1

Старухи дрались в приемной. В ход шли ломаные складные зонтики и изношенные до дыр сумки с залатанными ручками. Одна из старух, высохшая и костлявая, с пегим перекошенным лицом, вцепилась в седые космы другой — низенькой и безобразно толстой. Еще два экземпляра, иссохшие как прошлогодние стручки, жались по углам.

— У меня сорок лет стажа! — кричала костлявая мымра.

— А у меня пятьдесят! Вот те крест! — огрызалась толстуха и норовила огреть противницу зонтиком по голове. — Я имею больше прав!

— Я впереди!

— Нет, я!

Мне надоело наблюдать за ними сквозь дверное стекло. Я сварила кофе и разлила светло-коричневую жидкость по щербатым чашкам.

— Кстати, а где наш сервиз? — спросила я невинным тоном.

— Разбился, — невозмутимо отвечала Собакина.

Бандерша увлеченно раскладывала на столе бумажки: пожелтевшие листки, вырванные из блокнотов или детских ученических тетрадок двадцатилетней давности, когда внуки наших клиенток ходили в школу. Теперь, когда наш компьютер сломался, а починить его не было денег, возвращение к бумажной работе вызывало у Собакиной щемящее чувство ностальжи.

— Что-то бабульки расписались, — усмехнулась Бандерша. — Триста семь заявок. И у всех что-нибудь стряслось: у одних пожар, других затопили соседи. У одной пол провалился в квартире, положили три доски, и по ним ходят.

— Проверить? — предложила я без всякого энтузиазма.

Собакина протянула мне пачку листков.

— Я подобрала адреса в одном районе, чтобы работы было поменьше, — Бандерша всегда отличалась поразительным человеколюбием.

— А где же серебряный поднос? — мой новый вопрос звучал так же невинно, как и предыдущий.

— Пришлось продать, — последовал ответ.

Я распихала листки заявок по карманам куртки и уже собиралась уходить, когда Собакина вытащила из вороха бумаг письмо, украшенное городским гербом, и, в ярости скомкав, швырнула его в корзину. И при она этом не промахнулась.

— Послание дорогого мэра, — сообщила Бандерша, предваряя мой вопрос. — На просьбу помочь благому делу, этот хам отвечает: «Научите Ваших сотрудников вежливости». Каков наглец! Я уже вышла из того возраста, когда приятно выслушивать хамские выпады недоучившегося пацана.

Я покачала головой: сомнительно, что такой возраст вообще существует.

— Что, наши дела в самом деле так плохи? — спросила я.

Странно, но при этом я ни капельки не чувствовала себя виноватой. Где же постоянное чувство вины, грызущее истинного мартинария до самой печенки, когда он вспоминает, что не заплатил вовремя за свет, или обманул налогового инспектора? Или дал по морде господину мэру, когда тот еще не был господином мэром и нуждался в постоянной поддержке и сочувствии, то есть в живом костыле. Не было даже намека на самоедство! Да может ли вообще истинный мартинарий так рассуждать и думать, как рассуждаю и думаю я? Тайком, чтобы не видела Собакина я потрогала пальцем ладонь. К моему изумлению проклятый желвак — след клейма — был на месте, и даже ни капли не уменьшился. Оставалось предположить, что постоянная ирония — тоже свойство мартинария. Опошливать и оплевывать всё без разбора — высшая ступень страдания — только до этого вывода пока никто не додумался, кроме меня. Всем еще кажется, что стеб — это смешно.

Пока я предавалась своим мыслям, Собакина добросовестно отвечала на мой вопрос:

— Так дерьмово дела в «Оке» еще не шли никогда. Три или четыре взноса по мелочи. Даже Орас прислал в два раза меньше обычного. Нам едва хватит заплатить за аренду. И если очень изловчиться — хватит на кофе и на то, чтобы починить компьютер.

Нас можно поздравить — «Око» начало работать само на себя, как и положено уважаемой благотворительной фирме.

— А господин Орас не присылал булочек? Хотя бы пару коробок? Мы угостили ими бабулек, и они наконец перестали бы драться.

Если бы Андрей прислал булочки, я бы приняла его дар как извинение. В нынешние времена я готова была принять извинения даже в такой форме. Но что делать — булочек не было. Несколько дней назад у меня появилось чувство, что мы с Орасом должны помириться. И хотя я ничего не делала для этого, уверенность во мне все росла. Как раньше я ЗНАЛА, что ожидаются лишь несчастья, так теперь я тоже ЗНАЛА, что вот-вот случится что-то хорошее. Нелепо! Тем более, что вокруг царил мрак.

— Дела нынче у всех не блестящи, — заметила я.

— Ева, девочка моя, — ухмыльнулась Бандерша. — «Мастерленд», напротив, процветает, а «Золотой рог» набит до отказа туристами. Но они не перевели в наше «Око» ни гроша.

- «Золотой рог» забит туристами? — изумилась я. — Посредине зимы? Это невозможно. Чем они там заняты? Купанием в проруби?

Бандерша загадочно пожала плечами. Я так и не поняла — знала ли она что-нибудь или просто делала умный вид.

Я вновь глянула сквозь стеклышко двери. Бабульки прекратили потасовку, и теперь сидели, каждая в своем углу, водружая на макушки проеденные молью шляпки. Я с тоской подумала о тех десяти шагах, которые придется пройти по приемной. Мысленно сосчитала до трех и распахнула дверь.

 

2

Странно видеть обнаженный нерв. Не просто обнаженный, а вскрытый, разрезанный вдоль, серый, желтый, мутно-зеленый цвет. Черные пятна как оспины. Нерв болен, натянут как струна, и схвачен узлом с таким же другим — серо-желто-зеленым в черных пятнах. Внезапный спазм боли накатывает волной ледяного воздуха. Все мешается. Желтые и зеленоватые оттенки превращаются в мутно-серые, растворяются черные пятна, и даже свежевыпаший снег, грядой лежащий вдаль тротуара, мгновенно становится грязно-серым. Будто коптился здесь уже несколько дней.

Я ощущаю эту боль так сильно, что останавливаюсь. Чувствую, как корчатся серо-желто-зеленые дома, как дребезжат в рамах покрытые толстым слоем грязи стекла, как горбатятся крыши, пытаясь превозмочь… Волна нарастает — уже физически ощущается ее давление — закладывает уши, становится трудно дышать, через силу бухает о ребра сердце. Я знаю, почему мне так трудно. Я вне волны. Я не плыву, а стою на месте, волна прокатывает сквозь меня, горб за горбом, провал за провалом, неся других на своем изломе, обволакивая их и подчиняя. Вот девица в модной куртке щебечет по телефону. Бог знает что она говорит тому, кто ее слушает. Даже в наши дни редко кто улыбается так паскудно. А вот старик, он бредет впереди в грязной фуфайке и ушастой шапке, тащит на поводке рыжую кудлатую собаку. Собака что-то чувствует: она беспокойно гавкает, натягивает поводок, старик спотыкается от рывка и чуть не падает.

— Ах ты, дрянь! — взвизгивает он со злобой и хватает собачонку за шкирку.

Волна несет его, но он этого не чувствует. Из-за углу выныривает машина. Старик вновь озлобленно вскрикивает и швыряет собачонку на проезжую часть. Машина еще может ее обогнуть, еще может… Но водитель специально выворачивает руль. Колеса машины подпрыгивают на рыжем беспомощном теле.

Волна боли укатывает вслед за промчавшейся машиной. Остается лишь растерянность и тупое недоумение. Кажется, собачка сейчас вскочит и побежит, весело виляя хвостом. Но рыжее тело выгибается в последней, предсмертной судороге, лапы дергаются и замирают. А старик, подобрав поводок, тянет собаку к себе, приговаривая:

— Эй, Лизка, ты чего разлеглась, давай, вставай.

Секунду мне кажется, что этот старик чем-то похож на Старика. Потом я понимаю, что ошиблась. Между ними нет ничего общего… Кроме одного — их обоих погубил избыток энергопатии, увлек за собой и утопил.

— Спасайтесь! — разнеслось в морозном воздухе.

Крик был беззвучным. Но почти каждый услышал эту волну ужаса, этот шквал, что несся по улице, затопляя. Все бросились бежать. Какая-то тетка впопыхах обронила сумку. Дзинькнула банка и что-то белое — то ли сметана, то ли майонез полилось на тротуар. Тетка в скорбном молчании склонилась над сумкой. Я перепрыгнула через белую лужицу и понеслась дальше.

— Скорее! — крикнула я ей уже вслух, оборачиваясь.

Она подняла голову и проводила меня растерянным взглядом. А за ее спиной из-за угла выкатывались фриволеры. Пять или шесть мотоциклистов, следом машина с разбитыми стеклами, в которой было напихано неведомо сколько народу. Все в белых куртках. Синие шарфы, обмотанные вокруг голов, трепались на ветру. Впереди мчались рыцари — фриволеры в настоящих металлических доспехах, в стальных шлемах, украшенных белыми пластмассовыми гребнями амортизаторов. Мчащийся первым вылетел на тротуар и махнул железной трубой по окнам витрины. Ливень стекол обрушился на мостовую. Мчащийся следом фриволер что-то метнул внутрь разоренного магазина, и после секундной заминки наружу выплеснулось оранжевое пламя. Хохот и визг сопровождали грандиозное зрелище.

Я рванула дверь ближайшего подъезда, но она была заперта. Я кинулась к следующему и уже ухватилась за ручку, когда истошный визг заставил меня обернуться. Кричала женщина, обронившая сумку. Она стояла на коленях и смотрела, как прямо на нее летит стальной конь и одетый в броню всадник. Мотоцикл сшиб ее, подкинул в воздух и отшвырнул в сторону. Тело вылетело на проезжую часть, шлепнулось плашмя и застыло. Второй мотоциклист налетел сзади и проехал по распростертому телу поперек, наслаждаясь тем, как пружинила под колесами человечья плоть. Потом развернул мотоцикл и помчался назад, вновь колеса мотоцикла подпрыгнули на грудной клетке… Я не сразу сообразила, что стою неподвижно, не в силах оторвать взгляда от происходящего… Опомнившись, рванула дверь и ввалилась в подъезд. Лифт не работал. Я помчалась наверх, прыгая через две ступеньки. А хотелось бы через пять. Никогда не думала, что так медленно бегаю. Вот что значит — не заниматься регулярно спортом. После пятого марша ноги мои стали подгибаться. А внизу хлопнула дверь — кто-то ввалился в парадную и, стуча каблуками, мчался за мною наверх. Смерть…Только у нее так нагло могут громыхать подошвы по бетону ступеней. Наугад я вдавила кнопку звонка, не надеясь, что ее отворят. Но дверь почти тут же подалась, пропуская меня внутрь, в спасительную гавань прихожей, и захлопнулась, охранительно щелкнув замками. Тут только я сообразила, что и дом, и номер квартиры уже оттиснуты в моей памяти. Адрес-то был из заявки. Вот только что было ней, я не успела прочесть. Теперь, взглянув на отворившего мне дверь человека, я подумала, что подглядывать в бумажку не имеет смысла.

Передо мной был пожилой мужчина, подтянутый, даже можно сказать, элегантный. Он был в сером недорогом костюме и в пестрой сорочке без галстука. Но если бы он был в галстуке, я бы не сочла это снобизмом. Сразу было видно, что он из тех, кто привык выглядеть респектабельно и отдавать приказы. Не спросив, кто я, он пригласил меня в гостиную.

Двухкомнатная квартирка была невелика, но чрезвычайно уютна. Обставлена без особых претензий, но, сбивая штампованность стиля, там и здесь были расставлены и развешаны милые мелочи — акварели в рамочках, модели самолетов, коврики ручной работы. На окнах занавески с оборками, какие были в моде когда-то очень давно. И вообще все было чуточку устаревшее. Чуточку из прошлого. Даже сам запах квартиры почему-то казался старомодным.

— Присаживайтесь, — хозяин церемонно указал на округлое мягкое кресло, покрытое темно-вишневой бархатной накидкой, изрядно уже потертой.

Сам он сел напротив, опять же несколько церемонно, но без тени стеснительности: просто такова была особенность его натуры. В эту минуту я подумал, что квартира скорее всего не его — так прямо никогда не сидят в подобных креслах, созданных для толстячков, засыпающих с газетой перед телевизором.

— Выпьете чаю? — спросил он. — Я специально заказал булочки из кафе Ораса.

Вот так-так… Обычно наши клиенты спешат не с угощениями, а с жалобами. Может, он заранее узнал о моих вкусах?

— С удовольствием.

Что еще я могла ответить?

Уж от чего, а от булочек я никак не могла отказаться. Он повернулся и снял с полки серванта заранее приготовленный поднос с чашками и корзиночку со сладостями. А рядом с подносом… Нет, я не могла ошибиться. Черный переплет с золотым тиснением — этих книг в доме Ораса была целая пачка. «Полет одиночки»! Мне почему-то сделалось неловко оттого, что я ее так и не прочитала. После знакомства с автором мне не хотелось читать его творение.

— Так в чем же ваша проблема? — спросила я, торопливо проглатывая мою любимую булочку.

И в ту же минуту поняла, что никакой проблемы у него нет — имеются в виду проблему, которыми занимается наше «Око».

— Вы, Ева, пришли первой, — сказал хозяин и улыбнулся.

— Первой? — переспросила я. — Значит, кто-то должен еще прийти?

— Возможно да, а возможно и нет.

— То есть…

— Вы выбрали мою заявку из сотни других. У остальных приглашенных была аналогичная задача, но, по всей видимости, они с нею не справились.

— А что, у вас была какая-то особенная заявка?

— Ни в коей мере…

Чувствуя себя совершенной идиоткой, я развернула листочек, который все еще держала в руках, и прочла. В нем говорилось о бедственном положении клиента — смерть жены, душевные мучения, тяжкое финансовое положение.

— И всё это правда? — спросила я, с сомнением оглядывая уютную комнату.

— Разумеется, нет. Но я хотел, чтобы вы пришли. И вот вы здесь.

М-да… Очень интересный способ приглашать в гости. Но я не сердилась на хозяина. Он мне нравился. Чудак… Все старики чудаки, что ж с этим поделаешь.

— А имя, указанное на конверте? Тоже вымышленное?

— Разумеется, — улыбнулся хозяин.

— Кто же вы на самом деле? Миллиардер, путешествующий инкогнито? Или добрый волшебник?

Он рассмеялся.

— Ни то, ни другое. Я — Великий Ординатор.

Я сморщилась, не в силу скрыть гримасу отвращения. Если бы хозяин назвался Мефистофелем, и то бы я не была так разочарована.

— Значит, вас мы должны благодарить за всю эту мерзость? — я кивнула в сторону окна. — За то, что по улицам теперь просто-напросто опасно ходить. И милый прохожий ни с того ни с сего может пырнуть тебя ножом, проходя мимо?

Он помолчал.

— В принципе, да. Но вы, скорее всего, неверно меня поняли. Я — первый Великий Ординатор, после меня было еще пять или шесть. Или даже больше — устал считать. Когда создавалась Лига, я был идеалистом, как многие. Я рассчитывал, что благодаря Лиге мы решим почти все проблемы, энергопатия как энергия ветра, который вечно несется над землей, как энергия рек, которые текут в своих руслах неостановимо, послужит благому делу. Мы никого не хотели унижать или убивать. Всё было рассчитано и разложено по полочкам. Мы имели в виду лишь естественную энергопатию. Природных князей не так уж и много. А мартинариев — хоть отбавляй. Надо только рационально использовать источники энергии страдания, и через несколько лет мы почти незаметно, почти без усилий унылую, грязную, исстрадавшуюся страну превратим в земной рай. Ведь главное богатство нашей страны всегда было в ее необъятных ресурсах. А потом…

Он сделал паузу и вздохнул. Наверное, в этом месте я должна была что-то сказать, но я молчала.

— Потом как крысы стали плодиться пустышки и ретрансляторы. Энергопатии стало не хватать. Я хотел запретить заниматься ретрансляцией и… Оглянуться не успел, как у меня украли Лигу, а сам я едва не расстался с жизнью. Меня спасла моя княжеская способность предугадывать события. Мне осталось наблюдать за ростом Лиги издалека. Я наблюдал, как лживые князья с жадностью набрасываются на первую попавшуюся жертву, которую же сами себе и создали. Я ждал, когда же они насытятся. Еще месяц, еще два — так продолжаться больше не может, — говорил я себе. Но я ошибался. Желающих жрать становилось все больше и больше, и слово «князь» сделалось синонимом «палача». Я понял, что дальше отсиживаться бессмысленно. Они никогда не остановятся. Вы знаете, что будет с этим городом через несколько месяцев?

— Этого никто не знает.

— Ошибаетесь. Его просто не будет. После избыточной откачки энергопатии произойдет катастрофа. Неизвестно какая — наводнение, смерч, землетрясение, эпидемия, пожар. Выбор велик. Но города уже не будет. В прямом смысле слова.

Я ему поверила. То есть я сама предчувствовала нечто подобное. А теперь, когда это было высказано вслух, я поняла, что именно так всё и будет.

— И… это можно остановить?

— Надеюсь, что да.

— Это… очень сложно?

— А как вы думаете?

Я растерялась, не зная, что отвечать.

— Думаю, что да.

— И ошибаетесь, — он рассмеялся. — На самом деле разумные решения принимать очень легко. До них надо просто додуматься. Вы додумались?

— Нашему городу нужны мартинарии?

— Нет, дорогая, нужны князья. А мартинарии всегда найдутся.

Я подумала об Орасе. Почему-то он не пришел — его же наверняка позвали.

— А что дальше?

Он сделал предостерегающий жест.

— Не торопитесь. О князьях всегда стоит говорить не торопясь и с осторожностью. Лига тоже хочет утвердить здесь князя. Но особенного… — он сделал паузу. — Князя — бывшего мартинария.

Я пожала плечами:

— Но у нас он уже и так есть.

— Ошибаетесь. Вадим Суханов — пустышка, и к тому же он никогда не был мартинарием. Погонялой — да, был. А мартинарием — никогда. Так вот. Самые страшные существа — это перевертыши, способные к трансформации. Обычно все великие злодеи, устраивающие человеческие мясорубки из их числа, способные мучительно переживать по поводу выскочившего на носу прыщика, и с легкостью вздергивающие на дыбу тысячи людей. Вы хотите иметь такого князя?

