1

Шел противный осенний дождь. Столики под тентом кафе пустовали. Сильный ветер обдавал брызгами еще не убранные на зиму столы. Утром я дважды звонила в мастерскую, просила, чтобы прислали рабочих. Мне отвечали очень вежливо. Но никто так и не приехал. Если бы номер набрал Орас, ребята бы примчались со скоростью звука. Но мне не хотелось жаловаться Андрею. Сама я способна на что-нибудь или нет?

Я вышла на улицу. Кентис сидел на крайнем стуле, привалившись спиной к стене и вытянув ноги. Черная широкополая шляпа намокла, обвисшие поля полностью закрывали лицо. Он был как точка… Да нет, не точка, а пробоина в ровной и бесчувственной ткани жизни. Я подошла к нему.

— Зайдешь в кафе?

Он поправил воротник плаща и отрицательно покачал головой.

— Лучше здесь, — Кентис нехорошо усмехнулся. — Погода отвечает моему настроению, — он сделал паузу. — Я говорил с ними.

— С Великим Ординатором?

— Ха! Как же… Это невозможно. Во всяком случае, теперь. Меня удостоил вниманием какой-то мелкий клерк. Вернее, мелкая шавка, воображающая себя князем. Их что-то интересует. Но что — я не мог понять. Если бы ты знала, как противно с ними разговаривать. Ощущение, будто брюхом прешь на пулемет. Тьфу.

Он отвернулся и принялся рассматривать затянутый сеткой дождя собор. От дождевых брызг мое платье промокло и стало липнуть к телу. Я поежилась.

— Так что же они сказали?

— Ждите, вам займутся.

— Что это значит?

— Сам бы хотел знать, но мне не потрудились объяснить. Теперь, после смерти Старика я для них ничто.

Он слишком торопился подчеркнуть свою ничтожность. Ни прежде, ни сейчас верить Кентису было нельзя.

— Ты сказал, что Орас…

— Да уж, не забыл. Но мне ответили, что этот вопрос особый. Они относятся к Орасу настороженно. Может быть, даже боятся. Но скорее всего он просто для них чужак. Есть люди, за которыми общество почему-то ни за что не желает признать неоспоримого превосходства. Такие внутренние изгои встречаются повсюду — среди артистов, спортсменов и политиков. Их постоянно унижает пресса, соперники изо всех сил обливают грязью. Каждый их промах рассматривается как преступление. В основном это князья-одиночки. Орас как раз из их числа.

Мне надоели его рассуждения на отвлеченную тему.

— Орас лучше всех! — в ту минуту я искренне верила в свое заявление.

— Кто бы сомневался! Только, к сожалению, Ева, твое мнение никто не станет принимать во внимание, — Он вдруг запнулся — и странный дьявольские огоньки запрыгали в его зрачках — знакомые огоньки, после подобной вспышки остается ждать, когда Кентис щелкнет зажигалкой и что-нибудь подожжет. — Ты обращала внимание, — спросил он, улыбаясь, — что боль иногда согревает? Нет? А ты… ты… — он еще пытался сдержаться, но уже не мог сладить с собой. — Ты знаешь, что там, в Инвалидном приюте тебя изнасиловали?

— Что за чушь! Ничего подобного не было.

— Ты просто не помнишь… Когда ты пыталась спасти мои рисунки и обожглась… потеряла сознание… — он облизывался и улыбался как кот, он весь дрожал от возбуждение, роняя эти мерзкие фразы. — Эти двое тебя оттрахали. А я смотрел…

Мне показалось, что он выплеснул мне в лицо стакан кипятку — так вспыхнули мои щеки. Я искала лихорадочно, за что бы уцепиться, как доказать, что этого не могло быть…

— … а потом… — Кентис вновь сделал паузу, глотнул побольше воздуха… — потом они оттрахали и меня.

Ну это было уже чересчур. Фантазия Кентиса разыгралась не на шутку. Я не сомневалась, что всю эту историю он только что придумал. Если бы то, о чем он рассказал спустя три месяца, на самом деле произошло, то весь бы наш городок знал об этом происшествии — хранить подобные тайны Кентис никогда не умел. Погоняла не может упустить возможность выдавить из ближнего поток энергопатии. А теперь он начнет болтать о своей выдумке направо и налево, и будет невозможно опровергнуть его слова.

— Если ты расскажешь об этом еще хотя бы кому-нибудь, Орас тебя убьет!

— Тебе главное, чтобы никто не узнал? — ухмыльнулся он.

Он выглядел таким довольным — давненько ему в голову не приходили подобные идеи!

— Всё это выдумка! — заорала я, приходя в ярость. — Если бы то, что ты говоришь, было правдой, у меня бы случился выкидыш. Ты врешь, просто беззастенчиво врешь — и всё…

— Но где-то в глубине души ты допускаешь, что это могло быть правдой?

— Если ты скажешь хоть слово Орасу, — прошипела я, сжимая кулаки.

— О нет, Орасу ни слова… ни слова… Ведь вы достигли предельного счастья. Скоро свадьба. Потом Орас станет мэром. Видишь, как всё замечательно. Ну, что же ты стоишь — беги к своему ненаглядному, пусть он выпьет драгоценную каплю твоей энергопатии. Не пропадать же такой добыче даром. Впрочем, он может сделать это и на расстоянии. Ведь он у нас асс.

Он приподнял шляпу и шагнул под дождь. Силуэт его тут же растаял во влажной пелене, а пульсирующая точка — пробоина в пустоту — осталась.

 

2

Кабинет Ораса был залит светом — горели бра на стенах и на огромном столе лампа. Андрей не любил подслеповатых сумерек, и в пасмурные дни по всему дому зажигал свет. Может быть, в детстве он боялся темноты и сейчас не до конца избавился от своей слабости?

Андрей что-то писал за столом, азартно исчеркивая текст.

— Это невозможно! — Он в ярости отшвырнул бумагу. — Как сказать людям, что я собираюсь их облагодетельствовать, и при этом не выглядеть вруном, и не сгореть со стыда? Может, надо просто сказать: вы бывали в моих кафе и ресторанах, покупали продукты в моих магазинах и знаете, как я умею работать. Так вот, заняв кресло мэра, я буду пахать двадцать четыре часа в сутки. А?

— Не лучше ли отказаться от этой затеи?

— Почему? — он с удивлением поднял на меня глаза. — Ты хоть понимаешь, какая обстановка в городе? Десятки погибших, сотни калек и потерявших близких. Нартов в тюрьме, Старик умер. Народонаселение напоминает перекисшее, расползающееся во все стороны тесто, кто-то должен собрать их вновь и вылепить нечто целое…

— Ты будешь месить это тесто?

— У тебя есть другие варианты?

Я села в кресло напротив него и взяла со стола предвыборный плакат. Мне плакат не нравился. Орас на нем выглядел красавцем, но вместо улыбки вышел какой-то жестокий, волчий оскал, а драпировки у него за спиной получились зловеще-красными, с черными зигзагами теней, хотя на самом деле ткань была лилового оттенка — истинно королевский цвет. Я отложила плакат.

— Андрей, ты чувствуешь боль этих людей… Тех, кто потерял близких в тайном лагере?

— Энергопатию, хочешь сказать? — он продолжал смотреть мне прямо в лицо.

Порой меня раздражала его манера разглядывать собеседника в упор, будто испытывая на прочность.

— Да, энергопатию. Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Конечно.

— И ты поглощаешь ее?

— Да.

— Но, Андрей…

— Что — Андрей?! Я поглощаю энергопатию, но хочу, чтобы люди страдали меньше, если уж нельзя так сделать, чтобы они не страдали вовсе.

— Ты сам себе противоречишь! — раздражаясь, я повысила голос. — Энергопатия нужна тебе, чтобы достичь успеха. Если напряжение упадет, ты провалишься и ничего не добьешься.

— Что-то случилось? Я же чувствую…

Ну разумеется, он чувствовал ту энергопатию, что выжал из меня Кентис, и теперь поглощал привычную пищу. Волк, не могущий жить без крови. Волк, вызывающий восхищение.

— Просто волнуюсь за тебя, — соврала я не очень умело, но он поверил.

— Как всегда, ты все перепутала, — он попытался придать своему голосу мягкость, но не получилось. — Сначала я достигну успеха, а потом сделаю всё, чтобы страдание уменьшилось. И после этого уйду.

— Вернешься к своим булочкам?

— Конечно, ведь ты их так любишь!

— А как же твое кафе и рестораны обойдутся без тебя? Если ты станешь мэром, то будешь обязан отойти от дел.

— Я сделаю генеральным директором тебя.

Поначалу я решила, что он шутит. Потом поняла — нет, вполне серьезно.

— Но я ничего в этом не смыслю.

— И не надо. Важно другое — ты меня не предашь. Я могу тебе доверять.

Я — образец честности? Ха! В этом случае я должна была посоветовать Орасу мне не доверять.

— Уж если речь пошла о доверии, — сказала я, кашлянув. — Ты мог бы поменьше доверяться Кентису.

— Ему я вообще не доверяю, — пожал плечами Орас.

— Вот именно! Ведь он убийца! — воскликнула я с жаром.

И перестаралась как всегда.

— Я тоже, — холодно заметил Андрей.

— Но… тут совсем другое. Это была самооборона. Тебя ведь не стали привлекать к суду.

— Как и подлинных убийц.

В самом деле людям из охраны мэра удалось почти чудесным образом выкрутиться. Всё свалили на Нартова и трех погибших налетчиков. Возможно, и сам Нартов сумел бы отвертеться, если бы решился всё отрицать. Но он неожиданно признался в содеянном, а потом заявил, что наступит час, когда его оправдают и выпустят на свободу… Против остальных не было выдвинуто никаких обвинений. Никто не мог даже точно сказать, кто участвовал в том рейде. Мартинарии, которых выпустил из горящего здания Орас, едва опознали его самого. Те же, кто что-то видел и слышал, замолчали навсегда. Юрий Мартисс, спасшийся во время пожара, лишь подтвердил слова Андрея о том, что тот выпустил из каморок около двадцати человек. Самое поразительное, что против персонала приюта вообще никто не выдвигал никаких обвинений. Хотя все знали, что это был вовсе не приют, а настоящий концлагерь. Но все «врачи» и охранники твердили, что занимались лечением инвалидов и заботились о несчастных, как о собственных детях. И ни один из мартинариев их слов не опроверг!

Андрей посмотрел на часы.

— Через час в кафе банкет. По-моему, тебе пора переодеться.

Сегодня мы принимали у себя «прогрессивную общественность». Под этим расплывчатым названием значились штук пять или шесть региональных отделений политических партий и движений. Об их существовании никто не подозревал до начала предвыборной гонки. Но в последние дни телефон звонил постоянно, и многочисленные политики наперебой предлагали свою помощь, гарантируя тысячи, десятки тысяч и сотни тысяч голосов. Один совершенный псих явился с каким-то пакетом и предлагал Орасу купить его за десять тысяч долларов, гарантируя в этом случае сто процентов голосов избирателей. От психов Орас старался избавиться. Но от профессиональных политиков деться было некуда, и их позвали.

 

3

Для приглашенных устроили шведский стол — все равно никто бы не смог рассчитать количество приглашенных: на один пригласительный билет являлось сразу двое, а то и трое, а за ними почему-то еще лезли их жены и любовницы, и подружки жен и любовниц. Выставить их за дверь не было никакой возможности. Кто бы мог подумать, что в нашем городе столько политиков!

Первым делом гости ринулись к столу, и в ближайшие полчаса все напряженно работали челюстями. Мгновенно на плотно уставленных блюдами столах образовались многочисленные лакуны. Разговаривать с кем бы то ни было в этот момент было бесполезно: в ответ на любой вопрос слышалось лишь рассерженное мычание.

Наконец, когда первый голод был утолен, и официанты убрали со столов опустевшие блюда и принесли новые, господа политики по очереди затрусили к Орасу — высказать накопившиеся за время обеда мысли.

Какой-то мужчина лет пятидесяти в старом растянутом свитере и жеваных брюках, с матерчатой сумкой через плечо, не выпуская из рук тарелки, спрашивал у черноволосого коротышки:

— Сколько он дает на компанию? Пол-лимона? Лимон? Надо сделать так, чтобы я возглавил штаб и деньги шли через меня… — Тут он торопливо повернулся ко мне и попросил: — Дорогуша, передайте мне вон то блюдо с бужениной. Да нет, другое, на котором кусочки побольше.

Высокий худощавый мужчина со светлой бородкой в темном, почти изысканном костюме отставил на столик для грязной посуды свой бокал, давая понять, что уже насытился и подошел к Андрею.

— Вы знаете, с кем завтра выступаете на теледебатах? — спросил почти равнодушно, наблюдая за новым налетом сотоварищей на только что принесенные подносы с бутербродами.

— Конечно. Это Харин, генеральный директор «Мастерленда», ведущий все дела хозяев.

— Вы ошиблись, — светлобородый улыбнулся. — Харин снял сегодня свою кандидатуру. Об этом пока еще неизвестно, но завтра утром объявят. Его место в завтрашнем споре с вами занял некто Суханов. Вы его, кажется, знаете.

Орас нахмурился:

— Суханов? Репортер?

— Не-ет… Вадим Суханов. Кажется, вы ему оказывали прежде покровительство…

Я догадалась первая, хотя поначалу моя догадка казалась безумной:

— Вад? Клиент нашего «Ока»?

Я прижала руки к груди, изображая Вадовы обрубки.

— Ну да. Ему выдали мандат вчера, в последний день регистрации. Пока пресса уделяет ему мало внимания.

Кажется, впервые я видела Ораса обескураженным.

— Хотел бы я посмотреть на того безумца, который пожертвует деньги на его предвыборную компанию, — пробормотал он. — Наверняка псих вроде Кентиса. Или, может быть, сам Кентис? Не удивлюсь, узнав об этом. Он был бы в восторге от такого мэра.

Я хотела возразить, но слова застряли в горле, потому что возражать в самом деле было нечего, претензии Вада на роль градоначальника были смешны и нелепы одновременно. Он собственную плоть не смог привести в надлежащий вид, убоявшись тяжести труда и боли, как мог он после этого управиться с другими? Что он знал о серьезности работы, на которую рвался? Можно было побиться об заклад, что рвался он отнюдь не к работе.

— Его кто-нибудь поддерживает? — спросил Андрей у светлобородого.

Тот демонстративно огляделся, давая понять, что сообщает сугубо конфиденциальную информацию:

— Ходят слухи, что ему дали кругленькую сумму из «Мастерленда».

— Нелепо. Уж скорее у Харина было куда больше шансов.

— Это как посмотреть… — усмехнулся светлобородый.

— Может, мне поехать завтра с тобой? — спросила я Андрея.

— Нет уж, — Орас энергично тряхнул головой. — В твоем состоянии лучше посидеть дома, — он слегка похлопал меня по руке.

Я испуганно отпрянула. Мне вдруг почудилось, что он всё знает про меня и Вада. И про то, что ребенок… Зала поплыла у меня перед глазами. Я, как дурочка, уверила себя, что Вада просто не существовало, что вся грязь осталась в прошлом. Теперь я люблю только Андрея и ребенка жду от него.

— Что с тобой? Тебе плохо?

Я съежилась. Разумеется, Орас тут же уловил этот внезапный всплеск боли. Меня охватил страх — животный страх жертвы, по кровавому следу которой несется хищный зверь. Зверь чует знакомый дурманящий запах и скалит клыки. И зверь этот — Андрей…

Тем временем банкет подходил к концу — но на столах оставалось еще столько закуски и непочатых бутылок! Приглашенные смотрела на все это великолепие с неподдельной тоской — желудки гостей уже были набиты до отказа. Но запасливые хозяева полиэтиленовых пакетов не растерялись и принялись сначала суетливо и стеснительно, а затем уже в открытую набивать бутылками и бутербродами свои авоськи.

К мужчине в старом свитере подскочил суетливый рыжий паренек лет двадцати и принялся торопливо шептать:

— Петрович, клади водку в сумку… Быстро.

— Так там у меня папка. Отчеты и данные опросов. Специально принес для Ораса.

— Так отдай их ему и сумку освободи.

Петрович оглянулся, но Ораса нигде поблизости не было.

