грязнулька.

Пестренькая, с длинным хвостиком овсянка поет звонко: «Зинь-зинь-зинь!» Питается семенами трав, но очень любит хлебные зерна. Поэтому, наверное, ее и прозвали овсянкой. С августа и всю осень, собравшись в стайки, овсянки живут на полях. Они не улетают от нас на зиму, а остаются в наших местах. В морозные дни овсянки переселяются ближе к деревням и живут в дружбе с воробьями.

В июле я часто хожу на рыбалку с ребятишками. Они любят не только рыбачить, но и собирать разных букашек, жуков, интересуются цветами, птицами. С ними можно уйти хоть на край света, и они, мне кажется, никогда бы не пожаловались на усталость. Однажды мы отправились на речку Глухую воложку. Переехали через Волгу на водном трамвайчике и пошли по луговой дорожке. Утро было тихое. Только на верхушках высоченных осокорей чуть заметно покачивались тонкие ветви. Вдали виднелись застывшие в тишине голубые озера.

Когда мы подошли к Глухой воложке, маленький Гриша немного отстал от нас. Его прельстила ракушка-перловица, и он никак не мог с ней расстаться. И вдруг неожиданно крикнул:

— Подождите!.. Идите скорее сюда!..

Мы вернулись.

— Тише, тише! — почти шепотом просил он, не глядя на нас.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Да тише!.. Посмотрите вон на тот куст. Что за птица сидит на нем? А как интересно: такую большую птицу кормит маленькая трясогузка. Сейчас она принесла червячка или бабочку, положила птенцу в рот и улетела… Вот увидите, скоро, наверное, опять прилетит…

Гриша посмотрел на пищавшего, уже оперившегося большеротого птенца, все время взмахивающего крыльями, и сказал:

— Это вроде кобчик… а может быть, чибис?..

— И не кобчик, и не чибис, — сказал я. — Чибисы не садятся на деревья. Это кукушонок…

— Кукушонок? А почему его трясогузка кормит? — спросили ребятишки.

— Потому и кормит, что считает его своим детенышем.

— Да как же так?

— А вот так. Кукушка сама никогда не вьет своего гнезда, а кладет яички в гнезда других птиц. Значит, и на трясогузкину долю досталось кукушкино яичко…

Мы насмотрелись на кукушонка и пошли дальше, к месту рыбалки.

 

Татьянка

Недалеко от Куйбышева есть речка с ласковым девчоночьим названием — Татьянка. Она небольшая, но красивая. По ее берегам растут высокие осокори, ветлы, мелкие таловые кусты. Близко друг к другу жмутся маленькие домишки приречного поселка, сарайчики с важными голосистыми петухами, огороды.

Начинается Татьянка от Сухой Самарки (рукав реки Самары, впадающий в Волгу). Здесь она ныряет под мост, по которому беспрестанно мчатся автомашины в поселки и обратно в Куйбышев.

Течет Татьянка мимо поселка того же названия, мимо дубовых ериков и, описав полукруг, сворачивает к левому берегу Волги, и где-то там, в низовьях, кончает свой путь.

В давние годы, после половодья, Татьянка разделялась на небольшие омутки, соединяемые узкими протоками и ручьями, по которым стаями разгуливали мальки весеннего вывода. Здесь за мальками охотились небольшие прожорливые окуни и, как тигрята, набрасывались на ошалевших рыбешек.

Самый знаменитый омут в Татьянке назывался Назарова Яма — большой, глубокий, с крутыми берегами. А вот почему именно Назарова Яма — точно никто не знал. Одни говорили, что когда-то в старину заядлый рыбак Назаров первый «открыл» в этом омуте крупных сазанов, а другие уверяли, что Назаров однажды ранней весной, ночью, рыбачил здесь крыгой. Берег подмыло, рыбак свалился в воду и утонул.