Я замотала головой:

— Разумеется, нет, ни в коем случае.

Великий Ординатор удовлетворенно улыбнулся:

— Именно такого ответа я и ожидал от вас. Вы, разумеется, догадываетесь, зачем я вас позвал?

Я кисло улыбнулась:

— К сожалению, нет…

— Ничего, скоро вам всё станет ясно. Вечером я вас жду.

Он встал, давая понять, что разговор закончен. Закончен, так и не начавшись. О чем мы собственно говорили? О догадках, которым вскоре суждено сбыться. Мне хотелось остаться здесь подольше и узнать что-то невероятно значительное. Что-то, что объяснит мою жизнь и придаст ей смысл. Как когда-то я надеялась, что этот смысл может дать Лига, потом — Андрей, и наконец…

Я так задумалась надо всем этим неразрешимым, спускаясь с лестницы, что не заметила, как дверь на первом этаже распахнулась — и какая-то тень метнулась прямиком ко мне. Я чудом увернулась — и человек впилился с размаху в стену. Прежде мне никогда не удавалось избежать удара. Я выскочила на улицу, но преследователь, обнаглев, рванулся следом и схватив меня за ворот куртки, потащил назад. Я несколько раз ударила его локтем, но толстый рукав смягчил удар, негодяй лишь злобно охнул и изо всей силы ударил меня по голове, рассчитывая оглушить, но теперь капюшон спас уже меня — я не собиралась терять сознание, а, напротив, истошно закричала. Нападавший был тщедушен и не так уж силен — наша потасовка перед дверьми затягивалась. В довершении всего я удачно припечатала его каблуком по ноге, и негодяй зашипел от ярости. И вновь меня ударил — в этот раз уже не кулаком, а ножом. Но удар лишь вспорол мех куртки.

— Будешь знать, как драться, сука!

Новый удар метил мне в лицо, но опять — почти чудом — я успела подставить руку — не под нож, но под его кисть, и сблокировать удар. Он ударил вновь, и вновь нож прошел мимо — увернувшись, я грохнулась на колени.

А затем негодяй неожиданно отлетел в сторону, дернул всеми четырьмя конечностями, перевернулся в воздухе и шлепнулся на тротуар. Человек в белой кожаной куртке фриволера с металловставками на груди подошел к человечку и изо всей силы пнул лежащего в бок. Негодяй что-то промычал, и скорчился от боли. Фриволер вновь погрузил ногу ему в живот.

— Не убивайте его! — закричала я.

Фриволер повернулся и поглядел на меня.

«Сейчас он меня вот так же…» — пронеслось в мозгу.

Воспользовавшись краткой паузой, поверженный негодяй вскочил и бросился бежать, согнувшись и зажимая рукой бок. Но фриволер не стал его догонять, а шагнул ко мне.

— Легла отдохнуть? — спросил человек в белой куртке, и я узнала голос Ораса.

Только теперь я заметила, что в самом деле лежу на тротуаре, привалившись спиною к стене дома, а вокруг меня веером разлетелись листочки заявок.

— Притомилась немного, — ответила я, — но поспать не удалось. Помешали.

— Преступники плодятся быстрее крыс, — Орас протянул руку и помог подняться, потом принялся собирать разлетевшиеся по все стороны листки заявок.

— В «Оке» мне поручили проверить, — сказала я. — Верно ли.

— К чему? — пожал плечами Орас. — Сейчас всем плохо — и проверять не надо. Вот тут написано: «Попала под машину». Так и зарегистрируй: «Переехало самосвалом», - Орас достал ручку и поставил поверх стариковских каракулей свою закорючку. — Почему ты считаешь, что правда — лишь само происшествие? Если человек чувствует себя так, будто по нему прокатили трактор, значит так оно и есть, — он протянул мне пачку собранных листков и, подмигнув, кивнул в сторону своего бронированного монстра на колесах. — Покатаемся?

— Ты ехал куда-нибудь? — у меня мелькнула мысль, уж не к Великому Ординатору он торопился в гости — мы стояли как раз возле его подъезда.

— Да. Ехал мимо… Увидел тебя в затруднительном положении и остановился.

Значит, цепь случайностей относилась ко мне, хотя я и умудрилась привязать к ней узелок Орасовой судьбы. Поразительно! Я так мечтала сегодня о встрече с ним. И вот она — состоялась.

— Покатаемся? — повторил Андрей.

— Охотно, — я попыталась подмигнуть в ответ с игривостью пятнадцатилетней девчонки и нырнула внутрь машины.

От нее шел тяжелый металлический запах — так пахнет дорогое и опасное оружие.

— Слушай, твоя тачка напоминает танк.

— Приходится учитывать обстоятельства, — усмехнулся Орас.

— Куда поедем?

— Покатаемся немного. Мое кафе открывается только через два часа: с утра посетителей не бывает.

— Разве ты не можешь открыть СВОЕ кафе на два часа раньше для НАС?

Он, прищурившись, глянул на меня.

— Оригинальная мысль. Пожалуй, ею стоит воспользоваться.

Мы оба играли в странную игру, изображая двух незнакомцев. Они встретились случайно, ничего не знают друг о друге, и оба рассчитывают на кратковременную, ничего не значащую интрижку. Интересно, кому первому надоест эта игра? Или не надоест, и мы оба сыграем свои роли до конца?

 

3

В кафе Ораса всё переменилось: исчезли столь любимые хозяином коричневые и зеленоватые оттенки, повсюду красный светящийся пластик с черным узором. Столики стали лиловыми, стулья — черными, с острыми как шипы навершьями. Над стойкой висело крысиное чучело размером с таксу. Коктейли подавали в высоких золотых стаканах.

— Ты ее подстрелил? — спросила я, кивая на застывшего навсегда зверька на тонких паучьих лапках.

— Ага, — хмыкнул Орас. — В собственной ванной. Твоей любимой, с черным кафелем. Пришел искупаться, а она сидит на дне и ухмыляется. Ты не знаешь, почему крысы так любят смеяться?

— У тебя здесь противно, — заметила я, оглядываясь.

— Публике нравится.

— Фриволеры в большинстве?

— Только фриволеры. Остальные либо сидят дома, либо заказывают отдельные номера. Но не здесь.

— Фриволеры больше тебя не громят?

— Тогда им некуда будет ходить. Это единственное место в городе для них. Но мебель и стекла бьют постоянно, — Орас подался вперед и проговорил со странной улыбкой. — И потом… я стал для них не опасен, — он улыбнулся еще более фальшиво. — А ты неплохо выглядишь, Ева. Только куртка у тебя дурацкая. Похожа на спецодежду ассенизатора.

— Ты угадал. Всю жизнь занимаюсь копаньем в дерьме.

— Неужели «Око» еще процветает? Ах, да… Вы приняли мой чек, значит, господин Суханов еще не прикрыл вашу лавочку.

— Сейчас «Око» нужнее, чем прежде. Вот если бы оно в самом деле излучало милосердие! — я вновь окинула взглядом кафе и покачала головой. — Знаешь, втайне я мечтала о другом. Мечтала, что ты построишь город в городе, соберешь людей и защитишь их от убийц, бандитов и вымогателей, и прежде всего — от погонял, выжимающих из них энергопатию до последней капли. Как когда-то Валенберг спасал евреев от фашистов. Создал бы свой благословенный город Ораса, как когда-то были «дома Валенберга». Несколько лет я просто бредила Валенбергом, даже сочинение про него писала в школе. Но училка, видимо, обожала совсем других героев и влепила мне за мой опус «тройбан».

Андрей покачал головой.

— Ева, ты всё еще ребенок. Пишешь сочинения и ждешь оценки. А я, к сожалению, вовсе не Валенберг. И сочинения в школе писал совсем на другую тему. Мы с тобой, Ева, из разных эпох. Но оба пострадавшие.

— Да, ты откармливаешь фриволеров в своем кафе.

Если он и обиделся, то самую малость. Гораздо меньше, чем я ожидала. Вместо того, чтобы вспылить, он взял меня за руку и глянул в глаза так, как смотрел прежде.

— Ты сильно переменилась. Я даже не ожидал.

— Как и ты.

— Послушай, Ева, я хочу тебя нанять.

— Хочешь стать клиентом «Ока»?

— Нет, мне нужен проводник.

— Куда же я должна тебя отвести?

— Туда, куда ты знаешь дорогу. А я нет.

Я не сомневалась, что он говорит о Великом Ординаторе. И возле того дома он очутился вовсе не случайно. Но… не осмелился войти. Я не стала выяснять, почему, просто спросила:

— Когда?

— Сегодня вечером. Я заплачу за риск.

— Разве мы рискуем? — лично я пока не чувствовала пока никакой опасности.

— Мы смертельно рискуем.

Значит, он знал нечто такое, чего не знала я. Выходило, каждый получил по одной арбузной корке. Вопрос — получится ли из них вновь целый арбуз — оставался открытым.

С сомнением я оглядела фриволерский костюм Ораса.

— Тебе лучше переодеться. Хозяин вряд ли будет рад гостю в таком наряде. А фриволеры всё равно не примут тебя за своего. Ты слишком стар.

— Ева, ты умнеешь прямо на глазах.

Его тон подразумевал одновременно и насмешку, и комплимент, но это меня не задело.

Мы поднялись наверх, в жилую часть дома. Здесь почти ничего не переменилось, разве что добавилось холодности, какого-то равнодушного неуюта. Стало меньше мебели. Исчезли шторы, из заменили виниловые жалюзи. В коридорах по углам поселилось гулкое эхо.

— Где Олежка? — спросила я, оглядываясь.

— Отправил его подальше. Ему нечего делать в городе.

— Он тебе больше не нужен? Прежде ты готов был за него драться зубами и когтями.

Андрей сделал вид, что не слышал вопроса.

— Так что ты мне советуешь надеть? Костюм?

Я отрицательно мотнула головой:

— Слишком официально. Я бы надела что-нибудь легкое. Удобное, защитного цвета.

— И взяла бы оружие?

— Ты всё равно его носишь. Я, к примеру, тоже ношу с собой баллончик со слезоточивым газом.

— Разве мы собираемся на войну?

— А разве нет?

Он сбросил куртку, потом рубашку и вопросительно глянул на меня:

— Почему бы тебе не снять твою дурацкую куртку?

— По-моему, мы говорили о чисто деловой встрече.

— А по-моему — нет…

Андрей шагнул ко мне, и, едва его руки коснулись меня, стена отчуждения рухнула, будто током пробило многодневную окалину непонимания. Я обхватила его за шею и принялась целовать как сумасшедшая, приговаривая: «Бедный мой, бедный…» Прежде я восхищалась им. Теперь осталась лишь острая жалость. Но сейчас — мне казалось — я любила его еще сильнее. Он стиснул меня в объятиях, будто хотел задушить, и я вновь подумала: «Бедный…» Разве физическая сила может заменить несуществующий душевный порыв? Ибо сердце его было мертво — это я чувствовала точно. Ему казалось, что теплотой моего тела он может отогреть свою душу. Как я желала, чтобы это в самом деле произошло. Но когда волна чувственного наслаждения спала, не осталось ничего, кроме обжигающего прикосновения смятых простыней и ощущения непереносимой пустоты. Я заплакала — так мне было больно. За него…

— Не надо, — Орас тронул меня за плечо. — Понимаю, что со мной противно. Но сделай хотя бы вид…

Прежний Орас ни за что бы не сказал подобного. Но и «я» прежняя вряд ли бы смотрела на него вот так, всё понимая.

— С трупом любому противно, — продолжал он тихо. — Даже если прежде любил живого. Впрочем, кое-кто из фриволеров предпочитает трупы. Сначала убьют, а уж потом резвятся. Назавтра разогреют труп в ванной — и началось по новой. Я тоже что-то вроде трупа, разогретого в ванной.

Меня так ошарашили его слова, что я спросила:

— С мертвой что, лучше, чем с живой?

— Кому как… Не все могут выдержать сильный поток энергопатии. Хотя фриволеры — это всего-навсего погонялы, — он рассмеялся нехорошим смехом. — Незакаленные души энергопатия жжет раскаленным железом. Особенно если это физические страдания. Так называемый первачок. Не пробовала? Очень просто. Есть прекрасный эквивалент — проглотить стакан уксусной эссенции. Хочешь?

Он взял с тумбочки стакан с прозрачной жидкостью и протянул мне. Я отрицательно качнула головой. Но при этом не испугалась — была уверена, что он не заставит меня пить отраву силой.

— Нет, дорогой, я в такие игры не играю.

— А зря… — он вновь улыбнулся — еще паскуднее прежнего. — Твое здоровье!

Я потянулась перехватить его руку, но не успела — он опрокинул стакан залпом. Я замерла, ожидая, что сейчас его тело начнет биться в судорогах, но Андрей смотрел на меня и по-прежнему улыбался… Не сразу я поняла, что в стакане была всего-навсего минералка.

— Фу, черт, ну и шуточки у тебя, — я разозлилась и ударила его кулаком в грудь. — Такие выкрутасы вполне в стиле Кентиса. Прежде ты таким не был.

— А ты помнишь, каким я был?

— Конечно, — я попыталась придать своему голосу уверенности.

— А я забыл. Подвал тот помню до каждого камешка. А себя — нет. Будто чужими глазами смотрю. Мне каждую ночь снится тот подвал. И сегодня тоже. Вхожу, а… — он сглотнул и прикрыл глаза, будто и сейчас наяву видел не прекращаемый сон. — Он как всегда там, в углу. Лежит на бетонном полу. Только грудная клетка вскрыта… ошметки переломанных костей, мышцы от ударов превратились в кашу, внутри черно от свернувшейся крови… Вглядываюсь в лицо и вижу — Олежек. Проснулся весь мокрый и никак не мог поверить, что это всего лишь сон.

— Но того мальчика убили другие.

Он оборвал меня.

— Я был наверху, когда ребенка мучили в подвале. Я поглотил всю его боль. Всю без остатка. Я сожрал его. Как гляну на Олежку, так и вижу того… в подвале. Потому и Олежку отправил из города. Пытался забыть. Но не мог. Да и как забыть? Он ведь во мне. Разве можно забыть себя? Я теперь понял, почему так и не смог стать полноценным князем Лиги. Почему они всё время меня отвергали. Очень просто — у меня постоянная отрыжка сожранным. А тот, в подвале… он меня доконал.

— Раньше ты относился к энергопатии иначе.

— Я и говорю — не помню, каким был раньше. Ничего не помню, — он приподнялся и прошептал мне в самое ухо. — Отведи меня к нему. Это единственный шанс.

 

4

Кентис сидел неподвижно и смотрел в окно. Как школьник на уроке. Шел снег. Когда наискось перед окном летят густые белые хлопья, можно ни о чем не думать. Просто смотреть.

Комнатка в полуподвальном помещении была длинной и безобразно узкой. В ней постоянно стоял тяжелый дух — запах пота, кожи, и табака. Сизый дым то сгущался, то медленно рассеивался, но никогда не выветривался из этого помещения. Сквозь неплотно закрытые окна со двора полз бензиновый смрад — во дворе с утра до вечера рычал чей-то мотоцикл.

«Странно, — подумал Кентис. — Все знают, где мы находимся. Но никто не придет и не разберется с нами. Напротив, люди совершенно не причастные к нашим проделкам, стараются носить наши белые куртки и синие шарфы. Это теперь модно. Даже Орас щеголяет в белой куртке…»

Рядом с Кентисом переговаривались двое фриволеров. Но он не слушал, о чем они болтают. Так же, как они не слушают, когда говорит он. Рано или поздно они его убьют. Он это знает. Но не пытается бежать. Он чего-то ждет. И сам не знает — чего. Чуда? Но он большой мальчик, он не верит в чудеса.

Здоровяк с накаченными плечами и бычьей шеей, на которой голова казалась неуместной, и даже пожалуй лишней, навис над ним. Парня звали Желудем.

— Сегодня вечером намечается веселое дельце. Нас позвали.

— Тебя или меня? — спросил Кентис.

— Всех.

Ну что ж, пусть Желудь идет и заляжет где-нибудь в землю. Только из него не вырастет дуб, а вот Кентис… Никто, кроме него не знает, куда этим вечером отправится он, и что его ждет. Тому, кто прислал приглашение, загадка казалась неразрешимой и сложной. Но Кентис без труда ее расшифровал. Он мог бы отправиться уже сейчас. Но он медлил. Сам не зная почему.

 

5

Коттедж справа выглядел как крепость — кирпичная ограда выше человеческого роста, утыканная острыми металлическими шипами, блестящие трубки самострелов, хищные глазки телекамер. Дом слева лежал в руинах, среди обломков бродило двое пацанят, выискивая, чем бы поживиться. За перекрестком тоже самое, только наоборот: дом слева превратился в неприступный замок. А справа в небо торчали обугленные зубья.

— Фриволеры гуляют на славу, — улыбнулся Орас. — Когда-нибудь они сравняют наш город с землей. И тот, кто надеется уберечься, глубоко заблуждается.

— Значит, ты не надеешься? — спросила я, хотя заранее знала ответ.

— Разве я так глуп?

Внезапно боль нахлынула и заструилась по улице, как вода. Разбитая дорога впереди взгорбилась спиной старого больного животного. Домов не стало — черная пропасть раскрылась с двух сторон.

— Неужели камни тоже могут выделять энергопатию?

Орас пожал плечами:

— Всё может быть. Почему бы природе самой не генерировать эти волны? Ведь ее тоже истязали как могли. Впрочем, если приспособиться, то и это не так уж страшно. Внутри волны не чувствуешь боли. Болезненны лишь переходные состояния. Константы всегда нейтральны. Мне об этом сказал отец Мартин. И я подтверждаю — именно так оно и есть.

— Кто сказал? — переспросила я, решив, что ослышалась.

— Отец Мартин. Основатель ордена мартинариев. Хотя я подозреваю, что его звали Мартирий, а в Мартина переделали для благозвучности.

— В первый раз о нем слышу.