— Ну и хрен с ними — сунь их куда-нибудь на стол, — прошипел юноша. — Складывай бутылки.

Отчет был втиснут между стопками грязной посуды на сервировочном столике, а объемистая матерчатая сумка мгновенно наполнилась бутылками и закуской. Бутерброды спешно заворачивались в фирменные салфетки и запихивались поверх стеклотары. Сверху ссыпали персики и виноград.

Наверное, это был самый оригинальный салат на свете.

Пока политики занимались пополнением запасов, я вытащила припрятанную папку и раскрыла ее. На первой странице разноцветными фломастерами была нарисована диаграмма. Согласно общественному опросу Орас должен был победить на выборах в первом туре, получив семьдесят процентов голосов.

 

4

На следующее утро явилась Собакина. Она заключила меня в объятия и смачно расцеловала.

— Евочка, дорогуша, я так счастлива за тебя, — эту фразу я слышала от нее раз в десятый как минимум.

— Хорошо, что ты пришла, — мне нравилось, что оставив работу в «Оке», я могла говорить ей теперь «ты». — У меня проблема…

— Что-нибудь деликатное? — Бандерша облизнулась, предвкушая услышать интимные подробности. — Учти, в твоем состоянии надо быть осторожной в смысле секса. Особенно учитывая твою прежнюю неудачу.

Да, прежние неудачи всегда стоит учитывать — но у мартинариев это не всегда получается.

— Дело не в этом. Завтра мы идем в театр, а мне нечего надеть.

У Ораса в театре была собственная ложа, как у аристократов прежних времен. И мысль о том, что мне придется появиться там в вечернем платье с оголенными плечами, и сотни пар глаз из партера и с балконов будут меня рассматривать, вызывала противную дрожь.

Бандерша тут же ринулась мне на помощь. Первым делом она распахнула дверцы шкафа и принялась перебирать вещи.

— Или я ничего не понимаю, или твой Орас — жмот каких мало, — заявила она, брезгливо сбрасывая на пол мои платья и блузки.

— В чем дело? — растерянно спросила я.

— И она спрашивает — в чем дело?! — Собакина воздела руки к потолку. — Где новые шикарные тряпки, пеньюары, шубы и вечерние платья? Я спрашиваю — где всё это?! Он что — не дает тебе денег?

— Он дал мне кредитную карточку…

— Так чего же ты сидишь? Почему немедленно не бежишь по магазинам?! Пусть завтра в «Солянке» появится что-то в таком духе… — Собакина приняла умильный вид, — «Невеста господина Ораса приобрела десять новых платьев на общую сумму в двадцать тысяч долларов!»

Я глупо хихикнула. Не рассказывать же Собакиной, что я постоянно бегаю по магазинам, но ничего не могу купить. Войду в торговый зал, увижу эти бесконечные ряды пестрых тряпок и впадаю в транс. В первый момент мне хочется купить всё подряд. Я хватаю вешалки с платьями, тащу их в примерочную, и тут вещи начинают казаться мне либо убогими, либо слишком вычурными. Смотрю на ценник, цифры приводят меня в ужас, потому что я все еще мыслю прошлыми категориями, когда покупала тряпки на вещевом рынке. А когда продавщицы стали узнавать меня и наперебой расхваливать самые немыслимые платья и брюки безумных фасонов, я вообще перестала соваться в магазины.

— Ева, девочка моя, — поучала меня Собакина, нанизывая на руку целую гирлянду разнокалиберных сумок, — женщина Ораса не может носить дешевые китайские свитера и разгуливать по улице в мужской ветровке.

— Эту куртку подарил мне Андрей, — попыталась я оправдаться.

— Лучше бы он подарил тебе норковое манто, — заявила Собакина. — Тебе не хватало советчика с хорошим вкусом и полетом фантазии. И вот я здесь! Ева, я всегда была твоим ангелом-хранителем. Именно благодаря мне ты познакомилась с Орасом.

— И с Вадом Сухановым — тоже, — не удержалась я от реплики.

— Да, да, как замечательно! Он тоже кандидат в мэры — сегодня по местному радио объявили. Оба кандидаты в мэры — твои близкие друзья, — радостно закивала Собакина. — Дорогуша, получается, тебе всё равно, кто победит!

— Мне — не всё равно! — отрезала я, пожалев о своей болтливости.

— Глупенькая, это же шутка! — захихикала Собакина.

Итак, закончив обсуждение последних политических новостей, мы отправились «по магазам» и с видом завоевателей ввалились в центральный универмаг. Собакина впихнула меня в примерочную, а сама принялась таскать, как хомяк в нору, платья и костюмы, блузки, куртки и брюки. За занавесками примерочной слышался оживленный шепот — половина продавщиц и покупательниц сбежалась посмотреть, что будет покупать любовница Ораса. Они критиковали мое лицо, мою фигуру, мой вкус и с особым жаром — выбранные мною тряпки. Тогда я точно поняла, что «быть знаменитым некрасиво». Зато Собакина хладнокровно продолжала исполнять свое дело — ничем на свете ее нельзя было смутить.

Наконец два очень милых молодых человека в униформе магазина оттащили набитые доверху сумки к машине Бандерши — старой «Волге», которая обычно не вылезала из ремонтов, и чудо, что сегодня была на ходу. Не успела я и рот открыть, как Собакина вновь удалилась с моей кредиткой. Вернулась она, сияя от счастья, с солидной коробкой в руках.

— Что это? — спросила я, изумляясь огромности нового пакета.

— Небольшой презент от твоего имени нашему дорогому «Оку», - сообщила Бандерша. — Неужели ты не хочешь сделать благотворительный взнос в наше заведение?

— Хочу, но…

Собакина меня перебила:

— Всего лишь какая-то мелочишка: серебряный поднос, кофейный сервиз на двенадцать персон из костяного фарфора — всю жизнь о таком мечтала… Кофеварка… Кофемолка…

— Только в «Мечте» подают кофе на серебряных подносах! — воскликнула я. — И то на них нанесены специальные метки, чтобы при попытке вынести их из здания срабатывала сигнализация. А ты хочешь сказать, что наши старушки…

— Вот именно, — кивнула Собакина. — Пусть наши посетители почувствуют, как их уважают, когда, сидя в очереди за пособием, они получат из моих рук чашечку кофе на серебряном подносе.

— Его сопрут в первый же день, — сказала я упавшим голосом. — Андрей же просто убьет меня за потраченные деньги.

— Вот и неправда! — уверенно заявила Бандерша. — Господин Орас никогда не был жадюгой.

Она довезла меня на своей колымаге до особняка Андрея, расцеловала на прощание еще более смачно, чем при встрече, и вернула кредитку. Хотя могла бы и не возвращать: того, что на ней осталось, едва ли хватило бы на покупку зубной щетки.

— Запомни первое и последнее правило, моя девочка, — шепнула на прощание Бандерша. — Прическа, маникюр, красивые тряпки — и любой мужчина всю жизнь будет у твоих ног!

Я вспомнила Катерину — она соблюдала все эти правила пунктуально, но… возразить я не успела: Собакина умчалась с добычей, вероятно, торопилась напоить своих клиентов из нового сервиза.

Есть ли сила на свете, способная Бандершу превратить в мартинария? Я была уверена, что нет.

 

5

Студия на телевидении выглядела буднично. Заставленная мебелью и приборами комната с обшарпанными стенами напоминала маленький театрик, где сцену забыли отделить от зрительного зала. Телевидение и прежде не раз вторгалось в жизнь Ораса, но тогда репортеры, являясь к нему в кабинет или на открытие нового кафе, после которого следовал непременный банкет, оставались всего лишь гостями. Ораса мало волновало в те дни, какое блюдо приготовят журналисты и под каким соусом подадут его личность. Необходимую рекламу он оплачивал деньгами.

Сегодня он явился в их замок, и ощутил противную его натуре зависимость от чьей-то симпатии или антипатии, от яркости юпитеров, от сощуренных глазков телекамер, глядящих на него. Не то, чтобы он слишком смущался или терялся. Но малейшая попытка давления бесила Ораса.

Суханов со своими людьми уже прибыл. Его окружали человек пять парней из той молодой плотоядной породы, которая ставит своей единственной целью поскорее добраться до съестного. В последние годы они как крысы, полезли изо всех щелей, изумляя своей напористостью и беспардонностью. Эти существа были на сто, или вернее, на все тысячу процентов НЕмартинариями, в то время как их лидер нес в себе пусть и формальные, но признаки мартинарианства.

Солидный полнотелый журналист в светлом костюме вдруг замахал руками и засуетился, обнаружив, что до прямого включения осталось несколько минут. Он принялся распихивать всех по местам: доверенных лиц — на кособокие стулья, стоявшие вдоль стены, соперников — в огромные, продавленные кресла. Усевшись напротив Вада, Орас заметил, что сделался одного с ним роста. Темный костюм и белая сорочка с галстуком придали тому представительности, а голова была просто красива: правильные черты лица, светлые, откинутые назад волосы и короткая золотистая бородка делали его похожим на средневекового витязя. Не доставало лишь яркости шлемного блеска. Свои крохотные ручки Вад предусмотрительно спрятал до поры до времени в глубине кресла.

Орас на секунду прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Ему показалось в эту минуту, что студия пуста: он не чувствовал людей, ни единого эмоционального всплеска, ни капли энергопатии, будто вокруг него толпились деревянные болванки. Лишь суетливый азарт, как пар над кипящей кастрюлей, заполнял комнату. За спиной непрерывно звякали телефоны — зрители торопились задавать вопросы. На многие Орас мог бы ответить. А сколько ответов знает этот мальчишка?

Меж тем на мониторе появилась надпись «Прямое включение». Ведущий взбодрился и радостно затараторил сладким голоском:

— Добрый вечер, дамы и господа! Сегодня у нас с вами час знакомства с кандидатами на пост мэра. Кстати у нас небольшое изменение. Господин Харин выбыл из предвыборной гонки и мы осмелились пригласить на его место молодого и многообещающего политика….

И он принялся с восторгом перечислять достоинства противников, причем столь искусно, что все достижения Ораса оказались абсолютно равными успехам Вада, который немного учился, чуть-чуть работал, искал себя и так неожиданно нашел.

— А теперь я хочу задать кандидатам один и тот же вопрос, который просто сводит с ума жителей нашего города, — внезапно прервал благодушное повествование ведущий. — Что станется с извергом, взорвавшими инвалидный приют?

Вад тут же взял слово:

— Гарантирую, что накажу мерзавца по заслугам! — рявкнул он так, что микрофон по наждачному взвизгнул.

Орас мысленно усмехнулся.

— Меру его вины и наказание установит суд, — проговорил он, подумав, что несмотря на нелепость заявления Вада, многим оно понравилось.

— У меня вопрос к вам, господин Орас, — обратился к нему ведущий. — Правда ли, что подозреваемый Нартов состоит в родстве с Евой Орас?

Ловко передернул, скотина!

— К сожалению, Ева еще не моя жена, — поправил его Андрей. — Павел Нартов в самом деле сводный брат Евы.

— Ах, извините, — засуетился ведущий. — Кем же тогда приходится вам Ева Нартова? Секретарша? Доверенное лицо?

Он издевался почти с наслаждением. Может, он тоже чей-то погоняла? Но кто же тогда вложил ему в руки плеть? Или хлещет по старой привычке, когда работал на Старика?

— Мы поженимся, как только я оформлю развод, — Орас старался говорить как можно спокойнее.

— И вы хотите сказать, что не попытаетесь вытащить Нартова из тюрьмы, если станете мэром?

— Нет.

— Зачем был взорван инвалидный приют? — не отставал ведущий.

— Это вопрос к обвиняемому в суде, — не сдержавшись, огрызнулся Орас.

— Я знаю! — неожиданно вновь вмешался Вад. — Это была их тайная жральня. Мясо для Старика! И прочих… они издевались над беднягами, поглощали их боль. А сами жирели. Их там целая клика! А господин Орас — князь этой клики. Теперь он хочет усесться в кресло мэра, чтобы удобнее было жрать вашу боль. Так я вам обещаю — коли стану мэром, в городе не останется ни одного князя. Я этого не потерплю! Я не позволю вампирам высасывать ваши страдания! Я спасу вас! Я обещаю! — Вад вскинул руки, и патетический жест уродливых ладошек придал путанным фразам неожиданную достоверность.

Заявление Вада походило на бред, пытаться опровергнуть этот бред было еще большим безумием. Но Орас не собирался сдаваться.

— Как только я узнал о существовании тайного лагеря мартинариев, я попытался спасти заключенных там людей, и многим, кстати помог выйти из горящего здания.

— Ваше счастье, что вы кого-то там спасли, — вмешался Вад самым бесцеремонным образом. — А то бы вас посадили за убийство охранников мэрии…

Они хотели заставить Ораса обороняться. Но это было не так-то просто!

— Эти люди у меня на глазах расстреливали убегавших пленников! — Орас мог бы добавить пару нелицеприятных фраз о Старике и о Нартове, но ему было противно поливать грязью мертвеца и заключенного.

— Мне доподлинно известно, что вы сами жертвовали деньги на этот приют, — продолжал наседать Вад.

— Так я и считал его ИНВАЛИДНЫМ приютом. Как и все другие. И жертвовал деньги на многие проекты. В том числе оплатил через «Око милосердия» ваше лечение. Но вы почему-то не воспользовались этими деньгами.

Вад был готов. Он даже не дал раскрыть рот ведущему.

— Я не мог это сделать по моральным соображениям. Мои страдания не сравнимы с горем убитых… то есть пострадавших при взрыве инвалидного приюта. Я передаю деньги со своего счета в их пользу… — И он намеренно, в этот раз медленно, поднял свои коротенькие ручонки.

Великолепный удар! Теперь Орас мог бы пожертвовать все свое состояние в пользу «убогих и сирых», но это произвело бы меньший эффект.

— Господа, мы уяснили программу действий кандидатов, — радостным тоном объявил ведущий.

— Позвольте, — возмутился Орас, — конкретно о программе мы ничего не говорили…

— Вижу, наши телезрители просто устали от серьезных разговоров, — как ни в чем ни бывало продолжал ведущий. — Настало время поговорить о личной жизни. Ваше семейное положение, господин Орас, мы выяснили. Для политика такого ранга оно могло бы быть более определенным, — ведущий двусмысленно усмехнулся. — Теперь настал ваш черед, господин Суханов, рассказать о своей семье. Вы, кажется, не женаты?

— У меня была девушка, — с грустью в голосе отвечал Вад. — Красивая, хорошая, добрая. Но господин Орас перекупил ее.

— Что значит — перекупил? — оживился ведущий, у него даже очки подпрыгнули от возбуждения.

— Переманил своими деньгами. С деньгами можно и не такое, — всё тем же печальным голосом продолжал Вад.

Орас подался вперед, будто готовился броситься в драку:

— И вы очень страдали, когда она ушла, господин Суханов?

— Я и сейчас страдаю.

— А я этого не чувствую!

— Разве вы можете…

— Могу! — Рявкнул Орас. — Вы же сами знаете: на таком расстоянии я могу уловить даже самый крошечный выброс энергопатии. Но в данную минуту я не чувствую ни-че-го!

— Извините, господа, но у нас осталось всего несколько секунд, — затараторил ведущий. — Пожмите на прощанье руки, а вы, дорогие горожане, наверняка уже составили первое впечатление о кандидатах.

Орас стиснул в своей ладони короткопалую ручонку Вада и не торопился отпускать. На всякий случай спросил у ведущего:

— Нас больше не видят на экранах?

— Разумеется, нет, — лицо ведущего болезненно дернулось — он понимал, что упускает сейчас самый лакомый кусочек, который будет стоить всего предыдущего.

Орас выдернул Вада из кресла как куклу.

— Кто дал тебе право делать публично такие заявления?

— Спроси у Евы, — пропыхтел ему в лицо Вад. — Пусть скажет — могу я или нет, — он ухмыльнулся двусмысленности своих слов.

— Она НЕ могла тебя любить! — в ярости выдохнул Орас.

В следующую секунду доверенные лица растащили их по углам.

— Мерзавец! — вопил Вад из своего закутка. — Кто тебе дал право обращаться со мной?! Сам ты урод! А я ничем не хуже тебя! Я докажу, докажу!

