Пролог

 

Спустя несколько месяцев…

Город Таркабулак находился на берегу исчезающего Аральского моря. Семеныч смотрел в иллюминатор. Огромная соленая пустыня постепенно вырисовывалась из-под облаков при снижении самолета. Мертвая часть суши с застывшей на ней песчаной рябью.

В аэропорту дул сильный сухой ветер. Казалось, и он был солоноватым на вкус.

Ранним утром дорога в город пустовала и создавала впечатление также умирающего окружающего пространства: редкие деревья, обширные степные равнины с малой растительностью.

В самом городе ощущение уходящей жизни немного рассеялось. Здания, бульвары, проспекты и узкие переулки, привычная глазу зелень деревьев и газонов – небольшой городок еще казался бодрым, несмотря на то, что на окраинах длинные улочки с одноэтажными домами не могли скрывать просвета в бело-желтое унылое однообразие песков.

Такси остановилось около гостиницы. Мужчина в строгом костюме подал стройной девушке руку, помогая выбраться из машины. Провел в холл, усадил на диван и только потом вернулся за вещами.

Расплатившись и отпустив такси, Семеныч стоял и смотрел вдаль. Вновь неясная тревога овладела им. За последний год сумасшедшие и бурные события не давали Семенычу опомниться, проанализировать происходящее. Точно он находился в неспокойном океане с сильными волнами, которые боролись друг с другом, вздымались, пенились, и на недолгие мгновения утихали, чтобы снова набрать высоту и беспощадно взволновать водную поверхность.

Но сейчас пространство внезапно замерло, как засыхающее Аральское море. И лишь растерянный ветер, в отчаянии пытался разогнать пустоту в некогда живом «мире». Семеныч чувствовал это кожей, нервными окончаниями, сердцем, сознанием. Он явно ощущал образовавшуюся бездну, в которой больше никого нет. А ветер, приутихший и успокоившийся в городе, среди людей, возвращался к умирающему морю и с большей силой метался, то ли прогоняя город подальше от моря, то ли зовя его на помощь…

«Ничего не произошло, – очнулся Семеныч, дернув головой. – Все в порядке. Обычная командировка. Обычный город. Все нормально. Все будет хорошо».

Он повернул к входу в гостиницу.

Оформляя документы, Семеныч часто оглядывался на девушку, которая ждала его. Их взгляды пересекались. В глазах девушки Семеныч невольно прочитывал то же самое ощущение отражения «пустой бездны», и поспешно отворачивался, стараясь отвлечься от гнетущего чувства тревоги заполнением стандартных бланков.

В номере Семеныч сразу же прошел к окну и задернул плотные шторы, зная, что Она недолюбливает солнечный свет.

– Помочь тебе раздеться? – ласково спросил он, повесив пиджак на спинку стула.

– Разбери постель и отвернись, – вздохнула Она.

Все Ее тело было в синяках и ссадинах. Показываться Семенычу в таком состоянии Ей не хотелось. Ей и в голову не пришло, что он давно любит не Ее стройное тело, ненавидит не Ее упрямый характер, а относится к Ней, как к своей части. Души или тела, сознания или разума – этого Семеныч еще и сам не понял: частью чего Она для него является. Он ощущал лишь то, что без Нее его жизнь станет неполноценной, как если ему отрежут руку, или он потеряет слух. Но чувствовал он это только в ссорах, да и то, неосознанно. Со временем Семеныч все чаще и чаще не думал о Ней, как, например, человек не думает о своей ноге, пока та не просигнализирует, что находится в неудобной позе или чувствует боль.

Поэтому непривычное поведение Семеныча в течение последних нескольких часов Ее настораживало. Он был трогательно нежен и предупредительно заботлив. Постоянно спрашивал о том, как Она себя чувствует. Часто заглядывал в глаза, пытаясь понять, не испытывает ли Она боли или дискомфорта.

«Жалеет, – объяснила Она сама себе и передернулась от неприязни. Вспоминать прошедшую неделю Ей было тяжело, и Она старательно изгоняла из памяти прошлое, запретив и Семенычу напоминать Ей о нем, потому что любое, даже приятное событие немимуемо, как конец одной веревочки приводил к этим ужасным дням. – Самое противное, когда ты вызываешь жалость. Из жалости и в командировку с собой взял. Если бы меня не избили, наверное, и не помирился бы».

Семеныч безропотно отвернулся и присел на краешек постели. Его широкая спина была напряжена, а плечи – чуть сгорблены:

– К врачу точно не надо? Я могу платно и анонимно сюда вызвать.

– Нет! – вскрикнула Она, тряхнув рассыпавшимися по плечам длинными каштановыми волосами. – Не надо!!! Со мной все в порядке.

– Тихо, тихо, – пробормотал Семеныч. – Не шуми. Не надо, так не надо.

Она торопливо стянула с себя джинсы и рубашку с длинными рукавами:

– Не смотри!

Поспешно нырнула под одеяло и ногой толкнула Семеныча в знак того, что ему можно повернуться:

– А ты скоро придешь?

– У меня встреча после обеда. К вечеру приду, – мягко сказал Семеныч. – Ты спи, хорошо? Или телевизор смотри. Я еще побуду здесь пару часов. С тобой. Кофе, воды? Поесть заказать что-нибудь?

– Нет, – мотнула Она головой. – В самолете ели. Не хочу ничего. Полежи со мной.

Семеныч, не раздеваясь, прилег рядом, а Она закрыла глаза и прижалась к нему. Семеныч невольно не мог оторвать глаз от Ее мраморной кожи плеч, изувеченной какими-то подонками, а в его сердце зрела ненависть ко всему живому и неживому – тому, кто мог причинить Ей боль. Казалось, будь у него сейчас автомат, он, не раздумывая, пошел бы расстреливать каждого, пока не добрался бы до тех ублюдков, которые избили Ее.

Больше всего Семеныча раздражало то, что Она ничего не рассказывала и ни в какую не хотела говорить о том, кто это сделал, и каким образом это случилось.

Дыхание Ее стало неслышным через несколько минут – перелет после страшного происшествия дался Ей нелегко. В самолете Она молчала и часто прикрывала веки, что для Нее было совсем не характерно. Семеныч не сводил с Нее напряженного взгляда. Ему постоянно казалось, что Она либо теряет сознание, либо умирает. А от машины до гостиницы Она и вовсе еле шла, опираясь на его руку, будто у Нее не хватало сил даже на обычный шаг.

Семеныч не выдержал и приподнял край легкого одеяла: синяки на руке, ссадины на ребрах, расползсшиеся гематомы по спине, желтовато-синие пятна на бедре, багровые кровоподтеки на пояснице. Он осторожно прикрыл Ее, тщательно подоткнув одеяло. Провел ладонью по волосам, дунул на Ее лоб с выступившей на нем испариной, коснулся губами Ее виска.

– Сказку, – еле слышно проговорила Она во сне. – Сказку мне расскажи…

– Сказку? – задумался Семеныч и откинулся на подушку. – Сейчас. Сейчас все расскажу. Спи и слушай. Спи и выздоравливай. Когда-нибудь потом и ты расскажешь мне все. Тогда-то картинка и сложится. И не говори, что я умолчал о чем-то. Я все расскажу с самого начала. По порядку. Вряд ли я когда-либо еще кому-нибудь решусь это рассказать. Только тебе, и только пока ты спишь. Но ты будешь знать все.

Семеныч лукаво посмотрел на Нее. Она не пошевелилась, и веки Ее не дрогнули – сон забрал Ее. И Семеныч неспеша начал свою историю:

– А началось все прошлой осенью. Ну, может быть, летом…

* * *

«Жил-был котенок. Звали его Катенок. Именно Катенок, а не Котенок. Понятно, что слово «котенок» пишется через букву «о», потому что от слов «кот» или «кошка». Но это пишется так, а произносится именно «катенок». А звали его так, как произносится, а не так, как пишется. Поэтому и Катенок.

Был котенок маленький, хорошенький, пушистенький, шустренький и, как все кошки, конечно же, своенравный и гуляющий сам по себе…

Но и это не главное. А главное в том, что котенок оказался, как бы это лучше объяснить, очень необычным котенком. Можно сказать, что котенок был волшебным. Или не волшебным, а обладающим скрытыми и не очень скрытыми сверхъестественными способностями. Например, котенок понимал человеческую речь. Не важно, на каком языке говорил человек, котенок его понимал. И не просто понимал, а мог даже разговаривать с ним. Иногда котенок понимал даже то, о чем человек думал, но не говорил. То есть, можно сказать, что котенок мог читать мысли людей. Иногда. Он сам еще не всегда понимал, когда именно он может читать мысли, но… Он же был еще маленьким котенком. Хорошеньким, пушистеньким, шустреньким и, как все кошки, своенравным и гуляющим сам по себе…

Его все очень любили. Его и нельзя было не любить. А вот котенок любил не всех…

Да, вот еще одна деталь: это была кошка, поэтому Катенок – это она.

…А еще был «он». Человек. Мужчина. Звали его Семеныч. Простой, обычный, среднестатистический – ничем не выдающийся человек. А может, и не совсем простой, раз с ним приключилась такая история.

«Нет! Нет! – обязательно возразила бы Катенок. – Это не простой человек, не совсем простой, вернее, совсем не простой человек. Семеныч – это целый мир!»

Хотя, это совершенно естественно: у маленького существа непременно есть свой мир. Мир, состоящий из взрослого или взрослых. Этот мир всегда рядом, реальный и выдуманный, дружелюбный и воинственный. И чем меньше существо, тем тоньше разнообразные грани этого еще хрупкого мира, не обросшего жесткой коркой правил и суждений…»

* * *

Катенок не помнила, откуда она появилась, была ли у нее мать, вылизывающая ее в детстве, был ли у нее дом, да и было ли у нее, вообще, что-либо…

Но Катенок твердо знала, что рядом ее окружает огромный мир. Настолько огромный, что Катенок ощущала себя где-то в ногах этого мира, постоянно блуждая между кем-то и чем-то. Она так старалась ничему не помешать и никого не задеть, что совсем запуталась в этом «подножии».

Особого холода Катенок не помнила. Она родилась летом, и подушечки на ее лапках еще не успели почувствовать осенних заморозков. Поначалу маленький пушистый комок не умел ни плакать, ни смеяться. А может, поводов для радости или, напротив, грусти в ее, еще недолгой, но так неудачно начавшейся жизни бездомного котенка, пока не нашлось.

Катенок присматривалась и прислушивалась к пространству с возрастающим любопытством. Попробовать на вкус страх ей еще не довелось, и, поэтому, познанию мира снизу ничто не мешало.

Пройтись по детской площадке первое время доставляло много приятных эмоций. Катенок никого не оставляла равнодушным: ее звали, гладили, ею восхищались. Чарующе и завораживающе звучали первые две буквы мира: «Кс-с… Кс…». Впрочем, умиляющиеся голоса, точно нарочно и фальшиво исковерканные, Катенку быстро наскучили.

В прохладных и темных подъездах обитали очень злые человеческие существа, которые брезгливо шипели на Катенка.

За домом, бесстыдно гадя в траву, смирно бегали по прямоугольному участку земли четвероногие «братья» двуногих существ из подъезда. Они громко лаяли, пускали слюни и виляли хвостами. Почему они считались родственниками, Катенок догадалась довольно быстро: существа из подъезда тоже частенько гадили, где попало. Особенно они любили это делать в темное время суток или где-нибудь за углом. И ни четвероногие, ни двуногие за собой даже не закапывали, что Катенку казалось верхом наглости и неприличия.

К ночи на газонах и тротуарах расцветали гигантские железные цветы – разноцветные припаркованные автомобили. В ненастье Катенок цеплялась коготками и взбиралась на упругое колесо под крыло машины, где приятно пахло резиной, было уютно и тепло. Только смотреть было не на что: трещины асфальта, бесформенные лужи около бордюра, шагающие ноги и половина бетонных ступенек, ведущих в подъезд.

Деревья манили податливой для когтей корой. Но, после того раза, когда Катенок, еще не научившись спускаться, упала с отросшей ветки животом на железную трубу бывшей оградки бывшей клумбы; после того, когда ее дыхание остановилось на долгое ужасное мгновение – она какое-то время обходила толстые одноногие существа, деревья, стороной.

Все растения, ветки, листья, травинки и даже цветы пробовались Катенком на зубок и неминуемо познавались пылью, горькостью, а иногда и рвотой.

Мусорные баки, около которых кипела жизнь, совсем не привлекали Катенка – ни смердящим запахом, как четвероногих, ни свежевыкрашенными боками, как двуногих. И почему баки являлись наиболее посещаемым местом абсолютно всех обитателей двора – Катенок не понимала. Первые всегда там что-то искали, а вторые – непрерывно туда что-то носили. Но смысл цепочки она уловила – одни в этом мире наполняют баки, а другие оттуда только берут.

Всех существующих в относительно замкнутом постоянстве двора, Катенок скоро выучила: замерших одноногих, крикливых и молчаливых двуногих, бегающих на лапах и шуршащих колесами четвероногих.

Катенок знала теперь всех: кто, как и во сколько ходит, в каких окнах и когда обычно зажигается и гасится свет, и каких одноногих предпочитают птицы с морщинистыми красноватыми лапками, похожими на тонкие пальчики неожиданно состарившихся младенцев.

У двора всегда имелось свое настроение: суетливо-деловитое – утром, расслабленное – днем, довольное или раздраженное – вечерами, молчаливое – в дождь…

За тремя домами, очерчивающими неухоженный, но уже привычный Катенку двор, располагались черные полосы, по которым неустанно носились сумасшедшие четвероногие с горящими от безумства глазами…

Расширять границы своего мира-двора, Катенок пока не рисковала.

 

Глава 1

Семеныча Катенок никогда прежде не видела.

Впервые она встретила его рано утром.

Катенок неторопливо и важно прогуливалась по пустынному двору, воображая себя единственной на свете. Этому способствовало и то, что за домами почти не гудело шоссе, птицы спали, и воздух был приятно и торжественно безмолвен. Ржавые качели на детской площадке не скрипели. Деревянные, покосившиеся лавочки раскрасила темными пятнышками роса. Осевшая почти до земли горка песка в квадратной песочнице стала за ночь ниже и плотнее. Зеленые веточки канадского клена, который обрамлял трансформаторную будку, еще немного вытянулись. А около погнутой металлической оградки Катенок обнаружила первый пожухлый листок. Безвкусный и сухой, но не такой горький, как зеленые.

Рассветная тишина вдруг с треском рассыпалась: с негромкой трелью домофона открылась подъездная дверь, и послышались легкие шаги по ступенькам. Пара мужских ботинок остановилась около Катенка.

Два волшебных звука:

«Кс…».

Катенок не успела поднять голову и рассмотреть незнакомого мужчину. Семеныч нагнулся, взял Катенка, и, держа ее на ладони, поднял высоко над головой.

«Смотри вверх!» – улыбнулся Семеныч, глядя на расширившиеся глаза Катенка. Она с восторгом смотрела вниз на увеличивающееся расстояние между знакомым прежде «миром» и ей самой.

«Вверх? Да мир-то еще и не начинался! Небо! Почему такое прозрачное? Почему нетвердое? И ничем не пахнет. Зачем же столько места выше, где никого нет, а внизу нельзя пройти так, чтобы тебя не задели, или ты не перешел кому-то дорогу?» – изумлялась Катенок.

Семеныч опустил ее вниз, и мир стал опять твердым асфальтом, то есть тем, что можно было ощутить лапами. Обычно пахло мокрой грязью после дождя, и прелой листвой.

Но «мир» с этого момента сильно изменился. У него появились светлые глаза, ласковые руки, широкие плечи, тонкий запах мужского одеколона, белая рубашка и темный костюм. А на правой руке – перстень с треснутым сапфиром на безымянном пальце и сбитая костяшка среднего…

Семеныч поправил на плече ремень от серой спортивной сумки и ушел.

Катенок растерянно смотрела вслед Семенычу. В руки она никому раньше не давалась, и гладить себя позволяла не всем. Чужое личное пространство Катенок уважала и требовала такого же отношения к себе. А этот мужчина не вызвал у Катенка никаких отрицательных эмоций, несмотря на свое бесцеремонное поведение.

На углу дома он обернулся.

* * *

Во дворе уже стемнело, когда Семеныч возвращался с работы. Неожиданно для себя он сделал небольшой крюк, пройдя не прямо до подъезда, а через детскую площадку, мимо сломанных качелей и низких лавочек. Он и сам не осознавал, что его ищущий взгляд блуждал по утоптанной дорожке, асфальту, газонной траве, кустам.

Но маленького пушистого комка на земле не было.

Естественно, встретиться во дворе они не договаривались. Но Катенок ждала Семеныча, а Семеныч ожидал увидеть Катенка. Хотя в этом они не признались бы даже и самим себе.

Катенок наблюдала за ним с крыши небольшого деревянного домика на детской площадке, забраться на которую для нее означало преодолеть жуткий страх перед высотой и будущим, когда с домика придется слезать, рискуя упасть. Но она залезла на облупленную крышу, когда с площадки ушли все дети. С домика лучше была видна дорога: Семеныч мог прийти либо с одной стороны дома, либо с другой. А ждать его возле подъезда – Катенок не хотела, чтобы Семеныч, во-первых, не прошел мимо и не сделал вид, будто не брал ее на руки утром, а во-вторых, не подумал о том, что она его ждет.

Его долгожданные шаги раздались совсем рядом, и Катенок, позабыв от радости о своем страхе, прыгнула Семенычу прямо под ноги, точно свалилась с неба.

– Привет! – сказал Семеныч и почему-то обрадовался. Присел, бережно провел рукой по спинке Катенка и взял ее на руки. Отпустить не смог. Ему и в голову не приходило завести себе кошку, но, когда Семеныч вновь приподнял ее на ладони и снова увидел восхищенные глазенки, то опускать на землю Катенка обратно у него тоже не возникло мысли.

Катенок вжалась в его ладонь, не выпуская коготков. Семеныч почувствовал, что она боится упасть, а также он заметил осторожный взгляд Катенка, косящийся на подъездную дверь. Семеныч почувствовал трепет напряженного пушистого комочка, который весил не больше нескольких пачек сигарет и помещался на его ладони.

Он поднялся по ступенькам, свободной рукой доставая ключи из кармана. Катенок забавно и медленно опускала ушки к своей голове, и Семеныч осторожно прижал ее к себе, словно защищая ее от ее же собственного страха и от внешнего окружающего пространства.

«Ты прелесть!» – услышал Семеныч, как если бы с ним заговорили. Он услышал это явно, как мысль, и неявно, как слова. То есть, совсем наоборот. Человек неявно слышит мысли, свои мысли, но четко слышит слова и звуки. Семеныч совсем не удивился. То ли потому, что слишком вымотался за день и устал, чтобы раздумывать о том, что правильно, а что – нет, то ли потому что вечерний банкет затянулся.

– Знаешь, мужчинам так не говорят! – весело возразил Семеныч.

«Кто не говорит?» – спросила Катенок.

– Никто так не говорит. Мужчина может быть сильным, умным. Ну, не знаю, разным, но мужчину так не называют! – ответил Семеныч, приложив круглый ключ к блестящему кружочку домофона.

«А я называю. Тебя называю», – упрямо пробормотала Катенок, уткнувшись мокрым носом в его ладонь в темном подъезде.

– А почему? – опешил Семеныч.

«Потому что это правда!» – смеясь, завершила разговор Катенок и на миг зажмурилась от включенного яркого света в коридоре.

Семеныч аккуратно опустил Катенка на пол и занялся своими делами: снял обувь, поставил спортивную сумку на полку, прочитал на телефоне пришедшее сообщение, после чего прошел в комнату и положил айпад на тумбочку, присоединив к нему шнур зарядки.

Одновременно Семеныч искоса наблюдал, как осваивается в квартире Катенок: она осторожно ходила за ним по пятам, с опаской озираясь по сторонам.

* * *

– Вербер в «Империи ангелов» писал, что кошки живут одновременно в двух мирах: в нашем, материальном, и в астральном. Существует или не существует астральный мир, сказать, конечно, несколько трудновато, – раздумывал вслух Семеныч.

Он снял пиджак и закатал рукава рубашки. Катенок понеслась за ним в ванную. Семеныч мыл руки и в зеркале видел отражение ее блестящих глаз. На миг они показались ему вовсе не кошачьими. Он вымыл руки и ополоснул лицо. Сняв полотенце с крючка, обернулся: – Но что-то в этом все-таки есть?

«Есть?» – вопросительно-насмешливо ответила Катенок.

– По-моему, на банкете я немного перебрал, – предположил Семеныч, опуская полотенце до пола как леску удочки. Катенок уцепилась за край и вскарабкалась по махровой ткани до ладони Семеныча. Когда он снова заметил ее заинтересованный и задорный взгляд, совсем не кажущийся ему кошачьим, Семеныч взял Катенка за шею, которую при желании можно было бы легко свернуть, стиснув два пальца. Он развернул ее округлую мордочку на себя и внимательно посмотрел на Катенка. Она сверкнула в ответ глазами, да так, будто пронзила током его зрачки, и отвернулась. Затем резко спрыгнула вниз, неловко ударившись о плитку лапами.

«Странная кошка, – вздрогнул Семеныч, промокая руки полотенцем. Катенок немного потеряла равновесие, потому что вода из раковины разбрызгалась на пол, сделав кафельную плитку скользкой. Но, справившись с падением и встав на лапки, Катенок гордо задрала голову вверх. Семеныч в это мгновение почувствовал все на себе: боль в конечностях от удара с высоты, скольжение на мокром полу и неуклюжую быструю возню, чтобы восстановить равновесие. Как будто бы он сам неумело спрыгнул с большой высоты на твердый, холодный пол. – Кошка. Да и кошка ли это? Котеночек-то не простой. Но какой славный! Даже не то, чтобы славный, а завораживающий какой-то. То есть, какая-то. Кошечка».

– Пойдем ужинать? – спросил Семеныч, и Катенок помчалась на кухню…

* * *

Семеныч лежал на диване. В наушниках, присоединенных к айпаду, заиграла музыка. Заметив, что Катенок, томно развалившаяся на его ногах, насторожилась и с любопытством заглянула ему в лицо, Семеныч вытащил один наушник.

– Наушники, – объяснил он ей. – Тут музыка играет. Знаешь, что это такое?

Катенок внимательно слушала, подергивая ухом.

– Иди, – позвал ее Семеныч. – Послушай.

Он растерялся, потому что Катенок с готовностью тут же подползла к нему и охотно подставила бархатное ушко.

– Ты понимаешь, что я говорю? – удивился он. – Понимаешь?

«Понимаю», – склонила Катенок голову на бок.

Он снова услышал. Естественно, не услышал буквально, но понял. И списать данное явление на нетрезвое состояние, как в самый первый вечер, у Семеныча уже не получилось.

– Ну как? – Семеныч щелкал композиции, но Катенок осталась ими недовольна. – Не нравится, или ты не понимаешь, что такое музыка?

«Эта не нравится, – обиженно протянула Катенок. – А что такое музыка, я знаю».

– И что же? – захохотал Семеныч, вставая с дивана.

«Некое подобие измененного состояния. Музыка в него вводит ритмом, продолжается мелодией и… Как эти остальные штуки называются?»

– Аккордовое сопровождение, аранжировка, – подсказал ей Семеныч.

«Такое состояние немного похоже на полет», – уверенно заключила Катенок.

– Какое состояние?

«Такое. Ты летать не можешь, зато можешь послушать музыку, – Катенок «говорила» будто свысока. Ее снисходительный тон задел Семеныча. И тут она высокомерно отрезала: – Или выпить».

Семеныч выключил музыку и резко выдернул из гнезда наушники.

– Разговорилась…

Семенычу показалось, что в ответ Катенок нахмурилась.

«Животные не умеют хмуриться», – отрицая невидимую эмоцию недовольства, подумал про себя Семеныч, еще пробуя доказать себе, что Катенок не может быть так «человечна».

Но, когда он приблизился к мордочке, чтобы убедиться в том, что ему показалось это неявное выражение, то насупившаяся было Катенок улыбнулась ему. Нет, она не хмурилась и не улыбалась на самом деле – но так чувствовал Катенка Семеныч и чувствовал достаточно хорошо.

– На полет, говоришь, похоже? – Семеныч одной рукой подхватил пушистый комок с дивана. Катенок затаилась, но в глубине ее глаз заискрились веселые огоньки, предвкушающие что-то необычное.

Семеныч взглянул в сторону открытой двери в спальню. До широкой двуспальной кровати было несколько метров по прямой.

– Ну, держись! – Семеныч мягко бросил Катенка вперед.

Катенок, очутившись на постели, мгновенно слезла вниз по пледу, выставляя задние лапы. И с восторгом помчалась к Семенычу обратно на всех парах, нечаянно перекувыркнувшись через голову в быстром беге.

«Еще!»

– Вот тебе и полет, – засмеялся Семеныч. – А музыкальные предпочтения у нас не совпали, однако… Просто ты не любишь рок.

* * *

Прежде чем оценить свое настроение, проснувшись утром, Катенок смотрела на Семеныча. Если тот замечал ее – мир был в порядке.

Скользящий невидящий взгляд – тревожный мир, исчезающий в бездне. Катенок затаивалась поблизости, с волнением то и дело заглядывала в глаза Семеныча, но мир так не появлялся в его светлых глазах, которые смотрели мимо.

«Где он находится в такие минуты, а чаще часы? О чем он думает? – размышляла Катенок. Был-то Семеныч, конечно, на месте. Что-то делал, говорил, мог даже улыбаться. Но в этом отсутствующем Семеныче не хватало самого Семеныча. Он брился в ванной, пил кофе на кухне, читал новости на айпаде, словно бездушное тело, как заведенный безэмоциональный автомат. А потом молча уходил в коридор переобуваться. Семеныч убирал в сумку айпад, брал ключи с тумбочки и открывал дверь, совершенно не замечая, что Катенок протискивалась за ним в подъезд.

По утрам Катенок всегда провожала его на работу, точнее, до угла дома, за которым через дорогу находилась стоянка машин. Там Семеныч оставлял на ночь свой автомобиль.

Катенок беспокойно плелась рядом, но в такие дни Семеныч не оборачивался на углу серого кирпичного здания, словно Катенка не существовало. Он просто исчезал за поворотом.

До самого вечера Катенок бесцельно слонялась по знакомым окрестным дворам, не замечая ни цвета, ни запаха, ни людей, ни машин. Бывало, заходила так далеко, что очнувшись от мыслей, обнаруживала себя неизвестно где. Приходилось немало постараться, чтобы отыскать дорогу обратно. Вернувшись на знакомую улицу, Катенок устраивалась на нагретой солнцем крыше трансформаторной будки или забиралась на дерево. Напряженно всматривалась в тот поворот, за которым по утрам пропадал Семеныч, и ждала.

Чаще он приходил в одно и то же время, иногда сильно задерживался, а изредка не приходил совсем. Но за несколько минут до его появления у Катенка всегда начинало отчаянно колотиться сердечко.

Когда Семеныч пересекал двор, Катенок замирала, успевая за миг почувствовать на расстоянии его взгляд и увидеть его глаза. Если они окидывали двор, Катенок радостно неслась навстречу. Семеныч улыбался пушистому комку. Катенок бежала впереди Семеныча к подъезду. Она оборачивалась или, отставая, мчалась сбоку, пытаясь догнать большие шаги Семеныча и сбиваясь всеми четырьмя лапами. Иногда он брал ее на руки, как в самый первый день, и нес домой – это бывало, когда тонкий аромат мужского одеколона разбавлялся еще одним, не совсем приятным запахом.

Если Семеныч просто смотрел вперед, в ту сторону, куда идут его ноги, а так происходило нередко, Катенок не двигалась. Она видела, как за Семенычем захлопывается дверь в подъезде, и не шевелилась. Посидев немного, Катенок спрыгивала с дерева на землю, поднимала грустный взгляд на окна Семеныча и отправлялась прочь. Распугивала сонных воробьев, дремавших на колючем кусте. Обнюхивала увядшие цветы на затоптанном газоне. Пробовала лапой свежеокрашенную трубу. Дразнила размеренной походкой визгливую белую болонку, которая все лето не покидала балкон второго этажа и без устали лаяла, захлебываясь от зависти к Катенку, свободно гуляющей во дворе.

Люди торопились по своим домам, и постепенно все движение сходило на нет. Темнея, опускалась ночь. Во дворе становилось тише и чернее. А за домом, на широкой дороге загорались яркие краски: рекламные плакаты, мигающие бегущие строчки вывесок, разноцветные витрины магазинов, фары машин, которые сливались с нисходящим светом уличных фонарей…

Повеселевшая Катенок забиралась на дерево повыше и смотрела в окна домов, на витрины, на красивые блики от проезжающих машин, на небо, если были видны звезды. Чуть позже, спохватившись, с надеждой забегала в свой двор и заглядывала в любимые окна: нет, не видно было Семеныча. Не курил он на балконе. Да и свет в его окнах быстро гас. Хорошо, ночи были еще теплыми. В такие дни Катенок оставалась на улице.

«Ладно!» – Катенок устраивалась на толстой ветке дерева и представляла себе утро, когда Семеныч выйдет чуть раньше обычного и внимательно осмотрит двор, а его глаза будут теплыми. Тогда Катенок подойдет к нему, чтобы проводить его до знакомого угла несчастные несколько метров. Зато Семеныч обернется, и день у Катенка будет замечательный! Будет интересно во дворе! А вечером, вечером Катенок побежит за ним, Семеныч возьмет ее на руки и понесет домой…

* * *

Катенок очень любила вечер, когда они оставались вдвоем. Семеныч, переодевшись, ходил по комнате и негромко разговаривал, обычно что-то рассказывая Катенку. Скорее всего, он рассуждал сам с собой. Сам себя спрашивал, и сам себе отвечал. А если ответов не имелось, Семеныч с легкостью придумывал их, чем чрезвычайно веселил Катенка: абсурдностью ли мысли, шутливой ли интонацией, легким ли прикосновением руки к ее маленькому тельцу.

Затем он ужинал, и, включив телевизор, ложился на диван, прихватив с собой айпад. Довольная Катенок устраивалась рядом, чаще – на его левой ладони. Еще не все слова понимала Катенок, но жадно слушала. Чтобы было о чем думать потом, когда Семеныч вновь скроется за углом на целый день.

Ей очень хотелось пойти с ним. «Нельзя», – Семеныч оборачивался и взглядом останавливал ее на углу дома. На улице Семеныч практически никогда не выражал своего отношения к Катенку. Не говорил с ней, не звал ее. И только дома, отдав одну руку в лапы Катенка, другая вечно чем-то была занята, объяснял: «Что ты? Я – взрослый мужик, а тут ты – пушистая мелочь, смешно же».

Разговаривая с Катенком, Семеныч ухмылялся сам над собой. С одной стороны ему казалось странным, что он понимает кошку, с другой – это было так естественно, словно иначе и быть не могло.

Катенок привыкала. Ей нравилось находиться рядом, когда Семеныч лежал на диване и невольно засыпал под убаюкивающий гул телевизора. Из озорства Катенок могла начать покусывать его руки на запястьях или, переступая лапами с выпущенными коготками, балансировать на его ногах. Разбуженный Семеныч непременно и резко шевелил ими так, чтобы Катенок, оступившись, падала. Он смеялся, а Катенок со временем научилась группироваться так, что как бы неожиданно Семеныч не дернул ногой, то есть опорой, Катенок оставалась в прежнем положении: на его ноге. Семеныч вставал с дивана, убирал айпад и перемещался в другую комнату на постель. Взобравшись за ним, Катенок сворачивалась в клубок около подушки, успокаивалась и затихала.

Нравилось Катенку и смотреть на то, что читал или писал Семеныч. Поначалу он отпихивал ее, а потом перестал, устраиваясь так, чтобы Катенку было все видно: экран айпада или страницы книги. Катенок могла бесконечно долго наблюдать за его бегающими по экрану пальцами, а также, что немало удивляло Семеныча, долго смотреть на строчки текста.

– Ты понимаешь, что написано? – интересовался Семеныч. – Понимаешь?

Катенок неопределенно поводила ухом и не отвечала. Клала голову на его ладонь, и ее кроткий взгляд казался Семенычу задумчиво-грустным. Неясная грусть тут же проникала и в Семеныча, и он умолкал, поглаживая Катенка. Он словно утешал ее своими движениями пальцев, перебирающими мягкую шерстку. Катенок прерывисто и тяжело вздыхала, будто отпуская смутное чувство тоски, но уже через несколько минут ее взгляд снова приобретал свое привычное любопытство.

Иногда, отрываясь на пару мгновений от своего занятия, Семеныч ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее – сквозь Катенка.

Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. А его сильно не хватало Катенку. Так сильно, что приходилось ей о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.

* * *

Существовали и еще одни редкие, но крайне неприятные «чужие» вечера. Катенок толком не понимала, что в них содержалось такого ужасного, но оно было, без всяких сомнений. Хотя, Семеныч и приходил почти вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч к Катенку, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах…

Посторонний запах. Не машиной пах Семеныч, ни летней пылью, ни работой, ни усталостью, ни дождем. Он пах чем-то другим.

…Или кем-то. Катенку не нравилось ощущать этот запах, эти запахи…

Они бывали разными, иногда повторялись в течение какого-то времени, но общее у них имелось – они были чужими. И Семеныч становился чужим: шутил и смеялся, с хорошим аппетитом уплетал ужин, не ложился на диван, не брал айпад и не смотрел телевизор, а сразу шел в спальню, где мгновенно и крепко засыпал.

А в глазах у него искрилось то чужое, чем он пах. В такие вечера Катенку хотелось убежать на улицу, но она не могла открыть дверь, а будить Семеныча своим мяуканием под дверью – ей казалось унижением. Она, кроме мурлыкания или недовольного урчания, никогда не издавала звуков кошачьей речи, считая их примитивными для себя.

* * *

Маленькая стрелка на часах показывала на четверку, и мокрый нос коснулся щеки Семеныча. За окном оживало утро. Семеныч открыл глаза и в первые секунды пытался сообразить, где он находится.

Частые командировки, когда он просыпался в гостиницах, и крепкий сон, который внезапно прерывался, постоянно сбивали Семеныча с толку. Но присутствие радостного и вечно неспящего котенка означало дом и кучу времени до начала рабочего дня.

Семеныч вздохнул: скорее всего, он больше не уснет. Виновница раннего пробуждения мгновенно поняла это, встрепенулась и, потеревшись головой о его правую руку, прикусила безымянный палец чуть ниже массивного кольца с треснутым сапфиром. Катенок этот палец то ли выделяла своим вниманием из всех остальных, то ли недолюбливала – но то, что он не оставлял ее равнодушным – было заметно невооруженным взглядом по следам от небольших царапин и неглубоких укусов. Семеныч спрятал его в кулак. Катенок, урча, попыталась носом поддеть руку, чтобы все-таки достать палец. Семеныч поддался, и Катенок победно схватилась за кольцо зубами, таща палец вверх.

Семеныч, глядя на возню Катенка, задумался. Вернее, он не совсем еще проснулся, поэтому его мысли были тягучими, медленными и обволакивающими. Необычность того, что он каким-то образом понимает Катенка, со временем стерлась, как любое необычное стирается временем, превращаясь во что-то привычное и естественное.

«Подумаешь, котенок, мало ли таких по дворам бегает? С первого взгляда – обычный котенок. А во второго? Почему на нее хочется смотреть дольше и внимательнее? Что в этих таких некошачьих глазах – волшебного? Даже цвет толком непонятный: синий, голубой, зеленый, серый. Но они притягивают, завораживают, обещают будущее, возвращают в прошлое, меняют настоящее, зовут за собой…» – Семеныч вспомнил, как первое время пытался ее покормить.

…Набрал в супермаркете всевозможных кормов для котят, но Катенок и к миске не подошла. Семеныч налил молока – бесполезно. Сырая рыба, мясо, каша – мимо. Катенок равнодушно отворачивалась, словно это и не являлось едой, и недоуменно поглядывала на Семеныча, точно не понимая, что он от нее хочет. Прошла не одна неделя, как он старательно заполнял миски едой по вечерам, и на следующий день выкидывал все в мусорное ведро. Чем и где питалась Катенок, для Семеныча так и осталось загадкой. Да и лоток с наполнителем для естественных нужд также остался ни разу не тронутым. Эти небольшие странности служили для Семеныча лишним доказательством необычности Катенка. Не раз мелькала мысль запереть ее в квартире на несколько дней и проверить, начнет ли она питаться и ходить в туалет, как нормальные кошки. Но, собираясь по утрам в коридоре, Семеныч наблюдал такое же деловитое поведение и у Катенка, точно она тоже уходила по делам. Это умиляло и останавливало Семеныча от желания запереть Катенка в квартире.

Во время ужина Катенок забиралась к нему на колени, но стоило включить айпад, как она тут же перемещалась на стол. Семеныч признал свою ошибку, что в первый раз не согнал со стола Катенка – но было невероятно смешно наблюдать за тем, как Катенок уставилась на экран и, казалось, с интересом смотрела киноленту. Семеныч тогда нажал на паузу, потому что в комнате зазвонил телефон. Когда он вернулся, Катенок продолжала просмотр фильма. Семеныч опять нажал, остановив показ. Катенок недовольно ткнула носом в центр экрана. Фильм возобновился.

Семеныч тогда улыбнулся:

– Нет. Все-таки ты – непростой котенок.

«Конечно. У простых хотя бы имена бывают», – услышал Семеныч в ответ и оторопел. Он, действительно, так никак и не назвал котенка. Ему и в голову не пришло придумать ей имя. Катенок, казалось, идеально ей подошло.

– У тебя есть имя! – тут же нашелся Семеныч. – Ты не котенок, а Катенок. Чувствуешь разницу?

«Нет», – обиженно отрезала Катенок, продолжив смотреть фильм. Семеныч перенес на стол сковородку с разогретыми свиными отбивными, нарезал хлеб и, взяв вилку с ножом, присел.

Катенок обернулась. Семеныч спонтанно снял с вилки отрезанный кусочек и протянул Катенку на ладони. К его удивлению, она придвинулась и съела кусочек. И потребовала еще. С тех пор, она только так и питалась: с его руки…

– Кофе? – Семеныч встал с постели. Катенок кивнула, и Семеныч расхохотался. Он уже отлично распознавал любое настроение по этой мордочке. Но когда Катенок еще и делала некоторые, почти человеческие движения: кивала, отворачивалась, отводила или опускала глаза, тыкала носом в айпад, толкала его лапой – то все это выглядело поразительно курьезным.

Семеныч налил кофе и вышел на балкон. Катенок важно прошествовала за ним. Дома она всегда ходила за Семенычем, как привязанная. Пока Семеныч курил, Катенок вдыхала запах сигаретного дыма и смотрела на разгорающийся уголек. Семеныч мягко выпустил дым на Катенка. Она, к его удивлению, даже не фыркнула. Прикрыла на миг глазенки и опять уставилась, глядя, как часть сигареты превращается в пепел, как пальцы Семеныча стряхивают отмерший табак вниз.

После Семеныч читал электронную почту на айпаде, а Катенок ходила по столу возле горячей чашки, вдыхая аромат и морща нос. Семеныч вновь засмеялся:

– Сигаретный дым вдыхаешь как родной, а от кофе фыркаешь.

«Кому – что нравится», – обиделась на его смех Катенок. Семеныч посмотрел на нее. Он уже смотрел на нее дольше, и тех взглядов, которые бывали раньше: сквозь и мимо – почти не случалось.

Это означало, что один прекрасно вошел в жизнь другого. И жизнь наполнилась присутствием. Присутствием для Семеныча чего-то очень непонятного, чего-то неизведанного ранее, чего-то иррационального: того, чего не бывает вообще. Не бывает никогда и ни с кем. Конечно же, подобрать кошку, то есть, завести домашнее животное – довольно распространенное явление. Но Семеныч все чаще и чаще старался заглянуть в глазенки Катенка, такие манящие, такие притягивающие. Как зеркальный коридор. Семеныч невольно чувствовал, что это не простая кошка. Мало того, ему казалось, будто она – его часть. Это было безумно, абсурдно, но это было именно так. Так, а не иначе. Потому что иначе было всегда. Всегда до встречи с Катенком.

* * *

…Постепенно все вошло в свою колею. У каждого события есть свое направление. Своя колея. Так и у Семеныча с Катенком. Теперь они были вместе. Они были необходимы и нужны друг другу. Или их союз, если можно это так назвать, был необходим им. Как ни крути, но по отдельности, они уже не могли. Слишком быстро и гармонично они стали частью жизни друг друга.

Вечерами Катенок поджидала Семеныча во дворе. Семеныч ждал вечера, который начинался теперь не с того момента, когда он поужинает и придет «в себя» после рабочего дня, а с угла дома.

Катенок неслась Семенычу навстречу или неожиданно спрыгивала с дерева прямо перед ним. Однажды Катенок, осмелившись, перешла через широкий перекресток и гордо ждала Семеныча на автостоянке, за что тот ее отругал. Тот факт, что она перебегала быстро и на зеленый сигнал светофора, Семеныча не умалил, и он пригрозил запереть Катенка дома.

Дальше было их время. Время мыслей, разговоров, споров, обид, время их сосуществования, которое с завидным постоянством истекало утром, как только Семеныч поворачивал за угол и уходил. Катенку именно по этой причине утра и не нравились…

* * *

«Ты любишь утро?» – спросила она.

Семеныч оторвался от экрана айпада.

– Раньше бы я, безусловно, ответил: «Да, я люблю утро! Потому что начинается новый день! И он может дать что-то новое, что-то хорошее и интересное!» А сейчас? – Семеныч увидел, как напряженно она ждет его ответа. – А сейчас я не люблю утро, потому что мне приходится расставаться с Катенком. Да, глуповато. Но, вроде бы, так и есть.

Глаза Катенка мгновенно просияли, и Семеныч понял, что именно это она и хотела услышать.

«Какая глупость, Семеныч! – ответила Катенок. – Не расставайся со мной, если не хочешь. Возьми меня с собой! Или останься со мной! Если ты знаешь причину, по которой тебе не нравится что-то – устрани ее!».

Семеныч уставился на Катенка. Долго смотрел, сначала растерянно, потом внимательно. Потом хрипло, будто с трудом выдавливая из себя слова, сказал:

– Не все так просто.

«Но однажды ты сказал, что новый день ничего хорошего с собой не может принести», – вдруг вспомнила она.

– Я тебе этого не говорил, – Семеныч поперхнулся кофе.

«Значит, ты так подумал. Без разницы», – невозмутимо продолжила Катенок.

Сказать, что Семеныч был ошеломлен в это мгновение – не сказать ничего.

– Ну, хватит, – он потряс головой. – Если так будет продолжаться, мне в скором времени понадобится психиатр.

Он выключил айпад и встал из-за стола. В коридоре застегнул молнию спортивной сумки.

«Значит, пойдет качаться», – с раздражением посмотрела на него Катенок, и разозлившись, оставила коготками пару царапин на его ботинках. Ей не нравилось, что до начала рабочего дня Семеныч безобразно и нагло ворует два часа от их совместного утра, посещая тренажерный зал. Хотя его подтянутая фигура нравилась Катенку. Она не любила располневших или слишком худых людей, которые из-за собственной лени или слабости в питании гробили такую прекрасную вещь, как человеческое тело. Семеныч был отчасти солидарен в этом вопросе с Катенком. Отчасти, потому что он никогда не был согласен ни с чем полностью, впрочем, как и не отрицал полностью тоже ничего. В отличие, от Катенка, которая еще делила мир на два цвета: черный и белый. Мир у нее еще не смешался.

Семеныч уже приготовился обуться, но, мимоходом взглянув в зеркало, провел по щеке. Брился он не каждый день, полагая, что это вполне можно делать и реже. Семеныч не любил лишних действий. Ни в быту, ни на работе, ни в чем. Некоторые считали его ленивым, но на самом деле, Семеныча раздражала напрасная трата собственного времени, которое он причислял к невозобновляемым, а потому ценным ресурсам.

Он повернул к ванной комнате. Недоумевающая Катенок поплелась за ним: Семеныч либо брился сразу, умываясь утром, либо не брился.

Следующим странным событием, явилось и то, что Семеныч после этого прошел в комнату, снял пиджак и переодел другую рубашку.

Катенка эти два действия не на шутку встревожили.

* * *

Расставание. Угол. Поворот. Катенок не остановилась, шагает рядом. Пересекли вдвоем улицу. Дошли до автостоянки.

– Всё. Ты – во двор.

«Нет».

– Что значит, нет?! Ты отправляешься назад, я иду на работу. Ты – кошка. Я – человек. Что непонятного?! – Семеныч стал заводиться: портить день с утра – дурной тон, так можно испортить весь день, или вечер, на который у Семеныча сегодня были свои планы.

«Я с тобой», – твердо продолжила Катенок. Подняла на него сердитый взгляд. Она стояла на земле и казалась Семенычу такой маленькой, такой беспомощной. Ссориться с таким слабым существом ему совсем не хотелось. Но это существо было так сильно упрямо, что наводило Семеныча на мысль: «а так уж ли слаб тот, кто кажется слабым?».

Иногда Семенычу казалось, что Катенок имеет над ним непостижимую власть. Как будто может, при желании, его в любой момент уничтожить, стереть с лица земли, распылить на молекулы. Словно она, имея внешний вид кошки, фактически является другим, неземным, одним словом, не совсем материальным существом.

Семеныч сел в машину и включил зажигание. Катенок не шевельнулась.

Хлопнула дверь. Сцепление, задняя передача, газ, движение, сцепление, тормоз, сцепление, первая передача, газ, движение. Сцепление, тормоз, остановка. Хлопнула дверь.

Семеныч вернулся и встал перед Катенком, которая так и не двигалась последние две минуты, глядя, как пытается уехать автомобиль.

– Ты не можешь со мной поехать, – мягко сказал Семеныч.

«Я хочу!»

– Пойми, желание и возможность…

«Я есть у тебя? Почему я не могу сегодня быть рядом?»

– Мне в кабинет тебя взять? На стол, как статуэтку поставить? Или, может быть, тебе рядом с моим придвинуть кресло? Это ненормально для общества, чтобы я разъезжал по делам или сидел в офисе с котенком!

«То, что ты с ним делишься всем, что есть у тебя, то, что ты с ним разговариваешь – это нормально?! Пока об этом никто не знает? Значит, нормальность определяется лишь видимостью? Тогда объясни, почему ненормальность становится несуществующей, если о ней никто не знает? Она все равно есть, видит ли ее один человек или несколько. Или не так?» – вознегодовала Катенок.

Семеныч не знал, что на это ответить. Естественно, он мог бы сказать банальность: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», или что-то подобное. Но Семеныч никогда не был приверженцем ханжеской морали и слепым последователем сложившихся в социуме стереотипов. Он понимал правоту Катенка, но не мог ее принять. Потому что тогда полностью разрушилось бы все его восприятие мира, вся его предыдущая жизнь, которую Семеныч вовсе не считал такой уж плохой. Так, разве бессмысленной немного. Или много бессмысленной. То есть полностью.

Поэтому он промолчал.

Дверь. Машина резко тронулась с места и уехала. Катенок тут же пожалела, что Семеныч рассердился. Затем она разозлилась на себя, потом на Семеныча, и снова на себя.

Вздохнула и поплелась по дневному маршруту, который становился известным с каждым сделанным шагом ровно на один следующий шаг.

«Ну что за человек – Семеныч?! – досадовала Катенок. – Хотя, что с него взять. Человек всего лишь. Наставить ограничений и тайком их раздвигать – норма. Норма общества? Или норма сохранения спокойствия общества, чтобы оно не сошло с ума?».

Солнце припекало: было слишком жарко для осени. Катенок старалась идти в тени. Она шла в такт своим мыслям.

«И я знаю, что он ответит! Он скажет: «Ограничения сами выстраиваются. Эволюционно. Человек их или принимает или не принимает. Когда человек принимает те или иные ограничения, он не предполагает их раздвигать. А если потом ограничения становятся тесными, то их раздвижение одним человеком может негативно влиять на других людей. Хороших людей, которые не заслуживают такого к себе отношения», – даже в мыслях Катенок точно воспроизвела его слова с его же интонацией.

Сначала она злилась, потом смирилась, затем отвлеклась. Желтые листья от ветра падали на землю, словно показывая Катенку закон всемирного тяготения.

«Сколько еще этих законов, которые сами себя доказывают, и сколько других, которые сами себя оправдывают и существуют только для того, чтобы видимость была узаконена, ни капли не доказывая ее реального отображения?» – мысль перебилась запахом свежего хлеба из магазина. Катенку захотелось есть: кофейным ароматом сыта не будешь.

* * *

Время, так или иначе, прошло. И приблизилась та часть суток, которая сама по себе уже вызывала радость у Катенка.

Катенок побежала во двор, залезла на дерево. Залезла высоко: она на такую высоту еще не забиралась. Но все течет и изменяется: лапы становятся крепче, когти острее, ловкость и сноровка оттачиваются. Отсюда был виден поворот и большая дорога. И можно было уже не ждать шагов Семеныча, а видеть, как подъедет его автомобиль на стоянку.

Но Семеныч не появлялся. Час, другой, третий – его машины не было. Катенку стало не по себе. Пространство наполнялось тревогой так же быстро и неотвратимо, как одна секунда сменяется другой. Катенок напряженно смотрела на дорогу: синяя машина, красная, белая…

«Где же ты?» – она слезла с дерева и к окнам. Нет. Мертвая тишина, приоткрытое с утра окно. Вскарабкалась опять на дерево.

Шелест шин заставил сердце биться чаще. Еще не видя и не слыша, но чувствуя Семеныча, Катенок стала торопливо спускаться обратно.

Знакомый звук подъезжающей машины. Катенок неслась вперед: точно, родной звук захлопывающейся двери автомобиля. Шаги, любимые шаги.

Поворот. Угол. Перекресток.

«Семеныч!!!»

* * *

Семеныч пребывал в отличном расположении духа. Заметив, как Катенок мчится к нему, затем делает пару кругов около его ног, остановился, чтобы не наступить на этот «эмоциональный вихрь». Оба уже давно забыли об утре. Память быстро и глубоко умеет прятать неприятности и также стремительно умеет извлекать их в самый неподходящий момент.

И, как будто, ничего не было: ни утра, которое поссорило их, ни дня с его разъединяющей их сущностью. Все встало на свои места. Как будто все стало именно так, как и должно было быть. Для Катенка была только одна радость – Семеныч, а для Семеныча сейчас была только одна радость – Катенок. Любая эмоция должна возникать в свой, отведенный ей момент времени, для того чтобы быть полноценной.

Катенок, подняв хвост трубой, побежала к подъезду. Не услышав шагов позади себя, обернулась. Семеныч сел на скамейку, оглядел заросший двор, старенькую детскую площадку, опавшие листья на земле под ногами. Достал сигареты.

Катенок на всех парах помчалась к нему, и с разбегу запрыгнула к Семенычу на колени.

– Как ни парадоксально, но понятие «бесконечность» не распространяется ни на постоянное хорошее, ни на постоянное плохое, – Семеныч закурил. – Постоянно плохо или постоянно хорошо не бывает. Никогда не бывает. Ни у кого. «Хорошо» или «плохо» – это как разность потенциалов, дающая энергию жизни. Если бы этой «разности потенциалов» не существовало, то и жизни бы не было. Или была бы? Но это была бы уже другая жизнь. Люди так не живут. Хотя живут некоторые. Издавна на Руси сумасшедших звали блаженными. Вот только у них все могло быть хорошо. Наверное.

Катенка уже не удивляло то, что Семеныч мог ни с того, ни с сего заговорить на отвлеченные темы. Скорее всего, считала она, он продолжает свою мысль, только, выраженная без видимого начала, то есть причины, она выглядит странной. Но Катенок без труда домысливала то, о чем говорил Семеныч. Он мог, как неожиданно о чем-то начать говорить, так и неожиданно оборвать свою речь, точно мысли посещали его разум, как скоростные поезда в тоннеле: влетали и вылетали.

Он замолчал также внезапно. Катенок ревниво проследила за взглядом Семеныча: вдалеке, на площадке играли дети.

– Почему ты не любишь детей? – Семеныч потрепал Катенка за уши. Она пригнула голову от удовольствия.

«А ты любишь?» – по возмущенному вопросу вместо ответа, Семеныч понял, что попал в точку. Он никогда не видел, чтобы Катенок подходила к детям. Хотя они часто звали ее, выманивая из-за кустов. Но Катенок брезгливо старалась обойти их стороной.

– Да, – для Семеныча было удивительно, что можно не любить детей. Дети казались ему маленькими, еще не испорченными обществом людьми, непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.

«Полуфабрикаты, неизвестно чем начиненные. Что хорошего в этих слюнявых отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить, как картинку. Любовь к ним – это тяжелый труд, иногда чреватый разочарованием. Не только в них, но и в себе. Если бы ты окунулся в него, то, возможно, твое «да» было бы не таким быстрым, – Катенок совершенно не понимала Семеныча в этом вопросе. – Человеческая жизнь вокруг них вертится. Складывается впечатление, что людям нужно вырасти, чтобы родить, а потом растить того, кто опять родит. И это на всю жизнь! Типа, смысла».

Впрочем, Катенок не считала любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком. Но и не считала его любовь искренней, поскольку с детьми он никогда не играл и не проводил с ними время. Его любовь к детям, Катенок полагала надуманной.

«Пойдем домой?» – Катенок проголодалась за день совсем не по-кошачьи. Она ластилась к щеке Семеныча, вдыхая знакомый, безумно приятный запах. Но, кроме него, неожиданно обнаружилось присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча».

«Вот почему его не было так долго! Вот почему он переодевал рубашку! Вот почему он весел и приветлив…» – Катенок попятилась.

Ей стало так больно, что ушли все мысли и чувства, и возникло одно непреодолимое желание – прочь, прочь отсюда. Словно она опять упала с дерева и ударилась животом о железную трубу бывшей оградки бывшей клумбы.

Семеныч не понял, что произошло: глаза Катенка за секунду переменились, и она попятившись, сползла с его коленей.

* * *

Прошло несколько дней с того вечера, когда Катенок слезла с его ног и умчалась.

…По утрам Семеныч выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, все время оглядываясь. В неосознанном беспокойстве заезжал на обед домой, и, не притронувшись к еде, возвращался в офис. По вечерам курил на лавочке, не спеша шел к подъезду. Отвратительно спал ночами. Не закрывал на ночь окно, в надежде что-то услышать, хотя и помнил, что Катенок ни разу не мяукала. Но он знал, что выскочит из дома и посреди ночи на любой подозрительный звук на улице.

Семеныч спускался в подвал, выпросив ключи у дворника. Поднимался на чердак – но Катенка не было нигде, и никто ее не видел.

Исчезновение Катенка словно оборвало невидимые нити, позволяющие «держаться на плаву», отрезало часть мироощущения, сделав оставшуюся опору шаткой, разрушило грани чего-то ранее незыблемого. Семеныч отдавал себе отчет в том, что пропажа обыкновенного домашнего любимца не могла таким образом отражаться на его состоянии. И это ему не понравилось.

«Куда она делась? Что случилось? Чертова кошка!» – Семеныч не нашел ничего лучшего, чем разозлиться на Катенка. Злость его спасала. Как крепость, она становилась преградой неведомому чувству: описать его не представлялось возможным, так же, как и жить с ним.

Приходя домой, Семеныч ложился на диван, грудной клеткой опираясь на ладонь, сжатую в кулак. Казалось, под ребрами что-то жаждет пожара. Невыносимо сильно хотелось просунуть руку внутрь и чиркнуть зажигалкой…

* * *

Семеныч направлялся вечером домой, все еще оглядывая по привычке двор. Катенок возникла перед ним неожиданно. Худая, усталая, изможденная. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно под ноги. Это была не маленькая упрямая Катенок, обижавшаяся по всяким мелочам.

Перед ним стояла молодая кошка и смотрела на него. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя – как все это можно было соединить в одном взгляде, Семеныч не понял.

У него возникло ощущение, что Катенок еле держится на ногах. Семеныч присел на корточки:

– Иди ко мне? – осторожно произнес он.

Катенок, подрагивая, нерешительно сделала один шаг навстречу.

Семеныч взял ее на руки.

Есть Катенок не стала и уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее: лапы вытянулись, тельце подросло и приобрело худощавость, шерстка стала более шелковистой и густой.

– Где ты была, Катенок? Что произошло? – его чувства парализовало. Семеныч ничего не соображая и ощущая только тяжелую необъяснимую тревогу, убивающую способность думать и что-либо ощущать кроме нее самой.

* * *

Катенок спала долго – ночь, утро, день, вечер, ночь. Семеныч был рядом две ночи: прислушивался к ее прерывистому дыханию. Беспокойно было видеть в таком состоянии Катенка. Она никогда раньше не спала так долго, мало того, постоянно не давала заснуть вечером, а по утрам вечно будила на рассвете. Семеныч трогал ее горячий нос, гладил по спине, и наутро уже решил отвезти Катенка к ветеринару.

«Вставай, Семеныч! Да вставай же ты!!!» – он проснулся от мокрого носа, блестящих глаз и еще не начавшегося рассвета.

«Как всегда! Все на своих местах!» – Семеныч так обрадовался, что Катенок стала прежней, и ничуть не разозлился, что опять она подняла его ни свет, ни заря.

Кофе с лимоном вместо завтрака. Катенок фыркает. Семеныч улыбается.

– Объяснишь?

«Нет, – промелькнуло что-то в кошачьих глазах и спряталось вновь. – Я скучала».

– Иди, ешь, в чем душа-то еще держится? – Семеныч налил молока в блюдце и достал из холодильника тушеное мясо, оставшееся от ужина. Поставил на пол. Но, видя, что Катенок недовольно повела ухом, переставил тарелки на стол. Сел рядом с чашкой кофе. Катенок ела жадно, не жуя, а заглатывая куски мяса. К молоку не прикоснулась.

«Странно это все. Мужчина и Кошка. Катенок и Семеныч. Она и Он… Он и Она? Что за бред! Человек и животное не могут быть: «Он и Она». А может быть, Катенок и не животное вовсе? – Семеныч шумно отхлебнул кофе. – Ну и придет же в голову всякая чушь! Или я сошел с ума, или мир сошел с ума. Или мир открылся с той стороны, которую я, как и большинство людей, прежде не знал»…

– Пока, до вечера? – глаза Семеныча смотрели напряженно.

«Да!» – глаза Катенка смотрели ласково.

* * *

Катенок побродила по дворам, проверяя окрестности: все ли осталось в порядке, пока ее не было.

Иногда мир делается восхитительным. Возникает ощущение, что ты касаешься вечности. Все становится прекрасным, незыблемым, прочным, появляется место, и ты вливаешься в него, чувствуя, что это место в жизни только твое. Ты начинаешь с удовольствием просыпаться и засыпать, уходят страхи и появляется уверенность, что все так и должно быть.

Вернувшись во двор, она забралась на излюбленное ветвистое дерево. Заняв удобное положение, Катенок задремала.

Нечто прозрачное и невесомое, как воздух, образовалось в пространстве и «уселось» рядом на ветку, не задев при этом ни листочка.

– Привет!

«Иди отсюда», – Катенок не открыла глаза. Она и так знала, кто это.

– Еле отыскал! Это надо же! Кошка! Вы посмотрите на нее! – в удивленно-насмешливом тоне просквозило явное облегчение.

«Посмотрите на нее», – мысленно передразнила Катенок голос, который не был слышим обычным способом, таким как орган слуха у живого земного существа.

– И долго это будет продолжаться?

«Вечность», – Катенок скопировала тон собеседника: те же спокойствие и невозмутимость.

– Ты забыла, кто ты?

«Да! – расхохоталась она. – Я стерла все прошлое до рождения Катенка. Я удалила постоянную память за ненадобностью, оставив временную для нахождения еды, дороги домой, и знаний о том, что зима сменяется весной. Это все».

– Так дело не пойдет. Тебе нужно вернуться, – голос еще звучал в пределах спокойствия, но струны напряжения уже натягивались, грозясь лопнуть.

«Я остаюсь здесь», – Катенок приоткрыла упрямые глаза и стала глядеть вниз, на землю. Можно было, впрочем, бесполезно смотреть на невидимого собеседника, но это не имело никакого смысла, так как присутствие существа ощущалось несколько по-иному, чем это привычно для человека или животного.

– Это не в твоей власти. Мы все равно заберем тебя, если ты не вернешься по своей воле, – слова становились тверже и резче.

«И что вы сделаете? Варианты: пожар с моим сожжением, наезд на меня автомобиля, что? Или я утону в море, отправившись на прогулку на собственной яхте? А может, я упаду с этого самого дерева на чью-нибудь голову? Жаль, я не черного цвета, все можно было бы обставить мистически трагично!» – Катенок смеялась, в ярких красках представляя себе свои возможные кончины.

– Ты знаешь, что мы сделаем это. Не важно – как, – собеседник поморщился от откровенного сарказма Катенка.

«Давай, давай, светлый ангел! Подумай хорошенько, как убрать ни в чем не повинную кошку. Делай это много-много раз, потому что с первого раза у тебя ничего не получится. Я вернусь обратно другим котенком или щенком, а может, женщиной? Или превращусь в дерево, и вам придется ждать много лет, пока не освободится моя сущность. Хотя, можно просто уничтожить земной мир, избавив, тем самым, все души от материальной оболочки. И тогда искать меня не придется так долго!»

«Женщиной», – это слово вырвалось у Катенка в пылу дискуссии, как шутка, безосновательное предположение. Но сама мысль – стать женщиной – почему-то ей пришлась по душе. Катенок посчитала, что в таком случае, «чужих запахов» и «редких вечеров» у Семеныча она тогда просто не допустила бы. За одно мгновение Катенок развила скорость своей мысли до невообразимой и неожиданно поникла – она не знает, какие женщины нравятся Семенычу. То, что он их любит – это Катенок поняла сразу, и понимала уже не раз. Но она не знает, что ищет он в них, и что его в них привлекает. В любое тело можно влезть без всяких проблем, но как узнать, что нужно Семенычу?

– Посмотри, во что ты превратилась. Тебе нравится так проводить время?

«Как?» – Катенок отвлеклась от внезапно охвативших ее мыслей о Семеныче.

– Бесцельно!!!

«А-а… Да. Нравится. Очень нравится. Мое время – как хочу, так его и убиваю. А если оно кому-то кажется бессмысленным или бесцельным, то, возможно, ему это только кажется».

– Как с тобой договориться? – голос был озадачен и зол. Разговора не вышло. И результата разговора, естественно, тоже. Того результата, за которым и явилась эта тень, это существо, этот «светлый ангел» или это нечто, не являющееся жителем физического трехмерного мира.

«Никак. И не тебе меня пугать или соблазнять. Иди, спасай человечество, и остальные ступени миров, пока они не утопили сами себя в собственных экскрементах лжи, войн, болезней, умственной и психической недоразвитости. Я в этом дерьме копаться не собираюсь. Это бесполезно. Я буду жить ради своего удовольствия. Прошу оставить меня в покое», – Катенок демонстративно отвернулась.

– Серьезно?

«Абсолютно».

Существо замолчало, подбирая угрозы.

«Семеныч? – тщательно отсканировалась в его сознании последняя пара месяцев жизни Катенка в теле кошки. – Смертельный несчастный случай? Слишком просто. Несмертельный несчастный случай? Можно сделать Семеныча инвалидом, растением, сумасшедшим, причем незаметно: алкоголь, наркотики, психологическая зависимость от привязанности к религиозному сообществу… И рычаг для Катенка будет найден. Она с легкостью вернется, лишь бы состояние Семеныча стало прежним, нормальным. Ни ангел, ни бес, ни человек еще ни разу не оступились на этом. Когда находят что-то дорогое, человека, дело или идею, то есть то, ради чего стоит жить – они жертвуют собой. Но дело не в Семеныче. Да и, вообще, не в физическом мире. Дело в Катенке, которая, при желании и в сочетании с необузданностью своего характера вполне может внести достаточно серьезные возмущения в относительно спокойный сейчас мир этой сверхъестественной системы: мир ангелов, мир грез, мир эгрегоров, ощущений, чувств… Иной мир. А вот этого допустить никак нельзя».

Если бы Катенок услышала эти мысли, почувствовала бы агрессивное волнение, то она уничтожила бы моментально это существо, и еще неизвестно кого или что в придачу.

– Я еще раз…

– Ну что еще? – Катенок непомерно устала от собеседника. Такой диалог, а проще контакт с неравным для нее сейчас существом стремительно вытягивал все силы, всю энергию, которая только недавно начала восстанавливаться у Катенка.

– Ты станешь кошкой.

– Уже.

– Совсем станешь. Через некоторое время. Материальный мир поглотит все твое существо. И ты на самом деле станешь кошкой. Полностью. Разумом. Телом. Ты останешься навсегда кошкой! Умрешь кошкой и не сможешь вернуться обратно. Предупредить хочу, по-хорошему. Возвращайся, пока не поздно.

– Отстань от меня.

– Катенок… Никто не возращается. Ты же это знаешь…

– Пошел вон.

Невидимое и невесомое «нечто» ретировалось, растворившись в своем исчезновении. Пространство вновь успокоилось и стало стабильно материальным: притихший к обеду двор, воркотня голубей около помойки, неподвижность крупных листьев на ветке с огрубевшими по-осеннему черенками, осиротевшая детская площадка, полупустая парковка машин на давно вытоптанных газонах…

«Нашли все-таки! Выждали! Не успела я прийти в себя, как тут же сама себя и обнаружила. Не отвяжутся теперь. Поискать себе новое убежище? Пока я адаптируюсь полностью в чем-то новом, еще время пройдет, и так можно продолжать до бесконечности. Им это надоест, и…» – негодовала Катенок, сердито дергая хвостом. Когти напряженно впились в кору дерева. – Кто-то послал его за мной? Какое им вообще дело до меня? Какая им разница, где я нахожусь? Разве я кому-то мешаю своим отсутствием там и присутствием здесь?!».

Конечно, Катенок не могла не подозревать, что к ней могут найти не совсем гуманный подход, когда она откажется возвращаться. Но Катенок полагала, что так долго искать ее не будут и оставят в скором времени в покое. Идея затаиться в материальном теле не была новой и оригинальной для существ-эгрегоров. Катенок считала, что в этом ничего страшного нет, и если это не приносит никому вреда, то и преследоваться не должно. Однако, судя по всему, кому-то очень не понравился самовольный уход Катенка в другую реальность, и этот «кто-то» не оставит теперь попыток вернуть все на свои места.

«Но меня не за что схватить. Никто не знает, чем я живу. За счет чего существую. В чем моя слабость. Потому что у меня ее нет, и не было! Семеныч… – Катенок нервно спрыгнула с дерева, грациозно попав на кучу осенних сухих листьев. Взглянула на солнце. – Пусть только попробуют, я натворю таких дел, что им не разгрести их в этой вечности. К Семенычу надо. Срочно».

Без него Катенку вдруг стало неспокойно. Невыносимо сильно захотелось увидеть его, пораженный ее неожиданным присутствием на другом конце города, взгляд светлых бездонных глаз.

«Можно было бы, и проникнуть к его существу без преодоления расстояния. Он-то удивится еще больше, когда на рабочем месте обнаружит мою бестелесную энергию, когда я покажу, как ее почувствовать. Но мир физический, не буду пока его рушить», – Катенок помотала головой, желая растрясти все лишние мысли, и помчалась к Семенычу.

* * *

Кирпичное двухэтажное здание офиса, построенное между двумя многоэтажными домами. Катенок нырнула в арку и, очутившись недалеко от крыльца, стала прохаживаться около машин. Ждать пришлось недолго: пространство сегодня оказалось на редкость милостивым, и минуту спустя в дверях появился Семеныч. Прислонившись к косяку, он огляделся. Глаза – как небо; губы сомкнуты – о чем-то думает; одна рука что-то ищет в кармане пиджака – Катенок откровенно любовалась им. Совсем не по-кошачьи.

Семеныч заметил ее, улыбнулся и сбежал со ступеней.

Обогнули здание. Семеныч шел по тротуару, а Катенок – по бордюру на противоположной стороне дороги. Юркнули в дыру забора соседнего двора. За кустами, образовавшими собой живую изгородь, обнаружилось поваленное дерево.

– Неймется? От безделья прискакала? Колесо утром проколол, а обнаружил на полдороге, пришлось в шиномонтаж заезжать. На работу к одиннадцати добрался, а у меня в десять встреча назначена была, – Семеныч достал пачку сигарет, вытащил из нее сигарету и зажигалку.

«Я люблю тебя!» – Катенок посмотрела прямо в глаза Семеныча. Это надо говорить, глядя в глаза.

– Что? – смешавшись, взглянул на нее Семеныч. Подумав, что ослышался, продолжил: – Два совещания сегодня, первый раз покурить вы…

Катенок блуждала в плену собственных мыслей. Не слушая Семеныча, она лихорадочно отматывала время назад.

«Прокол шины. Остановка автомобиля. А зачем? Надо посмотреть дальше. Да вот оно: через две улицы едет ремонтная машина, большая и тяжелая. Водителю плохо, он не управляет техникой. Проезжая по инерции маленький перекресток, машина упирается в бетонную стену и останавливается, сплющивая кабину. Да, если бы Семеныч вынужденно не припарковался из-за прокола, то он выехал бы с прилежащей дороги, и эта оранжевая махина протаранила бы его автомобиль, смяв между собой и бетонной стеной, – Катенка прошиб пот. – Глупый ты, Семеныч! Ты недоволен опозданием на работу, что немного подвел людей, и не знаешь, как опоздал на собственное несчастье. Как это важно бывает – не попасть туда, куда не следует. Наверное, они делают там и хорошие дела. Позаботились о моем человеке? Или хотели предупредить меня таким образом? А может быть, это просто совпадение?».

Семеныч, потушив окурок, поднялся.

– Домой пойдешь или тут покрутишься?

«Не знаю еще», – понимая, что для сегодняшнего дня событий уже приключилось достаточно, Катенок, не торопясь, стала удаляться.

* * *

Сегодня оба изрядно утомились: у Семеныча – напряженный, неожиданно затянувшийся до позднего вечера, рабочий день, у Катенка – такой же хаос в голове. Ей необходимо было что-то решить или предпринять после утреннего «сигнала».

Устало встретились возле подъезда и пошли домой. Молча поужинали и нашли место на диване. Друг возле друга.

Семеныч задумчиво водил пальцем по айпаду, вяло читая, что попадалось на интернет-страницах. Катенок положила голову на его левую ладонь, а лапами упиралась в Семеныча, периодически выпрямляя их и мягко толкая его в бедро.

«Так хорошо и уютно. Со многими ли мы испытываем такое? – Катенок, забывшись, выпустила от удовольствия коготки. Семеныч чуть сдвинул брови. – С каждым ли мы можем чувствовать себя так комфортно? А отчего это зависит? От многих причин. От близости людей. От их чуткости. От личного пространства, которое не должно мешать другому, и не ограничивать само себя. От любви, от дружбы, от понимания. От любви. Точно, людям не хватает любви. Свободной, сильной и независимой. К живому и неживому. К явлению или существу. Ага, и где ее взять? Кажется, я знаю…»

Семеныч резко выдернул ладонь. Катенок, опомнившись, тут же спрятала когти и виновато переместилась опять на его опустившуюся руку.

«Сколько всяких слов и определений, нужных и не очень, а все сводится к двум – хорошо и плохо. Да, Семеныч? – рассеянно вертелись мысли Катенка. Она вновь уткнулась в ладонь Семеныча. Он шевелил пальцами, гладя ее лоб. Катенок замерла от наслаждения. Ей не хотелось больше двигаться. – Это мы можем не двигаться. А время не может. Оно тянется, ползет, идет, бежит, летит. Замедляется в горе, убыстряется в счастье».