— Иногда я разговариваю с ним по ночам, когда не могу заснуть. Или боюсь спать.

— И что же он говорит? — я сделала вид, что воспринимаю его слова совершенно серьезно.

— Всякую чепуху. Я почти ничего не помню: он болтлив как любой выживший из ума старик. И он обожает нравоучительные притчи. При этом он считает всё, что говорит, вершиной мудрости. Это так утомительно.

— Он живой или умер?

— Разумеется, умер. Живой бы не смог в нашем городе шляться по улицам по ночам. Его бы давно уже сделали мертвецом.

— Ну и что он тебе сказал? Вспомни хоть что-нибудь, — продолжала выпытывать я.

— Попробую… — Орас нахмурился. — Ах да, вчера он поведал следующее: «Из сырой муки надобно испечь хлеб, и раскаленные угли — лишь малая толика в начатом деле. Но почему-то угли привораживают душу более всего. На углях дело обычно и кончается». И, как я понимаю, именно к нему мы сейчас и едем?

Орас остановил машину, повернулся и посмотрел мне в лицо.

— Ева, а ведь ты поверила, что я совсем «ку-ку»… А? — и он повертел пальцем у виска.

Я не ответила. Да и что я вообще могла сказать?

— Дай мне напиться, — неожиданно сказал он хриплым глухим голосом.

— Я ничего не взяла. Разве ты не прихватил ничего горячительного в духе фриволеров?

Его руки стиснули руль. Потом разжались.

— Я не о том. Ты сама знаешь, что мне нужно.

Мне сделалось не по себе.

— Зачем ты об этом? Если что-нибудь чувствуешь и можешь — пей.

— Я ничего не чувствую, — отвечал он раздраженно. — Ты стала походить на деревянную куклу. Я ничего не чувствую… ничего… — повторял он как автомат. — Ничего.

— Неправда! Я люблю тебя и ты должен это чувствовать!

— Любишь? — он недоверчиво покачал головой. — И при этом не страдаешь ни капли? Да, я не могу больше жрать как прежде, но на таком расстоянии я бы почувствовал, что энергопатия протекает мимо меня. Я бы это непременно понял.

— Вся энергопатия остается во мне, — сказала я очень тихо и покраснела, будто призналась в чем-то постыдном. — Я переплавляю ее в нечто… не знаю как и назвать. И потом это нечто уходит из меня в мир.

— Всемирная любовь, что ли? — мне было обидно слышать издевку в его голосе.

— Может и любовь. Теперь мне кажется, что настоящий мартинарий именно так и должен делать. То есть, не кормить энергопатией князей, а… превращать свои страдания в это нечто и наполнять мир. Ибо мир слишком пуст… безумно пуст… хотя и переполнен людьми.

— Ты больше не хочешь поддержать меня?

— Всеми силами… — от острой жалости у меня перехватило дыхание.

Мне безумно хотелось сотворить для него чудо — распрямить его плечи, заставить гордо откинуть назад голову, и — главное — заново слепить его душу из тысячи бесформенных осколков. Чувство было столь сильным, что Андрей не мог не почувствовать его. Он вздрогнул всем телом, и, переняв его дрожь, машина содрогнулась всем корпусом и рванулась как в омут, в переулок, заполненной стоячей водой темноты. Дом Великого Ординатора, украшенный готической башенкой, несколько выдавался вперед, и мы устремились к нему, как корабль к заколдованному утесу. Машина взвизгнула тормозами и замерла возле самого подъезда.

— Никто не знает, что он потребует от нас, — сказал Орас тихо. — Может быть просто умереть. Но всё-таки мы пришли. Мы не отказались. Ведь это важно?

И он распахнул дверцу. Я вылезла наружу и подняла голову. Все окна в доме были черны, лишь на втором этаже таял в окне желтоватый отблеск. Андрей тоже посмотрел наверх. Мне показалось, что в полутьме я различаю слабую улыбку, тронувшую его губы. Он взял меня за руку и мы стали подниматься наверх. На лестнице было необыкновенно темно — я лишь на ощупь находила ступени.

— … он кого-то ждет… — шептал Орас едва слышно. — Но ждет ли он именно тебя…

Только теперь я поняла, в чем дело. Он боялся. Как это ни нелепо звучало, но Андрей боялся. Он получил зашифрованный призыв, как и я, и разгадал его без труда. Но не осмелился прийти. Не смог. И призвал на помощь меня. Неважно, что теперь он идет впереди и делает вид, что ведет меня за руку. На самом деле он опирается на меня. Я — его костыль, не дающий упасть. Я чувствую это. Одно не ведаю, нравится ли мне эта роль? Прежде бы понравилась, прежде я бы хлопала в ладоши от восторга… А теперь?

Он остановился возле нужной двери. Он и без меня знал адрес. Остановился, не решаясь войти. И тут внутри квартиры послышались голоса. Причем женские. Орас хотел позвонить, потом передумал и просто толкнул дверь. Она оказалась незапертой и послушно раскрылась.

Мы вошли и очутились в той комнате, в которой я уже побывала сегодня утром. Всё было почти как прежде. Кресла, покрытые истертыми бархатными накидками. Маленький столик, то ли обеденный, то ли журнальный, с подносом и кофейными чашечками. Только теперь горела неяркая лампочка под шелковым абажуром с кистями. И две девицы сидели в креслах. Одна — тощая, черная, с дерзкой ухмылкой на губах. Вторая — белолицая и рыжая, как будто немного сонная, вертела в руках нож с тонким лезвием. Эту рыжую я узнала. В театре она внезапно появилась в ложе и болтала что-то о Лиге и обреченности…

А Великий Ординатор лежал, раскинув руки, на полу. Он был в строгом костюме и белой сорочке. Но рубашка его была заляпана чем-то темным и, выбившись из брюк, задралась, открывая впалый живот. А костюм был порван на рукаве. Он был без обуви — в одних носках, и от этого выглядел особо беспомощно.

— Ба, господин Орас, — сказала брюнетка, продолжая нахально улыбаться. — А я всё думала — кто же придет? Неужели в этом городе появился кто-то новенький, нам неведомый. Порой так приятно побывает поглядеть на молодые, не хранящие следов чрезмерного поглощения энергопатии лица. Но, увы, как всегда, приходится разочароваться. Это всего лишь господин Орас со своей телкой. Как сказал классик…

— Не цитируй классиков! — оборвала ее рыжая. — Терпеть не могу!

— Я тоже… Интересно, Желя, кто из нас при этом выделяет больше энергопатии? Я думаю, все-таки — ты. Мне нравится твоя энергопатия. Ее ни с чем не спутаешь. Она напоминает уксус. А порой — уксусную эссенцию…

Неожиданно Великий Ординатор пошевелился. Я была уверена, что он умер, и его слабое движение, и такой же слабый стон меня испугали больше, чем его смерть.

— Что вы с ним сделали? — спросил Орас.

— Неужели не ясно? — пожала плечами чернявая Карна. — Пришли помешать этому выжившему из ума типу, чтобы он нечаянно не порушил столь неординарное начинание Лиги. Разумеется, он еще жив. Мы ожидали, что явятся фриволеры и помогут нам немного порезвиться. Но ребята почему-то запаздывают. Придется заканчивать без них. Теперь ты увидишь, как он расстанется с жизнью… Насколько я знаю, поток энергопатии тебя обжигает как кипяток… Вот и проверим — насколько верны слухи.

И она взяла лежащий на столике пистолет. Орас сунул руку за пазуху, но он не успел даже вытащить пистолет из кобуры, когда Карна выстрелила Великому Ординатору в голову. Тело выгнулось дугою, поднялось и опало. Удушливая волна накрыла нас с ног с головой. Бывший Великий Ординатор — теперь уж навсегда бывший — умер. Но тут произошло нечто совершенно невероятное. Будто невидимая рука ударила Карну по лицу. Удар был так силен, что голова ее запрокинулась назад, так, что казалось — шея переломилась. Невидимая сила задела и Желю, ее скинуло с кресла, и она, причитая, будто побитый щенок, отползла в угол. Но верно с Карной не так просто было совладать. Она завизжала и выстрелила вновь, на этот раз в Ораса. Промахнулась — пуля ударила в стену. В ответ новый удар, правда слабее, хлестнул ее плетью. Она задергалась и замерла, обездвиженная. Мельком я взглянула в лицо Орасу — оно было совершенно белым и взгляд остановившимся — видел ли он вообще что-нибудь, я понять не могла. Опомнившись, я кинулась к черноволосой девице. И опоздала. Она вновь выстрелила. И опять промахнулась. Теперь удар обрушился на нас троих. Не долетев до кресла, я растянулась на полу. Крик Карны и Жели слился с моим воплем. Только теперь я поняла, что творится. Орас, не в силах больше поглощать энергопатию, превращал ее в отраженную волну и хлестал палачей болью их жертв. Я никогда не слышала, что такое возможно. Расскажи кто-нибудь — не поверила бы. Но сейчас я испытала это на собственной шкуре.

— Ева, ты мне мешаешь… Отойди… — прохрипел Орас.

Я встала на четвереньки и попыталась отползти в сторону. Новый удар. Меня швырнуло на стену, будто хотело вмазать в бетон. Перед глазами — белые искры. Но я быстро очухалась. Карна, и Желя не шевелились.

— Он умер… — сказала я, глядя на неподвижное тело Великого Ординатора. — Нас опередили.

На этих двух девчонок-убийц я старалась не смотреть. Я не испытывала к ним жалости, лишь отвращение. Орас наклонился и коснулся рукою лица убитого. Тронул его полураскрытые веки, попытался закрыть. Но они не желали слушаться. И глаза, мертвые, по-прежнему силились глядеть куда-то, уже ничего не видя. Карна захрипела, сползла с кресла. Ее начало рвать. Орас поспешно поднял выпавший из ее рук пистолет и отступил. Но ни Карна, ни Желя не делали больше попыток нападать. Желя вообще сидела в своем уголке тихо-тихо. Мне показалось, что она не так уж и сильно пострадала — удары Ораса были направлены в основном против ее подруги.

— Идем. Делать здесь больше нечего.

Орас подал мне руку и помог подняться. В эту секунду дверь распахнулась, и на пороге возник фриволер в белой куртке с металловставками на груди, голова повязана синим шарфом по их обыкновению. Он вскинул руку… Пистолет? Я разглядеть не успела, но мне показалось, что непрошеный гость прицелился Андрею в грудь. Я хотела закричать, но не смогла, и лишь давилась криком. Но и с фриволером творилось что-то странное — он вдруг замешкался и нажал на спусковой крючок почти одновременно с Орасом. Причем фриволер промахнулся с трех шагов — пуля расквасила фарфоровую тарелку на стене, а Андрей — попал. Фриволер подпрыгнул, будто невидимая пружина вытолкнула его в воздух, и грохнулся на пол. Волна энергопатии хлынула в комнату, но Орас сумел направить ее по нужному руслу, и удар, миновав его, вновь обрушился на Карну и Желю.

Орас в недоумении поглядел на свой пистолет.

— О, черт! — пробормотал он. — Я, кажется, начинаю привыкать к убийствам.

— Ты прикончил его? — спросила я, и не узнала собственного голоса — так хрипло он звучал.

— Будем надеяться, что нет.

Он наклонился над лежащим неподвижно фриволером и расстегнул молнию курки. На левом боку расплывалось красное пятно.

— Не волнуйся, живой…

Парень дернулся и сделал слабую попытку приподняться. Темные, коротко остриженные надо лбом волосы. Стянутая шрамом кожа на щеке… Бог мой… Так ведь это…

— Кентис! — крикнула я.

Раненый невидяще глянул мимо меня.

— Кентис! Зачем ты здесь? Как ты сюда попал? — я схватила его за плечи и встряхнула. По его телу пробежала судорога. Он закрыл глаза и больше не двигался. Правая ладонь моя сделалась тут же липкой.

Дурацкие вопросы… Он пришел так же как и мы — на зов. Но при этом боялся и медлил. Орас принял его за простого фриволера, спешащего на призыв Карны и Жели. Как просто. Как страшно.

— Ты убил его, — проговорила я на этот раз утверждающе.

— Что ты мелешь?! — Орас вспылил — верно он думал о том же, но боялся себе признаться. — Он жив… Смотри…

Он ударил Кентиса по щеке. Тот на мгновение приоткрыл глаза, но тут же вновь потерял сознание.

— Вот видишь. Берем его под руки и тащим к машине.

В самом деле, Кентис был жив. Пока.

 

6

— А что будет с этими девками? — спросила я, когда мы наконец дотащили Кентиса до машины. — Ты будешь звонить в милицию?

Андрей пожал плечами.

— Это бесполезно… Впрочем… — Он на секунду задумался, потом лицо его исказилось. — Не буду.

— Тогда дай мне пистолет.

Он протянул мне оружие Карны.

— Послушай, Ева… — в глазах его промелькнула растерянность.

— Не волнуйся. Я знаю, что делаю.

Держа пистолет наготове я взбежала вновь по лестнице в знакомую квартиру. Толкнула дверь. В третий и последний раз за сегодняшний день переступила порог. Карна все еще лежала на полу, неподвижная. Ее лицо было белым как молоко. На щеках голубели пятна. Вокруг рта растеклась красноватая лужица рвоты. Видимо, после того как ее вырвало, Карна отползла немного в сторону — только на это и хватило сил. Я оглядела комнату. Жели не было видно. Зато было слышно, как в ванной льется вода. Стараясь ступать неслышно, я направилась к двери… Вода все еще лилась… Впрочем, это могла быть всего лишь уловка. Пистолет в моей руке прыгал как сумасшедший… Я рванула дверь. Желя стояла, склонившись над раковиной. С ее губ стекала мутная струйка слюны. Когда дверь распахнулась, она медленно повернула голову в мою сторону.

— А, это ты… Вот не ожидала… что… вернешься… — она с трудом выталкивала слова. — Зачем?

Она не договорила — новый позыв рвоты свел судорогой ее тело. Я подождала, когда ей станет немного легче.

— Зачем вернулась? — против воли в моем голосе вдруг зазвучало хмельное веселье, да и говорила я странно — будто в самом деле была пьяна. — Зачем вернулась… ха-ха… Да лишь для того, чтобы прикончить вас обеих. Тебя и сестрицу твою… — никогда прежде я не говорила такими ломаными фразами, будто на сцене. Но в эту минуту мне в самом деле казалось, что я на сцене и играю. Отличная досталась мне роль — по вкусу.

— Убить? — переспросила она. Кажется, только теперь она заметила в моих руках пистолет.

— Именно. А ты верно решила — выдать премию за то, что ты прикончила безобидного мужика…

— Безобидный мужик! — она презрительно фыркнула. — Этот безобидный мужик создал Лигу для возрождения страны. Идея была хороша. Классная идея, она многим понравилась, и ее одобрили. Но он теперь почему-то возроптал и взбунтовался против своего детища. Ему захотелось хлебать из своей собственной миски и ни с кем не делиться. То есть создать новую Лигу. И новых князей. А ты, глупенькая, решила, что он хотел помочь тебе и твоему обожравшемуся князю. Или вашему вшивому городку… Как же… Он — изобретательный. У него такое на уме! Никто не знал. И теперь, к счастью, не узнает. Князья Лиги его всегда боялись. Он продумывал комбинацию на много-много ходов вперед.

— Он говорил иначе.

— Ха, как же… Его просто бесило, что Катька Орас добывает в «Золотом роге» энергопатии больше, чем прежде получала Лига от всего вашего города.

— Пусть так, — я отступила, при этом продолжая целиться посланнице Лиги в лоб. — Но это все равно не помешает мне выстрелить.

— На твоем месте я бы не цеплялась за Ораса, а нашла бы себе опору покрепче… — усмехнувшись, сказала Желя и шагнула вперед. — Орас — конченный человек.

— На твоем месте я бы тоже вела себя иначе.

Она переступила порог, следуя за мной, и тут я изо всей силу пнула дверь ногой. Дверь захлопнулась и ударила Желю по лбу. В следующую секунду я вновь распахнула дверь. Желя, постанывая, сидела в промежутке между раковиной и стиральной машиной и держалась обеими руками за лоб. Я ухватила пистолет за ствол и треснула посланницу Лиги по макушке. После этого открыла кран холодной воды до максимум и развернула так, чтобы вода хлестала в щель между ванной и раковиной. Исполнив задуманное, я выскочила из квартиры, весело подпрыгивая. Мне хотелось смеяться и кричать, будто только что я выиграла тысячу баксов в лотерею.

— Где тебя черти носят? — крикнул Орас, встречая меня у машины. — Нам нужно вести Кентиса в больницу. Иначе он истечет кровью.

— Извини, Андрей. Убивать не так просто, как я думала в начале…

— Ты что, действительно… — он выхватил у меня пистолет, проверил магазин и облегченно вздохнул. — Врешь ты всё… ты же не стреляла!

— Ага… Но это не важно. Поехали, а то наш дорогой Кентис в самом деле откинет копыта. Кстати, как он?

— Неважно… Пульс есть, но слабый. Я перевязал рану, как мог, но кровь все равно идет, — Орас махнул рукой и уселся за руль.

Я забралась на заднее сиденье и положила голову Кентиса к себе на колени. В эту-то минуту из-за угла и вынырнули мотоциклы фриволеров. Они рычали, как звери, почуявшие добычу. Заметив отъезжавшую от дома машину, они тут же рванулись в погоню. На город опустилась ночь — время убийств и грабежей, время, когда на крик о помощи никто не отзовется, сколько ни кричи. Орас гнал машину так, что на колдобинах мне чудилось: я просто-напросто пробью головой потолок. Но фриволеры не отрывались. То один, то другой выскакивал сбоку. Один попытался заехать металлической трубой в стекло. Но бронированные стекла выдержали. Второй выстрелил сзади — все с тем же успехом. Наше счастье, что эти ребята не таскают с собой гранатометов. Вся наша надежда была на то, что через минуту-другую мы окажемся возле больницы. А там всегда дежурит охрана, и фриволеры туда ни за что не сунутся.