Отчаянно брызгала белой слюной фотовспышка, кто-то на боковых местах вопил и свистел, как на стадионе.

— Вы совершили ужасную ошибку, господин Орас, — шепнул ему Виталик Воронов, молоденький шустрый парнишка, в прежние годы проводивший предвыборную компанию Старика, а теперь колдующий над имиджем Ораса. — Считайте, что вы проиграли старт.

— Жаль, что этого не увидели зрители, — вздохнул ведущий и отер влажной ладонью лицо.

 

6

Олежек непрерывно хныкал. Он хныкал по любому поводу — когда хотел есть и когда не хотел, когда ушибался и когда выпрашивал конфеты. Все попытки вновь научить его говорить оканчивались безрезультатно — он прекрасно объяснялся с нами при помощи мычащих и ноющих звуков. Порой поражало обилие интонаций и жестов, и начинало казаться, что слова в самом деле излишни, они лишь гасят чистоту эмоций. После трех месяцев физиотерапии и массажа двигательные функции почти полностью восстановились. Но вот умственные способности… Орасу намекали, что обычную школу мальчик уже не сможет посещать. Нанятая Андреем гувернантка лишь рассовывала по карманам щедрые чаевые и играла с мальчиком в развивающие игры, которые того ни мало не интересовали. Всё заканчивалось тем, что он обливал девицу краской или просто убегал. Зато у него появилось новое увлекательное занятие: он ломал игрушки и рвал книги. Но не так, как это обычно делают малыши, путаясь изучить, что же там, внутри. Он ломал свои любимые игрушки и рвал книжки, чтобы потом рыдать над ними и колотить себя по лбу крошечным кулачком. За время болезни былая упитанность его исчезла. Он плохо ел, выглядел болезненным и хлипким, и утратил прежнее поразительное сходство с Андреем.

Но при всем этом мне начинало казаться, что Олежек на самом деле понимает гораздо больше взрослых. Весь нынешний вечер он просидел перед телевизором, вцепившись пальчиками в сиденье стула. К концу передачи он сполз на пол, доковылял до телевизора — в этот момент крупным планом показывали Ораса — и, погладив ладошкой экран, провыл нечто совершенно по-звериному жалостливое.

— Олежек, всё будет хорошо, — попыталась я его успокоить, хотя сама очень сомневалась в этом самом «хорошо», но он не слушал меня и плакал всё безутешнее.

Заслышав плач, в гостиную ворвалась Клара, подхватила Олежку на руки, выкрикнула: «Господи, даже ребенка успокоить не может!» — и скрылась в детской.

После отъезда Катерины Клара считала себя хозяйкой в доме, а на меня смотрела как на дурацкое растение, которое должны выкинуть ко всеобщей радости. Теперь-то, после телепередачи, она наверняка уже заготовила метлу, чтобы вручить ее Андрею для выметания сора из дома. «Выметать сор вовремя», - было ее любимым выражением, на дню она повторяла его раз десять, не меньше.

У меня явилось сильнейшее желание собрать поскорее вещички и удрать, а потом потихонечку вернуться. Желание совершенно глупое и детское, но ничего умнее в голову не приходило. Я всё сильнее ощущала, как вокруг меня копится аура черноты и холода. Страх… Он пронизывал каждую клеточку моего тела, и мне хотелось завыть по-звериному, как выл Олежек.

Орас приехал домой один — никто из доверенных лиц или телохранителей его не сопровождал. Обычно, возвращаясь в любое время дня и ночи, Андрей непременно, хотя бы на несколько минут, заходил в кафе внизу. Это действие сделалось почти ритуальным. Сегодня он этого не сделал. Стоя у окна, я видела, что он отогнал машину во двор, а не поставил в гараж, будто собирался еще куда-то ехать. Стукнула дверь внизу, шаги раздались на лестнице, потом в коридоре и наконец на кухне. Я ожидала, что он явится в гостиную, но прошла минута, другая, Андрей так и не пришел. Я отворила дверь в коридор с чувством, что кто-то волочет меня на аркане, и уже приготовил нож для моей глупой шеи. Я чувствовала как с каждым шагом веревка затягивается, шею сдавливает так, что невозможно дышать.

Андрей сидел в причудливом деревянном кресле, где обычно помещалась Клара, и смотрел остановившимся взглядом прямо перед собой.

— Что ты делаешь?

Он повернулся и, склонив голову, взглянул на меня снисходительно-иронично, будто удивился, что я еще могу говорить.

— Варю кофе, — ответил он.

— Давай я…

— Ты не умеешь, — он дернул узел галстука. — Ты видела передачу?

— Конечно.

— Господин Суханов произвел на всех неотразимое впечатление несмотря на чепуху, которую молол.

— Но он не выглядел жалким.

— Разумеется, он был неотразим, — губы Андрея скривились. — И он говорил правду?

— О чем?

Он не ответил, лишь продолжал пристально смотреть на меня. Я хотела сказать «нет» и не могла, будто петля захлестнула горло. Я силилась перебороть себя и беззвучно, по-рыбьи, открывала рот.

— Значит, правда, — Орас отвернулся. — И ты клянчила для него деньги на лечение. У меня! — он зло рассмеялся.

Наверное, со стороны содеянное мной выглядело ужасно. Я была безмерно виновата. Ну так что же — умирать мне теперь из-за моей вины?

— Ты же всё знал! — мне показалось, что вместе с криком я выхаркнула застрявшую в горле занозу. — Ты же сам мне об этом говорил… Намекал…

— Что?.. А, ты о том разговоре? Милая, я просто не слишком удачно пошутил тогда. Выпей я литр водки, мне бы и тогда в голову не пришло, что ЭТО может быть правдой.

— А всё и не правда! И всё не так! Да, я была у Вада один раз… Но это… это не считается. Я же не любила его никогда. Клянусь! И потом у нас с тобой тогда еще ничего не было…

Андрей глянул на меня искоса:

— Нормальных мужичков в городе не осталось, обязательно было с уродом трахаться?

— Андрей, ты ничего не понимаешь!

— Где уж мне… Теперь скажи-ка, милая, чей ребенок? Мой… или… его?

— Мне кажется — твой… — выговорила я очень тихо.

— Ей кажется! Нет, это просто замечательно! Потрясающе! Ты что, сама не знаешь? — его рот скривился в брезгливой гримасе.

— Андрей, я надеюсь…

— Ладно, хватит трепаться, — он хлопнул ладонью по столу. — Я сейчас позвоню в больницу, а ты иди и собери необходимое. И учти… — Он не договорил и с силой стиснул зубы, будто испугался слов, которые готовы были сорваться с его губ.

— Андрей, ну почему сейчас? Неужели нельзя подождать до утра? — я всё еще пыталась ускользнуть, вырваться, вновь возникла нелепая мысль о бегстве неизвестно куда.

— Если мы поедем в больницу завтра, нас будет поджидать целый рой репортеров. На входе и на выходе.

— Андрей, а вдруг это твой ребенок?

— Слушай, Ева, я никогда не полагаюсь на «авось» НИ В КАКИХ вопросах. Я тебе доверял, милая, мне было плевать на всех твоих прежних мужей и любовников. Но такой подлянки я от тебя не ожидал. Хочешь еще что-нибудь сказать?

— Да… Почему надо непременно его убивать?

— У меня уже есть один больной ребенок — мой собственный. Мне совершенно ни к чему еще один урод. Чужой.

— А если это твой ребенок? Если ты убиваешь собственного ребенка? В конце концов, можно сделать генетический анализ…

— Милая моя, я не буду рисковать.

Да, конечно, он был прав. Невыносимо прав. И невыносимо жесток. И я ни в чем не могла его обвинить. Ни в чем… Как ни старалась.

 

7

Мы сидели в коридоре. По черным стеклам каплями стекали блики уличных фонарей. Где-то однообразно хрипел мотор, не желая заводиться. Синеватый кафель на стенах и на полу наводил на мысль о морге. Молодая красивая докторша в голубом прошла по коридору, одарила Ораса ослепительной улыбкой и проворковала:

— Подождите минуточку, сейчас приглашу.

Дверь за нею закрылась. Я искоса взглянула на Андрея. Он досадливо морщился и нетерпеливо поглядывал на часы. Как я могла позабыть одну простенькую вещь: Орас — князь, а я всего лишь мартинарий. И сейчас для успеха ему нужна моя боль, максимум энергопатии, и он сделает всё, чтобы выжать из меня энергию страдания до последней капли. Я смотрела на него, и меня переполняла невыносимая жалость, потому что в ту минуту он показался мне тоже ущербным калекой. Душа его напоминала иссушенную плодородную почву, которую требовалось постоянно орошать чужими слезами. Ну что ж, он получит всё, что хочет.

Белая дверь отворилась, и выглянула докторша. Она выразительно глянула на меня и произнесла: «Заходите» таким тоном, будто приглашала позавтракать. Я шагнула вперед, и Андрей запоздало тронул меня за плечо.

— Не волнуйся. Всё будет хорошо…

Мысленно я попросила: «Только не говори про миллионы женщин, которые проходят через это».

К счастью, он ничего больше не сказал.

«К счастью, к счастью, к счастью…» — это неуместное выражение застряло у меня в голове как гвоздь. Раздеваясь, я шептала: «К счастью, к счастью, к счастью…»

К счастью, меня уличили в моей подлости и сейчас казнят…

Подойдя к эшафоту, я спросила:

— Обезболивание будет?

Врачиха пожала плечами:

— Ночью нет анестезиолога.

— А как же?..

— Ничего, потерпишь…

…Пытка длится бесконечно. Кажется, еще секунда, и уже невозможно будет терпеть, но секунда проходит, и ты почему-то не умираешь, и боль вновь переполняет тело. Холодный пот жирными каплями пропитывает кожу, она отлипает от мяса и превращается в мешок, в котором корчится тело…

Какая жалость, что люди отменили публичные казни — четвертование, колесование и прочие забавы. Какая великолепная подзарядка! Какой сумасшедший поток энергопатии! Им лакомились все — от королей до простолюдинов. Странно только, что сами палачи, поглощавшие ее львиную долю, редко выходили в короли. Быть может, переедание плохо сказывается на силе духа?

 

8

Собакина выбрала для меня вечернее красное платье. Красное как кровь. Призванная из дорогого салона парикмахерша долго колдовала над моими волосами. Обычно откинутые назад они золотистой волной ложились на плечи. Она же соорудила из них огромную застывшую каскадом локонов гриву. Я в самом деле стала походить на крупную львицу, но львицу, которая занозила себе палец и теперь мучается от боли. Я так надеялась, что Орас оставит меня в покое, позволит пролежать весь день у себя и не заставит ехать в театр. Еще позавчера я мечтала об этом вечере, а сегодня…

— Виталик велел нам быть там вдвоем, — сухо сказал Андрей, подавая мне серебристый белый плащ.

И зачем только Собакина заставила меня купить этот дурацкий плащ? Я серебряные ткани терпеть не могу. Я чувствовала себя такой вялой, как сорванный лист салата, целый день пролежавший на солнце, но так и не нашедший покупателя. Рынок закроется, и его выбросят. Скоро закрытие… скоро выбросят…

Я не помнила как очутилась в ложе. Кажется, мы долго поднимались по ступенькам. Такой мелкий парадный марш, и бархатная дорожка, прихваченная бронзовыми прутьями. Бра на стенах в виде старинных свечей. В ложе было душно. На сцене что-то говорили. Я не понимала — что. Может быть, Орас меня все же простит? Мне не хотелось смотреть на сцену. Я рассматривала потолок — расписной плафон, где Аполлон ехал в колеснице, а следом порхали музы, напоминающие дорогих шлюх. Пышные облака как постели куртизанок, приглашали немедленно прилечь. Я не любила ложи. Если у меня бывали деньги, я покупала билет в партер. Если не было, набирала немного мелочишки на то, чтобы пробраться на последний ряд балкона во втором или третьем ярусе. И хотя оттуда скорее приходилось угадывать спектакль, чем его смотреть, мне нравилась сама атмосфера густого полумрака, и таинственное сияние сцены, которое издалека в самом деле могло показаться волшебным. В ложе до сегодняшнего вечера я была всего лишь раз — когда Пашка соизволил взять меня с собой, и прежде чем усадить на какой-то стульчик сзади, с которого не было не видно ни единого сантиметра сцены, представил всем этим солидным господам, занимавшим первые ряды. Они не то что не подали мне руки, но даже не соизволили скользнуть взглядом по моему лицу. Они говорили о чем-то своем и громко хохотали во время спектакля. Я хотела тогда уйти после первого акта, но Пашка запретил. Я промаялась до конца, хотя, честное слово, никто бы не заметил моего отсутствия. Вспоминая этот дурацкий эпизод, я привычным жестом потрогал ладонь правой руки. След от ожога так и остался на коже. Как и желвак внутри. В самом деле — куда ему деться. Смешно и надеяться, что когда-нибудь проклятое клеймо испарится.

Сегодня меня рассматривали и из партера, и из лож напротив, и с балкона. Особенно любопытные дамы, выглядывали из соседних лож, рискуя свалиться вниз, чтобы разглядеть мою физиономию и мой туалет. Я знала, что выгляжу отвратительно, но мне почему-то было всё равно. Как опавшая листва под ногами шуршали веера. Дешевые — из бумаги, оклеенные кружевами, — на балконах, а в партере и ложах — из шелка, расписные. Такой веер стоил больше, чем я получала за месяц, работая в «Оке». Прежде я мечтала о таком. Сейчас, сложенный, на коленях у меня лежал веер из красного шелка, инкрустированный резными виньетками из кости, где переплелись бесконечные «К» и «О». Это был веер Катерины. Новый, заказанный для меня, еще не успели расписать в художественной мастерской. Мода на веера возникла недавно и буквально превратилась в психоз. Наверное, она скоро отомрет, и тогда возникнет новая мода — на абажуры или на что-нибудь еще…

Первое действие кончилось, и Орас куда-то ушел — наверное, давать интервью. Мне ужасно хотелось пить, но мне почему-то стыдно было заикнуться об этом. Неужели никто на свете не принесет мне самой обычной «колы»? Я обернулась, надеясь, что рядом может оказаться Виталик или кто-нибудь из охранников Ораса. Но они все отправились вслед за своим боссом, полубогом, повелителем. Я не представляла ни малейшей ценности и не стоила ни капли внимания. К своему удивлению я обнаружила на заднем стуле, где прежде сидел охранник, рыжеволосую дородную женщину, в черном, с блестками платье. У нее на шее на серебряной цепочке висел крысиный череп с длиннющими желтыми зубами. Как мне показалось — настоящий.

— Оставьте эту затею… — голос у женщины был очень низкий, хриплый.

Сидела она, наклонившись вперед, так, чтобы ее не могли видеть из партера.

— Мне вас жаль, и потому я здесь… — вновь раздался ее голос. — Вообще-то я не имею права предупреждать, и если Великий Ординатор узнает, что я говорила с вами, мне не поздоровится…

Прежде, услышав «Великий Ординатор», я бы непременно всполошилась, но сейчас мне было всё равно… рынок скоро закроется… салат выбросят…

— Мне жаль не только вас, но и ваш городок. Он был прежде очень миленький, и у меня были на него кое-какие виды, — продолжала женщина. — Но план Великого Ординатора всё изменил… Участь города решена. У Ораса нет шансов. На вашем месте я бы просто уехала. Не ищите подвоха в моих словах. Мне иногда бывает жаль… очень жаль…

Ее голос стал куда-то уплывать. Я пыталась расслышать, что же такое она говорит, но не могла…

— Ева, что с тобой? — Орас тряс меня за плечо.

Я разлепила глаза и бессмысленно уставилась на него.

— Кажется, у меня кровотечение, — пробормотала я, едва ворочая языком. — Очень сильное… Кажется… платье промокло…

Мне должно было быть из-за этого стыдно. А было всё равно.

Он переменился в лице. Может быть, он перепугался за меня, или думал, как представить происшествие журналистам? Не знаю…

Орас нес меня вниз на руках. А надо мной проплывали бра в виде свечей. И потолок с островками яркой недавно реставрированной росписи. Опрокинутый мир. За него никак нельзя было ухватиться. Уже, когда меня укладывали в машине на заднем сиденье, как из-под земли, рядом возник Виталик:

— Сообщим о начавшемся выкидыше, — деловито проговорил он. — Это может добавить вам пару очков. Женщины будут жалеть вас. Вы потеряли долгожданного ребенка…

«Вас» относилось к Орасу, а не ко мне. Меня не стоило жалеть — наказывали по заслугам…

— Андрей, пусть мне дадут наркоз… внутривенно… я прошу… — заплакала я.