Семеныч выключил айпад. Щелкнул кнопкой выключения на пульте телевизора. За окном стал слышен монотонный шум осеннего дождя.

«Что дальше, Семеныч? – Катенок подняла голову. – Что же будет дальше?»

Семеныч внимательно посмотрел на нее. И ответил:

– Я не знаю, маленькая.

«И что же делать теперь мне? Вот уж никогда не думала, что тут может быть так грустно и запутанно».

– Здесь не грустно. Здесь тошно. Здесь противно, – оставив Катенка на диване, Семеныч подошел к окну. За стеклом подрагивали ветки, мокрая листва поблескивала в свете фонаря. – Бессмысленно. Зачем я здесь? Работа, дом. Дом, работа. Все суетятся, чего-то зарабатывают, гоняются за чем-то. И все без толку. Впереди старость, болезни, смерть. Пыль. Общество это, как змеиный лабиринт. Неверный шаг, и порция яда нарывает кожу. Все одно и то же. Все продается, воруется, покупается, отбирается. Все, кроме времени. А оно стучит в башке, точно часовой механизм от бомбы. И сбежать отсюда некуда. От всех. Чтобы все оставили в покое.

«И оттуда некуда сбежать», – Катенок вздохнула.

– Эй, – неожиданно Семеныч подхватил Катенка под живот, приподнял ее и носом коснулся ее лба. – Что мы загрустили?

* * *

Утром Катенок проводила Семеныча до привычного угла, чувствуя по вибрационному холодку, который проникал сквозь кожу, что за ней наблюдают. Она обреченно поплелась назад, даже не дождавшись, пока Семеныч перейдет перекресток до стоянки и оглянется на прощанье.

– Неплохо устроилась! – очевидно, это послужило приветствием для Катенка. Сущностей-эгрегоров на этот раз было две. Они расположились на детских качелях.

«Покачать?» – услужливо предложила Катенок.

– А ты и спишь, и ешь? Как кошка? – возбужденно спросило одно существо. – И что? И как это?

«Потрясающе. Хотите тоже попробовать?»

– Нет, – заколыхался второй эгрегор. – Голова еще на месте.

«Как вы меня нашли?»

– Энергия у тебя сконцентрировалась. И теперь твое местонахождение не составляет никакой тайны. Все просто. Энергия для эгрегора, что тело для человека. Нет тела – нет человека. Нет энергии – нет эгрегора.

«Зачем, то есть?» – прервала его Катенок.

– Навестить.

«Как мило с вашей стороны. Предложить вам молочка из блюдца и расширение вселенной на закуску? – Катенок почувствовала, что эгрегоры пришли о чем-то просить, поэтому она сразу перешла к делу, избавляя себя от бессодержательного обмена любезностями. – Что у вас нового?».

– Я нечаянно просмотрел, как затонул теплоход, потому что капитан валялся в рубке пьяный, а его помощник развлекался в каюте с девицей, – тут же без обиняков, не стал тянуть время один из эгрегоров. – Честно говоря, я на них и засмотрелся, и пропустил механические поломки. Полторы сотни жертв, а мне теперь восстанавливать баланс у их оставшихся в живых детей, немощных родителей, неутешных половинок.

«Как дорого тебе обошлись пару часов эротики, – посочувствовала Катенок. – И что ты собираешься делать дальше?»

– То был качественный порнофильм, ты не представляешь, они…

«Стоп, хватит! Остановись, высоконравственный! Мне эти подробности без надобности сейчас», – Катенок была им немного рада. Давно она уже ни с кем не общалась. Весь мир замкнулся на Семеныче, словно кроме него ничего не существовало.

Вернее, это новое существование Катенка началось именно с Семеныча. Сознание возвращалось к ней постепенно, память восстанавливалась рывками. Жизнь в теле обыкновенной кошки подарила и массу необычных ощущений: эмоциональных, тактильных. Возможности Катенка, как эгрегора, полностью не пришли в норму. Но она, впрочем, была довольна тем, что ей пришлось испытать. По крайней мере, это было что-то новое, а оттого и интересное. Похожее на первый прыжок в воду с огромной высоты, когда ты стремительно падаешь, чувствуя тяжесть собственного тела и легкость воздуха, затем разрезаешь грань, и иная плотность воды впускает тебя неохотно, по инерции тело двигается еще вниз и останавливается; толчок, и сама вода позволяет и помогает тебе вынырнуть. О своем поступке Катенок еще не пожалела. Хотя, сожалеть о чем-либо ей было и раньше несвойственно. И если бы не последние две встречи с эгрегорами, Катенок с удовольствием посмотрела бы на то, что с ней будет происходить дальше. К тому же, физический мир стал теперь близок и более понятен.

– Что делать? Надо разделаться с этой кучей. Если я разгребу ее быстро, пока их мысли-молитвы от сильного горя не дошли до Хозяина, то все обойдется. В общем, необходимо срочно сделать их более счастливыми, чем до катастрофы. Чтобы все думали, что так и должно быть. Как они любят говорить: «Что бог не делает, то к лучшему». Но мы вдвоем не справимся. Может, поможешь, все равно ничем не занята?

«А ты не у дел? Или по доброте душевной помогать взялся?» – Катенок уставилась на другого эгрегора с любопытством. Насколько она смогла его почувствовать, он не отличался тем, что мог подставить дружеское плечо вовремя, но повеселиться или подурачиться всегда был рад. Однако, как приходилось отвечать, его и след простывал. Катенок не любила таких. Она считала, что ответственность необходимо нести в полной мере.

– На мне племя в дебрях Африки. Самобытные, первозданные, одежды нет, соседних племен нет. Прогресса ноль. В данный момент там засуха. Сезон дождей через месяц. Мрут животные от нехватки влаги. Люди их жрут, так что едой они обеспечены. Со скуки сдохнешь. Пару недель насмотрелся на их ритуалы. Надоело. Что у них случится? Никто и не узнает, что меня там нет, – засмеялся он. – Если только эти аборигены зря будут жертвы приносить. Знали бы они, что мне их жертвы до лампочки. Не ем я их быков. Дождя все просят, идиоты. Сколько веков у них одна погода из года в год, сезон засухи сменяется сезоном дождей. Но они обвешаются крокодильими зубами и прыгают по ночам вокруг огня, и думают, что дожди приходят в ответ на их шаманьи танцы.

«Мы за месяц не управимся. Смотрите сами. Одним надо найти любимых, или тех, кто ими станет. Детей, оставшимися сиротами, распихать по родственникам или детдомам со скорейшим усыновлением, а со старыми – что?» – Катенок соображала быстро, уже по-деловому подсчитывая время без Семеныча и чувствуя, что отказать в помощи не вправе.

Она понимала, зачем сущности обратились к ней. Эти два эгрегора были слишком малы и неразвиты. Они искренне верили, что обязаны смотреть за человеком или группой людей. Совершенно так же, как люди наполняли свою жизнь различными обязательствами, которые и считали смыслом существования. И, недосмотрев, эгрегоры винили себя и пытались исправить ошибку. Конечно же, эгрегоры не могли двигать людьми, как фигурками, но вполне могли наполнять пространство некоторыми мыслями, которые и «вдыхали» люди. Соответственно, мысли рождали действия и поступки людей, а те, в свою очередь приводили к определенным обстоятельствам. И люди считали мысли своими, а обстоятельства – не всегда. Хотя все порой происходило с точностью до наоборот.

Катенок смутно подозревала, что она больше, самостоятельнее и сильнее эгрегоров. И ее это раздражало. Что она не такая. Существовать интереснее среди равных. Или среди более сильных, тогда есть куда стремиться и развиваться, считала Катенок.

Катенок знала, что эгрегоры вообще могли ничего не исправлять при сложившихся обстоятельствах. Мало того, эгрегоры и вовсе не были ни в чем виноваты. Но Катенок и не собиралась подвергать сомнениям ими же выдуманную концепцию их существования. Иначе пришлось либо доказывать ее неправильность, либо предложить свою взамен, чего Катенок тоже не желала делать.

Катенку и самой не терпелось вновь попробовать себя. Обитая в непосредственной близости к людям, она не знала, как могут измениться ее возможности. И это было любопытно. Поэтому, эгрегорам о том, что их деятельность по исправлению ситуации с затонувшим теплоходом не является необходимой – Катенок ничего не сообщила.

– Меньше. Я все подсчитал. Мне лишь срочное, со стариками – их пять. Пара невест неутешных. С детьми – я сам, – эгрегор явно занижал численность от семей полторы сотни утопших, чтобы только заманить в свое дело еще одного помощника. Катенок поморщилась, почувствовав недосказанность.

«Ладно, ладно, – мысленно Катенок уже увлеклась будущим занятием. – Я сейчас».

– Что еще у тебя?

«Надо! И за мной не смотреть!» – Катенок помчалась к Семенычу. Могла перенестись мгновенно, но впопыхах об этом забыла. Странно было видеть кошку, бегущую по улицам города со скоростью лани. Катенок неслась через перекрестки, не боясь машин, неслась по тротуарам, не боясь людей. Мчалась так быстро, что создавалось впечатление, что она не касается лапами земли.

Поспешно забралась на дерево, росшее около здания офиса Семеныча – не видно. Перепрыгнула по ветвям на другое. Выше.

«Семеныч, подойди к окну, родной мой, – попросила она. Но Семеныч сосредоточенно уткнулся в монитор компьютера. – Я скоро вернусь!»

Мгновение Катенок смотрела на него: Семеныч был так погружен в работу, что даже не пошевелился. Теперь Катенку осталось зафиксировать его образ, чтобы с легкостью потом воспроизводить.

«Как форма существования меняет сущность! – изумилась Катенок. – Я прекрасно могу чувствовать Семеныча на любом расстоянии. И любить я его могу просто так. Любовь – это же мое чувство? Или оно только от того, что Семеныч рядом? Или я могла чувствовать Семеныча на любом расстоянии? Но, будучи в физическом теле, почему мне обязательно нужно его физическое присутствие рядом? Почему мне необходимо видеть его глаза, ощущать его настроение, желание коснуться его руки? А долго не видя его, я страдаю. Что-то угнетает. Раньше такого никогда не было. До кошки. Наверное, это потому, что энергия теперь слишком сосредоточена и ограничена, и она чувствует единение через непосредственный контакт. На земле все очень отдельные. А чувства вызывают другие предметы или объекты, которые порождают зависимость. Зависимость быть ближе к близкому, и быть дальше от далекого. Соединяться с приятным и отдаляться от неприятного. Это не чувства даже, а металлические цепи: тяжелые и неудобные».

Семеныч оторвался от экрана через миг, неясно почувствовав тревогу. Как будто в сердце у него образовалась дырка, в которую постепенно стала вытекать жизненная энергия…

* * *

Вечером Семеныч не обнаружил Катенка ни на стоянке, ни во дворе, ни возле подъезда. Он долго ждал в тот вечер. Обошел квартал несколько раз, взяв на втором круге бутылку крепкого пива. Быстрая ходьба снимала напряжение, которое неизменно восстанавливалось, когда Семеныч поворачивал к дому.

…Вроде и беспокойства, как такового, не было в следующие дни – не как в тот раз, когда она пропала. Но человеческий разум – наиглупейший затемнитель, нагонял как тучи, прилипчивые мысли, и все они сводились к одной: «Где она? Что случилось?».

Семеныч поначалу недоумевал, почему он ждет кошку и ищет ее. Потом разозлился и успокоился. Человек привыкает к отсутствию радости, к появлению грусти – он, впрочем, ко всему относительно скоро привыкает. Это защитная реакция, стабилизатор – привычка – нейтрализует все. И боль. И счастье.

У Катенка не было времени почувствовать тягостные ощущения от разлуки с Семенычем и осознать их. У нее вообще ни на какие мысли и ощущения, не имевшие отношения к делу, не оставалось сил.

…Детей срочно пристраивали к родным и близким, подтолкнув комиссию по чрезвычайным происшествиям к принятию решения о выплате хорошей материальной компенсации и выделению жилплощади в столице. Тут же у каждого ребенка обнаружилось достаточное количество родственников, среди которых можно было выбрать наименее худших.

Со стариками оказалось проще, чем думалось: одной подарили через органы социальной защиты ремонт в квартире, и та загорелась со своей дотошностью к любым процессам и увлеклась ремонтом; другому подкинули мысль о том, что долгожданная беременность старшей дочери это переселение души умершего сына; третий встретил уже немолодого человека с паспортными данными, совпадающими по датам и инициалам с его романом юности, конечно же это было случайное совпадение, но одному так хотелось иметь сына, а второму, росшему в детдоме, отца…

Оставалась одна безутешная невеста, у которой на пароходе погиб жених. Девушка обещала своей бедой испортить все, сила ее горя так возмущала энергетическое пространство, что вполне способна была образовать нового эгрегора. А новый эгрегор – означал, что какой-либо из существующих исчезнет. Объем энергетического пространства являлся постоянным – так думали эгрегоры. Новый эгрегор, к тому же, всегда риск: никто не знает, каким по мощности он может вырасти и кого из эгрегоров уничтожить, присоединив к себе.

Подсовывали ей женихов – бесполезно. Высокооплачиваемая и интересная работа тоже не помогла. Катенок уже начинала злиться: знала бы эта «невеста», что делал ее жених на теплоходе, замучилась бы отплевываться от мыслей о нем. Он и был тем самым помощником капитана, развлекающимся с девицей в каюте. Выход нашелся с самой неожиданной стороны. Бродячая собака с перебитыми лапами – удачно сработало. В итоге у собаки дом и хозяйка. А у девушки – теперь куча забот о несчастном любимце и объект для нерастраченной любви.

* * *

Сумасшедшие дни закончились.

– Я все равно не думаю, что Хозяин ничего не узнает. Смешно и наивно полагать, что можно перекрасить черное белым, – вздохнул эгрегор.

Катенок промолчала. Силы ее были на исходе. Слишком много энергии пришлось потратить. Гораздо больше, чем до того, когда Катенок спустилась в «мир людей». Огромными усилиями Катенок пыталась концентрироваться до нужного предела. Часть возможностей, которыми она обладала раньше, казалась безвозвратно утерянной, но это ничуть не смущало Катенка. И на предложение эгрегоров вернуться она вновь ответила уверенным отказом. Она чувствовала, что физический мир ею еще не познан до конца. До обычного конца, когда все становится предсказуемым и известным. И Катенку снова станет скучно.

– Не в этом дело, – сообщил другой эгрегор. Тот, который считал виновным себя в гибели людей. – Если человек станет счастливее после, чем до несчастного случая, то это не наказывается. Это считается обычной перестановкой. Рокировкой.

«Впервые слышу. Что это за правило?» – поразмыслила Катенок.

– Я так думаю.

«А разве Хозяин кого-то хоть раз наказывал?» – поинтересовалась она.

– Причем здесь Хозяин? Это делают более крупные и мощные эгрегоры.

«Ммм…», – загадочно улыбнулась Катенок.

* * *

«Домой!» – к середине дня Катенок оказалась в родном городе. Сразу направилась к офису Семеныча. Трудно передать чувства, охватывающие до дрожи каждую клетку души при желанном возвращении. Любимым кажется всякое здание, мимо которого бежишь сломя голову, очередной светофор на дороге, холодные осенние лужи… – абсолютно все радует глаза и сердце.

Теплый капот автомобиля означал то, что Семеныч в обед куда-то ездил. Пренебрегая приличиями, Катенок томно развалилась на поверхности капота. Вытянула уставшие лапы и, подставив бок солнечным лучам, обессиленно провалилась в забытье.

Проснулась она, вернее, внезапно вздрогнула, когда почувствовала пронзительный взгляд на себе.

Семеныч стоял около машины и смотрел на Катенка. С обидой и злостью. Без обычной нежности, снисходительности, любви и теплоты. Его светлые глаза в тот момент потемнели.

Катенок неловко приподнялась, села, не зная, куда деваться от стыда.

…Это Катенку так показалось, что во взгляде Семеныча не было любви. Любовь пожирала Семеныча и полностью меняла его сущность. Любовь к Катенку у него уже проявлялась во всем. А во взгляде была, конечно, и обида, и злость. Так любовь Семеныча выражала свою боль и непонимание…

Катенок виновато переступая лапами, переминалась около двери.

Семеныч, выждав пару секунд, все-таки распахнул ее. Катенок с готовностью прыгнула на сиденье.

* * *

– Где ты была? – спросил Семеныч за ужином.

«Так, дела всякие», – невозмутимо отозвалась Катенок.

– Какие, к черту, у тебя дела? – взорвался Семеныч.

«А у тебя какие? – вопросом на вопрос ответила Катенок. – И у меня такие же».

– Ты будешь отвечать или нет?! – Семеныча это чрезвычайно задело. Это насмешливое: «А у тебя какие?» Ему, человеку, так небрежно бросает кошка. В наглой уверенности она равняет себя с ним.

«Нет!»

– Слезай быстро со стола, – приказал Семеныч. – Распоясалась совсем. Из тарелок ест и наглеет. Из мисок ешь. Знать будешь свое место.

«А ты-то свое знаешь?»

Семеныч нервно отложил вилку в сторону.

Катенок вытянула передние лапы вперед, положила на них голову и, подползая, придвинулась к Семенычу.

«Извини меня?»

Семеныч оперся подбородком о ладонь и задумчиво смотрел на движения Катенка. Сердиться на нее дольше нескольких минут – никогда не получалось. Но и выводить из себя Семеныча, она научилась блестяще.

Поначалу он относился к Катенку, как к маленькому живому существу. Так относятся скорее к детям, нежели чем к домашним питомцам. Первое время Семеныч пытался о ней заботиться, но Катенок часто вела себя слишком независимо, и казалось, все, что ей нужно – это рука Семеныча. Ни еда, ни тепло, ни любовь – только его ладонь, всецело ей принадлежащая. Кроме всего, были и еще некоторые странности в поведении Катенка. Она задумывалась, глаза ее в такие моменты расширялись и будто мутнели. Если Семеныч ее звал, она не реагировала. Через некоторое время, остановив невидящий взгляд на Семеныче, трясла головой. Семеныч иногда думал, что это что-то нервное, но понаблюдав, сделал другое предположение: Катенок точно силилась что-то вспомнить, что-то проанализировать, сопоставить. Ему было любопытно, что может помнить, кошка или о чем она думает, но Катенок говорила то, что хотела. В общем, просто на кошку Катенок, по мнению Семеныча, определенно, не походила.

«Семеныч?» – напомнила она о себе. Катенок уже подползла ближе, дотронувшись носом до ладони Семеныча.

Он встал и налил себе воды из-под крана.

– Хочешь пить? – неожиданно спросил он с задором и обернулся. Затем достал завалявшуюся соломинку из выдвижного ящика. – Смотри, я тебя сейчас научу.

Катенок с изумлением уставилась на трубочку и стакан воды.

– В себя. Как вдыхаешь, только ртом, – Семеныч загнул соломинку. – Попробуй.

Катенок недоверчиво и робко потянулась к соломинке.

– Зубами зажми, – хохотал Семеныч, помогая Катенку удержать соломинку. – Получилось? Вот, молодец. Курят также. Только воздух втягивают.

«Семеныч!»

– Что? – вытирая салфеткой пролившуюся воду на столе, спросил он.

«Я не уйду больше. Не пропаду».

– Будь любезна. Или предупреждай, – миролюбиво согласился Семеныч.

В безмолвной ночи не было слышно дыхания Семеныча. Он не спал. Не спала и Катенок.

– А ты кто, вообще? – поинтересовался Семеныч.

«А ты?»

– Я человек.

«А я, тогда, кошка», – важно ответила Катенок.

– А если без «тогда»?

«Без «тогда», ты – не человек».

– Мы так и будем разговаривать?

«Так и будем, – Катенок высунулась из-под одеяла и по груди Семеныча перебралась на другую подушку. – Расскажи мне что-нибудь лучше».

– Не знаю я ничего.

«Не знаешь – выдумай и расскажи».

– Слезай с этой подушки. Шерсть везде. Неужели нельзя на одной спать?

«Неужели нельзя с одной спать?» – возмущенно передразнила его Катенок, изменив предлог.

– Тьфу, еще я это с тобой обсуждать буду, – рассердился Семеныч. – Тебя это никак не касается. Ты же кошка!

Катенок демонстративно слезла с подушки, и собралась было идти на другой край постели, к ногам Семеныча.

– Вот там и спи, – подначил ее Семеныч.

Катенок аккуратно дошла до края, согнула лапы, плавно опускаясь на живот. Семеныч почувствовал ступнями ее теплое тело. А следом – пронзительную боль от прикушенного мизинца на ноге.

– Вот, зараза!

«Кошка, Семеныч. Кошка, – Катенок моментально очутилась уже на подушке, вытаптывая лапами себе углубление. – А хорошо, что мы нашлись, да?»

– Да, – просовывая под нее свою ладонь и переворачиваясь на бок, сказал Семеныч. – Не исчезай больше. Мне неютно было и беспокойно за тебя. Представь, если бы пропал я?

«Я со двора больше ни шагу!» – пообещала Катенок.

* * *

Эпизод с неожиданным и долгим отсутствием Катенка вскоре забылся. Однако, прошлое имеет свойство возвращаться, а иногда и настойчиво приходить все чаще и чаще.

По утрам Катенок уходила порой раньше Семеныча. Будила его на рассвете и требовательно бежала в коридор, ожидая, когда Семеныч откроет ей дверь. Но вечером Катенок неизменно оказывалась во дворе и встречала его на углу дома…

Но что-то изменилось в их необычной привязанности друг к другу. Семеныч твердо почувствовал себя главным в жизни Катенка. В те вечерние часы, которые они проводили вместе – Катенок предупреждала любое его движение, сопровождая внимательными, полными восхищения, глазенками. Он грустил – и Катенок смешно тыкалась головой в его бок, то ли ласково мурлыча, то ли грозно рыча. Смеялся – и она весело кувыркалась на его ногах. Засыпал – Катенок прижималась к его телу и не двигалась. Брился – она убегала на кухню с его зубной щеткой в зубах со скоростью света и успевала выплюнуть ее в мусорное ведро до того момента, пока Семеныч обнаружит, что щетки нет. Ругался – и Катенок, прячась, спешно проскальзывала под покрывало и одеяло в спальне, забиралась под подушку, не шевелилась и не высовывалась до тех пор, пока сам Семеныч не доставал ее оттуда. Смотрел телевизор – она сидела рядом и иногда, наклонив пушистую мордашку, оборачивалась, обжигая его неестественным, но удивительно теплым взглядом, от которого пронизывало тело Семеныча невообразимым теплом.

Нередко и спорили. По любому поводу. Семеныч вспыхивал как порох, Катенок не оставалась в долгу, а доказательства и аргументы своей точки зрения она умела приводить лучше любого человека. После этого следовало злостное обоюдное молчание. До первого движения или взгляда в сторону друг друга – когда все остальное, кроме их необычного союза теряло смысл. Свысока и небрежно признавали правоту друг друга, иногда извинялись, и, спустя некоторое время, все повторялось снова…

* * *

Катенок совсем не рассчитывала на то, что переместившись в тело кошки, она со временем обретет свое почти прежнее состояние. И ее сознание к ней вернется почти в полном объеме. Как оказалось – форма сосуда никак не повлияла на содержание, она лишь немного ограничила его…

Те из эгрегоров, что намеренно скрывались в любом земном существе, либо никогда после не возвращались, либо теряли себя окончательно, либо их уничтожали – но факт оставался фактом – то, что с ними происходило потом – было тайной, покрытой, если не мраком, то домыслами остальных эгрегоров…

Катенок не скрывалась – она сбежала от скуки, из любопытства, ввиду неприятия себя или без видимой причины, то есть просто так. Первые месяцы Катенок действительно видела и узнавала мир глазами обычного котенка. Но позже ей это совсем не пригодилось: ни отличный нюх, ни ночное зрение, ни чувствительность людей, животных и их энергетики – все это не стоило и миллиардной доли того, что умела и знала Катенок ранее.

А потом все стало как всегда…

Только немного сложнее. В мире людей все оказалось гораздо примитивнее, глупее и грубее. Но, пока, интереснее.

Люди, в сравнении с эгрегорами, были визгливыми «рупорами» собственных мыслей, которых было невозможно заткнуть, понять или успокоить. Людей оказалось слишком много, и каждому из них что-то срочно требовалось. Они были не так разумны, как казались с первого взгляда. Словно дети. Но хуже. Взрослые гораздо хуже детей, извращенней в своих желаниях и испорчены жизнью или самими собой. Они все время просили и жаловались. Катенок еще не встретила ни одного самодостаточного, цельного и удовлетворенного жизнью человека.

У Катенка начался сложный период. Трудный, подчас невыносимый физически и плохо переносимый психологически.

Семеныч не раз стал замечать, как Катенок урча и постанывая, пробует зарыться головой под подушку или в стык между сиденьем и диванной спинкой, будто у нее сильно болит голова. После своеобразных «приступов», Катенок выглядела растерянной и беспомощной. Перебиралась к Семенычу на ноги и, притихнув между них, смотрела в никуда. Она стала меньше есть, меньше «говорить», все больше любила тишину, загоняя пульт от телевизора под диван. «Что-то происходит?» – спрашивал Семеныч. «Все в порядке», – следовал неизменный ответ.

Покоя Катенок больше не узнала: непрекращающиеся стоны людей в голове, шум их негодования в ушах и зрительные галлюцинации. Катенок чувствовала все на себе: боль, тоску, голод, зависть, недовольство. Но быть человеком и чувствовать это от собственного единичного экземпляра – это одно, а ощущать себя единым сборищем таких представителей – многократно некомфортнее.

Так, через людей, сознание Катенка сначало распылялось, потом концентрировалось и возвращалось к центру своего энергетического образования, которое сейчас находилось в теле кошки. Катенку казалось, что ее скоро просто разорвет на части.

Катенок пыталась поначалу бороться – то есть пробовала разгребать эту кучу эмоций, чувств, желаний, чтобы они не уничтожили ее саму. Она чувствовала все на всех доступных уровнях – головные непрекращающиеся боли, упадок сил, депрессивное неприятие мира, агрессию, желание уйти и отсюда… – только поэтому Катенок что-то делала. Во время процесса «сотрудничества» с людьми ей было легче, и она немного отвлекалась. Боль проходила на время. Но возвращалась снова.

Катенок понимала всю бесполезность этого процесса, всю его никчемность и ненужность. Она посчитала, что людям лучше бы было: жить сегодняшним днем или не жить вовсе.

«Но счастье без будущего – несчастье. Также как и беда без будущего – не беда. Получается, что всё, не имеющее продолжения – всего лишь точка. Стоит ли о ней беспокоиться?» – раздумывала Катенок.

Присматривалась и прислушивалась к зудящему, как рана, пространству, и старалась сделать все от нее зависящее: «Накричал на жену – забудь ключи дома и мерзни около дома добрые пару часов. Нагрубил нижестоящему по служебной лестнице – застрянь в лифте и подумай о том, что работа лифтеров также необходима, как и президента банка. Осудил кого-то – порадуйся испорченным продуктам и бессонной ночи в туалете. Пожадничал – бесполезная трата не за горами…»

Первое время бежала к сильному источнику возмущения – церкви, и слушала. Никакой благодати Катенок в храме не чувствовала. Но желания людей там были более конкретные и оформленные, а значит, и более слышимые.

…Женщина с угрозой выкидыша на маленьком сроке ждет ребенка и отчаянно просит доносить его здоровым. Смотрит Катенок ребенка, а он – будущий убийца, подлейшее существо. Кроме горя матери и обществу ничего не принесет, а мать слезно умоляет за его здоровье и жизнь, еще нерожденную жизнь. Мать – женщина хорошая, существо жизненно стабильное и положительное. Катенок, нисколько не сомневаясь, принимает решение – не быть этому ребенку – уродливой, больной души, случайно очутившейся в теле человека. Лучше бы этой душе было бы родиться в теле крысы, считает Катенок и начинает работать – мешают. Рядом возникает наисветлейший хранитель: «Не трожь, не распоряжайся душами, которые не ты вложила в тела».

«Молчи, глупый «ангел», я сильнее тебя, я умнее. Души попадают в тела часто также случайно, как если бы их вкладывал человек. И совсем не туда, где их место. Они портят себя и окружающих. Нельзя быть сплошной доброте и любви, она может породить такое зло, которое убьет своего родителя», – трудно быть хирургом Катенку в такие моменты, но не отрезать гангренозную часть нельзя: сгниет еще больше.

Вот дальше, ребенок – инвалид. Физически и психически неполноценный. Генное заболевание. Мать стоит, молится о здоровье и выздоровлении.

«Очнись, мать! Чудес не будет. Ну, есть они, но не в такой же степени! Опять недосмотр при его зачатии и вкладывания души растения в заведомо негодное для жизни человеческое тело. Что же они там наверху, то ли слепы, то ли пьяны? – раздумывает Катенок. Слишком тяжелы их последствия. Тут проще, и высшего существа рядом нет, негоже ему на такого время тратить – ускакал уже куда подальше, как увидел, что получилось. Катенок смотрит линию жизни: мать уходит рано, а ребенок не доживает и до двадцати. Чахнет в своем инвалидном кресле на седьмой день в закрытой квартире. – Ну и ну. Не лучше ли избавить его от ожидания такого «конца» раньше?»

Старуха просит снижения квартплаты и доброй смерти. Старуха «черная», всю жизнь в зависти и подлости прожила. Дети хорошие у нее, помогают. «Живи старуха, помирай своей смертью, не буду тебя трогать. А квартплату повысят, и соседи зальют тебя сверху, чтобы обои отошли, и твой белый потолок в желтых разводах действовал тебе на нервы каждую ночь», – вредничает Катенок.

Мужчина, убитый горем: потерял любимую женщину. Ничего не просит. Что просить-то, коли уже отняли? Отняли случайно, зацепив с кем-то. Стоит в горе мужик, ожидая успокоения. Жалко его, до слез жалко. «А что было бы, останься она в живых? Посмотрим, – Катенку не составляет труда увидеть предполагаемые судьбы. – Ничего хорошего. Прекрасная работа. Деньги, женщины, алчность, зависть, жадность. Что ж, женщину твою избавили от лишних страданий, а тебя – от гибели души».

Мальчишка топчется у порога в рваных ботинках. Погреться зашел. Денег просит. Несчастный ребенок из рядовой семьи алкоголиков. Вырастет – быстро в гору пойдет, за любую работу возьмется, чтобы кров заиметь. Будет и жилье, и деньги, и дело любимое. Правда, с семьей не повезет. Жена – гулящая. Но дети – хорошие, отрадой будут. В них и счастье свое найдет. «Будут тебе деньги! Иди в булочную магазин через две улицы, понадейся оброненный кусок найти, там бумажник под ящиком. Иди, мальчишка! Его богатый дядька уронил. Там визитка. И денег много. Позвонишь по номеру – найдешь себе покровителя. Не позвонишь – на год тебе хватит», – улыбается Катенок.

…Вот и еще один напряженный день пролетел. Устала Катенок не от того, что сделала, а от бессмысленной и нескончаемой рутины.

Катенок прекрасно понимала, что помощь единицам лишь поглощает и убивает ее саму, бесполезно расходуя драгоценную энергию. Но закрыться от всего – не получалось. Скорее всего, посчитала она, что с переходом в тело кошки, как земного физического существа, тонкий, ее собственный, идеальный мир треснул или ослабился. И сквозь него стали проникать человеческие души, их сознания, то есть течь чужая энергия. Катенок, неожиданно для себя, стала нервной клеткой большой человеческой массы.

«К Семенычу!» – бежит Катенок по городу, не придумав еще, как остановить обрушившуюся на нее лавину чужих эмоций и желаний. Стремление очутиться в нежных, любимых руках Семеныча побеждает все. Его ладонь иллюзией создает защиту от физического мира. Его любовь делает головную боль терпимее, скуку превращает в спокойствие, тоску позволяет не замечать, а треснувшую душевную оболочку восстанавливает.

Но внезапно Катенок останавливается. Что-то в пространстве меняется, как предгрозовая туча заслоняет небо. Катенок напрягается: утренняя беременная женщина из церкви находится в больнице после случайного падения на тротуаре. Ей в ноги бросилась кошка, неожиданность и наледь на асфальте свое дело сделали. Но женщине сохранили плод и остановили кровотечение.

«Да что же это такое?! – возмущается Катенок, а лапы безвольно поворачивают к больнице. – Кто-то пошел за женщиной и помог. Оставить все как есть, пусть этот «кто-то» потом очаровывается своим подопечным? Нет, надо. Не попасть сегодня вовремя домой».

Катенок не стала церемониться и внушать надежду на другого ребенка, которого никогда не будет. И в больнице, как и в церкви – тяжелая липкая от чувств атмосфера, от которой сразу не отряхнешься. Кто-то плачет, кто-то боится, кто-то руки наложить на себя хочет, еще и хирург на дежурстве пьяный. Пока в каждую голову влезешь и перенаправишь мысли – с ума можно сойти…

Во время процесса «работы» с людьми Катенку необходимо было быть ближе к источнику возмущения, вероятно, сказывалась физическая форма настоящего существования. Но большей трудностью оказывалось оставить свое кошачье тело, а потом его найти. Покинутый на доли секунды из каждой секунды кошачий организм мог попасть под машину, прищемиться дверьми, кинуться на человека, спуститься в метро или, хуже того, мог быть разодранным собакой. Животного, лишенного разума и инстинктов, на каждом шагу подстерегали смертельные опасности. Несколько раз Катенок пробовала не спать ночами, чтоб днем спокойно «оставить себя» спать в подвале одного из старых домов. После того как мальчишки, обнаружив спящую кошку и долго потешаясь, кидали в нее камни, от этой идеи пришлось отказаться. На крышах от людей укрыться было можно, но Катенок могла упасть, потому что в моменты «отсутствия» не видела и не слышала практически ничего. Несмотря на то, что в кошке Катенок практически была, мгновенно перемещая свою энергию в нужное место и обратно, «быть» полноценной кошкой до полного завершения «процесса» она не могла. А безопасных мест в городе оказалось мало.

Оставаться в квартире Семеныча, Катенок в такое время не хотела, чтобы не беспокоить его своим полубезумным состоянием. К тому же, Катенок не исключала возможности, что кошка могла и наброситься на него, а сонная артерия у людей такая тонкая…

* * *

Осень незаметно встретилась с зимой. Город побелел от снега. Воздух к вечеру сковывался холодом, заставляя сжиматься ноздри. Земля немела от мороза и покрывалась коркой льда на тротуарах, от которой древенели подушечки на лапках. Во двор Катенок попала только после полуночи.

В родных окнах слабое голубое мерцание – работает телевизор.

«Не спит. Семеныч! Погляди в окно, вот я!» – Катенок видит его силуэт, тотчас возникший у окна, будто Семеныч услышал ее.

Его равнодушный взгляд на Катенка. Отводит глаза, словно не замечает, как топчется у подъезда Катенок.

…Вечером Семеныч не торопился домой. Накануне он познакомился с прехорошенькой девушкой. Приятная беседа в ресторане, шутливый диалог, ее тонкое кокетство привели к тому, что они договорились о новой встрече. Все прошло бы по обычному и приятному сценарию, но девушка перезвонила ближе к вечеру. Деловым тоном объявила сумму, которую она хочет получить за встречу; назвала гостиницу, которая ее устроит; озвучила напитки, которые она предпочитает. Легкие закуски она настоятельно рекомендовала заказать из определенного ресторана. Семеныч, в это время выбиравший букет, вмиг остыл: все очарование вечера разлетелось как пыль. Выйдя из магазина, Семеныч выкинул цветы в урну. Настроение его окончательно упало. Он бы и сам не обделил девушку ни вниманием, ни атрибутами вечера, но выслушивать перечень условий, и уж тем более выполнять их, Семенычу определенно не хотелось.

Днем его компания проиграла тендер, и данное обстоятельство тоже внесло свою лепту в раздраженное состояние Семеныча. Он припарковался на стоянке и быстрым шагом передвигался к дому. Возле подъезда обнаружил, что его не встречает Катенок.

Отсутствие Катенка, казалось, переполнило всю чашу оставшегося терпения Семеныча. Ему было, в принципе, наплевать на то, что его кошка не оказалась там, где она должна была бы быть. Но Семенычу было не наплевать на то, что он сегодня ожидал… Кошку! Обыкновенную кошку! Которой можно все рассказать, на которую можно смотреть, с которой уютно молчать, с которой можно даже спорить…

Будто именно Катенок давала ему недостающую энергию, делала мир полноценным и успокаивала пространство одним своим присутствием. Эта зависимость Семеныча невероятно взбесила, как только смутной догадкой проникла в его разум…

«Вот и сиди на улице, раз тебе там интереснее, – в сердцах сказал Семеныч, задернув шторы. – Ешь на моем столе, спишь на моей подушке, днем тебя где-то носит, утром ни свет, ни заря извольте королеве дверь открыть. Не нагулялась за четырнадцать часов? Совсем себя человеком почувствовала?»

Гаснут окна. Чьи-то запоздалые шаги торопятся к подъезду. Катенок отступила: сейчас откроется дверь и можно будет проскочить в подъезд, поскребтись в дверь квартиры или, на худой конец, переночевать в подъезде около теплой батареи. Но желание идти домой растворилось и исчезло. Катенок делает еще шаг назад и поворачивает к дереву.

Свернулась на толстой ветке, уткнулась в шерсть, грея холодный нос.

«Зачем он так? – в душе стало тихо, а в глазах защипало. – А, ерунда. Это снег попал. Всего лишь снег. Белый и холодный. Как Семеныч сегодня».

Катенок чувствует холод сначала с кончиков лап, а потом и во всем теле. Холод подбирается к самому сердцу. Мерзлая жесткая ветка неприятно ощущается животом, шерсть от падающего снега слипается у основания на коже, в уголках глаз застыли маленькие льдинки. Не хочется спать Катенку, не хочется есть. Она лежит и смотрит на искрящуюся крупу, которая сыплется с неба в свете тусклого фонаря.

Незнакомое чувство охватило Катенка. У него нет видимости, нет ощущения, оно черное и пустое.

* * *

Утро пришло в той же темноте неба, что и ночь.

Семеныч появился. Поежился от холода, достал сигареты. Заметил пушистое, седое от заиндевевшего снега облако на ветке, которое смотрело на него. Встретились взглядами. Глаза соприкоснулись. Души вздрогнули. Глаза опустились.

Семеныч уходит дальше. Угол, поворот. Тот поворот, который их разлучал раньше на время. Где-то далеко хлопает дверь машины, но Катенок слышит звук отчетливо. Нехотя просыпается двигатель его автомобиля и монотонно начинает ворчать. Катенок и это слышит. Сейчас все пространство, весь мир состояли только из того, что делает Семеныч: снимает одну перчатку, достает телефон и смотрит пришедшее сообщение, счищает щеткой снег с лобового стекла, постукивает дворниками, стряхивая с них намерзшие куски. Садится в машину. Неторопливо уезжает. Удивительно, но на дороге много машин в утренней суете, а Катенок слышит только одну. В городе больше миллиона человек, а Катенок чувствует сейчас только одного.

Обыкновенное утро обыкновенного дня во вселенной. Катенок не понимает, в чем дело: почему вдруг все оглохло и ослепло, и сжимается до точки, которая находится где-то внутри?

«Что происходит с нами, Семеныч? То же, что и со всеми? Нет желания понять, которое толкало раньше друг к другу? Нет желания быть вместе? Стерлось то ощущение потрясающего комфорта – быть рядом? Стало привычно? Неужели так всегда было, и так всегда будет? Когда восторг сменяется холодом, как день ночью», – Катенок не знает ответов. Это первый страшный холод в ее жизни, первая зима в ее любви.

Она и не заметила, как Семеныч проник в ее душу. Не понимала, что она на данный момент – простая земная кошка. Не знала, что существует огромное чувство, как единый мир, который гармоничным делает только любовь.

Подкралось неясное ощущение, что оставаясь кошкой рядом с Семенычем, Катенок делает что-то не так, словно что-то теряет.

Катенок поняла, что голоса, галлюцинации, эхо, шум – все, что до этого на нее обрушилось от людей и неприятно истязало – внезапно отступило, потеснилось и исчезло за одну ночь.

* * *

Мир эгрегоров, то есть, энергоинформационных сущностей, откуда ушла Катенок, был другим.

Катенок еще не понимала, выше он или ниже земного, где она оказалась сейчас. Слишком быстро все происходило. Сначала Катенок проникла в физическое тело пушистого комка и познавала мир исключительно с возможностями обыкновенного котенка. Катенок не знала, что произошло с так называемой душой самого котенка. То ли Катенок подавила его, взрослея, то есть присоединила к своей энергетической сущности, то ли котенок «умер», то есть его душа преобразовалась в нечто иное, а Катенок вовремя подоспела к маленькому тельцу, физическому организму, которое еще могло возобновить свою жизнь.

А дальше на Катенка выплеснулся мир людей. Она их понимала, смогла видеть их прошлое и наиболее вероятное будущее, могла корректировать их мысли, соответственно и поступки. Словно люди внезапно стали прозрачными проекциями на координатной оси.

Все люди, кроме Семеныча. Его сознание Катенка никогда не беспокоило. Ей ни разу и в голову не пришло узнать, что хочет Семеныч, как он жил, и как будет жить дальше. Семеныч не был для Катенка человеком. Он стал ее любовью, ее миром – которые не разбирают на кусочки, чтобы не потерять ни кванта этого чуда.

Земной мир в эту ночь закрылся и перестал досаждать. Катенок посчитала, что ее собственная разодранная оболочка наконец восстановилась, разрушенная недавним перемещением из одного мира в другой.

Она признала, что люди чувствуют все гораздо острее, чем эгрегоры. Ей пришлось ощутить это на «собственной шкуре». Эгрегоры по «мукам душевным» не шли ни в какое сравнение с сущностями земного мира, которые могли этим самым себя изводить, уничтожать, изъедать. И это Катенку казалось странным. Хотя, она объяснила себе такое явление несовершенства людей ограниченностью материальной оболочки, которая не выпускает энергию: поэтому и чувства у них были еще грубее, неотесаннее, сильнее, как нечто, вроде концентрата.

Катенку показалось, что она нашла одно из значительных отличий мира людей и мира эгрегоров. В последнем отсутствовала любовь. А в первом ее было недостаточно. И люди не могли догадаться, какой ценностью обладает их мир, потому что они не понимали, не чувствовали себе подобных, как эгрегоры. Люди контактировали словами и поведением, эгрегоры – своей душой, для которой не существует лжи, нет препятствий ни во времени, ни в пространстве. У Катенка возникла сумасшедшая идея: соединить эти миры, для того, чтобы эгрегоры смогли чувствовать, а у людей появились сверхъестественные способности, для того, чтобы смешением человека и эгрегора – получился более совершенный вид формы жизни, новая ступенька в развитии души на бесконечной лестнице…

* * *

Возникшее чувство к человеку, мужчине, Семенычу – застало Катенка врасплох и ввело в недоумение. С одной стороны для нее оказалось радостью и открытием – новые тактильные ощущения и появившиеся эмоции, которые иной раз были верхом блаженства и умиротворения, с другой стороны – прошедшая ночь, сумасшедшее одиночество и боль – говорили о том, что дальше так продолжаться не может.

«Люблю его, – вновь вернулась Катенок к своему состоянию. – А дальше что? Мурлыкать от удовольствия в его руках? Естественно, мы можем каким-то образом общаться, и это также приятно. Смеяться, спорить – быть рядом с ним. Могу вернуться назад, но тогда и это исчезнет. Не исключаю, что и мои чувства пропадут, и опять начнется нейтральное существование. А мне уже не хочется терять возможность чувствовать то, что чувствует человек или животное. Все-таки это интересно. Или мне не хочется терять Семеныча? А что значит «терять»? Он-то, относится ко мне как к кошке! Он не может любить меня так, как люблю его я!».

Ошеломленная последней мыслью, Катенок встрепенулась, еще не придумав – свыкнуться с ней, принять или отвергнуть. Когти непроизвольно вонзились в замерзшую кору дерева.

«Не любит!» – ухнуло опять ее сердце.

…Но ошибалась Катенок. Была любовь. И очень сильная. Но не слышала ее Катенок. Не воспринимала и не понимала, что любовь есть. И от этого непонимания ее мысли материализовывались в многочисленные психологические ледяные стрелы, которые вонзались прямо в сердце Семеныча. Сама того не понимая, любя и тревожась за свою любовь, Катенок медленно убивала его…

Она посмотрела в ту сторону, куда несколько минут назад ушел Семеныч.

Нет, Катенок не отдаст свою любовь. Катенок сделает все возможное, чтобы любовь не ушла. Если можно еще хоть что-нибудь спасти, она спасет.

Спрыгнув с дерева на негнущиеся от холода лапы, она помчалась. Она бежала быстро, пульс стучал в висках, дыхание становилось сухим и жарким.

Катенок летела по сугробам, по скользкой дороге, мимо машин на перекрестках, мимо домов, которые проносились сбоку, сливаясь в одну линию.

Она бежала из последних сил, будучи без сна и еды второй день, но силы еще были. Их давала любовь. Их давал страх потерять ее.

* * *

Семеныч очнулся, припарковавшись у здания офиса. Он, не заметив, проехал мимо фитнес-центра, где качался по утрам. Взглянув на время, выругался, но ехать обратно – желания не возникло.

Гнетущее чувство огромной тревоги и опустошенности одновременно заполнило весь его разум. Естественно, он не мог предположить, что происходит с ним. И никакие мысли о любви в его голову не приходили – это было бы слишком абсурдно и нелепо с точки зрения человеческой логики.

У него были женщины. И кошка когда-то была. У него была нормальная человеческая жизнь: дом, работа, дача, родные, знакомые, друзья. Только чувств таких еще не было, и необычного состояния, которое постепенно возникало и нарастало с появлением странного маленького пушистого котенка.

Семеныч не мог совладать с собой, не мог объяснить себе перемены в настроении. Но очень хотел сбросить это наваждение, как пыльный, тяжелый и неудобный полушубок.

Если раньше Катенок веселила его, забавляла, завораживала и вообще казалась пришедшей из другого мира – волшебством, то сейчас он ощущал сильнейшее раздражение, злость, досаду, неудовлетворенность, и, конечно же, не понимал, с чем это связано. Поэтому чувствовал себя еще хуже.

«Апатия. От недостатка солнечных лучей. Над Москвой вечное серое небо. Оно и вгоняет в тоску, как в гроб, – решил он. – Да и жизнь такая же. Серая, скучная».

С разбегу вспрыгнув на капот, Катенок замерла. Взгляд Семеныча был устремлен на панель приборов. Медленно перевел он его на лобовое стекло машины.

Они не двигались и долго смотрели друг на друга, пока не растаяла зима между ними.

И любовь, собравшаяся было с разочарованием и грустью уйти, вновь вернулась.

Катенок умчалась раньше, чем Семеныч вышел из автомобиля.

Она знала, что он не будет ее гладить по спине и не потреплет за ухом, как это делают обычные люди со своими домашними питомцами.

А Семеныч почувствовал, что от его плохого настроения больше не осталось ни следа, и что мир не так уж плох.

Обоим стало ясно, что все вернулось назад. Он и Она. Семеныч и Катенок. Они вместе.

По морозному небу нежно голубого цвета степенно расходились лучи поднимающегося кремового солнца.

* * *

Наступила пора, когда необъяснимое счастье становится достаточным и полным. Исчезает страх его потерять и пропадает тревожность. Потому что все чувства, все мысли утопают в этом самом счастье, они им надежно защищены, как оплеткой для провода.

Именно в такое время приходит беда.

* * *

Катенок больше не пропадала, не задерживалась вечерами, не уходила по утрам раньше Семеныча. Людское пространство больше не проникало в нее, чему она несказанно обрадовалась. Она вела образ жизни обычной кошки, ее не беспокоили эгрегоры. О ней точно все забыли, и Катенок наслаждалась покоем.

О том, что будет дальше, она не думала. Старалась не думать, потому что слишком многое от нее прежней пропало. Как проекция шара становится примитивной окружностью и невозможно понять, чем эта окружность являлась изначально: шаром, цилиндром, так и Катенок ощущала себя. Она решила подождать, думая, что со временем все восстановится.

Земное существование, однако, незаметно для Катенка подминало ее под себя, затягивало: вкуснее становились куски мяса за ужином, приятнее – поглаживания ладоней Семеныча по ее голове, все больше раздражали голуби у помойки и подвальные крысы, вызывая непреодолимое желание охотиться на них. Память и прошлое существование все меньше тревожили, постепенно стираясь повседневной суетой.

Сознание неотвратимо обволакивалось туманом.

Дни пролетали теперь неизменно. Вечером машина Семеныча появлялась на стоянке около дома. Катенок сидела на дереве во дворе. Он шел от угла дома, и, издалека завидев ее, приветствовал взглядом и улыбкой. Катенок приподнималась с излюбленного места на ветке дерева и, дождавшись момента, спрыгивала Семенычу на плечо. С удовольствием вдыхала родной запах воротника его дубленки, тыкалась замерзшим носом в теплую шею. Семеныч, морщась, стаскивал ее с плеча и нес домой на руках. Кормил Катенка ужином: она так и ела с его ладони или осторожно стягивала куски с вилки. А потом они с наслаждением заваливались с айпадом на диван. Семеныч смотрел телевизор, читал новости в интернете, играл в компьютерные игры. Катенка уже мало привлекали недавно интересные занятия. Все чаще она играла со свободной рукой Семеныча или лежала на нем, иногда посматривая на экран айпада или телевизора, но фильмы все больше теперь походили на простые движущиеся картинки, не вызывающие более любопытства.

Семеныч ночью резко вскакивал с постели: то ему хотелось пить, то затекала в неудобном положении рука, то приходила в голову какая-то мысль, мешающая быстро заснуть вновь. Катенок мгновенно открывала глаза и настороженно наблюдала за ним. Будто тревожась, все ли у Семеныча хорошо. Словно никак не могла привыкнуть к тому, что он испуганно, как ей казалось, просыпается почти каждую ночь. Они шли на кухню и пили воду.

Утром он вставал рано: еще ни в одних окнах соседних домов не зажигался свет, и за окном была темнота. Он что-то начинал говорить много и сразу, точно восполнял вынужденный молчаливый промежуток сна, причем шутливо и весело, но с таким серьезным видом, отчего Катенок чувствовала себя самой счастливой…

Утро было немного напряженнее, чем вечер. Утро для Семеныча означало старт нескончаемой, бесполезной гонки на трассе под названием жизнь или работа, которая составляла более шестидесяти процентов его времени и могла бы занимать место жизни, потому что остальное время уходило на ужин и сон. Семеныч уже от подъезда мысленно вливался в перипетии его компании, и разум его наполнялся суетой, а сердце – неудовольствием. Для Катенка – каждое утро могло быть просто последним. Она не знала, не придут ли за ней опять и не вынудят ли вернуться на свое место, не навалится ли еще какая неизвестная возможность чего-либо, как недавно «человеческий мир» рухнул на нее, чуть не уничтожив ее саму и психологически, и физически. Или она в один прекрасный момент окончательно все забудет, полностью превратившись в земное существо с четырьмя лапами, густой шерсткой и милой округлой мордочкой…

Катенок не знала, как сохранить эту «гармонию» с Семенычем. Что конкретно происходит с людьми и животными после смерти их тела – Катенка никогда не волновало, поэтому она в этот вопрос не вникала, а поинтересоваться в мире эгрегоров – она не решалась, поскольку остерегалась, что мир эгрегоров вернет ее назад.

И каждый день теперь для Катенка сопровождался чудовищным страхом неопределенности будущего, который все больше стал походить на неясное ощущение чего-то нехорошего, предвестника скорого несчастья.

* * *

Ранним весенним вечером, когда он еще похож на ледяную и ветреную зиму, но все знают, что это конец одной поры и начало другой, желтое солнце игриво отражалось в стеклах домов, весело поблескивало в фарах автомобилей, сверкало и переливалось в бензиновой пленке на лужах. Воздух пах растаявшим снегом и появившейся густой слякотью на тротуарах.

Катенок не стала ждать Семеныча во дворе, как обычно, а побежала к зданию офиса Семеныча, чувствуя наступающую весну не только снаружи, но и внутри. Усидеть на месте в такой прекрасный день Катенок не смогла.

Она с шумом спугнула стаю голубей, сыто воркующих около помойки, нашла подходящее дерево, откуда было видно крыльцо, и вскарабкалась на него.

Семеныч появился почти сразу, но не один. Он был с хорошей особью женского пола. Они шли к его машине. Катенок затаила дыхание, вернее, оно затаилось само, потому что в горле что-то сжалось, в голове появился гул, в глазах возникла чудовищная резь, а в животе все свернулось.

Семеныч, улыбаясь и смеясь, беспрестанно шутил. Катенок в эти мгновения вдруг перестала понимать слова. Она слышала только звук его веселого голоса.

Автомобиль Семеныча тронулся с места и уехал. Катенок, не чувствуя шевеления ни единой мысли в голове, слезла с дерева и побрела в сторону дома. Внутри все горело, точно Катенок находилось в огне.

Через пару кварталов она внезапно наткнулась на припаркованную машину Семеныча. Катенок уперлась взглядом в знакомое колесо, под которым когда-то давно пряталась от людей и дождя или ночевала, чтобы не возвращаться домой «редкими неприятными» вечерами.

Слева находилось здание гостиницы, на первом этаже которой располагался ресторан с огромными окнами. За стеклами горел свет, и с улицы весь зал ресторана был хорошо виден. Небольшие квадратные столики с белыми скатертями, стулья с высокими спинками, стойка бара с улыбчивым официантом за ней, плавное перемигивание цветных лампочек по периметру потолка.

Семеныч сидел боком к окну, женщина – спиной. На столе – бутылка вина и бокал, в который Семеныч налил красную жидкость. А у него стоял широкий бокал с толстыми стенками. В нем жидкость была темно-оранжевой. Катенку даже показалось, что она услышала этот задорный звон соприкосновения их бокалов. Подошел официант и забрал две темные папки, записал заказ.

Катенок немного отошла в сторону, чтобы поймать взгляд Семеныча, чтобы убедиться, что это обычная встреча. Катенок ждала, чтобы Семеныч увидел ее, незаметно подмигнул и пригрозил пальцем, как это бывало раньше, когда она появлялась на дереве за окнами офиса, где Семеныч проводил совещания.

Катенок смотрела на его глаза, в которых был смех, радость, лукавство и кое-что еще. То, как Семеныч никогда не смотрел на Катенка. Желание и вожделение мужчины к женщине. Оно пылало такими буквами в глазах Семеныча сейчас, что и неграмотный бы обжегся.

Кошка. Женщина. Мужчина. Любовь. Двое стали лишними в этот момент времени. Катенок немедленно отступила в смятении, повернулась и пошла.

Бегом сменился ее шаг.

«Беги, Катенок, убегай прочь! Есть то, чего ты не сможешь взять или отдать. Есть то, что взяв, не сможешь сберечь. Это – мир, жестокий физический мир. Беги отсюда, Катенок. Ты не сможешь здесь находиться. Скорее!» – словно кто-то кричал Катенку, подхлестывая словами, как раскаленными прутьями, бьющими по телу.

Она помчалась. То был не бег за любовью. То был бег от нее.

* * *

Катенок не знала, что через час Семеныч останется один за столиком, покрытым белоснежной скатертью. Периодически будет наполняться и опустошаться бокал с темно-оранжевой жидкостью, И Семеныч даже взглядом не проводит ту женщину, с которой он пришел, и которую он прогнал.

В его глазах не будет ничего, кроме алкоголя. Кроме большого количества алкоголя. И тоски. Тоски по настоящей жизни, настоящей любви, настоящему делу…

Никто не знал, как Семеныч ненавидит себя и свою жизнь. Обычную жизнь обычного человека. Как все его здесь не устраивает, как скован он нелюбимой работой, вынужденностью бессмысленного существования, которое состоит из строгого режима рабочих и выходных дней, и необходимости вечно зарабатывать на еду и предметы обихода, которые когда-нибудь, со смертью, станут ненужными.

Семеныч считал, что спасти его может любимое и интересное дело, которому он мог бы отдать всего себя, чтобы себя самого и забыть в этом деле. Сколько себя он помнил, незримая скука и малоощутимая тоска всегда неотступно следовали за ним. Почти все человеческие ценности: достойное образование, хорошая должность, крепкая и надежная семья, положение в обществе, относительно стабильное существование – не интересовали Семеныча и не приносили ему никакого удовлетворения. Все было бренным и конечным, суетливым и бесполезным в итоге…

О внутреннем состоянии Семеныча знала только Катенок, но помочь ничем не могла. По чистой ли случайности, но она, являясь незаконным вторжением в земной мир – чувствовала все абсолютно также.

Ни он, ни она не нашли своего места в своих мирах. Словно его там для них и не предполагалось.

* * *

Подозвав официанта, Семеныч достал бумажник из внутреннего кармана пиджака. Открыл папку счета и, с трудом различая номиналы, медленно извлекал купюры, которые неловко сминались его пальцами.

Затем он встал и, пошатнувшись, направился к выходу. Остановился на открытой веранде. Осмотрелся и, найдя к чему прислониться, порылся в карманах в поисках пачки сигарет.

Сигареты, вытаскиваемые из пачки, валились из его рук, ломались и падали. Наконец ему удалось прикурить.

В душе была прежняя тоска и смятение, их не затмил пьяный угар.

С неба все быстрее сыпали крупные хлопья снега, которые через некоторое время превратились в капли дождя. Семеныч посмотрел на машину, соображая, что ехать домой в таком состоянии – не лучший вариант. Но, докурив сигарету, он не стал возвращаться в отель, располагавшийся на следующих этажах, несмотря на то, что номер был оплачен до утра.

Хотелось одного: уткнуться в кошачью шерсть лицом и замереть навсегда. Семеныч запахнул пальто и двинулся в сторону дома.

* * *

Семеныч не знал, что через несколько улиц, в грязном сугробе лежит раздавленное тело мертвого Катенка, а где-то на колесе одной из машин еще вращается прилипшая кошачья шерсть, перемешанная с кровью…

 

Глава 2

Снегодождь шел все сильнее, а Семеныч двигался все медленнее. Внимание его было сосредоточено на том, чтобы не повалиться на тротуар вовсе: тяжело идти, когда к пьяному телу так и подбирается земля.

Он остановился и увидел свет. Свет возник не от фар автомобиля. Не от фонаря и не из окна. Свет был не от чего-то. Свет был везде. Семеныч в недоумении огляделся по сторонам.

Сквозь свет едва-едва проступали очертания домов, проходящих мимо людей, проезжающих автомобилей. Призрачные силуэты становились все менее заметными, пока не пропали совсем. Вместе с очертаниями привычного окружающего мира пропал и звук.

Вернее, звук был, но это был не привычный уличный шум. Звук был мягким, убаюкивающим, но не усыпляющим, а наоборот: звук напоминал одновременно и музыку, и шум моря, и шелест листвы, и свист ветра. И в то же время он был ни на что не похож. Звук был таким, каким и должен быть звук до того, как кто-то придумал, что звук должен быть следствием физического действия.

Свет и звук были такими, какими они являлись изначально. Такими, какими они были до того, как появился мир.

Семеныч стоял и смотрел широко открытыми глазами. Но ничего не видел. Был только свет. Семеныч также ничего не слышал. Был только звук.

Так пропал мир…

* * *

…И появился вновь.

Семеныч стоял на перекрестке, привалившись к светофору. Напротив него зажегся зеленый свет для пешеходов, и люди, утопая в придорожной каше грязного снега, засуетились и засеменили в обе стороны. Их лица были опущены, воротники приподняты, капюшоны натянуты на головы, и придерживались руками, потому что промозглый дождь, сбивавшийся со своего направления сильным ветром, не выбирал поверхностей и бил колючими, холодными осколками по чему попало. Люди перемещались быстро, стремясь к укрытию в виде крыш автобусных остановок, навесов над витринами магазинов, козырьков подъездов…

Семеныч тяжело дышал. Вода, попадающая под расстегнутый воротник пальто, уже намочила часть пиджака и рубашки, и само пальто сделалось тяжелым и неудобным. Оторваться от столба светофора на этот сигнал у Семеныча не хватило сил.

Автомобили нетерпеливо урчали на положенной линии, их заведенные моторы сливались в один многоголосый шум дороги. Железные существа тоже, казалось, стремились как можно скорее скрыться на автостоянках, парковках или в уютных гаражах.

Рассеянный блуждающий взгляд Семеныча неожиданно замер и уперся в крайнюю машину. Стекло пассажирской двери было наполовину опущено.

На него смотрели. Неотрывно, пристально, пронизывающее. Был бы Семеныч сейчас трезв, его разделил бы пополам этот взгляд, разрезал бы, и края остались бы ровными с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазерного луча.

Но Семеныч был пьян, и пьян изрядно, а душа его была смята еще больше. Он глядел и не понимал, кто на него смотрит. Это была Она. Девочка, девушка, женщина.

Семеныч даже не пытался ничего сообразить. Он смог определить пол, но больше ничего: ни возраста, ни внешности, ни длины волос. Только ощущал, как сжигают его до самого сознания такие же, как у него, светлые глаза, с каким напряжением они смотрят на него.

Всё исчезло на мгновение, которое длилось безвременно вечно, как показалось Семенычу, и вечность была не более полутора минут, как показалось миру, из которого Семеныч вдруг выпал.

* * *

Он перестал ощущать себя в этом мире. Семеныч не слышал звуков, словно оглох. Он не чувствовал дождя и пронизывающе-холодного ветра, словно умер. Он не чувствовал никакого вкуса, его вдруг перестала мучить жажда. Он не чувствовал запаха весенней зимы, которыми воздух окутывал его. Он не видел и не различал сейчас ни людей, ни машин, ни домов, ни ночной темноты сверху, растворенной огнями снизу.

Исчезли все признаки мира вместе с самим миром.

Осталась одна прямая линия, начало которой было в машине, в паре Ее глаз, и конец которой упирался в его глаза.

Вечность кончилась внезапно, совпав с прекращением зеленого света для пешеходов и началом разрешающего сигнала для движения. Машины трогались, словно в замедленной съемке, и этот автомобиль тоже. Но все происходило как обычно, а не медленно, как казалось Семенычу, но казалось так реально, что он прочувствовал, как начинается любое движение ближайших одушевленных и неодушевленных трехмерных предметов.

Так возвращался мир в сознание Семеныча.

Ее взгляд так и был устремлен на Семеныча, пока это оставалось возможным. Автомобиль поравнялся с ним и торопливо слился с плотной массой машин, удаляющихся по дороге.

Мир возник полностью. Дорога шумела, мигала фигурка красного человечка на светофоре напротив, мокрая одежда давила на тело, снег пах сыростью, горло пересохло и повторно требовало обжигающего вкуса.

Зеленый свет неприятно намекнул на возможность дальнейшего движения в пространстве, тогда как Семенычу захотелось прекратить его навсегда.

Семеныч перешел дорогу, но свернул не в сторону своего квартала, а словно под гипнозом направился к яркой вывеске бара.

Он выпил еще, рассчитывая, наверное, на еще большее исчезновение всего вокруг. Но голова словно отделилась, и, при большем опьянении организма, стала лучше соображать. Дальше пить оказалось бессмысленно.

* * *

Во дворе Катенка не могло быть, но Семеныч этого не знал, поэтому фраза звучала для него иначе: во дворе Катенка не было.

– Нет? Тебя? – отрывисто выкрикнул он со злостью в пустоту двора. – И меня нет!

Семеныч вошел в квартиру, скинул на ходу вещи, упал на постель и забылся тем избавлением, которое доступно каждому, бедному ли, богатому, подлецу или праведнику – сном.

Сон, как наркотик, естественный и необходимый любому человеку. Он смягчает горе, успокаивает радость, чтобы не рвать разум и сердце, недостаток его действует как ломка, и это второе, после дыхания, без чего жизнь человека может быстро оборваться. Сон перезагружает мозг, обновляет его и помогает ему. Потом идут, вода, еда и прочее. Разница в искусственной зависимости от наркотика от естественной зависимости от сна, только в том, что сон приносит пользу, а его «передозировка» ничем не грозит.

Семеныч проспал все выходные. Его никто не будил: жена уехала к родственникам еще два дня назад, а телефон был выключен.

* * *

Когда Семеныч проснулся, то некоторое время лежал, словно вливаясь в пространство, которое на мгновение стало прозрачным. Будто что-то изменилось, не внешне, а внутренне. Восприятие, неясное ощущение мира показалось Семенычу иным. Точно заснул один человек, а проснулся совершенно другой.

Он мимолетно почувствовал, что маленького котенка, который непонятным образом вошел в жизнь Семеныча, уже нет, и больше не будет. Но тот котенок, который так сильно любил Семеныча, и которого так сильно любил сам Семеныч, не исчез. Та, любимая Семенычем, Катенок должна быть где-то совсем рядом, и стать кем-то, значительно больше подходящим для любви мужчины.

Догадки, предположения, размышления – в них, может, и есть зернышко реальности, а, может, и пустой орешек – не узнаешь, пока не расколешь.

Семеныч проснулся окончательно, и ощущение прозрачности и ясности тотчас исчезло.

* * *

Стараясь не потревожить спящую жену, которая вернулась вечером, Семеныч бесшумно взял с тумбочки айпад и телефон, вытащил сигареты из кармана одежды, уже аккуратно повешенной на вешалку, и прошел на кухню. Налил себе кофе и, включив телефон и айпад, с каждым глотком горячего напитка стал возвращаться в привычные рамки окружающей действительности.

Взглянул в окно – Катенка не видно во дворе. Посмотрел по привычке, чувствуя, что Катенка он больше не ждет. Прошло всего немного времени, а как будто Семеныч отсутствовал очень долго, и, точно, внезапно очнулся, проснулся. А всё, что было ранее – казалось сном. И Катенок. И жизнь до нее.

С последним глотком кофе Семеныч вспомнил машину на перекрестке и девушку, которая так пристально смотрела на него. Сейчас Семеныч вдруг явно увидел, что волосы у нее темные, лоб прикрывает упрямая прямая челка, глаза серо-голубые, возраст средний, одежда светлая, машина черная. Странно, что вчера Семеныч этого не заметил.

На улице мело, дуло и завывало. Недавняя каша на земле превратилась в неровные бугры наледи и тщательно укрывалась снежной крупой с неба. Семеныч приоткрыл окно и закурил на кухне. Замерцал экран стартовой страницы, означая успешное подключение к интернету.

Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду, и отсчет вновь пойдет дальше.

* * *

Вернее, должен был пойти дальше. По всем законам физического мира – должен. Но не пошел. Часы остановились. Все. На стене, на экране айпада, в телефоне, на дисплее микроволновой печи. Отсчета времени больше не было. Но Семеныч почему-то нисколько не удивился. Он как будто знал, что ничего необычного не произошло. Он как будто знал, что время ждало его. Время ждало, когда Семеныч позволит ему пойти дальше, и покорно стояло на месте.

А Семеныч снова воспроизвел в памяти недавнее видение. Оно сейчас было таким ярким, точно Семеныч опять стоял на перекрестке и смотрел на девушку. Только теперь он смог ее разглядеть очень детально. Ее можно было назвать красивой, но красивых девушек не так уж и мало. Что-то в ней было большее, чем красота. Что-то в ней было такое, что напоминало Семенычу его собственную жизнь. Даже не саму жизнь, а… Образ девушки совершенно необъяснимым образом напоминал Семенычу все, к чему он когда-либо в жизни стремился, что искал и не находил.

Ворвался ветер в приоткрытое окно, створка распахнулась и захлопнулась. Дружно мигнули все электронные устройства. И отсчет времени возобновился.

* * *

Она находилась в трех километрах от него. Сидела на кухне, пила чай и смотрела, не глядя, на экран ноутбука.

Вспоминала пятничный вечер и мужчину, привалившегося к светофору: все вокруг торопились, суетились под холодным дождем, а он стоял, не двигаясь и ничего не замечая.

…Она возвращалась с работы домой с таким нежеланием попасть туда, с осознанной тоской и бессознательной болью существования в этом мире, с мерзкой усталостью таща на себе груз необходимости здесь находиться.

По дороге видела, как двигающаяся впереди машина сбила кошку. Животное взлетело вверх на несколько метров, и таксист громко ахнул. Она равнодушно проводила взглядом тело кошки, упавшее в огромный сугроб, не испытав ни капли жалости.

Таксист провел по лицу рукой, сетуя на то, что никто даже не остановился, хотя автомобили как раз замедляли ход, собираясь в пробку очередного затора.

– Вы не могли бы ехать молча? – поморщилась Она. Бормотание таксиста раздражало Ее. – Идите и откопайте, если вам это так необходимо.

Мужчина осекся, бросив на девушку неприязненный взгляд. Но в ответ Она открыла окно, в которое сразу же устремился косой дождь, попадая и в салон, и на Нее саму. Таксист еще раз недовольно взглянул на Нее, но сказать Ей что-либо уже не решился.

А Она уставилась в окно, не чувствуя холодного ветра и мокрого дождя. Ей даже стало завидно, что не Она оказалась на месте этой погибшей кошки – вот единственное, что Она почувствовала в тот момент.

Девушка поправила слегка намокшую от дождя челку и отодвинула темные волосы назад. Она была недовольна собой, своей работой, своей семьей, своей судьбой и, вообще, человеческой жизнью. Перебирая в уме мыслимые радости существования, с неудовольствием понимала, что они Ее совсем не коснулись. Не любила отдыхать, не любила есть, не любила просыпаться по утрам, не любила вещи, не любила дом, не любила солнце. Все Ей казалось очень известным, примитивным и скучным. Со временем раздражение от жизни постепенно сменялось полнейшим равнодушием, граничащим с цинизмом и жестокостью. Она читала книги о том, как научиться быть счастливой, смотрела интервью, слушала лекции новомодных тренеров – но ничего не помогало. Только вводило в еще большее неприятие себя и жизни.

Она вспомнила, что накануне скачала новый курс уроков по программированию, и мысленно уже окунулась в него, отвлекая себя от того, что сейчас нужно прийти домой, приготовить ужин, сделать домашние дела, лечь спать, а утром начинать плести рутину снова.

Неаккуратный толчок автомобиля вывел Ее из отстраненности. Машина остановилась на перекрестке. Люди проворно заметались в обе стороны на зеленый сигнал светофора. Лишь один мужчина не двигался. Она увидела в светлых бездонных глазах стоявшего неподалеку мужчины свое отражение. Как в зеркале.

Мужчина, не отрывавший от Нее тяжелый взгляд, был хорошо одет. Приятная внешность, высокий рост. И он был изрядно пьян.

На мгновение Ей показалось, что их души, их сердца среди миллионов других узнали друг друга, и были когда-то чем-то связаны.

Их усталые и равнодушные глаза встретились. Встретились и расстались. В тот момент не было мыслей в голове ни у Нее, ни у него…

Дети и муж спали. Она поздним вечером сидела на кухне перед ноутбуком. В предыдущий вечер Ей не удалось позаниматься. Пока Она переделала домашние дела, усталость беспардонно «съела» и Ее желание углубиться в программирование, которое не являлось любимым делом, но очень хорошо убивало время и отлично отвлекало от всего остального.

Она открыла файлы курса и без мыслей смотрела на строчки. Ей нравилось находиться одной. Ей было хорошо в одиночестве. Но одна Она бывала только в редкие ночные часы, а в остальное время Она являлась женой, матерью, любовницей, сотрудником, другом, подругой – всем, кем и положено быть в Ее возрасте…

Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду, и отсчет вновь пойдет дальше.