Но так или иначе, а память о Назарове среди старых рыболовов хранилась очень долго, потому что в «его» яме водились не только сазаны, но и крупные язи и щуки.

Татьянка с давних пор считалась одним из любимых водоемов многих удильщиков. Главное, близко и места уловные. К этому числу рыболовов-любителей, прежде всего, надо отнести Петра Бунакова, когда-то известного в Куйбышеве художника-карикатуриста.

Я близко знал Бунакова, и все мы, молодые журналисты, звали Бунакова тогда дружески — дядей Петей. Знал я его как хорошего художника и остроумного собеседника, но, что он заядлый удильщик, мне никогда и в голову не приходило. Да и разговора о рыбалке он никогда не заводил. Может быть, стеснялся? Я знал одного заядлого удильщика, который страстно любил рыбачить, а вот с удилищами по городу идти стеснялся. Кончив рыбалку, он отвязывал лески, сматывал их и клал в рюкзак, а палки (бамбуковых удилищ он не покупал) прятал где-нибудь в дремучих кустах. Домой каждый раз возвращался только с рюкзаком за плечами и с букетом луговых цветов.

И вот неожиданная встреча. Это было в сороковых годах. Шел я однажды с рыбалки береговой тропинкой и увидел — сидит, как буддийский божок, в третьем омутке Татьянки дядя Петя в черной широкополой засаленной шляпе. Сидит как зачарованный, дымит папиросой и неотрывно смотрит на поплавки. Подхожу ближе. Позабыв даже поздороваться, с удивлением спрашиваю:

— Дядя Петя, ты ли это?

Бунаков немного заикался, но тут он ответил отчетливо, без запинки:

— Да, это я самый — рыбак с многолетним стажем! — И, улыбнувшись, добавил: — Король сорожки.

— А никогда не говорил об этом.

— Я больше люблю рыбачить, а не говорить.

Вдруг поплавок на удочке справа пошел в сторону и скрылся под водой. Дядя Петя выхватил удочку, и на берегу затрепетала крупная сорожка. Он приподнял из воды туго набитый сорожками и подъязиками садок и положил в него пойманную рыбину.

— Хорошо! — сказал я, показывая на садок.

— У меня не бывает плохо, — смеется дядя Петя.

— На что ловишь? — спросил я.

— У меня всегда одна приманка — хлеб. Терпеть не могу возиться с червяками. — И, помолчав, спросил: — А у тебя как дела? В Назаркину Яму, наверное, ходил?

— Дальше, — ответил я. — Поймал пару крупных язей да десятка два окуней.

— Ну что же, улов неплохой. Разматывай удочки и садись рядом со мной — у меня тут рыба прикормлена — поймаешь сорожек. Больно уж хороша она жареная. Не уступит карасю, это точно.

Но у меня не было времени — я торопился домой, а дядя Петя остался на вечернюю зорьку…

На много лет Татьянка была вычеркнута из списка рыбных водоемов. Год от года все гуще и гуще зарастали к ней стежки-дорожки удильщиков. В ее чистые и тихие воды спускали с нефтеперерабатывающего завода губительные отходы. Вода из Татьянки не годилась не только для питья, но даже для поливки огородов — она была цвета ржавчины, издавала дурманящий запах.

Речка была мертвая. И я даже не мечтал (да не только я), что в ней когда-либо придется вновь рыбачить, отдыхать и любоваться картинами природы.

Однако Татьянка воскресла из мертвых. Об этом я узнал от одного рыболова возле зоомагазина, где удильщики приобретают различную приманку. Спрашиваю его:

— Где рыбачите?

— В Татьянке, — спокойно ответил собеседник. — Я там живу, а мой терем стоит у самого берега — удочки можно с крыльца закидывать.