Еще раз подобной процедуры я не перенесу. Теперь я боялась только физической боли, и больше ничего. Но опять была ночь, и опять анестезиолога не было на отделении гинекологии. Его искали и не нашли. А ждать было нельзя…

 

9

Спустя три дня утром Виталик положил на стол перед Орасом несколько листков с диаграммами. Все кривые, изгибаясь хитроумными лесенками, неуклонно спускались вниз.

— Что это? — спросил Орас, хотя и сам прекрасно знал значение этих линий.

— Ваша популярность. Тут данные трех независимых опросов. И все три говорят одно и то же: ваш рейтинг падает. Неделю назад у вас было почти семьдесят процентов. А вчера едва набрали шестьдесят. Доверенные лица Суханова сегодня заявили, что по их данным, вы уже не имеете и половины голосов. Это, конечно, вранье.

— Вчера ты мне клялся, что, наоборот, моя популярность непременно прыгнет вверх.

— Да, именно так по всем параметрам и должно было быть. Но вмешался еще некий непредусмотренный фактор «Х»… - впервые Виталик выглядел растерянным.

— Что за «Х»…

— Пока неизвестно. Но мы непременно выясним.

— Но должно же быть какое-то объяснение? — оборвал его Орас.

Виталик замялся.

— Многие считают, что вы как-то связаны с аферой Нартова. И это мнение нам теперь никак не опровергнуть.

— Почему? — Орас передернул плечами и отшвырнул листок. — Можно рассказать все, как было на самом деле. О том, что именно я нашел этот чертов Инвалидный приют и о том, что Старик поручил Нартову освободить пленников. И что из этого вышло.

Виталик с сомнением покачал головой:

— Я бы не стал этого делать.

— Почему?

— Не уверен, что это даст нам хотя бы один-два процента, а вот с Лигой рассорит точно.

— Боишься, что они подадут на меня в суд и потребуют миллион долларов за нанесенный моральный ущерб?

— Нет, они просто убьют вас. К тому же в этом случае нам никак не удастся обойти молчанием вопрос о Катерине. А это опять не прибавит вам очков.

Нартов… Катерина… Старик… Почему он должен расплачиваться за их грехи, когда он за свои не собирается платить? Орас не любил замкнутых пространств и бега по кругу. Но, начав борьбу, он должен был идти до конца. И до конца верить в свою победу.

— Хорошо, найди другой способ, — нехотя согласился Орас. — В конце концов — за что я тебе плачу?

 

10

День прошел, близился вечер, Андрей ходил по кабинету из угла в угол. Время стекало по стрелкам часов в пустоту, а он безуспешно силился понять, почему удача оставила его. Он чувствовал себя полководцем, который собрал армию и пошел в атаку на врага. Но через несколько шагов, оглянувшись, увидел, что позади никого нет. Он шагает навстречу плотным вражеским шеренгам в полном одиночестве, сжимая меч в руке. Такие люди как Виталик и его собратья были озабочены лишь одним: как бы побольше набить за щеку во время предвыборной компании. Они говорили об этом, не стесняясь. Но очень скоро им пришлось убедиться, что Орас собирается платить за работу, а не разбрасывать деньги направо и налево. Это вызвало некоторое уныние и поубавило первый восторг «команды Ораса». Судя по опросам, безусловной поддержкой Орас пользовался приблизительно у четверти горожан. Эти двадцать пять процентов будут голосовать только за него, никакие другие кандидаты их не устраивали. Но остальные могли выбрать кого угодно.

Запутаннее всего выглядели отношения с Лигой. Души уцелевших мартинариев принадлежали ему безраздельно, но Орас ощущал лишь упадок сил и безразличие привыкшего к поражениям человека. Порой ему начинало казаться, что энергопатия вызывает у него не прилив сил, а отвращение и тошноту. Неужели Катерина права, и он в самом деле превратится в ничто вместе с гибелью тайного лагеря? Ему не хватает сверхсилы, которая бы взметнула его наверх…Но почему? Ведь Ева, Кентис, Сергей, они… Орас остановился. Само перечисление натолкнуло его на мысль. Все они были вроде как мартинариями. Но именно «вроде как». На самом деле по характеру и по складу души они не годились в мартинарии и НЕ должны были ими быть. В мартинариев их обратило давление ордината Лиги. Но теперь ординат исчез, Лига оставила город, давления не стало. Ничто не заставляло их более сохранять прежнюю ипостась. Каждый из них существовал сам по себе, и даже желая сплотиться вокруг Ораса, они стремились сбросить прежнее ярмо и вкусить иной, сладкой жизни.

Да, это предположение походило на правду, но всё равно оставалось неясно, почему побеждает Вад.

Андрей мотнул головой, пытаясь согнать мысли с привычного круга. Прежде всё было иначе. Он, Орас, был в центре, а события починялись ему. А он…

Бодренькая мелодия мобильника оборвала бесконечные рассуждения.

— Андрей, — Катерина не сочла нужным даже поздороваться. — Нам надо встретиться. Вопрос касается Олежки.

— Где?

— Не у тебя конечно. Помнишь мой старый дом за Круговой дорогой? — она сделала ударение на слове «мой».

— Ну и…

— Жду тебя в восемь. Обстоятельства изменились, и мне надо побыстрее оформить развод.

Орас недоверчиво усмехнулся.

— Я выходу замуж, — объявила с нескрываемой гордостью Катерина.

— Неужели? И кто же герой?

— Ты с ним не знаком. Кажется, ты тоже заинтересован в быстрейшем оформлении бумаг? Или… НЕТ?

— Разумеется — ДА!

— Ну тогда мы с тобой договоримся, — в ее голосе звучало самодовольство.

Орас вновь усмехнулся: Катерина как настоящая женщина считала главным своим достоинством замужнее состояние. Статус «разведенки» ее не устраивал. Странно, но ее заявление вызвало укол ревности. Кто бы мог подумать!

 

11

Орас сам вел машину. «Волга» с охранниками и Виталиком следовала позади. Он решил, что при встрече с Катериной никто не должен присутствовать. Бумаги подготовлены, в них выверено каждое слово, осталось только подписать.

Внезапно он почувствовал запах сырого мяса. Не гнилья, а именно свеже разделанной плоти, сочайщейся кровью. Вернее, это был даже не запах, а призрак запаха. Но призрак столь явственный, что Орас невольно потянул ноздрями воздух, силясь понять, откуда же он исходит. Однако всё тут же исчезло. Остался обычный машинно-металлический запах салона, запах шерсти, погасшей сигареты, одеколона, чего-то еще, теперь позабытого, но с верностью пса впитанного машиной. Орас свернул на боковую дорогу. «Форд» пополз по проселочному тракту, зажатому между двумя рядами корявых тополей. Вокруг лежали черные изглоданные поля и съежившиеся от нищеты и безысходности домики. Дождь часто и настойчиво стучал по капоту. Кровяной запах-призрак больше не возвращался.

Странно, но Орас не видел в зеркале машины Виталика. Неужели эти идиоты не заметили, как он свернул на проселочную дорогу? Он просигналил несколько раз, но никто не отозвался. Набрал мобильный Виталика. «Абонент не доступен», - услышал ответ. Что за черт? Ладно, пусть немного поездят по шоссе взад и вперед, может быть, найдут, куда ехать.

Дом вынырнул сбоку — темнооконный, в ржавых потеках осенней влаги, с просевшей крышей и покосившимся крыльцом. Орас оставил машину на обочине и поднялся на крыльцо. В доме мутно светились два окна — его ждали. Дверь оказалась незапертой, и он вошел. Он прекрасно понимал, что лезет в ловушку: его всегдашнее княжеское чутье и на этот раз ему не изменило. Но тот, кто звал его в дом, был сильнее, и Орас не мог остановиться: он был зверем, почуявшим запах крови, и инстинкт оказался выше разума.

Изнутри пахнуло сыростью и холодом нежилых комнат. Предчувствуя опасность, в груди короткой болью набухло сердце. Орас пересилил себя и ступил на скрипучие половицы. Луч фонарика метнулся по серым стенам с клочьями обвисших обоев. Куча хлама в углу, и лестница, ведущая наверх — больше Орас ничего не успел рассмотреть. Ему показалось, что от внезапного удара голова его раскололась, как скорлупа…

 

12

Он очнулся уже в кресле. Руки и ноги его были связаны, а толстые ремни притягивали тело к спинке. В комнате горела лишь настольная лампа, освещающая убогую обстановку. Голоса доносились приглушенно, будто издалека, хотя Орас видел разговаривавших почти рядом с собой. Двое сидели в углу за столом и жевали, яростно работая челюстями. Их темные фигуры напоминали пауков, жирных, наполненных ядом пауков, стерегущих добычу.

— Где тебя носило? — бормотал один, разрывая пропитанный жиром пакет и извлекая оттуда котлету. — Дожидаясь, можно с голоду подохнуть…

Голос был удивительно знакомым.

«Толик!» — едва не крикнул Орас.

— В «Мечту» гонял, — отозвался второй. Поменьше и послабее, больше играющий в паука. — У них теперь буфет есть, можно брать на вынос. И цены нормальные. Особенно котлетки хороши. И буженинка. Попробуй буженинку, пальчики оближешь.

— Ты у нас гурман, — хихикнул Толик. — Тебе бы у Ораса работать…

— Не у Анютки же сосиски брать! У нее всё дерьмом воняет, — маленький паучок презрительно фыркнул.

— Это точно, — поддакнул Толик. — Повар знает толк в еде, зараза.

И оба паука покосились на привязанного к стулу пленника.

Орасу казалось, что он спит, хотя глаза его были открыты. Он видел грязные обшарпанные стены, настольную лампу под пестрым абажуром, пауков, чавкающих и хитро подмигивающих друг другу. Но одновременно ему снился сон, и в этом сне он был тонким ослепительным лучом, он пронизывал чужие холодные души, аморфное и одновременно неподатливое сознание…

— Эй, повар, очнись… — ему плеснули в лицо водой, противной, теплой, с запахом ржавчины и клозета.

Орас поднял голову. Толик стоял над ним, довольно усмехаясь.

— Ну что, повар, еще не наелся? — Толик наклонился к самому его лицу. — Ничего, б…, сейчас наешься. Так нажрешься, что из ушей полезет.

«Чего они хотят?» — подумал Орас со странным равнодушием.

Шаги раздались и смолкли. Несколько минут стояла неправдоподобная давящая тишина. А потом она раскололась от крика. От беззвучного крика, переполненного болью. Боль росла и ширилась как вода, поднимаясь выше и выше, затопляла всё вокруг и просилась внутрь. Поток кружился водоворотом вокруг Ораса, и каждая клетка его тела вибрировала под непереносимым давлением.

Поначалу он не мог впитать в себя ни капли — всё существо его восставало, предчувствуя опасность. Но давление росло и росло, и душа его раскрылась, не в силах противиться больше. Поток энергопатии залил его и оглушил. Он просто захлебнулся в непереносимой физической боли…

Очнулся он глубокой ночью. На улице было почти светло: дождь кончился, обглоданное серебряное блюдце луны таращилось сквозь перекрестье рам. Голые тополя вздрагивали под порывами ветра. Орас не мог сказать, давно ли угас поток и наступил покой, пропитанный осенней сыростью. Он чувствовал себя оболочкой, внутри которой заключено нечто отвратительное и неживое.

В комнате никого не было. Исчезли ремни с веревками: Андрей сидел в кресле, будто отдыхал после утомительного дня. Руки и ноги так налились усталостью, что казалось невозможным пошевелиться. Но он поднялся. Придерживаясь рукой за стену, добрел до двери и выбрался в коридор. Знакомая картина: груда хлама в углу и щербатая лестница, ведущая наверх. Какое-то чувство подсказывало ему, что наверху нечего искать. Он двинулся дальше по коридору и обнаружил спуск вниз. В подвал. Мутная красноватая лампочка освещала серые стены, каменный пол, лужи застойной ржавой воды. И красно-лиловые густые пятна. Он огляделся… Что он искал? Что хотел узнать?.. Сердце билось глухо и тяжело, будто через силу. Кого же они мучили здесь в течение бесконечно долгих минут?..

На полу лежала игрушка — целлулоидный медвежонок с отгрызенным носом. И на зеленом медвежонке — тоже нестерпимо яркое пятно. Ребенок?! Орас почувствовал, что внутри у него всё переворачивается. И еще он понял, что малыш здесь, рядом, стоит завернуть за этот бетонный уступ. Он заставил себя сделать эти непреодолимые три шага. Мальчик лет шести лежал в углу. Неестественно длинное хрупкое тело. Выпуклый круглый лобик. Курносый нос, залепленный пластырем рот — вот почему он не слышал криков. Голое тело в синих и черных пятнах. Орас попятился…

Палачи заставили его выхлебать, как теплые помои, жизнь этого ребенка. Его измазали в блевотине и крови, и куда бы он ни пошел теперь, кровавый след будет волочиться за ним, всё отравляя…

Орас не помнил как добрался до машины. Но едва открыл дверцу, как зазвонил мобильник.

— Ты видел его? — голос Катерины вибрировал, переполненный самодовольством и торжеством. — Тяжелая пища, но сытная. После гибели тайного лагеря, мой дорогой, тебе явно не хватает питания. Придется подкармливать. Раз в месяц устроит? Или чаще? Как ты думаешь?

— Как ты могла… ребенка… — с трудом выдавил Орас. — Психопатка…

— Дорогой, я же знаю твою любовь к детям! Представляю, как ты страдал, когда у твоей сучки случился выкидыш. Так что теперь у тебя остался лишь твой полоумный сыночек. Только дураки заводят детей. Умные люди используют чужие слабости.

— Ты совсем рехнулась, — Орас задыхался от бессильной ярости. — Я сейчас же позвоню в милицию…

— И что ты скажешь? Кто-то убил мальчишку? А почему «кто-то»? Почему не ты? Даже если тебя не осудят, о резиденции мэра можешь забыть. Кстати, мальчишку изнасиловали, перед тем как убить, и тебя, сладенький мой, затаскают по всевозможным экспертизам, — предвкушая его унижения, Катерина даже чмокнула трубку. — У тебя, кажется, первая группа крови? Резус плюс, насколько я помню. Так вот, дорогой, у насильника — представь себе — тоже… Я всё предусмотрела, — она сделала паузу и произнесла с наслаждением — Это тебе за то, что ты меня бросил. Запомни: таких женщин, как я, умные мужчины не выгоняют.

— Я сожалею…

— Понял, как ты ошибся? — она вновь хихикнула, и он подивился — почему раньше его не раздражала ее безмерная пошлость.

— Да… сильно ошибся. Когда женился на тебе.

Она опешила — но лишь на секунду, затем прошипела:

— Тебе придется сожалеть теперь об этом каждый день.

— Твои кабаны порядком там наследили. Их расшифруют в две минуты.

— Значит, ты звонишь в милицию?

— Да, немедленно.

— Что ж, звони. Только это тебе не поможет. Выблевать сожранное назад невозможно. Чао, дорогой!

Несколько минут он стоял неподвижно, глядя на черный силуэт обветшалого дома. Не то, чтобы он раздумывал или сомневался. Нет, он просто знал, что звонок ничего не даст — Катерина всё равно переиграет его.

Сзади блеснули огни фар. Он оглянулся. Какая-то машина мчалась к дому. Он не мог различить ее силуэт — огни фар слепили. Орас спешно вытащил из бардачка пистолет и присел возле капота. Машина въехала всеми четырьмя колесами в огромную лужу перед домом. Огни фар погасли. Орас узнал «Волгу» Виталика.

— Где вас черти носили?! — крикнул Андрей, поднимаясь.

Виталик выскочил из машины и запрыгал к нему навстречу прямо по луже.