* * *

…Но так же, как и у Семеныча, отсчет времени дальше не пошел. Время ждало, когда Она позволит ему пойти дальше, и покорно стояло на месте. Она. Женщина. Человек. Живое существо.

Она почувствовала, как с того момента, когда на дороге машина сбила кошку, в Ней что-то оборвалось, что-то исчезло. И что-то появилось. Она перестала быть той, которой была до этого неприятного происшествия. Она изменилась. И это изменение было необъяснимым образом связано и с погибшей кошкой, и с тем пьяным мужчиной, который опираясь на столб светофора, смотрел на Нее.

Как только Она это поняла, отсчет времени возобновился. Но это было уже другое, новое время.

* * *

Семеныч почти до рассвета просидел на кухне. Его пальцы скользили по экрану айпада, а в наушниках играла вновь сочиненная им музыка. Семеныч давно ничего не писал, с самого появления Катенка. Он не считал это занятие любимым, он даже не относил его к разряду хобби. Музыка позволяла Семенычу забываться и помогала ему не чувствовать себя. Он забрасывал созданные им композиции почти сразу, как только обрабатывал небрежно спетый вокал и заканчивал аранжировку. До следующего раза, когда вновь тоска или тревога не зазвучат в его душе, и не возникнет мелодия, а к ней наспех не напишутся слова. И появится еще одна недоделанная и выброшенная им песня.

Взглянув на часы, Семеныч отложил айпад в сторону: до рассвета еще было далеко, можно было еще успеть прилечь. Семеныч знал, что эту композицию он вечером обязательно закончит.

Семеныч стал проваливаться в сон, но кто-то коснулся его привычным мокрым носом и мягкой шерстью.

– Катенок?

В комнате Катенка не было, когда Семеныч открыл глаза. Но он ощущал и пушистые лапы, и острые зубы, прикусывающие его безымянный палец на правой руке, и теплую мордашку, уткнувшуюся в его ладонь. Смутная тревога подкралась к сердцу.

И Катенок незамедлительно подтвердила ее:

«Меня больше нет».

– Как это? Ты умерла? Когда? Как? – Семеныч уже ничего не понимал.

«Смерти не существует. Есть переход. Иная форма существования. Семеныч, у меня была другая жизнь до тебя, у меня есть другая жизнь и сейчас. Я все равно не смогла бы с тобой долго находиться. Но я была с тобой ровно столько, сколько тебе это было нужно», – голос Катенка не отдавал грустью. Тон был спокойный, утешающий, обнадеживающий. Как ребенку объясняют труднодоступное его пониманию, боясь напугать, так и Катенок разговаривала с Семенычем. Ласково и любя, как и раньше.

– Катенок, останься со мной. Почему ты ушла? Я любил тебя и совсем не хочу, чтобы ты исчезала. Ты нужна мне, необходима. Приходи ко мне каждый день, каждую ночь, ну и пусть, что тебя нет. Для меня ты есть, я слышу и чувствую тебя. Мне плохо без тебя.

«Тише, тише. Что ты? – Катенок согревала его своим теплом, успокаивала, убаюкивала. – Ты любил совсем не меня, и скоро ты об этом догадаешься. Меня, как таковой, и не было в твоей жизни, я не могу сейчас тебе этого объяснить – ты не поймешь. Мне нужно было уйти, и тебе это было нужно. Вот увидишь, дальше все пойдет как нельзя лучше. Тебе будет хорошо так, что ты вскоре забудешь меня. Ты сейчас не сможешь воспринимать мои слова, да и вспомнить их – у тебя не получится, потому что ты человек. Ты поверь мне. Ведь ты мне всегда верил. Поверь в то, что так надо. И так произошло. Я не могла дать всего того, что нужно тебе. В этом никто не виноват. Так иногда происходит. Скоро рассвет, спи, Семеныч, закрывай глаза. Сегодня у тебя будет чудесный день, обещаю. Спи, пожалуйста, я очень тебя люблю. Когда тебе будет плохо, если тебе будет плохо – я обязательно буду рядом, но этого не должно случиться. Я буду стараться, чтобы тебе никогда не потребовалось мое присутствие. Спи».

Последние слова Катенка Семеныч не слышал. Он крепко спал.

* * *

Во сне Семеныч ничего не видел, но слышал хлесткие удары. Не видя, что является их источником, тем не менее, Семеныч понимал, что это звуки бича, опускающегося на истерзанные тела рабов, чьи окровавленные ладони из последних сил гребли по бокам греческой галеры. Плеск морских волн, крики чаек, злая хриплая ругань на иностранном языке – много разных и непривычных ему звуков слышал Семеныч.

Но все они неожиданно оказались сметены, заглушены и стерты единственным волшебным звуком: мягким, сильным, красивым и настораживающим одновременно. Звуком, заставляющим спокойно вздохнуть и беспокойно забиться сердце в предчувствии неизведанного ранее восхитительного блаженства. Звук уносил из сна в чудесную страну чувственных наслаждений. Семеныч испытал настоящий восторг, его тело резко напряглось и опало, расслабившись до изнеможения. И, проваливаясь в наступившую тишину, он краем затухающего сознания понял, что это была песня сирены…

* * *

Проглотив обычный утренний кофе и, не обнаружив сумки со спортивными вещами в коридоре, Семеныч вспомнил, что машину он оставил у гостиницы.

Угол. Поворот. Никто не бежит рядом. Есть неизменные вещи в этом мире, доказывающие его существование. И есть – вещи, появляющиеся ниоткуда и исчезающие в никуда, ничего не доказывающие.

Город показался Семенычу непривычно безмолвным. Будто замер в ожидании. На дорогах не было автомобилей, по тротуарам не спешили люди. Легкий мороз и безветренная погода прочно окутывали утреннее пространство, никого и ничего не впуская в себя.

Семеныч шел, смотря себе под ноги, без мыслей наблюдая, как одна нога меняет в шаге другую, и как слаженно они работают.

Он будто увлекся этим, не совсем интеллектуальным процессом. Он просто шел и ни о чем не думал. Он не торопился, точно чувствуя, что это последние шаги в той жизни, которая с каждым шагом близилась к завершению.

* * *

Она встала с постели раньше обычного.

Заварила чай. Обжигаясь им, глотала терпкую жидкость, пытаясь проснуться. Размышляла, что лучше: поспать еще, так как Она совершенно не выспалась, или прийти на работу и сделать некоторые накопившееся дела спокойно, пока еще никого не было. Конечно, Она любила просыпаться перед рассветом, но в выходные – чтобы часов в восемь нырнуть под одеяло обратно и выспаться. В рабочие дни – ранее пробуждение грозило раздражением, ознобом и усталостью на целый день. Допив чай и решив, что второе все-таки лучше, Она оделась и выскочила из дома. Из дома Она вылетала всегда быстро, обратно пропорционально тому, как вползала туда вечерами. Почему Ей стало некомфортно рядом с мужем, которого Она когда-то выбрала и с которым прожила больше десятка лет – Она не понимала.

На улице было хорошо: безветренно, но зябко. Она пошарила в карманах, где денег почти не оказалось, тут же почувствовала себя очень несчастной. Когда не было денег на такси, Она чувствовала себя очень бедно. И чем холоднее было на улице, тем беднее и несчастнее Она себя чувствовала. Для Нее это почему-то было связано.

Пришлось идти на остановку.

«Надо купить штемпельную краску», – вспомнила Она, пересчитывая на ходу мелочь: на краску денег оказалось достаточно. Она свернула во дворы, раздумывая о том, работает ли уже киоск «Союзпечать», и заодно о том, как хорошо было бы, если бы вся торговля осуществлялась круглосуточно.

Ее мысли внезапно остановились, к щекам прилил жар, а дыхание стало причинять неудобства. Впереди шел он – тот мужчина, которого Она видела у светофора.

Она замедлила шаг.

Как Она узнала его со спины, было необъяснимо. Она бездумно пошла за ним, не увеличивая и не уменьшая расстояние между ними, напрочь позабыв о краске, о работе, о холоде и обо всем на свете…

* * *

Семеныч двигался вперед по безлюдной улице и прислушивался к появившемуся звуку позади себя. Кто-то шел точно за ним, в такт его шагам. Иногда сбиваясь, но опять упрямо восстанавливаясь в ритме шагов Семеныча.

Напоминание того, как Катенок бежала рядом, пронзило разум вспышкой, и Семеныч резко остановился.

Обернулся.

Перед ним стояла Она.

Они обрадовались и улыбнулись, не зная, что говорить.

Они узнали друг друга так, как узнают в тяжелом сумрачном сне, когда тусклые тени мечутся и совершают хаотичные действия. И среди этих размытых теней ты внезапно обнаруживаешь себя.

У Нее потемнело в глазах, а Семеныч услышал песню сирены из своего недавнего сна. Их сердца запульсировали одновременно и стали входить в резонанс, а после стремительная и упругая волна неведомой энергии пронзила пространство, желая разъединить Ее и Семеныча.

…Но было поздно. Это ничего не изменило. В мире стало лучше.

Они уже увидели друг друга.

* * *

Они только сейчас поняли, что находятся рядом с тем же самым перекрестком. Второй раз. Обоим на миг подумалось, что они и не прекращали после первой встречи думать друг о друге. То есть, еще не встретившись, они уже не расставались…

Пришлось напряженно выискивать тему для беседы, чтобы не улыбаться друг другу, как идиоты. Дальше пошли рядом. Они что-то говорили, сами не понимая, что именно – от волнения так бывает, когда говоришь и не понимаешь того, о чем говоришь; когда слышишь, и не понимаешь смысл услышанного.

Их мысли, занятые друг другом, блуждали, громоздились и падали, рассыпавшись…

«У нее обручальное кольцо на пальце», – отмечает Семеныч.

«У него улыбка замечательная, и стоит ему посмотреть на меня, как она тут же появляется: застенчивая, нежная, извиняющаяся улыбка», – отворачивается Она.

«Она смотрит исподлобья, а если исхитриться и взглянуть Ей в глаза, то все меняется. Как будто открывается неведомая бездна», – думает он.

«Смотрит как странно. Как будто пытается заглянуть в глаза снизу», – Она нарочно опускает взгляд.

«Какая милая», – наблюдает за Ней Семеныч.

«Какой же он красивый», – Она любуется его очертаниями лица. Кажется, ни добавить, ни убавить – нельзя. Все пропорционально и совершенно в его внешности. И фигуре.

«Как будто маленькая, и в то же время, взрослая. Ее так хочется потрогать и обнять, погладить и успокоить», – еле сдерживается Семеныч.

«Какой нежный взгляд у него. Если он так смотрит на всех женщин, они должны быть сражены, побеждены… Короче, они должны сдаться», – Она улыбается своим мыслям и ему.

«А улыбка меняет ее полностью. Делает другой. Преображает. Улыбка превращает ее в сирену», – Семеныч невольно вытаскивает руку из кармана, и тут же его ладонь оплетается Ее пальцами. У него замирает сердце. Прикосновения Ее кожи сводят его с ума…

Незаметно они дошли до его машины. Семеныч завел двигатель, чтобы прогреть салон. Они сидели и смотрели друг на друга. О чем-то говорили. Она снова невзначай коснулась его рук, и несмело взяла их в свои.

Он вздрогнул и посмотрел на Ее руки, перебирающие его пальцы. Она будто сильно увлеклась этим действием, изредка поглядывая на него. Семеныч говорил и говорил без остановки – всю чушь и все, что приходило в голову – лишь бы только Она не бросала его руки и искоса посматривала на него со слабой смущенной улыбкой на Ее удивительно прекрасном лице. Как будто его ладони, его пальцы отвечали Ей на задаваемые Ею вопросы. Как будто они беседовали между собой, оставляя Семеныча немым свидетелем этой беседы…

«Какой классный мужчина, – подумала Она, глядя вслед уезжающей машине, и тут же горько усмехнулась: – А до работы не подвез. Да мало ли их было, классных и не очень. Все одно: чуть хуже, чуть лучше. Ни к чему мне это все. Надоело! Ну их всех к черту! Даже не представился по-человечески. Семеныч. Что за дурацкое прозвище?! И абсолютно не заметил, что я в ответ не назвала своего имени! Телефон не спросил, о следующей встрече не договорился. Странный какой-то. А, может, и к лучшему?»

Она отогнала от себя все мысли о Семеныче и пошла на работу.

* * *

Днем Семеныч впал в обычное состояние апатии, что, впрочем, являлось для него вполне естественным состоянием, если не было особо важных дел. Вспомнил про обещание Катенка – приходить, когда ему будет не совсем комфортно. Неожиданно для себя, спросил:

– Ну и где же ты?

«Здесь, – это было похоже на детскую игру в прятки, когда говоришь: «сдаюсь», и все появляются оттуда, где искались и не нашлись. Семеныч обернулся, но в кабинете никого не оказалось. Кроме Катенка, которая была не видна, но абсолютно ощущаема в непосредственной близости. – Я рядом».

Семеныч ошеломленно посмотрел на свои пальцы, сжимающие мышку компьютера. Он чувствовал, как их касается холодный нос, как щекочет мизинец бархатное ухо. Семеныч осторожно приподнял ладонь: он трогал воздух, но ощущал голову Катенка, ее прогибающуюся спину.

– Кошка, – растерянно произнес он.

«Вообще-то, нет, – рассмеялась Катенок. – Это твой разум меня так воспроизводит и воспринимает, поэтому ты чувствуешь меня, как кошку».

– А на самом деле?

Все погасло внезапно, будто кто-то закрыл Семенычу глаза. Он открыл их: монитор рабочего компьютера, его рука сжимает мышку, телефон разрывается…

– Да, я слушаю! – Семеныч поднял трубку, но услышал короткие гудки прервавшегося звонка.

* * *

Рабочий день у руководителя редко оканчивается в положенное время: затянувшиеся совещания, нерешенные вопросы, новые стратегии, обсуждения неподписанных договоров, или нудный коллега, который не в состоянии за пять минут изложить свои мысли, словно случайно заходит в кабинет сказать пару слов и забывает о времени…

Семеныч не очень уважал свою работу, не очень любил ее, и не совсем дорожил ею, но, тем не менее, задержался в этой компании практически со дня основания и считался, если и иногда достаточно резким, но ответственным сотрудником. Семеныч прекрасно понимал, что смена места работы вряд ли благоприятно скажется на его отношении к своей профессии, а поменять род деятельности – в этой стране могут либо очень отчаянные, либо очень молодые, либо те, кому уже нечего терять. Или те, кому выпадет счастливый случай. Да и к тому же Семеныч плохо представлял, чем бы ему таким заняться, чтобы многочасовая ежедневная работа превратилась в любимое дело и стала приносить удовольствие. И, поскольку должность у Семеныча была не самой плохой, зарплата не самой низкой, а офис находился в нескольких кварталах от дома – Семеныч продолжал ходить на работу. Но считал явным недоразумением тот факт, что с развитием информационных технологий, научно-технического прогресса человек продолжает «вкалывать» с утра до ночи, будто идет война или уровень цивилизации находится в дореволюционном маломеханизированном и неавтоматизированном состоянии.

Город едва начинал отряхиваться от ежевечерней пробки, когда Семеныч находился за рулем своего автомобиля и в задумчивости смотрел на борт замызганного грязью грузовичка, стоящего перед ним. Мысли Семеныча были всецело заняты Ею. Он не мог предположить, что они встретятся утром после того мимолетно-вечного «взгляда» на перекрестке.

Семеныча неожиданно охватило ощущение чего-то приятного и одновременно страшного, чего-то нового и вместе с тем давно знакомого. Он словно не думал о Ней, а окунулся в Ее образ. Его мысли текли без всякого «русла», в которое Семеныч и не старался их сейчас направить.

Очнулся он от громких истеричных звуков, сигналивших ему машин. Грузовика уже не было видно. Семеныч, чертыхнувшись про себя, отжал сцепление…

Поздно ночью он закончил композицию, которую написал накануне вечером. Осталось только спеть и свести вокал с аранжировкой. Когда Семеныч сочинял музыку, время летело незаметно. Свободное время, которого у него и было-то не более пары часов перед сном. С работы Семеныч приходил нередко усталый, вымотанный офисной непрекращающейся и не всегда результативной суетой. Он долго не мог «отойти» от рабочего дня, в голове продолжали крутиться текущие проблемы. Говорящий телевизор и сытный ужин – единственный прием пищи за целый день – располагали к расслаблению организма, и чаще Семеныч сразу же засыпал.

Выключив айпад и выкурив сигарету на балконе, Семеныч еще раз недовольно осознал последствия своей работы, которая отнимала все время и ничего не давала взамен, кроме нормального существования в обществе, то есть: жилье, еду и одежду.

Взглянув на часы и поняв, что сон нужно неимоверными усилиями впихнуть в оставшиеся четыре часа, Семеныч вздохнул, укоряя себя за то, что засиделся за айпадом.

* * *

«Странная девушка, – ворочался Семеныч в постели. – Вроде, и обычная, а, вроде, и не совсем обычная. Вроде, и ничего особенного. А с другой стороны, вообще ни на кого не похожая. Если удается взглянуть в ее глаза, голова начинает куда-то уплывать…».

Что-то не слишком сильно, но настойчиво тревожило Семеныча. Он не мог понять, что его беспокоит, и от этого слегка злился. И слегка радовался. Одновременно. Семеныч никогда еще одновременно не злился и не радовался. Тем более по одной и той же причине.

«Надо бы с ней встретиться. Чтобы сбросить это наваждение. Чтобы убедиться в том, что она обыкновенная. Что она такая же, как и все», – с этой мыслью Семеныч успокоился и стал засыпать. Но перед тем, как окончательно отключиться, нечаянным сновидением прилетела к нему огромная черная птица и, сильно ударив его огромным клювом по голове, сказала: «Ну и дурак же ты!».

– Катенок! – позвал Семеныч, вздрогнув.

«Что?» – нескоро отозвалась она.

– Она – кто?

«Жизнь. Спи», – Катенок исчезла. А Семеныч спал и не спал. Его злило то, чего он не мог понять. Он злился на Катенка. Ему показалось, что говоря отгадку, Катенок в ней прячет еще тысячу загадок.

«Как матрешки эти загадки. Откроешь одну, так тут же видишь… Нет, это еще не все. Это еще не конец. Дальше еще одна матрешка. А дальше еще. И, правда, жизнь. В жизни можно никогда до отгадки и не добраться», – перевернулся Семеныч на спину.

* * *

Утром Семеныч собирался двигаться по обычному маршруту: фитнес-центр, где он по утрам качался, а потом офис. Но, пересекая улицу, где встретил Ее вчера, внезапно остановил машину и заглушил двигатель.

Семеныч прошелся до конца квартала и развернулся. Неторопливо шел обратно к своему припаркованному автомобилю. Он понимал, что ничего не знает о Ней: ни имени, ни номера телефона, ни адреса места работы, ни то, где Она живет.

«Надо же было быть таким идиотом, чтобы вчера не договориться о новой встрече! – негодовал Семеныч, замедляя темп ходьбы. С приближением к автомобилю неосознанная надежда на встречу безжалостно таяла с каждым метром.

Улица была еще пустой: магазины и палатки угрюмо спали под закрытыми жалюзи; на виднеющемся перекрестке одиноко перемигивались светофоры, а единичные машины и редкие пешеходы совершенно не обращали на них внимания.

Но позади все-таки раздался поспешный стук каблуков. Семеныч чувствовал Ее торопливые шаги, догоняющие его. Он не обернулся, чтобы не ошибиться. Пока не увидишь, еще можно верить. Семеныч остановился и ждал.

Конечно же, Она нарочно пошла на работу тем же самым маршрутом, и в то же самое время, потому что эта улица и это время являлись той единственной ниткой, которая могла связать одну встречу с другой.

– Что ты здесь делаешь так рано? – раздался за спиной Ее радостный голос, и только тогда Семеныч развернулся.

– Тебя жду, – сознался он, неожиданно быстро приобнял Ее и коснулся губами Ее лица. Но Она успела увернуться от поцелуя в губы.

Они неловко замолчали. Им еще нечего было сказать друг другу, а мысли о том, что не мешало бы нормально познакомиться, обменяться телефонами – разом вылетели у обоих из головы.

Поглядывая друг на друга, они смущенно улыбались.

– На работу? – уточнил Семеныч, открывая Ей дверь автомобиля.

– Да.

И снова тишина.

Семеныч рассеянно трогает ладонью рычаг стояночного тормоза, Она невольно тянет руку под его пальцы. Опять это волшебное и трепетное прикосновение прохладной кожи, как кровь, пролетающая за миг по всему телу.

«Будто первое и невинное», – напряженно смотрит Семеныч на свою руку, ощущая блаженство. Однако разум его сопротивляется, извлекая из сознания другие мысли. Взгляд его устремляется на Ее колени, отмечает короткую длину юбки и стройные ноги, скользит выше – по молнии куртки, собачка которой остановилась на груди, раскрыв треугольник светлой блузки с глубоким вырезом. Виднеющийся миллиметр белоснежного белья на загорелой коже. Судя по выдающейся жилке на хрупкой шее, Ее голова повернута к нему. Очерченный подбородок. Бледные губы бесстыдно соблазняют возможностью узнать их вкус. И у Семеныча побеждает желание убедиться, что все это ему показалось, что Она такая же, как и тысячи других, окружавших его в жизни. Обычное желание, которое испытывает нормальный мужчина к красивой и волнующей женщине.

«Как бы спросить Ее о вечере, чтобы не обидеть», – думает он, подбирая слова.

«Здесь нет ничего обидного. Вечером я пойду обратно, и мы можем увидеться», – улыбается Она, но вслух ничего не произносит, как и он. Она слышит его мысли и отвечает ему так же. И он понимает Ее.

Как Катенка.

Заметив в глубине Ее глаз нежную насмешку, Семеныч осознал, что Она почувствовала его смятение. Он неприятно ощутил себя раскрытой книгой. Ему стало не по себе от того, что Она понимает, что происходит, а он – нет. И ему это не понравилось.

Семеныч почувствовал, как в нем закипает злость, вытесняя все остальное.

Будто ошпарившись, Ее левая рука тотчас отдернулась от его ладони и мгновенно Ее правая рука дернула ручку дверного замка.

– До вечера? – спросил он, чтобы еще раз убедиться в том, что Она слышала его мысли.

– До вечера! – рассмеялась Она, захлопывая дверь.

«Я не знаю как себя вести! Как будто в первый раз… Глупость какая – то!» – Семеныч был растерян, как маленький ребенок.

Он еще немного злился на Нее, и мужская злость толкнула его на другую мысль: «На ночь останешься?» – и тут же моментально вспотел, предположив вполне ожидаемый отказ, и разрыв еще не начавшихся отношений.

Она уже уходила вперед по дороге.

«Останусь!» – с вызовом донеслось до него. Он смотрел, как Она уходит, и не мог оторвать взгляд от Нее.

Вдруг между ними что – то пронеслось. Промелькнула маленькая и не очень заметная тень. Тень кошки. Тень его Катенка.

«Показалось?» – Семеныч смотрел на Ее удаляющийся силуэт. Она обернулась, сделала легкое движение головой, отрицательно ответив ему, и почти сразу же скрылась в толпе людей, шедших с автобусной остановки.

«Я сошел с ума!» – мысленно застонал Семеныч, включил зажигание и тронулся.

* * *

Семеныч не думал о Ней. Он достаточно глубоко окунулся в суету рабочего дня с паутиной бесконечных телефонных звонков, длительных переговоров и совещаний.

Семеныч совсем не думал о Ней весь день.

Она просто не выходила у него из головы ни на секунду.

Погасив свет в кабинете, Семеныч понял, что не взял Ее номер телефона. И о времени они не договорились.

«Вот осел», – повернул Семеныч ключ в замочной скважине, запирая рабочий кабинет.

* * *

День прошел довольно весело. С утра у Нее обнаружило себя прекрасное настроение, которое тут же перетекло в шутки и небольшие розыгрыши.

Выключив звук и вибрацию на радиотрубке телефона менеджера, Она положила аппарат под стопку бумаг на его рабочем столе. Спрятала коробку рафинада из сейфа и поставила рядом с банкой кофе полупустую банку с сахарным песком, предварительно насыпав туда и соли. Поставила на заставку своего монитора несерьезную фотографию менеджера с отдыха за границей, где он чудесно подпрыгнул в небеса. В электронной почте исправила подпись, изменив слово: «старший» на «весенний». Перевернула изображение рабочего стола экрана своей коллеги вверх ногами, и, в предвкушении начала рабочего дня затихла, расположившись с документами, которые требовалось разобрать, подписать и разложить по отделам.

– Застрял в пробках! – влетел Толик, молодой парень, недавно и неожиданно получивший повышение в виде должности менеджера. Он все время боялся сделать что-нибудь неправильно и навлечь на себя гнев вышестоящих. Парень был нацелен на карьеру в хорошем смысле этого слова: справедливый, ответственный, исполнительный и честолюбивый. – Никто меня не искал?! Ребята? Никто не звонил?

– Только отдел кадров, – непринужденно ответила Она, заправляя краской печати.

– Зачем? – испугался Толик.

– Подписать перевод в распределительный центр в калужской области, – оторвав кусочки бумаги и зажав ими печать, чтобы не испачкать пальцы, Она стукнула по столу, проверяя четкость оттиска. – Я сказала, что ты после обеда зайдешь.

Толик растерянно подошел к своему столу, щеки его зарделись: работать в другой области ему совершенно не хотелось.

– Не слушай ты ее, – со смехом ответила Маша, похлопав по его плечу. – Что ты ее не знаешь, что ли? Кофе всем наливать? Никто тебя не искал, успокойся.

Толик глубоко и облегченно вздохнул, усаживаясь за стол.

– Где моя трубка? – Толик заглянул под стол.

– Я не видела, – ответила Маша, ставя перед ним чашку кофе.

Толик настроженно взглянул на Ее спину. Но Она спокойно и тщательно скомкала испачканную штемпельной краской бумагу и выбросила комок в ведро.

– Я оставлял телефон на столе вчера!

– Позвони с рабочего, – предложила Маша. Отхлебнула из своей кружки солоноватый кофе, и от неожиданности нечаянно выплюнула содержимое на стол Толика: – Фу! Извини…

В этот момент в кабинет ворвался полный мужчина в возрасте, начальник отдела, и, ни с кем не здороваясь, подскочил к Ней:

– Ты отправила отчеты и резервы?

– Конечно, – Она тут же открыла электронную почту. – С вашего ящика еще вчера днем. Я утром повторно отправила, полчаса назад.

– А что это за ответ пришел: «Намекаете на надбавку в связи со сменой сезона?»

Толик вытянулся по струнке, не утерев с лица капли кофе. При непосредственной близости руководства Толик впадал в ступор.

– Где моя трубка? – одними губами прошептал он Маше, которая кокетливо прикрыла лужу на его столе первым попавшимся листком бумаги.

– У вас в подписи стоит «весенний руководитель», – осторожно сказала Маша, глядя на экран Ее монитора. – Очевидно, поэтому.

Мужчина обернулся на красное в коричневую крапинку, застывшее от испуга лицо Толика, на стоявшую рядом Машу, державшую ладонь на бумаге, по которой, расплываясь, ползло темное пятно в сторону стопки оригиналов договоров с поставщиками. Перевел взгляд на свою подпись на Ее компьютере.

– Что за бардак у вас?!

– Ой, извините, я на подпись не посмотрела, не думала, что она может измениться со вчерашнего дня, – виновато сказала Она, с деланной преданностью заглянув в его глаза снизу. Она-то знала, что он вчера напился с начальником соседнего отдела до такой степени, что вызвал Ее к себе, передав пароль от почтового ящика и перепоручив ответить на некоторые письма, пришедшие от головного офиса.

– Так. Ладно. Это я, наверное, ошибся. Дай-ка, – мужчина подошел к соседнему столу, дернул мышкой, и перед ним предстал перевернутый экран рабочего стола. – Мария? Позвольте спросить, как вы работаете?!

Маша онемела, не зная как отреагировать на то, что она, будучи в кабинете второй час, еще не подходила к компьютеру. У Толика в это время вываливались глаза, потому что он на Ее компьютере увидел свою фотографию вместо стандартной заставки компании. Мысленно взмолился, чтобы взгляд руководителя не коснулся Ее монитора.

Зазвонил телефон, и начальник отдела, прижал палец к губам, означавший, чтобы находившиеся рядом не произвели ни звука.

– Да, да, – он, кивая, засуетился. Прижимая трубку к уху, мужчина выходил из кабинета. Дверь за ним закрылась. Потом открылась, и в нее просунулся кулак, который пару раз тряхнув собой, тоже скрылся.

Маша заливисто расхохоталась и протянула намокший листок Толику:

– Утрись, что ли.

Толик вытерся воротником пиджака и, приподняв стопку бумаг, нашел свой телефон. Сотряс им в воздухе:

– Вот я тебя!!! Убери эту заставку!

Толик кинул в Нее скомканным листком бумаги. Она отмахнулась и рассмеялась, и всем стало ясно, чьи это оказались проделки. На Нее невозможно было сердиться.

В окно деловито проник солнечный луч, словно осведомляясь причиной всеобщего веселья.

– Как с тобой муж живет? – пробормотал Толик, ища в настройках телефона громкость и вибрацию.

– Да отлично живет, не тужит, – Она вспомнила утро и набрала номер: – Привет. В садик отвел? У меня тут аврал, я допоздна буду. Наверное, у Машки тогда останусь. Не буду вас беспокоить. Пока.

Она, быстро выпалив и не дожидаясь ответа, мгновенно положила трубку. Маша лукаво посмотрела на Нее:

– Аврал?!

– Весна, – загадочно ответила Она и расплылась в улыбке.

– Я вот не умею совсем врать, – вздохнула Маша. – Как это у тебя получается?

– А я не вру, потому что. Я же не сказала ему, где у меня аврал.

– Кошмар, – подтвердил Толик, выливая свою чашку в ведро. – Я делаю кофе номер два. Всем?

– Теперь, да, – кивнула Она. – Сахар на верхней полке.

– Верни мне экран! Даже стрелка вверх тормашками! – взмолилась Маша после десятиминутного бесполезного нажимания на клавиши перезагрузки.

– Все к вашим услугам, – ласково ответила Она, нажав на несколько кнопок. И хлопнула по столу пачкой документов. – Это, в виде благодарности, тебе до обеда. И не бери трубку сегодня, если позвонит мой муж или незнакомый номер.

Маша выразительно приподняла брови, прищелкнула языком и махнула рукой…

– Мань, – простонала Она, вернувшись к разбору документов. Пальцы перебирали уголки скрепленных листов и выхватывали лишние, рассортировывая в несколько стопок. – Мне так жить скучно!

– Тебе?!

– Мне, – вздохнула Она, меняя заставку экрана на стандартную картинку.

– Да у тебя за день событий столько, сколько со мной за месяц не происходит. Детки у тебя, муж. Ну и… Не придумывай!

– Тошно мне. Повеситься охота. От этой работы я тупею. Домой не тянет. Плохо мне, – продолжала Она. – Вот если бы знать, для чего человек нужен. Я б лучше прикрыла собой танк на войне. Или, к примеру, дали б мне задание: покрасить великую китайскую стену. Я бы знаешь, с каким удовольствием ее красила? Красила бы и спала. Потом просыпалась и опять красила бы.

– Больная ты, – поморщилась Маша.

– Мне это тоже порой в голову приходит.

– Может, вечером, в бар? – Толик поставил перед ними по кружке горячего кофе. – Я еще не проставился, как-никак.

– У меня дела. Давайте завтра, – нахмурилась Она, вспомнив Семеныча. Его руки, взгляд, улыбку. «Вечером встретимся. А номер телефона не спросил. А он женат? Вечером. На ночь. А я и согласилась. Зачем?! – посмотрела в окно и ладонями горестно шлепнула себя по горящим щекам. – Вот дура!».

* * *

Обычный вечер для всех. Лишь двое в этом мире с волнением ждали его. Смотрели в течение дня на часы и желали, чтобы время не летело так быстро. Оба понимали всю скоропалительность принятого решения. Боялись очередного разочарования, чем иногда являлись встречи и заканчивались отношения, и хотели вечера.

«Что я так нервничаю? Вроде бы ничего особенного. Встретились двое, понравились друг другу. Мы же взрослые люди. Но что я так нервничаю?» – думал Семеныч, гоня машину к знакомой улице.

«А где мои мозги? – думала Она, торопясь к перекрестку. – Выпьем кофе где-нибудь, и я пойду домой. Мне еще только этого не хватало. Вернее, это уже надоело. Я не готова к новым отношениям, которые впоследствии станут очередной банальностью».

Она заметила его автомобиль издалека.

Семеныч ходил по тротуару возле машины взад – вперед, ожидая Ее. Ему нравилось ждать Ее. Он курил и слегка нервничал, но это было приятное волнение. Он мерил шагами улицу, и в это время у него из памяти стирался весь прошедший день, работа и семья.

Натянуто кивнули друг другу и спрятали взгляды. Одновременно они повернули и молча пошли по улице вперед. Мимо кафе и торговых центров, мимо домов и дворов. Вдоль дороги, по тротуару. У моста молча свернули к трехэтажному зданию гостиницы…

…Поднимались по крутой лестнице. Семеныч впереди, прислушиваясь к Ее шагам. Она – позади, глядя, как преодолевают ступеньки его ботинки.

«Зачем я согласилась?»

«Почему мне так напряженно? Она прелестна. А у меня даже язык с трудом поворачивается».

«Надо отдать ему должное, ведет себя вежливо, достойно. Знал бы он, как мне страшно. Что я наделала? Передо мной чужой незнакомый мужчина. Зачем я здесь? Может уйти, пока не поздно?» – подумала Она, испытующе взглянув на Семеныча. Он в это время вынул из прорези карточку, и дверь на этаж открылась. Семеныч поглядел на Ее, слегка зарумянившееся от волнения лицо, на закушенную нижнюю губу и, вновь, не желание обладать женщиной возникло в нем, а желание погладить, утешить, поцеловать это милое существо, обнять и успокоить.

Тревога стала покидать Ее…

Они расположились у столика в стандартном номере гостиницы, и довольно беззаботно разговаривали. Горели три ночных лампы: одна стояла на столике, две другие – на тумбочках, стоящих по обе стороны двуспальной кровати. Большой свет не зажигали. Был создан маленький уютный мир для двоих. Никто из них даже не догадывался о том, что этот мир возник не только на одну ночь, а расширяться дальше самостоятельно, поглощая тот мир, который был раньше.

Так, наверное, наступила первая ночь после создания мира.

Семеныч допил кофе. Ее бокал мартини опустел. Вялая беседа иссякла совершенно. Складывалось впечатление, что им не то, чтобы нечего сказать друг другу, а имеется более важное дело, которое уже просто невозможно становится откладывать.

Семеныч осторожно посмотрел на Нее:

– Иди ко мне?

От него веяло желанием. Заботой. Сильным мужчиной. Ласковым мужчиной. Она робко поднялась со стула и подошла к Семенычу.

Он притянул Ее к себе на колени.

Сердце билось отчаянно у обоих.

Их губы соприкоснулись.

Он целовал Ее долго и бережно, вдыхая Ее почти неощущаемый, трогательно нежный аромат. Он чувствовал Ее дыхание на своих губах. Он целовал Ее прохладные губы, Ее горевшие щеки, Ее закрытые веки, незащищенную одеждой шею.

Он дышал Ею и не мог надышаться.

Она целовала Семеныча, словно поцелуй был первым и последним в Ее жизни. Она пробовала его губы, уголки губ, крылья носа, глаза, брови… – то сильнее, то еле касаясь. Она с жадностью знакомилась с его запахом, вкусом, кожей. Ощущать себя в его сильных руках, которые с такой нежностью трогали Ее – казалось волшебством.

Пуговицы на его рубашке стеснительно расстегивались Ее пальцами – Ей не терпелось увидеть и почувствовать все его тело. Пиджак Семеныча уже давно валялся на полу. Вслед за рубашкой бесстыдно поддался Ее движениям и ремень на его брюках.

Не более метра оставалось до широкой постели.

Семеныч разделся окончательно. Она с восхищением смотрела на его красивое тело, оно казалось Ей совершенным. Теперь Она смотрела на всего него. Она немного боялась, но этот страх, этот невыразимый трепет перед мужчиной, был до невозможности приятен.

Семеныч приблизился к Ней. Притянул Ее лицо к своему лицу. Внимательно посмотрел в Ее завораживающие, с блеском желания, глаза. Обвил руками, продолжая медленно и неуверенно целовать. Бережно положил Ее на спину и продолжал целовать…

Он гладил Ее, как котенка. Он обнимал Ее и не мог оторваться. Он испытывал к Ней такую странную и необъяснимую, вдруг вырвавшуюся из глубины души, нежность, что… Ему этого было бы вполне достаточно, но…

Мужчина…

…Мужчина должен соответствовать принятым стереотипам. Если уж пригласил даму, и она согласилась, то отсутствие стремления к близости могло быть расценено как нерешительность или, того хуже, как мужская несостоятельность…

И Семеныч начал расстегивать пуговицы у Нее на блузке.

Она, выгибаясь, потянулась всем телом, с которого Семеныч в это время успел беспрепятственно снять последние остатки одежды, к выключателю. Лампа у постели погасла. Она, касаясь Семеныча и скользя в его руках, целуя и обнимая его, потянулась в противоположную сторону. Погасла вторая лампа. Остался гореть лишь ночник на столике.

Она стеснялась света. Ей хотелось полностью насытиться Семенычем, его телом так, чтобы свет не вскрывал Ее наслаждения процессом. Чтобы темнота дала полное расслабление, которое никакого свидетеля не терпит рядом с собой.

Семенычу же хотелось видеть Ее лицо: такое милое и невыразимо приятное; Ее фигуру: такую гипнотизирующую и восхитительную. Не хотелось ему выключать свет. Но Семеныч, конечно же, ничего не сказал.

Теперь, когда они были полностью обнажены, полумрак комнаты стал их одеждой, их миром, их любовью, в которых они постепенно исчезали. Ощущение поцелуя передалось всему телу Семеныча. Точно все его тело, целиком целовало Ее тело, тело его Катенка: такого маленького и хорошенького, такого независимого и строптивого…

Приближался тот самый момент, когда мужчина становится обладателем. Когда он входит в женщину, и ее тело с готовностью и безудержным желанием поддается его первому проникновению.

Это произошло неспешно и восхитительно.

Она сдалась полностью. Отдалась его силе, его власти, его красоте.

Его руки гладили Ее лицо, бесстыдно блуждали по Ее разгоряченному телу. Его пальцы с дрожью касались расплавленного шелка Ее кожи. Каждая часть Ее тела пьянила Семеныча до безумия. Его губы ласкали Ее поцелуями вновь и вновь. И все его тело любило Ее.

Ей казалось невероятным такое растворение в нем. Она не чувствовала границ двух тел, словно они стали одним. И имя ему было желание и страсть. Желание близости еще и еще. Не останавливаясь, но замирая ненадолго, растягивая момент наслаждения, Она любила его.

Семеныч будоражил и волновал кровь, которая с немыслимой скоростью разгонялась по своему кругу, и Ее бросало в жар, откуда вновь выбрасывало, только для того, чтобы с вновь в него провалиться.

Это было удивительно: каждое его движение как будто отражалось Ее телом, подхватывалось и удесятерялось в своей нежности. Семеныч целовал Ее и гладил Ее упругое, упоительное тело, моментально ласково отзывавшееся на любое его мимолетное прикосновение. Она с томительным трепетом откликалась прерывистым дыханием, судорогой раскинутых рук и ног… И эти страстные ненасытные поцелуи, которые не прекращались ни на секунду во время восхитительного слияния…

Трогать Семеныча для Нее оказалось также приятно, как и смотреть на него. Хотелось запомнить его руками, ногами, губами, кожей, ощущениями, сердцем. Хотелось запомнить это наслаждение надолго, сохранить эти мгновения в памяти – настолько это было великолепно…

Ее руки проскользнули под его ладони, и он сжал Ее пальцы своими, жестом говоря в ответ, что ему также хорошо. Семеныч понимал и предугадывал все Ее движения. То он приникал к Ней с силой, то отстранялся, оглядывая наслаждающееся в неге тело.

Они не могли остановиться. И их тела, и простыня под ними были полностью мокрыми. Они будто обезумели, словно превращались в единое сверхъестественное существо. Точно они образовывали его своим желанием и укрепляли своей энергией, а оно было им признательно за свое появление, и в благодарность дарило такое наслаждение, которого прежде не довелось им испытывать…

Но им пришлось остановиться. Их остановил самый сладкий момент разрыва всех нервных окончаний – когда в исступлении исчезает мир; исчезают мысли, и сердце гулко стучит, отдаваясь в теле вибрацией; дыхание становится глубоким, полным, но невозможно отдышаться; когда два тела перестают двигаться и замирают, слившись.

Она столкнула его руки так, чтобы он полностью лег на Нее всей тяжестью своего расслабленного тела…

Он поцеловал Ее. Она поцеловала его.

Это уже был другой поцелуй. Не первый поцелуй знакомства, это был первый поцелуй любви. Ее любви. Его любви. Их странного союза, который начавшись, как все подобные отношения обычно и начинаются, в результате изменил не только их самих, но и все, что их окружало. И ни один из них, желая этой встречи, не ожидал ничего необычного…

Дыхание Семеныча приходило в норму. Головой он лежал на Ее плече, и Она притянулась губами к его виску, чувствуя еле ощутимую пульсацию. Ночная лампа на столике размытым пятном выхватывала рисунок на темных обоях, играла бликом на стеклянном бокале и неполной бутылке мартини, освещала сползшее с постели белоснежное одеяло на полу, из-под которого стыдливо виднелись брошенные в беспорядке вещи.

Она смотрела в полутемную комнату и неосознанно прижала Семеныча к себе. Еще не приобретя его, Она впервые побоялась его потерять. Такое наслаждение подарил он Ей, что Ей стало безумно страшно.

«Как такое могло случиться, и что теперь делать? Забыть это уже невозможно. Но как жить дальше? А будет ли дальше?» – Ее наслаждение сменилось нехорошей тревогой, и Она соскользнула с постели в ванную.

Семеныч беспокойно проводил взглядом обнаженный силуэт и не сказал ни слова.

* * *

После первого, ни с чем несопоставимого восторга, Она еще долго не давала Семенычу спать, поднимая его на новые высоты волн дикой нежности. Это были другие, не менее восхитительные ласки. Она ласкала Семеныча и от его возбуждения загоралась желанием сама. И вновь разрезало ступни током пополам, а колени сводило так, что Она отстранялась от Семеныча и легонько отталкивала на несколько секунд, одновременно пытаясь пересохшими губами снова прильнуть к нему. Вдыхала удивительный аромат мужского тела и пробовала вкус его разгоряченной кожи, с которой стекали струйки пота, смешиваясь с солеными каплями на Ее влажном теле, когда вот-вот приближается то самое…

Теперь Она владела им: целуя, заставляла закрывать веки, с легкостью проводя нетерпеливыми пальцами по всем его черточкам и изгибам, чувствительно трогая мышцы на руках и плечах. Она изучила всю его грудную клетку, каждый сантиметр его тела, опускалась ниже и поднималась вновь, касаясь его руками, губами, кожей, ощущениями, чувствами. Любя его. Приникая к нему. Наслаждаясь им.

В результате Она выпила его до капли в последний раз, уже на рассвете…

* * *

Неприятный звук застегивающейся молнии на юбке. У Семеныча открылись глаза, и дрогнуло сердце. Он неслышно возник на пороге ванной комнаты и, прислонившись к косяку, смотрел, как Она, умывшись, расчесывает спутанные ночью длинные волосы, подкрашивает губы, подводит уставшие глаза и поправляет мятую блузку.

Увидев его отражение в зеркале, Она обернулась и замерла. Их взгляды опять встретились. В них было недоверие и недоумение. Оба понимали, что произошло то, что происходит, происходило, и всегда будет происходить между мужчиной и женщиной. Но вместе с тем, смутное ощущение того, что что-то пошло не так, не покидало их.

Зазвонил Ее телефон.

Они вздрогнули и отвели взгляды.

– Такси…

Засуетились.

Она спешно собрала с полочки тушь, помаду, расческу, бросила все в косметичку. Семеныч ушел в комнату, подобрал с пола свою одежду.

– Я провожу, – начал одеваться он, натягивая брюки.

– Не надо, – слегка нахмурилась Она.

– Почему?

– Не надо.

…У Семеныча в жизни было много женщин. Он любил женщин, но не ставил целью их «коллекционировать», просто так сложились обстоятельства: частые командировки, естественное и искреннее желание, мужская состоятельность, наличие хорошей внешности и фигуры, природная обаятельность и раскованность, достаточная щедрость и покоряющая женщин галантность.

Она все почувствовала. Это «провожание» показалось Ей завершающим актом вежливости, прощанием, после которого, Семеныч вряд ли Ей позвонит. Она вполне могла обойтись и без «джентельменства», если это был последний час, когда они были вместе.

– Ты по какой – то причине не хочешь, чтобы я проводил тебя до машины? – Семеныч подумал, что Она, являясь замужней женщиной, может иметь все основания для того, чтобы не появляться ранним утром из гостиничных дверей с мужчиной.

Он остановился у входной двери, преградив Ей дорогу. С тревогой попытался заглянуть Ей в глаза, пока Она застегивала сапоги. Бесхитростный вопрос Семеныча теплым и неподдельно ласковым тоном обескуражил Ее.

– Нет никакой причины. Если хочешь, провожай, – Она вновь стала надменной и колючей, точно выпустила невидимые иголки.

Семеныч стремительно накинул рубашку, и, торопливо застегивая пуговицы, всунул ноги в ботинки.

– Денег дать?

Она вспыхнула. Щеки покраснели. Понимала, что Семеныч сказал это искренне, лишь затем, чтобы оплатить Ей такси, но в возникшей натянутости между ними, которой являлась тишина, прерываемая короткими фразами, эти слова прозвучали жутко. Семеныч, даже и не понял, что сказал что-то не то. Но появившуюся обиду в Ее молчании мгновенно почувствовал, отчего смутился.

По лестнице спускались молча, так же как и поднимались накануне. Только настроение было уже прямо противоположным.

Внизу Семеныч остановился, спустившись ниже Нее на одну ступеньку. Теперь их глаза были почти на одном уровне.

– Подожди, – прошептал он и взял в ладони Ее лицо. Коснулся носом Ее носа.

Она обвила его руками и поцеловала. Крепко обняла, на мгновение прижав к себе, и отпустила.

Выйдя из здания, Семеныч достал пачку сигарет и нервно закурил.

– Дай, пожалуйста, номер телефона, – хрипло, словно небрежно, обронил он, прищурившись от ветра, когда Она уже садилась в такси.

– Диктуй, – вместо ответа Она достала свой телефон.

Они избегали смотреть друг другу в глаза. Светящаяся вывеска гостиницы, такси у входа, мужчина, женщина, вежливо отвернувшийся таксист. Все это не раз уже было в их жизни. Но сейчас обычная ситуация почему-то причиняла неуловимое неудобство и неловкость обоим.

Семеныч поднимался обратно в номер и вспоминал Ее мокрое тело. Он трогал Ее везде, и там, где трогать было особенно приятно: ночью Она была не просто влажная, а как будто только что вынырнула из волшебной влаги любви…

«Всё? – спросила Она сама себя. – Доигралась? Не ожидала? Отдалась в первую ночь мужчине, которому отдавались все до тебя, и будут отдаваться после… Ты лишь была очередной. Но как это забыть теперь? Зачем я это сделала? Я жила спокойно и уверено. Всё было, и все были. Никому не отдавая сердца, я жила по инерции, ничего уже не ожидая хорошего от жизни, питаясь иногда маленькими радостями и не очень огорчаясь по мелочам. Только душа была похожа на мертвеца и ждала, пока тело состарится и помрет вслед за ней. Любви ведь нет, а если и бывает ее подобие, то до нового интересного субъекта… которого он пригласит в номер и будет так же жадно целовать. Ой, дура…»

В Ее душе было смятение, в коленках дрожь, глаза предательски защипало. Она прикрыла веки и приложила прохладные ладони к горевшим щекам.

– Девушка, вам плохо? – таксист посмотрел на Нее.

– Нет. Мне очень хорошо, – неожиданно рассмеялась Она. И, подумав, прибавила: – Было.

Достала из сумки наушники и присоединила их к телефону, который так и лежал на коленках с его набранным, но еще не сохраненным номером. Взглянула на экран: «5.45»

«Черт, похоже, домой являться не очень корректно. А я почему-то думала, что сейчас еще нет и полуночи, – подумала Она. – Ладно, как раз доделаю квартальные отчеты».

– Развернитесь. Я поеду в другую сторону.

* * *

Семеныч опустил голову на подушку и сразу же заснул. Появилась Катенок и увлекла его за собой.

Не было солнечного дня с безоблачным синим небом. Но это был день. Другой день. Перед Семенычем возник лес, но не такой, в котором обычно грибники собирают грибы. Лес был окутан вечностью: высокие мрачные деревья загораживали небо. Черные деревья стояли, как голые мертвецы: старая скрюченная кора, безобразно кривые ветки и стволы, точно их нарочно и неестественно вывернули. Мягкий темно-зеленый мох зыбко проваливался и хлюпал под ногами. Вокруг – могильная тишина. Этот лес завораживал и не отпускал, нагоняя тревогу и страх. Время здесь не текло, а двигалось отрывисто, как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно, но сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему. Семеныч заметил это по новым резким искривлениям стволов и веток, по неожиданным остановкам своего дыхания, по нарастающим волнам страха, которые облепляли его душу.

Лес, неспешно растворяясь, превратился одновременно и в мегаполис, и в заброшенную деревню, и в крайний север, и в прибрежную песчаную полосу моря. Семеныч не мог описать, где очутился. Он чувствовал эти местности одновременно, в равных долях от целого. Людей Семеныч не видел, зато чувствовал то, что ощущают они телом и душой. Казалось, у Семеныча остался только собственный разум, а все остальное принадлежало не ему. Точно в его тело кто-то вселялся и невольно вынуждал Семеныча чувствовать чужое, как свое: физическую боль, муки неразделенной любви, обескураженность от предательства, горе от потери близкого. Ощущение голода и холода попеременно возникало в теле. Чувство собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку, выламывая ребра изнутри. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в кончиках пальцев, сжимающих собственное горло, мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, покрывались язвами и дрожали. Любые возможные желания воспринимались абсолютно невыполнимыми, но достаточно сильными, чтобы заставлять сворачиваться кровь.

Страх, подобно эритроцитам, пульсировал по кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить органы, в которые он проникал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать лихорадочные сигналы, от которых сжималось нутро.

Еще немного, и Семеныч рехнулся бы бесповоротно. Но он почувствовал, как поблизости иллюзией возник кто – то родной. На доли неосознанного момента времени. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь, как будто заглянула в дверь, но сразу же захлопнула. Тут же появилось тягостное чувство потери. Как будто Она ушла. Не захотела остаться рядом. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….

Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени становилось стремительным по мере приближения. Жуткий холод сопровождал это движение. Но тут же пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась «злость». Эта «злость» разрасталась и поглощала замершее от испуга окружающее пространство, покрывшееся серым туманом. В нем мучительно извивались стволы деревьев, очертания зданий, призраки непонятных существ, которых до появления «злости» видно не было, но чье незримое присутствие вызывало гигантский страх. «Злость» агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом.

Мгновенно и полностью скомкала и разрушила все, что на нем или в нем было.

Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она с удивлением и беспокойством смотрела на происходящее. «Злость» не уничтожила черную птицу, потому что черной птицы не было. Черная птица оказалась лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась «злость».

Она ушла специально, потому что, если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она знала, что только с Ее уходом появится «злость». И уничтожит зло.

Семеныч не мог взять в толк, как он может незримо видеть чувство. А вернее то, что это чувство делает. Семеныч и сам нередко злился и мог даже прийти в ярость, но, кроме учащенного пульса, повышенного давления и желания ударить или накричать на объект своей злости, разве что-либо еще возможно? Семеныч не понимал как чувство может быть отдельно от того, кто его испытывает. Все это промелькнуло у него в голове, пока черная птица еще какое – то время парила в воздухе. Потом птица медленно исчезла…

Семеныч захотел посмотреть на Катенка и спросить, но повернув голову, увидел белую мятую подушку, край тумбочки с лежавшим на ней телефоном, часть стены гостиничного номера.

– Катенок? – позвал Семеныч.

«Так обнажаются чувства, которые становятся живыми и начинают существовать самостоятельно. Осторожнее с ними. Не выплескивай их в пространство. Они могут создать и уничтожить все. Это иной мир», – услышал он в ответ, еле разбирая быстрый шепот. Слова произносились с другой скоростью, как мысли. Возможно, это и были мысли.

Семеныч вновь стал проваливаться в бессознательную темноту, как его тут же вытащил за шиворот тяжелой рукой сигнал сообщения в телефоне.

«Что это было?» – спросила Она.

– Сам не знаю, – сам себе ответил Семеныч. И повторил то, что успел запомнить: – Обнажаются чувства.

– И начинают существовать самостоятельно, – закончила Она, подняв голову. Сделав пару отчетов, Она, после бессонной ночи, не заметила, как уронив голову на руки, уснула. Сон походил на кошмар, и где-то в глубине его Она заметила Семеныча. Но черная огромная тень гигантской птицы напугала Ее, и Она, вздрогнув, проснулась, успев услышать неясный быстрый шепот. Среди чьей-то неразборчивой речи, Она смогла различить и запомнить лишь эти слова.

* * *

После нехорошего сна начинаешь прокручивать то, что можешь вспомнить, а потом медленно осознаешь, что это был всего лишь сон. Плавно закрадывается мысль: «К чему бы это?». И вновь становится тревожно.

Удивительная вещь – настроение. Меняется от какой-то мелочи, до которой не сразу и докопаешься. А может, это не такая уж и мелочь, если она способна менять настроение. Но если понять то, от чего оно изменилось, то это чаще всего это оказывается именно мелочью, просто видится в ней очень многое, как сквозь увеличительное стекло…

– А ты чего так рано? – раскрасневшаяся Маша зашла в кабинет.

– А ты? – протирая глаза, спросила Она.

– Мужу моему надо было пораньше, вот он меня и закинул сюда ни свет, ни заря. Не выспалась жутко. По кофейку?

* * *

Рабочий день встретил их приветливо. Они встретили его враждебно. Все произошедшее казалось сном. Они очень старались не думать друг о друге. И у них получалось. Ровно на долю секунды из каждой минуты.

Семеныч позвонил Ей в обед. От волнения Она толком не слышала, что он говорит. И в свою очередь что-то бессвязно бормотала сама.

Вечером, не договариваясь, они вновь оказались на знакомой улице.

Она шла медленно, присматриваясь к прохожим. Ее настигли торопливые шаги Семеныча. Она обернулась и попала в его руки, тут же обнявшие Ее. Семеныч посмотрел на Нее. Она уткнулась в него, смущенно зарывшись лицом в пальто.

Стало тихо и светло. Свет проник везде и шел от них непрекращающимся потоком в стороны и вверх, как будто распахивал небо, как окна.

Она была такая хрупкая и беззащитная, маленькая и такая милая, что сердце Семеныча, как и ночью, вновь наполнялось, ранее не встречавшейся ему нежностью. Глодавшая Семеныча постоянная тревога стала отступать. Странное чувство сопровождало его в последнее время: будто в груди образовалась «дыра», куда неторопливо, но неизбежно, вытекала вся его жизненная энергия. Но когда Она попала в руки Семеныча, когда он обнял Ее, прижал к себе и начал дышать Ее дыханием – «дыра» в груди Семеныча начинала уменьшаться в размерах. Казалось, еще чучь-чуть, и отверстие закроется естественным образом.

Визг тормозов неподалеку от них вернул мир обратно. Они все также стояли. Трудно было сказать, ощущали ли они что-нибудь, кроме присутствия друг друга. Вновь взгляд. Упрямый с одной стороны, нежный – с другой. Но взгляд один. Из одной пары светлых глаз в другую.

Семеныч поцеловал Ее в губы. Она стеснительно ответила и прижала на миг его ладони к своему лицу, зарывшись в них. Семеныч невольно улыбнулся: так всегда делала Катенок – утыкалась мордочкой в его ладонь.

– Твои руки пахнут счастьем, – сказала Она, оторвавшись. Посмотрела на него и у Нее вырвалось: – Ты такой красивый у меня!

– Ну, – смутился Семеныч, убрав руки. И сказал, как тогда Катенку: – Мужчинам так не говорят!

Она весело рассмеялась. Они пошли каждый своей дорогой. Его ждала жена. Ее ждала семья.

Она приостановилась и посмотрела ему вслед, прижимая руки к губам. Семеныч открыл дверь машины и оглянулся на Нее. Стоял, не двигаясь, и смотрел до тех пор, пока Она, нарочито всплеснув руками, не развернулась и не направилась в сторону своего дома. Только тогда, когда Она исчезла в толпе, Семеныч сел в машину.

От ночного кошмара, который заставил их весь день провести в смутном предчувствии чего-то нехорошего – не осталось и следа.

* * *

Семеныч поставил автомобиль на стоянку и направился к дому, размышляя: «Что происходит? Как будто первая любовь или первая женщина. Все, вроде бы, и как обычно, но почему – то во много раз сильнее, и от этого совсем даже не как обычно. Ладно, я, но как она так легко может уходить от своей семьи на целую ночь? Для чего ей это надо, и зачем я ей нужен? Не понимаю. Я много чего не понимаю. А если взглянуть шире – вообще ничего уже не понимаю. А главное – я не понимаю самого главного: как жить дальше».

Семеныч был уверен, что ничего просто так не бывает. Но во всем, что касалось Ее, все происходило иррационально, без логики, спонтанно, само по себе. Естественно, словно иначе происходить и не могло.

«Кажется, что само по себе. Но, безусловно, что «само по себе» чем – то должно быть обусловлено», – продолжал он и не мог понять, чем именно. И злился от этой своей неопределенности.

* * *

Она плелась к дому по улицам, разглядывая оживший вечерней суетой разноцветный и яркий город. Незаметно для себя оказалась в небольшом магазине около дома. Встала в очередь за свежей выпечкой, и взгляд Ее невольно скользнул в соседний отдел. Недолго думая, точнее, совсем не раздумывая, Она переместилась туда.

На улице было по-весеннему тепло. Вечер окончательно завоевал городское пространство.

Она огляделась и отошла в сторонку. Внутри Нее, там, где располагалось сердце, что-то сильно жгло. Достаточно неприятно, чтобы захотелось это пламя потушить. Она сделала глоток, стараясь не поперхнуться. Подождала, пока горячая жидкость проникнет внутрь, и чуть повеселела. Она стояла и смотрела на темное небо, на бегущие строки вывесок, на мигающие витрины магазинов, на спешащих людей, на проносившиеся по дороге машины. Сделала еще глоток и опять замерла. Ей показалось странным, что все двигалось, а Она – нет, будто Она смотрела кинофильм, только не с начала, а с середины: плавное движение кадров, где не понимаешь смысла, потому что неясно, с чего же все началось…

Снова стало тоскливо.

«Потому что он ушел?» – предположила Она и отхлебнула из горлышка. Уже не обжигало. Вечерний город стал казаться не таким чужим, но все еще отдельным от Нее. С трудом нащупала в сумочке телефон. Хотела позвонить подруге, но увидев от мужа несколько десятков непринятых звонков, со вздохом передумала. Нечто незнакомое поселилось в Ее сердце, и оно перечеркивало все. Семью, мужа, работу и даже этот город. Все окружающее Ее ранее отошло далеко и продолжало удаляться прочь.

Со следующим глотком, уличный высокий фонарь Ей приветливо поклонился.

«Пора домой, – улыбнулась Она. – А то нехорошо выйдет, если я напьюсь тут с фонарем и приду домой с ним же».

Она рассмеялась и повернула во двор, к своему дому.

Осторожно прошла в квартиру, тихо скинула сапоги и прислушалась. Муж в детской укладывал детей – оттуда доносился его ровный голос, читающий сказку. Она никогда не любила сказки.

Достав недопитую бутылочку из сумки, прошмыгнула на кухню. Из холодильника достала сыр и яблоко. Порезала их на тарелку. Оставшееся содержимое бутылочки Она вылила в кружку, а саму бутылочку убрала обратно в сумку, спрятав на самое дно. На цыпочках прокралась в ванную.

Включила воду и скинула с себя одежду. Залезла с ногами на стиральную машинку, прислонилась к стене, зажав кружку коленками…

«Что-то не так! – стучало у Нее в висках. – Что-то теперь не так, а я не понимаю, что!!!»

Ванна наполнилась, тарелка и кружка опустели. Она легла, блаженно растянувшись в горячей воде. Равнодушно глядела на льющуюся воду, подставляя под нее ноги.

Когда Она вышла из ванной, на кухне горел свет.

– Привет, – Она поставила тарелку и кружку в раковину.

– Привет, устала?

– Спят?

– Да, уснули.

– Я пойду, устала.

Она прошла в спальню и нырнула под одеяло. Самый сладкий момент, когда голова касается подушки, ноги вытягиваются, а одеяло обнимает тело. «Как же хорошо!» – Она тотчас уснула.

* * *

…Неожиданно или ожидаемо для обоих, они стали встречаться.

У Семеныча вновь утро вошло в привычку, состоящую из дороги и любимого провожатого. Только теперь не Катенок бежала до угла, а он ехал на машине до знакомого перекрестка, чтобы дождаться Ее и отвезти на работу, перебрасываясь бессмысленными фразами, чтобы вдохнуть Ее дыхания в долгожданном поцелуе.

Для Нее утро начиналось с его силуэта, который Она замечала издалека. С его улыбки и поцелуя.

Смысла, нормального человеческого смысла в этих двадцати минутах, конечно же, не было. Но такое начало дня вполне устраивало обоих и даже казалось естественным и необходимым, как восход солнца…

* * *

– Сегодня пятница, – Семеныч оторвался от Ее губ.

– И что? – Она недоуменно посмотрела на него.

– Завтра выходной!

– Боюсь повториться, – Она аккуратно сняла упавшую ресничку с его скулы и, помедлив секунду, загадала желание, а потом сдула ресничку со своего пальца. – И что?

– Я люблю выходные.

– Почему?! – изумлению Ее не было предела.

– Пять дней в неделю я трачу на кого-то свое время. Для чего? Чтобы я мог жить? Питаться, обеспечивать семью, совершать необходимые платежи и все?

– А в выходной что-то меняется? – Она серьезно и внимательно посмотрела на Семеныча. Потом приблизила к себе его лицо и, поцеловав бровь, чуть прикусила неровно выросший волосок. Выплюнула.

– Конечно! Я не понимаю, зачем живу, и уж тем более не соображаю, почему я должен обеспечивать возможность неизвестно для чего и кому нужного существования. Меня это раздражает! Постоянно раздражает.

– У-уу, – Она поправила воротник его рубашки. – Тут помада моя отпечаталась нечаянно. Ты прикрой пиджаком. Вот так.

– Да наплевать, – отдернулся Семеныч и посмотрел на рубашку. – Ты думаешь, я лентяй?

– Не думаю.

– Я не лентяй, – продолжил Семеныч, пробуя отчистить пятно с рубашки. – Но я ленив.

– Как откровенно. Но я считаю лень нормальной защитной реакцией человека. Надо понять, почему человек не хочет именно этого делать, или почему он не хочет делать это именно сейчас. Отсюда и думать. Так чем привлекают тебя выходные?

– Можно не работать.

– Это все? – Она протянула ему влажную салфетку.

– Этого достаточно. Можно заниматься чем-то другим. Не таким обязательным. Или ничем не заниматься. Просто «валять дурака». Разве ты не любишь выходные?

– Нет. Я в выходные себе не принадлежу. Надо нагонять уроки с дочкой, заниматься с сыном, убирать квартиру, приводить вещи в порядок на неделю вперед, ходить по магазинам, готовить впрок, разговаривать с мужем, и, вообще, что-то всем надо от меня в выходные. На работе я сама по себе. Вернее, я ничем никому не обязана. Не знаю, как объяснить. На работе я отвечаю только за себя, а дома я должна отвечать за детей, как мать, за мужа, как жена, за порядок, как хозяйка и так далее. У меня в выходные вечный психологический конфликт ввиду непомерной для меня многозадачности. Как-то так… И…

– И?

– Утро в выходной день начинается не с тебя!

Семеныч улыбнулся от такой обескураживающей откровенности, глядя в Ее распахнутые глаза. «Она иногда очень похожа на Катенка. Так странно. Мимолетна похожа. Не движением или чем-то внешним, а…»

– Семеныч? А что тебе нравится делать в выходные?

«Музыку писать, в компьютерные игры играть, кино смотреть», – хотел было ответить Семеныч, но внезапно понял нечто другое, и честно ответил:

– Не знаю. Мне вообще ничего особо не нравится.

«Мне тоже», – мысленно вздохнула Она.

* * *

Переделав все домашние дела в субботу, Она уложила вечером детей, и, не найдя себе места, позвонила друзьям. Собралась за несколько минут и подошла к мужу, который смотрел телевизор в спальне:

– Я пойду?

Тот выразительно посмотрел на короткое облегающее платье и промолчал.

– Давай без обид. Я пойду или нет? Мне дома скучно!

– Далеко? – стиснул он зубы, понимая, что Она совершенно не спрашивает, а скажи Ей: «нет», уйдет, если не с уговорами, то со скандалом. Мужчина помнил Ее другую, и Ее поведение в последнее время списывал на дурное влияние подруг и работы, против которой он был изначально.

– К Ленке.

– Надолго?

– На часик-полтора.

Дождавшись такси, Она выключила телефон и уже через полчаса сидела с друзьями в уютном кафе. Но настроение Ее было совсем не таким, как раньше. Что-то тяготило и ныло глубоко внутри. Она понимала, что просто скучает по Семенычу, и его очень сильно почему-то не хватает. От этого Она сердилась еще больше. Цедила бокал красного вина, смеялась и шутила, даже танцевала, когда началась ночная дискотека, но вместе с этим злилась на себя и на отсутствие Семеныча. Перспектива – постоянно ждать утренних встреч – Ее совсем не радовала. Однако, выхода из ситуации, Она пока не видела.

«Почему люди создают семьи, как тюрьмы? – задумчиво посмотрела Она на своих друзей. – Как только кто-то женится или выходит замуж, автоматом выпадает из компании. Разве я виновата, что с друзьями мужа мне неинтересно? Что преступного в том, что один-два вечера я проведу вне дома? Так нет, приду домой, и он будет смотреть на меня как на исчадие ада. Скорей бы понедельник!»

– Я пойду, – поднялась Она. – Надоело.

Дома перетащила ноутбук на кухню. Семеныч не спал. От него по электронной почте было несколько писем. В одном была сказка, в другом – его размышления, в третьем – шутка, а в последнем, которое пришло в тот момент, когда она, налив чашку крепкого чая, читала первое письмо, оказалась песня. Его песня, написанная Ей.

Они переписывались до самого утра, теперь уже подробно «знакомясь» друг с другом. Интересовались. Узнавали прошлое.

* * *

Понедельник не заставил себя долго ждать. После бессонной ночи и воскресной головной боли, новая рабочая неделя наступила, не слишком задерживаясь.

Она проснулась рано и выскочила из дома, застегивая куртку уже на улице.

Разгоряченная быстрым шагом, Она торопилась к перекрестку. Ей казалось, что прошла целая вечность выходных дней, целая бесконечность минут без его улыбки.

Семеныч медленно ходил по тротуару. Ей захотелось неслышно подойти, пока он был спиной и не видел Ее.

Впереди Нее шел мужчина. Он внезапно остановился около Семеныча, и они поздоровались. Семеныч закурил, и они стали неспешно удаляться, о чем-то разговаривая.

Она замедлила шаги, но продолжала двигаться за ними. Семеныч обернулся в тот момент, когда Она почти подошла к нему.

Она робко улыбнулась и осеклась.

Семеныч сделал вид, что не знает Ее. Очевидно, собеседник Семеныча являлся знакомым семьи.

Ее бросило в жар. Тут же Она осознала всю низость ситуации, всю ничтожность встреч с женатым мужчиной.

Она повернула в сторону и перешла через дорогу.

Минут через семь Ее догнала машина. Семеныч поспешно вылез из автомобиля и стал догонять Ее. Он звал Ее.

Она не оборачивалась, продолжая идти дальше. Обогнав Ее и преградив Ей путь, Семеныч встал перед Ней. Извиняясь взглядом, попытался поцеловать.

«Он не виноват. Это такая жизнь: он женат, я замужем, район небольшой. Но почему же так гадко? Ведь раньше я воспринимала подобное поведение, как само собой разумеющееся?» – Она оттолкнула его. То ли обида, как над ребенком, взяла верх, то ли Ее натура, бесстрашная и безответственная, как уточнил бы Семеныч, не смогла вынести этого ледяного незнакомого взгляда десять минут назад.

– Отойди от меня, – чуть не плача, выкрикнула Она.

– Ну что ты? Из-за ерунды…

– Я не могу играть в прятки, я уже выросла!

– Что ты хотела, чтобы я сделал? Надо было подбежать и расцеловать тебя при нем? Он близкий знакомый нашей семьи…

– Вот и не буду тревожить вашу семью. Мог хотя бы просто поздороваться со мной, а с ним распрощаться? Ну, можно это было сделать как-нибудь по-другому, а не так? Я могла быть твоей коллегой, наконец! Что, если бы шла девушка с твоей работы, а этот знакомый ее не знал?

– Перестань, пожалуйста. Я несвободный человек. Не сердись.

– Твоя свобода начинается с порога гостиницы? – спросила Она с издевкой. – Да иди ты!

– Знаешь что?! – завелся Семеныч. – Мне скандалы не нужны. Не порти всё.

– А то что? – с вызовом посмотрела на него.

– А то – все.

– Все? – уточнила Она.

– Да! – пропуская Ее, Семеныч отступил.

И бешеная злость заклокотала в нем.

* * *

«И, правда! Какая же я свинья! Разве трудно было просто поздороваться, как, допустим, с коллегой? Ну что же я делаю?» – укорял себя он.

Хотя подсознательно Семеныч прекрасно понимал, что по существу это ничего не изменило бы. Ему было неприятно, что он или его поведение отчасти явились причиной Ее обиды. Семенычу совершенно было не важно, справедлива ли Ее обида – ему просто не хотелось, чтобы Она испытывала отрицательные эмоции. Случай был частный, но ситуация вполне прогнозируема. И эта осознанность неизбежности вызывала в душе Семеныча плохо контролируемую ярость. Он чувствовал, что его кто-то силком втискивает в рамки. Общество со своими правилами, Она – своей прихотью. Любое принуждение к своему поведению, Семеныч воспринимал крайне негативно, физически чувствуя, что на нем кто-то замыкает тяжеленные кандалы, а снять он их невправе.

«Сама не лучше! Мы сразу все обговорили! И она замужем. К дому подъезжать не разрешает! И, вдруг, пожалуйста, оскорбилась какой-то ерундой, словно повод искала!» – разозлился Семеныч и в раздражении встал из-за стола…

* * *

За окном началось что-то невероятное: кирпичные многоэтажные дома расплылись и исчезли, небо посерело и опустилось, а ранняя весна превратилась в позднюю осень, и город стал безлюдной местностью.

Ковер из желто-красных и коричневых, почти сгнивших листьев устилал землю. Чуть дальше – редкие деревья. Голые, мрачные. Семенычу на миг показалось, что этот лес или заброшенный парк он уже где-то видел.

Внезапно Семеныч заметил Ее вдалеке. А за Ней по земле неслось серое туманное облако, которое на скорости приобретало очертания дикого животного, точно пространство вылепливало его из бесформенной массы.

Преследование длилось мгновение.