Но мы просчитались — свернув на нужную улицу, мы увидели, что она перегорожена поставленным поперек трейлером. Фриволеры загоняли добычу по всем правилам. Орас выругался, и его «танк» свернул в ближайший переулок. Тут же нам под колеса некстати попал какой-то запоздавший «Жигуль». «Мерс» Ораса подбросил его как носорог зазевавшегося туриста и выбросил на тротуар. Несчастный мог бы стать легкой добычей несущихся следом фриволеров. Но они не обратили на наш невольный дар никакого внимания. Их интересовала только машина Ораса. Они так торопились, что один даже решил сигануть на мотоцикле через застрявший «Жигуль», но не рассчитал сил, и грохнулся на мостовую. Второй тоже поторопился — сунулся сбоку. Орас вывернул руль, и припечатал незадачливого охотника к стене дома. Третий наконец сообразил, что загнанный зверь еще кусается, тут же поубавил прыти и отстал. Вновь по непробиваемым стеклам зацокали пули. Мне казалось, что погоня длится уже вечность, хотя миновало всего пару минут. Орас оглянулся. Двое из преследователей мчались теперь как раз за нами. Один седок, изогнувшись, высунулся из-за напарника, и азартно палил из пистолета прямо в заднее стекло. Орас ударил по тормозам. Меня рвануло вперед, а Кентис скатился с сиденья. Сзади что-то грохнулось на капот. Потом загромыхало по крыше… И… машина уже вновь рвалась вперед.

— Андрей, ведь ты их убиваешь.

— Пока еще нет… — отозвался он. — Для смерти слишком мало энергопатии.

Я втащила Кентиса назад на сиденье — не знаю, откуда и сила нашлась. Тут Орас вновь свернул…

— О, черт! — заорал он.

Мы очутились в тупике, хотя, насколько я помнила, совсем недавно здесь был проезд на соседнюю улицу. Прямо на нас летели стальные ворота. Бронированный нос «Мерса» снес их, и мы влетели в замкнутый с трех сторон пятиэтажками двор. Мотор тут же заглох. Я оглянулась, ожидая, что фриволеры наскочат сзади, как псы. Но… Вместо этого, заложив крутой вираж, они развернулись и помчались назад, будто перед ними по-прежнему непреодолимой преградой возвышались стальные ворота.

— Они испугались! — удивленно воскликнула я.

— Похоже на то, — отозвался Орас.

— Неужели все кончено? — спросила я, сама в это не веря.

— Еще нет.

Мы выбрались из машины. Неожиданно вспыхнули два прожектора. Их белые лучи принялись ощупывать двор, будто два пальца неведомого великана пытались схватить добычу. Я огляделась. Вокруг нас буквой «П» расположились три пятиэтажных зданиях. Если когда-то меж ними и были проезды, то их заложили кирпичами. Теперь эти три дома скорее напоминали крепостную стену. Впечатление еще больше усиливал кирпичный трехметровый забор, отговаривающий обширный двор от улицы. Железные ворота, снесенные «танком» Ораса, валялись на земле. Замок, настоящий замок. Все окна в решетках, в подъездах — стальные двери. Ну и где же владетельный лорд? Почему не спешит встречать ночных гостей?

— Эй, тут кто-нибудь есть?! — крикнула я.

Лучи прожектора наконец нащупали нас и сошлись в одной точке — два белых пятна легли одно на другое.

— Нам нужна помощь. Здесь раненый!

— Это еще не повод, чтобы взламывать чужие ворота, — отвечал не слишком дружелюбный голос.

Я заслонилась рукой от света прожектора, пытаясь разглядеть говорящего. Неужели?..

— Пашка? — воскликнула я скорее вопросительно — его голос переменился. Прежде бесцветный, теперь он звучал уверенно и дерзко.

— Сестричка! Какая встреча. А ты наверняка думала, что все еще пребываю на нарах?

— Нет… Слышала, тебя отпустили.

— Приятно, когда сестра интересуется судьбой брата. Только почему-то забывает прийти к нему в кутузку и принести пару чистого белья и десяток сваренных вкрутую яиц. Неужели забыла, как я обожаю сваренные вкрутую яйца?

— Нет, я помню.

— Рад, что хотя бы это ты помнишь.

Не дожидаясь моего ответа, он поворотился к Андрею.

— А, господин Орас, вот мы и встретились. Рад, очень рад. Явились нанять комнатенку? Увы, опоздали. Все конурки уже заселены. Придется обождать.

К Пашке подошли трое здоровенных парней и встали у него за спиной.

— Кто это? — спросил один из них хмуро.

— Сестра моя, Ева. Так торопилась в гости к брату, что снесла ворота. Но ничего, с нею прибыл господин Орас — он заплатит. Такие дела для него святы… Кстати, а почему именно Орас. Где же Кентис-Ментис? Неужели его нет где-нибудь подле?

Я не видела Пашкиного лица, но была уверена, что сейчас он глумливо ухмыляется.

— Кентис в машине, он ранен, — сказал Орас. — Нам нужно в больницу…

— Больница обождет. В крайнем случае, у нас найдется, кому оказать первую помощь.

Пашка бесцеремонно распахнул дверцу и заглянул внутрь.

— Что?! — взревел он. — Фриволер? Я поклялся своим людям, что ни один фриволер не переступит порог этого дома.

— Это Кентис… А куртка — всего лишь маскарад… — начала было я.

— Заткнись! — заорал Пашка. — Такие, как ты, своей сопливой жалостью сгубили всё на свете.

— Слушай, Пашка…

— Господин Нартов! Изволь так меня называть! — оборвал меня братец. — Обыскать их, живо. И в каталажку. Всех троих.

Пальцы одного их охранников живо ощупали мои карманы, не забыв для порядку задержаться на ягодицах. Я лягнула его ногой. Он зашипел злобно, но руки убрал.

— В чем дело? — спросил Нартов. — Что-нибудь нашел?

— Ничего.

— Вот и хорошо. Помни, что это моя сестра… А у этого типа что-нибудь есть?

— Две пушки забрал, — объявил тот с гордостью.

— Отлично. В каталажку. До утра.

Он бесцеремонно схватил Кентиса за руку и выволок бесчувственное тело на асфальт.

— Я так и знал, что он пойдет к фриволерам, мразь! — Павел с наслаждением пнул лежащего.

Верно, ударил бы и второй раз, если бы Орас не толкнул его в бок. Павел отлетел в сторону и едва удержался на ногах. Один из его жлобов саданул Ораса по шее, и Андрей рухнул на колени. После второго удара он растянулся на мостовой земле рядом с Кентисом. Охранник бил с наслаждением, его кулаки выбивали из спины глухой низкий звук, будто тело было создано, как барабан, для ударов.

— Палач! — заорала я.

— Помолчи, Ева, — приказал Нартов. — На твои вопли я давно не обращаю внимания. И послушайтесь моего совета. Не вздумайте со своим обожаемым Орасом защищать фриволеров. Я объявил им войну. И я их уничтожу. Рано или поздно. Но скорее даже рано. Потому что этого все хотят. Все. Ты понимаешь смысл этого слова?

— Но они же люди… — пробормотала я.

— Они преступники и извращенцы. И они сдохнут. Как сдохли мартинарии. Не я, моя дорогая Ева, надел на твоего обожаемого Кентиса белую куртку. Этот двор и эти дома, — он воистину царственным жестом обвел очерченный кирпичными стенами прямоугольник, — чистое место. Я вывел здесь заразу. И люди боготворят меня. Пока у меня только этот двор. Но шаг за шагом я расширю эту чистую зону. Через неделю у меня будет целый квартал. Квартал Павла Нартова. А к весне — весь город. Самые лучшие, самые чистые люди собрались вокруг меня. Чтобы бороться с нечистью. Когда эта мерзость кончится, им поставят памятник на Звездной.

Меня замутило. Каждое его слово было, как плевок в лицо.

— Только учти — тебя с Орасом я к себе в город жить не пущу. Вы украли у меня то, что мне причиталось по праву. Я должен был стать мэром. Но это местечко приглянулось нашему обожаемому кормильцу. Вы принялись строчить на меня доносы. По вашему наущению меня бросили в тюрьму. Я бы мог вас раздавить как слизняков, но я обожду.

Пока он произносил свой грандиозный монолог — как мне показалось, много раз до этого репетируемый про себя и теперь наконец-то прозвучавший перед долгожданной публикой — Орас поднялся, держась за бок. Я чувствовала, как ему больно, не в переносном, а в смысле самом прямом. Он бы мог хлестнуть своей энергопатией, как пощечиной, по лицу. Как проделал это с Карной и Желей. Но сдержался. Противников было слишком много. Одна его боль не могла со всеми ними сладить.

— Послушайте… господин Нартов… — проговорил Орас, и как он ни старался, в его обращении прозвучала некоторая доля презрения. — Если Кентиса не отправить в больницу, он умрет.

— Ну и пусть подыхает. Не жалко… Как и вас всех… Мои люди — святые. А вы — дрянь. Жаль, что вы этого никогда не поймете.

— Это убийство.

— Вы тоже убивали, господин Орас. Те двое, в Инвалидном приюте.

— Я защищал себя и других.

— Я делаю тоже самое. В наше время нет чистеньких. Все грязны. Только грязь бывает разного сорта. Ваша — воняет. А моя — лечит раны.

И он повернулся к нам спиной, давая понять, что разговор окончен.

 

7

Комнатка, в которую нас провели, была маленькой клеткой для человеческих особей. Вдоль стены тянулись два ряда нар, с рулонами скатанных матрацев. Единственное окно забрано решеткой, как и все окна в этом доме. Нас с Орасом бесцеремонно втолкнули внутрь. Потом швырнули на пол Кентиса. Лязгнула стальная дверь, закрываясь. Мы стали пленниками. И сомнительно, что могли в этой ситуации рассчитывать на милосердие.

Я раскатала один из матрацев, и мы с Андреем положили Кентиса на нижние нары. Он по-прежнему был без сознания. Дыхание с хрипом вырывалось из его груди. Я стащила с него фриволерскую куртку и закинула на верхние нары. Воды у нас не было — я даже не могла смочить ему губы. Обыскав карманы своей куртки, я нашла несколько пакетиков с влажными косметическими салфетками, и разорвав их, отерла его лицо и шею. Возможно, это принесло ему некоторое облегчение — потому что он перестал стонать и метаться. Могло показаться даже, что он просто спит.

— Думаешь, это поможет? — с сомнением спросил Орас.

— У тебя есть план получше? — спросила я язвительно.

— У меня вообще нет никакого плана. Что-либо планировать можно, если хоть чуть-чуть понимаешь противника. Я же твоего сумасшедшего братца никогда не понимал. В прошлый раз он хотел тебя прикончить, а сегодня заботливо напоминает своим псам, что ты его сестра.

Я пожала плечами:

— Чего тут не понимать. Он где-то прочел, что братская любовь — это хорошо. И поэтому возненавидеть меня до конца никак не может. То и дело вспоминает, что он — мой старший брат, наставник и опекун… Ну и так далее. Но в прошлый раз я, к его досаде, оказалась ненужным свидетелем. Скрипнув зубами, он решил свидетеля убрать. Теперь я уже не опасна. Можно забыть о прошлом — у Пашки талант забывать ненужное — и вновь почувствовать себя положительным братом пропащей сестры. Он ведь без ума от своей положительности.

— Он — положительный? Да по всем статьям ему светило пожизненное заключение, а он вышел сухим из воды.

Орас злился — видимо, подозревая, что во мне не до конца умерла симпатия к сводному брату, и я, быть может, из чистого безумия, пытаюсь его защитить. Меня даже чуточку позабавила эта ревность — прежде я старалась полюбить Пашку изо всех сил, несмотря на все его выкрутасы. Но постепенно братец убедил меня в глупости подобной идеи.

Неожиданно в коридоре раздались шаги, дверь заскрежетала. Отворилась, в образовавшуюся щель пропустила человека в белом халате, и тут же захлопнулась. Если бы не белый халат, я бы приняла вошедшего за нового пленника. Но халат говорил о том, что явился наконец врач. То ли хозяин вспомнил о гуманности, то ли… Вглядевшись в лицо врача, я изумилась еще больше. Перед нами был Семилетов.

— Сергей?! — воскликнул Орас. — Черт возьми, что ты делаешь в этом гадюшнике?

— Живу, — ответил тот, присаживаясь на край нар, но не торопясь осматривать раненого. — Лаборатория накрылась, мой доновитал кое-кто стыдливо хвалит наедине со мною, а на людях делают вид, что его не существует.

— Ты же знаешь, нам не выплатили страховку, — отозвался Орас. — У меня не было денег на восстановление лаборатории.

— Я всё знаю, — тут же заизвинялся Семилетов. — Но надо же как-то жить…

Орас хотел еще что-то возразить, но Сергей вежливо его осадил:

— Можно я сначала осмотрю пострадавшего?

Орас раздраженно хмыкнул, и взобрался на верхние нары, а Семилетов занялся Кентисом.

— Как он? — спросила я, следя за руками Семилетова, ощупывавшими бок пострадавшего.

— Не очень… — он метнул короткий взгляд наверх, в сторону Андрея, но больше ничего не добавил. — Рана не опасная, но слишком большая кровопотеря.

Он достал пакет с физиологическим раствором, всадил иглу капельницы в вену и наскоро залепил пластырем.

— Это поможет ему продержаться до утра, — сообщил Сергей, поднимаясь и пятясь к двери. — А я должен идти.

— Что с нами будет? — спросил Орас.

— Откуда мне знать… Скорее всего, вас отпустят, — он явно не договаривал.

— А если нет? — настаивал Андрей.

— Нартов должен вас отпустить… Должен… — Семилетов протянул мне плоскую металлическую флягу с завинчивающейся пробкой. — Возьмите… Здесь спирт…

— А вода? — спросила я растерянно.

— Воды, извините, нет… Не подумал… Извините…

Дверь приоткрылась, и он выскользнул в щелку так поспешно, будто спасался бегством.

— Он должен нам помочь! — воскликнула я. — Ведь мы его друзья!

— Ты уверена? — засмеялся Орас. — По-моему он об этом забыл.

В эту минуту Кентис застонал и пошевелился. Он возвращался из небытия…

 

8

Ну почему в этой комнате было так светло?! Вот если бы на столе горела свечка! Гнусный сальный свет… Но вполне достаточный, чтобы различить контур человека и всадить в него пулю. И при этом не увидеть лица. Кентис первым бы нажал на спусковой крючок, и не промахнулся бы с трех шагов. А потом, всё так же не ведая, что творит, прикончил бы Еву… И… И… О, величайшая, наисладчайшая минута! Свет падает на изуродованные, залитые кровью лица, и он не сразу, не в силах признаться себе, узнает их… Он хватает за руку Еву, потом Андрея, трясет их, умоляет подняться, переворачивает теплые еще тела. Он кричит, стонет, рычит от боли, рвет зубами белую куртку фриволера. Проклинает того, кто устроил подлую ловушку. Взывает к Богу, потом проклинает его, топает ногами, катается по полу. Господи, какая великолепная, какая восхитительная, бесподобная боль, целый поток, густой, удушливый поток энергопатии, из него без труда можно выстроить целый мост, волшебный, тонкий, призрачный как паутина. Мост, ведущий в вечность.

— Всё это замечательно, — возразил насмешливый голос. — Но вряд ли ты бы так огорчился…

Кентис открыл глаза. Над ним горбатились корявые доски. Он не сразу понял, что это верхний ряд нар. Свет от электрической лампочки в его нору почти не проникал. Никто не мог разглядеть слезы на его щеках. Зато Кентис видел забранное решеткой окно, чей металлический блеск был странно ярок в свете прилепленного к наружной стене фонаря. Кентису казалось, что в комнате кто-то есть. Но кто — он не мог разглядеть.

— Кто здесь? — выдавил он едва слышно.

Вместо ответа человек поднес к его губам плоскую металлическую флягу. Кентис хотел взять ее, но рука лишь беспомощно дернулась, и, бездвижная, упала на матрац. Во фляге был разбавленный медицинский спирт. Кентис глотнул слишком много и закашлялся.

— Что, душа не принимает? — усмехнулся незнакомец, и Кентис наконец узнал голос Ораса.

— Пришел узнать, живой ли? — пробормотал Кентис, откашлявшись. — А вдруг я подохну после того, как ты в меня выстрелил? Ничего, как видишь, пока жив. Только ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.

— Очухаешься. А вот ты вполне мог разнести мне башку из своей пушки.

— Да, вполне. Когда я вошел в квартиру, дверь была не заперта… Я знал, что фриволеры должны прийти. Значит, они уже здесь…Я не успел их опередить… И тут вы…

— Откуда ты знал, что явятся фриволеры?

— Неважно. Я же не спрашиваю, кто убил Великого Ординатора?

— Могу ответить — не я. Ты знал покойного?

— Ага. Как не знать — когда-то он лично покровительствовал моему Старику. Но потом они поругались до того, что перестали разговаривать. Ну, чисто бабы. Никогда не думал, что мужики могут быть такими склочными, и так мелко и нудно ругаться… из-за принципов, как из-за невымытой после обеда тарелки. Кстати, а вы-то как там очутились?

— Он нас позвал… Меня и Еву.

— Значит, это был зов. Ужасно. Ужасно, когда зовут вот так…

Кентис повернул голову и попытался оглядеться.

— Я так и не понял — где мы? На больницу не похоже. Значит, в тюрьме. Значит, я буду первым фриволером, которым займется милиция. Утешусь мыслью, что сижу вместе с господином Орасом, кормильцем города. Знаешь, мне почему-то казалось, что именно так ты и кончишь.

— Это не тюрьма. Мы в гостях у господина Нартова.

— Жаль. Я бы предпочел тюрьму. Там я в большей безопасности. И ты тоже… Ну почему ты не сделался князем, Андрей? Поварской колпак помешал — вот в чем дело. Впрочем, это можно было предсказать заранее. Более детерминированного человека, чем ты, я не встречал. Ты предсказуем в каждом желании и в каждом решении. Я могу предложить любые две вещи на выбор, и сказать заранее, что выберешь ты.

— И что ты предлагаешь?