— Накладка вышла, шеф… Мы слегка приотстали — между нами мотался какой-то трейлер, а потому не видели, как вы свернули на эту дорогу. Потом трейлер свернул, и перед нами оказался «Форд», как две капли похожий на ваш, и чешет себе вовсю по шоссе. Мы следом, уверенные, что вы спутали поворот. Едем и едем. Я чую что-то неладное, велю догнать, а «Форд» удирает во все лопатки. Пока гонялись, заехали в какой-то кювет. Потом выгребали, вернулись сюда и…

— Там в доме убитый ребенок, — сказал Орас.

Виталик обалдело раскрыл рот.

— Это же…

— Я сейчас позвоню в милицию.

— Ни в коем случае! — Виталик даже схватил его за руку. — Надо немедленно отсюда сматываться.

— Они на это и рассчитывают.

Виталик на секунду задумался. В бытность его в команде у Старика ему не приходилось сталкиваться с подобными сюрпризами. Но он не растерялся.

— Вот что, шеф, — заговорил он торопливо. — Вы сейчас же уезжаете. Весь вечер вы просидели возле Евы — все домашние это подтвердят. Я захожу в дом, нахожу труп ребенка, и звоню куда надо. У меня трое свидетелей, что я никого не убивал. А сюда приехал по звонку неизвестного — тот обещал передать компромат на Суханова. Ну и мне устроили ловушку. Я должен был прибыть один. А приехал с товарищами, и у них сорвалось… Вроде как складно?

Орас согласно кивнул — получалось правдоподобно.

— Какая у тебя группа крови? — спросил он.

— Третья. А что?

— Тогда действуй.

Он сел в машину и дал задний ход.

— Эй, ребята, — закричал Виталик. — Живо езжайте за ним следом — чтобы следов протекторов «Форда» ни одна собака перед домом не нашла.

Сам же он направился в дом. Нехорошее предчувствие нахлынуло на Ораса. Что-то он не просчитал в этом эпизоде, а вот что… Тем временем «Форд» пятился от дома.

«Надо было засадить эту сучку в тюрьму… Вот где я ошибся…» — думал Орас.

В этот момент в доме Виталик снял телефонную трубку. Белый шар вспух на месте черного старого дома. К небу, стремясь опередить друг друга, взметнулись обломки бревен, досок, бетона и кирпича. И крошечные ошметки человеческой плоти.

Катерина рассчитала точно — Орас не стал бы звонить в милицию по своему телефону. Только истинный князь мог с такой точностью предугадывать события.

 

13

Третий день я лежала на кровати и смотрела в потолок. Потолок был белый. Абсолютно. Ни единой царапинки или вмятины — на него было приятно смотреть. Гораздо приятнее, чем на узорные шелковистые обои. На стене напротив кровати висела картина в тонкой золоченой рамочке — белая бумага, и на ней слегка побрызгано голубой акварелью. Потолок мне нравился больше — качественная работа. Жаль, что не уцелело ни одной гравюры Кентиса — ее дымчатый оттиск бы прекрасно смотрелся бы стене.

В вазе рядом с кроватью стояли фрукты — черные агаты винограда, ярко-оранжевые персики с легким фиолетовым флером и нежнейшим белым пушком, будто только с ветки; огромные яблоки, янтарно-желтые и ровные как бильярдные шары; темно-золотые, с чернью, изогнутые вопросительными знаками груши. В этом был весь Орас. Другой, желая утешить, положил бы на столик цветы или драгоценную безделушку. Орас же подносил то, что любил со страстью истинного творца — он дарил пищу.

Кто-то внизу захохотал, и я вздрогнула от этого смеха — он был дик и вульгарен. Обычно посетители кафе Ораса так не смеются. Ну разве что бывают очень пьяны… Я поднялась и шагнула к окну. Из окон моей спальни как раз был виден вход в кафе. Двое человек в белых кожаных куртках с металлическими блестками стояли у входа. Один из парней вновь захохотал и, размахнувшись, швырнул что-то в окно. Огромное зеркальное стекло хлынуло на тротуар потоком сверкающих осколков. Внутри завизжали от ужаса. И тут целая ватага — человек десять, если не больше, устремилась внутрь сквозь пробоину разбитого окна.

Я бросилась к телефону и набрала номер милиции. Раздались лишь короткие гудки. Я в отчаянии швырнула трубку. Черт возьми, ведь на Звездной, возле собора всегда торчит патрульная машина. Уснули они там, что ли?! Я спешно натянула джинсы и куртку и выскочила из спальни. Навстречу мне попалась Клара с Олежкой на руках.

— Куда вы, мадам? — спросила она дрожащим голосом.

Я терпеть не могла, когда она называла меня «мадам». Схватив ее за локоть, я втолкнула ее в кабинет Ораса.

— Запрись изнутри и никому не открывай — только мне или Андрею.

— А вы? — пробормотала она испуганно, и лицо ее плаксиво скривилось.

— Спущусь в кафе, — заявила я и захлопнула дверь.

По дороге я завернула на кухню и рассовала по карманам штук пять или шесть ножей. А потом вышла на лестницу, ведущую вниз, в кафе, и стала медленно спускаться вниз.

Судя по грохоту, доносящемуся из зала, там царил сущий ад…

 

14

Орас остановил машину у входа в кафе. Он сразу понял, что случилась беда — одно из окон было разбито — осколки стекол усеяли узорные плитки у входа. За зелеными занавесками стремительно мелькали тени. Слышались вопли, треск разбиваемой мебели. Внезапно второе огромное стекло рассыпалось на куски, и наружу, вместе с осколками, вылетел человек, рухнул на асфальт и остался лежать неподвижно. Орас бросился внутрь. Его встретил грохот, звон стекол, вопли. Зажимая окровавленными ладонями лицо, мимо него промчался официант. Белая куртка его была разорвана сверху до низу. Орас даже не понял, кто это, хотя знал всех своих служащих в лицо. Черт возьми, что делает охрана?! Спит, что ли?

Вскоре отыскался и охранник: он лежал возле стойки, и по белому его лицу стеариновыми каплями стекал пот.

— Отсиживаешься, собака? — Орас схватил его за ворот куртки.

Тот судорожно хлебнул воздуха и простонал:

— Рука…

Орас только теперь заметил безобразно вывернутый локтевой сустав, и выпустил из рук ворот.

— Звонил ментам?

— Не успел… Они разбили телефон.

— А сигнализация?

Парень не ответил — на губах его пузырилась пена. Орас оттащил его подальше за стойку, чтобы раненого не затоптали в драке, и выпрямился. Судя по миганию красной лампочки на внутренне стенке бара сигнализацию успели включить, но на помощь к ним никто не спешил. Орас попытался вызвать милицию по мобильному. Но услышал лишь гудки «занято».

Юнцы веселились на славу. Казалось, они не громят кафе, а просто танцуют — настолько непринужденно и весело вздымались их руки и ноги. Лица не прошенных гостей светились радостью. Вихрь энергии бушевал в зале, тугая спираль разворачивалась, сметая всё на своем пути, и было смертельно опасно соваться наперерез сорвавшейся пружине.

— Смерть князьям! — вопил худосочный веснушчатый пацан. — Хватит, нажрались!

Он швырнул бутылку, метя в Ораса. Тот успел отшатнуться. Бутылка ударилась о стену и разбилась. Ораса охватила ярость, а вместе с яростью незнакомая прежде животная злоба. Он поднял ножку от стула и изо всей силы ударил по ближайшей наглой раззявленной роже. Лицо окрасилось кровью. Еще удар… Орас бил изо всей силы. Его крутило и тянуло в разные стороны — не руки и кулаки, а хаотичная энергия вихря силилась разъять на части концентрированный сгусток его энергии. Сам он не чувствовал ударов, но крушил яростно и с наслаждением. Он хотел убить, загрызть, затоптать. И вдруг понял, что в самом деле топчет чье-то неподвижное скрюченное тело.

— Андрей, остановись!

Он увидел совсем рядом шутовское лицо Кентиса. Орас не сразу понял, что Кентис одет точно так же, как и вся эта кодла, громящая его любимое кафе: белая куртка с металловставками и синий шарф вокруг головы.

— Это ты их привел, гад! — он отшвырнул Кентиса, и тут же кто-то у дверей крикнул:

— Снято!

Только теперь он обратил внимание, что уже несколько минут кто-то азартно щелкает фотоаппаратом, снимая всё происходящее.

Очередная ловушка?.. Он на секунду замешкался, и сильный удар в лицо сбил его с ног. Но слепая ярость заставила тут же подняться и ответить ударом в лицо. Юнец грохнулся на стол и, извиваясь, сполз на пол. Орас изо всей силы пнул ногой лежащее тело. Снимают? Ну что ж, пусть снимают! Потом он увидел Семилетова. Тот шел к нему от дверей, по своему обыкновению ссутулившись, поворачиваясь то вправо, то влево. Создавалось впечатление, что он отвешивает вежливые поклоны, извиняясь за свое вторжение. Но после каждого такого поклона кто-нибудь из погромщиков валился на пол и не скоро поднимался. Сергей напоминал ледокол, дробящий корку льда на реке: за ним в беснующейся толпе оставалась полоса спокойствия, как полоса чистой воды. Упавшие вполне могли сойти за расколотые льдины. Несмотря на всю энергию, смерчом кружащую по залу, на Андрея пахнуло ледяным холодом.

Через минуту Сергей оказался рядом с Орасом.

— Тебе надо уйти. Немедленно, — в голосе его прозвучала не свойственная ему прежде твердость.

— Так легко я не сдаюсь…

Орас пнул ногой в живот подлетевшего к ним очередного молодца. Ему казалось, что он не вложил силы в удар, но парень буквально сложился пополам и рухнул ему под ноги. Андрей и сам не понял, что произошло.

— У тебя из носа кровь хлещет. Ты что, не чувствуешь? — спросил Семилетов и, не оборачиваясь, перехватил метившую в него руку погромщика и выломал с хрустом, будто разделывал куренка.

Орас только теперь заметил, что его рубашка и пиджак залиты красным. Он поднес руку к лицу, и ладонь тут же сделалась мокрой. Самое странное, что он не чувствовал боли, и оттого кровь казалась вовсе не кровью, а разлитым вином…

Наконец где-то далеко взвыли сирены припозднившихся охранников порядка. Не сговариваясь, вся толпа в белых куртках кинулась врассыпную. Второпях они лезли не только в двери, но и выпрыгивали в разбитые окна. Один, неуклюжий, наскочил со всего маха на осколок стекла, застрявшего в раме. Из распоротого живота кольцами вывалились серые внутренности. Прежде, чем упасть, несчастный пробежал несколько шагов, волоча за собой перекрученные жгуты кишок. Энергопатия умирающего горячей волной хлынула в душу Ораса. Никогда прежде, поглощая, Андрей не испытывал такого отвращения — отвращения к самому себе. И, как несколько часов назад в доме Катерины, поперхнувшись чужой болью, он потерял сознание. Но даже там, в темноте, где, казалось, должны исчезнуть все чувства, чужая боль продолжала захлестывать его, вызывая лишь отвращение и ярость.

 

15

Я спустилась в кафе перед самым приездом милиции. Как потом выяснилось — весь погром занял едва ли пятнадцать минут. Но всё же я успела поучаствовать в драке: какой-то белокурточник заехал мне кулаком в лицо, ну а я, не растерявшись, огрела другого парня стулом по голове. Как потом оказалось, это был репортер «Солянки», примчавшийся в кафе в поисках «жареного», и — что самое удивительное — еще до появления погромщиков.

Когда толпа разбежалась, открылся весь причиненный белокурточниками ущерб: казалось, смерч промчался по роскошному кафе Ораса. Сам Андрей лежал без сознания на полу. Лицо его и грудь были залиты кровью. Сердце мое залшось в каком-то безумном ритме.

— Что с ним? — спросила я у сидевшего рядом с ним на корточках Семилетова.

— Надеюсь, ничего страшного. Никаких повреждений я не нахожу. Странно, что он потерял сознание.

Может, физически он и не пострадал. А вот что было у него в душе… Едва прикоснувшись, я тут же внутренне отшатнулась. Так при виде чего-то мерзкого тут же отводишь взгляд.

— Он обожрался… — пробормотала я и поспешно выпрямилась. — С князьями это случается.

Я принесла, как просил Сергей, лед из холодильника, а потом побежала наверх. Выпустила Клару с Олежкой из их убежища и заперлась у себя. Я знала уже, чем всё должно кончиться. Завтра или послезавтра Орас выгонит меня. Да, да, я всегда всё знала заранее. Я знала, что Сашка пришел ко мне, умоляя спасти его от смерти, но ему было не спастись. Я знала, что Вад — ничтожество еще тогда, когда он твердил, что умрет без меня. И, зная всё это, сознательно шлепалась лицом в грязь. Я знала, что Орас когда-нибудь узнает о сомнительности своего отцовства. И знала — в тысячный раз себе это повторяю — что поступаю подло. Но я ЗАСТАВЛЯЛА себя обо всем этом не думать. Орас всегда ЗНАЛ, что его ждет успех. Я всегда ЗНАЛА, что меня ждет провал. И наше знание, несмотря на кажущуюся розность, было необыкновенно схоже. Мы оба с поразительным упорством двигались к одному и тому же итогу.

 

16

Сергей сам отвез Ораса к себе в институт, но обследование на томографе показало, что никаких повреждений головы нет.

Утром Андрей зашел ко мне в комнату и даже чмокнул меня в щеку. Мне показалось, что от него несет блевотиной. Он только что принял душ и почистил зубы, на нем была чистая белоснежная сорочка, но всё равно я чувствовала едва уловимый отвратительный запах. Я едва сдержалась, чтобы подавить отвращение. Но, несмотря на все старания, мне показалось, что он заметил мою брезгливую гримасу — пусть я и была уверена, что скорчила ее только в душе. Во всяком случае, его взгляд — а взгляд его мог выразить многое и без слов — задержался на моем лице чуть дольше, чем мне бы хотелось.

— Погляди… — он положил передо мною газету.

На первой полосе красовалось фото Андрея. Весь окровавленный, он держал за горло какого-то юнца, а заголовок гласил: «Зверь желает стать мэром». Выражение лица у Андрея на этой фотографии в самом деле было зверское. Ниже помещалась еще одна статья с не менее броским заголовком — «Виталий Воронов — кто он — жертва или преступник?» Виталий погиб вчера вечером во время взрыва в одном из домов, принадлежавших компании по торговле недвижимостью. Свидетели утверждали, что это была ловушка. Но при этом в подвале обнаружился почти не поврежденный взрывом труп мальчика. И тут журналисты накрутили черт знает чего. Почему-то вспомнили какую-то статью Воронова, где он благосклонно отзывался о геях, отыскали свидетеля, который видел Виталия вместе с убитым ребенком на улице два дня назад. Следствие, разумеется, обещало со всем этим разобраться. Я была уверена, что они будут разбираться очень долго — до тех пор, пока не пройдут выборы. А уж тогда объявят, что к смерти ребенка имиджмейкер Ораса не имел никакого отношения. Но тогда это уже никого не будет интересовать.

Я чувствовала, что Андрей в ярости и едва сдерживался. Те же самые журналисты, что прежде буквально ели у него с ладони, теперь набрасывались стаей голодных псов. Простая собачья истина — не важно, кто кормил тебя прежде, главное, кто кидает подачки сейчас. Оставался по-прежнему неясным один-единственный вопрос: кто дал господину Суханову столько денег? И почему именно ему? А что деньги здесь крутились бешеные, никто не сомневался. Тот, кто поддерживал Суханова, вкладывал в его компанию на порядок больше того, что мог позволить себе Орас.

Вечером мы собрались в кабинете Андрея — нечто вроде экстренного совещания. Прежде подобными сборищами руководил Виталий. Теперь его место занял его помощник — толстяк в мятом свитере (это он поспешно набивал сумку на банкете). Толстяка звали Николаша, и он говорил шепеляво и невнятно. Орас слушал его и не прерывал — мне показалось, что Андрей вообще не вникает в то, что говорит новый руководитель его предвыборного штаба.

Неожиданно явился Кентис. Я думала, что Андрей его немедленно выгонит, но вместо этого Кентису было предложено присесть. Сергей хотел извиниться и уйти, но Орас не терпящим возражения тоном велел ему остаться. Тогда Семилетов расположился на стуле в дальнем углу, всем своим видом давая понять, что присутствует по необходимости.