Волк, ощетинившись, бросился на Нее. Крупное животное цеплялось за Ее руки. Отчетливо была видна Семенычу его оскаленная пасть с острыми клыками.

Волк прыгал на Нее, пытаясь повалить на землю.

Семеныч спонтанно дернул окно за ручку и распахнул его. Насыщенный холодный воздух ворвался в кабинет. Воздух был таким густым, плотным и сырым, будто его можно было отщипнуть руками.

Она усердно пробовала отбиться. Не кричала и не старалась убежать. Закрывала руками лицо и уворачивалась от нападений волка, который с остервенением продолжал кидаться на Нее. Он цеплялся клыками в Ее запястья, стремясь оторвать Ее руки от лица. Животное с исступлением прыгало на Нее, и Она неумело пыталась держать равновесие, переступая ногами, чтобы не упасть от толчков сильных передних лап. Отдергивала руки от оскаленной пасти и опять загораживала лицо, поворачиваясь к хищнику спиной, но волк снова яростно бросался на Нее.

Понимая всю нереальность происходящего, Семеныч ринулся к двери, но та оказалась заперта. Он вновь подлетел к открытому окну.

Страх за Нее стремительно рос, и Семеныч незамедлительно почувствовал его материализацию. Чувство выползало изнутри и, отделившись от Семеныча, стало удушающе сжимать его горло стальной змеей.

Происходящее воспринималось словно кошмар, и никак не соответствовало окружающей недавней и стабильной реальности. Еще несколько минут назад рабочий день начинался обыкновенно: торопливые шаги по коридору, мягкий звук включающегося процессора, гул кондиционера, еле слышный шум подъезжающих и припарковывающихся автомобилей за окном…

«Откуда взялась осень с пожухлыми листьями? Волк?! Она?! Где город?» – Семеныч не мог объяснить, что происходит, а его руки не могли сбросить с шеи невидимую, но ощущаемую змею, которая медленно, но с силой душила его, затягивая смертельную петлю. Семеныч стал задыхаться…

Она вдруг обернулась и, подняв глаза, увидела его. Как только Семеныч встретился с Ней взглядом, «змеиный» страх исчез. Семеныч растерянно посмотрел на онемевшие и побледневшие пальцы.

– Катенок! – крикнул Семеныч.

«Твоя злость рвет Ее на части, – услышал он. – Ты увидел лишь отображение, приемлемое для осознания. Человек не представляет истинных размеров и силы своих чувств и эмоций».

– Сделай что-нибудь!

«Я не могу. Я не делаю чудес из тех гадостей, которые люди так необдуманно вышвыривают в пространство. Я же предупреждала тебя!».

Семеныч взглянул в окно.

«Остановись!!!» – закричал его оцепенелый разум хищному животному.

– Я с тобой. Я рядом, – шепнул он Ей. – Я с тобой!!! Я не злюсь, моя маленькая.

Семеныч молниеносно почувствовал на мгновение боль от царапин и укусов дикого животного на своих руках. И в этот момент волк сжался, истошно заскулил, и, взвизгивая, превратился в туманное полупрозрачное пятно, которое быстро растворилось.

Она стала опускаться на колени, точно падала от бессилия.

И пропала тоже.

Небо постепенно принимало привычный утренний голубой цвет. Появлялись дома, дороги, машины, люди. Словно тряпкой кто-то стирал толстый слой пыли со стекла, под которым проявлялась обычная действительность.

Семеныч продолжал стоять, напряженно вглядываясь, все ли встало на свои места. Набрал Ее номер телефона.

«Аппарат абонента выключен или наход…» – сбросил.

* * *

На работу Она явилась в отвратительном расположении духа. Ни с кем не здороваясь, пролетела в свой кабинет.

Она не понимала, как нужно реагировать. То есть, как нужно, Она как раз понимала: надо было незаметно подождать, пока освободится Семеныч, и уж потом к нему подойти и поздороваться.

«Точно я ему чужая! Как будто я никто! Как будто меня нет!» – негодовала Она. То, что Она сама себя раньше вела абсолютно также, если рядом оказывались знакомые Ее семьи, сейчас Ей в голову не приходило. В настоящем – Ей было больно и обидно.

Взглянув на кучу старых документов в углу кабинета, Она решила разобрать бумаги по коробкам и отправить в архив. Лучшего настроения для нудной и пыльной работы и придумать было нельзя.

Документы Она складывала нервно, с раздражением. Так же и заклеивала коробки скотчем, не обращая внимания, что острая бумага то и дело царапает Ей руки до крови.

Лишь спустя время, когда все было сделано, Она немного успокоилась.

Подставив руки под воду и почувствовав боль, Она обнаружила множество мелких порезов и царапин от бумаги и канцелярского ножа.

* * *

Семеныч вечером слушал тяжелую музыку в наушниках. Он не любил ничего делать в такие моменты, потому что любое дело отвлекало его. Он мог только лежать или ходить по квартире. Тяжелая музыка помогала абстрагироваться от пустоты, которая заполняла его душу. Музыка создавала иллюзию энергии, но эта иллюзия успешно мешала Семенычу сойти с ума.

Ум, по мнению Семеныча, иногда оказывался слишком бессмысленным инструментом.

Проанализировать произошедшее у Семеныча не получалось. Утром он настолько сильно разозлился, что твердо был уверен, что Ее видит в последний раз. Ничьи капризы и истерики Семеныч переносить и терпеть не собирался, тем более, какой-то девчонки, которую едва знал. Утром Она выглядела совершенным ребенком: обиженный взгляд исподлобья, рассерженно отталкивающие его руки, слетающие с губ дерзкие слова. Семеныч поражался, какой глубины была нежность к Ней ранее, а последующая ненависть по силе не уступала.

Происходящее далее Семеныч мог бы объяснить себе, если бы он принимал наркотики, алкоголь или находился бы под влиянием психологического давления.

Он уже не слышал музыку в наушниках, поскольку слишком сильно углубился в события сегодняшнего дня, точнее в эмоции, ими вызванные. После того, как неправдоподобное изображение кошмара исчезло за окном, раздражение Семеныча тотчас снова сменилось любовью и симпатией к Ней, тревогой и болью за Нее. Затем были непрерывные совещания, куча проблем, суета, звонки – все это промчалось, как в тумане. Семеныч не напрягался, не вникал, словно все проходило, не касаясь его, будто и не с ним. В голове у Семеныча был полный сумбур. И Она, такая маленькая и сердитая, стояла перед глазами.

«Мне все это показалось. Не было никакого волка, осени и Ее за окном. Почудилось. Я заснул стоя. Такого быть не может, – ходил он по комнате. – Она, всего лишь, избалованная девчонка, и ничего кроме. Мне это совсем не нужно. Отношения с женщинами должны приносить радость, а не неприятности. И лучше, по-моему опыту, если они дольше пары ночей не будут продолжаться».

Но тут сердце защемило тоской, когда Семеныч представил, что больше Ее не увидит. В большинстве случаев, он умел, если и не сразу, но принять решение о том, что делать, или о том, чего не делать. Но только не в этом случае…

– Катенок! – позвал Семеныч. – Что теперь делать-то?

«Ничего не делай! Нельзя делать того, в чем ты не уверен».

– А что это происходит? Это любовь?

«Любовь – это всего лишь слово, которое придумали люди. Оно ничего не объясняет. Что происходит, то и происходит. Тут от тебя не так уж много и зависит. Это больше, чем ты. Это больше, чем Она. Вы слишком «подошли». Ваше «соединение» дает очень сильный эффект. Я не могу тебе объяснить, потому что для объяснения этого явления, слов еще не придумали».

– Может быть, нам лучше расстаться?

«Глупый ты, Семеныч».

– Почему, Катенок?

«Вы не сможете теперь сами расстаться. Неважно, захотите этого вы или нет. Образно говоря, вы стали камнем, на котором начало строиться новое здание, и вытащить этот камень из фундамента у вас не получится».

– Что ж теперь ни от меня, ни от Нее ничего вообще не зависит?

«Зависит, но не многое. Не терзайте друг друга понапрасну. Вы ничего по существу, изменить уже не сможете. К примеру, ты сможешь поцарапать себе руку, но серьезно повредить ее не дадут. Вы даже не сможете теперь сами даже умереть, я уж не говорю о том, чтобы расстаться. Ваши жизни теперь полностью вам не принадлежат. Вы вольны еще в ограниченных пределах действовать самостоятельно, но ничего существенного от вас уже не зависит».

– Мне это не нравится! Нас будут вести, как скотину, на бойню?

«А почему ты не возражаешь против принятых людьми физических законов? А нравится ли тебе, например, гравитация?»

– Катенок! Причем тут гравитация?

«Как гравитация ограничивает ваши передвижения, так и другие, неосознаваемые вами, законы мироздания ограничивают ваши другие возможности. Никто вас не собирается вести на бойню. Вам будут всего лишь ставить препятствия там, куда вам идти не следует».

Семенычу нестерпимо захотелось увидеть Ее. Просто увидеть и убедиться, что все хорошо. Но был поздний вечер. Да и прошедшее утро, похоже, поставило большую помарку на этом вольном сочинении.

Семеныч выключил музыку, которую уже давно не слышал. Сердце неспокойно стучало. Стало нестерпимо тесно и душно. Он сдернул с вешалки пальто и, спохватившись, крикнул жене из коридора:

– Я за сигаретами!

* * *

Возвращаясь домой, Она увидела до боли знакомую за последние полтора года машину. За тонированными стеклами ничего нельзя было разглядеть, но Ей совсем этого и не требовалось: Она прекрасно знала, кто находится внутри. Думая о том, что Ее еще можно было не заметить, Она решила каким-то невообразимым способом попасть в подъезд, незаметно миновав эту машину. Встречаться сегодня с тем, кто находился в автомобиле, Ей совершенно не хотелось.

Она свернула с тротуара и, перебежав по газону, стремительно обогнула дом, чтобы попасть к подъезду с другой стороны, вдоль стены дома. Крадучись, Она дошла до подъезда, намереваясь проскользнуть внутрь. Взявшись за ручку двери, дернула ее на себя. Но кто-то ногой прижал дверь. Она замерла. Сзади стоял и тяжело дышал человек. Можно было не оборачиваться: аромат мужских духов был Ей знаком.

Мужчина склонился к Ее уху. Защекотала воспоминаниями небритая щека.

– Надо поговорить. Тебе не кажется, что это уже не смешно? На звонки не отвечаешь, у друзей не появляешься. Что произошло?

– Я просила никогда не приближаться к моему дому. У меня все хорошо, – ответила Она, и, с опаской поглядев на свои окна, развернулась, и обреченно пошла к его автомобилю, понимая, что разговора не избежать.

– Третий день пытаюсь выловить тебя здесь.

– Нормально все! У меня много работы, некогда было, – Она захлопнула дверцу машины, поеживаясь от вечерней прохлады.

– Дурака-то из меня не делай. Оставь эти сказки для своих малолетних детей и мужа. Со мной такие номера не пройдут, – устало усмехнулся он и, приблизившись к ней, отодвинул прядь волос, обнажая шею. – Что с тобой?

– Ничего, – Она мягко отодвинулась.

– Ничего, так ничего, – сказал мужчина, вставляя ключ в замок зажигания.

Ехали молча. Она, отвернувшись, смотрела в окно. Он искоса поглядывал на Нее. Больше всего Она не любила таких моментов, когда надо что-то сказать, а говорить и прояснять ситуацию абсолютно не возникает желания.

Припарковались возле его дома. Он заглушил мотор.

– Я есть хочу, – капризно протянула Она, сообразив, что ресторан будет лучшим вариантом, чем его квартира, в которой они сейчас останутся наедине. На уловку мужчина не поддался.

– Сейчас что-нибудь приготовлю. Пойдем.

В его квартире Она привычно поставила сумку на высокий комод, повесила верхнюю одежду на вешалку и прошла в зал. Опустилась на диван, щелкнула пультом от телевизора, прикрыла глаза и устало прислонилась затылком к спинке. Он шумел на кухне.

Почувствовав на себе его взгляд, Она открыла глаза. Мужчина стоял в дверях зала, сминая полотенце в руках и наблюдая за Ней. Отведя глаза, Она поднялась и прошла на кухню.

Стол уже был сервирован приборами. На тарелках – незатейливый салат, жареное мясо, хлеб, треугольные ломти сыра и бутылка сухого французского вина.

– Я не хочу вино.

Он с готовностью открыл бар, выискивая что-нибудь еще.

– Я не хочу пить совсем, – Она прошла к балконной двери, прижавшись лбом к холодному стеклу. Он обнял Ее.

Мысли Ее вертелись. Она торопилась придать им словесную форму, но ничего не получалось. Ее неприязненный взгляд скользнул по толстому темно-серому коту, который приветствуя Ее, потерся о ноги. Мужчина знал, что Она недолюбливает кота, поэтому подхватив его, тут же унес и закрыл в другой комнате.

Вернулся и развернул Ее к себе.

– Ну?

«Вот что я должна сейчас ему сказать? Что у меня… А что, собственно, у меня?» – Она не могла описать словами несколько встреч с другим мужчиной, потому что это выглядело бы слишком глупо. Рассказать, что Она почувствовала за эти дни – тоже вряд ли удалось бы: Она вдруг поняла, что еще нет таких слов, точно передающих чувства. Обжигающей волной огня обдало Ее при одном лишь воспоминании о Семеныче, о его мускулистых руках, о его родинках на груди и спине, о светлых глазах, которые нежно восхищались Ею. И сразу повеяло промозглым ветром, как только Она воспроизвела в памяти сегодняшнее утро: незнакомый взгляд, усмешка на чужих губах, напряженная рука, нервно поправляющая воротник пальто.

«Боже, какая глупость! Ведь он просто искал очередную женщину для вполне понятных мужских утех. И все! Все остальное мне показалось! У нас была одна ночь и несколько встреч на улице. Я его совершенно не знаю, через месяц мы, может, и не вспомним друг друга. Подумаешь глаза, просто они у него такие необыкновенные, но также они будут смотреть и на других женщин. И трогать он их будет также… Ой-ей-ей», – Она непроизвольно отдернулась. Растерянно подошла к столу, подвинула стул и, взяв вилку с ножом, потянулась за куском мяса. Мужчина присел рядом и засмеялся: выражение Ее лица сменялось за считанные секунды и весьма прозрачно отображало бурю эмоций.

Он разлил вино в два бокала, посчитав, что само начало ужина является началом хорошего вечера. Осторожно придвинул бокал Ей. Но Она рассерженно повторила:

– Я не хочу пить!

– Хорошо, я понял, – он пригубил вина. – Не кипятись.

Она отрезала кусочек мяса, однако, есть не стала, положив вилку и нож на тарелку. Медленно подняла голову и отрывисто произнесла:

– Я встретила. Мужчину. Извини.

Аккуратно поставив свой бокал, мужчина помолчал секунду. Потеряв самообладание, он лихорадочно вскочил со стула и, подойдя к Ней, стал неистово целовать Ее, шепча:

– Перестань! Что ты говоришь такое?! Когда ты успеваешь делать это? Ты хочешь повредничать? Ты устала? Даже если это и так. Мы проходили это, не в первый раз. Все пройдет у тебя. И это пройдет. Тебе показалось. Какого мужчину?! Нет мужчин на этом свете! Есть самцы, которые перед женщиной устоять не могут. Говорить и делать они могут все, что ты захочешь, лишь бы довести тебя до постели и снять с тебя одежду. Ты еще неразумная, сопливая девчонка. Не верь ничему и никому. Это все обман. Красивый сладкий обман.

Она отстранилась и посмотрела на него расширившимися глазами. Хрипло отчеканила:

– Ты ничего не понимаешь.

– Как раз я и понимаю! А ты – нет! Придумала себе черт знает что!

Его слова еще раз прокрутились у Нее в голове. Припоминая время, проведенное с этим человеком, Она ни разу не усомнилась в нем. Он был предельно честен и прямолинеен, более того, всегда все происходило именно так, как он говорил. Они часто разговаривали обо всем и многое обсуждали. Он знал Ее, знал Ее мужа. Ей нравились такие отношения, когда Ее принимали такую, какая Она есть, когда почти не нужно было выкручиваться и кого-то обманывать.

– Успокойся. Просто успокойся. Похоже, ты, действительно, очень устала. Давай уедем на несколько дней? Отдохнешь, накупаешься, все как рукой снимет! Хочешь, на следующей неделе я возьму билеты? Больничный оформишь, я договорюсь. Тебе просто надо сменить обстановку, – он, не дожидаясь Ее ответа, выскочил из кухни.

– В четверг можно вечером, – донеслось из комнаты. Он вернулся, листая ежедневник. Поднял голову: – Куда ты?

– Домой. Извини, мне срочно нужно домой, – Она уже была в коридоре и спешно застегивала сапоги. Ей не хотелось больше здесь находиться. Еще недавно она обретала покой и теплоту в этой огромной квартире, любила здесь бывать и чувствовала себя как дома. Но сейчас все стало другим: неуютным, равнодушным, унылым. – Мне одной надо побыть, пожалуйста.

«А может и не одной, – прибавила мысленно Она. – Я не хочу думать о том, что он говорит мне. Пусть мне все показалось, пусть. Время все раскроет. И если это ненастоящее, зачем тогда все? Вся жизнь? Зачем какие-то встречи? Кому это все нужно? И все-таки… Я хочу остаться с Семенычем. Я уверена».

– Еще раз извини, я хочу уйти.

– То, что ты замужем, тебе никогда не приходило в голову? Как ты умудряешься жить подобным образом? О чем ты вообще думаешь? Вот сейчас, например?

– Мне это приходит в голову каждый вечер, когда я прихожу домой. И уходит из головы, когда я выхожу из дома, – пробормотала Она, смущенно чувствуя себя настоящей свиньей. Но это была правда.

«А думаю я сейчас о человеке, которому, может, и вовсе не нужна…» – продолжила Она мысленно.

– Я поражаюсь тебе, – ответил он.

– Я тоже, – и это была правда. Она обвела взглядом коридор, прощаясь. Она больше не хотела здесь находиться ни сейчас, ни потом. Все, связывающее Ее с этим человеком, стало прошлым, пусть и хорошим, но прошлым, к которому нет желания возвращаться. Однако сказать: «это все» – Она не смогла.

Он подал Ей сумку. Достал бумажник, вытащил деньги на такси. Он еще воспринимал ситуацию, как Ее очередную выходку, каких было сотни. Он считал, что нужно просто переждать, пока у Нее пройдет «дурное» настроение, которое, впрочем, никогда не бывало долгим.

– Давай, может, довезу?

– Нет, еще не поздно. Хочу пройтись.

* * *

Вышла из подъезда и глубоко вздохнула. Безветренный воздух был на удивление теплым. Она отметила, как легко Ей вдруг стало: будто Она не простилась с кем-то дорогим, а сбросила с себя что-то лишнее.

«Завтра будет утро! Я увижу Семеныча и просто прижмусь к нему, и все пройдет. Абсолютно все проходит, когда он смотрит на меня, а потом тянется поцеловать», – Она улыбнулась будущему утру, но тут же вспомнила его невидящий холодный взгляд. Опять всплыли обрывки слов: «Я не свободен… Из-за ерунды… Мужчин нет… Любви нет…»

Тоскливо сжалось сердце, и волшебство вечера мгновенно рассеялось.

«Ничего и не было! – осенило Ее. – Просто встретились два человека. Такие встречи происходят регулярно. Они имеют хорошее продолжение, или не очень, а иногда они не имеют продолжения вовсе. Почему же я не могу перестать думать о нем? С той самой встречи, когда после погибшей на дороге кошки, я увидела его. Да, и потом, кто просил меня, прерывать сложившиеся отношения с другим мужчиной? Семеныч вообще ничего не просил, не говорил, не обещал. Стоп. Но, тогда логически это и доказывает легкость и необязательность именно таких отношений. С его стороны. Значит, он хотел именно этого? Именно так. Все сходится. Ничего не сходится. Кроме того, что я вообразила себе то, чего нет».

Она остановилась, поняв, что сокращая дорогу и, задумавшись, немного заплутала во дворах. Огляделась, сориентировалась по виднеющемуся за домами проспекту, прикинула в уме маршрут и пошла вперед.

«Надо остановиться. В таком случае, надо остановиться. Если нет другого выхода, то это только значит, что он там же, где и вход. Надо просто перестать встречаться с Семенычем. Постепенно и мысли о нем оставят», – позади Нее послышались шаги.

Она приостановилась и зажмурилась, сердцем почувствовав владельца походки.

«Это невозможно! Так не бывает!» – успела промелькнуть мысль до того, как шаги ускорились, и Семеныч сграбастал Ее в охапку. Крепко прижал к себе, целуя в глаза, нос, губы, щеки, брови, пока, наконец, не осталось ни сантиметра грусти на Ее лице, ни тени сомнений в мыслях. Она обхватила его шею руками.

«Я люблю тебя! Как же я люблю тебя!» – сердце билось, и давлением, заставляющим его работать, стали отныне эти, пока несказанные Ею вслух, слова.

Вмиг все встало на свои места: вечерний затаившийся город, поздний волшебный вечер, теплый весенний воздух, желанный мужчина. Его руки трогали Ее волосы, и Она, пригибая голову от удовольствия, мимолетно успевая скользнуть поцелуем по его запястьям. Ее руки касались прохладной шеи Семеныча.

Они шли дальше темными дворами, не разбирая дороги, перешагивали через низкие оградки газонов, миновали наперерез детские площадки, обходили как лабиринт беспорядочно стоящие автомобили. Часто останавливались, жадно целуясь, словно убеждались в материализации физических тел друг друга. Семеныч бережно сжимал Ее холодные пальцы своей рукой.

– Мы не сказали ни слова, – Семеныч держал Ее руки в своих ладонях. Они остановились на углу Ее дома под разросшимися высокими кустарниками. Свет фонаря рассеянно падал на них сквозь ветки.

– Они нам не нужны! – уверенно и весело заключила Она.

Семеныч поднес Ее ладони к своим глазам, ошеломленно осматривая множество царапин.

– Что у тебя с руками?

– Порезалась бумагой.

– Порезалась бумагой? – недоверчиво переспросил он. – Не бумага разве исполосовала тебя?

– Ну, – Она приподнялась на цыпочки, чтобы еще раз поцеловать его. – Я разозлилась утром и так неаккуратно документы разбирала по коробкам.

– Так нельзя изрезаться бумагой, – Семеныч внимательно рассматривал Ее руки, и ему казалось, что он видит следы от клыков. Царапины походили на борозды.

– Да в чем дело? Что?

– Ничего, – он мотнул головой. – Ничего. Просто спросил.

Он поцеловал Ее, развернул за плечи к дому и слабо подтолкнул в направлении подъезда. Это означало, что их мир, хрупкий, но надежный, временно прерывается, как пунктирная линия.

Семеныч стоял, и, закурив, смотрел Ей вслед. Ее походка выражала абсолютное счастье. И глаза, которые обернувшись, скользнули по нему в темноте, еще раз произнесли: «Я люблю тебя!»

Семеныч улыбнулся. Он понял Ее.

* * *

«…вам будут всего лишь ставить препятствия там, куда вам идти не следует», – с трудом вспоминал он слова Катенка на обратном пути. Слова становились глуше, тише, точно их проглатывало сознание. Семеныч с удивлением обнаружил, что Катенок также рассеивается в памяти.

После встречи с Ней весь мир с событиями, людьми неуклонно отходил на второй план, будто вынужденно отодвигался и терял свою насыщенность, потесненный чем-то другим. Все прошлое казалось Семенычу таким далеким, словно никогда не являлось его собственным прошлым.

Дорогу прервал сигнал сообщения на телефоне. Семеныч перезвонил.

– Ты можешь говорить? – осторожно напомнило о себе «прошлое» женским голосом.

– Да, – растерялся Семеныч, соображая, где он находится, и кто с ним разговаривает. Семеныч только сейчас понял, что ушел за сигаретами, а на улице вечер давно превратился в ночь.

– Ты неожиданно перестал мне звонить. Ничего не случилось?

– Нет, – сглотнул он.

Возникла недолгая пауза, Семеныч решал, что ответить. Сейчас в нем боролись обычное желание мужчины неплохих, спокойных, налаженных связей с красивыми женщинами, и неведомое чувство к маленькому, непослушному существу: чьи глаза с любовью смотрели на него несколько минут назад, чье сердце ненавидело его утром, и чьи прикосновения сводили с ума…

– Я не хочу тебе мешать. Ты говорила, что хочешь второго ребенка, что тебе нужно нечто большее. Я женат и не могу ничего тебе дать. Тебе лучше найти нормального спутника.

– Но, может быть, этого никогда и не будет?

– Будет. Обязательно будет. Ты очень хорошая. Все у тебя получится именно так, как ты хочешь.

– Тебя что-то не устраивало? – в голосе просквозило нескрываемое напряжение.

– Нет. Все было хорошо.

– Я не поняла, ты прощаешься?

– Да, – с облегчением выдохнул Семеныч.

– Как это?

– Я ничего не обещал и предупреждал сразу.

– Можно не обещать словами! – крикнули в трубку. – Можно давать надежду встречами, заботой, присутствием!!!

Семеныч молчал. Он неприятно почувствовал, что женщина в некоторой степени права. Но Семеныч не знал, как правильно нужно поступать, если отношения становятся ненужными только с одной стороны, и кто в этом виноват.

– Это подло… – тихо раздалось в трубке.

– Может быть, – проговорил Семеныч и услышал короткие гудки в ответ.

«Откуда все это? – думал Семеныч, проходя по своему двору. – Откуда появились странные сны, нереальные видения? Откуда появилась Катенок, умеющая говорить без слов? Она откуда взялась? Она не такая. Она ненормальная и кажется такой же странной, как Катенок, как мои мысли. И прошлое стирается. Все в прошлом. Она – в настоящем? А в будущем? Или будущего нет? Или есть, но не для всех? Или есть, но не для тех, кто находится вне времени, потому что для них и прошлое, и настоящее, и будущее являются одним и тем же. Ничем. Или всем? Или ничем и всем одновременно? Да и есть ли Она вообще? Или это воспаленный мозг придумывает себе то, чего в реальной жизни не бывает и быть не может?»

Семеныч спонтанно набрал Ее номер, будучи абсолютно уверенным в том, что Она не ответит, что Ее на самом деле нет. Он твердо ожидал, что сейчас автомат скажет, что такого номера не существует, и это будет самым нормальным на сегодняшний день.

– Да? – спросила Она.

– Ты не можешь говорить. И не отвечай ничего. Я хотел сказать, что люблю тебя. До завтра.

«Наверное, это последствия того, что я «завязал» с пьянками», – пришла в голову Семенычу спасительная мысль. Он посчитал, что это многое объясняло бы: сознанию невыносимо тоскливо было существовать в объективной реальности, поэтому и приходилось туманить его алкоголем. А когда эта привычка стала мешать, и от нее пришлось отказаться, то взамен нее пришел другой способ «затуманивания сознания».

«Все очень просто, в сказке обман. Солнечный остров скрылся в туман. Замков воздушных не носит земля. Кто-то ошибся. Ты или я?» – услышал Семеныч из-за двери квартиры на первом этаже фрагмент старой песни группы «Машины времени».

«Машины времени. Времени. Опять время. Куда ни кинь – всюду время. Вот оно: главное зло и причина всех бед! Вот он – инструмент дьявола! – Семеныч поднимался по лестнице. – Я не знаю, что делать дальше. Но я прекрасно знаю, что мешает жить. И не только мне. Вообще мешает. Всем. Время. Его нужно уничтожить».

– Шефа неожиданно встретил в супермаркете, – ответил Семеныч на недоуменный взгляд жены, оторвавшейся от просмотра сериала. – Разговаривали с ним.

– Пойдешь ужинать? Я согрею?

– Давай.

 

Глава 3

…Мир эгрегоров являл собой довольно пресную и скучную субстанцию единого энергетического пространства. Вместе с этим, сами эгрегоры некоторым образом были отделены друг от друга. Они различались по мощности и количеству собственной энергии, а также по продолжительности существования.

Единственным безопасным развлечением и занятием для них было – наблюдать за людьми, как за более примитивным уровнем развития сознания, которое еще имеет физическую форму. Опасными занятиями считались контакты с себе подобными: деление, уничтожение, соединение приводило к исчезновению прошлого эгрегора и образованию нового. Естественно, более сильные эгрегоры стремились обезопасить себя и продлить свое существование и, уничтожая заведомо слабых, присоединяли себе их энергию, тем самым, увеличивая свою мощь. Этих беспокойных «воинов» нормальные, среднеразвитые эгрегоры обходили стороной, предпочитая увеличивать собственную энергию за счет естественного питания – от своих источников, которыми являлись люди. Личный источник, которым мог быть, как и человек, и животное, или группа людей – эгрегоры свято оберегали, как дойную корову.

Некоторая часть эгрегоров находилась в покое и не делала абсолютно ничего. Конечно же, от них отщипывали куски жадные до легкой добычи, эгрегоры. Но эгрегоры образовывались вновь от чего угодно: сильная эмоция человека, продолжительное чувство, объединение людей и прочее, прочее. Эгрегоры и сами толком не понимали, что их рождает.

Все, без исключения, эгрегоры считали, что над ними стоит Хозяин – самый мощный эгрегор.

Эгрегоры свысока смотрели на людей и в то же время им завидовали, считая, что их существование хоть и примитивное, но и более занятное…

Данную теорию вывел Первый на основании своего существования, опыта и осознания. Он сравнивал мир эгрегоров с океаном – определенным резервуаром воды, в котором, тем не менее, отдельна каждая молекула воды, но существуют и заливы, и волны, и цунами, и различные течения.

Второго такие рассуждения мало волновали, и он часто пропускал их мимо ушей, не вступая в дискуссии.

– А он не так уж и далек от понимания, – задумался Первый, наблюдая за Семенычем. – Время ему мешает…

– Он вообще не так уж и далек, – туманно согласился Второй.

– Как это?

– Далек, недалек – какая разница. Все относительно. Мне он не нравится. Мутный какой-то. Лезет всюду своими мыслями.

– Или ненужные людям мысли проникают в него, – подтвердил Первый. Мыслительный процесс Первый считал самым основным в своем существовании.

– Может, Катенку дать поручение: вывести его?

– Да? Интересно было бы посмотреть на того, кто смог бы ей дать поручение, – от Первого разошлись истерические потоки энергетического смеха.

– А что тут такого?

– Она никогда никого не слушает!

– А может, не откажет?

– Попробуй, если хочешь. Но не советую.

– Почему?

– Много энергии впустую потратишь.

Второй задумался. Тратить энергию было опасно – все равно, что смертельно болеть для людей.

Но оставить эту тему Второй уже не мог:

– Я все равно попробую!

– Пробуй! Твой риск – твои проблемы!

– А если не получится, я его сотру!

– Не получится.

– Почему это?

– Эта пара создала великого эгрегора. Он не даст их уничтожить. Он ими питается и растет от них. Ему не составит труда вернуть их на землю в другом воплощении, теле или оставить их здесь. А вот тогда он выкачает из тебя в два раза больше энергии, чем ты на это потратишь.

– Так этот новый эгрегор – их? Мика?

– Ну да. А то ты не знал?

– Не обратил особого внимания, – сознался Второй. – Эгрегоры возникают как пыль. За каждым, что ли смотреть? К тому же Мика – очень маленький. Какой он великий?! Подумаешь у двух людей возникла страсть, и образовался временный эгрегор. Таких, вообще-то, миллионы в секунду образовывается и исчезает. Лопнет этот Мика через какое-то время.

– Он очень быстро растет. Такого еще не бывало на моей памяти. Тут что-то не то. Он и сейчас уже многократно превышает нас с тобой вместе взятых.

– А что за имя – Мика?

– По их именам назвали.

– Новость. Великого эгрегора назвать по именам людей! Кто это додумался?

– Он сам и додумался.

– Кто он? Семеныч? – уточнил Второй.

Первый внимательно посмотрел на Второго:

– Какой Семеныч? Сам Мика и додумался.

– Мика. Имя-то какое-то глупое. Эгрегоры с ума посходили. Очеловечиваются. То Катенок, теперь вот – Мика. В общем, я не особо уверен, что он такой уж энергетически сильный эгрегор. Поэтому, давай и проверим. Если он – обычное временное образование страсти – он лопнет, когда Семеныч с Ней расстанется. Они расстанутся, а мы лишь ускорим этот процесс.

– Зачем? – лениво отозвался Первый.

– Затем. Если он действительно великий, то тем более, зачем нам лишние глобальные образования, которые сильнее нас?! Мы по-тихому. Со смыслом того, что мы о Мике ничего не знаем, а просто «разруливаем» в мире. У них обоих, кажется, иные земные союзы? Так? Те эгрегоры страдают. У нас отличный предлог – навести порядок и восстановить справедливость!

– Логика, конечно, у тебя присутствует. А за Семенычем никто случайно не наблюдает? – Первый остерегался того, что, если они без разрешения «вклинятся» в источник питания чужого эгрегора, то неминуемо потеряют часть своей энергии или спровоцируют чреватые нехорошими последствиями «переговоры» с эгрегором, чье «имущество» тронули. А больше всего Первый ценил покой и отсутствие конфликтов.

– Нет, – уверенно ответил Второй. – Случайно нет. Этого не допустит тот, кто за ним смотрит специально.

– Ты, что ли? – Первый излучал веселье.

– Тихо. Я, – важно ответил Второй.

* * *

Она пришла домой. Несмотря на чрезвычайно насыщенный событиями и эмоциями день, Она не чувствовала абсолютно никакой усталости. Свет в квартире не горел. Она прикрыла плотнее двери в детскую и спальню. Собрав всю обувь из коридора, прошла в ванную, перемыла все и затем расставила обратно на полку обувницы. Протерла полы в коридоре. Вернулась в ванную, перестирала мелкие вещи – детские колготки, носочки, пару футболок. Полотенца закинула в стиральную машину.

На кухне обнаружилась сковородка с оставленной порцией картошки. На блюдце рядом лежали нарезанные помидоры. Она с аппетитом поела и поставила чайник.

Звонок телефона застал Ее врасплох.

Семеныч уже отключился, а Она, сжав в руках аппарат, так и стояла с чувством дикого восторга и потрясающим ощущением необъяснимого тепла.

– У сына увеличилась какая-то венка. Не знаю, вроде, не ударялся, – на пороге кухни возник муж.

Она повернулась и удивленно посмотрела на него, словно не узнавая.

– Ты почему так поздно?

– На работе задержалась, – машинально ответила Она.

– Позвонить и предупредить – никак нельзя?

– А я разве не позвонила? Завертелась…

– Я всегда был против этой работы! – завелся муж. – Эти твои подруги, которые ничему хорошему не учат. Курят и пьют. Они приносят вред нашей семье!

– Я их домой не привожу. Ну и курят, и что из этого? А пьют? Ты разве не пьешь? Какой правильный нашелся!

– Женщина, которая курит! Уже этим все сказано, – отрезал он и сжал тонкие губы. Подошел к подоконнику и отдернул тюль. – Это что? Цветы в горшках должны стоять у женщины на подоконнике! Где они?

Она растерянно посмотрела на широкий подоконник, где стопкой бумаг лежал распечатанный курс по программированию, несколько книг по психологии, новый художественный роман, диски с нелицензионными программами по моделированию, учебник по «иллюстратору», пара флеш-накопителей с музыкой и аудиокнигами, жесткий диск в футляре.

– Засохли, – равнодушно пожала Она плечами, припоминая, что после свадьбы какие-то цветы в квартире, действительно, находились. – Или сгнили.

– Кто?!

– Цветы в горшках. Я не умею с цветами. Я к ним полностью равнодушна, и они меня не любят.

– Дома нужно чаще бывать. Поливать их, заботиться о них. И не только цветы.

– У меня работа такая, отстань.

– Работа?! – вне себя прошептал муж, задыхаясь от негодования. – Где, в таком случае деньги?

– Нету. У меня маленькая зарплата. А зачем тебе? Ты хорошо зарабатываешь. Дело, разве, в деньгах?

– Вот именно! Я хорошо зарабатываю, а жена должна сидеть дома!

– Но я умру дома, – Она умоляюще посмотрела на него. – Я же все делаю по дому. Везде чисто, суп всегда есть, вещи в порядке, пыли нет.

– И тебя нет, – добавил он жестко. – Ты в магазин ходишь? Детей в сад отводишь?

– Это наглость, – возразила Она. – Ты занят делами часа четыре в день со свободным графиком. Ничего страшного, если ты развозишь детей и покупаешь продукты.

– Ничего страшного, – согласился он. – Меня даже не напрягает приготовить ужин. Но я хочу, чтобы ты прекратила все отношения со своими Ленками, Машками, Таньками… И уволилась. Все это отвратительно на тебя влияет.

– Ничего на меня не влияет! Почему ты думаешь, что все вокруг меня плохие, а я хорошая? Это я такая!

– Потому. Ты такой не была. Ты сидела дома, и все было отлично.

– Я вынужденно сидела дома. Пока дети не могли без меня обходиться. И не было ничего отличного. Мне дома плохо. Я не уволюсь с работы. И буду общаться с тем, с кем я хочу, а не с твоими друзьями и родственниками. Меня от них тошнит!

– Ключи давай от машины. Не нужна она тебе. Я так решил.

– В сумке, – ответила Она, и тут же, спохватившись, звонко хлопнула себя по лбу. Но муж уже вернулся на кухню с расстегнутой сумочкой. Он демонстративно вытряхнул содержимое на стол: косметичка, бумажные платки, чеки, банковские карточки, кошелек, зарядка от телефона, детские перчатки, паспорт, водительское удостоверение, рабочий пропуск, запасные наушники, две связки ключей, пачка сигарет, зажигалка и пустая стограммовая бутылочка из-под коньяка…

– Без комментариев! – швырнул он сумочку в угол и забрал со стола ключи от машины. Пачку сигарет с силой сжал, смяв ее в кулаке. Показательно разжал ладонь над столом и вышел из кухни.

Она спокойно убрала со стола, одела наушники, включила музыку на телефоне и, найдя в холодильнике свежий кусок мяса и полкочана капусты, приготовилась делать солянку.

Муж вновь заглянул на кухню:

– У сына увеличилась вена.

– Что? – вытащила Она один наушник.

– У сына увеличилась вена! – в бешенстве повторил он.

– Это не ко мне. Это к хирургу. Сходите завтра.

– Ты себя слышишь?

– Да, – кивнула Она.

– Ты похожа на дьявола. В тебе хоть что-то человеческое осталось?

– С каких пор переживания за вену стали божественны?

Муж скрылся с каменным лицом.

Она ринулась в детскую. Отогнула одеяло и посветила на тело спящего ребенка фонариком телефона. Увидев синюю полосу на внутренней части бедра, внимательно присмотрелась. Послюнявив палец, потерла – палец посинел.

«Это маркер», – улыбнулась Она и поцеловала мальчика в висок. Подошла к дочери, поправила ей подушку и вышла.

Через полчаса Она протерла рабочие поверхности, выключила плиту и открыла окно нараспашку, чтобы еда не испортилась до утра.

– Где машина? – спросил муж, когда Она вошла в спальню.

– В сервисе.

– Опять?!

– Лампочки перегорели, – мгновенно соврала Она: рассказывать мужу о мелких авариях Она давно не считала нужным во избежание лишних и ненужных, по Ее мнению, ссор. – Я заберу завтра.

– Я сам заберу. Я сказал, что машина тебе больше не нужна. На работу свою ходи пешком.

– Ну и пожалуйста.

– Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.

– Иди к черту, – Она стащила с себя майку и бросила ее на кресло. Туда же полетело и нижнее белье. Сдернула с дверцы шкафа ночную сорочку. Легла, взбив парой ударов кулаков подушку.

– Извини меня, – прижался муж. – У нас все хорошо раньше было. Мы везде вместе были. Вечера проводили вдвоем. Ты ждала меня с работы. Мы гуляли с детьми вместе, ездили в гости, в лес ходили. Помнишь первый утренник в детском саду? А помнишь, она первый раз пела на концерте, и ты плакала? Помнишь ее первый насморк, когда ты, заламывая руки, вызывала скорую? А как мы укладывали детей и на цыпочках шли в спальню и до утра… А сейчас, как будто это не ты стала. Может, это кто-то порчу навел на нашу семью? Кто-то сглазил тебя? Мне порой кажется, что в тебя что-то потустороннее вселилось. Нечеловеческое. У тебя даже взгляд поменялся…

Он замолчал, сглотнув. Она тоже не проронила ни слова. Его душили воспоминания о Ней, прежней. Он подумал, что сейчас ему, наконец, удалось растопить тот лед, который возник между ними.

– Не трогай меня, – Она неприязненно отодвинулась.

– Я попросил прощения. Я разозлился сегодня, потому что ты ни разу не позвонила за день и пришла поздно. Не смотришь на меня совсем. Перестань. Хочешь, машину тебе поменяем? – примирительно спросил он.

– Не трогай меня, – твердо повторила Она и отодвинулась еще дальше, обматывая себя одеялом. Понимала, что рядом находится не чужой Ей человек, но ничего с собой поделать не могла. Перед глазами стоял Семеныч. Его милые родинки по всему телу, которые Она запомнила все до единой. – Я не могу. Мне нельзя.

– Что?

– Я была у врача, по-женски. Что-то у меня там… Подозрение. Она сказала – пока нельзя. И лекарства выписала.

– Извини, извини. Ты поэтому такая нервная? Почему ты раньше не сказала?

– Поэтому. Отстань.

– Спи, спи, – он гладил Ее по волосам. – Прости меня. Ты рано осталась без родителей. И недополучила ласки. Вот и выросла колючей. Тебе пришлось очень тяжело. Работала сама, когда еще школу заканчивала. Потом и институт осилила. У нас двое детей, с которыми ты справлялась одна, без посторонней помощи. А сейчас работаешь с утра до ночи. Я все понимаю. Такой груз нелегкий. Все время у тебя какая-то гонка.

Она пролежала минут десять, терпеливо снося движения его руки. Но все-таки не выдержала, поняв, что это Ее раздражает так сильно, что уснуть не получится.

«Это изнасилование какое-то!» – Она резко ударила его по руке.

– Хватит! Я не могу больше ходить на утренники – мне это неинтересно! Сидеть в песочнице и лепить куличи – для меня каторга! Ненавижу ходить в лес и собирать грибы! Ездить к твоим родственникам мне тоже неприятно. Два часа перемывать кости и восхвалять семейные ценности – ужасно! Смотреть с тобой телевизор – наискучнейшее занятие! Я вообще не люблю смотреть телевизор! Пить с тобой чай на кухне по ночам десять лет подряд меня бесит! Я не люблю готовить! Не гладь меня! И машиной своей подавись. У тебя руки противные!

* * *

…На рассвете Она бесшумно выбралась из спальни с ворохом одежды. Торопливо глотала горячий чай и одевалась на кухне. На цыпочках прошла в коридор. Уже щелкнула замком, когда позади жестко раздалось:

– Шесть утра.

Она выпрямилась и развернулась:

– Я к гинекологу.

– Шесть утра, – повторилось опять.

– Трехчасовая очередь в регистратуру. На улице занимают. Толпа там. Третий раз не попадаю. Если сомневаешься, иди и проверь, – выпалила Она и выскочила за дверь.

«Как я не люблю врать, – сбегала Она со ступенек. – Будь моя воля – всегда говорила бы правду. Хоть бы один человек нашелся на свете, которому можно просто не врать! Не жизнь, а тюрьма лжи!»

* * *

– Семеныч? Давай, никогда не будем лгать друг другу? – они расслабленно лежали на смятых простынях в гостинице и бессмысленно разглядывали белый потолок.

– Я никогда не обманывал тебя, – он обеспокоенно приподнялся на локте.

– Повода не было, – Она вертела кольцо с треснутым сапфиром на его безымянном пальце. – Я хочу по-честному. Хоть раз в жизни.

– Как хочешь, так и давай, – с готовностью согласился он, кивнув.

Она засмеялась:

– Ты так согласился, что мне показалось, скажи я: «давай врать» – ты бы тоже согласился.

Семеныч улыбнулся:

– Возможно. Мне все равно. Как захочешь, так и будет.

– А где же твое собственное мнение?

– Какое, еще собственное, если меня, по сути, и нет?

– Как это, нет? Ты опять все переворачиваешь! Постоянно меня путаешь и запутываешь!

– Это не я. Это относительность. Бог, например, есть?

– Относительно, – расхохоталась Она.

– Вот видишь. Люди всегда находили причины любым событиям и явлениям. А если не находили, то придумывали. В состоянии неопределенности человек себя чувствует некомфортно, поэтому люди всегда пытались узнать, почему происходит что-то. События, причины которых не могли быть четко идентифицированы ими, относились к категории непознанных закономерностей. «Случайности – язык бога» – фраза, достаточно хорошо отражающая человеческое стремление везде и во всем расставить точки над «и». А если не получалось, то на помощь приходила религия. Или атеизм с его категоричностью во всем, что не поддается воспроизведению в лабораторных условиях…

– А как ты воспринимаешь женщин, которые курят? – прервала Она его.

– По барабану мне. Каждый, пусть, что хочет, то и делает, – отмахнулся Семеныч. – Человек должен быть свободен во всем.

– Чтобы его врать не вынуждали!

– Чтобы его врать не вынуждали, – эхом отозвался Семеныч.

– Ну, давай дальше, – Она закрыла свое лицо его ладонью.

– Что, дальше?

– Про бога давай дальше. Рассказывай.

– А-аа… – оживился Семеныч. – Рассказываю. Но до бога еще далеко. Целая лестница крутых ступенек. Вот, например, над людьми стоят сущности, которые прекрасно ориентируются в человеческих особенностях восприятия мира. Эти сущности и подбрасывают людям «подтверждения». Например, верующие в бога, получают доказательства своей веры. Не верующие – доказательства его отсутствия. А на самом деле – это все субъективная интерпретация происшествий и явлений. У этих сущностей есть правило: «Каждому по вере его». Во что человек верит, то и будет прозрачным объяснением окружающих его событий.

– Какие сущности? Ангелы и демоны? – Она перевернулась на бок и пальцами стала рисовать невидимые линии на теле Семеныча.

– Ангелы – это существа, которые получают подпитку от положительных эмоций, испытываемых людьми. А демоны – от отрицательных эмоций. Ангелы и демоны, таким образом, смотрят за человеком. Кто сильнее радуется – тому подкидывают больше радостных событий. Кто лучше умеет негодовать, чем радоваться – ему больше неприятностей, чтобы он еще более негодовал, а существа росли от этой энергии. Но это все слова. Ангелы и демоны – это обыкновеннее эгрегоры, но в разных энергетических состояниях. Как и людей, эгрегоров не бывает абсолютно плохих или хороших.

– Кто-кто?!

– Эгрегоры. Все одновременно есть масса, время… – энергия. Каждый человек имеет свою энергию, то есть эгрегора. Двое, трое… – их эгрегоры образуют собой временное объединение – нового эгрегора. Он, соответственно, сильнее и мощнее за счет синергетического эффекта. Есть футбольная команда – у нее свой эгрегор. У семьи – свой. У банды преступников – свой. И эти эгрегоры, то есть некие энергетические сущности, могут влиять на мысли и желания людей. Соответственно, поступки, который совершает человек, не всегда его собственные. Но эгрегору нужно расти, а силу он набирает от своего создателя. И он старается, чтобы человек или группа людей как можно больше отдавала ему своей энергии. Тогда у эгрегора больше силы и возможностей.

– А у нас тоже теперь есть эгрегор? – Она, смеясь, переползла на Семеныча и приподнялась над ним, опираясь на руки. Ее взгляд скользнул по тумбочке, на которой завибрировал Ее телефон в беззвучном режиме. – Семеныч!!! Мы опоздали на работу! Скорее! Десять минут одиннадцатого!

– Черт…

– Это ты все со своими сказками, как понесет тебя вечно, – Она сползла на ковер в поисках нижнего белья.

– Сама просила – рассказывай дальше, – оправдывался Семеныч, торопливо натягивая брюки и рубашку.

– Где моя расческа?

– В сумке, может?

– Нет, я выкладывала, – металась Она по комнате, застегивая юбку.

– Завтра найдешь, пойдем. Номер на сутки – завтра карточку сдавать.

– Тогда давай завтра пораньше встретимся, – Она запихнула телефон в сумку, поправила волосы рукой. – Я готова.

– Есть предложение: начать встречу вечером, – Семеныч обулся, и они выскочили в коридор.

– Предложение принято. Значит – на ночь?

– На ночь, – подтвердил Семеныч, спускаясь по лестнице.

– Я тебя люблю!

– Я люблю тебя, – поцеловал Ее Семеныч на последней ступеньке.

* * *

– А ты веришь в бога? – спросила Она в машине, когда Семеныч гнал автомобиль к Ее работе.

– Нет, наверное.

– Ты атеист?

– Нет, наверное.

– Агностик?

– Нет, наверное.

– Это нелогично. Кем-то ты должен быть!

– А меня нет, – ответил Семеныч, включая левый поворотник.

– Ну… Верить ты во что-то должен? – не унималась Она.

– В тебя, – Семеныч распахнул Ей дверь.

– Я не понимаю! – Она вышла из машины.

Семеныч нагнулся и зашептал на ухо:

– Людям вообще не свойственно пытаться объяснить необъяснимое, узнавать неузнаваемое, раскрывать нераскрываемое. Они хотят гарантии, что получится. Что их «труды не пропадут даром». Несмотря на декларативные утверждения, люди никогда не стремились и не стремятся познать непознанные закономерности. Они только делают вид, что стремятся к новому, а на самом деле, подобны страусу, прячущему голову в песок. Сытыми и невозмутимыми обывателями, якобы все знающими и на все имеющими свое мнение, люди удобно затаились среди гладких теплых стен сформированных стереотипов восприятия действительности. В подавляющем большинстве люди не хотят ничего узнавать, не хотят ничего менять и не хотят никуда уходить от того, что уже имеют. Не с точки зрения обладания материальными благами, а с точки зрения осознания мира. С точки зрения способности к восприятию нового, не укладывающегося в рамки принятого, люди зацикливаются на том, что уже попало «в голову» и всячески «пережевывают» это. Но это секрет.

– Узнать неузнаваемое, – старательно повторяла Она за ним. – Семеныч, ты, вообще, нормальный?

– Относительно. Я полетел. До вечера!

* * *

– Что у них общего? – изумлялся Второй, глядя на них. – Полные противоположности.

– Что-то есть, – размышлял Первый. – Или было, раз дало такой мощный синергетический эффект увеличения выделяемой ими энергии во время первой близости этой странной пары, что спровоцировало возникновения необыкновенной силы эгрегора Мики.

– Более депрессивных и бесполезных личностей я еще не видел, – Второй был явно недоволен парой, от которой мог появиться мощный эгрегор. – Так и хочется подсунуть им веревочку с мылом и сказать: «хватит стонать, идите и сделайте уже свое дело».

– Между прочим, именно такие и являются самыми жизнеспособными, – возразил, смеясь, Первый. – Им скучно в обыкновенной жизни, в равномерном движении. Вот если их судьба превратится в американские горки, по которым они будут вверх вниз сигать, то они будут в восторге, тогда как у нормального человека разорвутся мозги, и остановится сердце. Они не очень приспособлены к обыденности, которая их угнетает.

– Да ну! – отмахнулся Второй. – Ты не прав. Они и там ныть начнуть, то высота не та, то виражи не достаточно крутые. Как от них мог образоваться такой эгрегор?

– Скорее всего, – Первый снова задумался. – Скорее всего, они не растратили свою энергию на что-то другое. На жизнь. Энергия скопилась и дала мощный выброс. Ты посмотри, им же ничего не интересно. А возможно, Мика возник раньше, а их соединил для официального своего объявления в мире эгрегоров?

Второй поморщился:

– Раньше, позже. Ты рассуждаешь человеческими понятиями. Будто у нас время течет как у людей – последовательно.

– Я считаю, что мы очень похожи.

– Мы? С этими? – возмутился Второй. – Ничего подобного. Я любого из этих людишек могу стереть в порошок. Любые мысли могу внушить, любые обстоятельства подстроить. А они что могут?

– Дать тебе энергию. Ты без них существовать не сможешь, – заметил Первый, и Второй смолк, потому что не нашелся, что ответить.

А Первый для себя нашел еще одно сходство с людьми: эгрегоры обладали такими же разными характерами, как и люди.

…То, что эгрегор Мика, как и предполагал Первый, оказался «великим» эгрегором стало известно сразу с момента его появления. Потому что, только появившись, Мика моментально уничтожил несколько десятков других эгрегоров, так или иначе связанных с Ней и Семенычем. Эти эгрегоры, уничтоженные Микой, не были такими уж слабыми образованиями. Некоторые из них были достаточно «взрослыми» и существовали довольно долго. Эгрегоры семьи, знакомых, коллег, друзей, родственников. Часть эгрегоров была призраками, готовыми в любой момент вновь возродиться – фантомные образы Семеныча с его предыдущими женщинами, Ее прошлые связи.

Мика своим появлением вывел Ее и Семеныча из-под влияния всех остальных эгрегоров, которые могли питаться энергией этой пары или ими по отдельности.

Им же казалось, что окружающий внешний мир погас, отодвинулся с момента первой встречи.

Можно было и не уничтожать такое количество эгрегоров, но Мика был еще недостаточно смышлен, поэтому, на всякий случай, ликвидировал всех, кто мог бы помешать расти ему. Создали ли они своим союзом Мику, или он создал их пару, как собственный источник питания – так и осталось нерешенным вопросом для Первого.

Но, как только Мика появился на свет – мир эгрегоров вздрогнул и не знал, чего ожидать далее. Многие гадали, кем он является – новой ли сущностью, эволюционно стоящей над эгрегорами или таким же эгрегором, но невообразимо превосходящим их по силе и возможностям.

Отныне он являлся «белой вороной», и, что совершенно естественно, его существование и развитие всех раздражало, и первым желанием было его уничтожить или отобрать у него часть энергии, чтобы Мика ни в коем случае не вышел за пределы среднеразвитого эгрегора или хотя бы «воина». «Воинов» не уважали, но те были предсказуемы.

В энергетическом мире уничтожение себе подобных не считалось трагедией и являлось нормальным распространенным событием, поскольку появляться и исчезать они могли и не по своей воле, а суммарная энергия их мира все равно оставалась постоянной. Эгрегоры зависели от людей – снизу, и от Хозяина – сверху. Кто такой был Хозяин – эгрегоры представляли плохо. Предполагали, что он имеет над ними и людьми абсолютную и высшую власть и может все.

У эгрегоров существовал некоторый кодекс поведения и чести, какие-то нормы, но все это оказалось никем не регламентировано и настолько размыто, что эгрегоры могли судить и оценивать свои поступки исключительно по реакции Хозяина: наказание, поощрение или спокойствие. Поэтому каждый эгрегор определял для себя сам свои рамки дозволенности и, конечно, стремился навязать их тем, с кем контактировал. Но и это не срабатывало, потому что эгрегоры постоянно появлялись, исчезали, объединялись, возрождались, делились – в этом мире царствовали неопределенность и хаос. Эгрегоры научились существовать и при таких условиях, поскольку других не знали или не помнили.

Первой катастрофой в их истории явилась Катенок. Мощный, исключительно независимый эгрегор. Сила и возможности ее были почти безграничны. Или совсем безграничны, но об этом знала только сама Катенок. Войти с ней в приятельский контакт никому не удалось, однако, она умудрилась и не нажить себе ни одного недоброжелателя. Никто не знал, в ком или в чем находится источник ее питания. Делала Катенок все, что ей вздумается, и эгрегорам казалось, что Хозяина это лишь забавляет – он совершенно не реагировал на ее выходки. Ее боялись, остерегались, как Хозяина, и завидовали, как сверхмощному эгрегору. Она могла уничтожить разом многих эгрегоров, соединить противоположных, разъединить сильнейших – и делала это с легкостью, без веских и видимых причин. Часто пропадала, доставляя радость остальным эгрегорам – считать ее справедливо ликвидированной Хозяином. Но она также легко появлялась вновь. Страшным было то, что во время своего отсутствия Катенок полностью не обнаруживала себя в мире эгрегоров, и они могли предполагать, что она имеет выходы в иные миры – что для эгрегора являлось, по домыслам Первого, невозможным или смертельно опасным.

Появление быстрорастущего следующего возмущения – Мики – никому из эгрегоров, соответственно, не пришлось по вкусу.

– Разъединить их надо, – решил Второй. – Необходимо.

– На них, кроме Мики, никто влиять не может, – напомнил ему Первый. – Кстати, я не заметил, чтобы он как-то ими управлял. Он им предоставил полную свободу. Такое ощущение, что Мике наплевать, что они являются проводками, которые кто-то сможет разъединить, что его самого приведет к гибели.

– А я опосредованно, через другого человека. Есть у меня подходящая личность на примете. Никто и не догадается, что это все будет иметь отношение к Семенычу с Ней.

– Не лучше ли отстать от них?

– Лучше. Но интереснее пристать, – ответил Второй. – Не нравятся они мне. То есть мне Мика не нравится. А он еще пока от них должен всецело зависеть.

– Ты хотел попросить помощи у Катенка, – напомнил ему Первый.

– Она опять сбежала! – посетовал Второй. – И куда смотрит Хозяин? Что в прошлый раз было?

– Она спустилась в кошку, – спокойно ответил Первый.

– Ты это считаешь нормальным? – заводился Второй. – Сначала она почти потеряла себя в этой самой кошке. Потом, не успев восстановиться до конца, чуть навсегда не осталась кошкой. А потом убила кошку и, не успев вернуться, опять пропала.

– Отчаянная, – дал оценку действиям Катенка Первый, про себя думая, что так рисковать собой у него не хватило бы духу.

– Нет, скажи, это нормально? Давай, мы тоже будем скакать по телам? Что тут, как амебы вибрировать? Давай?

– Возможно, кто-то из эгрегоров так и делает. Только они потом не возвращаются. Или их уничтожает Хозяин за такое самовольство.

– Вот! – восторжествовал Второй. – Вот! А Катенок возвращается! И ей все сходит с рук! Это несправедливо. Что у нее за привилегии такие?

– Возможности есть? – предположил Первый.

– Та-ак интересно. Я тоже хочу. Почему у нее есть, а у меня нет?

Первый поежился: он, в принципе, и не хотел бы иметь такие возможности – спускаться в низшие миры. И со страхом подумал о том, что если такие возможности появятся или обнаружатся, то это может стать и обязанностью. Первый предпочел бы лучше перейти в состояние полного покоя. Пока ему мешали вечные размышления, которые не прекращались ни на мгновение, но, впрочем, не приносили дискомфорта.

Со Вторым они держались вместе давно, решив, на всякий случай опасности поддержать друг друга, поделившись энергией, или при крайних обстоятельствах – соединиться для того, чтобы получился более сильный эгрегор. То, что при этом они потеряют себя, Первого немного беспокоило, и он надеялся, что крайние обстоятельства никогда не наступят.

– И Мика! – кипел Второй. – Он всех нас подомнет под себя. Его надо уничтожить, пока он не нашел себе другие источники питания, когда его сила станет беспредельна, а уничтожение – невозможным. Разлучать их надо. В срочном порядке.

Первый промолчал: горячность Второго не всегда приходилась ему по душе. Первый желал как можно более мирного и спокойного существования.

А Второй сосредоточенно наблюдал за Семенычем. У него уже созрела гениальная, как ему показалось, идея. Озвучивать он ее Первому не стал, решив потом представить результаты своих действий. И всем эгрегорам – гибель Мики, чтобы вызвать всеобщий страх и уважение.

«Тогда, – думал Второй, – пусть я и не стану великим, но все будут думать иначе».

* * *

– Опять! – поднялся Семеныч с постели. – Вставай. Опять опоздали.

Она с улыбкой перевернулась со спины на живот, подвинулсь к краю постели и, дотянувшись до ноги Семеныча, притянула его к себе.

Семеныч нагнулся и поцеловал Ее.

– Вставай! – нетерпеливо повторил он.

– Что ты нервничаешь? – весело поинтересовалась Она, откинувшись на подушки. – Ты, наверное, и школу-то никогда не прогуливал?

Семеныч никогда не любил вспоминать о своем «прилежном» детстве, и поэтому Ее колкость его неприятно задела.

– Вставай! – он рывком сдернул с Нее одеяло и торопливо ушел в ванную.

«Опоздали и опоздали. Мы постоянно опаздываем. Теперь-то чего? Полчаса раньше, полчаса позже», – Она лениво поплелась за ним.

– Я с тобой, – Она открыла дверцу душевой кабины и перешагнула вовнутрь. – Волосы мне не мочи. Еще я поцеловать тебя хочу! Дай я сама тебя помою? А ты меня? Где мыло?

Прошло еще более получаса препираний по поводу температуры воды, страстных объятий в тесной кабинке, вскрикиваний от попадания мыла в глаза, и поцелуев, перемешанных с льющейся водой…

– Ты нарочно это делаешь? – выходя из здания, Семеныч спохватился о намеченном совещании, которое уже минут пять, наверное, шло без него.

– Что делаю? – Она вскинула на него наивный взгляд, в глубине которого Семеныч заметил лукавые искры. – Люблю тебя? Да. Нарочно.

– Я не люблю опаздывать. Мне нравится прийти спокойно, пока дергать не начали. Въехать, так сказать, в рабочий день. А сегодня – важное совещание! Я не отвезу на работу тебя, хорошо? Мне срочно надо. Ладно?

– Срочно? – чуть не задохнулась Она от возмущения, мгновенно разозлившись на то, что после любовных утех совещание заняло первое место в его сознании, хотя еще некоторое время назад Семеныч всецело принадлежал только Ей.

И вместо ласкового взгляда на прощанье Семеныч получил изрядную порцию женской истерики, что вполне естественно вызвало его неконтролируемую агрессию…

– В общем, если это еще раз повториться, мы больше по утрам встречаться не будем, – завершил перепалку Семеныч.

– Угрожаешь?

– Предупреждаю, – Семеныч уже сел в автомобиль. – До остановки подкинуть?

– В таком случае, мы больше не будем встречаться. Ни по утрам, ни по вечерам, ни по дням, ни по ночам! – Она сердито развернулась.

– Вот и прекрасно, – захлопнул он дверь. – Ты сама это сказала. Так и будет.

Она пошла пешком. Семеныч выруливал со стоянки. На перекрестке они оказались почти одновременно.

Загорелся зеленый свет, Семеныч остановился перед светофором, наблюдая за Ней. Она вставила наушники, пощелкала по телефону и, намотав на него лишнюю болтающуюся часть провода, убрала аппарат в карман. Огляделась и пошла по пешеходному переходу, смотря вниз на белые полосы. Перешла половину дороги, обернулась назад, заметила Семеныча, задержала на нем взгляд, и тепло улыбнулась. Ее губы шевельнулись, но он прочел: «я больше не буду!».

Злость его мгновенно улетучилась. Семеныч открыл окно, намереваясь позвать Ее, и послать совещание к «чертовой матери».

Порыв ветра, ворвавшийся в окно, заставил Семеныча так глубоко вздохнуть, что он приоткрыл рот, но выкрикнуть ничего не смог. Слишком сильным и неожиданным был поток воздуха, полившийся в машину. Пришлось зажмуриться на мгновение от пыльного с песком, холодного ветра.

Семеныч с трудом разлепил глаза: слева, оттуда, откуда дул ветер, неслась на красный цвет серебристая иномарка.

Она уже перешла эту часть дороги, но автомобиль летел с громадной скоростью.

* * *

Второй, смеясь, уже торжествовал, представляя, как будет обезображено Ее тело. Он искренне посчитал, наблюдая за Семенычем, что Она нравится ему как женщина, и что появление Мики обусловлено обыкновенной человеческой страстью.

И если внешнюю привлекательность ликвидировать, полагал Второй, то их союз перестанет существовать в одно мгновение, в которое-то и начнет свой обратный отчет эгрегор Мика, уничтожение которого Второй уже вообразил делом чести.

Второй рассчитал все: и силу удара, и время, и место. А водитель серебристой иномарки просто потеряет сознание на пару минут, не спуская ноги с педали газа. Убивать Ее Второй не собирался – от дороги спускался пологий травянистый холм. И по расчетам Второго, Она должна была отлететь от удара машины и, соответственно, изувечить то, что с таким упоением ласкает Семеныч.

* * *

Семеныч, точно услышав злорадный смех Второго, решительно рванул вперед.

Удар, визг тормозов, замирание сердца, внезапная головная боль, Ее испуганное лицо, ветер, поднявший пелену пыли – все смешалось вмиг в один вихрь…

* * *

Мика возник сверху невидимой стрелой. Его сконцентрированная энергия раздвинула пространство и образовала в нем временную воронку. Доли секунды Мика находился между машинами, сдерживая железные чудовища до полной их остановки.

* * *

Когда Семеныч пришел в себя, первым делом нашел взглядом Ее. Она, в ужасе прижимая руки к лицу, стояла на том же самом месте, на середине перекрестка. Водитель серебристой иномарки полулежал, обронив лицо на руки, в судороге сжимавшие руль.

Она, увидев, что Семеныч в порядке, подбежала к водителю машины, пытаясь открыть помятую дверь. Подошел Семеныч. Дверь не поддавалась, а худощавое тело парня не шевелилось.

Семеныч ударил кулаком по стеклу. Водитель медленно оторвал голову и посмотрел на них остекленевшими глазами, словно это был мертвец. Его безумное лицо исказила злорадная гримаса усмешки. На вид водитель был молод, но его лицо в этот момент казалось лицом дряхлого старика. Серебристая машина рванула с места, и с той же бешеной скоростью умчалась.

– Садись, – Семеныч кивнул на свою машину.

Она оцепенело взглянула на него и не двинулась, не слыша, что он сказал. Перед Ее глазами стоял пронизывающий взгляд парня и его губы, растянувшиеся в жуткой улыбке, как будто это улыбалась смерть.

– Садись! – прикрикнул Семеныч, заметив, что движение на дороге не прекращается, а они находятся на середине перекрестка. Ни проезжающие автомобили, ни люди, проходившие по тротуару мимо или стоявшие на светофоре – ничто и никто не остановился, а более того не обратил внимания на происшествие, словно его не было.

Семеныч сдал машину назад и повернул налево.

Они переглянулись, но промолчали.

Высаживая Ее, Семеныч сказал:

– У автомобиля была смята дверь, но моя машина целехонька, ни одной царапины. Но при таком ударе это невозможно. И он не мог въехать в меня и остановиться на такой скорости. Либо мой автомобиль он должен был протаранить, либо его машину должно было отбросить. И вокруг никто даже взгляда не задержал на аварии, точно ее никто не видел!

– Я не могу забыть, как не по-человечески оскалилось его лицо. Молодое лицо смеялось мертвецкой старостью, – рассеянно проговорила Она, не слушая Семеныча. – Как из фильма ужасов. Он так смотрел на меня. Морщин нет, а лицо старика! Это как?

– Глаза у него, – задумчиво ответил Семеныч. – Пустые глаза. Смертельно уставшие, как высохшие колодцы в заброшенной деревне.

– Страшно, – передернулась Она.

– Не бойся, – приобнял Ее Семеныч. – Я рядом.

– Навсегда? – тревожно уточнила Она.

– Навсегда. Как захочешь.

– Навсегда хочу.

– Мне не дают покоя должные повреждения моей машины, которых нет, – Семеныч еще раз обошел свой автомобиль. Растерянно взглянул на Нее: – Может, и не было ничего. Может, показалось?

– Обоим. Ага. Как же…

* * *

– Ты идиот? – от спокойствия Первого не осталось и следа.

– Да ладно тебе, – Второй отмахнулся. – Не получилось.

– А если Мика узнает, что это твоих рук дело?

– Мика на меня не подумает. Он наверняка посчитал, что это случайное происшествие. Аварий, что ли у людей не бывает?

– Случайных? Не бывает, – ответил Первый.

– Мика может этого не знать. Он еще в игрушки играет.

– Когда-нибудь он прекратит играть в игрушки.

– Мика не успеет повзрослеть.

– Он быстро растет.

– Я потороплюсь.

– Ты имей теперь в виду, что Мика хоть и никак не регулирует отношения этой пары, однако, находится рядом в случае опасности. Вообще, странно. Так эгрегоры себя не ведут. Он мог бы их соединить покрепче любыми обстоятельствами, и быстро набрал бы необходимую силу, позволяющую жизненно не зависеть от них. Но они свободно у него ссорятся, бесконечно ругаются, вечно расстаются – что хотят, то и творят. Мика от этого теряет энергию и силу. Но не вмешивается.

– Я тоже это заметил. Тем хуже для Мики, если он такой глупый. Они его сами и изведут. И я помогу. У меня созрела другая идея…

* * *

Водитель серебристой иномарки носил весьма редкую фамилию – Ребенок. И имелась у него отличительная черта – он никогда не смеялся. А в остальном – был почти нормальным современным молодым человеком.

…С детства Ребенок рос необычным. Еще в детском саду воспитатели обращали внимание на его недетскую смиренность, характерную больше для монаха в монастыре. И никто не мог глядеть в его глаза. Уже в детстве глаза Ребенка казались старыми и выглядели жутко. Он знал это, и старался не смотреть людям в глаза.

Оба его родителя были слепы от рождения и подброшены в дома ребенка. Подкидышам придумывают фамилию и имя, если неизвестны настоящие. По чистой ли случайности, по лености ли оформляющей документы работницы, в доме малютки в итоге обнаружились два разнополых младенца с одинаковой фамилией – Ребенок. После совершеннолетия они поженились и спешно покинули грязный, убогий, с жесткими распорядками дом-инвалидов, решив начать самостоятельную жизнь среди обычных людей. Работали на дому, за копейки собирая не то ручки, не то розетки. И ввиду своей неполноценности и людской жестокости вели очень замкнутый образ жизни. Редко выходили из дома, благо, что государство щедро прикрепило к ним социального работника, который несколько раз в неделю ходил по их просьбе за продуктами и оплачивал в банке необходимые квитанции.

Рождение сына принесло им огромную радость. Но, не имея опыта семейных навыков и будучи условно вырванными из человеческого общества, они растили его, как умели. Мальчик, впрочем, не доставлял никаких хлопот. Гулять с ним было сложно двум слепым людям, поэтому родители, одев сына теплее, просто распахивали окна на несколько часов. В поликлинику по этой же причине тоже не ходили. Несмотря на замкнутый мир двухкомнатной квартиры, мальчик развивался на редкость быстро. В девять месяцев он проворно маленькими пальчиками вставлял стержень в пластмассовую ручку и завинчивал ее. Собирал по сгибам коробочку и складывал туда ручки по пятьдесят штук. За этим занятием он мог спокойно проводить вместе с родителями целый день под звуки скучного радио с одной единственной радиостанцией. Телевизора по бедности в квартире не имелось.

Около года он серьезно заболел тяжелым воспалением легких, к заболеванию прибавилось заражение крови и токсичные от лекарств почки. Матери с ним из-за слепоты находиться не разрешили. Социальный работник, обещавший навещать мальчика, только пару раз в неделю звонил в больницу, справляясь о его стремительно ухудшающемся состоянии.

Родители в горе не отрывались от своей работы и почти не разговаривали друг с другом, сутками собирая пластмассовые детали и ожидая самого страшного известия. Из их слепых глаз беззвучно текли слезы.