— Не я. Судьба. У тебя была возможность стать полубогом. Но ты предпочел остаться поваром. Правда, потом всполошился, тебе захотелось куда-то усесться, и ты попытался вцепиться в кресло градоначальника. Вместо трона выбрал стульчак в сортире. Судьба предложила тебе на выбор: жизнь сына — смерть сына. И ты как всякий примитив, как девятьсот девяносто девять из тысячи на твоем месте, выбрал жизнь. И свой успех, свой княжеский титул, как тебе мнилось тогда. А на самом деле потерял целый мир. Господи, как я завидовал тебе тогда! Ведь это страдания экстра-класса! Смерть сына… Наверное, более сильной энергопатии быть не может, как ты думаешь?

— Думаю, ты рехнулся.

Кентис оставил его замечание без ответа.

— Я так долго надо всем этим размышлял. Художник, истинный художник, всегда мартинарий и князь в одном лице. Есть, конечно, просто ремесленники. Они не в счет. Бывают люди от искусства — чистейшие мартинарии, перебиваются с хлеба на квас, халтурят, всю жизнь пытаются выбраться из нищеты и подыхают в неизвестности, а их творческий помет сжигается в печке. Водятся в сих сферах и князья. Разного толка. Одни — заединщики, любят толпу, вроде наших, в Лиге. Другие, как ты — одиночки, воображающие себя особенными. И тем, и другим всё легко дается: и деньги, и слава. Поклонники за ними ходят табунами. Но это опять же всё не то. Полутворцы, так сказать. Истинное искусство создается теми, кто совмещает в себе и мартинария, и князя. Такой художник сам излучает энергопатию, и сам поглощает ее, воплощая в бессмертные полотна. Вот почему среди бессмертных так много моральных уродов. Так удобно иметь под рукой постоянный источник энергопатии… Творить мерзости и мучаться от этого — что может быть больнее… — Кентис говорил, всё более воодушевляясь, ничего больше не существовало вокруг, признания, так долго скрываемые, рвались из него наружу, как птицы на волю из тесной загаженной клетки. — Если бы Олежка умер, страдание взрезало бы твою душу, как бабочка кокон, ты бы рванулся вверх, в бесконечный полет. Но ты, глупый, надеялся обрести огонь извне. Какая чушь! Разумеется, внешняя энергопатия может помочь открыть пару новых кафе и избежать пули в темноте. Но для высшего она совершенно непригодна. У тебя был шанс, и ты его упустил.

— К чему завидовать. У тебя тоже был шанс…

— Ты имеешь в виду смерть Старика? Совершенно не то. Больно, конечно, но не слишком. Когда сожгли оттиски, было гораздо больнее. А потом неожиданно боль сошла на нет. Я понял, что работы были далеки до совершенства, и вся прелесть — в новизне техники, то есть в простой технологии… Оно и к лучшему, что оттиски сожгли. Несовершенное не должно существовать. А я способен на большее… Гораздо…

Он вновь глотнул из плоской фляги. Но сил не прибавилось — напротив, новая волна слабости растеклась по телу.

— В принципе — это простой предрассудок — стремиться к счастью и избегать страдания. Специально выдуманная фальшивая мораль, чтобы ограничить круг посвященных. Всё сделано для того, чтобы люди боялись страдания. Скажи, ты боишься?

Орас подумал, что Кентис, говоря эту чушь, просто издевается над ним. Но всё же ответил:

— Да, боюсь. Что однажды ночью услышу в небе гул самолетов, и бомбы сравняют наш несчастный городишко с землей. Те, кому посчастливится проснуться утром, увидят одни руины. А по «ящику» сообщат, что мэр Суханов обратился к федеральному правительству за помощью, и те с радостью помогли ему избавиться от ненавистных фриволеров.

Кентис хихикнул — нарисованная Орасом картинка его развеселила.

— Хочешь, подскажу путь к спасению? — спросил он.

— Попробуй.

— Даже сразу два. Первый прост. Второй еще проще. Рассмотрим первый вариант: надо оттянуть энергопатию из нашего города. Пусть фонтан страдания бьет где-нибудь в другом месте, подальше от нас. Можно устроить десяток взрывов. Но это примитивно. Я бы устроил презентацию какой-нибудь пасты в соседнем городке, в который бы добавил немного тончайшего абразива. Жадный до халявных презентов народ хватал бы эти тюбики без остановки. Через месяц у каждого второго будет флюс, измученные стоматологи будут не успевать сверлить и выдергивать зубы. Никакие зверства фриволеров не сравнятся с визгом раздолбанной бормашины в бесплатном зубоврачебном кабинете. Через несколько дней у нас появится новый город-мартинарий.

— Ну нельзя же так жестоко, — криво усмехнулся Орас.

— Тогда выбери второй путь. Впрочем, ты наверняка уже знаешь о нем, просто боишься его больше, чем рева самолетов в ночном небе. Не так ли?

— О чем ты?

— Второй путь — это я…

Собирался ли Кентис добавить еще что-то или нет, осталось неизвестным. Потому что в эту минуту дверь распахнулась, и в комнату протиснулось двое охранников. Один из них небрежно ткнул пальцем в Ораса и Еву.

— Ты и ты. Господин Нартов велел отвести вас в приемную.

Ева бросила тревожный взгляд сначала на Ораса, потом на Кентиса, но ничего не сказала. Орас же подмигнул ему и сказал:

— Надеюсь, мы вернемся.

Кентиса охватило странное чувство — он видел Еву и Ораса в последний раз… К тому же Кентис был уверен, что они двое думают точно так же.

Пленники вышли в коридор, и дверь захлопнулась. Кентис остался один в комнатушке. Верхний свет выключили, и теперь только мутный отблеск фонаря падал сквозь решетку из окна. По всей видимости, было уже утро. Но как ни силился Кентис, не смог различить проблесков зари, зимнее солнце не торопилось выползать из своей берлоги. Кентису казалось, что рассвет мог бы что-нибудь изменить в его жизни. Он знал, что обманывается. Но всё равно продолжал с нетерпением ждать, когда же лучи солнца соизволят разогнать тьму. Он уже мог немного шевелить правой рукой, и это его радовало. По телу разбегались тысячи мурашек, острые иголочки покалывали ступни и кисти рук. Боли в боку он не чувствовал. Лишь слабость, при каждом движении вызывающая тошноту. Но он был уверен, что сможет встать, если понадобится. Надо только дождаться рассвета.

 

9

Приемная располагалась на втором этаже — просторный холл, заставленный разнокалиберными стульями. Сейчас они все были сдвинуты в угол: никому во время предстоящего сборища не полагалось сидеть. Никому, кроме двоих, потому что на небольшом возвышении, покрытом бархатной дорожкой, было поставлено два кресла. Вычурные, с выгнутыми ножками, обитые бархатом. Новодел под старину. Два охранника в комбинезонах цвета хаки застыли у входа, расставив ноги и заложив руки за спины. Облагодетельствованные Пашкой жители его домов толкались поближе к окну. У многих были сонные хмурые лица. Семилетов все в том же грязном белом халате стоял в уголке с таким видом, будто умолял каждого из присутствующих: «Пожалуйста, не замечайте меня»! Рядом с ним прислонилась к стене какая-то женщина неопределенных лет с землисто-смуглым лицом и длинными, распущенными по плечам волосами. Глаза ее были полузакрыты, и она беспрерывно зевала, запоздало вздергивая руку к лицу и тут же бессильно роняя.

Охранники, введя нас в зал, подтолкнули к остальным. Я поспешно протиснулась к Семилетову.

— Что происходит?

Тот оглянулся по сторонам.

— Честно говоря и сам не знаю… Хреново все… Говорят, ждут мэра.

— Мэр приедет, всем нам сделает хорошо… — пробормотала женщина, не открывая глаз.

— Конечно, Сусанночка, всем будет хорошо, — поддакнул Семилетов. — Фриволеры выбросили ее из окна, а мужа убили… — шепнул нам Сергей. — С тех пор она такая. Тетка хорошая, не вредная.

— Здесь много пострадавших? — спросил Орас.

— Хватает. Я предлагал Павлу взять под контроль западный квартал. Тогда бы мы вышли прямо к больнице. И потом там есть одно подходящее здание, на первом этаже вполне можно устроить лабораторию, — Семилетов оживился, на впалых его щеках выступили как нарисованные, два красных пятна.

— Всё еще надеешься «пробить» свой доновитал? — с сомнением покачал головой Орас.

— Нартов обещал. И кое-что в этом плане уже сделано, — с загадочным видом сообщил Семилетов.

— Это была моя идея! — воскликнула я слишком громко — несколько человек рядом с нами на меня подозрительно покосились и даже поспешили отодвинуться в сторону. Семилетов наверняка тоже был бы не прочь это сделать, но для этого надо было протиснуться мимо Ораса. И Сергей, затравленно оглядевшись, остался на месте.

— Тише, — умоляюще попросил он.

— Помнишь, говорила, — я повернулась к Орасу, — что мечтала: ты создашь такие вот дома и защитишь людей, как Валенберг. Но вместо тебя на этом месте оказался Пашка. А уж он-то всё сделал по-своему. Но о нем в этой роли я никогда-никогда не думала.

— Ты что-нибудь ему говорила?

Я отрицательно покачала головой.

— Мы даже не виделись… — странное тоскливое предчувствие охватило меня. Такое чувство, будто я совершила нечто страшное. Непоправимое — но вот что — никак не могу понять.

На улице протяжно и требовательно завыла сирена. Люди стали нетерпеливо выглядывать в окна. Поначалу я решила, что с рассветом наконец-то явилась милиция. Но ошиблась: во двор — благо ворота, снесенные нашим «танком» и открывать было не надо — в сопровождении своры патрульных машин въехал черный лимузин. Здоровяк-охранник распахнул дверцу, и наружу выкатился коротышка в огненно-рыжей дубленке и огромной лисьей шапке. Пожаловал господин Суханов собственной персоной. Нартов вышел встречать его в одном костюмчике. Шагал будто наследный принц крови. Впрочем, и Вад чувствовал себя существом почти неземным. Незабываемое зрелище — встреча двух небожителей. Самомнение — великая вещь! Считайте себя гением, и успех вам почти обеспечен. Пообнимавшись, и гость и хозяин двинулись к дверям. В зале поднялась суета. Всем хотелось занять первые места, так что нам без труда удалось остаться у стены.

Двери распахнулись. Суханов и Нартов вступили в зал.

— Побольше бы таких людей как вы, — одобряюще-покровительственно говорил Вад. — К сожалению, люди привыкли быть дойными коровками. Они отравлены вампиризмом князей. Даже такие ничтожества как фриволёры внушают этим несчастным страх.

Он уселся в приготовленное для него кресло. Нартов занял второе.

— Друзья, мы дадим вам уверенность и безопасность, а я укажу смысл и цель пути. Князья Лиги хотели уничтожить наш город. А теперь я должен в муках возрождать его, поднимать как атлант на плечах, — возвестил Вад.

Несколько подхалимов в первых рядах зааплодировали.

— Я выдворил Лигу из города — и это был первый, и одновременно самый важный шаг на нашем с вами трудном пути.

Вновь аплодисменты.

— Я запретил «Мартинарий-шоу»! Я не допустил к власти пособника Лиги Ораса! Друзья, перед нами теперь стоит очень важная и очень сложная задача — научиться жить вне Лиги! Я уверен, что у нас это получится!

В этот раз первым захлопал Пашка.

— Представьте, что случилось сегодня, господин мэр, — сказал Нартов, улыбаясь. — Сам господин Орас, спасаясь от фриволеров, примчался к нам в квартал, прося защиты. Мы на время укрыли его. А теперь вот думаем — оставить его здесь или нет. Может, взять и выгнать?

Подхалимы, как по команде, дружно засмеялись.

— Орас здесь?! — Вад подпрыгнул в своем кресле.

Толпа тут же поспешно расступилась, и мэр наконец заметил Ораса.

— Мы должны разделаться с этим негодяем! — взвизгнул Вад. — Чего вы ждете?!

— В принципе, он не совершал никаких преступлений, за которые… — начал было Пашка.

Эти слова буквально взбесили Вада.

— Он — князь! Вот главное его преступление!

— Это не преступление, а всего лишь моя особенность, — сказал Орас резко. — Биологическое отличие. Вроде ваших рук и ног. Или ваш физический недостаток — тоже преступление?

Если бы он плюнул Ваду в лицо, он бы не смог оскорбить его сильнее. Я вцепилась в локоть Ораса.

— Андрей, помолчи, умоляю…

— В этой ситуации лучше молчать тебе, — огрызнулся он.

— Тише! — взмолился Семилетов.

— Орас — пособник Лиги. За одно это его можно расстрелять на месте! — рявкнул Вад.

— Это ваш приказ? — спросил Нартов.

Вад хотел крикнуть «да», и уж было открыл рот, но вовремя сообразил, в какую ловушку заманивает его Павел.

— Пока нет, — прошипел он. — Но вскоре я уверен… Я… — он подозрительно прищурился и оглядел Пашку уже без прежней приязни. — Если бы вам удалось предоставить необходимые материалы…

Павел усмехнулся. Если бы такие материалы были, он бы не стал прибегать к помощи Вада. Но, увы, прекрасно спланированный спектакль сорвался. Вад вовремя опомнился и испугался.

— Не волнуйтесь, когда материалы найдутся, мы устроим публичный процесс. Выездную сессию суда в кафе на Звездной. Кажется, господин Орас обожает это милое местечко. Ему будет там уютно.

Подхалимы вновь с готовностью захихикали.

— Сволочь, — прошипела я.

— Тише, — взмолился Семилетов.

— Кишка тонка, — вдруг сказал кто-то справа от нас, и по залу прокатился дерзкий смешок.

Вад заерзал на кресле, будто ему внезапно сделалось неудобно сидеть.

— Но знаете ли… тороплюсь… неотложные дела… а вы тут сами…

Даже сейчас, находясь на вершине, он боялся поверженного Ораса, и самым примитивным образом трусил, хотя порой наглость заставляла его делать умопомрачительные кульбиты. Суханов сполз с кресла и торопливо засеменил к дверям. Ему аплодировали — опять же — всё те же первые ряды. Нартов окинул коротышку презрительным взглядом — мэр испортил ему великолепную развлечение.

— Этих двоих назад в камеру! — крикнул он охранникам, устремляясь вслед за Сухановым.

Пока охранники протискивались меж стоящих людей к нам, я склонилась к Сергею и прошептала:

— Вы должны помочь, — я не просила, а приказывала.

Он округлил глаза, давая понять, что не желает вмешиваться.

— Или будете пенять на себя!

Никогда не думала, что сумею говорить таким мерзким шипящим шепотом. Что смогу угрожать. Семилетов растерянно оглядывался, пытаясь определить, слышал нас кто-нибудь или нет.

Нас с Орасом повели к выходу.

— А что, если Ораса и его шлюху просто хорошенько поколотить! — заржал кто-то из подхалимов.

Он даже шагнул вперед, уверенный, что безнаказанно может влепить оплеуху пленнику. Но напасть на Ораса все же побоялся. Выбрал меня. Он ударил, и пребольно. Но эта боль вернулась к обидчику звонкой пощечиной. Тот охнул и схватился за щеку, беспомощно озираясь по сторонам, не понимая, кто же его ударил. Нас вывели в коридор. Мне очень хотелось оглянуться — проверить, последовал ли за нами Сергей. Но я заставила себя сдержаться, чтобы не выдать его до срока.

«Ну что же ты… Почему медлишь?» — мысленно обратилась я к Семилетову, почему-то веря, что он должен прийти.

И не ошиблась. Мы уже были возле дверей нашей камеры, когда сзади на одного охранника обрушилась бесшумная тень. Тот тихо охнул и свалился на пол, сбив меня с ног. Орас, будто только и ожидал этого удара, развернулся и всадил локтем в челюсть идущему за ним парню. Потом, ухватив его за ворот куртки, швырнул вперед — носом в железную дверь. В следующую секунду он уже выдернул из кобуры пистолет охранника и отстегнул от его пояса ключи. Дверь распахнулась.

— Берем Кентиса и уходим! — бросил Андрей, врываясь в камеру.

И остановился. Комнатушка была пуста. Кентис исчез. В первое мгновение я подумала, что ему удалось удрать. Потом поняла, что ошиблась. Кентис просто-напросто не мог сам уйти.

— Где он? — обернулся Орас к охраннику.

Парень сидел на полу и, всхлипывая, вытирал кровь с разбитого носа. Ему было лет двадцать. Может, чуть больше. Некрасивое круглое лицо с носом-картофелиной, крупные полные губы. Глаза круглые, широко раскрытые, как у ребенка. Он и в самом деле было чуточку ребенок.

— Где он? — повернулся Андрей к Семилетову.

— Я… я не знаю…

— Знаешь! — рявкнул Орас.

— Там, за домами есть пустырь и помойка. Дом снесли, а новый не построили… — пробормотал Сергей, — говорят, когда люди Нартова ловят фриволеров, то отводят их туда и… и… убивают…

Было ясно, что на пустырь нам никак не поспеть — надо было еще миновать двор, на котором полно охраны. Орас секунду помедлив, ухватил охранника за ворот куртки. Тот даже не пытался сопротивляться, лишь попытался втянуть голову в плечи, ожидая удара. Но Орас не собирался его бить.

— Если прикончить этого парня, — сказал он тихо, — волной энергопатии я сумею на несколько секунд парализовать охрану. Возможно, нам удастся за это время проскочить через двор.

— Не надо, — залепетал охранник, — не надо… Я ничего такого, ничего…

Он рванулся, пытаясь освободиться из Орасовых рук, но ощутил на затылке холод пистолетного ствола и затих. Я смотрела на Ораса. Неужели он сможет вот так просто убить человека? Арифметика была проста — жизнь за жизнь. Жизнь Кентиса за жизнь этого совершенно незнакомого нам мальчишки. Я смотрела на Андрея, и у меня стучали зубы. Я боялась, что он в самом деле его убьет. Ведь он уже убивал… говорят первый раз преступить запрет почти непосильно… потом легче… потом совсем легко… Для себя он уже решил, что должен убить. Лицо его исказилось, будто надо было поднять стокилограммовую махину. Но… он не смог нажать на спусковой крючок. Орас выкрикнул что-то нечленораздельное и рубанул парня ладонью по шее. Тот свалился к ногам Орас, верно, решив, что это пуля, и настал его миг расставаться с жизнью. Выплеснувшейся энергопатии хватило разве на то, чтобы надавать господину Нартову по морде.