Унылое сборище. У всех — цвестистые синяки под глазами, носы и губы разбиты во вчерашнем побоище. Один Семилетов не пострадал. Я принесла кофейник и чашки. Но кофе налил себе только Кентис. Он, казалось, ничуть не был опечален происходящим. Или обескуражен.

— Журналисты появились в кафе раньше ментов, — сказал Орас. — Понимаю, сейчас милиция вообще очень осторожна, но всё равно пишущую братию кто-то предупредил. Тот, кто знал о налете заранее, — Орас выразительно взглянул на Кентиса.

— Отличный кофе, — причмокнул тот, делая вид, что не понял намека.

— Кентис, ты был с этими ребятами, — Андрей пошел напролом.

— Ну и что? У меня с этими громилами нет ничего общего. Я контактирую с ними из любопытства.

— Хочешь сказать, что ты не бил стекол?

— Ну что ты! Я всегда относился к чужой собственности очень уважительно. Ну разве что сломал пару стульев за компанию.

— Лучше расскажи, как ты оказался в ЭТОЙ КОМПАНИИ, — потребовал Орас. — Или тебя, как всегда, притягивает темная сторона жизни?

— Меня притягивает загадочное — неважно, светлое оно или темное. А этих ребят я еще не разгадал. Буквально за несколько дней возникла целая ватага, они шляются по притонам и трущобам, пьют, дебоширят и непонятно, чего хотят. У них нет ни кумиров, ни идей. Они жестоки, но жестоки бессмысленно. Я бы сравнил их с погонялами, но нет, тут совсем другое…Погонялы заставляют мартинариев выделять энергопатию. А эти хватают всех подряд, когда их выпускают на улицу.

— Кто выпускает? — спросила я.

— Некто. Материальная субстанция по кличке «Босс»

— Послушай, Кентис, вместо того, чтобы противостоять этому… — вмешалась я.

— Противостоять? — Кентис дурашливо наклонил голову. — С чего ты взяла, что этому можно противостоять? Андрей, — он повернулся к Орасу, — ты тоже думаешь, что этому можно противостоять?

Орас ответил не сразу. Вряд ли даже он слышал весь разговор — скорее всего он думал о своем, явно неутешительном. Вопрос Кентиса заставил его очнуться.

— Меня больше интересует другое: почему согласно последнему опросу Суханов впереди?

— Тебе так хочется усесться в кресло мэра?

— Плевать на кресло! Почему этот тип опережает меня? Что это означает?

— За ним стоят очень большие деньги, — шепотом поведал Николаша.

- «Мастерленд»? — спросил Орас.

Николаша отрицательно покачал головой.

— Деньги не из города, а… извне. У меня достоверные источники.

— Наша беда, что у нас слишком много идиотов, — отозвался Кентис. — И слишком мало мартинариев. В принципе, кто такой Вад? Всего лишь пустышка. Ах, я забыл… Вы же господа непосвященные. Вам неизвестна терминология. Пустышка — иначе говоря лже-князь. В принципе путем принудительной подкачки энергопатии можно из любого сделать лже-князя.

— Истинный князь, ложный… Всё это какие-то условные градации…

— Не совсем. Истинный князь может сам разобраться со своими и чужими мартинариями. Ему не нужны посредники для поглощения энергопатии. А пустышка не чувствует ничего. Два-три ретранслятора закачивают в него энергию, он раздувается, как мыльный пузырь, и с поразительной быстротой устремляется наверх. Разумеется, когда-нибудь пузырь лопнет. Весь вопрос — когда.

— Вопрос в другом, — говоря это, Орас смотрел куда-то мимо нас, будто разговаривал сам с собою. — Для чего его накачивают? С какой целью?

— Разумеется, чтобы он опередил вас, — вновь втиснулся в разговор Николаша.

— Нет, — Андрей отрицательно покачал головой. — Они действуют НЕ против меня, они работают ЗА него. Им нужен Вад. Именно Вад. Почему? — спросил он в третий раз.

— Давайте рассуждать логически, — затараторил Николаша. — Лига почему-то не хочет, чтобы светская власть находилась в руках князя, как это было во времена Старика.

— Кому нужен князь в нашем ординате? — Кентис рассмеялся. — Когда мартинариев можно пересчитать по пальцам.

— Мартинариев нельзя пересчитать, — возразил Орас, — потому что их просто нет. Вы, господа, не мартинарии. Вас просто принудили ими быть. Но в душе никто и никогда.

— Пусть так, — весело поддакнул Кентис. — Но мартинарии, пусть и по принуждению, нам все равно нужны. Иначе ничего не выйдет из нашей затеи. Без энергопатии обтяпать даже самое простенькое дельце не удастся. Вспомните: чтобы ни задумывалось сделать в России, всё кончается издевательством над человеком. Иван Грозный опричниной баловался — и нате, без всяких усилий с его стороны появилась Сибирь. Петр, прежде, чем реформы начать, рубил головы направо и налево. Да и потом не забывал это занятие. Отсюда мораль — для большого дела, для больших реформ нужно много страдания. Иначе зачем же понадобилось сначала всех ограбить, а потом заставить терпеть унижения и голодать, не платить жалкие гроши, называемые зарплатой, вновь грабить и похваляться награбленным, как не для того, чтобы выжать побольше энергопатии для успеха новой власти?! Не важно, демократы, чекисты или имперцы — главное вовремя отсосать нужное количество энергопатии, и никто тебе не страшен. А мы в нашем захолустном городке жили тихо мирно и сытно. Как можно такое допустить?! Лига не довольна!

Неожиданно глаза Кентиса вспыхнули, как у хищного зверька, завидевшего добычу. В нем проснулся инстинкт погонялы. А самой подходящей добычей была я. И даже заранее можно было предугадать, что он сейчас скажет. Просить его промолчать было бесполезно.

— Андрей, а ты знаешь, что произошло там, в тайном лагере? Ева тебе не рассказывала?

И он с восторгом принялся излагать подробности якобы происшедшего изнасилования…

— Мразь! — заорала я и швырнула в него кофейником с остатками кофе, и, разумеется, промазала. — Это всё твоя мерзкая выдумка.

Но цели своей он достиг — я чувствовала, как энергопатия истекает из меня, будто слезы из глаз, текущие против воли. Кентис самодовольно хмыкнул и повернулся к Орасу. Всем своим видом говоря: господин князь, блюдо приготовлено, извольте откушать.

Лицо Ораса исказилось, затряслась каждая жилка, причем каждая сама по себе, отдельно, будто какая-то очень важная связь оборвалась, раз и навсегда. Смертельно. И тут я поняла: если он сейчас чего-нибудь не сделает, не нанесет удар, то просто умрет от боли.

— Вон! — закричал он наконец. — Вон, вы оба! Чтобы я больше не видел тебя в моем доме, шлюха! Если ты сейчас же не уберешься из моего дома, я тебя убью! Убью!..

………………………………………………………………………………………………………………..

— Надо же, — изумился Кентис, когда мы очутились на улице. — Я никак не ожидал подобной реакции, — его нисколько не смущало, что он оскорбил своей подлой выдумкой не только Ораса, но и меня.

— Ты идиот и подонок, — процедила я сквозь зубы.

— Да я-то тут при чем, — покачал головой Кентис. — Его разозлили вовсе не мои слова, а что-то другое… — он на секунду задумался. — Мне даже показалось, что он просто-напросто испугался потока энергопатии. Он не хотел поглощать… Но ведь это невозможно… Он же князь! И я так для него старался!

Мне было противно его слушать. Еще когда он высказал мне свою придумку, я поняла, что он не удержится, и когда-нибудь разболтает ее Орасу. Если грязь придумана, она должна быть вылита — этому правилу Кентис как человек творческий следовал неукоснительно. И хотя я понимала, что он просто ускорил своей выходкой назревавшую развязку, я злилась на него так, будто именно Кентис был виноват в моем разрыве с Орасом. От этой мысли мне стало немножечко легче…

— Зайдем ко мне?.. — предложил Кентис и попытался приобнять меня за плечи. — Выпьем и…

— Иди к черту!

— Ева, глупенькая, теперь твое самоотречение ник чему.

— Я тебя ненавижу, ты можешь это понять или нет?

— Разумеется, не могу.

Я повернулась и зашагала к знакомому переулку — сколько раз этой дорогой я возвращалась из кафе Ораса к себе домой. Говорят, в первую секунду раненый не чувствует боли. Я тоже ее не чувствовала. Пока. Я лишь знала, что она будет непереносимой.

 

17

Кентис обнаружил ЭТО на следующее утро. Ощупал руку и… понял, что желвак исчез. Его не было. Даже намека. Даже следа. Ладонь была ровной и гладкой, будто никогда Карна не прикладывала свой проклятый «тюбик» к его руке.

Кентиса прошиб холодный пот. Зубы застучали как бешеные. Кентис слишком хорошо понимал, что означает исчезновение Знака. Он налил себе воды в стакан и с трудом сделал глоток. Что теперь делать? Что? Кто ему подскажет? Вот если бы отец был жив, он бы… Но отца больше не было. Кентис вцепился в край стола и заплакал. Он выглядел жалким. Он хотел выглядеть жалким. Но это понимание ничего изменить не могло. И не изменило.

Он закурил. Потом вытащил из бара бутылку водки, сорвал пробку зубами и хлебнул прямо из горла. Не помогло. Мелькнула безумная мысль — пойти к Орасу и все ему рассказать — о том, что хотели от него, Кентиса, посланцы Лиги, и что их желание наконец сбылось. Кентис долго сопротивлялся. Но…

— Орас меня убьет, — пробормотал он, хихикая.

И никуда не пошел. Скоро должны появиться Карна и Желя. Они должны убедиться, что все сбылось. Ну, где же они? Чего ждут? Неужели не знают, что он, Кентис, готов.

Он ждал три дня, никуда не выходил из дома, лишь читал газеты, напиваясь, и опустошая холодильник. И они явились наконец.

Но нельзя сказать, чтобы Карна и Желя были очень довольны. Лига всегда не довольна. Ей всегда не хватает энергопатии. Это — первый закон Лиги. Они требует еще и еще, как наркоман желает увеличить дозу. О, как Кентис их ненавидел! Ненавидел и служил. Служил и ненавидел.

 

18

Я покрутила настройку приемника. Плескалась музыка, как вода в переполненном стакане. По времени пора уже было сообщать результаты. Но почему-то ничего не говорили. На улице слышались пьяные веселые голоса — несколько ватаг прошлось под моими окнами. Интересно, чему они так радуются?..

Прогорклый запах пожарища смешался с сырым запахом нежилого дома. Хотя я включила отопление на полную мощность, в комнатах было душно и влажно. Но не тепло. Я сидела на посреди гостиной и тупо смотрела в одну точку. Я ни о чем не думала. Просто отмечала уходящие секунды и минуты… Вот еще одна минута прошла. Вторая, третья… Жизнь стала на три минуты короче. Я не помнила, сколько так просидела. День? Два? Три? Нет, наверное, больше. Если сегодня… нет, уже вчера были выборы, то прошло больше недели. Мне не хотелось выходить из дома, не хотелось есть. Только теплая вода в стакане. Противная вода, затхлая, с горечью. Не помню, пила ли я ее. Наверное, пила. Наверное, даже что-то ела.

И телефонного звонка не помню — первого за все эти дни. Я очнулась, уже прижимая трубку к щеке.

— Евочка, вот уж не думал, что ты дома, — радостно вибрировал голос в трубке. — Я победил! Поздравь меня, я победил!

— Кто это? — спросила я без всякого интереса.

— Это же я, я! Не узнаешь? Вадим! Вад! Узнала теперь?.. Вот что, я за тобой сейчас машину пришлю — вообрази, черный «Мерс»! Ты когда-нибудь ездила в «Мерсе»? Наверняка нет! Приезжай ко мне сейчас в штаб-квартиру, тут такое веселье! Нет, ты только вообрази…

— Не надо машины. Я никуда не поеду.

— Господи, неужели ты все еще сердишься? — изумился Вад. — Ты, между прочим, тоже сильно обидела меня. Но я же всё простил…

— Я тоже.

— Так чего ты тогда ломаешься, как девочка? Приезжай. Шампанское течет рекой, честное слово! — в его голосе булькала неподдельная мальчишеская радость. — У меня штаб-квартира шикарная, не то что прежняя конура.

— Я сказала «простила». Но это не означает, что я хочу быть с тобой.

— Ты что, отказываешься от предложения мэра? — презрительно фыркнул Вад. — Да я теперь знаешь что могу?!.. — голос его оборвался на самой верхней ноте. — Ну ничего, сучка, сама еще приползешь на коленях. А я подумаю — простить ли тебя во второй раз.

Я бросила трубку и обхватила голову руками. Я была самым несчастным человеком на свете. У меня отняли всё, а теперь пришли еще содрать с живой кожу. Я чувствовала: энергопатия течет потоком как струи мутного дождя в водостоке. Если бы я могла сосредоточиться и нащупать где-то в одиночестве этой ночи Андрея, я бы послала этот поток ему. Ведь я люблю его, несмотря ни на что. Но он исчез, растворился в темноте, и я больше не ощущаю в бесконечном пространстве теплой точки его души. Только холод и темнота. Кто-то другой выпьет всё до дна. Жаль, невыносимо жаль… Не хочу! Никому не отдам. Мое горе — оно только мое. Я требую установить право собственности на энергопатию. Боль надо защищать так же рьяно, как дом или золото. Да, в душе моей рана, и ее надо срочно заткнуть. Немедленно! Зря разеваете рты! Никому не достанется больше ни капли. Из темноты медленно вырастал невидимый кокон и постепенно обволакивал меня. Энергопатия уже не изливалась, она копилась внутри меня, вновь и вновь ее горячие струи омывали мою душу.

«Использовать энергопатию для успеха…» — вспомнилось много раз слышанное. Да какой же тут к черту успех! Меня трясло как в лихорадке, голова раскалывалась от боли. Мне хотелось лечь и не двигаться, забиться в самый дальний, самый темный угол. Нет, я не сдамся. Я выдержу. Надоело проигрывать, надоело, что меня все, кому не лень, топчут каблуками. Рано или поздно, но я научусь боль переплавлять в успех. Свою боль — в свой успех. Я сильнее… Я стану сильнее… Не упустить ни капли… Я задыхаюсь… умереть… легко умереть… Просто, когда смерть близко, тогда не страшно. Дух суетится, а телу слишком больно. Некогда бояться. Неужели я в самом деле умираю? Разве можно умереть оттого, что не хочешь больше страдать? Оказывается, энергопатия может задушить и уничтожить… Нет, я справлюсь, я пересилю… Я — ничтожество. Я — дрянь. Но я выползу и переборю…

 

19

Вывеска «Мечты» лежала красной карамелью на застиранной дождями серой скатерти неба. Осень сера. Впрочем, и весна сера — без фантазий. Нет движения, нет воздуха, и значит — все серое. Прежняя вывеска ресторана вызывала раздражение, новая — тошноту. Орас стоял, засунув руки в карманы плаща, перед входом в собственный ресторан и разглядывал конфетные, слащаво изогнутые буквы. Дурацкий ресторан, хотя и подают серебряные приборы. И название дурацкое. Зачем он только купил его? Надо устроить здесь баню с бассейном. Или потрошильню… Что такое потрошильня? Бог весть… Но название подходящее.

Орас вошел в огромный, с избытком бронзы и зеркал вестибюль. Молодой дородный швейцар подскочил к нему, нелепо выставив круглый женский зад.

— Пожалуйте, гардероб. Зал скоро открывается…

— Мне не в зал, — Орас глянул на швейцара недружелюбно и хмуро.

Тот наконец узнал его и склонился еще ниже.

— А это что у нас? — Орас шагнул к простенку между зеркалами.

Огромный плакат с кроваво-красными буквами гласил:

«ТОЛЬКО У НАС! МАРТИНАРИЙ-ШОУ»

Что-то новенькое. После бутылки коньяка буквы норовили расползтись в разные стороны. И еще они сочились красным. Почему красным?.. Там, где сломаны косточки грудной клетки, на теле проступают черно-синие пятна. Кожа в трех или четырех местах прорвана. Кожа как тонкая тряпочка… Но прорвана уже на мертвом. Потому и крови почти не вытекло…

— Новинка, — еще более угодливо изогнулся швейцар. — Всего десять спектаклей… Эксперимент…Народ валит валом.