Врачи уже махнули рукой на день ото дня синеющего мальчишку со странными глазами. Медсестры поместили его в отдельный бокс и довольно редко к нему подходили, забывая вовремя кормить его и менять ему постель. Мальчик подолгу, не двигаясь, лежал в сползших колготках, полных испражнений, и в сбившейся рубашонке с засохшими на ней рвотными массами. За все время пребывания в больнице он не издал ни звука. Медсестры, забегавшие сделать ему укол, зажимали нос от запаха в непроветриваемом боксе. Впихивали в рот лекарство, делали инъекцию и убегали. А потом и вовсе стали оставлять на ночь голым на клеенке в детской кроватке без подушки и одеяла, чтобы до утреннего обхода врачей, вместе с клеенкой перенести его в ванную и смыть все сильным напором воды под душем, минимально касаясь мальчишки руками в резиновых перчатках. А он смиренно отводил взгляд уставших нечеловеческих глаз от людей, точно все понимал и сам брезговал своим беспомощным существованием.

Очередным вечером, медсестра, забегая, обнаружила, что мальчишка застыл в неестественной позе и не дышит. Поленившись вызывать врачей и оформлять смерть поздним вечером, она просто вышла, решив, что это подождет и до утра.

Но наутро она обнаружила его исхудавшее тельце, твердо стоящее в кроватке и крепко державшееся костлявыми пальчиками за решетки. Осмотр показал, что мальчик здоров. Последующие анализы это подтвердили, и его выписали домой. С тех пор Ребенок никогда и ничем не болел.

После своей страшной болезни в младенчестве, Ребенок почти всегда молчал, если у него что-нибудь не спрашивали, или если ему не нужно было что-то сказать.

Ребенок никогда ни во что не играл. Он вообще ничего не делал без крайней на то необходимости. Учил уроки, ходил в магазин, готовил обед, а в свободное время – вместе с родителями терпеливо выполнял ручную, доступную для слепых, работу. Его странный взгляд, отсутствие человеческих эмоций на лице – родители не видели. И только на их лица он мог смотреть без опаски того, что человек в страхе брезгливо отвернется.

* * *

Ребенок словно всю свою жизнь терпеливо и смиренно ждал какого-то момента. Как снайпер, получает задание и начинает к нему тщательно готовиться, изучать, чтобы с блеском его завершить. И ждать следующего. И весь его смысл существования – в приготовлении и выполнении. Его больше ничего не интересует. Так и Ребенок. Его мало интересовала жизнь обычных людей, у него не было чувств и эмоций, желаний и отвлеченных мыслей. Он ждал «работы». Такому, как он, роботу выполнения, нужен был «хозяин».

Преданный, холодный, расчетливый автомат – вот кем вырос Ребенок. Идеальный исполнитель, который сделает все, что от него требуется, даже ценой своего последнего вздоха.

Как только ему исполнилось восемнадцать лет, родители без видимых причин скончались в одночасье, точно посчитав свой долг исполненным, а уход – своевременным. Вернувшись с выпускного вечера, Ребенок обнаружил их в постели.

До утра молча сидел на табуретке около них.

На рассвете вызвал необходимые службы.

Сердце его в тот момент окончательно окаменело.

До тех пор, пока родители были живы, он не мог наложить на себя руки, жалея их. Почему он не сделал этого в ту ночь – Ребенок не знал. Но позже этого желания больше не возникало. Он смирился со своим никому не нужным существованием.

Ребенок основал крупный фонд слепых и слабовидящих, который помогал незрячему или слабовидящему человеку собирать не только ручки и розетки, а с помощью специально подготовленного оборудования и компьютерного обеспечения – выполнять более профессиональную и высокооплачиваемую работу.

Фонд Ребенка безвозмездно обучал, обеспечивал необходимым инструментарием и поставлял заказы, также помогал социально адаптироваться к жизни. Фонд Ребенка из маленькой частной компании с государственной поддержкой, очень быстро вышел на мировой рынок с соответствующей прибылью. Люди с физически ограниченными возможностями оказались более целеустремленными, упорными и трудолюбивыми. Соответственно и их объединение не могло иметь провала.

Сам Ребенок, став довольно успешным, богатым, но никому не известным человеком, продолжал вести скрытый и замкнутый образ жизни. А его время уже занимало не завинчивание ручек, а удаленная работа в офисе его фонда. Презентации Ребенок не посещал, встречи вел посредством селекторных совещаний, договора подписывались через представителя…

* * *

Именно Ребенка и нашел Второй для своей цели уничтожения великого эгрегора любви – Мики.

Ребенок, ввиду сильнейшей беспристрастности и безучастности ко всему, не образовал собой ни одного эгрегора, и ни один эгрегор не мог питаться его энергией. Поскольку она не колебалась и была в вечном состоянии нуля, то есть покоя. Ребенок для эгрегоров оказался бесполезен, что для Второго оказалось огромной удачей.

Он подключился к Ребенку без труда и без уничтожения других эгрегоров.

* * *

Если Мика и догадывался, чьих «рук» неслучившееся несчастье, то никак себя не выдавал. Ни своим поведением, ни отношением ко Второму.

– Вот видишь, – возбужденно доказывал Первому Второй. – Мика ничего не понял. Он никакой не великий эгрегор.

– Ты не соображаешь, в чем дело, – попробовал объяснить ему Первый. – Он мог сделать вид, что не понял. Иначе ему пришлось бы разобраться с тобой. Мика не хочет войны. Он поберег тебя.

– Он струсил! Он не может меня уничтожить за прямое нападение на его «источник питания». Мика выжидает время, когда наберется сил и сможет сделать это с легкостью. А сейчас – боится связываться. Значит, Мика слабее меня!

– К сожалению, нет, – возразил Первый. – Просканируй его энергию.

– Больше мне делать нечего. Не понял Мика ничего. А если понял, то боится. Меня! – Второму очень понравилось думать именно так. Мысленно он уже видел Мику исчезающим из мира эгрегоров. Второй решил обесточить Мику, и когда тот совсем обессилит, присвоить себе энергию великого эгрегора. Второй в мечтах уже чувствовал себя великим.

Если бы Первый знал, что собирался сделать Второй, то вряд ли одобрил. Но Второй не посвящал в свои планы Первого, увлекшись своей целью.

Второй методично стал обрабатывать Ребенка. А пока тот еще не был готов к совершению самого главного, Второй не побрезговал влиять на ситуацию сам.

Он с чудовищной скрупулезностью и осторожностью вошел в контакты с теми эгрегорами, которые находились в непосредственной близости от Нее и Семеныча. Расплачивался своей энергией.

И дело пошло…

Второй мешал их встречам, как мог. Семенычу кидал командировку за командировкой. Ей бросал кучу работы и семейные проблемы. Отключал сотовую связь в самый неподходящий момент…

События, вызывающие ревность и множество других негативных эмоций, выстраивались Вторым с легкостью.

Она и Семеныч не подводили. На каждое обстоятельство реагировали бурно и деятельно, не жалея слов и взаимных упреков. Словно провода искрились при соединении. Как маятник они друг друга били. По любому поводу и без повода. Ссоры случались одна глупее другой, и их острота не снижалась, и по накалу не уступала бурным примирениям.

Что тянуло их друг другу снова и снова – Второй не понимал.

Мика не вмешивался. Энергию терял медленно, но безостановочно.

Второй радостно подумал о том, что справится своими силами, и Ребенок, возможно и не понадобится, но…

* * *

Они сидели в машине.

– Семеныч, давай больше не будем ссориться? – в тысячный раз попросила Она. Семеныч целовал Ее и кивал. Недавно они в очередной раз «расстались», и не разговаривали дня три. А вечером Она ждала его около офиса. Когда автомобиль Семеныча вырулил со стоянки, Она вышла из темноты ему наперерез и встала посреди небольшой дороги.

Семенычу стоило только увидеть Ее, как забывались все жестокие и обидные слова, которые, они, не скупясь, бросали друг другу в ссорах.

– Понимаешь, – Она отодвинула его лицо. – Послушай же меня!

Но Семеныч не мог оторваться от Нее. Снова целовал и тянулся к Ней.

– Понимаю, – выдохнув, проговорил Семеныч. – Знаешь, как это плохо? Как мне при этом плохо?

– Ну вот скажи, кто был виноват в последней ссоре? – спросила Она шепотом, губами касаясь его губ. А Ее руки крепко сжимали его за шею. Ее тонкие пальцы незаметно проникали за воротник его рубашки. Без труда Ее ладонь уже опускалась до середины его спины, а другая беспрепятственно проникала в отверстия между пуговицами на рубашке и касалась его груди. Пальто и пиджак у Семеныча уже были незаметно как и кем распахнуты.

– Я, – рассмеялся Семеныч. Сейчас на самом деле ему казалось это невероятным: Она, такая милая и желанная, и он. Да разве могли они о чем-либо спорить? – Я не могу даже вспомнить причину.

– Это не смешно совсем, – ответила Она. – Если серьезно, я ее тоже озвучить не могу. Заметь, мы ругаемся при расставании. Вот надо разлучаться, и слово за слово, как мы уже наговорим гадостей. Как будто мы не можем спокойно разорваться. Без брызг и искр. Но, когда предстоит встреча, мы очень покладистые и смирные.

– Я всегда покладистый, – возразил Семеныч. – Это от тебя такие пожары.

– Семеныч! – шутливо оттолкнула Она его и тут же прильнула к нему обратно в легком пальто, под которым Семеныч ощущал соблазнительное женское тело.

– Хорошо. Я не думаю, что мы ссоримся по своей воле. Это необъяснимо происходит, помимо воли. Если все вспомнить, то почти ни одна ссора не имела под собой никакого основания, кроме, пожалуй, твоей горячности.

– Твоей!

– Нашей, – уточнил Семеныч. – Мы живем в физическом мире, где есть рамки, которые даже при большом желании перескочить не получится. В границах наших отношений лучше «бардака» не устраивать, а было бы неплохо осмотреться и подумать об их расширении или исчезновении. И вообще, мне иногда кажется, то, что с нами происходит, не является полностью следствием наших желаний или других естественных причин. Понятно?

– Ага, – Она склонила голову набок.

Точь-в-точь, как Катенок, когда либо не была согласна, но не хотела этого показывать, либо давала заведомо невыполнимые обещания. Этот жест у Катенка означал одно: «Да, да, да. Все, что хочешь, только давай скорее мириться». Семеныч про себя улыбнулся:

– Давай придумаем какой-нибудь пароль. Заклинания. Когда ссора начнет разгораться, один из нас сразу его произносит.

– Это меня устраивает, – согласилась Она. – Я придумаю. Вернее, ты уже их говорил мне. И эти фразы меня приводят в нормальное состояние. Моментально!

– Какие? – притворно удивился Семеныч. – Моментально?

– Ты их знаешь! – рука Ее нечаянно соскользнула вниз, на бедро Семеныча. – Ты не хочешь пересесть на заднее сиденье?

– Очень хочу, – Семеныч расстегнул Ее пальто. – Я не собираюсь больше с тобой ссориться. Никогда.

* * *

К немалому разочарованию Второго, их ссоры после этого разговора, действительно, стали реже и короче.

Мика отряхнулся, словно после небольшого падения. И вновь стал набирать мощь. От превосходящей силы которой, всем эгрегорам делалось не по себе.

Безумная любовь Семеныча соприкасалась с Ее безусловной любовью. И находиться порознь они долго не могли, а если и находились, то чувствовали друг друга не хуже эгрегоров – вне расстояния. Эту неподвластную никому тягу разорвать было невозможно.

Второй начинал злиться. Он решительно не понимал, что делает не так. Человеческая любовь оказалась выше его понимания.

– Отстань от них, – в который раз безнадежно предложил Первый.

– Это не я! – в запальчивости утверждал Второй. – Не я! Не отстану! Они как бельмо у меня на глазу!

– У тебя нет никакого глаза, – вздыхал Первый.

– Они мешают моему видению будущего. Будущего без всяких великих эгрегоров. Есть Хозяин, и достаточно с нас «богов», – твердо отвечал Второй.

Он чувствовал, что не может остановиться, пока не будет разорвана эта пара. Второй был готов к крайним мерам, как и им подготовленный к тому времени Ребенок…

* * *

Разум Ребенка был чист и не обременен лишним мусором. Для Второго такая светлая голова явилась благодатной почвой: он внушал мысли, показывал видения, вкладывал галлюцинации и приправлял твердой программой на разъединение Семеныча с Ней или, в крайнем случае, на уничтожение одного из них.

Ребенок стойко выдержал три недели кромешного ада в виде чудовищной головной боли, шума в ушах и мыслей, которые вертелись около Нее и Семеныча. Они постоянно снились в кошмарах, их голоса переливались наяву то в устрашающееся эхо, то в едва различимый пугающий шепот. Ребенок не знал, что происходит с ним…

Ребенок беспрестанно слышал и видел их и днем, и ночью – и в результате он сдался. После той нечаянной аварии, когда он, подняв голову, увидел их вживую. А увидев их через стекло своего автомобиля, он понял, что ненавидит их, что это они – причина его помутневшего болезненного сознания.

Он стал их искать.

Ребенок нашел улицы, по которым они ходили, нашел дома, в которых они жили. Это было несложно, потому что в ночных кошмарах и дневных внезапных галлюцинациях, он прекрасно видел на заднем плане названия улиц, номера домов и другие значимые детали. Тогда Ребенок сообразил, что не его мозг случайно воспроизводил воображаемые картинки, а ему специально их кто-то показывал. Сразу же после этого прекратились головные боли и стих шум в ушах.

Ребенок подсознательно понял, что дождался той «работы», для которой, очевидно и нужно было кому-то его существование.

Он изменился. Воспрянул. Его цель, обозначенная кем-то, стала четко видна. Ребенок следил за Нею и Семенычем и днем, и ночью. Подслушивал их разговоры, составлял хронологию их встреч, знал, где они встречаются, чем живут, что их интересует. Ребенок ходил по их следам.

И вскоре у него была вся информация о них, которую можно было добыть. Ребенок был полностью готов. Но не спешил. Теперь он ждал сигнала, знака, приказа: цель была на мушке, оставалось нажать курок.

Ребенок снял квартиру в доме Семеныча и стал потихоньку искать с ним контакты…

* * *

Семеныч безуспешно пытался завести машину. Открыл капот, выкрутил свечи, достал из багажника запасные. Делал он все медленно и отстраненно, потому что его мысли были далеки от настоящего.

«Первое – Катенок. Можно допустить, что у меня раздвоение личности, и я слышал свой внутренний голос, а все остальное дорисовалось и додумалось по ходу сценария. Второе – Она. Ну, Она и Она. Третье – тот волк. Я заснул стоя или от регулярного недосыпания воображение мое стало почти реальным. Четвертое – сны. Тут и думать не надо. Сны и сны. И Катенок снится. Пятое. А что пятое? – Семеныч ввернул свечи и сел в автомобиль. Машина, фыркнув, опять упрямо заглохла. Семеныч вновь склонился над капотом. – Авария, которую никто не заметил. Тот парень. Подумаешь, парень и па…»

– Привет. Проблемы? – рядом с Семенычем стоял Ребенок. Темная короткая стрижка, кожаная куртка, светлый вязаный свитер с высоким горлышком, джинсы. Семеныч судорожно сглотнул, но Ребенок склонился над автомобилем, деловито задрал рукава и полез рукой внутрь.

Семеныч в оцепенении стоял рядом.

Через некоторое время Ребенок сказал:

– Попробуй?

Автомобиль завелся. Семеныч поглядывал на него через стекло автомобиля: но Ребенок удовлетворенно закрыл капот, тщательно вытер руки тряпкой, что-то произнес, скользнув мимолетным взглядом по Семенычу – в общем, вел себя абсолютно спокойно и обычно. И Семенычу начало казаться, что Ребенок, действительно, видит его в первый раз.

– А я живу в этом доме, – кивнул Ребенок.

– Я тоже, – растерянно ответил Семеныч.

– Значит, соседи.

– Чем занимаешься?

– Так, – склонил Ребенок голову. – У меня компания своя. Фонд слабовидящих и незрячих. Вроде биржи труда для инвалидов. До встречи!

Семеныч изумленно глядел ему вслед.

Выехав за поворот, Семеныч краем глаза увидел, что Ребенок сел в черную машину.

«Не в серебристую. Но глаза! Глаза те же. Пустые и старые», – двигался Семеныч по дороге.

* * *

…С тех пор Ребенок попадался Семенычу регулярно: в магазине, у сигаретной палатки, на стоянке, во дворе…

Поскольку Ребенок оказал услугу, Семеныч был вынужден с ним здороваться и из приличия перебрасываться парой фраз. А Ребенок, казалось, был искренне рад случайным встречам, и всякий раз находил тему для беседы, чтобы задержать около себя Семеныча чуть дольше, чем того требует вежливость. Ребенок мимоходом рассказывал о себе: поделился тем, что недавно переехал в этот город по делам его фонда, попросил помощи с компьютером, предложил недорогую хорошую резину…

Их отношения плавно перетекали в приятельские. Семеныч ни разу не сконцентрировал внимание Ребенка на той странной аварии. Необъяснимые себе явления, Семеныч умел прятать в подсознание до их созревания или исчезновения.

Вечером Семеныч, идя со стоянки, завернул в компьютерный магазин – остановился у витрины с профессиональными наушниками.

– Любишь музыку? – раздался голос Ребенка рядом.

– Нет, – не отрывая взгляда от мелкого шрифта, небрежно бросил Семеныч, сравнивая технические характеристики на коробках. – Пишу ее. Железо у меня непрофессиональное, соответственно и звучание. А в этих наушниках – наиболее приемлемое качество. Девушка, вот эти я беру.

– Кофе попьем? – предложил Ребенок, движением головы показывая в сторону небольшого кафе.

– Можно, – согласился Семеныч, рассеяно открывая коробку. – Переходник-то положили?

– У тебя разве нет переходника?

– У Нее может не быть. Я не себе купил.

– Давно вы вместе? – мимоходом поинтересовался Ребенок.

– С кем? – моментально напрягся Семеныч, вмиг сообразив, что ранее не обсуждал с Ребенком свою личную жизнь.

– Молодой человек, – вместо ответа Ребенок подозвал официанта. – Два эспрессо. И пару сэндвичей. Ты что-нибудь будешь?

– А-а, нет. Я дома поем. Только кофе.

– А я голодный. Живу один, иногда лень готовить. Вот и питаюсь – где голод застанет.

– При-вет, – Она возникла около их столика, метнув полный возмущения взгляд на мужчин.

Семеныч улыбнулся и придвинул Ей стул:

– Кофе будешь? Поесть заказать? Ты как здесь? Погляди, что я тебе купил.

– Я обувь детям смотрела в торговом центре напротив, – не отрывая глаз от Ребенка, медленно проговорила Она. – Тебя увидела в окно.

В то же мгновение зазвонил телефон. Ребенок ответил на звонок и, выбравшись из-за стола, спешно направился к выходу.

– Да ты что?! – возмущенно прошептала Она.

– Да я что? – в тон Ей ответил Семеныч.

Ребенок стремительно подлетел к столику, выложил пару купюр:

– Прошу меня извинить. Возникли срочные дела. Приятного вечера.

– Ты забыл? – Она приникла к окну, чтобы посмотреть, куда тот пойдет.

– Черная ауди у него, – сказал Семеныч, понимая, что Она хотела увидеть ту серебристую машину с аварии. – Что забыл?

– То, что было! – Она в возбуждении села обратно.

Принесли кофе с сэндвичами.

– А что было? Он ехал с неположенной скоростью на красный свет. Я сам выскочил наперерез ему. Мне показалось, что он мог сбить тебя. Мне просто показалось, – Семеныч оборвал фразу. – В общем, он оказался нормальным парнем, живет со мной в одном доме. Может, это не он? Я об аварии не спрашивал – неудобно было. Но я про машину спросил незаметно. Он сказал, что у него только эта ауди.

– Это он! – воскликнула Она.

– Ну, он и он, – Семеныч взял Ее ладони в свои, успокаивая. – Может, он был пьян или под кайфом? Наркоман? Да я тоже виноват в той аварии. И вообще, ничего не произошло. Давай забудем? Он – хороший парень. Благотворительностью, вроде, занимается.

– Ты посмотри на него! На его лицо! На его мертвые глаза! На его хромоногую походку!

– Браво! Это все твои доводы? Глаза, как глаза, мутноватые, правда. Ну, хромает, может с ногой чего, – засмеялся Семеныч.

– Не общайся с ним? – просительно сказала Она.

– Да ну что ты? Мы видимся иногда. Что ты, в самом деле, глупости говоришь?

– У него волосы черные!

– Весомый аргумент! – Семеныча совсем развеселился.

– Ты же видишь, что что-то происходит! Он в глаза не смотрит!

Семеныч осекся и стал собираться. Ему и самому уже не в первый раз приходило в голову, что все происходящее «нечисто». Отрывисто бросил:

– Доела? Пошли.

Она вздрогнула. Она не могла четко сформулировать, что именно Ей не нравилось в Ребенке, потому что не было никаких объективных и субъективных факторов, кроме смутного тревожного ощущения. Поэтому Она подняла несчастные, немного испуганные глаза на Семеныча. Он тотчас ощутил к Ней невероятный прилив нежности, чем Она незамедлительно и воспользовалась.

– Пойдем домой. Поздно, – мягко сказал он. – Наушники попробуешь.

Она мгновенно отреагировала, обвила руками его шею и зашептала:

– Совсем не поздно! Давай, сбежим?

Ее дыхание коснулось Семеныча, и он замер на полуслове, уплывая из окружающей действительности. Но еще не до конца ушедший «разум», на всякий случай, уточнил:

– До одиннадцати обернемся?

– Конечно! – искренне пообещала Она.

До утра мысли о Ребенке их уже не беспокоили, как впрочем, и все остальные мысли. Когда они были вместе, похоже, и конец света, если бы и произошел, то вряд ли бы остался ими замеченный.

* * *

Первый волновался за Второго, который все чаще и чаще условно исчезал из мира эгрегоров. Однако это не являлось для их мира чем-то необычным. Чаще всего такие «пропадания» эгрегора были обусловлены тем, что эгрегор излишне «глубоко погружался» в решение каких-либо проблем своих «подопечных» в мире людей. Достаточно часто эгрегору приходилось для этого бывать в разных местах, событиях, явлениях и мыслях одновременно, что вынуждало эгрегора рассредотачивать свою энергию, которая опускалась ниже требуемой для минимального обнаружения концентрации. Общая энергия эгрегора от этого не изменялась, но теряла свою плотность. Поэтому такого эгрегора было достаточно трудно выявить.

Первый прекрасно видел, что у Нее и Семеныча все наладилось. Они мало ссорились и много времени проводили вместе. Мика рос и развивался.

Но смутное ощущение тревоги не покидало Первого. Он никак не мог выловить Второго и поговорить с ним. Мало того, Первый чувствовал неясное волнение и в самом мире эгрегоров, будто их общая энергия несколько видоизменилась. Небольшое смятение почувствовали и все остальные эгрегоры. Невидимое напряжение росло, точно шел мелкий дождь, и все эгрегоры почувствовали то, что, если «дождь» не закончится, то они рано или поздно вымокнут. Беспричинный страх овладевал всеми эгрегорами. В их энергию вливалось что-то тревожное и мрачное. Непреодолимый ужас пронизывал насквозь каждого эгрегора.

И все они решили, что Хозяин должен вот-вот появиться, и вряд ли он в хорошем расположении духа. Только Хозяин мог нагнать такой страх перед своим появлением. Этим бы все объяснялось, но Первый не переставал тревожиться: хотя он и был чист перед Хозяином, но Второй…

Впервые в истории эгрегоров один переживал за другого.

* * *

Утром Она по телефону отпросилась с работы, сославшись на семейные обстоятельства. Семеныч отправился в офис.

По дороге Она заглянула в супермаркет, и, рассеянно кидая продукты в тележку, думала о Семеныче. Таща два пакета и проклиная себя за тяжелые покупки, неторопливо дошла до дома.

Положила коробку с наушниками на письменный стол, планируя сначала приготовить обед. Потом не вытерпела и послушала звук, который, действительно, сильно отличался в лучшую сторону.

Протирала пыль, пылесосила, мыла полы и думала о Семеныче. Вспоминала его смех, его шутки, его голос, его тело, его улыбку – все сливалось в одно ощущение радости и тепла. Про Ребенка Она совершенно забыла с самого вечера.

«Почему нам не встретиться было раньше? Как жаль, что мы так поздно встретились. А теперь только и остается, что прятать совесть ото всех подальше и скрываться, где придется, урывая то часик утром до работы, то пару – после. Так тяжело, как будто мы преступники какие, – Ее настроение из хорошего постепенно приходило в норму, и чуть было не ушло в негативное состояние, но Она вовремя спохватилась, остановив себя: – Стоп. Сейчас обед приготовлю и заберу сына из садика пораньше, в парк прогуляемся».

…Суп доходил на плите. Она приготовила легкий салат.

«Ну вот и все. Только зелень порезать», – облегченно улыбнулась Она и открыла холодильник, в котором оказалось темно. Щелкнула выключателем на кухне – электричество отсутствовало.

* * *

Во время разговора с коллегой Семеныч подпирал подборок рукой и нетерпеливо поглядывал на часы: после бурной ночи есть хотелось довольно сильно, а спать хотелось еще больше.

Семеныч уже с утра был не в настроении. Встречи с Ней дарили радость и наслаждение, но после, как отшатнувшийся маятник – гнетущую тоску.

И до Нее Семеныч часто обнаруживал в себе скуку в перерывах между срочными делами и совещаниями, на которых он засыпал от монотонности и неинформативности речи выступающих. Семеныч не любил обсуждать часами то, что можно сделать за считанные минуты. Не любил суматохи, когда невозможно сосредоточиться и выполнить работу быстро. Не любил нерезультативного или заведомо бросового труда. Поэтому, чаще, работа в компании казалась Семенычу бессмысленной суетой на девяносто процентов из общих ста – что не добавляло оптимизма и энтузиазма к ежедневному рабочему процессу.

Приближалось время обеда. Семеныч глубоко вздохнул и резко выдохнул: «Стоп!», желая прекратиться его пессимистическому настрою и немного взбодриться духом.

Запищал источник бесперебойного питания, уведомляя об отключении электричества, погасли индикаторы на кондиционере, и стало непривычно тихо вокруг.

«Авария, наверное, на подстанции», – нисколько не удивился Семеныч и решил доехать до ближайшего ресторана, чтобы пообедать, пока не восстановится подача электроэнергии.

Взял телефон в руки, чтобы позвонить Ей, но сотовой связи не было, и городской телефон не работал.

«Странно, – подумал он. – Нет электричества, но причем тут сеть мобильного оператора?».

Семеныч вышел из кабинета, но коридоры офисного здания оказались неестественно пусты, и везде стояла гробовая тишина. Поскольку его мысли всецело были поглощены Ею, голодом и желанием поспать, Семеныч преспокойно спустился по лестнице к выходу, даже не обратив внимания, что и пост охраны тоже пуст.

Только выйдя на улицу, Семеныч заподозрил что-то неладное: вокруг тихо и нигде не души. Он огляделся: здания, припаркованные машины, деревья – все на своих местах, но тишина, как в бескрайнем поле. Еще раз посмотрел на телефон: связи по-прежнему не было. Снова, но уже с беспокойством, огляделся – сомнений не осталось – в городе, по крайней мере, в этом квартале, людей нет.

* * *

Мучительный страх нарастал, убивающий способность Первого мыслить, а мыслительный процесс составлял все его сносное существование. Первый начал терять энергию и готовиться к своей «смерти». Он ждал конца. Другие эгрегоры чувствовали то же самое: энергетическое пространство оказалось полностью обесточено. Необходимая для существования энергия от земного мира не поступала. Эгрегоры метались, теряя свою концентрацию – они перестали владеть собой.

Казалось, мир эгрегоров сходит с ума, или Хозяин загнал их в газовую камеру и собирается уничтожить, как ненужный ему мир. Безысходность страшного конца овладело каждым по отдельности и всеми вместе.

– Что-то грядет, – в отчаянии паниковал Первый.

Возник пропавший Второй, растерявший добрую половину своего существа. Ощущать его было страшно, как увидеть безнадежно больного. Но, несмотря на это, Второй был удовлетворен.

– Нормально все, – ухмыльнулся Второй. – Я свое дело сделал.

– Что ты сделал?!

– Кнопку нажал.

– Какую кнопку?! Нам конец.

– Терпи. Это ненадолго. Мике конец…

* * *

«Отлично! В единственный отгул остаться без света. Какая подлость! – Она подошла к раковине ополоснуть зелень, но кран загудел, не проронив ни капли воды. – Это уже слишком!»

«Еще газ заодно отключили бы, – проворчала Она, ополаскивая зелень из чайника. Стряхнув излишнюю воду, порезала пучок. Ей не понравилось, что Ее планы безобразно рушатся предположительными перебоями в работе коммунальных служб. – И никакого объявления не повесили! Ни воды, ни света».

Придерживая доску, ножом поочередно стряхнула зелень в кастрюлю с супом, в сковороду с мясом и в глубокую тарелку с салатом.

«А хотя, теперь можно ничего не делать, потому что сделать ничего нельзя», – Она нагнулась, чтобы убавить газ под сковородой и оставить мясо томиться на несколько минут, и замерла – комфорка не горела.

– Нормально, – сказала вслух. – Спасибо, что я все успела, конечно…

Она достала из заначки сигарету, распахнула настежь окно и закурила. С удивлением обнаружила безлюдный двор и полное отсутствие шума дороги за домом.

«Здорово! Это мне не снится? А в магазинах тоже никого нет?» – выбросила недокуренную сигарету в окно, ополоснула руки оставшейся водой из чайника и побежала одеваться.

* * *

Семеныч подъехал к Ее дому быстро: светофоры не работали, а дороги в безмолвном городе также оказались пусты, не считая припаркованных на обочинах автомобилей. Семеныч не на шутку встревожился, оглядывая темноту раскрытых дверей магазинов и никем необитаемое в данный момент окружающее пространство.

Взлетел на Ее этаж и в нетерпении ногой забарабанил в дверь. Прислушался – все та же гробовая тишина. Несколько раз стукнул кулаком и отступил.

Опустился на ступеньку.

«Нигде нет ни одного человека. На улицах города нет ни одной машины. Этого не может быть! Если произошла какая – то катастрофа или конец света, то почему не коснулось меня? Значит, не катастрофа. Значит, снова очередной сон. Выходит, я заснул на работе? – Семеныч обхватил голову руками. – Да черт с ней, с работой! Где же Она?»

Семеныч вспомнил, что когда-то читал про осознанные сновидения. В этих книгах утверждалось, что во сне можно передвигаться силой мысли, необходимо было представить место или человека, к которому хотел бы переместиться, и: «раз, и там».

Семеныч мысленно сосредоточился на Ее образе, насколько смог. Но никакого: «Раз, и там» – не произошло. И никакой серебряной нити, о которой писали в книгах, как о видимой связующей энергетической субстанции физического и астрального тела, при их разлучении, он у себя не заметил.

«Значит, это не осознанное сновидение, а обычный сон, во время которого мне снится, что я думаю о том, что это не сон. Бред, – Семеныч поднялся со ступенек, безнадежно стукнул по Ее двери в последний раз и стал спускаться по лестнице. – Что со мной в последнее время происходит-то?»

* * *

Она в восторге шла по безлюдным улицам, заходя во все открытые двери. Зашла в бутик, выбрала себе сумку, полагая, что в такой «нереальности» незаконное приобретение сумки не будет считаться преступлением.

Следующие двери являлись входом в ресторан, куда Она тоже заглянула. Зашла за барную стойку, придирчиво выбирая себе вино. Взяла бутылку, бокал, с кухни притащила легкую закуску и расположилась за столиком. Принесла свечи с остальных столов и зажгла их.

– Шикарно! – Она чокнулась с воздухом. – За всех вас, которых больше нет! Боже, если это не шутка, то это великолепно! Наконец-то все кончилось.

Никакого страха и тревоги Она не испытывала, и даже не спохватилась того, что не работает телефон, потому что ни секунды не верила в происходящее и твердо была убеждена, что еще мгновение, и все станет на свои места.

– Повторить? – спросила сама себя, опустошив бокал.

– Достаточно, – вежливо ответила, отставив бокал в сторону. – Нет времени. Не упуская шанса, мне срочно нужно в компьютерный магазин.

Бессонная ночь напомнила о себе невольно закрывающимися веками. Сдернув с соседнего столика скатерть, Она натянула ткань на себя и положила голову на валик мягкого диванчика: «Пять минуточек», – и тут же уснула.

* * *

Семеныч вышел из подъезда и закурил.

«Если Она осталась, то рано или поздно заглянуть домой Она должна. Но не исключаю, что Она могла прийти ко мне на работу, и мы разминулись, – размышляя, он нарезал круги около своей машины. – Если все люди исчезнуть не могли, а никого здесь нет, то, значит, из того мира, где есть все, исчез я».

Семеныч выбросил окурок и сел в машину. Пощелкал кнопками радио – ровное шипение.

«Если исчез я, – продолжал он рассуждать. – Значит, надо определить «точку» выхода отсюда и входа туда, которую и можно будет использовать для обратного «перехода». Или проснуться».

Семеныч выбрался из автомобиля, нашел кусок отвалившейся штукатурки и крупными буквами написал на асфальте около подъезда: «Жди меня здесь!». Он решил съездить к своему офису, чтобы оказаться на том самом месте, где, по его мнению, все и началось.

Бесполезно просидев в своем кабинете с полчаса, потому что так ничего и не произошло, Семеныч вернулся к Ее дому.

Разум ошпарило подозрение:

«Ее тоже нет»…

* * *

Она проснулась оттого, что в лицо попал мягкий свет. В раскрытую дверь проникали низкие закатные лучи солнца. Вокруг по-прежнему стояла тишина.

Она недоуменно огляделась: на столике в стеклянных формах мерцали свечи, рядом стояла неполная бутылка вина, тарелка с оставшейся закуской. Мятая скатерть на ногах. Новенькая сумка на диване. Полутемное помещение ресторана.

И только тогда до Нее дошел весь ужас сложившегося положения: Она осталась совершенно одна в городе. Если до сна все выглядело, как забавное приключение, то сейчас оно превратилось в чрезвычайное происшествие.

«Семеныч, – судорожно вытащила Она телефон. Но полоски антенны на дисплее отсутствовали, лишний раз подтвердив реальность неправдоподобной ситуации. – Что и следовало ожидать».

Схватив сумку, Она выбежала из ресторана.

Здание офиса, где работал Семеныч, ничем не отличалось от других зданий в городе: темнота, пустота и тишина.

«Только бы ты остался! Ну где же все? Что произошло? Как будто весь город эвакуировали, пока я занималась домашними делами, – Она направилась к дому Семеныча. Задыхаясь, перешла на шаг, торопливо пересекая его двор через детскую площадку. Подъездная дверь была закрыта. Ее крики к окнам квартиры Семеныча не произвели на пространство никаких действий.

Она отступила назад. Присела на качели, перебирая по земле ногами. Раскачиваясь сильнее, решала, что делать дальше.

«Круп и консервов в магазинах года на два хватит, пока они не испортятся. Вода. В реке грязная. Можно в источнике за городом набирать. Но как туда добираться? Брошенных машин в городе полно, но ключей-то нет. А! Велосипедный магазин. Можно сходить в автомобильный салон, там новые автомобили наверняка с ключами. Или дома поискать, где муж спрятал ключи от моей машины, – качели взлетали, и Она как в детстве, пыталась достать ветви дерева ногами. – А потом? Картошку сажать? Сейчас апрель, и можно посадить что-нибудь в садовом товариществе на этот год. Не могло это произойти в июне? Тогда бы я осенью собирала урожай. А дальше? Когда мне надоест? Нет, надо раздобыть машину и ехать в соседний город. Неужели все живое исчезло со всей земли? Кто-то же должен остаться, если осталась я?»

Солнце закатилось за дом, и Ее сердце забилось от страха. Хоть Она и любила темное время суток, но явно не при таких экстремальных условиях. К тому же, как назло, разум начал воспроизводить позабытые фильмы ужасов, где в безлюдных городах с наступлением темноты появлялись оборотни и призраки.

Она соскочила с качелей, и, подгоняемая собственными страхами, помчалась в сторону своего дома.

«Ты же обещал быть всегда рядом! – мысленно обратилась к Семенычу с упреком, вспоминая, есть ли дома свечки. Около дома посетила супермаркет. Отыскала свечи и воду, в отделе канцелярии нашла полку с книгами, выбрала несколько книг и журналов. Недолго думая, взяла себе бутылку виски. Положила в тележку и пару пятилитровых баллонов с водой, решив докатить тележку до дома.

– Еда дома есть, но теперь никогда не выпить горячего чая. Никогда… – Она говорила вслух, потому что звук человеческой речи, пусть и своей собственной, хоть немного придавал Ей смелости. Сдернула оплетку с бутылки и нетерпеливо сделала несколько больших глотков, чувствуя, что сейчас разревется. Протерев руками огурец, закусила им. Потом вернулась, захватив на кассе пачку сигарет.

Катить тележку по неровному асфальту было неудобно. Она остановилась. Выкурила сигарету, глядя на небо, солнце с которого уже скрылось за горизонт. Голова моментально закружилась. Слезы, подстегнутые крепким напитком, уже текли по щекам. Выпила еще. Доедая хрустящий огурец, присела на бордюр. Страхи, навеянные вспомнившимися фильмами-катастрофами и опустевшим городом, немного отступили. Сейчас сердце билось учащенно по другой причине: Она внезапно поняла, что Семеныча никогда больше не увидит. Как на катушку наматывалась фотопленка, в голове отпечатывались кадры: первая встреча, первая ночь, первая ссора, неизменная приветливая улыбка, нежный взгляд светлых глаз, пальцы, сжимающие Ее руку…

«Напьюсь и сброшусь с девятиэтажного дома. Нет, лучше с двадцатиэтажного, чтобы наверняка, – решила Она, поднимаясь с бордюра. – Набрала воды помыться. А греть-то ее как?»

Во двор Она зашла, рыдая в голос. Сердито толкала тележку по тропинке, смотрела на землю, пытаясь выбрать более ровную траекторию для маленьких неповоротливых колесиков…

* * *

«Господи, прости, что я не верила в тебя. Господи, спасибо!!!» – Она бросила тележку и помчалась к своему подъезду, возле которого стоял автомобиль Семеныча с распахнутой дверью. Семеныч, развалившись на сиденье, крепко спал.

«Мой хороший», – на цыпочках подкралась к нему.

Тихо наклонилась и звучно поцеловала в губы. Семеныч вздрогнул, но тут же, еще не открыв глаза, крепко прижал Ее к себе.

– Ты плакала? – целуя, Семеныч собирал соленые слезы с Ее счастливых глаз.

– Конечно! Страшно было, – быстро говорила Она. – Я в детстве картинки в журналах смотрела, фотографии с заброшенного города в Чернобыле. Это сейчас еще город наш нормальный, а потом все начнет зарастать и ветшать. И я это все так живо представила: выбитые окна и я одна. А потом – зима…

Семеныч, отстранив Ее, выбрался из машины, размял затекшие ноги.

– Ты где была?

– Тебя искала. К работе твоей ходила и к дому. Пойдем ко мне?

– Нет, давай, в гостиницу, – мотнул головой Семеныч. – Нехорошо, тут ты с мужем… Не могу я.

– Поужинать хоть зайдем? Или с собой возьмем? Хлеба надо купить, – Она засмеялась. – Ой, то есть взять в магазине.

– Это можно, – согласился Семеныч, озираясь. – Сейчас я, погоди.

– Куда ты?

– В туалет.

– Я с тобой.

– Чего ты? – засмеялся Семеныч, но Она испуганно вцепилась в его руку, намереваясь больше ни на шаг не отпускать его от себя…

* * *

Бродили по супермаркету, набирая всякую мелочь, и веселились как дети. Их уже мало волновало то, что случилось, потому что приближалась ночь, где они будут вместе. И на этот раз отсутствие людей делало ночь незапрещенной невидимой паутиной совести.

– Воды возьми!

– Я пепси-колы взял.

– А умываться чем?

– А воды нет? – удивился Семеныч.

– И газа нет! – подтвердила Она.

– Ты зачем молоток с ножами берешь?

– А как ты собираешься открыть двери номера? Или думаешь, они, распахнутые, нас ждут? Пойдем в самый люкс!

– Пойдем. Свечки взяла?

– Взяла! Я еще и деньги из кассы выгребла, пусть будут на всякий случай. А дальше что будем делать? – поинтересовалась Она.

– Пока не знаю. Мы похожи на мародеров, – ответил Семеныч.

– Ага. Где же все люди?

– Не знаю, – пожал он плечами. Семеныч стоял у стеклянной витрины с аккумуляторами для гаджетов. Найдя батарею к своему айпаду, вытащил коробку и забрал несколько штук…

Номер выбрали самый просторный.

Зажгли свечи и расстелили покрывало на полу, на котором разложили еду.

Ужин плавно и незаметно переходил в более приятное занятие. Она, целуя, откусывала у Семеныча изо рта кусочек мяса, языком слизывая капельки соуса с его губ. Он запивал еду газированным напитком, и, прижавшись к Ее губам, передавал Ей часть жидкости…

* * *

Семеныч, лежа на постели, включил айпад.

– Кино посмотрим? У меня тут есть закачанное.

Она собрала с пола остатки легких закусок. Покрывало стряхнула, и сложила его на диван. Повесила одежду в шкаф и подошла к окну, намереваясь задернуть шторы: на улице стемнело, и Ей становилось не по себе оттого, что через стекло тьма неосвещаемого фонарями города будет напоминать о своей безлюдности.

Внезапно вскрикнула и отшатнулась.

– Что? – Семеныч подлетел к Ней.

– Я видела его!

– Кого?

– Того парня с дороги, с которым ты вчера был в кафе! Этот хромой, старый – молодой, с мертвыми глазами.

– Знаешь, как у него фамилия? Ребенок, – Семеныч подошел к Ней, обняв Ее за плечи и всматриваясь в окно. – Где?

– Я видела его! Он стоял и смотрел на меня!

– Тебе показалось. На улице стемнело, вот тебе и привиделось, – Семеныч приник к стеклу, чтобы лучше рассмотреть улицу. Но с третьего этажа не было видно даже земли. – Нет никого.

– Да нет же! Я видела! Я боюсь…

– Давай бояться вместе! – Семеныч задернул штору и увлек Ее на постель. – И кино заодно посмотрим.

Однако, уже через несколько минут Семеныч крепко спал, сжав Ее в объятиях.

Она досмотрела фильм. Порывшись в айпаде, нашла старую советскую киноленту. Включила воспроизведение, пытаясь уснуть под звуки знакомого фильма. Засыпать в тишине Ей было страшно. Постепенно тело наливалась тяжестью, и глаза стали закрываться.

* * *

В дверь тактично постучали.

Она застыла. Сказать, что Она испугалась – значит, не сказать ничего. В ужасе посмотрела сонным взглядом на айпад, с надеждой подумав о том, что стук в дверь был в фильме. Нажала на «стоп».

Робкий стук в дверь повторился.

«Кроме нас кто – то еще остался? И заметил свет от свечей? Дверь мы не закрывали, кажется…» – промелькнули мысли. Она осторожно выкарабкалась из объятий Семеныча и бесшумно встала с постели. Разбудить его Она не догадалась, поскольку от страха перестала вообще что-либо понимать.

Все еще надеясь, что стук ей показался, Она накинула на себя гостиничный халат и подкралась к двери.

Дрожащей рукой плавно опустила ручку двери вниз. Перед ней стоял Ребенок. Его глаза, слабо освещаемые в полумраке, казались вырванными из темноты коридора, и еще больше походили на застывшие глаза мертвеца.

Страх сковывал Ее сильнее. Она придерживала дверь, как будто та смогла бы Ее спасти.

– Уходи, – угрожающе прошептала Она. – Я не знаю, кто ты. Но я все помню. Это ты хотел сбить меня на машине. Не приближайся к нам.

– На какой еще машине? Ты неверно все поняла, – шепот Ребенка был миролюбив, дружелюбен и немного обеспокоен. – Никого нет в городе. Надо обсудить, что произошло.

– Уходи отсюда, – Она на секунду смолкла. И решительно продолжила: – Если ты хоть что-нибудь еще захочешь сделать, я… Я убью тебя.

Страх полностью завладел Ее разумом и помутил рассудок. Она судорожно держалась за приоткрытую дверь. Ей казалось, что Она стоит перед лицом смерти.

Инстинктивно Она стала медленно прикрывать дверь, но Ребенок придержал дверь ногой и сделал шаг вперед.

«Он не хочет разбудить Семеныча!» – догадка внезапно осенила Ее, но закричать Она не успела. Ледяные костлявые пальцы Ребенка сдавили Ей горло.

* * *

Распахнулось окно от безумно сильного порыва ветра. Рама с шумом стукнулась о стену. Погасли свечи. Ветер больше походил на смерч.

Поток воздуха оторвал от Нее Ребенка и унес с собой.

Она ногой захлопнула дверь и, сделав несколько шагов, нащупала край постели.

– Спи, спи, – проговорил Семеныч и перевернулся во сне. – Спи…

Онемев от испуга, Она, стуча зубами от страха, смотрела на открытое окно. Ее тело колотило от ужаса. Губы пересохли, но дойти до столика, где стояла бутылка с водой, Она была не в состоянии…

* * *

Она проснулась и, натягивая одеяло к подбородку, в панике огляделась: половина шторы сдвинута к центру, и в распахнутое окно льется солнечный свет. Весь пережитый ночной кошмар вновь подобрался к Ней. Она закричала.

Шум шагов, стремительно поднимающихся по лестнице, заставил Ее замолчать.

Семеныч подбежал, руками схватил Ее лицо и прижал к своим губам.

– Что?! Что?

– Где ты был? Где? – закричала Она.

– Успокойся, что ты? – говорил Семеныч, – Я пошел разводить костер! Хотел сделать кофе. Ловко я придумал? Чего ты испугалась, мы же одни на целом свете. Кого теперь бояться?

– Мы не одни, – сбивчиво бормотала Она. – Ночью приходил Ребенок. Он душил меня.

Семеныч отпрянул и стал нервно ходить по комнате.

– Почему ты меня не разбудила? – спокойно поинтересовался он.

– Не знаю! – воскликнула Она.

– Что же было дальше?

– Его забрал ветер, влетевший в окно.

– В закрытое окно? – уточнил Семеныч.

– Оно открылось ветром!

– А Ребенок как оказался в номере?

– В дверь постучал! – крикнула Она в отчаянии, догадываясь, что Семеныч совсем не верит Ей.

– Как ты могла меня не разбудить и пойти открывать двери кому бы то ни было? Мы вдвоем остались – это уже за гранью разумного. Как в твою голову приходит одной что – то делать? – Семеныч подошел к Ней ближе и внимательно посмотрел Ей в глаза. – Может тебе приснилось все это? Это чертовщина откровенная. На тебя напал Ребенок, которого унес ветер в окно. Это возможно? Так бывает, что сон кажется явью.

– А окно? Кто открыл окно? И сдвинул шторы?

– Ты не страдаешь лунатизмом? – попробовал он разрядить обстановку.

– Нет, – обиделась Она и тотчас насупилась.

Семеныч замолчал, вспоминая недавний случай с нереальным волком. Ведь он тогда не спал, но видел все отчетливо, как наяву. Более того, он на миг почувствовал и боль от укусов и царапин на своих руках. И в тот же вечер он видел Ее исцарапанные руки. Объяснять себе то событие, как материализацию своей же собственной эмоции – Семенычу оказалось трудно. Легче было допустить, что это галлюцинация, и забыть об этом.

Семеныч оглянулся: Она сидела, прижав колени к груди и обняв их руками. Чуть раскачивалась, пытаясь успокоиться, и смотрела на него совершенно несчастными глазами.

«Рассказывать о мистическом волке, пожалуй, не время сейчас. Еще больше напугается», – решил он.

– Я рядом. Я не отойду больше от тебя ни на сантиметр. Вставай! Пойдем делать завтрак на костре. Можно предположить, что на данный момент мы живем в общей для нас галлюцинации. А ночью у тебя была еще одна – от страха. Ты же боишься Ребенка. Ну и…

– Где мы сейчас живем? – переспросила Она совсем убитым тоном. Семеныч понял, что его утешение-объяснение еще больше напугало Ее. – Впрочем, не отвечай. Мы найдем магазин, где есть оружие. Мне нужен хотя бы пневматический пистолет. Так мне будет спокойнее. Кинь мне джинсы.

Семеныч молча подал Ей одежду, подумав о том, что легче дать Ей пистолет и научить им пользоваться, чем убедить Ее в том, что это опасно…

* * *

Оружие они нашли в комнатушке помещения пропускного пункта на въезде в город. К немалому удивлению Семеныча, Она неплохо управлялась с пистолетом. Меткостью, впрочем, Она похвастаться не могла.

– Меня ни пристрели, – прикрепив мишень и смеясь, Семеныч отходил от деревянного щита на пустыре.

– Не смешно, – тщательно прицеливаясь, процедила Она. – В себя бы не попасть.

– Не смешно, – перестал он улыбаться. – Мимо!

Меткость у Нее немного улучшилась, но все же оставляла желать лучшего. Днем бродили по городу, держась за руки и наслаждаясь позволительным бездельем. Свесив ноги вниз, сидели на городском мосту, глядя вдаль…

К вечеру заехали в торговый центр. На первом этаже из-под холодильных витрин расползались лужи, и витал еле уловимый запах начавшихся портиться продуктов.

– Ой-ей-ей, – вздохнула Она. – Скоро все протухнет.

Семеныч задумчиво стоял у мясного отдела, перебирая вакуумные упаковки колбасных изделий. Он пытался разобрать мелкий шрифт со сроками хранения и температурным режимом на этикетках.

– Думаю, надо выехать в соседний город.

– Зачем? – напряглась Она, листая журналы.

– Посмотреть, там тоже никого нет?

– Не хочу. Мне здесь – нормально. Нет там никого. А если и есть, зачем они нам?

– Ты хорошо представляешь, как мы будем здесь жить дальше? – спросил он, трогая хлеб.

– По обстоятельствам, – отрезала Она, удаляясь в глубину торгового зала.

– Как хочешь. Если тебе нравится здесь, остаемся здесь, – Семеныч рассеянно ходил по рядам, заглядывая в витрины и ища еще что-нибудь, пригодное для употребления в пищу. Окна в торговом центре были закрыты рекламными вывесками и баннерами снаружи, поэтому в глубине помещении торгового зала было достаточно темно. Семеныч раздобыл фонарик у кассы и освещал себе путь им.

– В принципе, нравится. Теперь никакой суеты. Живи себе и живи. Можно не чувствовать себя неудачником или кем-то несостоявшимся, – Ее голос становился глуше. – Сколько же еды вокруг. Сколько же город жрал…

Наверху внезапно раздался хлопок и звон разбитого, посыпавшегося на пол, стекла. Семеныч оглянулся: Ее поблизости не было. Сердце его на миг остановилось.

И вновь застучало, едва раздался Ее торжествующий крик:

– Семеныч, я попала! Я попала в лампочку!

Он облегченно перевел дыхание, не успев рассердиться. И в очередной раз убедился, что глаз с Нее лучше не спускать ни на минуту.

– Это хулиганство, – поднял он голову вверх, оценивая расстояние выстрела.

– А это занудство, – ответила Она. – Я, видишь, как издалека попала! Мог бы и похвалить.

* * *

– Номер хочу другой. Чтобы больше без галлюцинаций, хорошо? – Она держала кружку с горячим чаем в руках.

Они вынесли на веранду из ресторана столик и пару стульев. Гостиница располагалась на набережной, и вечерний вид умиротворял: неспешное течение небольшой реки, русло которой обрамлялось вдали нежно-зеленоватым весенним лесом. Костер разожгли в бетонной декоративной вазе, сверху положили решетку, найденную на кухне, и получилось сооружение нечто вроде плиты, на котором можно было приготовить нехитрую еду.

Семеныч расслабленно развалился на стуле, вытянув ноги. Он задумчиво смотрел через железную ажурную ограду на реку.

– Мимо течет вода… Быстро, но не туда, – проговорил он еле слышно.

– Очень даже туда, – возразила Она.

– Да это песня, – пояснил он.

– Я не слышала такую.

– Странно, – сказал он с небольшим удивлением.

– Твоя?

– Моя.

– Ты не давал ее мне, – Она припомнила слова его песен.

– Так я ее еще не написал, – улыбнулся Семеныч.

– Все равно вода течет теперь туда. Как и время, и пространство, – твердо проговорила Она.

Семеныч с любопытством взглянул на Нее.

– Вот и дождались мы покоя, – продолжила Она. – Нет больше никакой гонки. Нет раздражения. Ничего нет. Теперь я вполне могу существовать, как Будда. В миру. Я больше никому ничего не должна: деньги зарабатывать, карьеру строить, дом облагораживать, себя развивать, вещи покупать, быть в курсе новостей. Можно просто жить. Начать жить. Смысл упростился, понимаешь?

– Я бы сказал, он не упростился. Его больше вообще нет, – Семеныч потянул руки вверх. – Будда будет сегодня мыться?

– Воды нагреем на костре?

– Где-то в хозяйственном блоке я видел ведро. Сейчас принесу, – Семеныч поднялся из-за стола.

– Я с тобой! – с готовностью вскочила Она на ноги и повисла на нем, целуя щеки, нос, глаза.

– Куда я теперь без тебя, – усмехнулся Семеныч, бесполезно пытаясь стряхнуть Ее с себя.

…Стемнело, и они поднялись в номер. Валялись на постели, размышляя о том, что же все-таки могло произойти с городом, с людьми, с животными, с птицами. Потихоньку стали планировать будущее.

– Газовые баллоны можно найти. Подсоединить к плите, хотя бы.

– Ты точно не хочешь прокатиться до соседнего города?

– Нет. Мне пока и тут хорошо, – Она повернулась к Семенычу. Ее лицо было совсем рядом. Она смотрела на него и гладила пальцами его веки, проводила по жестким бровям.

– Не боишься, что станет скучно? – спросил он.

– Как-то нет. Больше страшно мне от того…

– От чего?

– Врача нет. Вдруг зубы заболят…

Семеныч расхохотался. Она показала ему язык и, встав с постели, прошла в ванную.

– Семеныч! – позвала Она его через какое-то время. – Принеси мне шампунь из соседнего номера!

В ответ стояла тишина. Она, не вытираясь, набросила халат и приоткрыла дверь, предполагая, что Семеныч уснул. Но его на постели не оказалось.

* * *

Она прислушалась: из коридора доносились глухие удары. Достала пистолет из-под подушки и на негнущихся от страха ногах направилась к двери. Бесшумно открыла дверь, и замерла, стараясь не дышать. В коридоре было темно. Но характерные звуки не оставляли сомнений – кто-то дерется.

Буквально через несколько секунд Она могла различить движения Семеныча. Его Она узнала бы не только в темноте, но и, если бы глаза Ее были слепы. Потому что Она чувствовала его сердцем.

Второго человека Она тоже незамедлительно почувствовала – Ребенок. Семеныч, несомненно, превосходил его физически, и можно было бы не беспокоиться. Но время шло, а борьба не заканчивалась и не стихала, словно Ребенок и Семеныч дрались на равных.

«Что же ему от нас надо? Неужели он действительно пытается нас убить? Но за что? – Она по сантиметру приближалась к ним. – Надо быть очень аккуратной, потому что ничего не видно, и я могу промахнуться. Я сейчас убью человека? Нужно стрелять в ногу. Но что скажет Семеныч? А вдруг он скажет, что справился бы сам? Скажет, зачем влезла… Он же вообще против любого насилия в принципе».

Она подошла совсем близко. По шуму можно было определить, что мужчины находятся в двух метрах от Нее. Они боролись жестко, суматошно натыкаясь на стены узкого коридора. Хруст чьих-то пальцев, крепкие удары кулаков по телу, непроизвольные вскрики, учащенное шумное дыхание – все это нагоняло на Нее решимость действовать. Она прижалась к стене, сползла спиной по ней вниз, и, сев на корточки, вытянула руку с пистолетом. Затаив дыхание, и не сводя глаз, Она ждала момента.

Выстрел.

Яркий ослепляющий свет полился с потолка. Она испуганно сидела все в том же положении и смотрела на Семеныча в разодранной рубашке. Между ними никого не было, только удивительный бело-синий столп искрящегося света, который расширялся и терял свою насыщенность. Уши заложило от стремительно изменившегося давления.

Семеныч и Она не двигались, остерегаясь пройти через этот неестественный свет.

Через мгновение башня света сузилась в диаметре и стала еще ярче до боли в глазах.

Еще миг, и свет воронкой закрутился в потолок и пропал.

Семеныч осторожно подошел к Ней, сел рядом, прижал Ее голову к себе, и забрал пистолет из Ее рук.

– Я не убила его? Он убежал?

– Я держал его в своих руках. Выстрел. Свет. Ребенка нет. Он не убегал, не уходил, не падал. Он растворился в пространстве.

– Я ничего не понимаю. Он неубиваемый? Зачем он охотится на нас? С чего вы начали драться?

– Ты пошла в душ, я задремал и вдруг, открыв глаза, увидел, как он крадется к двери ванной комнаты.

– Как он попал в номер, если дверь была закрыта?

– Либо он прошел сквозь дверь, либо влетел в окно, либо…

– Либо что?

– Либо он все время был в номере. Мы же пришли, когда стемнело. Свечки еле освещали метра четыре из двадцати метров комнаты.

– Он что-нибудь говорил?

– Нет. Я подскочил сразу, схватил его за руку, и возникла эта потасовка.

– Мне становится жутко. Может, он маньяк?

– Какой-то бес. Появляется, исчезает…

– Семеныч!!! Нельзя мне на ночь такое говорить!

– В смысле… – Семеныч замялся на секунду. – Хорошо, что ты его не убила. У меня рубашка вся разорвалась.

– Поехали в магазин?

– Тебе лишь бы не спать. Утром съездим, а сейчас пойдем умываться. Только вдвоем. Похоже, нам нельзя находиться вне зоны видимости друг друга.

– Холодной водой? – заныла Она. – Может, погреем ведро еще раз?

– А спать мы не ляжем сегодня? Пока костер опять разожжем… – передразнил Ее тон Семеныч.

– Пойдем, пойдем! Я еще выпью чашку горячего чая. Меня трясет то ли от страха, то ли от холода.

– Маленькая моя, – Семеныч прижал Ее к себе.

…Умывались в полной темноте, потому что, как только Семеныч зажигал свечи, Она тут же беззаботно плескала на них водой и смеялась. Семеныч, устав на ощупь искать то зубную пасту, то упавшее мыло, то кружку, чтобы набрать теплую воду, в отместку обдал Ее холодной водой, и сразу же набросил на Нее полотенце, закутал и бережно унес на постель…

Семеныч засыпал всегда раньше. Но сейчас, у Нее первой слипались веки.

– А что дальше было в той песне? – пробормотала Она, засыпая.

– В какой?

– Про воду, которая текла не туда.

– Не было, а будет, – поправил Ее Семеныч. – Просто я мимо шел…

– Почему же все мимо?

– Нельзя попасть в цель, если ее нет.

– Найди ее, Семеныч. Обязательно най… – Она, не договорив, уснула, уткнувшись в его грудь.

– Хорошо, – ответил он. – Конечно, найду. Не здесь, так там.

Ее неслышное дыхание на секунду замерло. Семеныч почувствовал это по остановившемуся теплу, выдыхаемому Ею на его кожу. Она дернулась, судорожно и глубоко затянулась воздухом. Вырвался стон.

– Семеныч, я боюсь Ребенка. Пусть все возвращается назад. Верни все обратно, – сбивчиво проговорила Она.

– Конечно. Спи. Все вернется, – Семеныч прижал Ее к себе крепче, целуя в висок и гладя Ее волосы. – Спи. Я верну.

Он еще долго глядел в темноту, которая потихоньку начинала светлеть, обозначая своим растворением очередной рассвет.

* * *

Когда обесточенный мир эгрегоров окончательно обезумел от прежде неведомого, неистового и ничем не объяснимого страха, когда их составляющие энергии колотило в исступлении, а томительное беспокойство достигло своего ожидаемого всеми апогея, перед Первым появился Мика.

Тотчас все успокоилось. Исчез страх, растерянность и смутная боязнь. Пропало нехорошее предчувствие, рассеялась парализация тревожного состояния.

Только тогда Первый понял, что недовольство или волнение Мики чувствовали все эгрегоры на собственной шкуре, словно часть Микиной энергии находилась в каждом эгрегоре.

И только тогда Первый ощутил, насколько Мика великий эгрегор.

Эгрегоры жадно набирали начавшую вновь поступать от земного пространства энергию. Это походило на всеобщий вздох энергетического мира после того, как оно осталось без воздуха продолжительное время, после того, как оно оказалось на краю гибели, а в последний момент «гибель» отменилась.

Растерянная в недавнем обезумевшем состоянии ужаса энергия эгрегоров стремительно восстанавливалась, точно кто-то вливал ее в каждого эгрегора. Умиротворяющим спокойствием она входила во всякого, наполняя все до единой сущности безмятежной гармонией, которой ранее не бывало.

После чего пространство вновь содрогнулось, словно кто-то с легкостью тряхнул банку, в которой, как шарики, находились эгрегоры.

– Я мог бы уничтожить вас всех, – казалось, будто в каждом эгрегоре обнаружилось Микино присутствие. – Но в любом из вас есть то, чего я уничтожать не хочу. Я не собираюсь вас подчинять себе. Я не буду устанавливать правила и законы, ставить ограничения, потому что свободу считаю таким же необходимым условием развития. Таким же, как и любовь. Но запомните, моя мощь сильнее вашей, потому что в каждом эгрегоре, в каждом живом существе есть моя часть, моя энергия. Энергия любви. Она сильнее всего.

Мика бесследно растворялся, а мир эгрегоров обволакивался колоссальным чувством самообладания и самоуверенности, идеального единения, потрясающего равновесия и сочетания мировосприятия и ощущения себя в совершенном комфорте.

Ничто не напоминало о недавнем происшествии. Энергия от людей, словно очистившись и обновившись, текла к эгрегорам благодатными ручьями.

* * *

Семеныч проснулся от ее крика: Она наполовину высунулась в открытое окно, в которое доносился обычный городской шум: машины, люди, ветер.

Она оглянулась:

– Все на месте!

– А… – Семеныч не знал, что сказать. Она метнулась к выключателю – зажглась люстра. К городскому телефону – пошли гудки. В ванную – из крана брызнула вода. К телевизору – все каналы работали. – Сколько времени?

– Без пятнадцати семь.

– А день?

– Утро, – Она посмотрела на экран мобильного телефона. – Вчера вечером Ребенок был с тобой в кафе. Ты купил мне наушники. Мы ушли в гостиницу. Прошла лишь одна ночь. Этих двух дней не было.

– Да? – оживился Семеныч. – Но то утро уже было. Я пошел на работу, ты – домой. В обед ведь все произошло?

– Да, – пожала Она плечами.

– А наушники здесь? Которые я купил тебе. Мы их с собой взяли вечером.

– Нет, – Она посмотрела на столик. – И рубашки разодрана. А сумка осталась, которую я в магазине взяла. Да, и номер другой. Тот, который мы выбрали вчера. Хотя, судя по дате «вчера» не было.

– Просто я мимо шел, – пробормотал Семеныч. – На работу, значит, надо?

– Выходит, надо.

– Ты расстроилась?

– Как-то да, – призналась Она.

В коридоре на ковровом покрытии пола и на стене они заметили пятна крови.

Молча прошли мимо…

* * *

– Я прошу тебя, – осторожно начал Первый. – Прекрати все это.

– Еще чего. Я же сказал, что нажал кнопку. Все. Я больше делать ничего не буду. Все произойдет само собой.

– Неужели тебя не останавливает то, что произошло?

– Хо! – рассмеялся Второй. – Мика не уничтожит нас. Тогда он уничтожится сам. Ты наоборот посмотри. Мика сказал, что нас убивать не хочет, потому что в нас есть его часть, хотя я бы поспорил. Это он себя убивать не хочет.

– С тобой-то что случилось? – забеспокоился Первый. – Где твоя сущность? От тебя скоро ничего не останется.

– Не переживай. Я частично вошел в человека.

– Этого нельзя делать!!! – ахнул Первый.

– Да ты что? – Второй превратился в притворное удивление. – Ты на земле видел людей с некоторыми возможностями эгрегоров: влиять на тонкий энергетический мир и видеть его?

– Видел, – подтвердил Первый. Он не раз задумывался о том, каким образом у человека смешивается его человеческое и их нечеловеческое.

– Какие-то эгрегоры постарались. Влили свою энергию в человека, и он тогда отдает эгрегору в тысячу раз больше, чем мог бы дать просто человек. Я все это прозондировал. И сделал то же самое. Я быстро восстановлюсь.

– Все так сложно, – Первый наконец вернулся к своему постоянному мыслительному процессу. – Так сложно. Это твое предположение. Но, эгрегоры, возможно, вливали не часть своей энергии в человека, а всю. Как Катенок тогда вошла в кошку. Где она теперь?

– Где-то, – Второй опять подумал о том, что если его новый план не сработает, можно обратиться к Катенку. Она не должна потерпеть еще одного великого эгрегора наряду с собой. – Не обнаруживается. Снова куда-то пропала. Вот это я понимаю – великий эгрегор. Никому не мешает и права свои не качает. И вечно где-то бродит, подальше от эгрегоров, чтобы не смущать их своим величием. Не то, что этот. Высказался…

– Оставь Мику в покое?

– Я оставил! – вспылил Второй. – Оставил! Все сделает Ребенок. Ненавижу эту парочку! Им даже ссориться не надо будет. Я их изведу, прибью, уничтожу!

Первый вопросительно посмотрел на Второго.

– Одного из них точно не будет. Ребенок не остановится. Моя ненависть в нем, – пояснил Второй.

– Хозяин узнает…

– Не нагнетай. По-моему, он давно на нас плюнул. Мое существование до сих пор это прямо доказывает. Все равно Хозяину, что здесь творится. Наместничка себе сделал и слинял. А теперь давай просто смотреть, как будут развиваться события. Я уверяю тебя, что я ни мыслью, ни действием не пошевелю. К дальнейшей истории я буду непричастен.

– И зачем ты в это ввязался? Зачем?

– Хватит стонать. Не нужны нам великие эгрегоры. Мы не хуже их. Кстати, во время той встряски, я понял, почему у нас нарушилась естественная связь с людьми.

– И?

– Они исчезали.

– Кто?

– Люди.

– О, – Первый впал в ступор, понимая, что Мика мало того, что парализовал энергетическое пространство, так еще и нижний мир подверг временной остановке во времени и пространстве.

– Но не все, – продолжал Второй. – Часть людей осталась вне времени и пространства. Я же был и там, и здесь.

– Катенок как-то сказала: «людей в чистом виде не существует», – вспомнил Первый.

– Типа так. Чистый вид и исчез, – подтвердил Второй. – Оставались лишь нелюди, получается.

– И сколько их? – поинтересовался Первый.

– Пару сотен, – твердо ответил Второй. – Вот в них влились какие-то эгрегоры. Частично или полностью.

– А всего людей сколько? – Первого заинтересовала статистика количества эгрегоров и соотношение людей к энергетическому миру.

В ответ последовало долгое молчание и исчезновение Второго.

– Много, – ухнул, возникший ниоткуда Второй. – Я сбился. По-моему, это какая-то биомасса. Людей очень много. Но все – зря.

– Как это зря? Люди – это наше рождение, существование, и смерть!!! Это не может быть зря.

– А вот и может. Переливание из пустого в порожнее. По большому счету, – уверенно ответил Второй. – Ради баланса постоянной материи. А историю творят и переворачивают единицы. Единицы людей и единицы эгрегоров.

Второй вновь окунулся в свою цель – стать той самой единицей.

«Уж я бы точно установил правила игры, – думал он. – Порядок был бы безукоризненный».

Первый задумался о бесполезности существования людей и эгрегоров, что привело его к предчувствию близкого, но фундаментального открытия. К сожалению Первого, нерадостного. И он мгновенно задумался в другом направлении.

От страха, что ничего никому не нужно, Первому стало не по себе…

 

Глава 4

На протяжении рабочего дня, Она была молчалива. Часто задумывалась, на вопросы отвечала неохотно и невпопад.

– Кофе сделать? – спросил Толик, нажимая на кнопку чайника.

Она даже не шевельнулась, созерцая плавающую заставку на экране компьютера. Толик вопросительно кивнул Маше. Та посмотрела на Нее, пожала плечами и сделала неопределенный жест рукой, означающий: «Возможно, у нее что-то случилось».

Она очнулась, когда Ее руки вместо документов обнаружили рядом с клавиатурой чашку горячего кофе.

– Спасибо, – сказала Она и, взяв чашку, откинулась на спинку кресла.

– У тебя что-то произошло? – поинтересовалась Маша, когда Толика срочно вызвали к начальнику отдела.

Она перевела невидящий взгляд на Машу.

«А она помнит то утро до обеда, когда я отпросилась? Ведь мы созванивались утром, и я перепоручила ей часть своих дел. Или у нее и всех людей произошел реверс на несколько часов и новое данное утро – единственное для них? Как спросить?»

Маша отдернулась от Ее тяжелого взгляда. Глаза Ее смотрели прямо, а зрачки были болезненно, точно безумно, расширены.

– Эй, – негромко позвала Ее Маша. – Ты меня пугаешь.

– Маш, – Она немного пришла в себя. – Ты ничего необычного сегодня не заметила?

– Кроме того, что с тобой что-то не так, нет, – уверенно ответила Маша.

В кабинет вернулся хмурый Толик и молча сел за свой стол.

– Ну вот. Теперь второй чем-то озаботился.

– Зацепились за поставки недельной давности. Требуют объяснительную, по какой причине они были возвращены. А я помню? По-моему, они опоздали, или не прошли по качеству. Это не работа, а выматывание нервов.

– Не переживай, все обойдется, – попробовала утешить его Маша, зная, как он боится потерять свою должность, и как он старается выполнять свою работу максимально хорошо.

– Я тебя предупреждала, – откликнулась Она. – Не принимай решения по любым спорным вопросам без письма. Сколько раз я говорила, что лучше скосить под дурачка и лишний раз спросить? И все твои распоряжения будут подкреплены электронным доказательством! Им спихнуть сейчас не на кого.

Толик совсем сник.

– Не хандри, – улыбнулась Она. – Объяснительная – еще не увольнение. Спустись на пропускной пункт и выясни, появлялись ли на той неделе машины этого поставщика. Если нет – приложи их отчет, и списывай на то, что поставщик сам не отправлял эти машины. Печатей-то наших не будет на документах о возврате.

– Спасибо, – встрепенулся Толик и выскочил из кабинета.

– Как ты умеешь изворачиваться, – поразилась Маша, присаживаясь за свой стол. – Талант!

– Опыт, – возразила Она. Минуту спустя добавила: – Но иногда и он оказывается бессилен.

– У тебя дома какие-то проблемы? Я видела, как тебя сегодня подвозил мужчина. Это кто?

– Человек, – отмахнулась Она.

– Но вы целовались около машины минут пять! – Машу одолевало любопытство.

– Да? – рассеянно удивилась Она. – Так долго?

– Не хочешь отвечать, не надо, – обиделась Маша.

– Это, – вздохнула Она. – Моя любовь.

Вернулся Толик с горящими глазами:

– Все! Проблема решена! Не было машин, а, значит, срыв поставок не по нашей вине! Объяснительную писать не нужно!

– Ты их по телефону развернул тогда, потому что они во временное окно не успели, – сказала Она. – Я помню. Но теперь они не докажут, по какой причине на территорию не попали. Но, впредь, ты пропускай машины с грузом и уведомляй начальство об опоздании, пусть они решают.

– Да, да, – радостно кивал Толик. – Я все время буду тебя теперь слушать! Вообще, уйти б на другую работу. Пойдешь со мной, если меня уволят?

