Мягко колышущаяся темная жидкость устремилась на свет, она последовала за ней, увлекаемая потоком. Первоначальная темнота рассеялась, предметы, непонятные и невероятные, толпились над ней в перевернутом изображении. Постепенно очертания стали четче, предметы заняли законное положение: обозначились стены, мебель, опасно (почему-то это показалось опасным) распахнутая дверь. Она осознала положение в пространстве прежде, чем самое себя. Огляделась с любопытством. Сверху все выглядело почти так же, как раньше, но мельче. Знакомая комната, до подробностей изученная. А ведь она не сразу догадалась, где находится! У нее еще не было ни слуха, ни обоняния — лишь зрение. Новенькое зрение, еще не привыкшее к свету лампочек трехрожковой старой люстры.

Вниз смотреть не хотелось.

Комната маленькая, узкая: диван, буфет, еле-еле нашлось место для стола. Именно на стол-то смотреть и не хотелось. Она знала — почему. Не хотела вот так, сразу, столкнуться с собственной виной, едва успев появиться на свет. Еще неизвестно, как вина подействует на нее, неокрепшую. То, что вина велика, она тоже знала. Знание появилось вместе со зрением… Понаблюдала — чуть-чуть — за переливами фонарей с той стороны окна, чуть-чуть за мухами рядом на потолке; медлить не имело смысла. Время идет. Вздохнула и обратилась к столу. Она знала, что увидит: двое мужчин склонили головы. У одного волосы темные, длинные, у другого — светлые короткие. Клеенка на столе грязная, в пятнах.

Изображение поплыло, словно его заволокло слезами. Но слез не могло быть, им неоткуда взяться. Вина тяжела… Почему только сейчас та, что сверху, ощутила истинную тяжесть? Не разумнее ли считать более весомой вину другого? Внизу — да, а здесь? Она вздохнула еще и еще, пытаясь напиться воздухом — его не было, посмотрела на темноволосую голову. Новенькое зрение не тотчас различило темный круг под головою, слишком много разных пятен на столе. Когда же согласилась (тут включилось обоняние, кровь пахнет тяжело и тревожно): вот, лежит в крови голова, что еще минуту назад принадлежала ей (или она — ей принадлежала?), то испытала такое отчаяние, такую страшную боль, что нечто подобное болевому шоку милосердно отключило одну за другой все связи с отстающим миром: обоняние, зрение. Она уснула.