— Почему я не знаю?

— Не знаете? — удивился швейцар.

— Или знаю? — пробормотал Орас, раздумывая. — Впрочем, не важно… — Он вытянул вперед руку и, стараясь ступать ровно, двинулся к боковой двери.

 

20

Кабинет управляющего заливал ослепительный свет. Люстра, бра, настольная лампа — Желтовскому всё казалось мало. Во всем стараясь подражать хозяину, он лишь утрировал его привычки. Яркий свет превращался у него в иллюминацию, острый соус — в горькую отраву. Большинство считало, что Желтовский передразнивает Ораса, и многим это импонировало. «Мечта» пользовалась успехом. Особенно, если учесть, что, уважая священнодействия поваров, на кухню Желтовский заглядывал редко, а положенные десять баксов чаевых отныне сделались неположенными, хотя и не преследовались…

Желтовский сидел, развалившись в кресле с видом рабовладельца и небрежно перебирал бумаги. На лице его застыла недовольная брезгливая гримаса.

— К чему эти дурацкие костюмы? Они стоят бешеных денег! Неужели нельзя…

Он не договорил и подозрительно покосился на не проронившего до сих пор ни единого слова Инквизитора. Тот был в гриме, лицо казалось посмертной маской с черной прорезью рта и чернильными провалами глаз.

— Ты обещал, что вечером будет выступать новенькая, — переменил тему управляющий. — Новенькая или заезжая штучка?

— Есть, над чем поурчать… — неопределенно ответил Инквизитор.

— Не забывай о зрелищности. Это как приправа к изысканному блюду, — Желтовский назидательно поднял палец.

— А певцы на что? Пусть блеют…

Инквизитор не договорил, дверь распахнулась, и в комнату ввалился Орас.

— Пришел поглядеть на ваше шоу, — проговорил он, ухмыляясь. — Что же меня не позвали?

Орас был пьян и весь расхлюстан. Слово «расхлюстан» относилось не только к одежде. Лицо его было помято, двухдневная щетина, глаза мутны. Таким хозяина Желтовский никогда прежде не видел.

— Вы были заняты, — с преувеличенным сочувствием в голосе залопотал управляющий. — Предвыборная горячка, знаете ли… Мы так переживали…

— Разумеется, переживали, — хмыкнул Орас. — А голосовали за господина Суханова.

— Клянусь, что я… — Желтовский прижал руки к груди.

Орас отмахнулся, давая понять, что выборная тема его больше не волнует.

— Все сообща сморозили глупость. И самое противное то, что нам не дадут ее исправить, — Орас вопросительно глянул на молчаливого гостя.

— Инквизитор, — представился тот и слегка наклонил голову.

— Надо же. А я думал, что эта профессия устарела. Так что же за шоу по вечерам?

— Пока что пробные спектакли. Но перспектива большая, — затараторил Желтовский. — Лучше всего самому посмотреть.

— Непременно, — кивнул Орас.

Инквизитор внезапно нагнулся к нему и шепнул:

— Вас погубила Лига. Сговоритесь с ними — и вас пощадят. Они иногда щадят — случается…

— Вас пощадили?

Инквизитор передернулся.

— Вечером приходите. Не пожалеете. Зрелище незабываемое, особенно для такого человека как вы.

— Я приду. Непременно. Постарайтесь меня не разочаровать.

 

21

Дрожащий звонок разорвал спертый воздух. Над тумбочкой Маго вспыхнул и зловеще замигал красный огонек. Маго, в черном шелковом лифе с красной выпушкой коротенькой юбочки и в золотистом трико привстала и замерла, глядя в черный оскал зеркала.

— Опять начинают с меня, — она со злостью швырнула пуховку в коробку с гримом. — Я что-то вроде аперитива для поднятия аппетита.

— Замечательный аперитивчик, — причмокнул губами Стас.

— А твои куплетики — за что сойдут они? Котлета или поросенок с кашей? — фыркнула Маго.

— Разумеется, поросенок, никак не меньше, — приосанился Стас.

Он знал, что Маго нельзя есть за шесть часов до спектакля, и разговор о еде ее нервировал. Но в уборной всегда говорили о еде. Даже, когда делали вид, что говорят о чем-то другом.

Черная плотная занавеска в дверном проеме дрогнула, появилась голова Инквизитора. Он был уже в цилиндре и фраке, рука в белой перчатке сжимала бутафорский хлыст.

— Маго, — прошипел Инквизитор, — тебя что, на аркане надо тащить?

— А вот и наш знаменитый волк! — хихикнула Маго. — Бедные поросятки, тряситесь! Сегодня вас непременно сожрут…

— Скорее, — Инквизитор ухватил ее за локоть. — Там Пава уже визжит и машет ногами.

Стас прислушался. В зале возбужденно бацала музыка. И слышался голос. Похоже на пение.

Маго обреченно махнула рукой и, вихляя бедрами, направилась к выходу.

— Надеюсь, на сцене ты кончишь так же быстро, как и в постели, — шепнула она Инквизитору. Но так громко, что все в уборной ее слышали.

Инквизитор на ее шуточку не обратил внимания. Продолжая одной рукой придерживать Маго, он повернулся и ткнул Лизку хлыстом в плечо:

— Ты — после Стаса.

Черная занавеска запахнулась, и скрыла Инквизитора и Маго.

— Маго для них находка — чуть Инквизитор оскалит зубы — она уже потекла… — В голосе Лизки сочился яд как минимум кобры. Или гюрзы. — Недаром ей платят сто баксов за выход, как путане в «Мастерленде».

Самой Лизке платили пятьдесят. При этом она доказывала, что может выделять энергопатии столько же, сколько и Маго, просто себя жалеет и здоровье бережет. Стас улыбнулся в ответ, но язвить не стал — Лизка не понимала шуток, в отличие от Маго.

В коридорчике по-кабаньи зацокали каблуки. Это Пава возвращалась из зала. Обычно «примадонна», добираясь до своей отдельной крошечной уборной, громко матюгалась. Но сегодня было тихо. В зале тоже воцарилась тишина.

Внезапно крик разрезал воздух, и вновь наступила тишина: публика в зале замерла, ожидая.

— Началось, — шепнул Стас и, отвернувшись к стене, перекрестился. Когда начинался спектакль, его всегда охватывала дрожь.

Он сделал вид, что рассматривает новенький плакат «Мартинарий-шоу».

«Только у нас вы можете найти бесконечный источник для вашего успеха», - зазывно обещал плакат.

Вновь истошные вопли. Они секли ударами плети. Стас всякий раз вздрагивал, а Лизка медленно жевала конфетку.

— Он нашел что-нибудь новенькое, или использует старое? — спросил Стас.

— Всё то же. Но с каждым разом Маго бесится всё сильнее. Ее уязвляет любая мелочь. Напомни ей, как на выпускном балу у нее из выреза платья вывалились сиськи, и она затопит энергопатией половину города.

Крики замерли, несколько секунд стояла тишина. А потом раздались хлопки. Хищники благодарили.

Дверь распахнулась. Инквизитор буквально втащил в уборную Маго. Голова ее бессильно запрокинулась, а полные ноги, обтянутые золотистым шелком, подгибались, скребли пол. Лицо с полураскрытым ртом по-кукольному обессмыслилось. Сквозь грим мелким бисером проступили капельки пота, черные потеки на щеках. Стас поспешно подкатил старое раздолбанное кресло на колесиках. Маго плюхнулась в него и застыла, ноги безобразно вывернулись как на шарнирах. Стас плеснул ей в стакан воды из графина.

— На сцену! — рявкнул Инквизитор. — Живо!

Стас дернулся, хотел возразить, но передумал и выскочил из уборной. Инквизитор взял приготовленный Стасом стакан, выпил одним глотком. И, шумно фыркнув, воскликнул:

— Маго, крошка, ты сегодня в ударе! Энергопатия лилась из тебя как блевотина из перепившего пятиклассника.

Маго наконец пошевелилась и раскрыла глаза. Губы, похожие на мокрые тряпки, слабо дрогнули.

— Дай стакан, скотина! — лениво-требовательным жестом она вскинула руку.

Инквизитор налил ей из графина.

— Да не воды, дурак! — возмутилась Маго. — Водку лей! Водку!

Инквизитор ухмыльнулся и подмигнул Лизке:

— Беда всех великих талантов.

Он набулькал полстакана из плоской металлической фляги, сверху положил толстый ломоть хлеба и поднес Маго. Она брезгливо сбросила ломоть, а стакан опрокинула залпом и, блаженно хрюкнув, выпрямилась, оживая на глазах. В ее темных, широко раскрытых глазах слез не было и в помине, а губы расплылись в циничной ухмылке:

— По-моему, у них сегодня будет несварение… Все унитазы обдрыщут в «Мечте», вот увидишь.

Инквизитор потрепал ее по плечу как породистую кобылу. Он был доволен.

 

22

Орас уселся за один из центральных столиков. Мгновенно подскочивший официант вложил ему в руку папку с золотым тиснением. Папка казалась жирной на ощупь, стул — неудобным, а крахмальная скатерть почему-то напоминала клеенку.

«Мерзкое место», - вновь подумал Орас.

Однако зал был полон. Звякали тарелки и ножи, чавкали жующие челюсти. Интересно, что они с таким аппетитом перемалывают? Говядину? Свинину? Или человечину? Что за дурацкая причуда — отобедать в собственном ресторане? А в самом деле — где ему еще обедать? Чужих-то ресторанов в городе нет… Ха-ха… Кажется, получилось что-то вроде шутки.

Орас брезгливо отодвинул меню и сказал ожидавшему заказа официанту:

— Водки.

— Что прикажете из закуски?

Орас отрицательно мотнул головой:

— Нет уж, увольте, человечиной объелся. Пусть жрут другие…

Да, ничего не скажешь, занятные эти другие. Упитанные мужчины. Женщины со шлюшными рожами и намазанными французской тушью поросячьими глазками. Лица как эмалированные миски. Такие не запомнишь и не отличишь друг от друга. Как удобно: сегодня спал с одной, завтра с другой, утром встретил обеих на улице и не узнал. А вечером зашел поужинать мертвечиной, и опять не узнал. Как только они додумались до этого — пожирать труп сообща?! Каждый отгрызает по кусочку, и через несколько минут остается лишь груда обглоданных костей. Но никто не виноват. Каждый съел лишь чуть-чуть. Нужно запатентовать этот способ — эффект совместного пожирания занятнее какого-то эффекта Доплера. Так, убивая, можно всю жизнь прожить невиновным…

На сцене уже давно шло действие. Орас чувствовал как по залу, вспухая багрово-красным, прокатывается волна. Она накрыла его с головой. Он стал задыхаться… Чушь! Какая волна?! Он уставился бессмысленным взглядом на опустевший графин. Неужели энергопатия? Нет уж, увольте, пожалуйста без меня. Предложите соседям справа или слева, они непременно отведают. А я, извините, сыт…

Орас почувствовал, как неведомая сила острыми когтями пытается разорвать оболочку его тела и добраться до теплых внутренностей. Его охватил страх, ведь оболочка — это всё, что у него осталось. А внутри — только сгустки крови, только гной… И если это всё прорвется наружу… Он сделал отчаянное усилие, пытаясь защититься. Представилось, что весь он покрывается чешуей — скользкие зеленоватые пластины закрывают лицо, грудь, руки. Нападавший, почуяв отпор, вновь яростно всадил когти, нанося удар за ударом. Саднящие борозды вспороли кожу. Орас провел ладонью по лицу и ощутил вспухшие рубцы на лбу и щеках.

С шумом он отодвинул стул и поднялся. Несколько человек повернули в его стороны головы. Круглые эмалированные миски вместо лиц, гнойники вместо глаз. А прежде он так любил смотреть на лица посетителей. Порой какой-нибудь аппетитно жующий толстяк казался таким симпатичным, что Орас готов был его расцеловать. Прежде… Надо срочно уйти. Немедленно. Если он упадет здесь, его сразу сожрут. Вилки и ножи уже наготове. Он слышал как хищно клацают зубы. Шатаясь, Орас пробирался меж столиков, ощущая противный холод в спине. Бьют всегда в спину. И туда, меж лопаток, должен прийтись удар. И тут в самом деле тело его содрогнулось, будто тяжелое копье по самый наконечник вошло в спину. На подгибающихся ногах он добрался до вестибюля и плюхнулся на банкетку, привалившись головой в массивной раме зеркала.

— Застрял, зараза… — пробормотал Орас.

— Что вы сказали? — швейцар склонился к самому его лицу.

— Противно, когда тебя едят… Заживо… — Орас попытался подняться.

Боль прошла. Но осталось странное онемение в груди и руках.

— Надо было закусывать, — осуждающе вздохнул швейцар, провожая его до дверей. — Вызвать такси?

— Не надо.

— А охрана ваша…

— Кому здесь нужна охрана? Мне? — он самодовольно хмыкнул. — От червяков труп не оградишь.

 

23

Когда Орас вышел из зала, женщина в роскошном лиловом платье отложила глянцевую книжечку меню и повернулась к своему спутнику, сухощавому начинающему лысеть господину, неопределенного возраста — что-то между тридцатью пятью и сорока пятью.

— Вы его видели? Что я и говорила — полное ничтожество.

Ее спутник не торопился отвечать — он тщательно изучал меню.

— Слышал, здесь замечательные расстегайчики, ну прямо во рту тают — проговорил он, и как бы между прочим добавил, будто речь шла об очередном блюде. — И всё же я не стал бы так рисковать. Разумеется, физическое устранение — способ очень простой. Но простое решение обычно — самое лучшее.

— Я тоже так думала. И даже был приведен в действие один занимательный планчик. Но он вывернулся. Тогда он еще умел выворачиваться. И я решила — все к лучшему. Труп не выделяет энергопатии, — улыбнулась Катерина. — А я хочу из него кое-что выжать… пусть живет.

Она пригубила коньяк. Позволила себе сделать один глоток — алкоголь гасит энергопатию. А она не желала упустить хоть каплю из своей законной добычи. Пусть саморазрушением занимается Андрей и прочая шваль. Те, кто проиграли. Она, Катерина, выиграла.

— Вы все еще его любите? — спросил ее спутник.

— Хотите меня оскорбить?

— Ни в коем случае. Но всё же… Почему не… — Он слегка звякнул серебряной вилкой по бокалу.

Официант тут же возник подле столика.

— Паюсной икры… — приказал мужчина.

— Бутерброд, два?

— Ведерко.

Официант тут же испарился.

— Его м-м… устранение было бы выгодно вам даже материально. Всё наследовал бы сын. А вы как его опекунша…

— Тут-то вся загвоздка… — скривила губы Катерина. — Мать Олежки — совершенно другая женщина. И она числится в документах вполне официально. Орас признал ребенка и взял его к себе. Но… Я-то к этому уродцу не имею никакого отношения.

— Как же вы позволили так себя обобрать?!

— Не волнуйтесь, материально я независима. Инвалидный приют через подставных лиц принадлежал мне. После взрыва заплатили страховку. Я могла бы купить этот дурацкий ресторан, если бы захотела. Но у меня аллергия к ресторанам.

— Ищите, куда вложить деньги? — спросил мужчина.

— Жду вашего совета.

— Князьям не нужны советы. Но все же я его дам. Купите «Золотой рог.» У меня есть некоторые планы. Когда они исполнятся, «Золотой рог» будет процветать.

Официант поставил перед спутником Катерины серебряное ведерко.

— Энергопатию лучше всего закусывать икорочкой, — сказал мужчина. — Причем без хлеба. В этом случае не бывает эффекта пресыщения. Много раз испытывал на себе. И вам советую.

 

24

Книжный магазинчик напротив «Мечты» был все еще открыт в столь поздний час. Теплый оранжевый свет в окнах показался заманчивым, и Орас вошел. Единственный продавец дремал за прилавком. Единственный посетитель не спеша перебирал выставленные книги. Орас прошелся вдоль полок, его взгляд упал на черный переплет с золотым тиснением.

- «Полет одиночки»… А вот и он! Оказывается, мы знакомы… — Орас повернулся к продавцу. — Покупают?