– Пойду, – рассмеялась Она. – Если что хорошее будет. Мне здесь тоже не очень нравится. Роста никакого – скучно. Один блат и родственники везде. Но, девочки-мальчики, есть несколько хороших слов: «не место красит человека, а человек…». Так что оставайтесь людьми на месте.

«Оставайтесь людьми на месте…» – Она внезапно замолчала, снова погрузившись в прошедшие два дня.

Толик задумался: работали они вместе года три, и Она не переставала восхищать его: красивая, стройная, веселая, беззлобная, некорыстная, достаточно мудрая: все умеет разложить по полочкам за считанные секунды. С Ее помощью он быстро пошел по служебной лестнице вверх. Пришел он на эту работу сразу после института и был изначально у Нее в подчинении, потом поработал в разных отделах и с невероятным удовольствием вернулся в этот кабинет, к Ней. Но уже Ее небольшим руководителем. Толик не понимал, почему Ее заслуги начальство не замечало. Она улыбалась: «родственных связей не хватает, и язык у меня резкий – боятся обрезаться». Толик соглашался и вздыхал: для него честность, ответственность и прямота являлись важными достоинствами в окружающем его мире.

– Иди сюда! – Маша поманила Ее к себе.

– Что?

– А у тебя есть фотографии?

– Странный вопрос, ты не находишь?

– Такие, – выразительно растягивая слово, Маша прошептала на ухо. – Интимные.

– Хм, – вспомнила Она. – А, есть!

– Покажешь?

– Ты разориентировалась? – начала Она хохотать.

– Дурочка, тише! – Маша пригнула Ее голову к себе. – Я видела в одноклассниках объявление о фотосессиях. Очень дешево! И снимки такие замечательные, не пошлые совсем. Там ничего не видно. В смысле, видно, но… Красиво. Рукой прикрывают, тканью или тенью, или так, силуэт. Хочешь посмотреть? Я тоже хочу на память!

– Ой, Маш. Муж тебя прибьет! Ты где эти снимки хранить будешь? В своей памяти? А зачем тогда фотографироваться?

– Посмотри на мой живот!!! На ляшки! Глаза уже с морщинами! Где во мне женщина?

– Где-то внутри, очевидно, – смеялась Она. – Под прослойкой.

– А на этих фотографиях все убирают.

– Это обработка. Фальшиво же.

– Ничего не фальшиво. Я до родов, знаешь, какая была? Пусть на память останется, что я была такая! Покажи свои! – потребовала Маша.

– Сейчас, – достала Она свой телефон.

– А муж если найдет? – обомлела Маша.

– Типун тебе на язык. У него сердце разорвется. Такое его морали недоступно. Я слежу за своим телефоном. Да и они не на телефоне, а в облачном хранилище.

– Где?!

– Маш!

– Ну не всем же быть такими продвинутыми. Я плохо разбираюсь в телефонах. Давай показывай!

– На, – протянула Она Маше телефон. – Листай влево. Я отчет буду делать, а то время идет, а я как вареный рак сегодня.

Она достала пачку документов и открыла сервер отчетов, сверяя бумаги.

– О… Обалдеть… У-уу, – восклицала Маша, отвернувшись к окну.

– Что там такое? – за Машиным креслом возник заинтересованный Толик.

Маша от неожиданности выронила телефон на пол:

– Тебя кто звал?!

* * *

Купленная рубашка была Семенычу маловата, но ранним утром выбор магазинов с одеждой оказался ограничен графиком их работы, поэтому пришлось взять то, что попалось. Он с раздражением сидел на совещании, то и дело поводя плечами оттого, что синтетическая ткань неприятно обтягивала тело.

«В обед новую куплю. Невозможно в этой ходить!» – решил он.

Телефон вибрацией подал сигнал о сообщении. Семеныч жарко обсуждал с коллегами очередной проект – посмотреть сообщение было некогда. К тому же куратором проекта грозило стать ему, чего он совсем не хотел: лишняя нервотрепка без необходимых людей в подчинении с частыми командировками до завершения проекта. И Семеныч всеми правдами и неправдами пытался увести направление разговора в сторону другой кандидатуры.

Телефон, пристегнутый чехлом к поясу брюк, снова напомнил о себе.

В совещательную комнату заглянула помощница одного из акционеров и жестами позвала одного из руководителей. Мужчина объявил получасовой перерыв и спешно вышел.

Телефон опять завибрировал. Семеныч достал сигареты и направился к выходу.

Сошел с крыльца, закуривая. Вытащил телефон и обомлел. Мультимедийные сообщения от Нее продолжали упорно поступать.

На дисплее отобразилась Она. Без одежды. Без нижнего белья. Кровь прилила к его голове.

– Совещание продолжается, – появилась секретарь у выхода, заметив Семеныча, разгуливающего около припаркованных машин.

– Сейчас приду! – вспылил он, но развернулся в противоположную сторону и быстрым шагом стал удаляться от офиса.

Семеныч продолжал тупо смотреть на загружаемые телефоном изображения. На достаточно темных фотографиях не было четко видно лица, складки постельного белья подчеркивали и иногда скрывали изгибы обнаженного тела, не показывая почти никаких интимных подробностей. Ничего особенного. Кроме того, что сфотографирована была Она. И фотографировал Ее посторонний мужчина. А Она послала эти фотографии Семенычу.

Он нервно нажимал на удаление изображений, перестав их разглядывать, но сообщения приходили снова и снова, и глаза успевали выхватывать детали: горящие свечи, изгиб колена, очертания груди, прикрытое руками лицо, шелковая кожа, напряженный гладкий живот, линия позвоночника, соблазнительные ямочки, приоткрытые в полуулыбке губы, призывно выступающие внизу косточки упругих бедер…

«Дура!!! Какая же ты скотина!» – обезумевший Семеныч продолжал идти вперед и удалять с аппарата наконец переставшие приходить новые сообщения. Он уперся в забор, за которым когда-то сидел на сваленном дереве с Катенком. Проскользнул в дыру. Нашел то самое дерево в кустах.

Осталось последнее сообщение. Семеныч курил уже пятую сигарету подряд и смотрел на фотографию. Болела голова, ее распирало изнутри давление, во рту стояла горечь, а на душе было мерзко.

«Трусики снимала перед фотографом? Или сначала под покрывалом, а потом его скинула? Или аккуратно сложила нижнее белье на кресло? А, может, просто отшвырнула его на пол, сняв с себя? При большом свете раздевалась или после того, как зажгли свечи? – злился Семеныч. – Зачем ты послала мне эти фотографии? Я не хочу тебя убить… Я не хочу тебя никогда больше знать! Я видеть тебя не могу. А даже, если и увижу нечаянно, никогда этого не забуду. Такие вещи не забываются».

Семеныч коснулся поля: «ответить».

«Сука, ты, все-таки!» – набрал Семеныч текст и нажал «отправить».

Стер все Ее сообщения. Поднялся, с досадой пнул дерево.

* * *

– Рубашку дайте мне! – Семеныч подошел к прилавку, потеснив очередь из двух человек. Он не забыл о приличиях, он просто ничего не замечал вокруг. Его никто не остановил, глядя на его пылающее лицо, красную шею и бешеный взгляд.

– Размер? Голубую, желтую, однотонную? – любезно спросила его продавец. – Синюю?

«Тебе так идет синяя рубашка. Надевай ее почаще. Ты очень красивый. И глаза становятся синими», – Семеныч слышал Ее шепот.

– Белую! – вне себя от ярости закричал он. – Белую дай!

Женщина испуганно положила перед ним упакованную рубашку.

– Где примерочная?!

– У нас нет, извините. Но это ваш размер. Она подойдет. Вы себе берете?

– Черту! – Семеныч зубами надорвал упаковку. Сдернул полиэтилен, вытащил иголки, которые посыпались на пол. На глазах изумленных людей он снял пиджак и рубашку. Переоделся. Кинул деньги на прилавок.

– На галстуки сегодня скидка. Подобрать вам? – пробубнила продавщица заученные на каждый день предложения клиентам.

– Нет!!! – Семеныч перегнулся через прилавок и взревел продавцу в лицо. – Нет!!!

– Мужчина, нельзя ли вежливее с женщинами общаться? Вы совсем озверели? – раздался голос покупательницы.

– С женщинами? – чуть не задохнулся Семеныч от этого слова. Обвел презрительным взглядом посетителей магазинчика. – С женщинами?!

Скомкав снятую рубашку, Семеныч выкинул ее в корзину и вылетел из магазина, хлопнув дверью.

…Разум Семеныча прекрасно понимал, что Она замужняя женщина и имеет двоих детей. С самого начала их знакомства, Она не скрывала, что и кроме мужа у Нее были мужчины. Все это Семеныч знал, но одно дело знать, а другое дело – увидеть. При этом Семеныч не злился на Нее, он злился на себя, потому что понемногу понимал, как сильно полюбил Ее. А полюбив, осознал, что по-настоящему никогда никого не любил раньше. Ему было абсолютно все равно, с кем были все его предыдущие женщины, фотографировались они или нет, какие позы они знали и практиковали в своих предыдущих «контактах». Относительно других женщин, Семеныча это совсем не волновало. Относительно Нее, все оказалось совершенно по-другому. Семенычу стало больно, он не находил себе места и не знал, что ему делать.

Он шел обратно к зданию офиса, а его память, помимо воли, перебирала некоторые мелочи: как Она периодически, точно нарочно, напоминала ему о своем предыдущем опыте; как мимолетно, словно в шутку, упрекнула за отсутствие разнообразия в постели с воодушевленным и радостным блеском своих восхитительных милых глаз; как весело вспомнила про непонятное нечто «такое» и осеклась мгновенно, не договорив… – как будто специально намеревалась Семеныча растоптать, унизить, добить, но в тоже время, всегда говорила при этом, что лучше его якобы никого не было…

«Может, она и сейчас встречается не только со мной. Хотя и утверждает постоянно, что никого у нее нет. Я же и не спрашивал! Зачем она мне об этом говорит? Что бы убедить в том, что это правда? Или неправду выдать за правду? – любая правда мало бы взволновала Семеныча. Но только не та правда, которая имела отношение к Ней, к его единственной в жизни любимой женщине. Он представлял, как Она с таким же восторженным выражением своего прекрасного лица смотрит на другого мужчину, как Она снимает перед ним свою одежду…

…Как Она, добившись своей цели – завладеть его сердцем, теперь, жестоко смеясь, отправляет Семенычу эти фотографии…

* * *

– Маша! – воскликнула Она, кинувшись подбирать с пола отлетевшую от телефона заднюю панель и батарею.

– Прости, меня Толик напугал, – Маша с волнением смотрела на то, как Она вставляет аккумулятор. – Экран не разбился?

– Не работает! – Она нажимала кнопку включения несколько раз. – Я к системщикам схожу.

– Я с тобой, – виновато сказала Маша.

– Ну тебя, – расстроилась Она. – Такого телефона больше не выпускают! Его даже не купишь! О чем думает Нокиа, снимая с производства такие классные смартфоны?!

– Может, обойдется? – семенила рядом Маша, торопясь за Нею. – Он у тебя сколько раз падал! Даже об асфальт!

– Вот именно! Он такой крепкий был! Неубиваемый!

Пока системщик ковырялся с Ее аппаратом, Маша, сидя рядом, шепотом спросила:

– А кто тебя фотографировал?

– Да это сто лет назад было. Так… Один…

– Он фотограф?

– Художник. У меня тоже, как у тебя, мозгов не было, захотелось фотографий.

– А он тебя не рисовал?

– Нет.

– А он может меня сфотографировать подешевле?

– Маш! Ты же видела, что это не профессиональные фотографии. Баловство. И я не хочу с ним говорить по этому поводу. И ни по какому другому.

– Мне не важно. Ты же умеешь, обработаешь мне потом на компьютере.

– Отстань ты! Еще чего не хватало. Из-за тебя я сейчас без телефона останусь!

Маша замолчала.

– Готово. Но вся память телефона теперь уничтожена. И контакты те, что на сим-карте были, – протянул Ей аппарат системщик.

– Спасибо, – поблагодарила Она. – Хоть так, и то, ладно.

* * *

Первый и Второй были приклеены к земным событиям. Первый опасался последствий. Второй злорадствовал.

– Уничтожу их. Изведу!

– За что ты их так ненавидишь? – волновался Первый. Ему не давало покоя недавнее происшествие, когда оказались парализованными два связанных мира.

– А за что мне их любить? – вопросом на вопрос ответил Второй. – Может за то, что они сделали великого эгрегора, который теперь нас всех сожрет?

– По-моему, Мика не собирается ничего с нами делать, – осторожно начал Первый.

– Он растет! – вспылил Второй. – Ты говорил, что энергетическое пространство постоянно?

– Да, – растерялся Первый.

– Тогда откуда у Мики увеличивается энергия? За счет уничтожения эгрегоров. Но ты, конечно, думай, что тебя эта участь не коснется, а эгрегоры исчезают сами по себе, как раньше.

– Как ты влияешь на Ребенка?

– Уже никак. Он сам. Бесчувственный Ребенок подобен мертвому. Его поле было спокойно и не образовывало эгрегоров. И никто на него влиять не мог. Но я вселился в него.

– Бесчувственный, – зацепился за слово Первый. – Послушай, что если мы есть чувства людей, материализовавшиеся в самостоятельные существа? Все сходится. А потом уже мы управляем людьми. Они, впадая в чувство, точнее, находясь под влиянием чувств и эмоций, перестают владеть собой.

– И что? – Второго совершенно не беспокоило, кто кем является. Его беспокоила призрачная идея: уничтожив Мику, стать великим.

– Как ты влиял на Ребенка? – повторил свой вопрос Первый.

– Да я сам в него влился частично. Я сейчас наполовину здесь, а наполовину в нем. Я тоже все чувствую, что чувствует Ребенок. Практически я наполовину в нем живу.

– И… Как это?

– Плохо, – сознался Второй. – Энергия уходит, а меня разрывает на части. Меня словно засасывает в Ребенка. И быстро надо все делать. В него, сюда, в него, сюда… Я не могу быть разумным в двух местах одновременно. С энергией не проблема, а сознание так не делится.

– Эх… Эх… – Первый упал духом. – Может, назад? Выйди из него?

– Нет. Пока я этих двоих не убью, не выйду. Зайду наоборот полностью, и задушу эту парочку своими руками. Пусть я ликвидируюсь, зато и Мики не будет. Еще будете помнить меня, что я спас всех эгрегоров от верной гибели.

Второй тактично умолчал, что не просто и не частично спустился в Ребенка, а ему пришлось прожить всю жизнь Ребенка. Подходящий момент нашелся во время воспаления легких в младенчестве. Но Второй совершил небольшой просчет. Сам Ребенок не успел покинуть тело окончательно. Поэтому в теле пришлось уживаться двум личностям, что было плохо как для человека, так и для эгрегора.

Но именно Второй не дал Ребенку убить себя в день смерти родителей.

Обо всем этом Второй не стал рассказывать Первому, считая, что данные знания, равно как и их обдумывание, принесут Первому ненужную тревогу и никогда не пригодятся.

* * *

Ребенок встретил Ее, когда Она выходила с работы.

– Привет! – как ни в чем не бывало, сказал Ребенок и протянул ей букет роз.

Она в ужасе шарахнулась от него, чуть не оступившись. Толик стоял на проходных и наблюдал за Ней.

– Что ты? – Ребенок поддержал Ее за локоть.

– Не прикасайся ко мне!!! – Она выдернула руку и отбежала назад к проходным.

– Что случилось?

– Не подходи ко мне, тварь!!! – закричала Она.

– Ты кто такой? Чего тебе от нее надо? – не выдержал Толик, загородив Ее.

– Не вмешивайся, – ответил Ребенок, намереваясь пройти мимо Толика к Ней.

Но Толик преградил ему дорогу:

– Иди, парень! Видишь, девушке твои цветы не нужны.

– Я сказал, не вмешивайся! – огрызнулся Ребенок.

Толик схватил его за лацканы кожаной куртки:

– Что ты сказал?

Ребенок пытался вырваться, но Толик моментально притянул его к себе и сильно отбросил в сторону. Ребенок не удержался на ногах и, запнувшись о бордюр, неловко упал, выронив букет.

Она потянула Толика за рукав, пробормотав:

– Не связывайся с ним. Проводи меня?

Они пошли к автобусной остановке, а Ребенок, поднявшись, с ненавистью смотрел им вслед, тяжело дыша.

– Тебя до дома проводить? – уточнил Толик, когда они скрылись за поворотом.

– Не, – рассеянно думая о своем. – До остановки.

– А кто это был?

– Не знаю. Я его не знаю. Какой-то ненормальный.

– Ты назвала его тварью, – засомневался Толик. – Он тебя чем-то обидел?

– Вон мой автобус. Иди домой. Никто меня не обижал! – рассердилась Она.

Семеныч ни разу не позвонил Ей за день и не написал ни одного сообщения. После обеда Она набирала его номер раз в полчаса, но его телефон был выключен. Соответственно, к вечеру от волнения Она стала срываться на ком попало, и думать больше ни о чем не могла. Когда автобус закрыл двери, Она забыла и о Ребенке. Ее беспокоил выключенный телефон Семеныча. В любой ссоре Она могла позвонить, когда Ей вздумается, и Семеныч отвечал на звонок всегда. Но утром они расстались на удивление мирно.

«Только бы ничего не случилось!» – беспрерывно бормотала Она про себя как заклинание.

Вышла из автобуса на центральной площади и направилась к зданию офиса Семеныча, рассчитывая на то, что его машина на офисной парковке, и Семеныча можно будет дождаться. Но автомобиля Семеныча на парковке не оказалось. Она обошла здание вокруг и побрела домой пешком. Город уже превратился в одну большую пробку, поэтому Она решила, что Ей будет лучше идти, чем находиться в медленно ползущем транспорте.

Весна уже вступила в свои права окончательно: деревья накинули лиственные шали, земля расстилала нежнейший травяной ковер…

Звук сообщения.

Она судорожно вытащила телефон. Незнакомый номер.

«Надо поговорить. По-хорошему. Рядом с тобой серьезная опасность», – интуитивно Она поняла, что это пишет Ребенок.

«Какая опасность? Ты, что ли? Пошел на…».

«Мальчика ты уже крупно подставила».

«Какого мальчика?» – Она с ужасом подумала о сыне.

«Который сегодня провожал себя».

Она сжала телефон в руке и, оглядываясь по сторонам, стремительно пошла в сторону дома.

«Чего, себя? Опечатался. Толик меня, а не себя провожал. Чем я его подставила?»

* * *

Семеныч сидел в автомобиле на стоянке около своего дома. Не замечал, как идет время, как по тротуару торопятся домой люди, как загораются окна домов, как рядом паркуются другие машины.

«Когда мы расходились по утрам, мне становилось плохо. Точно похмелье. Только голова не болит, а пытается взорваться изнутри. На работу она иногда не разрешала подвезти, мотивируя тем, что я опоздаю на свою из-за пробок, а потом сама же упрекала, что я не по-джентельменски себя веду», – пытался он что-то сопоставить.

Вспоминал, как после встреч он маялся на работе и писал Ей сообщения. Если Она отвечала ему хорошо, состояние его не сразу, но постепенно приходило в норму, и Семеныч был очень благодарен Ей. Отвечая ему хорошо, Она будто спасала его от смерти. Но если Она, с присущей Ей чудовищной прямотой, отвечала «плохо», упрекая по ничтожному поводу, Семенычу становилось хуже некуда. Он практически не мог работать. Смотрел и не видел. Слушал и не слышал. Семеныч подозревал, вернее, был почти уверен, что Она это делала специально, прекрасно зная, что делает. Но зачем Она это делает, он не понимал.

Раньше ему казалось, что он кого-то любил, но сейчас обнаружилось, что такого сильного чувства, которое Семеныч испытывал к Ней, он не испытывал никогда.

При этом Семеныч Ей не верил вообще. В принципе не верил. Он не верил в то, что Она его любит. Семеныч не считал, что все, что Она ему говорила, являлось ложью. Что-то, может быть, и было правдой. Но это «что-то» было совсем незначительным, пренебрежимо малым, по отношению ко всему остальному. Семеныч понимал странность таких отношений, но ничего не мог с собой поделать. Семеныч очень любил Ее. Несмотря на то, что не верил.

«Каждому по вере его» – понравившееся ему изречение, которое раньше Семеныч часто цитировал по поводу и без повода. Эта фраза подходила к его внутренней философии. До встречи с Ней. А теперь его жизненная философия рушилась. Размывалась во времени. Как песочный замок, построенный детскими руками на берегу моря, размывается набегающими волнами. «Каждому по вере его» означало, что то, во что веришь, реализуется. И чем сильнее веришь, тем вероятнее реализация. Но Семеныч не верил Ей. Не верил. И при этом любил все сильнее и сильнее. Если бы неверие Семеныча соответствовало смыслу этого изречения, то Ее не оказалось бы в его жизни. Но Она была. И становилась все больше и больше, иногда вообще все собой затмевая. Этого Семеныч не мог объяснить себе и списать на обычное влечение мужчины к женщине.

«Бред какой-то, – часто думалось Семенычу. – Подумаешь, красивая девушка, молодая женщина. Что в ней такого, что заставляет сходить с ума? Ничего? Или все? Все или ничего? А это разве не одно и то же?» – мысли Семеныча путались, настроение падало. Чем сильнее падало, тем менее он хотел с Ней встречаться, чтобы не испытавать это «похмелье» после встреч, и тем больше думал о Ней. Эти мысли эти не давали ему покоя, но ни к чему не приводили. Он просто думал о Ней и ничего не соображал.

Но, когда они встречались, мысли Семеныча почти полностью исчезали. Он целовал Ее, и боль отступала. Он дышал Ее дыханием, и ему становилось спокойно. Он смотрел в Ее глаза и видел вечность.

Ему иногда казалось, что Она удивляется, почему он так на Нее смотрит, но не спрашивает, потому что не хочет от него получить ответ. Семеныч посчитал, что тогда и Ей самой пришлось бы рассказать о своем отношении к нему. А в такие минуты, наверное, Ей не хотелось говорить неправду. Все Ее попытки объяснить свое отношение к нему, Семеныч не принимал. Он знал, что восторженные слова Ее в его отношении не могут быть правдивыми. Семеныч подсознательно ощущал Ее неискренность. Но какая правда скрывалась за этой ложью, он понять не мог.

– Кто ты? – неоднократно спрашивал у Нее Семеныч, но Она не отвечала или «уходила» от ответа, очаровательно придумывая какую-нибудь шутку.

«А человек ли она вообще?» – нередко приходила к Семенычу беспокойная мысль…

«Все она врала. Ей было интересно уничтожить меня. Из любопытства. Все эти нереальные события начали происходить только после встреч с ней. Я, как наркоман, жил все это время. То нереальный бред наяву, то нечеловеческие ломки. Это не Ребенок – бес, а она. А теперь, добив меня, она найдет себе другую жертву, – Семеныч включил телефон. Посыпались сообщения о Ее непринятых вызовах. – Что еще ты от меня хочешь?»

«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать», – набрал Семеныч сообщение и отправил.

– С меня хватит, – он вышел из машины.

* * *

Она шла по центральной улице, сжимая телефон в руке. Беспокоилась о молчании Семеныча и тревожилась о появлении Ребенка.

«Еще и номер моего телефона откуда-то узнал! Он следит за нами. Никакая это не галлюцинация!»

Звук сообщения заставил Ее остановиться.

«Я не хочу тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать».

Это было похоже на закрывающуюся крышку гроба. Она прочитала сообщение и выронила телефон из рук, словно обожглась о раскаленное железо. Тупо смотрела на дисплей, который погас через полминуты. Она не могла сдвинуться с места.

– Девушка, у вас телефон звонит, – проходящий мимо старик показал тростью на разрывающийся аппарат под Ее ногами.

– Да, – подняла Она телефон с земли. – Маш, давай завтра поговорим. Мне сейчас ни до кого.

– Толик! – всхлипывала Маша в трубку. – На него наехала машина!

– Что?!

– Его сбила машина полчаса назад. Черная ауди. И уехала. Никто в шоке и номеров не запомнил.

– И что?! – Она сообразила, что черная ауди могла принадлежать Ребенку.

– Перелом ребер и еще что-то, – прерывисто говорила Маша. – Он в порядке, сам позвонил и сказал, что все почти нормально, но он долго проваляется в больнице.

«Семеныч! – взмолилась Она. – Что же это происходит?!»

Она дрожащими пальцами набрала номер Толика.

– Я знаю, кто тебя сбил! – выпалила Она.

– Я тоже знаю. Я видел его, – прохрипел Толик. – Не вздумай об этом говорить. Мне кажется, будет хуже. А сейчас он поставил меня на место за то, что я его ударил.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничего. Терпимо. Жить буду. Ты… Ты поберегись этого парня. Не знаю, что у вас произошло.

– Ничего у нас не произошло.

– Не хочешь говорить, не надо. А о том, кто на меня наехал – никому не рассказывай.

– Но почему? Я знаю, где он живет. Его посадят! – и тут же Она вспомнила, как исчезал Ребенок, уносимый в окно ураганным порывом ветра и исчезаемый в воронке искрящегося света.

«Так он и из тюрьмы выберется», – подумала Она.

– Не надо, я прошу. Я не хочу связываться с этим ненормальным парнем. Слава богу, я жив. Я видел его глаза. Это безумец. Обещай.

– Хорошо, – согласилась Она. – Зайду завтра к тебе. Тебя в хирургию положили?

– Не. Не надо, – стал заикаться Толик. – Я не трус, конечно. Ты извини, но я больше не хочу, чтобы этот парень видел меня рядом с тобой. Откуда я знаю, что у него на уме? Ревность, безумие. В общем, мы коллеги и точка. Пойми меня правильно.

– Я поняла. Прости меня, это все из-за меня. Извини.

– Все нормально. Ты мне не звони больше. Я через Машу все передам.

– Ладно, ладно. Не волнуйся. Выздоравливай.

Руки Ее тряслись. Она еще раз перечитала сообщение от Семеныча. Теперь обнаружилась некоторая связь.

«Телефон был отключен целый день. По электронке не отвечал. Может, Ребенок и его припугнул чем-то? И Семеныч также не хочет быть в близости со мной, когда за мной охотится маньяк? Ребенок и в те два дня ко мне подступался, а не к Семенычу. Но нет! Семеныч не такой! Он не может бросить меня, чтобы сохранить себя. Семеныч не боится Ребенка. Он, скорее, его убьет, чем позволит себя напугать. Хотя… Хотя, если Ребенок пригрозил спокойствием семьи Семеныча? Да нет! Тогда Семеныч его точно бы задушил на месте, – Она не знала о чем и думать. – Пусть все утрясется. Сообщение пришло от Семеныча, значит, с ним ничего не случилось».

«Ты по-прежнему не хочешь поговорить?» – сообщение от Ребенка.

«Что ты хочешь?».

«Просто поговорить».

«Нет».

«А так?»

Следующее сообщение от Ребенка было мультимедийным. На нечетком изображении Она рассмотрела Семеныча со спины. Он стоял без рубашки. Рядом виднелся его брошенный пиджак и рубашка. Справа – женщина с глубоким декольте на пышной груди округлившимися глазами заворожено смотрит на Семеныча. Фотография явно не была двусмысленной.

Она остановилась. Вздохнула. Мысли все вылетели.

Семеныча Она ревновала. Наверное, впервые вкусив это чувство только с ним. Она ревновала его к прошлому, настоящему, будущему, к женщинам, работе, и даже к его мыслям. Бороться с этим оказалось бесполезным занятием, и честно сознаваясь в этом Семенычу, Она успокаивалась, когда он Ее заверял в том, что нет ни единой причины, ни единого повода для ревности, что он всецело поглощен Ею и принадлежит Ей с того самого первого взгляда на перекрестке.

«Что это такое?», – дрожащими пальцами Она пыталась напечатать сообщение, не попадая от волнения на нужные буквы.

«Его обеденный перерыв сегодня. Вверху дата и время. Данные с камеры внутреннего наблюдения».

– Я на улице… – перезвонила Она. – Тут кофейня рядом.

– Сейчас подъеду, – ответил Ребенок.

«Сегодня. Сегодня. Не месяц назад, не два. Не в ссоре. А сегодня, – отстукивало Ее сердце. – Может, он так расстается с женщинами? Подобными сообщениями?»

* * *

– Прекрати, – взывал ко Второму Первый.

– Это не я! – торжественно объявил Второй. – Это Ребенок сам.

– И ты в нем… – горестно заметил Первый. – Зачем такие меры? Зачем так? Неужели нельзя существовать спокойно?

– Нельзя, – удовлетворенно расслабился Второй. – Еще раз повторяю, если мы не уничтожим Мику, он уничтожит всех нас. Поглотит. Я спасаю эгрегоров.

Первый смутился, пробуя размотать очередной клубок противоречий: Мика не причиняет никому вреда, но растет, а для роста он, несомненно, берет энергию из мира эгрегоров, который становится меньше – конец очевиден.

– Ты помнишь об уговоре? – спросил Второй. – Мы обещали помочь друг другу в случае опасности.

– Угу, – сник Первый. Он видел, что Второго иссушает ненависть и злость. Как отдать часть своей энергии – Первый не представлял, а это значило, что им придется соединиться, образовав нового эгрегора. То есть – убить себя.

– Да ты не рефлексируй! – обнадежил его Второй. – Я еще в нормальном состоянии. Просто уточнил, могу ли я на тебя рассчитывать.

– Да, – выдохнул Первый.

* * *

Семеныч не стал ужинать. Злость душила его. Он не находил себе места, сначала метался по комнатам, потом вышел на балкон курить, потом вернулся, потом…

Потом злость исчезла, и появился страх. Страх, что все закончилось. Страх, что они больше не увидятся. Страх того, что он Ее потерял.

Семеныч попробовал вернуть злость, потому что злость и страх не совместимы. Он пытался внушить себе: «Ну и ладно! Подумаешь! И так, что-то очень все сильно, и долго, и мучительно. Все как-то не правильно».

Он почти убедил себя в этом. Страх пропал, но злость не вернулась.

Пришла тоска. Такая тоска, какую еще никогда раньше он не испытывал. Такая тоска, против которой Семеныч уже ничего не мог сделать. Он бессильно опустился на диван лицом вниз, подложил кулак под грудь, словно пытаясь заткнуть дыру в сердце.

* * *

Ребенок подошел, когда Она уже выбрала столик и заказала кофе. Жестом он попросил у официантки вазу, потому что опять пришел с цветами. Букет на этот раз был вдвое больше.

Она настороженно взглянула на Ребенка. Даже не успела среагировать на то, что он неожиданно наклонился над Ней и коснулся Ее щеки в мимолетном поцелуе. Ей казалось нереальным, что перед Ней спокойно усаживается человек, который пытался два раза напасть на Нее, который час назад сбил ни в чем неповинного парня.

«А если он сейчас кинется на меня? Или пойдет провожать, или не пойдет, потому что я не разрешу, а выследит и… Откуда у него фотография Семеныча? Помнит ли он, что я в него стреляла, или его уже унесло в тот момент? Может, все это был сон? Галлюцинация, как предположил тогда Семеныч? – Она судорожно сжимала новенькую сумку, которую взяла в дорогом бутике. Под тисненой лакированной кожей ощупывался пистолет. И это опровергало все Ее надежды на нереальность недавних дней.

– Это зачем? – справившись с внешним волнением, вяло спросила Она, кивнув на цветы. Но сердце Ее учащенно билось.

– В качестве извинения, – непринужденно бросил Ребенок, стараясь изобразить на лице подобие улыбки. Его взгляды были на Нее мимолетны, но полны жгучей ненависти к Ней. Ребенок пытался взять себя в руки, чтобы начать разговор, но ярость и желание мести выражались и в дрожащих руках, и в перекатывающихся желваках…

Они оба не замечали, что идет время, давно остыл кофе, а они не могут связать двух слов.

– Зачем ты сбил Толика? – не выдержала Она и тут же осеклась.

Ребенок шумно выдохнул, ноздри его расширились.

«Что я несу? – не на шутку перепугалась Она. – Теперь он…»

– Что?! – вздрогнул Ребенок. – Кого сбил?

– Парня с моей работы, – пролепетала Она.

– Я? Ты в своем уме? – Ребенок пришел в искреннее замешательство.

Смутилась и Она оттого, что он так нагло отрицает свое преступление.

– Я, – наконец начал Ребенок. – Позвал поговорить тебя о Семеныче.

И тут Ей удалось поймать его взгляд. На какое-то время Ребенок оказался прикованным. Он не мог отвести глаза, точно Она вонзила в них острые спицы, и любое его малейшее движение приведет к безвозвратной потере зрения. Ребенок чувствовал, как Она вскрывает его душу и бесцеремонно все там разглядывает. Как карты, Она перебирала внутри него несчастное детство, брезгливость своего существования и последующее равнодушие, ожесточение, враждебность, злобу, лицемерие, зависть.

Ему на мгновение стало страшно.

И в тоже мгновение страх пропал у Нее.

«Боже, да он оборотень! Маньяк! Конечно же, он все будет отрицать. Что не пытался сбить на машине меня, что наехал на Толика, и что, в конце концов, хотел напасть на меня, – Она с недоумением теперь смотрела на Ребенка. – И что он может сейчас сделать? Улететь в окно? Разорваться, как сгоревшая лампочка? Это как вообще? Передо мной сейчас сидит тот, кого забирал воздух и свет?! Что же происходит вокруг меня?»

Несколько томительных секунд напряжения перетекали в агрессивное состояние Ребенка. Он больше не мог выдерживать Ее ровный взгляд. Его ненависть умножалась, и Ребенок уже готов был, не отводя глаз, кинуться на Нее.

Она вовремя опустила глаза.

– Кофе остыл.

– Я закажу еще, – откашлявшись, сказал Ребенок. Он растерянно огляделся вокруг, будто сам не понял, как здесь оказался.

Она с настороженным любопытством наблюдала за ним.

Когда принесли кофе, глаза Ребенка снова загорелись безумием:

– Я вот о чем хотел поговорить.

– О Семеныче, – напомнила Она.

– Да, – Ребенок достал телефон, и развернул к Ней экраном. – Вот, посмотри.

Она взглянула на фотографии. Вспыхнула и потянулась к чашке кофе.

– Тебе чего от нас надо? Говори прямо.

«Уничтожить», – чуть было не вырвалось у Ребенка, но он вовремя спохватился.

– Тебя разве нисколько не задевает, что Семеныч встречается не только с тобой?

– А это не твое дело.

– Не хочется ему отомстить? За его притворство. Ведь он наверняка уверяет тебя в своей любви. И не только тебя. Посмотри, – Ребенок вновь выставил Ей экран своего мобильного телефона.

– Мне не хочется, – Она спокойно пила кофе. Ей вдруг стало казаться, что перед Ней не один, а два Ребенка. Первый – растерянный, беспомощный. Второй – жестокий, враждебный, одержимый. Она перегнулась через стол: – Ты следишь за нами? Что тебе от нас надо?

– Заказали вас! – в отчаянии вырвалось у «первого» Ребенка. А «второй» тут же зашипел: – Ты будешь делать то, что я скажу.

– А если не буду? – поинтересовалась Она.

– Заставят. Как меня, – почти прошептал «первый». – Сведут с ума.

– Меня это не пугает, – Она встала из-за столика.

– Сведут с ума его, – пошел на хитрость «второй».

– После этих фотографий меня это тоже больше не волнует, – Она встала из-за стола.

* * *

Она толком не воспринимала, что говорил Ребенок. Выйдя из кафе, Она достала телефон и опять стала разглядывать снимок, присланный Ребенком: раздетый Семеныч стоит перед другой женщиной. Нечеткий снимок говорил сам за себя – Семеныч встречается не только с Ней. Данный факт не удивил и не поразил Ее, но пронзил все Ее нутро болью от раскаленного металла, который, застынув, останется безжизненной твердой массой, внутри которой окажется Она.

Перечитала сообщение от Семеныча.

«Может, он что-то узнал? Но что? Я ничего и не скрывала от него. Он, единственный, которому я рассказывала все, и единственный, кто никогда не порицал меня, продолжая любить. Любить?! Да ему просто наплевать на меня было, и в обед он таскался к кому-то еще! В обед того дня, когда утром еще целовал меня и заглядывал в глаза».

– И все же, что нужно Ребенку и кто он? – спросила Она сама себя, поворачивая на свою улицу. – Да наплевать! И на Ребенка, которого я больше не боюсь. И на Семеныча, которого… Которого я люблю…

«А глаза у Ребенка не такие и мертвые», – безучастно отметила Она про себя, подходя к дому.

В сумке снова пропиликало сообщение. Екнуло сердце, словно чувствуя отправителя. Она медленно достала телефон, ожидая хотя бы вопросительного: «Мир?».

Но запоздавшее автоматическое сообщение только констатировало, что: «Абонент снова в сети…»

Многоэтажки подпирали темное небо и заманчиво зажигались окнами за уютными шторами, которые придавали каждому окошку неповторимые оттенки теплых и холодных цветов. А за ними, как звезды, выделялись бликами люстры. Все стало пустотелым, будто все вокруг – лишь картонка с привычным изображением пространства, единственная иллюзия защиты. Толкни ее – и бездонная пропасть засосет тебя.

Пока Она считала ступени в темном подъезде, в голове также стучали, как Ее шаги, написанные Семенычем строки песни:

Открыла ключами дверь, присела в коридоре, зажав голову руками, словно хотела сдавить ее, как в тисках. Подбежал сынишка и крепко обнял Ее маленькими ручонками. Он был уже в пижаме, от него пахло молоком и тем, чем пахнут все дети. Она скинула обувь, подхватила мальчишку на руки и отнесла в детскую.

– Как я соскучилась! – пробормотала Она. – Несомненно у меня было на пару дней больше, чем у тебя. Конечно, можно было бы предположить, что это сон, нереальный мираж, но сумка, наушники и писто…

– Сказку! – потребовало детское засыпание.

– Сейчас, – улыбнулась Она, подтыкая под сына одеяло. – Не знаю, откуда я эту историю взяла. Мне кажется, я ее помню, точно это происходило со мной, но очень давно. Я была тогда чуть постарше тебя. Закрывай глазки и слушай. Сказка о волшебном фонарике.

…Сын уже крепко спал. А Она вспомнила другие сказки, которые Семеныч нашептывал Ей ночами. Вспоминала, как они ездили за город: сыпался с неба снег сухой крупой, они поужинали в ресторане и вышли на крыльцо. Семеныч стоял на ступеньку ниже и что-то увлеченно Ей рассказывал. Она не слышала его слов. Она просто смотрела на него. Возможно, в тот момент Ее любовь окончательно утвердила свое присутствие в Ее сердце.

Она обреченно вздохнула и подумала: «Казалось, что когда Семеныч уйдет, уйдет мир и придет смерть. Но мир почему-то остался, а смерть не пришла. И я даже не понимаю, что произошло. Зато прекрасно теперь знаю, чем он занимается в обеденный перерыв. Да, неземная любовь. Подземная, какая-то. Адская».

Она прошла в спальню. Муж оторвался от телевизора на мгновение, метнув на Нее сердитый взгляд.

– Не сегодня. Все претензии – завтра. Я очень устала, – сказала Она ему.

– Сегодня и сейчас, – он откинул одеяло и встал с кровати. – Ни в какую больницу ты не ходишь. Хватит меня разводить. Я муж тебе, в конце-то концов.

Она попятилась к двери. Он пошел на Нее.

– Я закричу.

– Детей напугать хочешь? Валяй, ори.

– Я не хочу тебя, – испугалась Она, глядя на его голое тело. – Я не могу! Не сегодня…

– Меня это уже не волнует.

* * *

Семеныч поднялся с дивана.

– Ты куда? – спросила его жена.

– Айпад в машине оставил.

– Откуда у тебя новая рубашка?

– Вчера заляпал соком на банкете старую. Пришлось срочно другую купить. Важная встреча была.

– Командировки твои, – проворчала жена, переключая телевизор на другой канал. – Скоро ночью начнут с постели дергать. Будто ты не директор, а незаменимый хирург.

– Работа такая, – пробормотал Семеныч из коридора.

Во дворе Семеныч увидел Ребенка, шедшего от угла дома. От неожиданности Семеныч остановился.

– Привет! – махнул Ребенок рукой, сворачивая к своему подъезду. – Резина нормальная? Я тороплюсь. Представляешь, соседей залил. Неужели, я мог забыть закрыть краны с утра? Или краны сорвало? Не было сегодня перебоев с водой?

– Нет.

Но Ребенок его уже не слышал, бегом вскакивая по ступенькам в свой подъезд. Семенычу хотелось догнать его, но он не смог сделать и шага.

«Как будто не он вчера со мной дрался в гостиничном коридоре, – Семеныч поразился тому, как приветливо и буднично поздоровался Ребенок. – Перебои были не только с водой, но и с людьми. С любовью тоже перебой случился».

Семеныч плюнул и повернул к стоянке.

«Черт знает, что такое», – констатировал он свои ощущения.

* * *

Она выскочила из спальни.

Муж впопыхах натянул штаны и бросился за Ней.

– Не подходи, – Она стояла в коридоре и держала в руках пистолет, направленный на мужа.

– Спокойно, – растопырил он поднятые ладони. – Откуда это у тебя?

– Не подходи, – повторила Она.

– Я не подхожу. Видишь, я стою на месте.

– Иди спать, – Она показала пистолетом на спальню.

– Мам? Пап? – в коридор вбежала девочка с растрепанными косичками. – Вы ругаетесь?

– Нет! – хором ответили оба.

Она успела спрятать пистолет за спину, но не спускала с мужа напряженных глаз, и была готова вытащить пистолет в любую секунду. Между ними было три метра. Мужчина повернулся, обняв дочку за плечи:

– Чего проснулась?

– Попить. А вы точно не ругаетесь?

– Нет, – улыбнулся он. – Разве мы можем ругаться? Пойдем, я налью тебе воды.

– Я сама налью. Я уложу ее, – натянула Она улыбку и твердо добавила: – И лягу в детской.

Она не двигалась, пока муж не скрылся в спальне. Засунув пистолет под водолазку, Она сходила на кухню и напоила девочку. Прошла в детскую и, подвинув разметавшееся во сне тело сынишки, легла с ним рядом, сжимая рукоять пистолета под подушкой.

– Привет. Извини за поздний звонок. У меня возникли проблемы, – сказал муж кому-то в трубку. – Мне кажется, она чокнулась. Ты не мог бы подъехать как-нибудь поужинать и посмотреть ее незаметно. Может, лекарства, какие ей попить? Или к бабке сводить? Не пойдет же. Спасибо. Буду ждать.

* * *

Последующие несколько дней застряли в вязком тумане. Семеныч словно стал частично функционирующим, эмоционально парализованным, заторможенным «автоматом». Будто наполовину спал. Он перестал чувствовать себя практически полностью.

Не мог сразу сообразить, что ему говорят на работе, с кем он сам разговаривает и по какому вопросу. Он переставал понимать, что происходит, точно периодически «выпадал» из реальности.

Семеныч не жил, а «убивал время», но время не убивалось. Время так тянулось, что создавалось впечатление, что оно вообще не двигается. Стоит на месте, облепляя Семеныча липкой паутиной ужаса. Семеныч потерял что-то такое, что неосознанно позволяло ему «держаться на плаву». Он стал медленно «тонуть». И на него стали обращать внимание коллеги, приветствуя нестандартными фразами:

– Что с тобой?

– У тебя что-то случилось?

– Ты не заболел?

Семеныч не успевал ответить и чаще проходил мимо, до него не доходил смысл того, о чем его спрашивают. Засиживался на работе допоздна, а дома вечерами писал музыку, чтобы хоть как-то отвлечься. Ночами практически не спал.

* * *

Она держалась всю неделю, как натянутая струнка. Отводила детей в школу и сад. Вовремя возвращалась с работы. Дома не подходила к компьютеру. Но спать шла в детскую.

– Нормально все с ней, – ковыряясь зубочисткой в зубах, сказал бородатый мужчина Ее мужу после ужина, когда тот вышел его проводить до машины. – Где ты нашел проблемы?

– Она перед тобой так себя вела! Улыбалась и снизошла мне бросать какие-то фразы.

– Тем более, – мужчина сплюнул на асфальт выковыренные остатки пищи. – Значит с соображалкой все в порядке. Что-то, значит, хочет. Шубу, в отпуск, машину? Чего они там добиваются своими молчанками?

– Не знаю, – задумался муж. – У нее пистолет…

– Это, брат, серьезно, – причмокнул он губами и достал носовой платок. – Отбери. И позвони нашему товарищу, пусть пробьет, где она его взяла. Ввязалась, может, во что?

– Не могу отобрать. Она с ним ходит и приближаться к себе не позволяет. Пристрелит еще, чего доброго, и сядет. А дети как? Точно бес в нее вселился.

– Бес? Слушай! А съезди ты…

* * *

Она не выдержала того, что ничего не происходит. Ребенок после разговора в кафе больше не появлялся, а Семеныч хранил упорное молчание. Впрочем, как и Она.

Ее обида на Семеныча, вызванная фотографией, давно прошла и сменилась беспокойством.

«Что же было в эти дни, когда исчезали люди? Кто заставлял Ребенка за нами следить? У него еще куча фотографий была в телефоне. Фотографий Семеныча, – Она миновала излюбленный перекресток, где они встречались с Семенычем. С работы и на работу Она ходила в обязательном порядке по этому маршруту, невольно всматриваясь в прохожих и неосознанно желая увидеть Семеныча. – Но он физически не мог встречаться с теми женщинами на снимках, Семеныч слишком много времени проводил со мной. Либо это старые фотографии, либо монтаж. Но, если это старые снимки, то откуда они у Ребенка?! И зачем? Все, больше не могу. Если Ребенку что-то надо, то лучше я в этом поучаствую, чем кто-то другой».

Она набрала номер и услышала голос Ребенка, различив в нем нотки злорадства.

– Что ты хотел от меня? – спросила Она.

– Так ты выполнишь то, что я скажу тебе?

– С одним условием. Я хочу знать имя этого человека, который нанял тебя.

– У него нет имени. Это не человек.

«Только этого еще не хватало», – вздрогнула Она.

– А кто же? – как можно более спокойнее, произнесла Она.

– Сущность.

Она перевела дыхание. Пытаясь справиться с волнением, опустилась на лавочку автобусной остановки, до которой дошла.

– Сущность… – повторила растерянно. – Сущность.

– Давай я подъеду? – предложил Ребенок.

– Д-давай, – запнувшись от испуга, согласилась Она. – Я на площади.

«Сущность. Ну и хорошо. Может, Ребенок расскажет, что же произошло в те два дня. Он-то должен знать. Хоть кто-то должен знать…»

Черная ауди притормозила неподалеку.

– На работу?

– Да, – Она поправила сумку на коленях и взглянула на Ребенка, который чуть не потерял дар речи, когда увидел Ее пустые, жуткие, мертвые глаза. У Нее была некоторая особенность взгляда: он мог отражать. Злость, ненависть, любовь, грусть, синее небо, усталость, боль. Поэтому Ребенок, увидев себя в Ней, поспешно отвел глаза и уставился на дорогу. Ему стало не по себе, когда Она усмехнулась, поняв это. – И что эта сущность хочет?

– Уничтожить одного из вас. Тебя или Семеныча. Выбирай, – Ребенок гнал машину по проспекту с немыслимой скоростью и продолжал ускоряться. Она спиной вжалась в сиденье. Он повысил голос: – Выбирай быстрее.

– Я выбрала, если уже тебе позвонила.

Скорость машины тут же упала до нормальной.

– Отлично, – самодовольно усмехнулся Ребенок. – Смотри у меня. Один твой неверный шаг в сторону, и я выбор сам сделаю, поняла?

– Да, – кивнула Она вне себя от страха, а про себя подумала: «Ты его, правда, уже делал. Но неудачно».

– Сегодня у него с собой будет папка с рабочими документами. Когда он уснет, заберешь ее и передашь мне.

– Кто уснет? – переспросила Она, совершенно ничего не понимая.

– Семеныч!!!

– Где уснет?

– В гостиницу его замани.

– А если он не пойдет? – Она смутно себе представляла, как это сделать. – Мы…

– Это твои трудности. Мне документы нужны.

– Ну, а все же? Если он не пойдет? – не унималась Она.

– Пригрози женой. А когда явится, попросишь прощения. Секс и тому подобное. Вас учить не надо в этих делах.

– Ммм, – промычала Она. – Все?

– Почти. Веди себя с ним холодно и неестественно. Как будто ни в грош его не ставишь. И те дни, когда исчезли люди. Убеди, что Семенычу все это приснилось, привиделось.

– Зачем?

– Мне так надо. Приехали. В обед позвоню, выйдешь, я кое-что тебе передам.

– Хорошо, – кротко кивнула Она.

– Выходи.

– Можно один вопрос?

Ребенок нервно постукивал большими пальцами о руль. Она заметила, что шея и голова Ребенка немного дергаются, как от нервного тика.

Не дождавшись ответа, Она спросила:

– А можно с этой сущностью связаться? Она где?

– Во мне!!! – раздраженно выкрикнул Ребенок в лобовое стекло.

Она пулей выскочила из автомобиля.

* * *

«Уничтожить – это убить? – раздумывала Она. – Какой прок-то от нас? Сущность какую-то приплел. Он ненормальный. Сумасшедший. Может, о нем заявить, что он угрожает? Страшно. Потом отомстит. Но, если он пошел со мной на контакт, то не все потеряно? Ввязаться в его игру? Тогда я буду в курсе его действий и планов. Наверное, не убить, если ему нужны рабочие документы Семеныча. А причем здесь я? Если у Семеныча есть папка, разве ее так трудно отобрать, на стоянке или на улице? Или именно я это должна сделать? Чтобы я должна быть виновата, а не неизвестное лицо?».

Семеныч смотрел на дисплей телефона:

«Я жду тебя вечером. Не могу без тебя».

Экран гас и Семеныч касался его пальцами, читая сообщение уже в сотый раз подряд.

Семеныч не стал отвечать. Он знал, что не хочет Ее видеть.

Она знала, что он не придет. Постукивая телефоном о стол, Она даже не ждала его ответа.

Когда зазвонил телефон, который Она вертела в руках, Она побледнела и прижала трубку к уху, не посмотрев, кто звонит.

– Я был сейчас у отца Власия, – сообщил муж.

– Поздравляю.

– Я теперь все знаю.

– Где ты был? – лицо Ее зарделось.

– Это старец. Провидец. В калужской области.

– Вообще-то, когда я уходила, все мирно спали, – недоверчиво сопоставила Она расстояние и прошедшее время.

– Не об этом речь. Ты точно хочешь знать, что он сказал?

– Вряд ли меня удивит провидец тем, чего я не могу знать о своей жизни, – Она выдохнула.

– Он сказал, – муж сделал выразительную и продолжительную паузу, в течение которой чего только у Нее перед глазами не пронеслось. Промелькнула вся Ее «незаконная» жизнь, за которую, возможно, сейчас придется расплатиться. – Он сказал, что нам нужно обвенчаться.

Она молчала.

– Алле! Алле! – муж дул в трубку, предполагая обрыв связи. – Алле! Ты здесь?

– Да. Я сегодня уезжаю в командировку. Не знаю, на сколько. День-два.

– Нам нужно обвенчаться. От этого все беды у нас!!! – кричал муж. – Отец Власий тебе подарок передал!

– Забери его себе. Я не буду с тобой венчаться. Разговор окончен, – Она с облегчением положила трубку. Спросила сама себя: – Старец не сказал, что для венчания нужна любовь? Или она не нужна?

* * *

В обед подъехал Ребенок.

– Накладочка вышла. Пакет документов у него будет с собой завтра. Встреча перенеслась. В общем, завтра ночью подложи в его сумку это, – Ребенок потянулся на заднее сиденье за прошитым и скрепленным печатью бумажным пакетом.

– Одинаковый? – поинтересовалась Она, рассматривая печать.

– Да.

– А как это у тебя получается?

– Деньги. У меня есть деньги, а значит, у меня есть все.

– Откуда у тебя деньги? Тебе сущности платят?

– Ты, дура, что ли? – не выдержал он.

– Относительно, – ответила Она любимым словом Семеныча.

– Ты все поняла?

– Не тупая.

– Когда документы окажутся у тебя, позвони. Я буду в гостинице, сразу подойду – передашь.

«Какой же он мерзкий! – прижимая пакет к себе, Она торопилась в свой рабочий кабинет. – Отвратительный тип. Но в то же время, у меня какая-то жалость к нему проскальзывает. Временами у него в глазах невероятное отчаяние, словно он сам не хочет делать того, что делает. Интересно, Семеныч сегодня придет? Наверное, нет. Завтра нужно будет придумать что-нибудь, чтобы он пришел. В крайнем случае, можно ему позвонить и все рассказать. Или не надо? Дела-то тут с какими-то документами компании. Неизвестно какой важности. Мало ли что потом произойдет. Пусть я одна виновата буду, чем Семеныча в сговоре со мной обвинят».

* * *

Прогулочная набережная теснилась к берегу реки. Каменная плитка огибала скамейки с изогнутыми спинками и причудливый памятник золотой рыбке из сказки. Напротив все здание гостиницы покрывали искряшиеся нити, по которым струился световой дождь. По обе стороны от входа располагались бетонные здоровенные вазы, которые люди принимали за мусорки. Очевидно, в этих вазах-клумбах предполагалось высадить цветы, но сейчас в них кидали мусор, а неделю назад они отлично справились с ролью плиты, на которой прекрасно жарились сочные сардельки и приготавливались подгоревшие тосты из ломтей хлеба. Чуть далее, мост вмещал в себя четыре полосы, где проносились автомобили.

Семеныч не собирался здесь оказаться сегодня, но сейчас он прохаживался взад-вперед, оглядывая немногочисленных прохожих и всматриваясь в поворот.

«Пришел!!! – засияла Она, видя его силуэт издали. – Ух, ты у меня сейчас получишь за тот обеденный перерыв, за свое сообщение и за недельный бойкот! А если бы я не написала сообщение, то мы никогда больше и не увиделись бы? Ну, я тебе устрою!»

Она замедлилась, чтобы согнать с лица следы счастья от того, что Семеныч пришел. Только сейчас Она поняла, как тяжело далась Ей эта разлука, как обидно было его последнее сообщение, как больно было видеть ту фотографию, а, главное, как пусто Ей жилось без него. Она разозлилась, поскольку причиной всех неприятных эмоций являлся тот, кто, как ни в чем не бывало, сейчас стоял и спокойно Ее ждал.

Заметив Ее, Семеныч хотел кинуться к Ней: так сильно сжималось сердце от тоски нескольких дней без Нее; от боязни того, что Ее не увидит; от радости, что Она прервала эту нелепость.

Но что-то остановило Семеныча. Это была не та Она. У Нее были холодные глаза и руки.

Она бросила чужое и дежурное:

– Привет.

…Номер. Неяркий свет лампы. Мятая постель. Великолепный секс.

Только Она не жмется к Семенычу, не целует грудь, не тормошит, чтобы не засыпал – все не то.

Она стряхнула Его руку со своего живота и встала.

Вышла из душа, замотавшись полотенцем. Налила себе кофе. Включила телевизор. Села на диван, вытянув ноги на журнальный столик, с интересом уставилась в экран, словно в номере никого не было.

– Что случилось? – Семеныч подошел к Ней.

– Все хорошо, – Она натянуто улыбнулась первый раз за ночь.

Семеныч не заметил фальши и обрадовался. Присел рядом, зашептал:

– Помнишь те два дня, как мы ели у костра и грели воду? Как ты прострелила лампочку в супермаркете? Я тогда подумал, что в тебя выстрелили! – Семеныч хотел как-то растопить лед прошедшей, как ему показалось, ссоры.

«Еще и сообщение твое помню, и снимок твоего обеденного перерыва. Все помню, – мысленно злилась Она. – Хоть бы извинился! Или объяснил, что произошло».

– О чем ты? – Она отодвинулась, неохотно оторвав взгляд от телевизора. – Какой супермаркет? Какой костер?

– Ну тогда, когда людей не было. Я тут думал о том, с чего все началось. С тоски по тебе. Я хотел остановить ее. Сказал резко: «Стоп!». И погас свет. Я остановил тоску, но, похоже, я остановил кое-что еще, – Семеныч осекся. Она смотрела на него с таким изумлением, словно видела перед собой сумасшедшего. Настолько неподдельным было Ее недоумение его словами, что даже холод в Ее глазах исчез на секунды.

– Ты, вероятно, задремал, пока я была в душе, – засмеялась Она. – Я вообще не понимаю, о чем ты сейчас говоришь. Тебе приснился сон? Погоди, я допью кофе и лягу, ты расскажешь мне эту сказку.

Семеныч смотрел на Нее, ища шутки, подвоха в Ее глазах. Но ничего подобного не заметил. Она привычным движением отхлебывала горячий кофе из чашки.

Поскольку стрелки на часах подползали к трем часам, уставший, измотанный разлукой мозг Семеныча подал спасительную мысль: «Может, и не было ничего…»

Он подхватил Ее на руки и понес на постель, прижимая к себе. На мгновение почувствовал, как Ее тело прильнуло к нему. Но лишь на мгновение. Как только голова Ее коснулась подушки, Она отстранилась от Семеныча и закрыла глаза. Дыхание Ее стало ровным. Семеныч растерянно смотрел на Ее лицо. Провел пальцами по губам, отодвинул прядь волос. Она не шевельнулась.

«Устала… Спит всегда мало. Да и я с этой идиотской ссорой обидел Ее. Такая Она еще маленькая, беззащитная. Как я мог?! Не простила меня. Катеночек мой несчастный, горе мое».

Придвинул Ее к себе и укрыл одеялом.

– Я расскажу тебе сказку. Ты проснешься и поймешь, как сильно я люблю тебя. А глупость, которая никак не оставит нас – это временное явление. Но я прогоню ее. Я никогда больше не обижу тебя.

Она изо всех сил пыталась не выдать сейчас того, как больно Ей слышать его слова.

Когда Семеныч уснул, Она открыла глаза и, не шевелясь, долго смотрела на него сквозь рябь слез…

* * *

Утром – все тот же холод. Немного теплым оставался лишь секс, но он уже не принес той радости Семенычу. Это была не Она. Хотя и простынь под ними быстро увлажнилась и скомкалась, сползая с матраца, как обычно…

Она мысленно поблагодарила плотные шторы, не позволяющие заметить Ее опухшие глаза, в которых еще стояла застывшая соленая вода.

Она, душ, кофе. Ни улыбки, ни объятий – ничего. Семеныч чувствовал, что скоро закипит злостью. На вопросы Она отвечала холодно-приветливо, как постороннему человеку.

…Семеныча всегда поражала Ее странность: чем ближе Она подпускала к себе человека, тем жестче вела себя с ним, словно проверяя на прочность. И только чужие люди могли получать Ее улыбку, вежливость и заботу. И в данное утро он был для Нее чужим мужчиной, исходя из Ее радушно-спокойного поведения. Предложенное ему кофе в постель. Звонок предварительно установленного Ею будильника на телефоне. Никакого опоздания на работу.

– Может, увидимся сегодня вечером? Ты как? – Семеныч начал заводиться. Но ссориться вновь ему крайне не хотелось. И уходить от Нее он не был готов. Подсознательно хотелось растормошить Ее, сделать прежней. И еще одна ночь могла стать такой возможностью. Семеныч еще надеялся, что Она нарочно так себя ведет, мстя за те сообщения и недельную разлуку. Но с другой стороны «эта Она» никак не устраивала его.

– Отлично! Я смогу, – натягивая колготки, равнодушно сказала Она.

Семеныч недоверчиво посмотрел на нее. Ни радости, ни улыбки. «Как будто за деньги, – мелькнула у него мысль. – Слишком по-деловому у нее это прозвучало. А раньше она визжала и прыгала бы в восторге по кровати».

– Да я просто так спросил, не напрягайся.

– Я не напрягаюсь. С чего ты взял? – Она удивленно взглянула на Семеныча.

– Да так что-то, – Семеныч смешался: «А почему она соглашается? Судя по настроению, с которым она со мной разговаривает, особого желания не испытывает… Или испытывает, но не желание встретиться именно со мной, а желание встретиться с мужчиной. Неважно, с каким, но с мужчиной. С мужчиной для секса». Он задумчиво продолжил: – Знаешь, пожалуй, у меня сегодня может не получиться…

– Позвони, когда определишься, – Ее понимающий тон был предельно ровный.

«Что-то мне и определяться с тобой уже не хочется», – злость начинала клокотать, Семеныч замолчал.

Они спускались по лестнице. На втором этаже Ее мимолетный, но напряженный взгляд резанул по нему. Семенычу показалось, что на лестничном пролете второго этажа, где находилась стойка администрации, Она на доли секунды неуверенно замедлила шаг.

И он прошел мимо, не завернув на ресепшн и не сдав карточку от номера.

«Дрянь!» – Она почувствовала его проклятье спиной, улыбнулась и перепрыгнула через две ступеньки в конце лестницы на первом этаже у выхода, пренебрегая последней ступенькой. Их несговорчивым прощанием, когда Семеныч спускался ниже и целовал Ее, произнося самые заветные слова.

* * *

Вечер прошел абсолютно так же, как и предыдущий. Безэмоционально и прохладно. Семеныч, выходя из душа, заметил, что Она отскочила от шкафа, где лежала его сумка и торопливо закрыла дверцу.

– Ты чего? – спросил Семеныч.

– Ничего, телефон свой убрала.

Семеныч притянул Ее на постель:

– Поговорим?

– Помолчим! – рассмеялась Она, сдергивая с него одеяло.

– Ты какая-то другая.

– А такую ты меня не любишь? – и, не дав ему ответить, поцеловала его в губы. – Хочу сказку!

Семеныч не хотел Ее целовать, «такую».

– Я вчера тебе рассказывал, когда ты спала.

– А теперь расскажи, когда я еще не сплю, только не ту, где людей не было, я не люблю неправдашние сказки, – он с удивлением взглянул на Нее, но Она была серьезна. Семеныч больше не стал ничего спрашивать.

«Неужели, Она не помнит тех дней? Может, ничего не было: ни тех дней, ни любви, ни Ее?»

– Расскажи мне сказку, которая есть на самом деле, – продолжила Она, утыкаясь в подушку и покорно закрывая глаза.

Семеныча осенила догадка: «Она настолько чужая. А может Она никогда моей-то и не была? Что, если Она перестала притворяться? Ведь мне всегда не верилось в это Ее объяснение, типа: «ты такой красивый, такой любимый…». А зачем тогда притворялась раньше? А почему именно сейчас перестала?»

Он встал, походил по комнате, взбудораженный. Оглянулся на Нее. Она молчала, словно, подтверждая его мысли. Он вновь лег рядом и стал рассказывать…

* * *

«Жил-был Катер. Маленький такой катер, катерок-катерочек. Но очень трудолюбивый. Катер выполнял тщательно и ответственно огромное количество работы. Тяжелой, нудной, скучной, однообразной иногда, но необходимой. Кому-то. Катеру было не так уж важно, что эта работа была нужна не ему лично. Он любил работать. Он полностью погружался в работу и делал ее скрупулезно, забывая про необходимость отдыха, ремонта и дозаправки.

Катер буксировал большие баржи с разнообразным грузом, перевозил людей. Когда не было свободных барж, его загружали «под завязку», и он, многократно повторяя ходки, перевозил груз на своем борту. Катер был безотказным и очень упорным в выполнении поставленных задач. Он являлся идеальным исполнителем и хорошим организатором, когда вынужденно работал с кем-то вместе.

Его все очень любили и, вроде бы, старались беречь. Но как-то не получалось его беречь, потому что лучше Катера работу никто не мог выполнить. А работы было много. Катер работал и днем и ночью. Катер выкраивал время и для того, чтобы помогать тем, с кем был дружен и связан общими интересами, основную часть которых работа и составляла. Катер изнашивался, но не обращал на это внимание. Чем больше было работы, тем более комфортно чувствовал себя Катер. Потому что, постоянно работая, у него не оставалось мыслей больше ни о чем. Он гнал от себя мысли, не относящиеся к работе. И у него вполне успешно это получалось, потому что Катер работал всегда, даже тогда, когда отдыхал. Катер был рабочей лошадкой, но постепенно превращался в загнанную лошадь…

…Жила-была На – странное и страшное существо. На была очень красивая и очень сильная. На обладала рядом выдающихся сверхъестественных способностей, которые максимально использовала во вред людям. На входила в доверие к человеку, ошеломляла его своей красотой и потрясающей чувственностью, граничащей с волшебством. Полностью войдя в доверие и изучив человека, На выявляла его самую слабую сторону и, выждав наиболее подходящий для нее и наиболее неподходящий для человека момент, била этого человека в самое болезненное место с диким выкриком: «На!».

Человек, получивший неожиданный удар, вскрикивал: «О, На!» – не понимая, что происходит. А На, моментально превратившись из самой прекрасной любовницы в отстраненно смотрящую на погибающего человека постороннюю сущность, спокойно оставляла его умирать, бросая на произвол судьбы.

«О, На!»

Она… Женщина…

Самая прекрасная женщина, с которой мужчина получал самое большое наслаждение, которое только может испытывать мужчина. Суперженщина. Дьявол в человеческом обличье. Если быть справедливым, то На не всегда наносила смертельный удар. То есть человек не всегда умирал сразу, но он быстро старел. Очень быстро, потому что после того, как На его бросала, жить ему становилось просто незачем. Выкрик: «На!», который использовала На, был древним магическим заклинанием, используемым для уничтожения эзотерических последователей, колдунов во времена святой инквизиции. Об этом написано так:

«И стало вдруг темно на душе. Не грустно, не тоскливо, а именно темно. Не смутная тревога терзала мою душу, а тьма беспроглядная. Не боязно стало, а смертельно страшно. Не звери окружали меня, а существа, для которых причинять страдания являлось смыслом существования. Не злые были эти существа. Они просто были именно такими, какими им было быть предначертано. Такими, какими их создали. Создал. Не тот создатель, который создал все, но не их, а тот создатель, который создал только их, но больше ничего. С резким хриплым криком: «На!», кто-то из них неожиданно сунул мне факел в лицо. И прежде, чем сгорели мои глаза, я мельком увидел, что меня окружали люди, стоящие под дождем. Они думали, что сжигая колдуна, они совершают добрый поступок. Но на самом деле, люди стояли не под дождем. Под дождем факел не разгорелся бы. На самом деле, люди сами стояли в огне».

Катер и На. Казалось бы, чуть ли не прямые противоположности. Но, единство и борьба противоположностей, однако. Катер и На были единым целым. Катерина… Катерина именно поэтому никогда и не любила своего полного имени. Буква «Е» искажала ее сущность, как ей казалось. Но фактически буква «Е» указывала именно на то, что едины были Катер и На…

Не стоило об этом говорить. Эти знания не должны быть сказаны словом. Это скрытые знания, они не должны быть доступны людям. Не успела еще Катерина убить автора этой сказки. Ну, ничего. Успеет еще, все к тому идет».

Взгляд Семеныча упирался в темноту номера. Ему казалось, что все кончено. И их запретные отношения, и их волшебная любовь, и его жизнь…

* * *

Она долго ждала, пока Семеныч перестанет ворочаться. Наконец, он затих, и Она выбралась из-под одеяла. Сгребла со стула свою одежду и, отойдя подальше от постели, оделась. Достав из сумочки две записки, сунула одну во внутренний карман пиджака Семеныча, а другую положила на столик, прижав чашкой.

Набрала номер телефона, неслышно приоткрыла дверь и сунула пакет в щель.

Стояла, прислушивась. Как только дверь на этаже хлопнула, Она выскользнула из номера.

«Увидимся вечером? Мне понадобилось срочно домой по семейным обстоятельствам. Будить не стала», – Семеныч еще раз перечитал.

«По семейным обстоятельствам?! Ночью?!» – он в бешенстве рвал записку на мелкие куски. Он окончательно понял, что с Ней, «такой новой», встречаться больше не сможет. Ему будет невыносимо тяжело с Ней встречаться, потому что он невольно станет Ее сравнивать с той, которой Она была раньше…

Спустившись на этаж, он подошел к администратору.

– Выезжаете?

– Я – да. А девушка еще на сутки останется. Я оплачу.

«Увидишься ты вечером с пустым номером. Без меня, пожалуйста. Даже сообщение отправлю, чтобы пригласила себе кого-нибудь. Фотографа, например. Чего номеру и ночи пропадать. Отличные декорации получатся. Мебель под старину. Постель – шире некуда».

* * *

Встреча с компанией одного из крупных заказчиков была назначена на девятнадцать. Семеныч вошел в переговорную. За овальным столом сидели генеральный директор компании, в которой работал Семеныч, акционеры и Ребенок.

«Это еще что?!» – Семеныч оцепенел, но тут же взял себя в руки.

Ребенка представили, как уполномоченного потенциального заказчика. Вошли юристы обеих сторон. Ребенок поднялся и попросил Семеныча выйти вместе с ним.

Семеныча так и распирало убить его тут же, на месте. Он еле сдерживался от гнева. Ребенок был уже для него не соседом, а тем, кто пытался сбить Ее на перекрестке; кто пробирался к Ней в гостиничном номере, во время того, как исчезали люди; кто душил Ее; и просто объектом для злости.

– Ты здесь. Как?

– У меня для тебя кое-что есть, – непринужденно начал Ребенок, доставая из внутреннего кармана несколько снимков.

Она садится к нему в машину. Ребенок целует Ее в кафе, а на столике лежит букет цветов. Ребенок встречает Ее с работы…

Семеныч вновь и вновь перебирал фотографии и ничего не понимал.

– Первое. Она – моя. И всегда была моей.

Семеныч сделал вялое движение головой, отрицая.

«Это объясняет, почему Ребенок на Нее кидался. Из ревности? Он Ее бывший парень? – успел подумать Семеныч. – Они сошлись, и поэтому Она такая сейчас? У Нее была временная влюбленность в меня. Если была, конечно. Или Она мстила за что-то Ребенку, встречаясь со мной».

– Второе. Твоя семья. Сегодня твоя жена достанет или уже извлекла копию этого из почтового ящика, – с этими словами Ребенок вытащил более увесистую пачку. На них Семеныч взглянул мельком. Он тут же узнал себя на не совсем приличных фотографиях, отражающих его, мягко говоря, не совсем семейную жизнь.

Семеныч понял, что его жена в семь часов уже давно дома. Хорошая и близкая ему женщина, которая никогда ни о чем не подозревала. Семеныч в этот момент возненавидел себя за то, что он – будет причиной огромнейшего разочарования, боли и огорчения ни в чем не виноватого человека, верного и преданного…

Почувствовав, что сердце его уже не бьется, оно кровоточит, Семеныч молча ждал следующего удара.

– А здесь, – после небольшой паузы Ребенок похлопал по дипломату. – Договора и проекты, расчеты, сметы, которые должны быть у тебя. И твоя компания через несколько минут узнает от меня, что ты продал ее, а я придумаю сумму предательства, пока есть время.

Семеныч без мыслей смотрел на черный кожаный дипломат. Ребенок невозмутимо продолжил, сменив тон:

– Пройдемте в переговорную? Нас ожидают.

– Что ты хочешь? Деньги? Сколько? – хрипло произнес Семеныч.

– Поздно, – Ребенок похлопал Семеныча по плечу. Повторил: – Пройдемте в переговорную? Нас ожидают.

Семеныч занял свое место. Он ничего не слышал. В ушах стоял монотонный гул. Только смутно видел, как тот достает из дипломата запечатанный бумажный пакет. Пакет расплывался в глазах Семеныча, превращаясь в белоснежный катер, а переговорная пошла рябью и стала бескрайним океаном, наполненным огненной водой. Сквозь завывание прибрежного ветра и всплески волн неясно слышались смех, шум, восклицания, разговоры…

Один из юристов наклонился к Семенычу:

– Вам плохо?