— Уходим, — сказал Орас. — Надо попытаться прорваться. Ты с нами? — повернулся он к Сергею.

— Наверное, — вздохнул Семилетов. — Куда ж я теперь денусь?

— Что с моей тачкой? — спросил Андрей.

— Утром я видел, как ее откатили в гараж. Насколько я знаю, мотор не заводился…

Орас скривился — удирать пешком от ребят Нартова было полным безумием. Но так или иначе надо было уходить. Мы закинули охранников в камеру и заперли дверь. Узкий коридор вывел нас в крошечный холл, а оттуда во двор. Трое парней в камуфляже толклись возле поверженных ворот, видимою обсуждая, что же теперь с ними делать. Ворота гаража были открыты. И там торчало еще два или три человека. Один из них явно вооружен. Перед гаражом тарахтел не выключенным мотором фургон. Вот если бы до него добраться…

Орас стиснул зубы. Пока мы добежим до ворот, нас просто-напросто изрешетят.

— … это маленький взнос от нашего «Ока» в вашу великолепную, восхитительную организацию… — услышала я знакомый голос и обернулась.

В холле спиной ко мне стояла Собакина в обалденной кожаной курточке, отороченной белым мехом, какие в моде у пятнадцатилетних девчонок, и пихала в руки какому-то хмурому мужику огромную картонную коробку. Когда-то в этой коробке она тащила из магазина покупки, сделанные за счет Ораса. Неужели она собиралась теперь подарить этому типу драгоценный кофейный сервиз?

— Что там? — хмуро спросил мужчина.

— Теплые вещи… Ведь вам нужны теплые вещи, — Собакина все-таки всучила ему коробку. — Я вами восхищаюсь… Если быв я могла сделать что-нибудь подобное! — она заломила руки и закатила глаза.

При этом она повернула голову и подмигнула мне очень выразительно. Я схватила Ораса за руку.

— Кажется, нам собираются помочь.

— Может быть, вы еще в чем-то нуждаетесь? — продолжала тараторить Собакина. — Мой фургон во дворе. Я мигом привезу… если конечно, оказать вам услугу в моих силах.

Значит, фургон, торчащий возле гаража, принадлежал бандерше. Интересно, где она его слямзила? Насколько я знаю, в ее собственности находилась лишь престарелая «Волга»…

И тут вдруг накатило. Я почти зримо ощутила, как она несется — волна последней боли, вместе с которой отлетает душа. Будто вал, прорвавшийся сквозь плотину, она сбивала с ног людей в гараже и во дворе. Возле ворот. И в холле. Орас умело направил ее мимо нас, успел обвести волну вокруг Бандерши, и уже неуправляемую, швырнул дальше, внутрь здания, не заботясь, кого он контузит, а кого лишь на мгновение оглушит.

Мы рванулись со всех ног во двор. И хотя я понимала, что означает этот накат, думать себе об том запретила. Через несколько секунд мы были уже внутри фургона. Сергей забрался в кузов. Орас сел за руль. Я втиснулась в кабину рядом с ним. Последней вскочила Собакина. Поразительно, как она поспела за нами. Мы уже вылетели со двора, когда один из охранников очухался и стал подниматься. Но он даже не попытался нам помешать.

Вместо того, чтобы мчаться по улице, Орас вывернул руль, и мы, объехав Нартовскую крепость, выкатились на пустырь.

— Что вы делаете?! — заорала Собакина в ужасе. — Надо удирать…

…Пламя догорало… Черный, похожий на хитиновый панцирь, остов… Это всё, что осталось от Кентиса. Двое палачей, сбитые с ног волной энергопатии, валялись на земле, уткнувшись лицами в кучи мусора. Они облили Кентиса бензином и сожгли. Как и других фриволеров до него.

— Мразь, — пробормотал Орас.

Фургон, подпрыгивая на куче мусора, рванул с пустыря. До этой секунды я не верила, что Кентис погиб. Да и теперь почему-то не верила. Разве мог тот черный уродливый стручок быть когда-то человеком?

— Бедный мальчик, — всплакнула Собакина. — Я всегда говорила, что у него доброе сердце, а мне никто не верил.

Мы наконец прорвались к больнице. Запоздало. Как ни верти, но жизнь так устроена, что всё время опаздываешь. Где на минутку, где на час. И однажды опоздаешь, чтобы дожить ее, проклятую. Орас остановил фургон и направился к дежурной милицейской машине. Но я сомневалась, что кто-нибудь из милиции захочет лезть в это дело.

— Хорошо что вы приехали, — запоздало поблагодарила я. — Такое удачное совпадение…

— Совпадение? — возмутилась Собакина. — Я примчалась спасать твою задницу. А ты бормочешь о совпадении… (выражение «спасать твою задницу» — было теперь ее любимым). Когда ты исчезла вчера вечером вместе с Орасом, да еще в районе, где полно фриволеров, я поняла, что должна действовать, — Собакина, как всегда, была в курсе всех городских новостей. — Единственное место, где вы могли укрыться — это дом Нартова. И я поспешила на помощь.

Орас вернулся к фургону.

— Я поеду с ментами, покажу, где тело Кентиса. А вы отправляйтесь ко мне домой и не высовывайте носа, — он отдал мне ключи и захлопнул дверцу фургона.

— Ты уверен, что можно будет уличить Нартова?

Орас отрицательно покачал головой.

— Нет, он выйдет сухим из воды. Самое большее, что удастся — это схватить его палачей…

— Будь осторожен. Второй раз Пашка тебя не выпустит.

Он криво усмехнулся в ответ.

— Ева, я совершаю глупости. Но не так часто, как ты думаешь.

 

10

Великий Ординатор сказал: «Ваш город умрет…» Великий Ординатор был идеалистом. Из тех, которые за идеи убивают людей, не колеблясь. Великий Ординатор создал Лигу ради торжества гуманизма и демократии. Честь ему и хвала. И пусть он будет проклят. Великий Ординатор хотел спасти наш город. Или что-то другое. Но делал вид при этом, что хочет помочь. А еще были Карна и Желя — два стервятника женского рода, которые являлись клевать еще живую добычу. И очень злились, если она ускользала…

Великий Ординатор выдумал игру под названием Лига. Теперь в нее азартно играет уйма народу, не понять, кто сдает карты, кто таскает тузов из колоду, а кто всю дорогу блефует и срывает банк. Что, если перестать играть? Бросить карты и подняться из-за стола…

Великий Ординатор был милый человек. Он ненавидел Катерину Орас и хотел помочь ее бывшему мужу. Но Катерина вошла в доверие Лиги. Ей отдали на растерзание наш город, и она сожрет его. Заглотит целиком, как гигантская анаконда свою добычу. Нартову и господину мэру лишь кажется, что они распоряжаются ножами и вилками. Им доверено разрезать пищу. Сожрут ее другие.

Великий Ординатор искал достойных. Он придумал испытание, и трое пришли… Но ему нечего уже было им сказать, ибо Карна уже разрядила ему в грудь целую обойму. Он успел сказать лишь одно: нужен князь. А там посмотрим. На что смотреть, если кругом одни руины?

Великий Ординатор ни в чем не виноват. Только в одном. Он воплотил в жизнь свою безумную идею. Но даже и это — не его вина. Мартинарии были всегда. Как были погонялы и князья. Он лишь увеличил КПД энергопатии. Он сделал возможным поглощение ее людьми со слабо выраженными задатками князей. Этакие мини-князья… Ничтожества, ползущие наверх, как муравьи по стволу яблони и везущие на своих спинках тлю. Им кажется, что тля высосет совсем немного, и они полакомятся сладким соком. Яблоня большая, хватит на всех. Они забывают, что тля плодится. Интересно, способны муравьи удивляться, если яблоня засыхает? Или они, ни о чем таком не думая, быстренько переползают на другое, еще живое дерево?

Великий Ординатор даже после смерти остается Великим Ординатором.

Все это можно было бы служить ему эпитафией. Если бы кто-нибудь удосужился ее прочесть.

 

11

Я проснулась, когда уже давно рассвело. По началу даже не могла определить, где нахожусь. Потом вспомнила: я в доме Ораса. Сколько раз я мечтала о возвращении! Сколько раз представляла, как Андрей явится просить прощения, а я гордо отвечу «Нет». На самом деле всё вышло иначе: он поманил меня пальцем, и я тут же помчалась на зов. Что не говори, а с гордостью у меня плоховато. Остаётся только оправдываться: ему было плохо, я просто не могла его оттолкнуть…

Когда-то Собакина написала лично для меня инструкцию: «Как вести себя с мужчинами». Она считала себя в этой области большой докой. Я выучила пять страниц текста наизусть. Но ни помню, чтобы эти ценные указания мне хоть раз помогли. Кажется, мой вариант- пункт «семь», подпункт «б» — звучал примерно так: если тебя оскорбил мужчина, то для примирения он должен трижды извиниться, прислать коробку конфет, букет цветов, кольцо с бриллиантом и пригласить отдохнуть на Канарских островах. Канарские — это значит собачьи острова. У Собакиной всегда была богатая фантазия.

Внизу раздался грохот. Скорее всего, где-то на первом этаже. Поездка на Канары откладывалась. Я спешно оделась и спустилась вниз.

Кафе было разорено дотла. Мебель исчезла, панели со стен сняли, а двое рабочих ожесточённо доламывали стойку. Уцелели лишь зеркала. Они стояли в углу, обёрнутые мешковиной. Я ничего не понимала: Орас спокойно наблюдал за этим разорением. Он стоял у входа и давал указания парням, сдирающим огненно-красную вывеску над кафе.

— Что ты делаешь?! — спросила я, подбегая.

— Разве не видишь? Восстанавливаю интерьер.

— Но фриволёры… — начала было я.

— Причём здесь они? — Орас глянул на меня с неподдельным удивлением.

Я закусила губу. Моё замечание было бестактным. Наверное, до смерти мне так и не научиться говорить умно.

— Чем-нибудь помочь? — спросила я с преувеличенной готовностью.

Орас кивнул в ответ:

— Завтра утром отправишься за Олежкой.

— Что?! Хочешь привезти его сюда?

— Ты против?

Я отрицательно покачала головой, не зная, как мне говорить с Андреем. Прежде я видела уверенного в себе князя, правда, не входящего в Лигу. Но это лишь подчёркивало его независимость. Независимость и успех — вот главное для того человека. Тот первый милостиво разрешал мне быть подле и протягивал руку сверху вниз, впрочем, естественно, без чванливого сознания превосходства.

Второй человек, именовавшийся по-прежнему Андреем Орасом, превращённый в калеку, делал вид, что всё осталось прежним, но спотыкался при каждом шаге и бесился от своего бессилия. Этот второй прогнал меня как приблудную собаку.

Теперь явился третий. Но я ещё не понимала, кто он. Сначала мне показалось, что возвратился тот, первый Орас, но потом поняла свою ошибку.

В этот момент на Звёздную выехала пара молодцов на «Хондах». Подкатив к кафе, они остановились. На них были фриволёрские доспехи и шлемы с белыми гребнями. Фриволёры в недоумении оглядывали разорённое помещение. Один из парней соскочил на землю и, подойдя, заглянул внутрь. Рабочие как раз успели доломать стойку и теперь вытаскивали обломки наружу.

— Эй, старик, что за дела? — Фриволёр повернулся к Орасу, демонстративно постукивая кулаком по раскрытой ладони. — Зачем разорил нашу нору?

— Меняю интерьер, — невозмутимо отвечал Орас.

— А по мне, всё было клёво. Вертай назад, чтоб к вечеру жральник твой открылся — у нас тут пирушка намечается.

— Не выйдет.

— Что?.. Что ты квакнул? Видать совсем гнилая голова.

Фриволёр схватил обломок доски и замахнулся. Андрей не успел поднять руку, чтобы защититься. Или не захотел. Он лишь отшатнулся, и удар пришёлся не в висок, а по щеке и груди. При этом он лишь качнулся и устоял на ногах, зато фриволёр подпрыгнул в воздух на добрых пол метра, дрыгнул всеми четырьмя конечностями и шлёпнулся на тротуар. Доска отлетела к ногам Ораса. Второй фриволёр вздыбил своего скакуна, мотоцикл взревел, как взбесившийся носорог, и рванулся в атаку, но тут же накренился, земля ушла из-под колёс, и железный зверь вместе с седоком плашмя заскользили по мостовой, пока, не ударились о фундамент кафе. Фриволёр вскочил, матерясь и ошарашено оглядываясь. Кидаться в атаку у него пропала охота.

— Проваливай, — сказал Орас. — И не забудь объяснить дружкам, что им сюда путь заказан.

Я пробормотала нечто восторженное, глядя, как фриволёр волочёт своего обездвиженного приятеля к мотоциклу.

— Ничего особенного, — скромно отвечал Орас. Он коснулся вспухшего на щеке багрового рубца. — Кентис прав: истинный художник — мартинарий и князь в одном лице.

Он говорил о Кентисе так, как будто тот ещё был жив.

— В первый раз слышу, что ты согласен с Кентисом, — я тоже говорила о нём как о живом. Так было легче.

— Разве? Ему в голову приходили прекрасные идеи. Другое дело, как он их воплощал…

И всё-таки надо научиться думать о Кентисе как о мертвом.

— Надеюсь, этих парней арестовали, — сказала я.

— Ничего не вышло. Не было свидетелей. Ты не поверишь, но убийство Иннокентия спишут на фриволеров. Единственное, что мне удалось добиться — это заставить Нартова вернуть мой «танк». Его уже починили. Будет, на чем поехать за Олежкой.

Орас по-прежнему практичен. В любой ситуации он добивался максимума, даже тогда, когда, казалось, вообще ничего нельзя было добиться.

— Андрей, почему бы тебе самому не отправиться за сыном?

— Не могу. И ты сама знаешь почему.

Я, разумеется, знала. Но не способность Ораса превращать энергопатию в хлещущую плеть пугала меня.

— Андрей, Великий Ординатор говорил, что наш город — жертва. Из него высосут всю энергопатию, а потом выбросят на свалку пустую оболочку. На несколько дней, или месяцев, или лет — не знаю, на сколько нас хватит — жизнь других улучшится. Потом им понадобится новая жертва. И так без конца. Но пока что жертва — мы. И этот город — клетка. И обитатели ее обречены. Нас ждет катастрофа — землетрясение, наводнение, пожар. Так зачем же ты тащишь в эту клетку своего ребенка?

— Ева, почему ты не говоришь, как прежде, глупости?

— Не знаю. Почему-то не получается.

— Тогда не задавай вопросы, на которые сама знаешь ответ.

 

12

Снежная башня напоминала Пизанскую колокольню. Она клонилась на бок под невообразимым углом, но никак не могла упасть… На пустыре среди облетевших кустов и остовов засохших деревьев его башня была прекрасна. Но только он знал об этом. Остальные не знали.

Олежка стоял на коленях и гладил ледяные стены покрасневшими от холода ладошками. Ему хотелось сделать в башне окно. Чтобы те, кто жил там, внутри, могли видеть свет. Но окна не получилось. Часть стены не выдержала и обрушилась. Олежка заплакал.

— Эй, дебил, опять хнычешь? — крикнул долговязый пацан в желтой крутке и швырнул снежком.

Меткий получился удар — снежок ударил Олежку прямехонько по затылку, и сбил слишком большую пуховую шапку с головы. Второй снежок, пущенный верной рукой угодил прямо в шею. Дружки долговязого кидались не так точно — их снежки большею частью летели в полуразрушенную башню.

— Огонь, пли! — восторженно вопил долговязый, руководя расстрелом.

На остановившуюся подле них машину стрелки не обращали внимания. Людям, которые ездят в шикарных иномарках, нет никого дела до чужих дебилов. Лишь когда дверцы распахнулись, и выскочивший наружу шофер влепил долговязому подзатыльник, вся ватага кинулась врассыпную.

Я подскочила к Олежке и схватила его на руки. Комья снега таяли у него за шиворотом. Я стянула с шеи шарф и обмотала им Олежку. Он не плакал — лишь беззвучно открывал рот. Энергопатия текла из него как слезы — градом.

— За вещами будем заезжать? — спросил Славка, новый шофер Ораса, худощавый молоденький паренек, который все время немного смущался, верно, не зная, как держаться себя со мной.

— Нет, сразу в город.

Я уселась на заднее сиденье, держа Олежку на коленях. Честно говоря, я не представляла, как Андрей примет назад ребенка. Прежде Олежек не сознавал своей неполноценности, и жил весело, почти счастливо. Теперь он окунулся в самую гущу ненависти. Андрей же, с его способностью концентрировать энергопатию и разряжать ее в виде сумасшедших по своей силе ударов, просто-напросто получал в дом вместо сына взрывное устройство. Я представила, как Олежка кидается к нему за утешением и… на кого обрушится удар? Хорошо, если не на мальчика.

Я погладила Олежку по голове. Короткие, еще по-младенчески мягкие волосы слегка щекотали ладонь. А голова была теплой, и я никак не могла оторвать руку, и всё гладила и гладила затылок. Как и положено матери, я не находила в этом малыше никакого изъяна.

— Ты наверное думаешь, что папа тебя бросил? Так это неправда. Твой папа был очень и очень болен, — слышала я будто издалека свой собственный голос.

— Бол…н? — Переспросил мальчик с удивлением и жалостью.

— Ты ничего не знал об этом?

Он кивнул и вновь спросил:

— А-а… Пап бол…н?

— Да, но теперь ему лучше. И он снова берет нас к себе. Тебя и меня. И никогда-никогда больше не отпустит. Папа тебя очень любит. И я люблю.

Он обхватил меня ручонками и не то чмокнул, не то полизал в щеку. Воздух слегка дрожал и вибрировал вокруг нас. Поток энергопатии медленно истаивал, превращаясь в обволакивающий мягкий кокон, будто мы забрались вдвоем в мягкий мешок.