— Не очень… — замялся продавец. — Сегодня утром взяли одну… Ну и сейчас… — Он понизил голос, — вон тот господин. Заходит каждый день утром и вечером и покупает по экземпляру, — он кивнул в сторону старика, который по-прежнему перебирал книги.

Орас обернулся, оглядел странного покупателя с головы до ног и шагнул навстречу.

— Ну и как, Родион Григорьевич, счастливы? Книга наконец на прилавке.

— При чем здесь счастье? — не очень вежливо отозвался Мартисс. — Книгу никто не покупает. Клеймо мартинария перешло с рукописи на издание. Это вы счастливчик…

— Я? Надо же, не знал. Вложил в эту книгу свои бабки, а назад не получил ни гроша.

— Подумаешь, деньги. Вы счастливы, потому что я страдаю. По-прежнему. И, может быть, даже сильнее…

Орас отшатнулся. Он в самом деле почуял, как ручейки энергопатии растекаются вокруг Мартисса. При мысли, что ему придется проглотить эту мерзость, его затошнило. Он попятился к двери. Он искренне хотел сделать этого человека счастливым, и не виноват, что опоздал.

— Простите, Родион Григорьевич… Не со зла. Я вам совет дам, — он неожиданно рассмеялся, но тут же, гася смех, приложил палец к губам. — Я просто так смеюсь, простите…Я, конечно, пьян, как вы видите, но говорю серьезно. Забирайте весь тираж завтра со склада и везите в другой город. Доверенность я оформлю. Там-то вы точно продадите книги оптом. А здесь — нет… Здесь ни за что…

Орас толкнул дверь и вышел, провожаемый изумленными взглядами продавца и его единственного покупателя.

 

25

— Полный успех, а? — Стас подмигнул Маго. — Я бы на твоем месте потребовал прибавки.

— Как же! — Фыркнула Маго. — И так Желтовский, как увидел ведомость, так весь пожелтел как лимон, будто эти деньги из его личного сейфа сперли. И с миленькой улыбкой сообщил, что отныне с нас будут высчитывать еще за еду, поскольку мы загребаем такие бабки.

— Может, обратиться к Орасу? — не очень уверенно предложил Стас.

Но это предложение повисло в воздухе — всем было известно, что с «главным» последнее время что-то не так, и обращаться к нему зачастую бессмысленно, а порой и небезопасно.

— Как-нибудь обойдемся, — пробормотала Маго. — Пусть подавится своим обедом.

Инквизитор стер с лица грим и, шагнув к ржавой раковине в углу, подставил руки под тонкую струйку воды.

— Господи, всегда одно и то же… Мы выдаем на миллионы, а нам платят гроши…

Он хотел еще что-то добавить, но не успел — занавеска метнулась в сторону, и в уборную протиснулась тетка в сверкающем, изумрудного оттенка платье, с золотыми серьгами в ушах размером как минимум с блюдце.

— Верните деньги! — гаркнула она, разинув пасть как мусоросборник. — Чистейшее шарлатанство! И ради этого дерьма я тащилась такую даль!

— Мадам, судя по всему, вы сегодня у нас впервые? — спросил Инквизитор с легким поклоном и нескрываемой издевкой в голосе.

— Да, а в чем собственно дело? — посетительница несколько сбавила тон.

— Видите ли, не каждый человек способен поглощать энергопатию. Для этого нужен особый талант.

— Что?! — взревела оскорбленная дама. — Да я… Я подам на вас в суд! Я потребую, чтобы из вас, — она энергично ткнула пальцем, окольцованным золотым перстнем, в грудь Инквизитора, — выкачали всю положенную энергию. До последней капли…

— Разве я переносной генератор? — удивился Инквизитор. — Ах, да… — Он улыбнулся. — Я совсем забыл — у меня внутри мини реактор, и я излучаю минимум двести рентген в час.

Самое забавное, что дама приняла его слова всерьез и в ужасе попятилась в коридор. Лицо ее из кирпично-красного сделалось зеленовато-серым.

— Каждый раз в зале находится подобное чучело, — захохотала Лизка, ни мало не смущаясь, что тетка слышит ее слова.

— Предложим ей место Инквизитора в нашем шоу, — отозвалась Маго и бросила на своего шефа хитрый взгляд.

— Тише, девочки, — снисходительно хмыкнул Стас. — Как это ни смешно, но дамочка-то права.

— Что?! — у Инквизитора перекосилось лицо. — Да сегодня они должны были захлебнуться в энергопатии!

— Конечно, конечно, — согласно закивал головой Стас. — Разумеется, сегодня все были в ударе. Такого потока страдания еще не бывало. Но понимаете, м-м-м… Зрителям ничего не досталось.

— Откуда ты знаешь?

— Ну… иногда, спев свои куплеты, задерживаюсь немного в коридоре. Нет, вы не думайте, только самую малость… впитываю. Можно сказать, совершенно ненамеренно.

— Очень мило, сэр, — Инквизитор провел рукой по длинным седым волосам. — Вы, оказывается, метите в князья.

— Вовсе нет, — тут же заюлил Стас. — Я так сказать, остатки… которые не могут поглотить зрители.

— Объедки, — подсказал Инквизитор, кривя губы. — А сегодня, ты говоришь, ничего не было?

Стас замялся:

— Вы не так поняли. Энергопатия текла. Сильнее даже, чем обычно. Но выпить ничего не удалось. Она как бы это сказать… улетучилась.

«Сожрал кто-то один, — решил Инквизитор. — И я знаю, в чьей пасти всё исчезло…»

А ведь говорили, что Орас уже ничего не поглощает, что он попал в какую-то аварию, после которой у него пропал прежний дар. Выходит, что вранье. Князь жрет всегда, даже через силу, даже, когда тянет блевать. Пока не сдохнет. Он понял, что ненавидит Ораса всё так же сильно. За то, что тот рассудительно повернул назад и не полез сломя голову в пекло пожара. И не утянул его за собой — в небытие. А ему одному не хватило силы пойти. И умереть. А теперь уже поздно мечтать о смерти.

 

26

Никто еще не знал, что это было последнее представление «Мартинарий-шоу» в «Мечте». На следующее утро пришло распоряжение о закрытии спектакля. Против организаторов шоу начали дело по обвинению в избиениях и издевательствах над людьми. Инквизитора даже не пустили внутрь, когда он явился в ресторан: вещи артистов собрали в коробки и опечатали как вещественные доказательства. Никто не скрывал, что дело начато «с подачи» нового мэра.

Маго, узнав о подобной наглости, примчалась к ресторану, сбросила шубку, упала на обледеневшую мостовую в одном белье, забила ногами и принялась визжать и выкрикивать по своему обыкновению неприлично-пошлое и злое. Тут же собралась толпа поглазеть. Многие с готовностью открывали рты, надеясь глотнуть побольше энергопатии, о которой в городе, да и не только в городе, теперь говорили постоянно, чаще, чем о СПИДе и коровьем бешенстве. Но напрасно господа старались — без помощи Инквизитора Маго не могла выжать из себя ни капли, а они не способны были впитать.

Инквизитора же не интересовали утренние бесплатные представления. Слово «благотворительность» вызывало у него изжогу. Он удалился, держа под мышкой коробку с гримом, хлыст и цилиндр. Дойдя до перекрестка, он окинул задумчивым взглядом легшие крестообразно ему под ноги улицы.

«Почему бы камням тоже не выделять энергопатию?» — подумал Инквизитор.

Мысленно он надавил на стену ближайшего дома, заставляя камни вспомнить о боли, которая впиталась в их поры за долгие-долгие годы. И — о чудо! — прозрачное дрожащее облачко отделилось от стены и медленно потекло вдоль улицы. Вот оно коснулось стоящего на перекрестке человека, и тот болезненно передернулся, зябко поднял воротник пальто и поспешно зашагал прочь. Инквизитор улыбнулся. Глупец! От этого не убежишь.

Инквизитор медленно двинулся дальше, по очереди касаясь каждого дома, и новые сгустки собираемой десятилетиями печали вытекали из стен и плыли над мостовой. Инквизитор гнал их перед собой, как стадо барашков, изредка щелкая бутафорским бичом, будто все еще был на спектакле. Подгонял. Он знал, что уж эту его добычу не сможет проглотить никто. Облака энергопатии будут бродить по улицам, то сливаясь в один огромный поток, то разбиваясь на крошечные островки, и люди, внезапно угодившие в невидимые для них омуты, будут беспричинно страдать, приходить в отчаяние от любой мелочи и яриться от собственного бессилия, кидаться на знакомых и не знакомых людей с кулаками или ножом, насиловать, убивать, плакать из-за мелочей и смеяться, когда надо собрать все силы и действовать.

Так, забавляясь, Инквизитор дошел до своего дома. Только сейчас он подумал, сколько отчаяния скопилась в крошечной отцовской квартирке на чердаке. Может быть именно поэтому так прекрасно сверкает цветной витраж в единственном окне? И если так, то пора бы сделать уборку, пора бы отправить всю эту боль гулять по городским улицам вместе с пронзительным зимним ветром. Но Инквизитор не успел привести в исполнение свой замысел. Его окликнули. Назвали прежним именем, и это, как всегда, его раздражило. Он обернулся. Мальчишка-посыльный стоял у дверей, боязливо вытягивая руку с письмом. Едва Инквизитор взял конверт, как пацан тут же отскочил в сторону. В конверте лежало краткое ничего не объясняющее приглашение: в этот вечер участников «Мартинарий-шоу» ждали в одном роскошном загородном особняке.

— За вами пришлют автобус, чтобы господам артистам было удобно, — сказал посыльный, кланяясь.

«Маго, глупышка, твои таланты еще пригодятся, не говоря о моих…» — усмехнулся про себя Инквизитор.

Он чувствовал себя почти счастливым, если, конечно, можно быть счастливым, купаясь в потоке энергопатии.

 

27

— Ева, где ты? — Орас отворил дверь в гостиную, но там никого не было.

Он приподнял портьеры, полагая, что за пышными складками можно спрятаться. Но в портьерах обнаружилась только пыль. Еще попался грузовичок Олежки, и Орас отшвырнул его ногой. Андрей прошел в спальню. Но и здесь никого — аккуратно заправленная широченная кровать, пушистый ковер на полу. Может, она прячется под кроватью? Он попытался нагнуться, но его замутило, и он лишь пнул полированную спинку.

— Ева, вылезай, хватит там сидеть, черт возьми!

Никакого ответа. Никакого намека на шевеление. Неужели она в самом деле не вернулась? И сегодня опять? Орас плюхнулся на кровать. Матрац упруго спружинил. Под ребрами противно ухнуло, и вновь накатила тошнота. Господи, да что ж это такое?! Неужели эта дура не понимает, что должна вернуться? Сегодня непременно. Или она надеется, что он, Андрей Орас, приползет на коленях и будет умолять о прощении? Вот сука… Она должна прийти или… Он не додумал, что же будет в этом случае — за неопределенным «или» проглянула черная пустота.

— Ева! — крикнул он. — Ева, дрянь такая, почему тебя нет?

Вместо Евы появился Олежка, подошел, ухватился влажной мягкой ладошкой за пальцы и потянул за собою.

— Что тебе, барбосик? — Орас погладил ежик светлых волос на затылке. — Куда ты меня тащишь?

— Па… — Олежка с трудом выдавил единственное, подвластное ему слово и вновь потянул за руку.

— Нет, ты скажи, — раздражаясь, мотнул головою Орас. — Ты же можешь — только не хочешь! — Он выдернул из Олежкиных пальцев руку и вновь погрозил ему. — Я отлично знаю: ты упрямишься и не хочешь!

— Па… — жалобно и упрямо протянул Олежка и вновь попытался ухватить отца за руку.

Орас с силой выдернул ладонь. Тогда Олежек вцепился двумя руками в брючину.

— Па… — теперь в его голосе слышался гнев.

— Прекрати! — Орас вновь попытался его оттолкнуть. — Говори — я приказываю! Ты должен говорить как все нормальные дети!

Олежек отчаянно цеплялся за всё, что попадалось под руку — за рубашку, пиджак, галстук. Орас ударил его по рукам. Один раз, второй. От неожиданности Олежек застыл на месте, потом запрокинул голову и разразился отчаянным ревом.

— Пошел вон, идиот! — Орас схватил его за ворот футболки, дотащил до двери, швырнул за порог и захлопнул дверь.

Раздался новый взрыв рева. Бессвязные вопли сменились яростными ударами в дверь. Потом раздался гневный отчаянный крик, и послышались торопливые шаги. Орас провел ладонями по лицу. Самое странное в происшедшем было то, что он не испытывал ни капли жалости к несчастному крошечному существу, а лишь неприязнь и раздражение при мысли, что мальчик, видимо, так навсегда и останется калекой. Сын Андрея Ораса — урод. Можно с этим смириться или нет? Он не знал. Не знал, что означает слово «смирение».

— Маленький паршивец, — пробормотал Андрей вслух, будто хотел утвердить правоту своих чувств.

Потом вытащил из кармана бумажник, выгреб всё, что в нем было и, держась рукой за стену, направился на кухню.

Клара колдовала над плитой. Лицо у нее как обычно было мрачное, губы поджаты. При виде хозяина она даже не повернув головы. Буркнула:

— Опять нажрался.

— Нет, дорогая моя Клара, нажраться надо всего один раз. А блевать будешь всю жизнь, — он швырнул комок кредиток на стол. — Помнится, твой брат пытался мне в прошлом году сбыть какой-то курятник. Он еще не расстался со своей фермой?

— Кому нужна его хибара? — Клара покосилась на кредитки.

— Тогда вот что: бери деньги, бери Олежку, и уезжайте к нему. Завтра с утра. Денег тут хватит. Я потом еще пришлю. Наличными — чтобы никто не знал, где он. Соседям скажешь, что это твой внучатый племянник, сирота. Олег Иванов. Замечательно звучит, правда? И не забудь пузырек с лекарством.

Клара выпрямилась и с изумлением посмотрела на Ораса.

— А как же вы?

— Никак. Езжай с утра. Пока не позову — назад ни-ни…

Орас сбросил на стул пиджак. Задрал рубаху.

— Посмотри, на спине ничего нет?

— Ничего. А что должно быть?

— Мне как будто копьем меж лопаток звезданули. Спина немеет — вздохнуть не могу.

— Может, сердце? — предположила Клара.

— Хорошо бы.

— Я кофе сварила. Но лучше примите валидол.

— Нет, давай кофе.

 

28

Орас нес чашку, и ему казалось, что черная жидкость подозрительно отливает лилово-красным. Он уселся в гостиной посреди крикливой мебели, купленной Катериной, по-прежнему неотрывно глядя на черную поверхность. Ему казалось, что глаза его обратились внутрь, и он рассматривает то, что плещется в нем — такая же черная, обжигающая горечь. Когда кофе полностью остыл, Орас вылил содержимое чашки на любимый светлый ковер Катерины и растер пятно ногой. Какая жалость, что Катерина не видит, как непоправимо испорчен ее любимый коврик. Как бы она визжала при этом!

Звонок Сергея вывел его из оцепенения.

— Андрей! — Голос Семилетова сипел от волнения. — Только что… всё к черту! Всё, понимаешь, всё… — Орас с трудом мог разбирать сами слова, искать в них смысл было бесполезно.

— Скажи ясно, что случилось?

— Сейчас… постараюсь… В лаборатории взрыв. До сих пор горит. Пожарные не могут погасить. Двое обгорели, их увезли в больницу. Три месяца работы к черту… Лаборатория — к черту! Андрей Данатович, что же делать?! Ты можешь сказать, что делать?

— Могу. Позвони в страховую компанию и оформи документы. Потом пойди и напейся. Это всё, что я могу тебе посоветовать в данную минуту.

Семилетов молчал. Видимо, он уже хотел повесить трубку. Но потом передумал.

— Андрей, мне кажется, ты знал…

— Ничего я не знал. Но предполагал, что наша затея именно так и закончится.

— Что происходит?

— Лига расширяет свою власть. Раньше отдельные люди становились мартинариями, теперь же получился город-мартинарий. Это случалось и раньше, и не только с городами, но и с целыми странами. Но для нас такие доводы малоутешительны.

— Город-мартинарий? — переспросил Семилетов.

— Да, это что-то вроде затмения. Когда ясный день, светит солнце, но ты-то всё равно пребываешь в темноте.