Семеныч еле кивнул.

– Воды?

– Выйти, – беззвучно шевельнул губами Семеныч. Юрист, придерживая Семеныча за локоть, вывел его из кабинета и спросил:

– Вас отвезти домой?

– Домой? – удивился Семеныч, очнувшись. – Пожалуй, я меньше всего хочу туда попасть сегодня. Спасибо, я пройдусь.

* * *

Голая земля набережной чернела под тяжелыми шагами. Сумеречная насыщенная мгла пахла густой весной и давила на Семеныча безысходностью. Он шел, не осознавая, не принимая, не понимая, как это все с ним произошло.

Семеныч медленно повернул в сторону гостиницы, в полной уверенности, что Она там. Поднимаясь в номер, чувствовал, что начинает задыхаться. Кулаки его невольно сжимались.

Она лежала на постели в одежде. Семеныч ногой захлопнул дверь. Она, вздрогнув, поднялась и кинулась к нему навстречу. Он с силой оттолкнул Ее.

Она отлетела в стену, ударившись спиной. Семеныч подскочил и, сжав Ее за плечи, с ненавистью приподнял и резко отпустил. Ударил кулаком по стене рядом с Ее лицом. Она без звука сползла по стенке вниз, испуганно глядя на него.

– Как ты могла?! – закричал Семеныч.

– Я… – начала Она.

– Я любил тебя!

– Не…

– Ты с самого начала была заодно с Ребенком, – не давал Ей вымолвить слова Семеныч. – Та первая авария! Это вы спланировали!!! Ты с самого начала все специально делала! Зачем ты ко мне привязалась?!

Он ходил по комнате кругами, свирепея. Она молча сидела на корточках у стены, не спуская с него глаз.

– Я всегда подозревал, что тут что-то не так. Я чуял, что неправда! Все эти твои чувства, все эти твои слова, вся эта твоя любовь. Я знал, что все это не может быть правдой! Ведь я знал! Знал! Но не верил. Не хотел верить. А хотел верить, что как раз наоборот, может быть все-таки и есть она – любовь, может быть, ты и есть – единственная любимая! Когда я встретил тебя, мне казалось, что я всю жизнь тебя только и ждал. Только поэтому не сдох раньше! Я догадывался! Я всегда догадывался, что тебе что-то от меня нужно. Только вот никак не мог понять, что именно! Тебе Ребенок платил? Зачем вы все это провернули? Ты мстила Ребенку, встречаясь со мной? Зачем я был вам нужен?! Вы хотели денег?

Семеныч остановился, как будто у него вдруг кончился завод, и устало произнес:

– Вот и все.

Семеныч присел на край постели. Тут же отодвинулся, отогнул одеяло и достал оружие.

– Ты пришла мне угрожать? Шантажировать? Больше нечем! Убивай! – с этими словами Семеныч швырнул Ей пистолет.

* * *

Он снова опустился на постель. Его локти опирались на колени, а руки сплелись в кулак. Глаза его были устремлены в пол. Она стояла перед ним и быстро говорила:

– «На!» – это не удар, это вытянутая ладонь. Возьми, это тебе! Это только для тебя и только твое! Я дарю тебе все, что у меня есть, а если этого у меня нет, я добуду, украду и отдам тебе! Сердце, тело, душу, время и пространство.

Она, наклонившись, несмело поцеловала Семеныча, приподнимая его лицо за подбородок. Целовала его брови, глаза, нос, губы. Он разомкнул руки и обнял Ее, прижал к себе и стал неистово срывать с Нее одежду, пока не освободил все Ее тело. Жадно приник к Ее животу и остановился.

Отстранил от себя на расстояние вытянутых рук, оглядел и глухо обронил:

– Уходи.

Она переступила через валявшуюся на полу одежду и отошла к узкому столику. Повернулась спиной и смотрела на Семеныча через высокое зеркало, висевшее над столиком, Ее пальцы судорожно вцепились в край стола.

Внезапно между ними ощутимо стала повышаться плотность воздуха, который на глазах насыщался серостью и твердел, застывая.

Семеныч пытался припомнить, где он это видел. Пространство комнаты стягивалось к центру своего образования. Это чувствовалось мышцами и суставами, и их тоже начинало тянуть к центру, который сейчас, судя по ощущениям, был между постелью и столиком, между Ней и Семенычем.

Приходилось прилагать усилия, чтобы оставаться на месте.

«Волк!» – вспомнил Семеныч. В ту же секунду дикое животное обрело свои очертания и прыгнуло Ей на спину. Несколько кровавых полос разошлись от шеи до поясницы по Ее спине. Она передернулась. Только Ее пальцы, вцепившиеся в край столика, побелели от напряжения. Как и тогда, Она покорно приняла удар, не пытаясь бороться.

Она выглядела беззащитной, но не беспомощной, стойкой и покорной одновременно. Вся злость и ненависть Семеныча прошли в одно мгновение. Весь мир ушел из этого номера, и из памяти Семеныча. Остался только он и Она.

Семеныч хотел вскочить, но его тело стало ватным. Неимоверными усилиями соединяя все свои клетки волей и заставляя слушаться мышцы, преодолевая противодействие, Семеныч смог продвинуться вперед.

Она все также спокойно смотрела на него через зеркало, только чуть склонила голову набок, шею Ее свело жгучей болью. И той же мучительной любовью пронзило всего Семеныча.

Семеныч напрягся и рывком бросился к Ней, преодолев густую завесу воздуха. Когда он коснулся Ее тела, на миг оно показалось не живым, а мраморным.

Она неестественно прогнулась и обмякла, падая в его руки. Он обессилено опускался на колени вместе с Нею.

Воздух терял насыщенность и медленно приобретал свою нормальную плотность.

Семеныч тяжело дышал. Воздух еще комом стоял в легких, мешая кислороду проникать в кровь, отчего начинала кружиться голова. Вдох и выдох давались с таким трудом, будто останавливались клейкой массой воздуха.

Ее глаза недвижимо застыли на долгую секунду. Семеныч нежно выдохнул на Ее лицо. Она порывисто и глубоко вздохнула, содрогнулась, словно в экстазе, и прикрыла веки.

Ее губы тут же тронула смущенная улыбка, а Семеныч, прижав Ее к себе, облегченно закрыл глаза, налившиеся от напряжения кровью, и рухнул рядом.

* * *

Вселенная сузилась до небольшого пространства на ковровом покрытии. С одной стороны оно ограничивалось шелковым покрывалом, ровные складки которого опускались до пола. С другой – прямоугольной аркой узкого столика. Где-то за окном успокаивались и укладывались на ночь чьи-то мечты, утихали желания, рождались и умирали люди, сменяли друг друга чувства, бушевали стихии и лился на землю свет газовых шаров. А здесь вновь восстановилась любовь, оттеснив собою далекий мир.

Она прижалась к Семенычу, расстегнув его пиджак. Семеныч обнимал Ее руками, прижимая к себе.

– Ты видела его?

– Кого?

– Волка.

– Нет. Какого еще волка?

– Никакого, – Семеныч улыбнулся. – А что ты видела?

– Тебя.

– А что ты чувствовала?

– Боль.

– Я видел его…

– А что ты чувствовал?

– Слабость.

– Мне холодно, – Она поежилась.

– Все закончилось, – успокоил он Ее.

– Надолго? – доверчиво уточнила Она.

– Не знаю…

* * *

– Ты видел? – Первый позвал Второго.

– Ну и что? Обычное дело – рождение эгрегора.

– Семеныч его видел!

– Да ерунду он видел. То, что его разум мог придумать, то он и видел. Представлял. Я не видел никакого волка. Образовалась сущность и тут же отошла. В наш мир, наверное.

– Хм… – задумался Первый. – Тогда это подтверждает мою гипотезу о том, что мы есть эмоциональный мир людей.

– Мне вообще наплевать, – грубо оборвал его Второй. – Она все испортила! Она вела свою игру, подыгрывая Ребенку! Такой хороший был у меня план. Все идеально: Семеныч теряет работу, семью и любовь – все, почву у него из-под ног было так реально вывести. Он бы рухнул! Спился бы! Он Ее сам убил бы! Сдох бы и Мика. Она теперь попляшет у меня. Своими руками придушу!

– Я не думаю, что ты имеешь право так распоряжаться их жизнями, – засомневался Первый.

– Имею! Они – кто? Жалкие люди в примитивной, грубой форме существования. По сути, их масса тоже постоянна. Рождаются и умирают не по своей воле, а под нашим влиянием. Какая разница, какое их количество, и каким образом они сменяют друг друга?

– Ты знаешь, – Первого охватила, уже ставшая привычной для него, паника. – Это чудовищно. Они производят нас, мы превосходим их так, что они нами управлять не могут и попадают всецело под наше влияние. Это лестница. Они на ступеньке ниже, чем мы. Мы можем ими управлять. А над нами – кто стоит? И сколько этих ступеней?

– Бесконечность! – Второй злился на Нее. – Много ступеней. Только мне смешение не нравится!

– Какое смешение?

– Кто-то из этих людей стоит одной ногой на своей ступени и на нашей. И эгрегоры… Катенок и Мика – они стоят тоже на двух ступенях: нашей и более верхней. А меня раздражает такой беспорядок. Пусть Мика убирается на свою ступеньку. А Семеныч и Она – стоят на своих.

– Ребенок…

– Да. И он тоже в промежутке болтается. Вот из-за таких экземпляров и рушатся все миры. Куда Хозяин смотрит?!

– Хозяин, – Первого стала колотить дрожь при одном упоминании о Хозяине. Произошло столько событий, и они так влезли в земной мир, что за это неминуемо должно последовать что-то страшное.

– Зато Мика уменьшается. Он еле живой, – Второго ничего не беспокоило. У него была цель, которая не терпела ни опасений, ни сомнений. – Ее добью и все. Не вышло с Семенычем из-за нее. А с ней я не буду церемониться!

– Ты или Ребенок? – устало переспросил Первый.

– Он. И я в нем.

– Ты сделал из Ребенка «зверя».

– Ничего страшного. Я не делал, а оказался сильнее его. Это выживание. Он мог бы не впускать меня в себя. Он оказался слабее, – о том, что слабее оказался годовалый ребенок с неразвитым еще сознанием, Второй уточнять не стал.

– Но я в сомнениях. Можно ли все это делать и так нарушать свободу другого существа?

– По факту. Хозяин что-то нам сделал?

– Нет пока.

– Он все видит и знает. Значит, это можно. Убить эгрегора можно?

– Теоретически, да, – согласился Первый.

– Значит, судя по спокойной реакции Хозяина на то, что я одной ногой, как ты выразился, встал на ступень человеческого мира – ничего страшного. Какая разница, как я убью эгрегора? В своем ли мире, в честном бою или убрав его источники там?

– Не знаю…

– А я знаю. Если Хозяин молчит, значит, это не запрещено. У Мики есть способы защититься? Связать источники, оберегать их, создавать им условия. Есть?

– Есть.

– Он сам виноват тогда, – заключил Второй.

* * *

– Держи мне душ! Я буду голову мыть, – они сидели в джакузи.

– Иди ближе, – Семеныч не желал думать о том, что происходит или может происходить за пределами этого номера, за чертой данного временного отрезка. Что-то осталось в прошлом, часть назревала в будущем, но сердце его отвергло все. Все, кроме Нее. Семеныч понял, что ему абсолютно наплевать, что Она натворила, кому испортила жизнь, с кем была и на кого работала. Он Ее просто любит. Ни тени злости, ни капли раздражения не испытывал сейчас Семеныч. Хотя и знал, что придет утро, и придется что-либо решать. Но до утра было несколько тысяч мгновений, и их так не хотелось ни на что тратить, кроме настоящего момента, в котором по-прежнему еще были он и Она.

– Давай, – Она переместилась и устроилась между его ног.

Семеныч вспенил шампунь на Ее волосах. Она опустила руки и смирно сидела, нежась от удовольствия и наблюдая, как воздушная пена увеличивается под воздействием клокочущей поверхности воды.

– Твои документы остались у тебя сумке. Ребенок передал мне пакет в обед вчера, и я положила туда детские рисунки. Еле нашла типографские услуги, чтобы распороли и перепрошили пакет так, чтобы было незаметно. Этот пакет я и отдала Ребенку. Он оказался настолько глуп, что не удосужился проверить. Подозреваю, как он оплошал, когда их вскрыл, – движения рук Семеныча стали медленнее.

За этот вечер он успел попрощаться с работой, с семьей и с Ней, когда сказал: «уходи». Семеныч даже не думал о том, как будет жить дальше. Потом появилось видение животного, и стало не до внешних событий прошлого, которые разом померкли. Он припомнил встречу: действительно раздался смех, шум, а потом юрист вывел Семеныча из кабинета.

– А фотографии, предназначенные для твоей семьи, – продолжила Она, и Семеныч замер. – Лежат в тумбочке, возле кровати. Я вытащила их из почтового ящика, поскольку не спускала глаз со вчерашней ночи с Ребенка. Я ушла ночью. Ребенок – в автомобиль, и я поймала машину на дороге. Он к тебе в подъезд юркнул, и минут через пять вышел. Я еще долго стояла, ждала, пока дверь кто-нибудь откроет. Все думала, не взрывчатку ли Ребенок подложил. Но ты был в гостинице, и я особо за взрыв не беспокоилась. Но почтовый ящик тебе сломала, извини, потому что в подъезде ничего подозрительного не обнаружила. Знаешь, напоминает дешевый детектив прошлого века. Если бы нормальный человек захотел отдать фотографии или еще какой-либо компромат, то разве его кладут в почтовый ящик? Можно подослать курьера, вручить лично, переслать по электронной почте, наконец! Этот Ребенок – полнейший идиот! Ты говорил, у него свой бизнес? Интересно посмотреть на него, как управляющего, если он простые действия не в состоянии выполнить. Да, я, естественно для меня, посмотрела эти фотографии. Было малоприятно. Признаться, ты у меня хорош был… И остался.

Семеныч не шевелился. Он не мог осознать, что все остается на месте. Что ничего глобального не произошло, и его жизнь еще не разрушена.

– Я писала две записки. Наверное, вторую ты не прочитал. Она во внутреннем кармане твоего пиджака. С меня шампунь стекает в глаза! Семеныч, ты уснул?

– Нет, – он включил душ. – Зачем ты мне послала свои фотографии?

– Что?!

– Обнаженные.

– Я не посылала! – Она мигом развернулась к нему лицом, жмурясь и утирая ладонями глаза от попавшей в них мыльной воды.

– Посылала! Полчаса они падали в сообщениях неделю назад…

– О, – охнула Она, вспомнив. – Семеныч! Это давно было, я и забыла о них. Показала снимки подружке, и в это время телефон упал. Что-то, наверное, замкнуло, и они полетели к тебе. Маленький, это случайно произошло! Я вовсе не хотела тебя задеть. Я удалю их все.

– Повернись обратно, мне так неудобно, у тебя волосы длинные.

– Второй раз намыливай, – Она развернулась спиной к нему. – Так вот по какой причине было то отвратительное сообщение от тебя. А я не знала, что и думать…

Семеныч выдавил немного шампуня на ладонь. Бережно вмассировал в волосы. Она вдруг рассмеялась:

– Зато, теперь мы – квиты. Мне тоже пришлось полюбоваться на тебя. И у тебя более пикантно было. Все, споласкивай!

Семеныч направил струю воды, предварительно попробовав температуру воды.

– Но я… – проговорила Она. – Я не хочу, чтоб у тебя был кто-то еще. Пожалуйста. Мне противно. Я, конечно, могу простить. И я уже простила. Но я не хочу – это убивает меня. То есть, это убивает тебя во мне. Пока я есть, пусть не будет никого больше?

– Как хочешь, так и будет. У меня нет никого, и не было.

– Я видела!!!

– Фотографии? Это давно было. Даже и не со мной как будто. Потому что я исчезаю с твоим появлением, – спокойно ответил он. Семеныч думал, знает ли Она о глубоких царапинах на своей спине, безобразно распухших по краям. И есть ли они вообще, если волка видел только он? Сейчас в ванной комнате горел свет, пенилась и бурлила вода в джакузи – все пространство было стабильным и привычным. Очень не хотелось будоражить его скрытые стороны или возможности даже мыслями. Поэтому Семеныч, держа губку в руках, не знал, как обойти Ее спину, подозревая, что прикосновение предмета может причинить Ей боль. И спрашивать Ее о том, чувствует ли Она эти рубцы – не хотелось, чтобы не возвращаться к тому, что произошло час назад.

– Не, – Она выжала волосы и скрутила их в жгут. Замотала в узел на затылке. – Недавно было. С женщиной. Мне Ребенок прислал недвусмысленную фотографию с камеры видеонаблюдения. Там дата стояла.

– С кем? – удивился Семеныч, не понимая, что Она имеет в виду.

– Ты стоял по пояс раздетый. Это было в тот день, когда мы расстались. А вечером ты прислал мне поганое сообщение.

– Это было в магазине! Рубашку купил и надел ее сразу, – засмеялся он. – Та, что мы купили утром – была мне мала. Я в обед купил новую.

– Ты стоял раздетый у прилавка?!

– Не было примерочной. Да и я был зол на тебя, не до церемоний. Я не совсем понял, этот Ребенок пасет нас постоянно? Кстати он и про тебя говорил, что ты с ним.

– Я?!

– Но он мне показывал. Цветы покупал тебе. В кафе вы были вдвоем…

– Это да. Мы встречались несколько раз. Но по делу. Ой…

– Что?

– Толик тогда кинулся на Ребенка… – Она изложила подробности встречи. – И через полчаса, догадайся, какая машина на него наехала? Черная ауди. Мне так было неудобно. Толик после этого со мной не общается. Ребенка боится.

– Скорее всего, это совпадение, а Ребенок решил воспользоваться этим, чтобы напугать тебя. Понимаешь? Он, наверное, просто ненормальный.

– Ничего не совпадение. Толик видел его за рулем. Еще какой ненормальный. Ребенок говорил про какую-то сущность, вспомнила Она. – Что ему надо уничтожить одного из нас.

– А зачем Ребенок это делает?

– Не он, а сущность в нем! – воскликнула Она, вылезая из джакузи. Подала одно полотенце Семенычу, второе обернула вокруг себя. – Не знаю.

– Однако, – хмыкнул Семеныч. – Дело становится все запутаннее. Так обычно маньяки утверждают или сумасшедшие. То есть, не говорят, а считают, что это происходит на самом деле.

– Ребенок сказал так. В общем, я не знаю, верить или не принимать. Но для справки – такая информация существует…

Семеныч вытащил из пиджака сложенный вчетверо листок бумаги: «Я очень Тебя люблю».

Улыбнулся. Достал пачку фотографий из верхнего ящика прикроватной тумбочки.

– Думаешь, мне не ревниво было на такое смотреть? – обиженным тоном протянула Она, забираясь под одеяло.

– Думаю, ревниво, – согласился Семеныч. – Я тебе еще раз повторяю. С тех пор, как появилась ты, у меня не было ни одной женщины.

– Ты женат, – напомнила Она ему.

– У нас давно нет отношений, – ответил Ей Семеныч. – И ты замужем.

– Он не касался меня!!!

– Ладно, – Семеныч положил фотографии на блюдо, которое нашел среди немногочисленной посуды в шкафчике под телевизором. Отнес в ванную комнату и поджег.

– Надо пистолет выбросить, – закрывая дверь в ванную, сказал Семеныч.

– Нет, – не согласилась Она. – Он мне нужен.

– Зачем?

– Я не выброшу пистолет!!! – закричала Она, не желая ничего объяснять.

– Посадят тебя! Вдруг выстрелишь в кого. Нечаянно.

– Я аккуратно.

– Тебя из тюрьмы не буду ждать я, – шутливо пригрозил Семеныч. – И сухарей не передам.

– Там кормят. Не пропаду, – совершенно серьезно ответила Она. – Пистолет не выброшу. И попробуй только отними втихаря.

– Делай, что хочешь, – сдался Семеныч. – Упрямая, как кирпич.

– Сам такой, – Она отогнула одеяло и сняла с себя полотенце. Протянула ему: – Отнеси, пожалуйста. И потуши свой костер в ванной, сигнализация сработает.

Семеныч, вспомнив о Ее царапинах на спине, подумал: «Может, их продезинфицировать надо? Попросить у администратора йод или перекись? Сказать Ей, что у Нее со спиной, или Она знает?»

– А ты почему холодная была? – вспомнил он Ее поведение.

– Обижалась, – Она рассмеялась и повернулась, взбивая подушки. Семеныч увидел, что припухлось с полос на Ее спине сошла, и они невероятно быстро бледнеют. – Взял меня и бросил меня ни с того, ни с сего. Я же не знала о фотографиях. Думала, ты хоть извинишься. Объяснишься. И неделю молчал.

– Я тебя не бросал, – возразил Семеныч.

– Угу. Сам говорил неоднократно, что при каждой ссоре это делаешь.

– Это мысленно и ненадолго.

– Очень умно. Мне тяжело твои бойкоты переживать. Я хоронюсь заживо. Во рту, в глазах, в ушах, в легких – земля. Дышать даже трудно.

– Больше не буду.

– Я надеюсь. Я люблю тебя. Если надо могу и уйти, и умереть, лишь бы тебе было хорошо. Понятно?

Семеныч смутился и ушел в ванную комнату. Развесил мокрые полотенца, выбросил обугленные куски фотографий в унитаз, промыл блюдо.

Вернувшись, проворчал:

– Ты умрешь, а потом восстанешь и упрекнешь, как всегда. И я останусь виноват.

– Не без этого, – согласилась Она, заботливо укрывая его одеялом.

– Сказку рассказать? – предложил Семеныч. Ему очень хотелось что-нибудь сделать для Нее сейчас.

– Не надо. Вся жизнь стала как страшная сказка. А с Ребенком что делать? Если он маньяк, то лучше с ним контактировать, и тогда можно будет договориться, или знать, когда у него обострения. С ним что-то происходит, а ему и рассказать-то некому, наверное, – сочувственным тоном размышляла Она.

– Ну уж нет, – возмутился Семеныч. – Увижу – убью его, к чертовой матери. Спим. Опять уже за полночь. Никогда с тобой не уснешь по-человечески.

– Взаимно.

– Хватит препираться!

– Себе это скажи.

Семеныч прижал Ее к себе и раздумывал обо всем, что происходило. Реальность путалась с выдумкой; сны мешались с явью; воображение походило на самостоятельную субстанцию, которая жила своей жизнью, не обращая на Семеныча никакого внимания. На днях знакомый пригласил его в Индию на некоторый курс, проводимый религиозным объединением. В последнее время было слишком модно изучать перефразированные истины новыми гуру-тренерами. Каждый из них создавал вокруг себя общество учеников, фанатов и последователей, преемников, которое обещало научить управлять мыслями, сознанием, подсознанием, а также обещало счастливое существование и много чего запредельного для обычного, непосвященного в их секреты человека.

«Возможно, в этом что-то есть. Если события у меня поворачиваются такой нереальной стороной, значит, там мне и должны объяснить, что это такое, и как с этим совладать, – решил Семеныч. – Они же подводят к этому. Но я раньше не прислушивался. А теперь надо все выяснить. Определенно, ехать нужно».

– Семеныч, – мягко толкнула Она его. – А тебе бывает смертельно скучно?

– Ты будешь спать? – Семеныч уже начал задремывать, ему было слишком уютно лежать, чувствуя Ее тело рядом, как свое. Прошедший день уносил все тревоги с собой, оставляя кучу вопросов, ответов на которые еще пока не имелось.

– Бывает?

– Было. До тебя. Спи.

* * *

– Семеныч! – он заводил машину, когда услышал Ее радостный голос в трубку.

– Да, милая?

– Забери меня с работы? Я хочу тебя увидеть.

– Утром виделись.

– Еще хочу! Сегодня пятница, потом два дня без тебя!

Семеныч посмотрел на часы, на моросящее небо, на дорогу, где одной большой пробкой ползли автомобили. «Вот именно, что пятница. Мне еще на дачу ехать» – на работе Семеныч, как правило, задерживался допоздна. Поскольку вставал всегда рано, на рассвете, и в течение, зачастую напряженного и суетливого, рабочего дня ничего не ел – вечером у него возникало единственное желание: поесть и отдохнуть.

– Пожалуйста! Я кое-что заказала в интернет-магазине, тяжелая коробка! Мне не донести, и дождик еще, я зонтик не взяла… – поспешно добавляла Она аргументов, пока Семеныч молчал.

– Выезжаю, – кратко разозлился он.

Она исподлобья смотрела на него, стоя под зонтом у выхода.

– Никаких коробок нет? – сердито уточнил Семеныч.

Она виновато помотала головой.

– И зонт имеется?

Она послушно кивнула, продолжая стоять и кротко смотреть на него.

– Почему ты думаешь только о себе? – перешагивая через лужи, Семеныч обошел машину.

Она безропотно пожала плечами.

– Садись, – распахнул он дверь.

Она улыбнулась.

– Это ты можешь не есть, не спать, из дому уходить насколько вздумается, – продолжал отчитывать Ее Семеныч, выруливая на шоссе. – А я так не могу! Есть границы, есть нормы, есть обязательства! Я и так, как в тюрьме живу! Хоть ты мне ее не создавай! Нельзя дергать человека, когда тебе захочется! Понимаешь или нет?

Она, достав бумажные платки, вытирала излишнюю воду со сложенного зонтика и смиренно молчала. Затем убрала зонтик вниз и потянулась к Семенычу, шепча:

– Не буду больше, обещаю.

Ее взгляд был полон любви и ласки без всякого раскаяния в поступке, а Ее губы целовали его. Семеныч поддался и мгновенно почувствовал, как его разум покидает недовольство.

Она на секунду прикрыла веки, касаясь его кожи, и тотчас открыла глаза, которые, переменившись, заискрились раздражением:

– Работе отдаешь двенадцать часов в день, жене все выходные достаются, а мне несчастного часика жалко?

– Ну, все. Все, – удивился Семеныч перелому в Ее настроении. Казалось, что его возмущение, покинув его, поразительным способом перешло к Ней, как по проводам. – Я приехал!

– Приехал?! Сделал одолжение? С чем ты приехал? С любовью?! И где она? Может, ты оставил ее на работе или позабыл дома на семейном ложе?

– Ты чего все переворачиваешь? – стал закипать Семеныч.

– Ничего, – отвернулась Она в окно.

Некоторое время они сердито молчали.

– Я уезжаю, – нарушил тишину Семеныч.

– Куда?

– Я рассказывал тебе. В Индию. Дней на десять.

– На сколь-ко? – задохнулась Она.

– Мы разговаривали пару недель назад, ты сама сказала: «езжай».

– Я? Можно подумать, ты спрашивал! Можно подумать, если бы я сказала: «нет», ты бы не поехал! Это кто из нас делает то, что ему хочется?

– Послушай, пожалуйста. Не перебивай. Мне никогда не нравилось то, что меня окружает. Я никогда ни в чем не добивался результатов, которые устраивали бы меня самого. Да, коллегами, родственниками, знакомыми я, возможно, воспринимаюсь как достаточно успешный человек, или пусть не очень успешный, но и не неудачник, это точно. Но я никогда всерьез не интересовался тем, чем вынужден профессионально заниматься. Не интересовался, но занимался. Работал. Всеобщий эквивалент зарабатывал… – дождь лился по стеклу, дворники ритмично откидывали воду, колеса впереди едущих машин разрезали лужи, заставляя их дугой взлетать вверх. – Зато я с интересом воспринимаю всякую странную информацию, не поддающуюся количественному измерению и фактическому подтверждению: статьи об НЛО, рассказы об осознанных сновидениях, мистические произведения, различные направления псевдорелигиозных школ, эзотерические групп и вообще все, что с точки зрения здравомыслящего человека можно назвать шарлатанством. Но мне наплевать на мнение здравомыслящего человека. Не более убедительной является и теологическая тавтология церкви, которая, однако, воспринимается обществом, чуть ли не как одно из направлений официальной науки. А я не очень люблю церковь. Именно за ее официальный статус, за ее ханжескую мораль, за попытку монополизации путей духовного развития человека. Но я ни разу не убедился в том, что материалистическое мировоззрение или какое-нибудь религиозное направление могло внятно объяснить смысл человеческого существования. Ну, подвернулась возможность поучаствовать в мероприятии, которая проводит то ли секта, то ли просто группа последователей одного из новоявленных мессий. Да, и что есть «секта»? Чем она принципиально от церкви отличается? Количеством последователей? Отсутствием установленных взаимоотношений с представителями государственной власти? Я думал, ехать или не ехать. Помнишь, что ты ответила? «Езжай, если хочешь. К тебе ничего не пристанет». А теперь, когда решение принято, ты возмущаешься. Но я не могу не поехать. Если я не поеду, то подведу людей. Да и вообще, отступать от принятого решения не в моем характере, если нет форс-мажорных обстоятельств.

Пока Семеныч говорил, Она не порывалась его перебить, как бывало обычно. Казалось, Она внимательно его слушает, сопоставляя с собой. Серьезность и грусть источал Ее взгляд, который тоже, как и у Семеныча, упирался в лобовое стекло.

Семеныч смолк, Она включила радио и откинулась.

– Форс-мажорных, значит, – почти неслышно проговорила, удобно прислонившись затылком к краю спинки сиденья.

– Да, – твердо ответил Семеныч и почувствовал неладное. Идя на обгон, он включил левый поворотник и сконцентрировал свое внимание на маневре. Видимость была плохая на узком участке шоссе. Пробормотал: – Вот, не дай бог, что-нибудь случится: люди пропадут или землетрясение произойдет, небо порвется. Поняла меня? Это из-за тебя все происходит с нами. Какая-то нереальная дрянь. И не думай! Если что-то случится…

Семеныч оборвал фразу: в зеркале заднего вида он заметил черную ауди, которая приближалась к его автомобилю, ловко обгоняя машины. Семеныч перевел взгляд на Нее: Она расслабленно полулежала на кресле, повернув голову к окну. Она не двигалась, будто задремала, хотя минуту назад была во вполне бодром состоянии.

«Что он хочет, что еще ему нужно? Для чего это бессмысленное преследование? Остановиться?» – Семеныч почувствовал некоторую вибрацию, начавшуюся в кончиках пальцев руки, лениво придерживающей руль. Словно что-то входило в него и меняло его состояние – это не было похоже ни на слабость, ни на невесомость – но в то же время ощущение пространства немного преобразилось, точно рассосредоточилось. Будто клетки, составляющие его организм, перестали быть единым целым.

Машина Ребенка сместилась влево, ближе к разделительной полосе. Семеныч не спускал глаз с бокового зеркала, обзор в нем был затруднен из-за стекающего дождя. Черная ауди ехала с выключенными фарами, на которых стояли тонированные накладки. Поэтому автомобиль выглядел зловеще: черными были и тонированные стекла.

Рядом едущие машины медленно стали растворяться, словно дождь стирал их, пока не совсем не исчезли в пасмурной сумеречности. Погасли фонари на столбах. Из-за дождя опустевшая дорога казалась вырванным из города отрезком. Впереди и позади видимость оканчивалась сероватым туманом.

Небо стало сливаться с землей.

В зеркале заднего вида по-прежнему виднелась машина Ребенка. Теперь она не догоняла, не отставала, а неотступно следовала за автомобилем Семеныча.

Семеныч увеличил скорость, но черная ауди следовала за ним как на привязи. Расстояние между ними не поменялось.

Разозлившись, Семеныч стремительно, но плавно затормозил и остановился на обочине. Как только он вылез из машины, дождь резко прекратился, оставив после себя плотную взвесь влажного воздуха. Создавалось, ощущение, что дождь замер. В воздухе остались висеть мелкие капли, не долетевшие до земли. Семеныч решительно вышел на середину дороги и встал лицом к летевшему навстречу автомобилю Ребенка.

«Давай! – мысленно подстегнул Семеныч черную ауди. – Ты этого хотел?»

Семеныч уже различал застывшие в ненависти черты бледного лица Ребенка.

Автомобиль приближался.

Тонированные фары. Теплый капот. Мокрое стекло. Вязкое тело Ребенка. Шершавое кресло. Еще одно. Багажный отсек.

* * *

– Ну и как это понимать? – озадачился Второй. – Это за гранью!!!

– Как ты ощущаешь себя в Ребенке? – не слушая Второго, Первый думал о своем.

– Как прежде. Энергию он тянет, а у меня ее не прибавляется.

– Может, нельзя спускаться в низший мир?

– Можно. Катенок в кошку спустилась, и ничего. Выжила, – решил Второй.

– Чудом. Еще немного, и она стала бы обыкновенной кошкой. Она просто вовремя умерла, избавившись от ограниченного тела.

– Тут вот какая проблема, – замялся Второй. – Когда опускаешься в человека, он тянет в себя понемногу. Завладевает. И сам не свой, и тебя убивает. Кто победит в этой схватке – неизвестно.

– Все эгрегоры, что пробовали спускаться вниз, были подвержены уничтожению со стороны человека?!

– Не знаю. Я говорю, что на практике со мной происходит. Люди не знают, что с ними до рождения и после смерти происходит. И мы не знаем, спускался ли кто из наших, и чем это закончилось. Мы толком не в курсе, что нас рождает и убивает, где нам это понять?

– Как же ты теперь? – Первый подумал о том, что Ребенок уничтожит Второго.

– Я нормально, – уверенно ответил Второй. Он почему-то не хотел волновать Первого и рассказывать о том, что дело оказалось гораздо серьезнее. Второй понимал, что выйти из Ребенка получится с большим трудом, то есть, он совсем не понимал, каким образом это происходит. Но, тем не менее, Второй не терял бодрости духа. Он также знал, что если бросит свою идею уничтожения великого эгрегора незавершенной победой или неокончательным поражением, то эта оставленная идея «сожрет» его. Он солгал: – Я в любой момент могу вытянуть себя из Ребенка.

– Вытяни?

– Вот убью Ее и вытяну. Не может Она сильнее меня быть, – Второй закипел от негодования. И Первый неожиданно почувствовал, что и ему начинает надоедать эта человеческая пара. Если раньше он не одобрял агрессии и злости Второго, то сейчас Первый больше заботился о том, что Второй слишком быстро теряет энергию. Хозяин молчит, а Мика постоянно начал рассредотачиваться, теряя мощь и силу. Первый уже сомневался в его «великости».

Второй не сказал Первому, что выйти из Ребенка, скорее всего, не получится. А его ненависть, смешавшись с «навязанной» ненавистью Ребенка, образовала собой гремучую смесь, которая убивает и Второго, и Ребенка. Второй даже подумал о том, что слияние человека и эгрегора рождает новую сущность, стоящую выше эгрегоров. На следующей ступеньке форм жизни, как сказал бы Первый.

Но Второй не терял надежды, что он справится. Надежда слабела и таяла с каждой неудачной попыткой, но не покидала Второго окончательно.

– От каких ты источников питаешься? – Первый искал варианты восстановления Второго.

– Не знаю, – отмахнулся Второй. – Не знаю даже от кого образовался, от одного или от миллиона. Я не чувствую от кого-то конкретного подпитки. Так, от некоторых помаленьку, как проценты от тысячи мелких вкладов в банках.

– Ты почти человек, – Первый улыбнулся сравнению.

– Ребенок влияет, – рассмеялся и Второй. И тут же разозлился: – Опять неудача! Ну что это произошло сейчас?! Давай, философ, выдай мне версию.

– Хм… Первое, что мне приходит на ум: молекулы Семеныча и автомобиля с Ребенком перестали притягиваться и прошли через друг друга. Потом молекулярные связи восстановились.

– Чего?! – Второй являл собой полное возмущение от того, что ничего не понял. – Другую давай версию.

– Кто-то поработал со временем. Все происходило в одной точке времени, где пересеклись Семеныч и Ребенок. Но кто-то развел эти точки. Возможно, не в плоскости. Но тогда лопается теория о том, что время линейно.

Второй раздраженно дернулся, поскольку понял еще меньше, чем ничего.

– А третья… – разошелся Первый.

– Прекрати! – рявкнул Второй. – Версий вполне достаточно. С меня. Кого-то из нас двоих образовал, точно, идиот.

Первый замолчал, видимо, мысленно продолжая процесс образования новых версий.

– А Ребенок, – Первый неохотно вышел из задумчивости, единственного комфортного и приемлемого для себя способа существования. – Он знает, что не он все это делает, чувствует, думает?

– Подозревает, – рассеянно ответил Второй. – Потому что мы с ним слишком разные. Вот если бы Ребенок был похож на меня, тогда нашего слияния он и не заметил бы. Да и мне было бы с ним проще. Возможно, тогда у меня совершенно не было бы потери энергии. И меня невозможно было бы в нем обнаружить.

– Поэтому он тебя не подпитывает? – сочувственно поинтересовался Первый.

– Наверное, – удрученно согласился Второй.

* * *

Семеныч замер: сквозь него пронеслась черная ауди, не снижая скорости. Семеныч тут же развернулся, наблюдая, как удаляется машина Ребенка. Зажглись фонари, пошел дождь, появились автомобили. Семеныч метнулся к своей машине, едва успев перебежать часть дороги под визг тормозов и отчаянные гудки.

Семеныч хлопнул дверью, сев в автомобиль. Ладонью вытер лицо. Она не шевельнулась. Он перегнулся назад, открыл Ее сумку и вытащил пистолет. Кинул его в бардачок.

Она медленно повернула голову: Семеныча передернуло – Ее глаза из застывших, оживали и приобретали здоровый блеск. Как будто Она приходила в сознание.

– Почему мы остановились? – уже обычным тоном спросила Она.

Семеныч отрешенно посмотрел на Нее.

– Да, – поперхнулся он. – Фара, вроде, не горит.

– Все у тебя горит, – кивнула Она на две полоски света на асфальте.

– Горит. Показалось.

Семеныч набрал скорость и повел машину вперед. Через километр заметил стоявшую на аварийке черную ауди.

– Посмотри, что у меня за воротником трет, – быстро сказал Семеныч, и Она повернулась к нему, отогнула пиджак и, привстав, заглянула за рубашку, отведя воротник назад. Провела рукой. В это время, Семеныч, держа руль левой рукой, и прижимая Ее к себе правой, ясно увидел ошеломленный и испуганный взгляд Ребенка.

– Нет ничего, – Она уселась на свое место. – Ты вспотел просто. Этикетка, наверное, трет.

До Ее дома ехали молча. Семеныч не мог отойти от ощущения проезжающего сквозь него автомобиля.

– Не уходи? Не уезжай, пожалуйста? – Она взяла с заднего сидения сумочку, подняла зонтик.

– Поездка, как поездка. Я вернусь скоро. Хочешь, я буду тебе писать, все, о чем там узнаю? Я никуда не ухожу от тебя. Считай, что это обычная командировка, – Семеныч гладил Ее по волосам. – У меня образовалось слишком много вопросов…

– Не уезжай! – упрямо сказала Она.

– Не могу, – глухо произнес он. – Что такого в десяти днях?

– Мне это долго!

– Да не может быть так, чтобы мы все время, постоянно, всегда, были вместе!

– Не может?! Или кто-то этого не хочет?! Ну и катись, – Она выскочила из машины. – И можешь не возвращаться!

– Прекрати эти истерики! – крикнул Ей вдогонку Семеныч, высунувшись в окно. – Ненормальная!

Она остановилась и нагнулась, подняв камень с земли.

– Сейчас получишь! – Она замахнулась.

Семеныч чертыхнулся и рванул с места.

* * *

– Ты не хочешь погулять?

– Хочу! – ответила Она на звонок подруги, перепрыгивая через лужи и пробегая к своему подъезду. – Очень хочу! Как никогда хочу!

– Тогда через час в нашем баре.

– Сегодня пятница, надо было столик бронировать, – разочарованно произнесла Она.

– Ирка с мужем туда собирались, мы к ним.

– Отлично, я только переоденусь! – Она сбросила соединение и вызвала такси. Опасливо косясь на свои окна, не заметила припаркованную неподалеку от дома черную ауди.

Через полчаса Ребенок поехал за такси.

Он долго сидел в машине напротив входа в бар, облокотившись на руль. Несколько раз Она выходила курить, то с подружкой, то с незнакомым Ребенку мужчиной. Судя по тому, как он галантно открывал перед Ней двери, Ребенок сделал вывод, что они недавно познакомились. Она выбегала разгоряченная танцами и напитками в легком коротком платье, что – то рассказывала, размахивая руками и смеясь…

Ему никак не давало покоя вечернее происшествие. Когда он проехал сквозь Семеныча. …Вся жизнь Ребенка была пусть трудной изначально, но все же нормальной, а с недавних пор, когда его фонд незрячих уверенно набирал обороты, и вовсе хорошей. Пока не начались странные видения наяву и во сне, слуховые галлюцинации, помутнения сознания, визуальные расстройства мироощущения и различная физическая труднопереносимая боль, сродни наркотическим ломкам. Стала отказывать левая нога.

Ребенок очень редко употреблял спиртное, а наркотики и вовсе никогда не пробовал. Он и в самом деле не понимал, с чего и когда все это началось. Ему казалось, что кто-то входит в него, выводя из строя его самого на время. Однако, этот самый «кто-то» успешно время от времени пользуется разумом и телом Ребенка. А после Ребенок, с трудом вспоминает, что к чему. Первый инцидент произошел с серебристой иномаркой. Ребенок нашел человека в автомобильной инспекции, чтобы тот помог ему достать сьемки с навигаторов автомобилей. Ребенок убедился в том, что за рулем серебристой иномарки находился именно он. Чуть позже он, просматривая бумаги по инвентаризации имущества своего фонда, неожиданно для себя нашел строчку о покупке и регистрации этого автомобиля, заверенную собственноручной подписью, и собственный приказ о списании этой машины.

Смутно припоминал пару дней, когда за окном стояла гробовая тишина, не было ни воды, ни электричества, ни газа. Днем Ребенок чуть ли не на стенку лез от дикой сумасшедшей боли, выл и катался по кровати, а с наступлением темноты его куда-то тянуло из дома. Он возвращался на рассвете и совершенно не помнил, где и как провел ночь.

Ребенок установил в квартире и в машине камеры видеонаблюдения и каждый день просматривал то, что он делал, понимая, что иногда он перестает владеть собой. Но и тут происходило нечто странное. В некоторых местах при воспроизведении записи съемок шли помехи, которые сами прекращались, точно кто-то нарочно стирал то, чего Ребенку видеть не предназначалось.

Поняв, что некоторым вечером сбил молодого парня на дороге, Ребенок зашел в церковь. Исповедуясь чересчур внимательному батюшке, который стал подробно расспрашивать о произошедшем, Ребенок в открытые двери заметил подъехавшую полицейскую машину. Ему удалось ретироваться, лавируя в густой толпе прихожан. Сидеть за неосознанно совершенные грехи, Ребенок не собирался. Ему с лихвой хватило «тюремного заключения» его собственной жизни…

Он вовсе не собирался наезжать на Семеныча. Ребенок хотел поговорить с Ней о том, что происходит, и все Ей рассказать. Он ждал Ее после работы, но к зданию неожиданно подъехал Семеныч. Ребенок чувствовал, что с ним уж точно разговора не выйдет.

Ребенок смутно помнил недавний разговор с Ней, как раз после наезда на молодого парня. Но помнил нечетко, словно находился в глубоко нетрезвом состоянии. То, что они о чем-то мирно разговаривали, и Она слушала его – Ребенок помнил хорошо. А вот то, что он ей рассказывал и до чего они договорились – опять провалы. После этого на записях установленных камерах появилось достаточно много разрывов.

Ребенок следовал за автомобилем Семеныча, собираясь дождаться, когда они попрощаются около Ее дома. Ребенок еще помнил, как на глазах стали пропадать соседние машины, как Семеныч вышел из машины.

А потом – внезапно парализованная нога на педали газа и приклеенные руки на отчего-то неповоротливом руле, нестерпимый шум в голове, сливавшийся в один крик: «Дави! Дави!»…

Постепенно посетители ночной дискотеки стали расходиться. Подъезжали таксисты и частники, разбирая и отбивая друг у друга подвыпивших клиентов.

Она села в автомобиль с мужчиной, с которым выходила из бара несколько раз. Ребенок хотел было уехать домой, понимая, что ждать Ее до утра, пока Она освободится – нет сил. Но заметив, что машина такси сворачивает к Ее дому, все-таки поехал за ней.

Совершая обгон, Ребенок успел почувствовать, как возник гул в голове, как начало сводить и скручивать шею…

* * *

Она медленно поднималась по ступенькам, придерживаясь за перила. Ребенок находился выше и видел Ее руку, перехватывающую деревянную балку. Он бесшумно отошел в темный угол.

Как только Она вступила на лестничный пролет, Ребенок моментально подскочил и, схватив Ее за руки, прижал к стене.

– Думала, все прошло? Меня обманула. Что делать – то теперь с тобой? Сразу прибить или изуродовать сначала, чтобы по танцулькам бегать охота отпала? Или детишек твоих попугать? Пугливые они у тебя? Или поласкать тебя здесь, ты же не будешь кричать, а то муж выбежит? – он давил на Нее своим телом все сильнее, точно хотел расплющить Ее по стене.

Она захохотала так, что он опешил и отпустил Ее. Она, смеясь, сползла по стене на корточки. Ребенок подумал, что Она слишком пьяна, и не в состоянии что-либо понимать. Ее смех вогнал его в оцепенение. Пытаясь опереться о гладкую стену, Она сделала неловкую попытку встать, но выронила сумку. Вздрагивания от смеха превратились в нервные всхлипывания. Она подняла сумочку и стала подбирать с пола выпавшие вещи, которые опять роняла.

«Хороша, – отступив на шаг, вяло подумал Ребенок, с презрением глядя на Нее сверху вниз. – Допилась, всё из рук валится. Как Она в таком виде домой собирается идти?»

В следующую секунду Она резко выпрямилась, толкнула Ребенка к противоположной стене, прижав твердый предмет к его ребрам.

– А теперь поговорим, пока я не испачкалась твоими кишками? – совершенно трезвым голосом тихо зашипела Она ему в ухо. – Ты ласки хотел? Это твое последнее желание было?

С этими словами Она приблизилась, почти касаясь его губ своими. Он чувствовал аромат Ее духов, легкий запах вина смешанный с морозным холодком жевательной резинки.

Ребенка забила дрожь. Она прижалась бедрами к его ногам.

– Нравится? Хочешь женщину? Ты хоть раз это испытывал, хромоножка? Испугать хотел? А сам не боишься умереть сейчас? Я выстрелю один раз, и ты будешь загибаться от боли, – Она отстранила свое лицо. – Я ничего не боюсь, понял? Тебя, тем более. Я сильнее.

Хлопнула дверь наверху, кто-то позвал Ее, и сразу же послышались спускающиеся шаги. Ребенок оттолкнул Ее и поспешно захромал вниз.

«Жаль, что Семеныч отобрал у меня пистолет, я бы его сейчас прикончила, – подумала Она, убирая в сумку телефон. – А может и хорошо, что отобрал, села бы лет на двадцать за убийство. Или не на двадцать, если бы это как за самооборону засчитали. Тьфу, что за мысли? Накаркаю еще».

– Опять? – муж спустился на лестничный пролет.

– Я хочу чаю, – несчастным тоном сказала Она. – Сделай мне, пожалуйста, крепкого чаю?

– Что ты стоишь? – вздохнул муж. – Ты его здесь будешь пить? Поднимайся домой. Кто тут был?

– Где? – Она осмотрелась по сторонам. – А… Ленка. Мы туфлями поменялись, потому что она ноги натерла. Переобувались здесь. Можно я пойду босиком? Я, кажется, тоже натерла.

Она сбросила обувь и, пошатываясь, стала подниматься наверх.

– Не ругай меня? – обернулась.

– Иди, – поморщился муж и подобрал Ее туфли. – Что за привычка выключать телефон?

– А что за привычка мне звонить? Если я ушла, то ушла. Значит, приду, когда приду.

– Тебе вечером с работы звонили на домашний.

– Зачем?

– Сказали, чтобы на работу явилась сегодня.

– Как это, сегодня? Я сегодня там была.

– Вчера ты там была.

– А сколько времени? – Она с трудом вошла в коридор.

– Четвертый час.

– Тогда мне двойной чай, – взмахнула Она рукой и, сжимая сумку, повалилась на диван в зале.

* * *

Второй не стал рассказывать Первому, что он почувствал. Восхитительное блаженство, к которому он успел едва прикоснуться. Это было похоже на чудо, волшебство, на запредельное чувство полета.

Второй ощущал себя полностью разбитым. От того, что не смог хлебнуть этого глотка наслаждения, которое было так близко.

– Мы ущербные, – невнятно пробормотал Второй. – Человек чувствует больше.

– Как ты себя чувствуешь? – Первый обеспокоенно смотрел на энергию Второго, которая безудержно таяла.

– Отвратительно, – глядя на Нее со злостью ответил Второй. – Убью.

* * *

Ее сердце учащенно билось весь следующий день, но причиной был не вчерашний алкоголь, а ссора с Семенычем, его предстоящая поездка и разлука.

Она упорно пыталась привести в порядок свои мысли, которые словно назло, наоборот нагнетали еще большую тоску.

«Работа эта дурацкая, – Она выключила рабочий компьютер. – И дом меня не радует. Кругом тошнота и пустота. Скука смертная. Все рождаются вокруг, суетятся, бегают, чего-то выискивают. А потом рожают сами. А толку-то? Самоубийство – видите ли, грех. А с какой стати? Почему человек не может принять такое решение и уйти без обид? Если ему здесь плохо?»

Управившись с делами до обеда, пошла домой, думая о том, где бы Ей добыть положительных эмоций. Телевизионные передачи вводили в еще большую бессмысленность, хорошие фильмы нужно было отыскать среди кучи не совсем удачных, почитать книгу не даст муж, сверля Ее взглядом за безделье, то же самое произойдет, если Она сядет за изучение компьютерных программ…

Походы в магазины за вещами Ей никогда не нравились, поэтому Она прошла мимо торгового центра.

Поднялась домой и собрала детей на прогулку.

Дочка каталась на велосипеде, сын резвился на детской площадке, а Она сидела на лавочке и терпеливо выжидала время окончания прогулки. Двор в выходной день был оживленным: кто-то выгружал пакеты с продуктами из машины, кто-то разбирался в гараже, кто-то мыл окна, кто-то прогуливался с коляской, кто-то нес ящики с рассадой…

«Почему я не ученый и не изобретатель, не художник и не сапожник? – с завистью и тоской Она провожала взглядом чьи-то действия. – Жила бы в каморке и что-нибудь создавала бы. Что-нибудь значимое. А годы уходят на суету. Даже программы свои выучить не получается. Полчаса в день – это так мало, хватает только на то, чтобы книжки разложить и пример бегло прочитать. И все. Как дерьмо, барахтаюсь на поверхности. А зачем? Пользы никакой никому».

– Мам! Я домой, – подъехала на велосипеде раскрасневшаяся девочка. – Можно в компьютер поиграть?

– Два часа, – рассеянно ответила Она.

– И я! – подскочил сын.

– Идите. Поешьте и играйте. По два часа каждому.

– А ты?

– Я в магазин, – Она увидела, как припарковалась возле дома машина мужа. Делить с ним остаток выходного дня Ей не хотелось. Поэтому, Она решила побыть одной еще пару часов.

– Купишь чипсов?

– Они вредные.

– Ма-ам!

– Нет.

Дети убежали домой, вдохновленные разрешением. Муж, не заметил Ее, отвлекшись на детей. Она, согревшись солнечными лучами, осталась на лавочке, пока семья не скроется в подъезде. Прислонившись к сиденью, смотрела на синеющее небо.

«Семеныч любит такое небо, – вспомнила Она. – И не позвонил ни разу. Не написал. Лежит, наверное, на своей даче и восторгается покоем. Не скучно ему, интересно? Про свою Индию мечтает. Как будто можно что-то услышать и прозреть сразу, и жизнь повернется как в сказке. Вот в секту попасть и психику испортить – это можно без проблем. А если он больше не позвонит? Я понимаю, что все отношения временные. На год или сорок лет – но временные. Либо чувства пройдут, либо обстоятельства исчезнут, позволяющие быть вместе. Все же, человек – какое-то суперненастоящее существо…»

Солнце клонилось к закату, и настроение Ее стремительно падало, уступая место нехорошей апатии, когда меркнет все вокруг, и ничего не хочется: ни ходить, ни есть, ни дышать. Тяготить и раздражать начинает любое движение, любая мысль, усугубляя и без того унылое состояние.

«Не получилось из меня никого. Ни матери хорошей, ни жены, ни человека. Никто меня не понимает. Даже я!» – незаметно для себя Она удалялась от дома.

Ноги привели Ее не к супермаркету, куда Она и не собиралась, а к городскому парку, который спускался к реке.

Петляя по тропинкам, которые Она знала, как свои пять пальцев, поскольку в этом парке каждый день гуляла с детьми в пору их младенчества, просматривала телефон. Ни сообщения, ни электронного письма от Семеныча не было. Она дошла до речки.

«И позвонить нельзя. Сегодня выходной, и жена рядом. А вдруг у меня беда? Неужели тебе все равно, что со мной происходит? – Она нечаянно нажала на вызов. Увидев на экране устанавливающееся соединение, сбрасывать не стала. – Не ответит, так не ответит».

Через долгую череду длинных гудков Она услышала голос Семеныча и выпалила без предисловий:

– Он за мной следит! Ночью в подъезде напал!

– Кто? – спокойно поинтересовался Семеныч.

– Ребенок.

– Меня он вчера вообще переехал на автомобиле. Нет никакого Ребенка. Все это бред сумасшедших, – твердым шепотом ответил Семеныч. – Никто за тобой не охотится, потому что Ребенка не существует. Вот есть небо, земля, дома и люди. А Ребенка нет. И я не ошибаюсь, что засветло отвез тебя к дому? Нечего по ночам ходить по подьездам. Что за звуки рядом с тобой? Ты где?!

– В парке, – ответила Она, выбросив палку, которой хлестала по поверхности воды во время разговора.

– Иди домой. Ты устала. Кино посмотри, спать ложись.

– А ты? – вырвался Ее вздох.

– Я на даче! Аудиокнигу слушаю. Скинуть тебе?

– Нет, – ответила Она. – Не надо мне книжку. Не хочу ничего.

– Ребенка нет, и не было. А ты иди, успокойся и отдохни. То автомобиль меня переезжает, то на тебя Ребенок нападает. Я все равно поеду. И нечего выдумывать и создавать различную ерунду! Все. Нет ничего. Не верю я во все это. Я не могу больше говорить. Пока, – голос Семеныча был вежлив и обычен.

Она долго стояла у кромки воды, провожая закат. В парке Она любила бывать в безлюдных местах, знала все потайные заросшие тропки и красивые полянки. Небольшая лесополоса тянулась вдоль реки через весь город, и местами была заброшенной и нехоженой, кроме некоторых спусков к реке из парков, небольших заведений с облагороженной территорией на набережной и автомобильного моста в центре города.

Попробовав рукой воду, огляделась: давно исчезли редкие велосипедисты, единичные собаколюбители со своими подопечными, прогуливающиеся пенсионеры. Небо темнело, выгоняя людей к городу. Солнце, низкими закатными лучами, еще освещало полоску берега, на котором Она стояла, и немного припекало.

Пропиликало сообщение от мужа: «Приехали родственники. Марш домой! Я сказал, что ты на работе».

Упала зарплата на карточку, ехидно торжествуя суммой: «Я опять без премии!».

Дочка: «Мамочка, у меня по английскому не получается».

Подруга: «У меня интернет не идет, заедешь, пожалуйста?».

Другая: «Я квартиру купила! Сделка сегодня была! Надо отметить! Зайдешь?»

Давний знакомый: «Как дела? Приезжай!»

Ребенок: «Я тебя уничтожу».

Она еще раз посмотрела на небо. Небо нахмурилось и отвернулось от Нее.

В голове стучало: «Ты мать, подумай о детях. Ты жена, подумай о муже и семье. Ты и только ты, виновата в своих бедах. Ты теряешь любовь, дом, мужа, детей, работу, друзей. Зачем ты смотришь на черное небо, открыв глаза и опустив руки, из которых все падает? Собери то, что упало. Это твоя жизнь, и она должна радовать тебя. Неужели ты хочешь остаться одна?»

«Хочу! Мне никто из вас не нужен! Я всегда у вас не права! Никто из вас не любит меня. Один любит и жаждет только, чтобы я приветливо ему улыбалась и исполняла супружеские обязанности, грозя тем, что я не выживу без него. Другие любят потому, что я их мать, забочусь о них, и они боятся остаться без меня, причиняя мне душевные тревоги и бытовые заботы. Третьи любят, потому что на работе я слишком много делаю того, в чем они не желают копаться, и всем поднимаю настроение. Четвертые любят за то, что я поддержу любую компанию, и всегда веселая. Пятые любят за то, что я могу быть подушкой для их слез. Шестые любят за то, что я никогда не откажу им в помощи. Седьмые любят за то, что телесно могут быть ублажены без мозговых заморочек и обязательств. Никто не любит меня просто так! Только за что-то! За деньги, работу, внимание, хорошее настроение, услуги, секс, заботу. Протянув одну руку, вы тут же открываете ладонь другой и ждете сначала, что я туда положу! Как же скучно. Как же мне надоело! Ну не могу я жить, как человек!»

Она разделась и вбежала в воду. Ледяная апрельская вода кипятком резала по двигающемуся телу.

* * *

Когда от холода стало сводить мышцы, Она повернула обратно, чуть-чуть не доплыв до середины.

«Мозгов у меня, конечно, много, – ругая себя, гребла Она назад. – Простыть совершенно недолго».

Вылезла на берег.

«А вытираться-то чем? – растерянно подумала Она. С трудом натягивала джинсы на влажное тело. Кожа покрылась мурашками. – И, вообще, время к десяти подбирается, а я тут в полном одиночестве. Хотя, кого мне бояться? Мне давно уже ничего не страшно. Нет, страшно все-таки. Деревья и кусты, вон, какие зловещие. И как через парк назад одной идти? Сюда-то летела, не замечая страха. Всё? Сдулось мое бесстрашие? Ага…»

Поблизости неественно громко треснула сухая ветка, как если бы кто-нибудь наступил на нее.

Она вздрогнула, торопливо надевая футболку. Поднимая и отряхивая трикотажную кофту, беспокойно вглядывалась в темноту. Путаясь в рукавах, быстро оделась и застегнула пуговицы.

От дерева отделилась тень и пошла на Нее. Она беспомощно замерла.

Прихрамывающую походку силуэта не узнать было невозможно. Позади – река, впереди – единственная тропинка, по которой спускался Ребенок, а по бокам – крутые обрывы, плотно и хаотично заросшие кустарниками…

К Ней приближался оскорбленный мужчина, который прекрасно понимал, что бежать Ей теперь некуда. Поэтому оставшиеся метры Ребенок преодолевал не спеша, упиваясь Ее беззащитностью.

Она очень пожалела о том, что дразнила его в подъезде. Не сводя с него глаз, Она напряженно отмечала каждое его движение, чтобы не пропустить чудесный момент, когда удастся хоть что-нибудь придумать. И в то же время, Она понимала, что чуда не случится, по крайней мере, в данной ситуации.

Ребенок находился на расстоянии одного шага. Часто и тяжело дышал.

Она не предполагала, что Ребенок задумал сделать: ударить, схватить, утопить. Она чувствовала, что и сам Ребенок не знает, что он сделает с Ней. Поэтому Она не двигалась, боясь подстегнуть первой его агрессию.

Он толкнул кулаками Ее в плечи, рассчитывая, что Она упадет. Но Она, успев толкнуть его в ответ, отпрыгнула назад, не пытаясь попробовать убежать и надеясь на то, что появилась возможность «честной» драки. Детство и юность у Нее были достаточно боевыми, и по опыту Она знала, что если начать копировать удары нападения и ждать своей «очереди» – то нормальные мальчишки начинают драться хотя бы по минимальным правилам, стараясь не применять излишних уловок и большей силы, тем самым создавая относительно равные условия…

Но Ребенок церемониться не стал: схватил Ее за запястья и, стремительно выкрутив Ее руки, загнул их за спину. Она стояла лицом к нему. Ребенок мгновенно перехватил Ее руки одной своей, а вторая потянулась к пуговице на кофте, находящейся на уровне груди…

* * *

На секунду Она замерла, показывая отсутствие сопротивления, медленно отклонила голову назад, словно пытаясь отстраниться от его лица, и с силой ударила головой вперед. Этого хватило, чтобы Ребенок от неожиданности отпустил руки и отшатнулся, спонтанно прижав свою ладонь к разбитому носу.

Она наклонилась, подняла мокрую ветку, удачно оказавшуюся под ногами, и с размаху хлестанула по лицу Ребенка. Схватив сумку с земли, моментально отодвинулась на несколько метров в сторону. Но проход к единственной тропинке оказался закрыт Ребенком, а карабкаться по колючим обрывам не было никакого смысла.

– Не подходи! – азартно крикнула Она, сжимая сумку. – Я достану пистолет и выстрелю!

– Которого у тебя нет? – отнимая от лица ладонь, спокойно поинтересовался Ребенок. Его рука потянулась под куртку. – Он у меня.

Ребенок без эмоций прицелился в Нее.

– Подойди сюда. Игра твоя кончилась, сдавайся.

– Черта с два! Стреляй! Я не сдамся!

– Тебе ножку отстрелить или ручку? С чего начнем?

– С тебя, – внезапно раздался голос позади Ребенка.

Ребенок вздрогнул и обернулся. Этого момента было достаточно, чтобы стоящий сзади ударом выбил пистолет. И тут же вторым ударом сшиб Ребенка с ног.

Когда Ребенок оказался на земле, в ход пошли увесистые пинки. Семеныч бил его под ребра, в голову, в пах – не разбирая мест на скрючившемся теле Ребенка. Семеныч буквально озверел, и ничто не помешало бы ему добить Ребенка. Но Она с радостным визгом набросилась на Семеныча и повисла, держась руками за шею. Пока он расслаблял Ее объятия и уворачивался от восторженного крика, Ребенок немного отполз. Он сел на землю и, обняв голову руками, неестественно и протяжно застонал, словно от безумной боли.

Они растерянно смотрели на Ребенка, не зная, что делать дальше.

Ребенок, не глядя на них, с трудом встал, и, пошатываясь, стал подниматься по тропинке. Он шел неровно, натыкаясь на условные края тропинки, обрамленные кустарниками и молодыми деревцами. Руками он взялся за куртку и стягивал ее на себе, точно хотел укутаться. Голова его судорожно покачивалась, будто Ребенок хотел вкрутить ее в шею. Опять вырвался монотонный и сдавленный стон.

Ребенок уходил неторопливо, на них он не взглянул: будто их и не было.

– Что это с ним? – тихо спросил Семеныч, наблюдая за Ребенком.

– Не знаю. Плохо ему. Или убить его. Или пусть идет, – пожала Она плечами.

– Я не могу убить человека. Но и… – растерялся Семеныч.

– На самом деле с ним что-то не так, – поежилась Она. – Когда он отполз, то словно не понял, где он очутился, и что с ним происходит. Ты слышал, как он завыл? Будто не он, а в нем кто-то…

– Кто?

– Сущность, о которой он говорил.

– Я не особо верю, что кто-то в кого-то вселяется. Это глупости, – Семеныч сорвал пучок травы и стал оттирать пальцы от крови. – Просто иногда человек не владеет собой и ситуацией, вот и все.

– Правильно, – согласилась Она. – Но кто или что владеет человеком в эти моменты? Чувства? Душа? Эмоции? Разум? Или они все вместе тянут на себя человека, кто победит, тот и овладеет ситуацией?

Семеныч смотрел на Ее поблескивающие в темноте глаза, на полуоткрытые губы, на удивленно приподнятые брови – Она так трогательно ждала от него ответов на вопросы, которые его сейчас нисколько не волновали. Семеныч подхватил Ее на руки и опустил на землю. Затем крепко прижал Ее к себе. Ослабил объятия. И вновь прижал, любуясь Ее сияющим лицом…

– Пистолет-то наш, – подобрал он пистолет и задумчиво повертел оружие в руках. – Но я убирал его в бардачок, а потом перепрятал в багажник. Ребенок залез в мою машину?!

– Судя по всему, да. Так и тормоза недолго испортить или что там можно сделать с машиной?

– Да уж.

Они замолчали.

– Как ты меня нашел? – сменила Она неприятную тему.

– Шел-шел и нашел, – отшутился Семеныч, убирая пистолет во внутренний карман и доставая сигареты. – Ты сказала, что находишься в парке. У тебя ума хватило бы и утопиться. Я слышал воду.

– Я искупалась, – кивнула Она.

– Не сомневался, – чиркнув зажигалкой, прикурил Семеныч.

– И мне! – Она выхватила сигарету.

– Тебе вредно! – Семеныч щелчком выбил сигарету из Ее пальцев.

Она зачерпнула пригоршню воды и плеснула на него.

– Тогда и у тебя пусть вся пачка намокнет!

– Остановись! Я тебя сейчас окуну.

– Догони сначала! – крикнула Она, отбегая на несколько шагов. Семеныч настиг Ее, сграбастал в охапку и понес к воде. Остановился.

– Мне кажется, что ты мало искупалась, – усмехнулся он.

– Не надо, пожалуйста! Как я домой пойду в мокрой одежде? – Она изо всех сил цеплялась за его шею, когда Семеныч немного наклонился к воде. – Семеныч!!! Не надо!

– Во-первых, почему в мокрой? Я ее прежде сниму с тебя! А во-вторых, домой ты сегодня не пойдешь, – Семеныч сделал вид, что пытается расстегнуть Ее ремень на джинсах.

Через несколько секунд и пару неуклюжих движений оба оказались по колено в воде.

А через час – в гостинице, минуя недоуменный взгляд администратора, удивленного их мокрым, грязным, но абсолютно счастливым видом…

* * *

– Ты говорил, что Ребенка не существует…

– А многого из того, что мы видим и чувствуем – не существует, – ответил Семеныч. – А многое из невидимого – существует. Сколько время?

– Зачем тебе? – приподнялась Она на локте и щелкнула выключателем настенного бра.

– Самолет в шесть.

– Неееет!!!

– Да.

– Ты не поедешь!

– Не поеду. Я полечу.

– Нет! Нет! – закричала Она, толкая и пиная его в бок. – Нет!

– Опять – двадцать пять. Сколько можно?

– Ты не можешь меня оставить!

– Я не оставляю тебя, – Семеныч перегнулся через Нее к тумбочке. Посмотрел на телефон.

– Но Ребенок…

– Ребенок?! – переспросил Семеныч, поднимаясь. – Поменьше шляйся ночами по подъездам и паркам, и никто тебя не тронет!

Она поникла. Села на кровати, растерянно перебирая пальцами край одеяла. Семеныча это молчаливое смиренное действие завело еще больше. Он сдернул брюки со стула.

– А знаешь, мне часто приходит в голову, что все это устраиваешь ты!

Она вопросительно взглянула на него.

– Именно ты! Все нормально вокруг, и, вдруг, ни с того, ни с сего – раз и… У меня даже слов нет, какими можно было бы все описать! Ты точно намеренно изматываешь меня и сводишь с ума! Любишь меня? Врешь! Не за что меня любить! Не! За! Что! Ты постоянно упрекаешь меня и говоришь гадости! Ты не человек! Я понял! Ты давно выслеживала меня! Подобралась ко мне еще котенком! Так не получилось? Пожалуйста, в женщину превратилась! Куда кошка моя исчезла с твоим появлением, скажи? Нечего ответить?

Она прижала пальцы к губам, то ли не веря услышанному, то ли заставляя себя молчать.

– Тысячу способов убить человека! Ребенок – дебил, что ли? Нет! Потому что нет его! Это ты что-то специально делаешь! Я сказал, что не меняю своих решений, если нет форс-мажорных обстоятельств. Думаешь, я не обратил внимание на твое бормотание: «форс-мажорных, значит…»? И?! Суток не прошло, как визуально успевает исчезнуть и появиться мир, сквозь меня проезжает машина, и два раза на тебя нападает Ребенок, который по какой-то причине все никак не доведет свое дело до конца! – Семеныч нервно застегивал рубашку. – Знаешь, почему тебе не хочется, чтобы я уезжал, потому что я выйду из-под твоего влияния! Или в себя приду окончательно! Ты боишься потерять надо мной контроль! У тебя забава такая – привязывать человека за ниточки и тыкать в него ножиком, образно. Морально сдохнет – туда ему и дорога. Зато ты поиграешь! Я все равно поеду! Знаешь, о чем я сказал: «многого из того, что мы видим и чувствуем – не существует». О любви! Это слово! Ярлык! Напыщенное слово, которое обозначает только то, что нам что-то нравится больше остальных в данный момент. А больше ничего. Но ты запомни на будущее – все проходит! И момент пройдет!

Семеныч замолчал на минуту, проверяя содержимое сумки, бумажника и карманов одежды.

– Домой отвезти тебя или здесь до утра останешься?

– Ненавижу тебя, – выкрикнула Она, подтягивая одеяло к себе.

– Вот она, вся твоя правда! – Семеныч выкинул из бумажника карточку от номера на стол. Надел пиджак.

Обуваясь у двери, сам себе сказал:

– Вселенная все слышит. И все исполнится. А тебе пора бы определиться, во что ты играешь: в любовь или ненависть. Хотя, о чем это я? У тебя не заржавеет играть во все сразу, со всеми сразу, и делать это одновременно.

 

Глава 5

Семеныч сел в кресло самолета, пристегнул ремни, уставился невидящим взглядом прямо перед собой: в синюю спинку соседнего кресла.

В тот же самый миг, Она устроилась на диване дома, обернулась пледом, и ее немигающий взор уперся в черный экран телевизора.

Семеныч не мог понять, почему он опять взорвался. Взорвался ни с того, ни с сего. Анализировать свои так часто меняющиеся состояния – Семенычу совершенно не хотелось. Он не мог объяснить, что вечером сподвигло его умчаться с дачи в злосчастный парк, неся околесицу жене о перенесенном вылете, каким образом он Ее нашел в темном и огромном парке, почему остался с Ней на ночь. Скорее всего, Семенычу казалось, что не он властен над собой в некоторые моменты, и именно это приводило его потом в бешенство, которое выливалось на Нее, как возможную причину своих спонтанных и необъяснимых поступков.

Семеныч думал о Ней сейчас, но это были неоформленные мысли – присутствие Ее образа, как фоновый шум, как атмосфера над землей.

Он прикрыл глаза, слушая бортпроводника. Ее и без того неясный образ рассеялся на смутные тени, сгустки туманного света, иллюзии без формы, цвета и плотности, как бестелесные существа. Они двигались, что было почти не видимо, но сильно ощущаемо.

* * *

Семеныч открыл глаза. Первый и Второй моментально отшатнулись.

– Человек не может видеть эгрегоров! Это общеизвестно, – растерянно сказал Второй.

Но казалось, что Семеныч их видит. И очень хорошо чувствует, а это чувство, отраженное в его глазах, преобразовывается в злобу. В лютую злобу, которая начинает выходить из его сознания и плавно парализовывать эгрегоров.

* * *

Она глубоко вздохнула, желая успокоиться.

Семеныч шумно выдохнул, выходя из оцепенения.

В ту же секунду они одновременно вспомнили прощедшую ночь.