«Многим кажется, что легче всего энергопатию превратить в ненависть. Но почему бы не превратить ее в любовь?» — подумала я, и сама поразилась, как легко у меня это получилось.

Когда машина въехала во двор, Андрей вышел нас встречать. Я вынесла спящего Олежку на руках. Поколебавшись, Орас торопливо чмокнул сына в затылок и отступил. Он боялся, что даже от спящего, от ребенка может исходить поток энергопатии. Но он надеялся, что я смогу защитить малыша. И потому, касаясь его губами, Андрей непременно держал меня за руку. В тот вечер… И утром… И много дней спустя…

 

13

— Ты собираешься спать? — зевая, спросил Андрей. — Уже два часа ночи.

— Нет. Пока нет… Мне нужна книга.

— Ага… Книга. «Джейн Эйр» у меня нет. Можешь взять Шлихтинга…

Он думал, что говорит остроумно. Я не стала его разубеждать.

— Мне нужен «Полет одиночки» господина Мартисса.

Орас расхохотался.

— Что, в самом деле интересная книга?

— Ты ее, разумеется, не читал?

— Перелистал пару страниц. А что?

— Мартисс писал об энергопатии много лет назад. Еще до того, как стало известно о деятельности Лиги. Может, он знал ответы и на другие вопросы?

— Всё это — догадки. Скорее всего, он просто удачно подсматривал в щелку. Как это умеют делать некоторые господа, именуемые творцами.

— Не жлобствуй. Тебе это не идет. Лучше дай мне книгу.

— Возьми, дорогуша, сама. Их там в библиотеке на нижней полке стоит штук десять. Выбирай любую. Можешь прочесть все десять. Может, обнаружатся разночтения. Но когда закончишь, не вздумай будить меня раньше семи часов.

Он чмокнул меня в губы, давая понять, что в самом деле хочет отойти ко сну. Он откинулся на подушки и закрыл глаза. Мне нравилось смотреть на него, когда он спал. Во сне лицо его утрачивало обычную резкость черт. Во сне Орас становился совсем иным. Может быть, больше самим собой, чем днем, во время бодрствования. Но сейчас я не собиралась его отпускать в страну грез.

— Знаешь, что сказал мне Великий Ординатор при нашей утренней встрече?

— Разумеется, нет. Ведь ты мне об этом не рассказала.

— Он сказал, что городу нужен князь. И что Лига хочет создать князя-мартинария, который после трансформации превратиться в монстра. Он спросил меня — хочу ли я этого, и я сказала, что — не хочу.

Орас внезапно сел на постели — сон с него как рукой сняло.

— И что ты еще пожелала?

— Больше ничего…

— А ты знаешь, кого имел в виду Великий Ординатор, когда говорил о князе-монстре?

— Нет.

— Он говорил о Кентисе. Ну что ж, Ева, поздравляю, твое желание сбылось. Кентиса не стало.

— Нет… Этого не может быть.

— Почему же? Ты мечтала о домах, где люди спасутся — они появились. Ты пожелала, чтобы князь-монстр исчез — и его не стало.

Я похолодела. Да, мои желания исполнялись с завидным постоянством. Я желала, чтобы Орас расстался с Катериной, и Андрей выгнал ее прежде, чем я появилась в его доме. Я желала, чтобы Олежка остался жив — и он поправился. Я желала, чтобы Орас вернулся — и он вновь позвал меня к себе. Что же мне еще пожелать? Чтобы исчезли мартинарии? Но такое желание может оказаться еще более опасным, чем пожелание избавиться от князя-монстра… Желать надо с осторожностью.

— Это простое совпадение, — выдавила наконец я, не особенно веря в то, что я говорю.

— Давай проверим, — предложил Орас. — Пожелай что-нибудь совершенно невероятное…

Я пожелала. Написала свое желание на листке бумаги и запечатала в конверт. Я не знала, как скоро конверт удастся открыть. Оказалось — скоро.

 

14

Никто не знал, как эти девчонки очутились в квартире мэра. Когда Вад вошел в спальню, они уже были там. Обе голые. Одна, черноволосая и худая, с тонкой талией и плоским задом, с крошечными острыми грудками. Она призывно улыбалась и щурила глаза точно кошка. Вторая лениво лежала на животе, помахивая в воздухе полными ногами. У нее была белая прозрачная кожа и рыжие волосы, раскиданные по плечам.

— Вад, а мы тебя ждем, — ухмыляясь, сообщила чернявая и поманила его пальчиком.

— Уже давно, — подтвердила рыжая и облизнула розовым язычком ярко накрашенные губы.

Он заковылял к кровати на ходу сбрасывая одежду.

— Выпей! — чернявая протянула ему бокал с шампанским. — Ты нынче князь. А это посвящение.

Он взял бокал, плеща серебристую пену на простыни.

— Посвящение во что?

— В князья Лиги! — они привлекли его к себе.

Левой рукой он ласкал грудь чернявой. Правой — теребил как пуговицу на джинсах, сосок рыжей.

— Ненавижу Лигу.

— Неважно. Всё равно ты князь…

Он барахтался меж ними, как между двумя волнами, рыжей и черной.

— Да, я князь… — бормотал он. — Я князь… а все остальные — дерьмо. Орас — дерьмо. И Кентис — дерьмо. Нартов, он сволочь. Но полезная…

— Ты особенный князь, — ворковала чернявая. — Ты превратишь наш город в ад.

«В ад», - как эхо отозвалось в мозгу Вада, когда он ловил губами смуглый сосок.

— Ведь такие ничтожества как Орас и его сучка достойны, чтобы попасть в ад!

В ответ Вад с такой силой стиснул грудь смуглянки, что она вскрикнула.

— Ты единственный, кто знает, что делать, — тем временем нараспев говорила вторая.

«Единственный», - бормотал Вад, покусывая ослепительно белую грудь рыженькой.

— И завтра тебя ждут в «Золотом роге».

«Золотой рог», - повторил Вад как урок, вскарабкиваясь на черненькую.

— Там тебя ждет нечто уникальное… Мир изменится…

«Всё изменится», - заурчал Вад, как сытый кот, перескакивая на дебелое тело рыжей.

— Мы знаем, что делать… — шептала черная.

— Мы подскажем, — шептала рыжая. — И ты одолеешь Ораса. Ты победишь его. Окончательно! Навсегда!

— Навсегда! — вторила черная…

— Мы привезли деньги. Тебе понадобятся деньги. Много денег. Исполнение мечты требует прежде всего баксов. А все остальное приложится…

— Только слушай нас…

— Слушай нас…

Кровать прыгала как ладья на волнах. Когда ночь иссякла, господин мэр спал беспробудным сном. Ему снился «Золотой рог», и он, в бархатной мантии с горностаевой подбивкой, с короной на голове шествовал по центральной лестнице, а по бокам, черноволосые и рыжие, а вечерних сверкающих платьях, или просто нагие, толпились длинноногие красотки. Справа — рыжие и пухленькие. Слева — черноволосые и худые.

 

15

Инквизитор не ждал гостей, но когда гость явился, он его принял. Их разговор был краток и сух. Они говорили обо всем. Об энергопатии, фриволерах, деньгах, городских новостях и «Золотом роге». У гостя на щеке чернела недавняя ссадина, только-только начавшая подживать. Хозяин то и дело поглядывал на след удара и хмурился, сознавая, что физическая энергопатия уже получена, а более из гостя ничего не удастся извлечь.

Когда гость ушел, хозяин снял с полки книгу в черном переплете с золотым тиснением и раскрыл ее на середине. Он читал и улыбался. Он торжествовал.

 

16

— Куда едем? — спросил шофёр, распахивая дверцу такси.

Пожилой мужчина в дорогом пальто, под которым виднелся новенький костюм- тройка, уселся на переднее сидение.

— До Морской прокатимся?

— Нет, только до Звёздной. Там днём тихо, не чудят. А от Звёздной вам рукой подать.

— Да уж, как-нибудь, — кивнул пассажир, оглядываясь по сторонам, когда машина отъехала от вокзала. — Городок наш сильно переменился.

— Давно здесь не были?

— Осенью уехал.

— Значит, пропустили самое захватывающее, — хмыкнул шофёр.

— Наверное. Возил книги продавать. Может, слыхали про «Полёт одиночки»?

Водитель буркнул в ответ что-то неопределённое.

— Так вот, я автор, Родион Григорьевич Мартисс, — продолжал словоохотливый пассажир. — Да, конечно, вы обо мне не знаете — у нас в городе продали экземпляров сто, не больше. А в других местах разошлись все до последнего экземпляра.

Он не договорил — машина взвизгнула тормозами и встала. Шофёр схватил одной рукой Мартисса за горло, а другой вытащил из-за пазухи бумажник. И потом дверца распахнулась, вылетел чемодан, а следом и сам пассажир. Облив его грязью с мокрым снегом, машина умчалась.

— Узнаю родной городишко, — пробормотал Мартисс, поднимаясь.

И он затрусил в сторону Звёздной. Впрочем, всё выглядело не так страшно, как могло показаться с начала. Потому как денег в бумажнике не было, ни одной самой завалящей купюры. Всю выручку Мартисс давно перевел на счет в банке, а в бумажнике оставалось лишь мелочь — как раз хватило бы на такси.

Как не странно, за время его отсутствия, ни дом, ни квартира Мартисса не пострадали. Даже почтовые ящики на лестнице не сожгли. Когда Родион Григорьевич открыл свой ящик наружу вывалились два письма. Он поднял их. Разорвал первое. Лист плотной бумаги. Изящный шрифт. Замысловатая эмблема в углу.

«Уважаемый господин Мартисс, издательство „Ганимед“ предлагает издать Вашу книгу…»

Родион Григорьевич присел на ступеньки — так сильно задрожали ноги. Он перечёл письмо ещё раз, не в силах поверить в удачу.

— Надо Юрочке сказать, — бормотал он, поднимаясь в квартиру. — Воображаю, как Юрочка обрадуется…

Уже в квартире он вспомнил о втором письме и вскрыл конверт.

«Прочёл книгу. Наверняка единственный в нашем городе, — Родион Григорьевич щурясь, разбирал слова — почерк был прыгающий, неразборчивый, — хочу благодарить и проклинать одновременно. Я, как Ваш герой, потерял всё: друзей, девушку, и даже любимое дело превратил в ничто. Знаю, что ни сегодня- завтра меня добьют. Потому и пишу. Жаль только, что Вы не знаете, как с этим справиться. А если и знаете, то не успеете мне сказать.

Иннокентий, а на самом деле Кентис. Мое имя тоже превратилось в ничто».

 

17

Старый автобус сиротливо горбился, облепленный снегом. Снег валил не переставая. Маго вполголоса выругалась и поправила воротник шубки, будто опасалась, что снежная каша сейчас посыплется сквозь мутное стекло. Давно надлежало начаться весне. Но тепла не было. Казалось, что зима длится бесконечно.

— Кого мы ждём? — проговорила она раздражённо.

— Стаса, — отозвался Инквизитор, сидящий на переднем сидении, и тоже зябко поёжился.

— Ты же говорил, что певцы не едут.

— Сам попросился.

— А вы сегодня о чём будете?.. — донеслось с заднего сидения и замерло на полуслове.

— Инквизитор не раскрывает своих тайн. Одно можно сказать: все переживут заново самый мерзкий кусочек своей жизни, — хмыкнула Маго и вытащила пачку сигарет.

— Разрешите, — попросил новичок, сидевший напротив.

Маго царственным жестом протянула пачку. Этот тип и его спутница, оба новенькие, изрядно её занимали. Девчонке было лет двадцать пять, допотопно повязанный платок придавал ей вид домработницы или сиделки. Она держала своего спутника за руку, будто боялась, что тот исчезнет. Мужчина, не смотря на атлетическое сложение, выглядел болезненно: ссадина на скуле, взъерошенные волосы и трёхдневная щетина делали его похожим на впавшего в запой аристократа. Именно аристократа, потому как от Маго не ускользнули прочие подробности: дорогие, отлично сшитые брюки со следами тщательно проутюженных стрелок и не менее дорогие ботинки. Заношенная драная куртка явно была чужой — это Маго определила безошибочно.

— Привет мартинариям! — гаркнул Стас, влетая в автобус и отряхиваясь, как пёс после купания.

— Поехали, — приказал Инквизитор и тронул шофёра за плечо.

— Стас, — представился куплетист, пожимая руки новичкам.

— Е… Леля, — пробормотала девица в платке.

— Андрес, — сказал её спутник и протянул Стасу руку.

«Грубоваты ручонки у нынешних аристократов», — подумала Маго.

— Эй, Инквизитор, кого ты везёшь? — воскликнул Стас с деланным изумлением. — Хозяйка будет в ярости. Это же чистейший первачок, — Стас любил делать вид, что разбирается во всех оттенках энергопатии.

— Не понравится — я тебя пущу по кругу, и ты выдашь энергопатию высшего сорта.

— Нет, это не для меня, — Стас по-женски заломил руки. — Я просто забочусь об общем деле.

Автобус вздрагивал всем корпусом на дорожных колдобинах. Кто бы мог подумать, что это шоссе ещё летом было почти идеальным. Стас, по-прежнему не садясь, мотался в проходе, всякий раз норовя пониже наклониться к девице в платке. Маго усмехнулась. Видать, надеялся пожрать тёпленького. Княжеской тоги захотелось! Ну-ну, пусть попробует- вмиг обрежут. Маго перевела взгляд на Андреса. Тот курил и смотрел в окно.

— С тебя-то энергопатии как с козла молока, — заметила Маго.

— Ничего, попробуем размяться.

Странная волна неожиданно накрыла её — будто горячий и ледяной поток обдали одновременно, а потом показалось, что неодолимая сила пытается содрать с неё кожу. Это длилось мгновение, но Маго хватил мистический ужас.

— Ты что, — пробормотала она, подавившись сигаретным дымом и заходясь кашлем. — Тебя не для этого звали.

— Извини, ошибся, — Андрес с равнодушным видом отвернулся к окну и принялся разглядывать мутно-белую пелену.

Автобус дёрнулся и остановился.

— Приехали, — объявил Инквизитор, и ржавая гармошка дверей расползлась в глупой усмешке.

Артисты высыпали наружу. Но вместо ярких огней «Золотого рога» перед ними была лишь снежная пелена, за которой проглядывали черные силуэты берез и тополей да из снежных сугробов торчали развалины какого-то дома. Прибывшие разом утонули в снегу по колено.

— Что это значит? — пробормотала Маго, затравленно оглядываясь и спешно запахивая полы своей шубки.

— Это значит, что сегодня мы даем представление здесь, — отозвался Инквизитор.

— И нам заплатят? — поинтересовался Стас.

— Вдвойне.

Проваливаясь в снег и ругаясь, они пошли по направлению к развалинам. Инквизитор расставил фонари на обломках стен. Кое-как Стас и Андрес вытоптали посередине неровную площадку в снегу. Маго стояла несколько в стороне и курила.

— Это самый замечательный день в моей жизни, — и она швырнула сигарету в снег.

— Я вас узнал, господин Орас, — вкрадчиво шепнуло Стас, наклоняясь к самому уху Адреса. — Зачем всё это?

— Скоро увидишь, — процедил тот сквозь зубы.

— Что здесь было? — спросила Маго.

— Дом… Обыкновенный дом.

Она поймала взгляд Андреса. Такого остановившегося взгляда прежде она не видела ни у кого.

— Начинаем! — объявил Инквизитор и хлопнул в ладоши.

Маго скинула шубку и шагнула в круг. Снежные хлопья падали на ее оголенные плечи и таяли, стекая каплями в ложбинку груди. Пышная юбка из шифона намокла и обвисла — точь-в-точь мокрые птичьи перья. Маго не дрожала. Ожидая, она смотрела в лицо Инквизитора.

— О чем ты хочешь нам поведать, Маго? — спросил Инквизитор, протягивая к ней руку в белой перчатке и касаясь хлыстом ее голого плеча. — О самой мерзкой минуте своей жизни… Расскажи…

— Расскажи… — отозвалась ночь.

— Расскажи, — повторил Инквизитор. — Ты же этого никогда не рассказывала. Ни на одном Мартинарий-шоу… Теперь настал твой час…

У Маго стучали зубы.

— Мне было четырнадцать… — начала Маго.

………………………………………………………………………………………………………………….

(здесь, после некоторых колебаний, мною изъят кусок текста.)

Энергопатия растекалась вокруг грязным ручьем. Орасу не составило бы труда впитать ее, насытиться, не оставив ни капли. Но он больше не мог питаться этой пищей. Превозмогая искушение, он сконцентрировал волю и почувствовал, как хаотичный поток заворачивается вокруг него спиралью…

— Теперь твоя очередь, — Инквизитор повернулся к той, что называла себя Лелей.

— Вся моя беда в моей пустоте, — отвечала она. — Я мечтаю, но не могу отдать все на свете за исполнение своей мечты. Я слабая, трусливая, ничтожная. И я предаю тех, кого нельзя предавать…

…Вращаясь, спираль превращалась в огромный шар. Он рос, постепенно наливаясь изнутри жаром. Кто бы мог подумать, что энергопатия может жечь, как огонь…

Инквизитор остановился перед Орасом. На мгновение мелькнул перед глазами обоих бетонный подвал и распростертое на полу детское тело. Мелькнул и тут же исчез. Будто захлопнулась дверь. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, и тут Инквизитор почувствовал, что сам источает энергопатию, а Орас управляет им, как прежде это проделывал сам Инквизитор…

…Шар вспухал, грозя разорваться. Шар вибрировал и дрожал от переполнявшей его боли. Было уже почти невозможно удержать его. Не хватало воздуха. Орас тяжело дышал. Если он не справится с собой и поглотит это пламя, то умрет. Просто сгорит заживо… Еще секунду, еще…

— Теперь моя очередь, — прошептал Орас. — Здесь на этом месте в середине осени я пожрал ребячье тело и ребячью душу. Я не могу оправдать себя, повторяя, что не виноват. Я виноват. В том, что существует Лига мартинариев и нет Лиги тех, кто защищает и бережет, кто встает на защиту. Пришло время платить по счетам.