— Неужели в Татьянке? — удивился я. — Ведь она пропала…

— Пропадала, а теперь нашлась, — улыбается мой собеседник. — Сейчас ведь отходы сбрасывают чистые, а не пополам с нефтью, как раньше. Да и Саратовская ГЭС помогла — воды прибавила, русло-то Татьянки и прочистилось. Вот и рыба появилась всякая. А язищи — ужас какие крупные, как поросята. Недавно мой сынишка зацепил такого, что не мог вытащить. Кричит изо всей мочи: «Папа, сом, наверное, попался — никак не осилю». Вытащил я, а это язь килограмма на полтора.

— Неужели правда? — продолжая удивляться и не верить, спросил я.

— Ну вот еще, что я, врать вам буду. Не верите, так сходите и убедитесь…

На другой же день, с утра, я налегке — взял авоську, две удочки и насадку — поехал на Татьянку. Сошел с автобуса, иду, волнуюсь, будто меня ждет встреча с близким, родным человеком после многолетней разлуки. Ветра нет, вода как зеркало. Спускаюсь к самому берегу, пристально всматриваюсь в тихую гладь в надежде увидеть мальков. Жду на поверхности рыбьего всплеска, но ни того, ни другого не замечаю.

Иду левым берегом дальше. Поселок остался далеко позади. Я смотрю на Татьянку и не узнаю ее. Это не прежняя речка, состоящая из небольших омутков, соединявшихся мелкими протоками и ручьями. Новая Татьянка — сплошная, полноводная, глубокая. В ее широких разливах потерялись многие перекаты и знаменитая Назарова Яма.

Иду тихо, любуюсь полноводьем любимой речки и думаю: Неужели рыбачок в шутку сболтнул, что в Татьянке снова появилась рыба?» Потом вспомнил прогноз погоды: во второй половине дня обещали грозу и кратковременный ливневый дождь. Это меня успокоило, потому что рыба, чувствуя такую погоду, не поднимается на поверхность, а держится на глубине.

Но вот попадается хорошее место с наклонившимися в воду таловыми кустами. Чутье подсказывает, что оно клевное. Смотрю на разлив и взволнованно говорю:

— Здравствуй, Татьянка, здравствуй!

Потом размотал удочки, наживил крючки червячками и забросил. Глубина недалеко от берега метра три. Разбросал подкормку, рассыпчатую пшенную кашу, закурил. Целых двадцать пять лет я не был на Татьянке, потому что она была мертвой. Сижу и не верю, что снова, как в давние годы, рыбачу здесь. Терпеливо жду клева. А у заядлых рыболовов, как известно, терпение железное. Вдруг один поплавок дрогнул и пошел в сторону. Вижу по поклевке — взял язь. И все же не верится. Быстро делаю подсечку. Удилище сгибается и пружинит. Чувствую, что навымах рыбину не выбросишь — надо ее осторожно подводить к берегу. Это был действительно язь. А вот вытащить его без сачка было трудно. Очутившись на мелком месте, язь изо всей силы рванул леску, оборвал поводок и ушел вглубь.

Вскоре и вторую леску постигла такая же участь. Я был, что называется, обезоружен. А запасных лесок и крючков не захватил, потому что собрался на скорую руку и пошел только на разведку. Но я не возмущался и не ахал, как это бывает у рыбаков в таких случаях. Я радовался большой радостью тому, что Татьянка снова стала живой, вернулась к жизни и что в ней есть такая крупная рыба, которая, видимо, по старой памяти, заходит сюда вместе с полой водой и обживает обновленные места.

Неожиданно налетел шквальный ветер. Небо заволокло черными тучами. Блеснула раскаленным клинком молния, и ударил оглушительный гром…

Возвращался я домой по дождю. Он был теплый, освежающий. Дождь шел недолго. Вскоре небо стало чистое и светлое. Тучи уплыли далеко на восток, и оттуда изредка доносилось глуховатое ворчание грома.

Небо опоясала радуга и огромным разноцветным коромыслом отражалась в новой Татьянке, близкой сердцу каждому, кто дорожит нашей русской природой.