Шар лопнул со странным стеклянным звоном. Энергопатия брызнула во все стороны огненными струями. Орас ослеп, после вспышки накатила чернота. Последнее, что он услышал — это шорох дождевых струй. И ощутил на лице капли по-летнему теплого дождя.

В этот раз энергопатией распоряжался не он. Исполнялись чужие желания.

 

18

В этот момент перед зданием старого склада Желудь не допил бутылку пива и в ярости швырнул ее на асфальт. Желтая пена обрызгала черные ботинки и принялась медленно стекать к маслянистой луже в центре двора.

— Что за черт! — в ярости завопил Желудь. — Почему мы должны терпеть этот прыщ на заднице? Я спрашиваю — почему мы должны терпеть?!

— О чем ты? — недоуменно пробормотал коротышка, возившийся со своим мотоциклом, который никак не желал заводиться.

— Я об этой чертовой конуре Нартова! Они убивают наших ребят и жгут на пустыре как мусор. А всем трын-трава, властям трын-трава и ментам трын-трава…

— Желудь вспомнил о легавых! — заржал коротышка.

— Заткнись! Мы должны с ними посчитаться!

— Это точно, — поддакнул здоровяк в распахнутой на груди белой куртке — ему было жарко на морозе — красное лицо его блестело от пота. — Надо их всех там передавить как клопов.

Его поддержали — неожиданно дружно. Гнев и ярость, внезапно охватившие Желудя, передались остальным. Фриволеры вскакивали на своих железных коней и вооружившись — кто обрезками железных труб, а кто кое-чем посерьезнее, помчались в ночь. Как будто чей-то невидимый голос отдал им приказ. И они не смели его ослушаться.

 

19

Гости съезжались в «Золотой рог». Входная дверь вращалась не останавливаясь. Голоса, шум. Смех. Запах дорогих духов и дорогих сигарет. Непередаваемый запах богатства. Катерина Орас стояла посреди зала и, встречая гостей, улыбалась. На ней было полупрозрачное розовое платье до полу. Жемчужная нить плотно обхватывала шею. Катерина улыбалась. Но даже не очень внимательный наблюдатель мог бы заметить натянутость этой улыбки. Инквизитор не прибыл. Автобус выехал из города час назад. Им давно надо было бы приехать. Мобильник Инквизитора не отвечал. Катерина бросила подозрительный взгляд на кургузую фигуру градоначальника. Суханов в темном, отлично сшитом костюме болтал с двумя смазливыми девицами и пожирал глазами их бедра, обтянутые тонкой просвечивающей тканью.

«Нет, они не могут ослушаться, они должны приехать…» — думала Катерина.

Самое удивительное, что ничего не было предусмотрено на случай отказа. Мартинарии должны были прийти и покорно подставить хищникам свои шеи — пусть острые зубы перекусят вены и насытят горячей кровью жадные глотки. Но овцы передумали и не явились. И было неведомо, что теперь делать.

— Они приехали, — шепнул менеджер, молодой красавец с тщательно закрученными наверх, как у мушкетера, усиками и пустыми голубыми глазами.

— Так пусть поторопятся, — прошипела Катерина и, повернувшись к гостям, произнесла с обворожительной улыбкой. — Прошу занять места. Шоу сейчас начнется!

Сама она заняла место в первом ряду рядом с Вадом. Мэр самовольно ухмыльнулся и погладил ее обнаженный локоть. Катерина улыбнулась и окинула мэра ледяным взглядом. Господин Суханов поспешно отстранился.

Бархатный вишневый занавес небольшой сцены раздвинулся, и вперед выступил Стас:

— Господа, прежде чем начнется долгожданное представление, я хочу предложить вам всем поблагодарить нашу обожаемую, нашу драгоценную мадам Катерину за ту заботу, которую она проявляет о нас всех. У этой женщины огромное щедрое сердце! Похлопаем все вместе, господа! — и он первый принялся отчаянно бить в ладоши.

Остальные последовали его примеру.

После этого на сцену вышел Инквизитор.

— А теперь мы начинаем представление.

Катерине показалось, что при этом Инквизитор ей нахально подмигнул. Ну ничего, он еще заплатит за подобную фамильярность.

На сцену выскочила Маго, послала всем присутствующим несколько воздушных поцелуев, а затем запрыгала по сцене, неловко вскидывая полные ноги, обтянутые золотистым трико и запела, невозможно фальшивя:

Я маленькая девочка, танцую и пою,

Я Ленина не видела, но я его люблю.

Зрители оторопели от подобной пошлости. И, главное, от ни единой капли энергопатии не пролилось в зал — напрасно гости жадно раскрывали рты, надеясь уловить знакомый жирный и тяжелый дух приготовленной пищи. Ее не было. Ничего не было. По концертному залу отеля гуляла ПУСТОТА.

Красавец с мушкетерскими усами торопливо подбежал к Катерине и, низко склонившись, шепнул:

— Только что позвонили из города. Беспорядки. Банда фриволеров напала на район Нартова. Почти все нападавшие погибли.

— Фриволеры погибли? — переспросила Катерина.

Происшедшее показалось ей невозможным — как такое могло статься? Лига растила и лелеяла их столько дней! И вдруг такой бездарный конец? Такой нелепый исход? Как они могли попасться в подобную ловушку?! Ведь им было велено обходить квартал Нартова стороной.

— Ну и черт с ним, с Нартовым! — в ярости прошипела Катерина. — Меня интересует — почему сегодня нет энергопатии? За что я плачу этим подонкам?

Она демонстративно отодвинула стул и отправилась за кулисы. Инквизитор сидел в кресле с бокалом в руке. При виде Катерины он попытался подняться, но пошатнулся и тут же шлепнулся в кресло.

— А, мадам Катерина… Как я рад! Сердечно рад!

Он был вдрызг пьян. Так же как и остальные. Они буквально лежали вповалку — кто на креслах, кто на полу. Не оставалось сомнений — по дороге в «Золотой рог» все участники «Мартинарий-шоу» бессовестно надрались. Требовать от них энергопатии сегодня было бесполезно — алкоголь растворяет ее без следа.

— Забирай своих скотов и убирайся вон! — прошипела Катерина. — Или я…

— Убьешь нас? — подсказал Инквизитор и глупо хихикнул. — Ну что ж, убивай. Только толку от этого чуть. Энергопатии все равно не будет. Пьяная смерть есть пьяная смерть. Это что-то вроде пьяного зачатия. Поняла? — и он хитро погрозил Катерине пальцем.

— Вон! — заорала она и указала на дверь.

Инквизитор поднялся.

— Всем вон! — крикнул он и щелкнул своим бутафорским бичом. — Мадам Катерина велела всем выйти вон!

Нехотя, ругаясь, мартинарии стали подниматься. Катерина чувствовала, что ее как-то очень ловко обошли, но как, она еще не понимала.

 

20

Пашка умер. Я плакала. Я не думала, что буду плакать. Я была уверена, что ненавижу его. А оказалось: мне его жаль. В душе образовалась пустота. Будто из плотно заставленной книжной полки вынули книгу. Или вырвали передний зуб, и теперь рот зияет дырой. Неважно, что зуб был гнилой. Ведь он БЫЛ.

Многие на похоронах рыдали. Особенно женщины. Мужчины подходили, выражали сочувствие. Делали вид, что не было никакой вражды, а было согласие, удивительное согласие и понимание между братом и сестрой. Я даже начала сомневаться, может, я ошиблась, и Пашка был вовсе не такой, каким казался мне? Может быть, по отношению ко мне он был необыкновенно жесток, а к другим внимателен и добр? И я в самом деле заслуживала и презрения, и ненависти? И в конечном счете он был прав, а я ошибалась?

Когда на свежую могилу водрузили деревянный крест, женщины принялись хлопотать возле раскладных столиков, выкладывая на блюда горы бутербродов и разливая по пластиковым стаканчикам сорокаградусную. Мужчины стояли в стороне, скупо переговариваясь. Потом неожиданно один из Пашкиных помощников подошел ко мне и вручил толстый конверт.

— Что это? — спросила я в недоумении.

— Вы его наследница. Теперь квартал принадлежит вам. В конверте все необходимые бумаги и завещание…

Я подумала, что сплю. Я уже хотела открыть конверт, как Орас перехватил мою руку.

— Не стоит этого делать.

Я в недоумении взглянула на него.

— Отойдем, — он бесцеремонно схватил меня за локоть и оттащил в сторону.

Мы очутились возле соседней, только что вырытой и еще не занятой могилы. Покойник запаздывал к месту своего успокоения.

— В конверте может быть бомба.

Я пожала плечами. У меня на этот счет не было никакого предчувствия. А я с некоторых пор верю предчувствиям. И я раскрыла конверт. В нем были только бумаги.

— Кажется, ты перестаешь быть мартинарием, — заметил Орас и криво улыбнулся.

Сусанночка поднесла нам два пластиковых стаканчика с водкой, накрытые бутербродами с бужениной.

— Пусть земля ему будет пухом, — пробормотала она, по морщинистой щеке покатилась слеза. — До чего же замечательный был человек.

Я почувствовала, что на глаза опять наворачиваются слезы. И мне было почему-то стыдно этих слез. Я отвернулась и принялась смотреть на похоронный автобус, катящий прямо к нам. Наконец везут покойника — Пашкиного вечного соседа. Наверное, в загробной жизни, Пашка будет его наставлять и опекать. Бедняга! Но автобус не останавливался, а, напротив, резво мчался по дороге. Слишком резво.

— Андрей! — закричала я и изо всей силы дернула его за рукав.

В могилу, осыпая за собой смерзшиеся комья песку, мы полетели вместе. Что было дальше — я не видела, потому как плотно зажмурила глаза. Слышала лишь странный свист и человеческие крики. И еще я почувствовала… Впервые за свою жизнь — как изливается энергопатия. Чужая энергопатия. Будто рушится плотина и на тебя несется обезумевший водный поток. Отравленный поток. Я не хотела его впитывать — я вообще ничего не хотела. Но он влился в меня против моей воли. Тошнотворное чувство: как будто вместо того, чтобы хлебать в суп, ложишься в чан с похлебкой нагишом, и поры впитывают необходимое количество белков и углеводов. Мне невыносимо хотелось выплюнуть сожранное, но я понимала, что это невозможно. Это теперь мое. Навсегда. Передано в вечное владение, без права продажи и дарения.

А пули звонко цокали по металлу, будто кто-то забавлялся и взрывал одну за другой китайские педарты.

Почему-то решила, что бояться не следует и открыла глаза. Орас стоял во весь рост в могиле и, держа двумя руками пистолет, методично расстреливал обойму, как в тире. Я не испытывала страха — лишь недоумение — будто пришел на сеанс в кино, а тебе вместо трагедии показывают нелепый фарс.

— Есть! — неожиданно взвыл Андрей совершенно не своим голосом и полез наверх.

Я тоже высунулась из нашего странного убежища. Похоронный автобус лежал на боку в сотне метров, раскидав во все стороны мусорные бачки со старыми венками и битыми бутылками, и к нему со всех ног бежали телохранитель Ораса и шофер Славик. И несколько поотстав — сам Андрей. В этот момент боковое стекло разлетелось и наружу стал выбираться человек в черной кожаной куртке. Он двигался необыкновенно ловко. Акробат на арене цирка так же гибок и быстр. Еще мгновение — и он спрыгнет на землю. Но телохранитель Ораса выстрелил дважды, и человек вместо того, чтобы спрыгнуть, скатился землю. В следующее мгновение Орасов телохранитель сидел на пленнике верхом и вминал его лицо в черную подмерзшую грязь кладбищенской дороги.

— Живой? — спросил Андрей, подбегая.

— Живой, голубчик. В толк не возьму, кто спланировали такое бездарное убийство… — пыхтя, пробормотал телохранитель.

— Бездарное?.. О нет, они рассчитали все, кроме одной-единственной вещи, — криво усмехнулся Орас и выразительно глянул в мою сторону.

 

21

«Солянка» выпустила дополнительный экстренный номер. Более респектабельные «Ведомости» вышли на восьми полосах вместо обычных четырех. Столичные новости в этот день никого не интересовали. Местные события были куда ошеломительнее. В нашем городе случилось то, чего никогда не бывает в столице — по горячим следам раскрыто заказное убийство. Киллер поспешил поведать всю подноготную родной милиции, а следователи, позабыв о тайне следствия, щедро делились новостями с корреспондентами.

«Убийство Ораса заказано мэром Сухановым»! — вопил аршинными буквами заголовок «Солянки». «Следствие располагает магнитофонной записью разговора и показаниями двух свидетелей», - сухо и объективно сообщали «Ведомости». Указывалась даже сумма — десять тысяч баксов, заплаченные убийце. Всем желающим демонстрировали чемодан с валютой, а в кабинете у господина мэра нашлась расписка, выданная киллером. Все происходящее напоминало дешевый спектакль. «А вот сейчас я подниму половичок и найду там ключик», - сообщает артист. Поднимается половичок, и в самом деле там находится ключик.

Корреспонденты прорвались в кабинет мэра и принялись совать ему в лицо микрофоны. Секретарша демонстративно стояла в стороне, будто происходящее ее не касалось вовсе. Вад напрасно пытался защититься от вспышек фотокамер, загораживаясь уродливыми ладошками. В ответ на вопросы бормотал нелепое. Он был так жалок, что его не хотелось добивать.

Перед зданием мэрии около часа простояло человек пять с самодельными плакатами в защиту мэра, но начался обильный снегопад, и они поспешно разошлись по домам, разуверившись в успехе и выбросив плакаты в ближайшую урну. Корреспонденты тут же извлекли мятую бумагу обратно и уволокли с собою в качестве доказательств неведомо чего.

 

22

— Как ты думаешь, кто за этим стоит? — спросил Андрей, выключая телевизор.

— Лига? — предположила я, лишь намеком обозначив вопрос.

— Разумеется, Лига. Но, если не брать так высоко. Из тех, кто к нам ближе. Конкретно — кто?

Я пожала плечами.

— Вад перестал кого-то устраивать, и его решили скоренько убрать, — это все, что я могла сказать. — Возможно, это хозяева «Мастерленда»…

— Это похоже на испытание, которое устраивал Великий Ординатор. Нам с Вадом задали задачку. Того, кто выиграет, выбирает Лига. Можно с утра до вечера кричать о своей независимости. Все равно в конечном итоге решает Лига, — но чтобы Орас не говорил, в его голосе по-прежнему звучала строптивость.

«Я пожелала этого…» — чуть не ляпнула я, но вовремя прикусила губу.

Как бы то ни было, в ближайшем будущем кресло мэра освободится. Наверняка эта мысль так же пришла в голову Ораса. В глазах его появился блеск хищника, почуявшего добычу.

— Ева, по-моему, нам пора пожениться, — он сказал об этом так, будто предлагал поменять гарнитур в гостиной, оставшийся еще от Катерины. — Пора покончить с нашим двусмысленным положением.

— Так будет удобнее отвечать на вопросы во время предвыборной компании?

Он нисколько не смутился. Подошел, обнял меня и шепнул насмешливо:

— Разумеется.

— И свадьба станет одним из многочисленных спектаклей предвыборной компании?

— Почему бы и нет?

— А если я отвечу отказом?

— Ты не ответишь… Я это вижу по твоим глазам.

Ну разумеется, я не могла отказаться. Хотя может быть и надо было.

Я прошла в свою комнату и тщательно ощупала ладонь. Желвака не было. Он исчез три дня назад, в день Пашкиных похорон. Мой неизменный погоняла, преследовавший меня с первого дня моей жизни, исчез. Неужели все дело было в нем? В том, кого я сначала любила, а потом ненавидела и любила одновременно. Он унижал меня, доказывал, что я ничтожество, и называл это «воспитанием». Какой бы я стала на самом деле, если бы не Пашка? Если бы он не повторял каждый день, что я ничтожество и ничего никогда не добьюсь, что я веду себя неправильно, мечтаю о том, о чем мечтать не следует и занимаюсь тем, что достойно лишь презрения?

Я вытащила из письменного стола запечатанный конверт и вскрыла его. В записке, которую я написала несколько дней назад, значилось:

«Я хочу быть самым влиятельным человеком в этом городе…»

Безумное желание, ныне близкое к исполнению. Теперь мне принадлежит квартал Нартова, я стану женой Ораса. Я могу если не все, то многое. Еще один-два шага, и нелепое мое желание исполнится. Я поглощаю энергопатию. Чужую энергопатию. Я — князь… Князь-перевертыш, бывший мартинарий. Будущий монстр. Лига мечтала о подобном князе. А Лига привыкла добиваться своего. Мне оказана честь, от которой отказался Кентис. И я должна избавиться от новоприобретенной княжеской ипостаси. Вот только я не знаю — как. И не было человека, который мог бы подсказать.

Я достала коробок спичек и подожгла записку вместе с конвертом. Мне не хотелось бы, чтобы Андрей ее когда-нибудь прочел.

А может быть, я никогда и не была мартинарием? То есть сама по себе? А мартинария из меня делали другие? Сначала — Павел, потом Сашка, моя работа в «Оке», и наконец — Орас. Но Павел и Сашка умерли, я оставила «Око», а Андрей стал другим. Великий Ординатор твердил о том, что городу нужен князь. Он устроил испытание, и пришли трое — я, Орас, Кентис… Нет, он сказал не так. Он сказал «Князья»… Так сколько же кандидатов было нужно на самом деле? Один? Или все-таки двое, или даже трое? Как ни верти, но осталось только двое. Как два консула в древнем Риме — гарантия от тирании. Если наши желания будут различны, они взаимно уничтожатся. Если будут совпадать — наши силы умножатся. Я не знала, был ли наш союз замыслом Лиги, или все получилось вопреки? Все ответы в будущем. В настоящем одни вопросы.

В комнате у Великого Ординатора лежала черная книга с золотым тиснением. И я уверена, что это не было случайностью.

Я открыла «Полет одиночки» наугад. Выпало следующее:

«…ибо князь — это тот же художник, и на его холсте должно сверкать полное огня солнце. Даже если сам художник пребывает в темноте…»

Алферова Марианна Владимировна

1992–1993 гг.

2002 г — новая редакция.