«Если бы ты знала, как я люблю тебя в тот момент, когда на пике своего чувственного блаженства в постели, ты резко отталкиваешь меня, а я силой хочу удержать это вздрагивающее тело, почувствовать тебя всю. Если бы ты знала, какая ты прекрасная в этот момент, как божественно приятно ощущать тебя всем своим телом. Если бы ты знала, какое это наслаждение видеть тебя такой, обнимать и целовать тебя именно в это время. Если бы ты знала…»

Она вздрогнула от неожиданности. У Нее запылали щеки, а по телу пошла дрожь, кожа покрылась мурашками. Она услышала этот немой шепот. Такого еще никогда не было: Она физически почувствовала и любовь Семеныча к себе, и свою любовь к нему. Точно замерло все вокруг, а что-то легкое и чистое, пьянящее и сокровенное, объединившись, внезапно взмыло вверх.

Семеныч отстегнул ремни. Она откинула плед.

Он достал айпад и подключил наушники. Она включила телевизор.

Они вспомнили ссору и одновременно вспыхнули раздражением.

* * *

Следом в мире эгрегоров пронеслась мимолетная волна невиданной ранее силы. Она прошла сквозь каждого эгрегора, хорошенько встряхнув сущности. Эгрегоры заволновались.

– Ты посмотри, – очнулся Первый. – Они только что соединились на расстоянии.

– Это всего лишь на короткое мгновение, – остался недовольным Второй. Ему совсем не понравилось то, что он почувствовал, когда Ребенком успел коснуться Ее, и сейчас, когда коснулся Ее любви, Ее ощущения: такого манящего, такого желанного, такого сильного – казалось, стоит с Ней соединиться, и энергия его многократно увеличится. Второй уже был так близок к неведомому чувству, как вдруг обрубились «крылья». Стало ясно, что эта энергия принадлежит Ей и Семенычу, и предназначается исключительно для Мики, для его роста, для его силы. Эта энергия высшего порядка, и, едва успев образоваться, она уже имеет направление и сильнейшую концентрацию. И, заняв свое место в мире эгрегоров, она не уничтожает, но дарит живительную благодать и изумительное тепло притронувшимся к ней.

– Они необычные люди, – сделал вывод Первый. – Иначе Мика не был бы великим эгрегором!

– Мика, Мика. И эти два уникума! Как же я их ненавижу!!! – негодовал Второй.

– Это они сейчас сделали? Меня до сих пор трясет.

– Навер… – не договорил Второй.

«Щщщууууиииить!» – неожиданно раздался оглушающий звук энергетического удара.

Второй съежился вполовину. Из него беспардонно и без предупреждения вытащили часть энергии. Отобрали.

– Что это? – Первый отпрянул. – Хозяин?

«Щщщууууиииить!» – снова раздался звук энергетического удара, и Второй безвольно застыл. Его концентрация стала уменьшаться, а энергия полилась из него наружу. Невозможно было остановить этот процесс «таяния».

Первый остолбенел, глядя, как изчезает Второй.

– Это я, – появился Мика. – Я забрал свое.

– Перестань… – еле ощутимо завибрировал Второй в панике.

– И ты перестань, – Мика задрожал, и от него разошлись нервные импульсы по всем эгрегорам. – Я долго терпел. Но всему приходит конец.

Теперь от Мики исходило сияние бесконечного тепла. Остолбеневший Первый почувствовал его в себе: каждая частица его сущности стала излучать блаженство. Пока Первый приходил в себя от своеобразного экстаза, Мика внезапно растворился.

– Что он забрал свое? – пылал ненавистью Второй. – Он меня практически убил!

– Любовь. Я забрал любовь, – донеслось из энергетического пространства. – Ты уничтожишься сам.

Первый с неизвестным ему ранее чувством глубочайшего сострадания взирал на то, что осталось от Второго.

– Я говорил, что надо было уничтожать его раньше! Говорил? А ты мне не верил. Безопасный Мика? Да я словно проткнут, и из меня выливается вся моя энергия.

– Что же делать? – разволновался Первый. И решительно предложил: – Давай объединяться? Я очень хочу тебе помочь.

– Я знаю, откуда Мика меня не достанет. Из Ребенка. Мика не сможет спуститься в низший мир. То есть, не захочет. Побоится. Там все его величие не пригодится и сдуется.

– Ты собираешься уйти в Ребенка полностью? – испуганно переспросил Первый, как будто Второй заговорил о самоубийстве.

– Да. Я уже очень этого хочу, – вся сущность Второго сжималась от ненависти к Ней. Странные чувства им овладевали. Второй не подозревал, что он уже стал человеком, накрепко привязанным к объектам своих чувств, которым безвольно подчинен, и которые впредь будут терзать его.

* * *

– Где ты была? – спросил муж, выйдя из спальни и увидев Ее в зале. Он проснулся от звука телевизора.

– У Ленки, – очередной стандартный ответ. Муж вздохнул, проходя на кухню. Включил чайник. На плите уже стояла, закутанная в полотенце, теплая кастрюля каши для детей, а на столе лежали свежеприготовленные гренки. В графине остывал сваренный компот из сухофруктов.

– Чаю налить? – спросил он в открытую дверь. В ответ последовала тишина. Он скользнул взглядом по телевизору: шел второй тайм футбола. Она, съежившись под пледом, не отрывалась от экрана. Муж пожал плечами, взял две чашки и заварил чай.

«Да пусть едет за своим смыслом жизни, – злилась Она, укутываясь пледом. – Можно подумать, что этот смысл существует. Неужели не ясно, что его нет? Как хорошо было, когда люди исчезли. Пожили бы вдвоем, может, и смысл пришел бы. Какой вообще смысл может быть, когда человек жрет, спит, работает, покупает вещи и отдыхает один-два раза в год. И так всю жизнь. Некоторые говорят – смысл в детях. Допустим, но если дети вырастают убийцами, наркоманами, алкоголиками – тогда, что? А если человек бездетный, то заведомо бессмысленный? Или в таланте – а если я, и еще миллионы людей – бесталанные? Тогда? Найти себя – значит найти свое призвание, которое, по определению, не может не нравиться. Но как отдавать себя выбранному занятию, если с утра надо бегом чистить зубы, готовить есть и бежать на работу, и вечером такая же катавасия в обратной последовательности. И как, вообще, найти это занятие, которое сделает жизнь значимой и будет приносить удовольствие и пользу всем?! Как найти?! Как распознать, не попробовав все?»

Завибрировало сообщение. Она вытащила из-под пледа телефон.

«Две горящих путевки предлагают. На неделю. В полцены. Решать надо срочно. Вылет вечером», – написала Лена.

«У-уу, – ответила Она мысленно и убрала телефон. – Никак, сама судьба мне предлагает отдохнуть. Привет тебе, судьба. Спасибо за предложение, но как я могу? У меня же семья…»

«Все религии, все секты, и прочие объединения чему учат? Тому, чтобы внешнее не влияло на человека, на его внутренний мир. Чтобы он был совершенным. Независимо от внешних богатств, чтобы человек имел радость, покой и счастье внутри себя. В принципе правильно, – рассуждала Она. – Только все объединения или их лидеры, а также провидцы, шарлатаны, медиумы понимают, что человеку недостаточно знания того, что он должен и будет счастлив, если примкнет к ним. Вот они и подкрепляют самое большое желание человеком счастья своими обещаниями. Церковь обещает вечный рай после смерти, кто-то еще обещает настроить внутренний мир человека так, что он, научившись этому, будет управлять внешним. Все, все говорят об одном и том же! Независимо от того, кто ты, ты будешь счастлив, если пойдешь за ними. А если ты не становишься счастлив, то, наверное, неправильно идешь, или не дошел еще, но обязательно дойдешь, а если не дойдешь – прими это как испытания, в которых ты же и очистишься. И изобретают разные средства достижения этого. Православная церковь – праведный образ жизни и кучу обрядов. Кто-то еще – призывает к медитациям, кто-то – к силе духа, кто-то – к успокоению. В общем, кто во что горазд!!! Люди очень ведомы. Они, как бараны, хотят счастья и ведутся за каждым «пастухом», который им убедительно обещает и показывает примером. И каждому хочется верить во что-то вечно-высшее-светлое. Ну и верят, кто во что. Кто в бога, кто в себя, кто в подсознание, кто в отрицание, кто в другие миры. Кто-то сильно верит во что-то одно, кто-то не сильно, но во все понемногу. Это похоже на эффект плацебо – пустышки. Проще говоря, у каждого свои таблеточки, начиненные разноцветной пустотой, которую выдают за счастье и гармонию. И что, Семеныч разве поехал за этим? На него это совсем не похоже».

– Кто выиграл? – муж поставил на столик чашку с горячим чаем.

– Душевный фильм, прослезилась даже, – быстро ответила Она, сжимая телефон в руках и не удосужившись рассмотреть то, что происходило на экране.

Муж недоуменно посмотрел на закончившийся футбольный матч, поняв, что Она не замечает ничего вокруг, и не слышит его.

«Что на Семеныча нашло? «Многого из того, что мы видим и чувствуем – не существует», – сделал вывод и любовь приплел. А сам в парк-то примчался! И кто сказал, что безответная любовь бывает нелегкой? Взаимная, оказывается, порой еще тяжелее. И это надо было выдумать, что я виновата во всем, что с нами произошло? Мало того, он верит, что это именно так! Кошку какую-ту вспомнил. Причем тут кошка?!»

– Сегодня пасха, – негромко напомнил Ей муж.

– И что? – очнулась Она.

– В чистый четверг нужно было убрать дом, помыться и покрасить яйца.

– Зачем? – равнодушно обвела Она взглядом зал. – У нас чисто.

– Ты с другой планеты, что ли?

– Отстань от меня со своими яйцами! – вспылила Она. – Иди и крась, если тебе надо.

– Я покрасил.

– Тогда, вообще, не вижу смысла в твоих претензиях.

– Кулич купила?

– Издеваешься?! – Она внимательно посмотрела на него.

«Чужой человек, посторонний мужчина – когда он им стал?»

– Она не смогла ответить себе.

– Нет. В деревню надо съездить. У меня на работе все отлично, поэтому можно смело ехать в деревню.

Она представила большой дом на окраине; тоскливые дни; такие же скучные вечера на просторной терассе; мужа, который не отойдет ни на час; отсутствие интернета; местную пожилую родню, приходящую обсуждать «посевную» пору огородов. Три дня Она могла достойно выдержать. Но никак не больше. А муж ездил недели на две-три, никак не меньше.

– Мне не подпишут отпуск. У нас вырос объем поставок в связи с закрытием соседнего филиала.

– За свой счет бери.

– Не получится! Я говорю, что у нас трудные времена! Видишь, даже по выходным дергают! – Она вовремя присоединила свой вчерашний вызов на работу.

– Я детей возьму.

– Я сама у них спрошу. Если они захотят, тогда возьмешь. А то я знаю, как ты спрашиваешь, – не веря своей удаче, оживилась Она. – Когда ты хочешь выехать?

– Думал, тебя дождаться. Но раз ты не едешь, я поехал бы сегодня. Погода прекрасная и дороги из Москвы пустые, – муж не спускал с Нее напряженно-грустного взгляда, но посчитал, что принял верное решение.

Через несколько часов Она закрыла за ними дверь. Подпрыгнула от радости и помчалась к телефону:

– Лен! Ты не поверишь!!! Мы можем ехать!

– Ты меня разбудила, – послышался сонный голос. – Я только заснула. То с турфирмы названивали, теперь ты.

– Обед уже!

– Выходной день. Надо отдыхать. Я адрес вышлю, скинь им ксерокопии паспортов.

«Семеныч уже прилетел. Даже не написал. Ну и пусть. Чувствуется, что эти отношения его напрягать стали. Всегда злится. Да и пожалуйста! Я уеду, а приеду и не вспомню о нем. Не нужна ему никакая любовь, как и всем. Любовь разрушает эго, а это никому не нравится. Но ее так ищут и столько о ней говорят, что противно становится».

Она собирала вещи, старательно прогоняя прочь чувство вины перед детьми.

«Я даю тебе ровно три недели. Чтобы, когда мы вернулись, все стало как раньше. Я все понимаю и даю тебе время побыть одной, успокоиться и понять, что семья – это самое главное. Я готов оплатить тебе психолога и все, что угодно. Когда я приеду, ты увольняешься с работы и занимаешься детьми. Про друзей своих тоже забываешь раз и навсегда. У тебя никого нет, кроме меня и детей. Это святое. Хорошо подумай и сделай свой окончательный выбор. Через три недели».

– Ладно, – честно пообещала Она, удаляя сообщение. – Я подумаю. Интересно, получается. Работу бросить и ограничить свою жизнь тремя людьми. А если я люблю другого, то я, по правилам, должна отказаться от него? И жить в святости? Разве детям так важно, чтобы мать с отцом, сидели каждый вечер на кухне и спали в одной постели, но при этом оставались посторонними людьми? Дети от этого станут счастливее? Ну кто мог знать, что любовь придет после того, как они родились? Кто мог предположить, что лет через несколько можно свой брак действительно назвать «браком»? И все? Хранить и оберегать эту бракованную вещь? Кому она нужна?! У меня не получается думать! А о чем думает бог, в таком случае, позволяя мне встретить и полюбить другого мужчину?

…Перезвонила знакомому врачу с просьбой о больничном. Перекрыла воду и газ, выбросила остатки еды. Подключила услугу подходящего роуминга на телефоне, отключив передачу данных. Застегнула чемодан. Оделась.

«Как ты там, маленький?» – не выдержав, набрала сообщение.

Стерла, ответив сама себе: «Нормально».

Вызвала такси.

* * *

Первый наблюдал за тем, как Ребенок заказывает себе билет на самолет и бронирует отель в том же городе. Он понимал, за кем поехал Второй. Первый не хотел ничьего уничтожения, но более Первый не желал, чтобы Второй остался в Ребенке навсегда. Поэтому Первый пребывал в панических метаниях мыслей и, соответственно, в не лучшем для себя состоянии. Ведь, более всего Первый ценил когда-то покой. И, несмотря на то, что «покоя» лишил его Второй, Первый продолжал переживать за него. Он безудержно хотел для Второго и «покоя», и «успеха», и полного восстановления его энергетической сущности.

Первый отчаянно и долго звал Второго обратно, надеясь, что еще не поздно.

«Надо найти Катенка, – решил Первый. – Только она сможет помочь».

Эгрегоры, в отличие от людей, не имели строго определенных форм существования. Они могли существовать в таких формах, какие были им наиболее удобны. Образ эгрегора, в отличие от его формы, был индивидуален и зависел от их энергетической наполненности и от своеобразных характеристик этой энергии. Описать образ эгрегора практически невозможно. Это все равно, что пытаться рассказать слепому от рождения про цвет неба. Но зрячие легко отличают цвета. Так и эгрегоры легко отличали и идентифицировали друг друга.

Катенок была эгрегором-непоседой. Она имела очень сильный энергетический потенциал и могла бы очень многого добиться в мире эгрегоров. Да и в мире людей тоже. Могла, если бы захотела. А она не хотела.

Катенок была увлекающейся «натурой». Настолько, что ради своего увлечения или идеи могла потратить кучу времени и энергии. Но время в мире эгрегоров не имело того фатального значения, как в мире людей.

Все в мире эгрегоров зависело от энергии. Это была их главная ценность. Энергия являлась смыслом их существования. Не с точки зрения оценки, а с точки зрения единого источника возникновения и существования чего-либо вообще. Все эгрегоры очень тщательно сберегали свою энергию и накапливали любыми способами. Все… Но не Катенок.

Возможно, в связи с тем, что Катенок была каким-то «неправильным» эгрегором, «классический» способ ее поиска ничего Первому не принес. Другие эгрегоры о Катенке в последнее время ничего не знали.

Первому было непонятно, где или рядом с кем ее можно искать.

Но, пока он ее искал, Первый придумал еще два возможных решения проблемы: поговорить с Микой или идти на поклон к Хозяину. Каким образом он выйдет на связь с Микой или Хозяином, Первый не знал, но считал, что достаточно будет просто, сконцентрировавшись, воззвать к ним. Точно так же, как они общались со Вторым.

Хозяин – весьма условное понятие для эгрегоров. Кто был Хозяин: высшая сила, энергия, материя, дух, разум, сознание – никто из эгрегоров точно не знал. Был ли Хозяин единым, добрым, злым, справедливым, жестоким, милосердным – на этот вопрос также никто не мог ответить. Но что, что Хозяин над эгрегорами был, Первый и никто из эгрегоров не сомневался. Хозяин наблюдал, присутствовал, участвовал. Все необъяснимые и объяснимые явления приписывались и трактовались, как результат деятельности Хозяина. Его дела были видны, заметны, ощутимы. Хозяину молились, его просили, у него искали защиты, и его боялись. Живые и мертвые. Существующие и уничтоженные. Бывшие и будущие.

Первый был готов раскаяться в содеянном и понести любое наказание. Он надеялся, что, если Хозяин и накажет, то все равно в живых оставит. И восстановит Второго.

Первый верил в хорошего, доброго и справедливого Хозяина.

* * *

Она чувствовала себя отвратительно. Тысячу раз перебирала в памяти последние месяцы. Неожиданная любовь давила вынужденной разлукой и щемила сердце приятными моментами, казалась дьявольскими муками и райским наслаждением. Ссоры и расставания, встречи и примирения. И кое-что еще. Исчезновения людей на два дня, и «нечеловеческий» человек – Ребенок. Семья, работа, муж – все сомкнулось в одну кривую линию, которая не желала становиться понятной, ясной и не имела будущего. У Нее разрывалась голова от мыслей и эмоций. Она ощущала, что «идет ко дну», где не будет воздуха. Она не знала, как с собой справиться, поэтому отпустила мысли с одной единственной установкой: «Будь, что будет. Мне необходимо отдохнуть. Приеду и возьмусь за себя. Я справлюсь. Потом».

Аэропорт. Джин в пятидесятиграммовых бутылочках. Ликер. Пиво. А для самолета – запечатанный пакет из дьюти-фри.

Заселение в номер прошло незаметно после бессонной ночи и немалых доз алкоголя.

Послеобеденный короткий сон и плавание в холодном бассейне не спасли от головной боли. После ужина Она сидела в открытой беседке на мягком диване и, меняя бокалы с коктейлями, ждала вечернего аниматорского шоу. Головная боль понемногу отпускала, и, наконец, позволила с интересом оглядеться по сторонам.

Нечеткие очертания лиц мужчин, заинтересованные взгляды, улыбки. Официант, подносивший наполненные бокалы.

Мужчина в углу. Белоснежная дишдаша с воротничком-стойкой и запонками на манжетах. Белая ниспадающая гутра, придерживаемая черным жгутом.

«Араб», – Она недоуменно посмотрела на его темные очки, стекла которых явно были направлены на Нее. Мужчина приподнял бокал в знак приветствия. Она сделала то же самое и улыбнулась.

Полуголый парень, выдувающий огонь. Смех, крики, веселье, вино. Доносящаяся из клуба танцевальная музыка. Ночная дискотека. Коктейль. Сигаретный дым. Лучи цветомузыки, падающие на араба, который держит Ее за талию в медленном танце. Вино. Тянущая Ее за руку подруга.

Предрассветная прохлада. Потерявшаяся карточка от номера. Мягкое ковровое покрытие, неудержимый хохот, закрытая дверь, недовольный администратор. Широкая постель с воздушной подушкой…

Пустота.

Утро, разламывающее голову. Холодильник. Дрожащие руки. Виски. Виски. Виски.

Она сдернула с Лены одеяло:

– Пошли в хамам!

– Отстань…

Смеясь, Она столкнула ее на пол вместе с подушкой, в которую судорожно вцепилась Лена, оказавшись без одеяла. За что Она получила удар подушкой по мягкому месту и, не удержавшись на ногах, повалилась рядом.

– Что этот араб пристал к тебе? Он разговаривает по-русски?

– Не знаю, – Она принесла бокал виски и протянула Лене. – Не помню.

– Вы весь вечер не расставались. О чем вы так долго разговаривали?

– Я не помню.

– Как обычно, – махнула Лена рукой. – Сок дай! Я не могу, как ты. Сколько время? Надо поесть. Встречу с гидом, как всегда, пропустили?

– Естественно.

– Всю жизнь меня какие-то алкаши окружают, – посетовала Лена, с трудом глотая крепкий напиток. – То отец, то ты.

– Карма, – Она заботливо присела рядом со стаканом сока в руках. – А у меня веские причины.

– Ну?

– Меня Семеныч не любит.

– Кто это?

– Сама не знаю.

– Ясно.

– Но я его люблю.

– Вчера вечером на дискотеке это было сильно заметно, – кивнула Лена. – Сначала на завтрак пойдем.

– Потом в хамам.

– Нельзя пьяными в баню. Это вредно. Фу, с утра уже пьем.

– Сытыми тоже вредно. Минус на минус плюс дает.

– Встать сил нет!

– Еще виски?

– Глоточек, – согласилась Лена. – Надо своим отписаться, пока мы еще в состоянии буквы различать.

– А где мой телефон? – Она оглянулась на поверхности тумбочек и столика.

– Не знаю. Ты его в потолок швыряла, потому что тебе кто-то ничего не написал.

– А потом? – растерянно спросила Она и полезла под кровать.

– Так он на тебя падал, и ты его опять кидала вверх. Я очень боялась, что он упадет на меня и уснула от страха.

– Лен, – выползла Она из-под кровати. – Я жить дальше не могу.

– Что?!

– Не могу. Мне скучно. Так скучно, что выть охота. Вот все живут для чего-то: детей вырастить, в отпуск поехать, домой пойти с работы, мебель купить новую. А я не могу так. Мне претит любое действие. Мне тошно. И смертельно скучно. Как будто во мне не я живу, а кто-то другой. И ему так одиноко. Как будто этот другой один-единственный на свете. Причем, на чужом свете. И при всем, при этом, я хочу остаться совсем одна. Меня раздражают люди, действия. Все.

– Ты уже напилась, – Лена поднялась с пола. – Одевайся и пошли завтракать.

– Помоги мне тумбочку отодвинуть, может, телефон туда упал?

– А что тебе бы хотелось делать? – Лена попыталась сдвинуть тумбочку с места.

– Делать. Что-нибудь делать. Забор красить, ковер ткать или язык учить. Только без перерыва.

– И кто мешает?

– Время, – вздохнула Она. – И ненужность. У меня нет забора, и ковер никому не будет нужен.

– Понятно. Нет здесь твоего телефона. В себя вкладывать хочешь, а в других – нет. Ты живи для других: детей, мужа, работы, друзей.

– Здесь любви нет, – развела Она руками. – Любви ко всему! К людям, к детям, к мужчине, к делу, к предмету, к окружающему, к себе, к природе…

– Люби, – Лена, прикурив сигарету, вышла на балкон. – Кто не дает-то?

– У меня не получается, – Она подняла подушку и одеяло с пола, бормоча про себя. – Ну совсем не получается! Нет единения с миром, нет понимания ни мира, ни себя. Что-то гложет внутри, а что, я никак не пойму. Куда-то иду, и, вроде, не туда. Медленно все здесь. Дико медленно…

* * *

Море набегало пенными волнами на каменистый берег, стекая обратно взмыленными пузырями. Солнце почти не просвечивало сквозь плотную облачность, пытаясь незаметно сесть за горизонт. Сложенными горками белели пластмассовые лежаки и гремели от порывов свистящего ветра. Безлюдный пляж казался брошенным.

Она в одиночестве сидела на земле и, подбирая мелкие камешки, швыряла их в бурлящую водную поверхность. Несколько промчавшихся дней напоминали Ей азбуку морзе: точка, тире, безудержное опьянение, болезненное похмелье, тире, точка, веселье, грусть…

В наушниках одну за другой сменяли мелодии без слов, и низкие басы мягко стучали в унисон бьющемуся сердцу и волнующемуся морю. Пустота в Ее душе казалось бескрайней и успокаивающей. Но Она понимала, что данное состояние является лишь предвестником неясной тревоги, призрачного страха.

Ветер трепал Ее волосы и бросал в лицо соленые капли морской воды, высушивая Ее редкие слезы, которые собирались в уголках глаз.

– Привет! Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет, – Она поправила разметавшиеся волосы, вытащила наушники и взглянула на подошедшего мужчину: загорелое обветренное лицо, белозубая улыбка, доброжелательный взгляд. Не вспомнив, как произносится слово «бог» по-английски, запнулась: – Как ты можешь мне помочь? Ты же не… Не…

– Кому я, в таком случае, могу выразить благодарность за слезы на прекрасных глазах?

– Любви, наверное, – Она с трудом выуживала из памяти лексический запас английских слов. – Как она посмела прийти об руку с обстоятельствами, делающими ее невозможной?!

– Ей нужны только два сердца, – мужчина опустился рядом. – Все, что кроме нее, ее не интересует.

– Жаль, что она так глупа, – Она вновь бросила камешек в море. – Я так радовалась ему. Я так люблю его, что у меня сердце выпрыгивает. Когда он рядом, я купаюсь в океане наслаждения. Мне уютно и тепло. Как в раю. А он не верит. Обвиняет. Подозревает и уезжает! Уходит! Каждое утро уходит, каждый вечер. И я опять жду. Жду чуда. И он… Он возвращается, чтобы снова уйти… И мне становится страшно…

Глядя на горизонт, Она сбивчиво подбирала слова, которыми хотела выразить свою боль. Мужчина молчал, слушая Ее и усиливающийся ветер…

– Что ты думаешь о море? Нравится оно тебе? – спросил он, когда пауза слишком затянулась.

– Море и море. Как и жизнь. В целом, ничего. Местами красиво, местами грязно. Но слишком бесполезно.

– Так уж ли бесполезна твоя жизнь?

– Думаю, да. Ничтожна в размерах вселенной, противна в размерах души. Может быть, желанна в размерах семьи, и невозможна в размерах моего «я». Я не очень понимаю, зачем я здесь, и что мне тут делать. Как скоро конец, и с чем я должна к нему прийти. Беспокойное, в общем, море. Вон, – кивнула Она на крайнюю белоснежную двухпалубную яхту. – На яхте бы покататься.

– Хочешь выйти в море? – поинтересовался мужчина.

– Хочу, – пожала Она плечами.

– Пойдем, – он встал. – Пойдем?

Она недоуменно посмотрела на него снизу вверх. Мужчина поправил бейсболку, засунул руки в карманы широких шорт.

– Это моя яхта. Пошли, – еще раз позвал он.

Она раздумывала лишь секунду: возможность ощутить море притягивала сильнее, чем созерцание водной разбушевавшейся стихии с берега.

– Твоя? – недоверчиво переспросила Она. – Я думала, ты – отдыхающий.

– Нет. Я обосновался в этом курортном городе, – они не спеша пошли вдоль берега по направлению к бухте. – Но, в какой-то степени, я – отдыхающий. Моя жизнь и есть отдых.

– А чем ты занимаешься? Сдаешь яхту? Возишь людей на экскурсии?

– Нет, – покачал он головой. – Я достаточно богат. Мне это не требуется. И знаешь, к чему пришел я? Жизнь надо делать своими руками.

– Я это слышала, не помогает. Всё слова. Дурацкие слова. Не объясняющие, не доказывающие, не опровергающие ничего.

– Не нравятся слова? Не произноси их. Не слушай их. Пока не сможешь понять то, что для тебя окажется правдой. Но учти, что она будет только твоей. И работать, и действовать она будет лишь на тебя. Когда ты попытаешься раскрыть ее еще кому – либо, тебе точно так же скажут с ухмылкой: «Это все слова». Когда я сказал: «своими руками», я сказал это буквально, – улыбнулся он. – Я работаю своими руками, хотя не нуждаюсь в этом. Это мне нравится. Я делаю изделия из кожи: сумки, ремни и прочее. Когда утром я перебираю в мастерской кусочки разноцветной кожи, трогаю их на ощупь, вдыхаю запах, и начинаю видеть будущее изделие – время для меня останавливается на час, на день, на два. Мир перестает существовать до тех пор, пока готовая вещь не оказывается у меня в руках. Немного отдыха: час, день или неделя, и руки вновь требуют этот наркотик создания, процесса, который поглощает всего меня. Дело вовсе не в результате, не в признании. А только в том, что я умираю внешне на период работы и живу внутренне мыслью, руками, глазами, творением. Я научился отключать внешнее, чтобы оно мне не мешало, когда я внутри. И я научился отключать себя, пока я живу во внешнем мире. Поднимайся осторожно, ступеньки скользкие. Хотя, если бы мне пару лет назад сказали, чем я буду заниматься, я бы не поверил.

– С чего же все началось?

– С покупки дома, в подвале которого осталась небольшая кожевенная мастерская.

– Со случайности, значит.

– Можно сказать, с подарка свыше.

Нижняя палуба была мокрой, потому что высокие волны бились о низкие бортики и их восторженные брызги разлетались по всей поверхности покачивающегося на волнах судна.

– В каюту пройдешь? – спросил мужчина, оглядев Ее: с темными волосами играл ветер, а Ее кожа покрылась мурашками. Короткие шорты и майка оттеняли мраморность тела и лишь усиливали ощущение холода.

– Нет. Можно я наверх? – Она показала на лестницу, ведущую на верхнюю палубу.

– Как хочешь, – мужчина скрылся в рубке.

Она поднялась по крутым ступенькам и, пройдя вперед к самому носу судна, уселась на пол, свесила ноги наружу, просунув их под железные ограждения, а руками крепко обняла металлическую трубку бортика.

Яхта завибрировала, послышался лязг металлических цепей, и через некоторое время судно медленно стало набирать ход.

Ей казалось, что Она взлетает на встречные клубящиеся волны и плавно опускается, чтобы вновь подняться. Великолепное ощущение скользящего полета по воде, подхлестываемое порывистым ветром и сумеречным небом, незабываемо передавалось всему телу и отзывалось в сердце восхищением перед безграничным пространством. Яхту раскачивало сильнее, но Она, прижав подбородок к бортику, преспокойно смотрела вдаль и наслаждалась поездкой.

– В каюту не хочешь? – подошел мужчина. – Здесь холодно.

– Здесь здорово, – возразила Она, но взяла предложенную им куртку и тут же просунула руки в рукава. – А кто управляет яхтой?

– Я сейчас спущусь, – улыбнулся он. – Пришел проведать тебя.

Она оглянулась: берег стал еле различимой узкой полоской, стремительно темнело, а море превратилось в кипящую темную поверхность, которой, казалось, присутствие судна совершенно не нравилось: захлебывающиеся волны так и норовили подняться выше, чтобы накрыть яхту.

Пошел дождь. Сначала Она прикрыла голову курткой, но волшебство ощущений быстро таяло под холодными каплями дождя, и Она, вздохнув, поднялась.

– Ох! – Она едва успела схватиться за поручень низкого бортика. Оказалось, что яхту бросает из стороны в сторону так, что стоять на скользкой палубе без поддержки – невозможно. Пока Она сидела, свесив ноги и обняв железные трубки, резкие движения судна, старающегося противостоять разбушевавшейся стихии, были не таким явными.

Она поторопилась спуститься вниз.

– Мы повернули назад?

– Накаталась?

– Темнеет!

– И что? Я веду по приборам.

– Поворачивай назад! Я не хочу утонуть! Погода плохая.

– Она такой и была час назад.

– Я хочу на берег!

– Ты говорила о бесполезности своей жизни, не так ли?

– Ну и что? Я не говорила, что готова отплыть и утонуть.

– Почему?

– Потому! Хватит иронизировать, поворачивай назад! А то твои сумки и ремни останутся без тебя.

– Мне это не важно. Если я научился жить здесь, я найду себя и там. Я ни в коем случае не испытываю страха перед смертью. А вот ты прими к сведению: если тебе плохо тут, то вероятнее всего, и там тебе не станет лучше. Это зависит только от тебя, а не от внешней смены миров или обстоятельств существования.

– Я тебя не слушаю! Я не хочу так умирать. Захлебнувшись.

– А как? – казалось, Она рассмешила владельца яхты.

– Разбиться на самолете, хотя бы!

– Ты это серьезно? – мужчина не мог сдержать улыбку, точно видел перед собою милого, раскапризничавшегося ребенка, который сам не знает, что говорит. Но мимолетная улыбка слетела с его лица, и он прищурившись и внимательно глядя на Нее задал несколько вопросов, которые, казалось, тревожили и его самого. – Ты думаешь, что смерть решит проблемы? А как же семья, близкие? Ты готова их оставить? Тебе не будет перед ними стыдно?

– Тысячи людей гибнут и умирают каждую секунду, и что – то им никто в вину смерть не ставит. Послушай, давай повернем назад. Мне не нравится этот разговор!

– Я повернул. Мы идем обратно. Хочешь, выпей чаю. Я справляюсь, не беспокойся.

– И не думала, – Она отошла к невысокому шкафчику и открыла дверцы. Из носика огромного аппарата, напоминающего термос, капал кипяток. Чуть выше в решетчатых полках были закреплены коробки с чаем и сахаром, капсулы для кофе-машины, бокалы и приборы. Внизу подрагивали бутылки в ячейках. – Можно мне это? Я очень замерзла.

– Все можно, – крикнул мужчина. Он стоял поодаль у штурвала. – Хочешь, возьми себе сумку от меня на память? В левом ящике есть несколько, под сиденьем.

Она открутила крышечку с бутылки. И, открыв полку сиденья, вытащила несколько небольших сумочек. Понюхала, придирчиво потрогала швы, тщательно посмотрела изнанку.

– Нет, спасибо. Кому-нибудь подари, кому больше пригодятся. Мне они не нравятся. Я хочу ремень! – Она достала из секретера карандаш и рекламный буклет. Найдя чистое место внизу листа, послюнявила карандаш и нарисовала фрагмент сплетения четырех полосок кожи. Отхлебнула из горлышка, пририсовала металлические крепления, которые пересекались в равноудаленных точках, где Она схематично изобразила небольшие камни. – Вот такой хочу ремень на джинсы!

Она, подойдя к штурвалу, показала рисунок.

– Интересно. Я тебе его сделаю.

– Кожу бери рыжего цвета спокойного тона. А камень пусть будет красным. Темно-красным, как вишня. Но на солнце пусть нечаянно ослепит яркостью, как огнем? Такая есть огранка?

– Я тебе с рубинами сделаю, – мельком он взглянул на рисунок.

– Это дорого будет? – спохватилась Она.

– Очень. Это будет самый дорогой… – мужчина замолчал на секунду. И негромко прибавил: – Подарок.

– Спасибо, – бесчувственно и небрежно обронила Она, совершенно не рассчитывая ни на какой ремень. Она никогда не ждала от людей подарков и выполнения обещаний, потому что это случалось не так часто. Даже, если обещания и давались в какой-то момент искренне, то время или жизнь, почему-то после отбирали горячее желание сдержать слово, и человек, выполнял обещанное уже без вдохновения…

Она отбросила буклет с рисунком на сиденье и прошла к открытой двери.

– Согрелась? – крикнул Ей мужчина. Он подобрал Ее рисунок, и, внимательно рассмотрев детали, убрал буклет в карман.

– Ага! – снова Она запрокинула голову, отпивая из бутылки. Вдруг закашлялась: – Там!!! Там человек! В воде!!!

Она с тревогой наблюдала, как владелец яхты, сдернув с себя ветровку, кинулся в разъяренное море, как огромную яхту бросало прямо на них…

* * *

…Она хватала и тащила человека за руку на борт через ступеньки, держась за поручень и молясь, чтобы мужчин не ударило железным бортом судна…

Тяжелое несопротивляющееся тело вдвоем волокли к каюте под проливным дождем, подскальзывались на мокрой палубе неистово раскачивающего судна.

Хлопали человека по лицу, давили мужчине на солнечное сплетение…

Она не могла оторвать взгляда от спасенного человека. Сидела на коленках возле лица мужчины и с робким трепетом смотрела на него. В его светло-серые глаза, отливающие голубым небом и изумрудным морем одновременно. Обычные глаза человека были неестественно бездонны, точно через них открывалось видимое начало бесконечности. Мужчина смотрел на Нее, но не как на незнакомого или знакомого человека. Он точно так же ушел в глубину Ее глаз.

Владелец яхты несколько раз с беспокойством оборачивался на них. После того, как они привели мужчину в чувство, яхту сильно отклонила от курса бушующая вода, и сейчас судно плохо поддавалось управлению. Владелец уже не был уверен, справится ли он с усиливающимся штормом.

– С ним все нормально? – крикнул он.

– Да, – прошептала Она. – Наверное.

Мужчина пришел в себя, но продолжал лежать на полу. Она стащила диванную подушку и, приподняв его голову, подложила ее под затылок. Невольно Ее пальцы потянулись к щекам мужчины. Она осторожно коснулась очерченного подбородка, словно не доверяя своим глазам. Провела по бровям, убирая мельчайшие капельки воды. Мужчина вздрогнул.

– Ты кто? – отдернулась Она.

Он промолчал, отвел взгляд и слабо шевельнул рукой. Она с удивлением уставилась на его руки. Медленно разглядывала все тело в намокших брюках и рубашке. Перед Нею находился призрак Ее Семеныча. Если смотреть на лицо мужчины, то это был мужчина, но если смотреть на линию губ, скул, то они в точности могли принадлежать только Семенычу. Если смотреть на плечо и руку, то можно было увидеть плечо и руку мужчины, но если вглядываться в запястье, на видневшийся из-за разодранной ткани локоть, на контур мышц – то части руки мужчины являлись копией руки Семеныча. Глаза лишь казались другого оттенка, но их выражение было таким, будто перед Ней лежал Семеныч и смотрел на Нее.

Мужчина оперся на локти и, приподнявшись, сел. Она в полной растерянности дотянулась до валяющейся рядом бутылки виски и автоматически сделала большой глоток. Мужчина встал на ноги, старательно удерживая равновесие. Она передвинулась в закуток между двумя сиденьями, чтобы не раскачиваться и не скользить по полу судна, которое ходило ходуном под немаленьким углом.

Мужчина, пошатываясь, прошел к штурвалу.

Сквозь гул волн, смешанного со свистом ветра и стуком дождя, у Нее в ушах звучали громкие обрывки фраз:

– Под ветер иди…

– Снижай до шести узлов… На гребень вползай!

– Уходи! С кормы смотри…

– Увеличивай! Поворачивай…

– Быстрее! Снижай…

– Глиссируй!

– Набирай…

Она понимала, что их благополучное возвращение теперь полностью на совести провидения, поэтому Она еще глубже и плотнее прижалась к стене, расставив поднятые в коленках ноги в упор к боковинам сидения, чтобы тело при движении никуда не срывало.

«Гад, год, гат, – вспомнила Она. – По-английски «бог», будет «Год».

Она смотрела на видневшийся в проеме силуэт спасенного им мужчины и явно различала под прилипшей мокрой рубашкой фигуру Семеныча. И абсолютно не обратила внимания, что спасенный мужчина разговаривает на русском языке, а владелец яхты его прекрасно понимает, но отвечает на английском.

«Точно его тень. Он и двигается также, – Ее мысли больше занимала нечеткая, необъяснимая, но несомненная схожесть мужчины и Семеныча, чем то, как они втроем доберутся до берега. Она совершенно не беспокоилась о том, что будет дальше. Ее больше не тревожил ни шторм, ни ветер, ни то, что двое крепких мужчин нервно выкрикивают что-то у штурвала и с силой крутят рулевое колесо. Потому что в пяти метрах от Нее было «нечто», очень похожее на Семеныча. Ей даже подумалось, что теперь Она вполне готова и утонуть, потому что в голову проскочила совсем бредовая мысль: – А вдруг Семеныч умер и пришел попрощаться? Нет, не попрощаться! Забрать меня с собой! Он за мной пришел!»

Она успокоилась, мысленно простилась с детьми и пообещала им, что с небес позаботится о них гораздо лучше.

«Ну вот и все, – удовлетворенно подумала Она и вспомнила, как тонула в детстве, когда соленая вода заливалась в дыхательные пути, а вытянутые руки еще чувствовали поверхность моря, но тело уже тянуло вниз. – Наконец-то. В принципе, тонуть не больно. Но очень неприятно. Зато быстро».

* * *

– Плавать умеешь? – внезапно прервалась Ее смиренная готовность к концу.

Она с недоумением посмотрела на мужчину, еще не понимая, что тот у Нее спросил.

– Швартоваться к причалу и каменистому берегу сейчас опасно, – повторил он, возвращая на место покинувший Ее разум. – Ты умеешь плавать?

– Меня же утопит! – Она испуганно взглянула в овальное окно, за которым стемнело. – А как же яхта? Мы ее бросим в море?

– Мы ставим ее на плавучий якорь, а потом отбуксируем. Это долго.

– Я не доплыву, – решительно отказалась Она.

– Со мной.

– Тебя самого вытащили недавно. Как ты оказался в море? В одежде? Что ты там делал?

– Не важно. Вставай.

– Нееет, – Она уперлась спиной к стене. – Никуда я не поплыву! С ума сошли! Я здесь буду умирать.

– Поплывешь! – мужчина засмеялся и бесцеремонно схватил Ее за руки, легко вытащив Ее из убежища. Сдернул с Нее куртку и подал знак владельцу яхты, остававшемуся у штурвала, а затем потянул Ее за собой.

На минуту мужчина остановился, ожидая более удобного момента. Когда судно немного повело влево, мужчина сбросил Ее в воду и прыгнул следом.

Она вынырнула и от страха стала отчаянно грести руками.

– Не греби!!! – перекрикивал водную стихию мужчина. – Сейчас отнесет волна сама! Не греби! Поднимайся на волне!!! Набери воздуха!

Она судорожно схватила его за руку и попыталась вздохнуть, стараясь не оборачиваться на огромную яхту позади. Вода попала Ей в нос и в рот, и Она снова отчаянно замолотила руками по воде…

* * *

– Мика! – от безысходности воззвал Первый.

– Зачем он тебе понадобился? – откуда ни возьмись, проявился Второй, вернее, его тень. Второй был безнадежно слаб.

– Я хотел с ним поговорить. Ты вернулся? – обрадовался Первый.

– Нет. Я оставил ничтожную часть себя здесь. Пусть Мика думает, что я так ослаб. А из Ребенка он меня не достанет.

– Достанет, – опечалился Первый.

– Где?!

– Там, на земле. Смотри…

– Семеныч?! – Второй несказанно удивился.

– Нет. Это не он. Это не человек. Это кто-то в обличие человека.

– Невероятно! Просто шайка каких-то призраков бродит по земле! Ребенок, Она, Семеныч, и еще этот! Кто это?

Первый и Второй сосредоточенно пытались понять, кто же находится в теле Доместика.

– Мика!!! – ахнули они одновременно.

– Вытягивайся! – взмолился Первый.

– Ну уж нет, – отрезал Второй. – Хочет этот великий честного боя? Пусть получит.

– Еще есть новости.

– Меня уже ничем не удивишь.

– Катенка нет. Но когда она была кошкой, угадай, возле кого она крутилась? Семеныч.

– Весьма любопытное совпадение, – озадачился Второй. – Значит, ищи Катенка возле него.

– А что с самим Ребенком?

– Я не понял, ты за кого волнуешься? За меня или Ребенка? – возмутился Второй.

– За тебя, конечно. И за твою временную форму.

– Все в порядке с Ребенком. Его и не было фактически. Это безэмоциональный призрак. Пустое тело жило себе. Практически не было в нем духа. Функционирующий физический организм. С разумом и сознанием.

– Такие люди тоже бывают? – удивился Первый.

– Сколько угодно.

* * *

Она кашляла взахлеб. Вода текла из носа и рта, стояла в ушах и резала глаза солью. Она пыталась вздохнуть, но в горло опять заливалась вода, и трахею спазмом сжимало от боли.

– Все! Все! – мужчина наклонил Ее и стучал по спине. – Выдыхай! Спокойно выдыхай. Успокойся!

Кашель постепено становился реже, но у Нее оставалось ощущение, что не вся вода вышла из Ее легких.

– Мне больно! – показала Она на грудь.

– Это от кашля. Пройдет. Пойдем в отель.

– А он? – с тревогой Она обернулась на море, где качалась белоснежная яхта.

– С ним все нормально. Он дождется капитана и отправится домой. И с судном, и с ним все хорошо. Тут уже безопасно. В море не унесет и на берег не кинет. Пойдем. К сожалению, мне тебя нечем укрыть. Побежали, так согреешься!

– Нет! – рассердилась Она. – Я не могу бежать! Я еще не продышалась.

– Меня зовут Доместик Год, – не обращая внимания на Ее возмущение, представился мужчина и потянул Ее за руку. Он пошел быстро, не выпуская Ее запястья, и Ей пришлось подчиниться и прибавить шагу, чтобы не упасть на камни.

– Такого не бывает имени! – возразила Она и только сообразила, что Доместик все время разговарил с Нею на русском языке без всякого акцента. – Ты очень похож на человека!

Доместик засмеялся.

– На одного человека, – поправилась Она, вновь закашлявшись от быстрой ходьбы. – Куда ты меня тащишь?

– В отель!

– Ты знаешь, где мой отель? – они торопливо пересекали ухоженные газонные клумбы по вымощенным дорожкам, но Она не узнавала места.

– Я остановился в нем же, – совершенно неожиданно Она заметила знакомый вход в один из многочисленных холлов Ее отеля. – Но в другом крыле. Переодевайся и в горячую ванну немедленно.

Доместик отпустил Ее запястье и моментально скрылся по дороге, ведущей к бассейну. Она оглянулась, но Доместика уже не было видно. С удивлением потрогала левую руку, еще хранившую ощущение сжимающих пальцев. Пальцев Семеныча.

«Доместик… Доместик… Домашний, местный… Доместик Год – Внутренний Бог?! – осенило Ее, когда Она оказалась в холле. – Он подшутил надо мною. Сто процентов такого имени не бывает. Как он оказался в море? Почему он так похож на Семеныча?»

Она пролетала мимо лобби-бара, когда почувствовала спиной напряжение. Машинально оглянулась в сторону уже на выходе.

Краем глаза заметила араба в темных очках. С ним Она виделась почти каждую ночь, на дискотеке или в клубе на соседней улице, но совершенно не помнила, как они проводили время и о чем говорили, поскольку араб появлялся именно в то время, когда у Нее от выпитого алкоголя кружилась голова, и мутнело сознание. Араб неизменно был в дишдаше, носил гутру и никогда не снимал темных очков…

– Где ты была? – Лена красила ресницы.

– У моря была, – Она, прыгая на одной ноге, стаскивала шорты. – Пошел дождь, а я далеко отошла. Пережидала в баре у пляжа, а потом решила добежать до отеля.

– Телефон с собой бери! В чужой стране находимся. С тобой одни проблемы! Собирайся, гулять пойдем.

– Голову вымою, погоди. Двадцать минут.

– Знаешь, я сюда с тобой приехала, а ты меня оставила на полдня! – недовольно воскликнула Лена.

– Извини, ты спала, а я прогуляться ушла. Не планировала, что задержусь.

– Всегда весь отдых портишь!

Но Она, не дослушав, стремительно скрылась в ванной. Просунула голову в дверь:

– Лен! Мне никто не звонил?

– Кому ты нужна? Думаешь, я поверила, что ты по бережку ходила? Опять шлялась с кем-нибудь. Если на дискотеке подойдешь к своему арабу, я больше с тобой никуда не пойду!

Она стояла под колкими струями из душевой лейки, греясь под горячей водой и думая о Доместике.

«Ведь он как раз и не похож на человека! Только оболочка! Причем и оболочка не его собственная! Учитывая все странные события, происходившие со мной и Семенычем, не исключаю, что кто-то взял и материализовался в тело Семеныча. Чтобы надо мной поиздеваться. Или Семеныч раздвоился… Да что за чертовщина? Семеныч не позвонил и не написал ни разу. Ни разу! Он не любит меня…».

Выйдя из ванной комнаты с полотенцем на голове, Она подошла к шкафу, чтобы взять одежду.

– Мне это надоело! – Лена бросила на постель косметичку. – Ты портишь мне отдых! Ты пропускаешь завтраки и обеды, и я вынуждена ходить одна, пока ты нажираешься виски у моря или бассейна. Потом тебя не расшевелить, потому что у тебя какая-то тоска. Вечером за ужином ты начинаешь с бокала вина, и позже тебя тянет на шоу или танцы, где ты быстро находишь компанию до утра! А на рассвете ты просыпаешься и похмеляешься на балконе, мешая мне спать, потому что ты топаешь по комнате! А когда я просыпаюсь, ты уже валяешься где-нибудь на пляже!

– А к белой юбке можно надеть эту маечку? – Она обернулась, держа вещи в руках.

– Не надевай эту юбку! По улице невозможно пройти!

– Ужинать пойдем? – Она натянула белую юбку и сняла полотенце, взлохмачивая им волосы. Включила фен.

– Я с тобой разговаривала вообще-то!

– Я поняла, – кивнула Она, закашлявшись. – Я тебя не устраиваю.

– Ты никого не устраиваешь! Потому что ты только о себе думаешь!

– Что ты хочешь? – Она с трудом откашлялась.

– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне!

– Я спрашиваю, что ты от меня хочешь? Я буду ходить с тобой. Как на веревочке. И в пять утра завтра не проснусь. Еще что?

– Чтобы ты ни к кому не подходила!

На веранде Она расположилась на диванчике, пока Лена выбирала в лобби-баре напитки. Она нерешительно вертела в руках телефон, борясь с желанием написать Семенычу сообщение. Алкоголь спасал, отодвигая Семеныча дальше и делая мысли о нем не такими болезненными. Но как только сознание приходило в норму, состояние страха потери любви вновь захлестывало Ее с головы до ног физической болью сжимающегося сердца.

Она разглядывала постояльцев отеля: трогательные влюбленные, ищущие темные уголки около бассейна; спокойные семейные пары, поедающие легкие закуски и поглощающие вино за столиками на открытой террасе; веселые молодежные компании, шумевшие в ожидании ночного танцевального шоу и новых знакомств; трепетные родители, следящие за отпрысками, которые под музыку махали руками, следуя движениям аниматора…

«А вдруг он ответит, что не желает меня больше видеть? – Она убрала в сумочку телефон. – Лучше я не буду ничего писать, чтобы не получить неприятный ответ. Или не получить никакого ответа. Но почему же молчит он? Сколько дней уже прошло? Пять? Шесть? Семь?».

– Смотри, какие нам коктейли сделали! – подошла Лена и поставила на столик четыре бокала. Присела на диван и достала пачку сигарет.

Она потянулась за бокалом. Жадно всасывала через соломинку жидкость, чтобы тепло скорее остановило беспокойные мысли.

– Смотрю на всех них. Все такие счастливые.

– А тебе чего не хватает?

– Семеныча…

– Опять! Себя надо любить. Отпуск, коктейль, покой. Сиди и наслаждайся.

– Не могу. Мне такое безделье совершенно не нравится. Оно бесполезное.

– Выпей еще, – кивнула Лена на бокал. – И представь, что он рядом. Вон, как та пара. Сидят и тупо смотрят по сторонам. Им даже поговорить не о чем. Быт остался в другой стране и все. Отдыхают. Морепродукты лопают.

– Я и так все время представляю, что он рядом. Но если он был бы рядом, он в такое время уже спал бы в номере. А на рассвете, возможно, бегал бы или плавал в бассейне, потому что на море не пускают из-за шторма.

– Отлично! Он спит в номере, а ты вышла прогуляться! Надоела ныть!

– Все равно. Все вокруг довольные и счастливые. А мы?

– Должен же кто-то быть несчастным, чтобы кому-то счастья досталось больше. Почему не мы? И у многих – просто видимость счастья. А внутри нереализованные желания тоже их гнетут…

– Куда пойдем? – Она допивала второй бокал.

– В город. Дождь закончился. А здесь этот араб опять. Я не понимаю, он следит за тобой, что ли? Мне кажется, он хочет тебя куда-то утащить.

– Где?

– Не оборачивайся. Он в темном углу бара. Я напитки брала, заметила, что он сел так, чтобы через стекло тебя виднее было. И глаз не сводит. Сейчас дождется, когда ты нажрешься и опять припрется поить тебя дальше. А сам и не пьет совсем. Скажи спасибо, я рядом. Иначе он давно утащил бы тебя в рабство. Давай, через сад быстро уйдем, он не успеет нас догнать. В городе в клуб сходим. Пугает меня этот араб.

Они встали, когда из дверей бара выходила компания мужчин, которая и прикрыла их уход от араба.

– А ты не скучаешь по детям? – спросила Лена, когда они пересекали перекресток, оглядываясь на отель. – Я уже по домашним соскучилась.

– Нет, – чуть неуверенно ответила Она, придерживая Лену за руку, потому что автомобили, которые постоянно сигналили, ехали беспорядочно и не включали поворотников.

– Это как?

– Я их скоро увижу. К тому же, с ними все в порядке. Им в деревне хорошо. Вот если бы я знала, что никогда их не увижу, наверное, скучала бы. Или что им где-то плохо, то мне тоже стало бы плохо.

– Ты как кошка. Откормила и готова к новому помету, – стала смеяться Лена. – Или воин. Нет опасности, угрозы, значит, нет дела. В этот клуб пойдем или на другой улице?

– В этом были, – возразила Она.

– Мы уже во всех были в этой округе!

– Тогда давай такси возьмем, подальше посмотрим, что есть в городе еще.

– Они все равно на один манер, декорации только разные. Смысл один. Пить и танцевать. Теперь можно выбрать понравившийся.

– Ага, – кивнула Она. – И жизни так же?

– Что? – рассеянно переспросила Лена, приглядываясь к шляпкам в лавке. – Пойдем быстренько шляпы померяем?

– Жизни нельзя посмотреть и выбрать понравившуюся?

– Что значит посмотреть? – Лена стянула широкополую шляпу с выносной витрины на улице. – Эй! У вас есть зеркало?

– Пожить! Примерить? Нельзя? – с совершенно серьезным видом поинтересовалась Она. Лена немного оторопела, как если бы у нее кто-то спросил, а можно ли оторвать кусочек неба.

– Знаешь, ты, вроде, неглупая. А иногда как ляпнешь что-нибудь, у меня создается впечатление, что ты с луны упала.

– А Семеныч сказал, что с венеры.

Лена от неожиданности надела шляпу задом наперед:

– Откуда?!

– Книга такая есть, – засмеялась Она. – Объясняет разницу в полах. Шляпу-то переверни.

– А твой Семеныч не говорил тебе, что ты ненормальная?

– Говорил.

– Стоит задуматься.

– А я и думаю.

– Мне идет? – Лена покрутилась в шляпе.

– Нет.

– Лови такси, – Лена недовольно сдернула с головы приглянувшуюся шляпку и грубо сунула ее выскочившему из лавки продавцу в руки. – Посмотрим, что еще в городе есть.

* * *

– Задерни шторы! – Лена сбросила туфли и бессильно повалилась на постель.

Она подошла к балконной двери: на улице светало, а внизу по дорожке, огибавшей бассейн по периметру, бегал Доместик. Она обернулась на заснувшую Лену, схватила босоножки и выскользнула на цыпочках из номера.

Взяла две чашки кофе в баре и вышла к бассейну. Доместик снимал с себя одежду и, казалось, не видел Ее. Она села неподалеку, поставила чашки на столик.

Смотрела, как рывками появляется его спина над водой, как сильные руки взмывают вверх и плавно опускаются, передвигая тело вперед. Как у бортика Доместик ныряет под воду, а вынырнув, уже плывет в обратную сторону.

За первую чашку кофе Доместик сделал семь заплывов туда-обратно. Подошел сотрудник отеля, и заботливо накинул Ей на плечи мягкий плед.

Она подняла голову, чтобы поблагодарить, но лицо служащего растворилось, а чьи-то руки бережно подхватили Ее и понесли наверх.

Проснулась Она от духоты и жажды. Растерянно посмотрела на белый потолок.

– Очнулась? – вышла Лена из ванной. – Допилась уже. Тебя мужики приносят!

– Чего?!

– Я проснулась от того, что дверь скрипнула. И вносят ценный груз. Я сначала подумала, что мне это снится. Мы же вместе пришли. Куда ты смотаться успела?

– А дальше?

– Дальше он деловито тебя раздел, укрыл одеялом и ушел. Это кто?

– Представился, как бог.

– Дожила, – укоризненно покачала Лена головой. – Тебя уже боги возвращают с небес. Ты и там не нужна. Вставай, на экскурсию пора ехать.

– Без меня. Меня тошнит, я не выдержу никакой поездки.

– Я так и знала!

– Давай на завтра перенесем?

– Нет. Я сегодня хочу. Вот активированный уголь. Лечись. А я поеду. Вернусь поздно. Лежи и отсыпайся. И сходи в обед, поешь горячего супа. Ты, по-моему, тут еще ни разу не ела. Посадишь весь организм.

Она еле дождалась, когда за Леной закроется дверь, и вскочила с постели…

* * *

– Пожалуйста, – подозвала Она администратора внизу. – Гость отеля, Доместик Год забыл у меня свой телефон. В каком он номере остановился?

– Одну минуту, – склонился над монитором администратор. – Как его имя?

– Не надо, спасибо, – Она заметила в окно Доместика, сидящего с ноутбуком в тенистой беседке в саду.

– Выспалась? – спокойно спросил он, не отрывая взгляда от ноутбука, точно знал, кто к нему подошел. Она промолчала, и тогда Доместик взглянул на Нее. От поразительного сходства с выражением глаз Семеныча у Нее моментально закружилась голова, и подкосились ноги. Она опустилась на сиденье, Доместик машинально поправил Ее непослушный локон.

– Хочешь прогуляться? – поинтересовался он. Тепло и нежно. Тоном Семеныча.

Она кивнула.

– Я переоденусь, оставлю компьютер и вернусь, – он закрыл ноутбук и встал.

– Я с тобой! – воскликнула Она, испугавшись, что он не вернется. Сейчас, на трезвый взгляд, несомненное сходство Доместика с Семенычем казалось еще более глубоким, а оттого и более нереальным.

– Я быстро. Посиди здесь?

– Я с тобой, – упрямо произнесла Она. – Я хочу с тобой.

– Делай, что хочешь, – улыбнулся он, в точности скопировав интонацию Семеныча, и подал Ей руку, досконально воспроизведя движение Семеныча.

В номере царил совершенный порядок: вещи на плечиках висели в открытом шкафу на одинаковом расстоянии друг от друга, постель была аккуратно заправлена без единой складки, диванные подушки идеально ровно располагались на тахте.

Зазвонил телефон, и Доместик спешно вышел на балкон, прикрыв за собой стеклянную дверь. Он стоял спиной к Ней, но стоял как Семеныч: как будто на одной ноге, а вторая лишь служила опорой для равновесия.

Она в смятении опустилась в кресло и подтянула коленки, обняв их руками.

– Воды? – вернулся Доместик и открыл бар. Он словно знал, что Она не пьет холодную воду, и поэтому достал бутылочку не из холодильника. И это не ускользнуло от Ее внимания. Он потянулся за стаканом и замер: Она мгновенно соскочила с кресла и обняла его, уткнувшись лицом в его спину.

Она вдыхала знакомый запах Семеныча и чувствовала, что он сейчас должен развернуться и, целуя, крепко прижать Ее к себе.

Но Доместик мягко отстранился и, развернув за плечи, подтолкнул к креслу. Подал стакан воды.

– Ты кто? – Она пила воду и тяжело дышала.

– Это немного трудно объяснить, – он опустился на пол перед Ней, заботливо поправил Ее выбившуюся футболку. Она завороженно смотрела на Доместика: на первый взгляд – чужой мужчина, но его движения, точно невольные, создавали впечатление, будто в его теле находился Семеныч, который неосознанно тянулся к Ней и смотрел на Нее. Она нахмурилась.

– Ты такая хорошенькая, – засмеялся Доместик.

– Я тебе нравлюсь?

– Конечно, нравишься! Разве ты можешь не нравиться?

– Ты… – запнулась Она. – Ты похож на… На…

– Семеныча, – помог Ей закончить предложение Доместик, отчего глаза Ее округлились. – Но это не так.

– Как, не так? Ты его знаешь?

– Знаю. И тебя знаю.

Сердце Ее бешено заколотилось.

– А еще что ты знаешь?

– Все, – ответил Доместик.

– Ты кто?! – Она со злостью хотела оттолкнуть его ногами, но Доместик предупредительно успел остановить Ее, удержав за лодыжки. И вновь рассмеялся.

– Я повторюсь. Я не знаю слов, чтобы объяснить тебе, кто я.

– Откуда ты взялся?

– Ты меня придумала, – кивнул Доместик.

– Я?!

– И Семеныч.

– Семеныч?! Но ты… Человек! Руки, ноги, голова!

– И что? – Доместик с недоумением взглянул на Нее.

– Как это – что? Нельзя выдумать человека!

– Кто это сказал? Люди всегда что-то выдумывают!

– Это другое, – поняла Она Доместика. – Нельзя выдумать живого человека! Чтобы он сам по себе жил.

– Посмотри в окно.

– Небо. Ну и что?

– Небо – это часть мира. Твоего мира. Таким, каким ты его видишь. Какое небо сейчас?

– Голубое. Безоблачное. Лучше бы было пасмурное…

– Почему?

– Мне нравится пасмурное небо, но без дождя. Пасмурное небо насыщенное. Оно не бесконечное вверх, но бескрайнее в плоскости и очень уютное! Оно тянет меня к себе. Как вечность. Как колыбель.

– Да? – Доместик усмехнулся. – Ладно, смотри.

– Куда смотреть?

– В окно. На небо.

Она послушно посмотрела в окно. И небо стремительно стало затягиваться, невесть откуда взявшимися, облаками. Легкие белые, расплывчатые серые, густые темные облака стремились закрыть солнце, лучи которого прорывались, окрашивая края облаков в золотые, ярко-красные и фиолетовые оттенки.

Вскоре все небо превратилось в ровную серую пелену.

Она зачарованно взирала на чудо, которое происходило на Ее глазах, будто Она сама раскрашивала небо той краской, какой хотела.

– И что это?

Доместик улыбнулся:

– Это всего лишь небо.

– Всего лишь? Но только что оно было абсолютно безоблачным. А сейчас?

– А сейчас небо стало таким, каким бы ты хотела, чтобы оно стало. Ты вообразила небо таким. И меня ты вообразила таким.

Она продолжала смотреть на небо: пелена серого цвета рвалась как старая ткань и растворялась на глазах.

И снова яркий голубой небосвод.

– Я?! – с удивлением прошептала Она.

– Ты, – смотрел Доместик на Нее с теплотой и умилением, как смотрят на долгожданного новорожденного ребенка.

– Это сделала я?

– Это сделала ты, – эхом отозвался он.

– А… Ты сам-то есть?

– Как видишь.

– А если… – глаза Ее сверкнули. – А если я придумаю так, чтобы ты остался со мной? Навсегда? Ведь ты, наверное, и не женат? Уж этого я бы точно не выдумала. И ты навечно будешь моим!

– А Семеныч? – улыбнулся Доместик. – Я здесь, потому что он хочет быть с тобой. А долго ли он будет тянуться к тебе, если ты не вернешься к нему?

– Семеныч? – рассердилась Она. – Где он, этот Семеныч?

– В данный момент совещание проводит. Злится.

– А почему он злится?

– Он так живет. Ему нужна злость. Она заглушает страх и дает ему жизненные силы. Когда у него не будет страха, тогда ему не понадобится и злость.

– Вот и неправда!!! Неправда! – Она в возбуждении вскочила с кресла. – Он не на работе! Он вообще не в России! А тебя не я выдумала, а кто-то нашел, чтобы надо мной поиздеваться! И Семеныч тебя не выдумывал! Что он, дурак, сам себя выдумывать? Он всегда говорил о том, что сам себе не нравится!

– Я говорю, что он просто хотел быть рядом с тобой. Поэтому я здесь.

– Хотел рядом быть?! – закричала Она. – И ни разу мне не позвонил с той ссоры? Да хоть бы слово написал!!!

– Он каждый день пишет тебе, – с грустью ответил Доместик. – Ты не отвечаешь.

Она швырнула телефоном в Доместика.

– Где он пишет?! Найди мне хоть одно сообщение! Я, наверное, ослепла! Я не отвечаю, подумать только! Тем более, логичнее позвонить мне! Чтобы удостовериться, что я живая!

– Ты не отвечаешь. Он боится звонить, – Доместик подобрал телефон и положил его на столик. – Как и ты боишься ему написать, заливая в себя алкоголь.

– Да, – пробормотала Она. – Да. Точно. У меня белая горячка. Алкогольный делирий.

Она распахнула створки бара. Достала бутылку, схватила со столика стакан из-под воды. Наполнила стакан наполовину.

– Хватит пить, – мягко сказал Доместик. Он не поднимался с пола, спокойно наблюдая, как Она металась по комнате.

Она с отвращением делала большие глотки и подняла указательный палец, жестом остановив Доместика. Поставила стакан и зажала ладонью рот. Восстановила дыхание.

– Не могли мы тебя выдумать! – прерывисто ответила. – Семеныч никогда бы не сказал: «Хватит пить». Он, наоборот, сказал бы: «Пей, если охота. Делай, что хочется!».

– Тебе уже давно неохота. Ты просто не знаешь, чем отупить свой обеспокоенный разум, не так ли? – Доместик с легкостью поднялся на ноги и подошел к Ней. Чуть наклонился и прошептал Ей на ухо: – Ты не ожидала, что попадешь в человека, и назад пути не будет? Эгрегор – ангел – демон – человек – Катенок… Кто же ты теперь?

Она переменилась в лице, резко отдернулась, почувствовав, что на секунду теряет сознание.

– Я сама по себе! Понятно? – глаза Ее сверкнули совсем по-кошачьи. – И тебя – нет!

Она схватилась за ручку двери.

– Телефон! – Доместик взял со столика аппарат и бросил Ей. Она поймала его одной рукой и со злостью захлопнула за собой дверь.

* * *

– Первый!

Первый озирался: Второго он слышал, но обнаружить не мог. Лишь легкие знакомые вибрации указывали на то, что рядом кто-то есть.

– Что? Я здесь, – Первый обеспокоенно пытался присоединиться к еле уловиму излучению Второго.

– Я, находясь в Ребенке, не вижу Доместика.

– Я не понимаю тебя.

– Его в отеле нет, – излучение передернулось слабым раздражением Второго. – Будучи в теле Ребенка, я его не вижу!!! Пустое место.

– Как это?

– Вот так. Думай скорее, что это может быть. Выкладывай мне свои гипотезы, теоретик. Иначе мне не справиться с тем, чего для меня не существует. И быстрее, пожалуйста. Я чувствую приближение чего-то нехорошего.

– Так. Так, – запаниковал Первый. – Что это может быть?

– Ну?

– Не сбивай! Так. Так.

– Это надолго, – Второй монотонно загудел разочарованием.

– Все. Она его первая увидела? Тогда так. Если эгрегоры могут существовать в любых формах, а сами себя не видят, то есть не представляют, то…

– Ну же? – нетерпеливо спросил Второй.

– То они существуют исходя из чьего-то представления. Она могла его представить только Семенычем, вот поэтому Доместик и явился к Ней в образе Семеныча. Семеныч для Нее – любовь. Мика – эгрегор любви. Вот Она и видит любовь – человеком, которого любит.

– А я? То есть, Ребенок? Почему я вижу пустое место?

– Помнишь, Мика сказал: «я свое из тебя забрал?». Нет в тебе любви. Поэтому ты и не видишь ее. Не видишь Мику.

Далее от Второго кратко и эмоционально послышалась человеческая нецензурная брань.

– А как же остальные? Владелец яхты видит Доместика, – сопоставил факты Второй.

– Тут сложнее. Единственное объяснение, которое мне кажется верным – эгрегор в низшем мире существует далее в той форме, в которой его увидел самый первый человек или любое другое существо. Вроде того, что у людей – единое информационное пространство, и они оттуда берут представления. Она его представила так. Мика обрел форму. Эта форма отпечаталась во вселенском пространстве, и остальные люди бессознательно считали ее.

– Попроще! – взмолился Второй. – Она его так нарисовала? И все так и будут видеть?

– Да, – подтвердил Первый.

– Стой. Так Катенок не случайно стала кошкой? Ее так представил Семеныч?

– Выходит, – растерялся Первый.

– О-о-о, – застонал Второй. – Что же все так сложно?

* * *

До вечера Она ревела в своем номере, чувствуя, как разрывается сердце, и не понимая, что с Ней творится. Словно часть Ее тела находилась где-то далеко от Нее и не имела возможности вернуться обратно. Она физически ощущала пустоту внутри тела, будто Ее в нем не было. И в то же время, Она чувствовала, что это тело накрепко держит Ее внутри себя, насильно не выпуская наружу. Хотелось разбить голову или разъединить мышцы, чтобы вылезти из кожи…

Когда с балкона потянуло вечерней прохладой, Она встала и привела себя в порядок. Спустилась вниз.

Взяв в баре коктейль, Она прошлась до бассейна.

– Что ты за мной ходишь? – Доместик взрогнул и развернулся. Она стояла перед ним. – Я спрашиваю, зачем ты так похож на него? И ходишь тут, как он! И дышишь тут! И всякие небылицы рассказываешь! Может, в номер поднимемся? Придумаем что-нибудь интереснее шторма или облачков на небе? А?

– Тебе надо поспать. Ты ведешь себя неадекватно, – твердо сказал Доместик.

– А ты? Ты адекватно себя ведешь? Я тебя больше не выдумываю! Исчезни с глаз моих! Сейчас же! И из этого отеля исчезни! А не то… Не то, – Она подбирала слова для более существенной угрозы. И, не найдя подходящих, бессильно выкрикнула: – Убирайся вон!

Она выплеснула остатки коктейля в траву и стремительно направилась в сторону открытого бара, где играла музыка. Доместик нервно зашагал по слабоосвещенной дорожке парка, потом развернулся и пошел обратно к бассейну.

Она оглянулась, поднимаясь на веранду. Доместик тут же приостановился, ловя Ее взгляд. Но Она сердито развернулась в сторону клуба, где начиналась ночная дискотека.

«Еще ходит тут, как Семеныч!» – Она со злостью послала проклятье в сторону оставшегося на улице Доместика и подошла к стойке бара.

Рядом тут же оказался араб…

Он сыпал комплиментами и не позволял Ее бокалам опустошаться. Она не помнила, как они покинули клуб. Араб тянул Ее все дальше и дальше от отеля, рассказывая по дороге шутливые истории. Она, смеясь, шла за ним босиком, держа в одной руке снятые босоножки, а в другой – бокал, стараясь не расплескать жидкость, и удивлялась, почему так темно, куда делись все лавочки, и отчего трава мокрая.

Когда они оказались в пустынном городском саду, расположенным за территорией отеля, араб остановился и снял очки. Безжизненные глаза смотрели на Нее.

– Ребенок! – ахнула Она, выронив бокал.

* * *

– Долго же ты меня узнавала. Я так изменился?

Она замерла от растерянности, не зная, что Ей сейчас надо делать: бежать, нападать или защищаться.

От страха закричала. Ребенок зажал Ей рот, но тут же отдернул руки. Послышался шорох бегущих по траве шагов.

Ребенок стремительно рванул в сторону, но вдруг остановился в десяти шагах от Нее, словно окаменел и прирос к земле. Она попятилась назад и наткнулась спиной на что-то теплое. Тотчас отпрянула и вновь закричала, пока, обернувшись, не узнала Доместика.

Он схватил Ее в охапку и руками закрыл Ей глаза. Она с силой пыталась опустить его ладони и убрать их от своего лица. Доместик крепко прижал Ее спиной к себе.

– Убери руки! Я ничего не вижу!

– Тише, – Доместик убрал свою ладонь от Ее лица, но объятий не ослабил, не выпуская Ее.

Нарастал гул поднимающегося ураганного ветра. Деревья гнулись к земле. Ребенок стоял на месте, а его тело шатало из стороны в сторону. Его ноги до колен казались вкопанными и затвердевшими.

Внезапно сверкнула молния, разрезав черное небо. Яркий свет озарил искаженное ужасом лицо Ребенка, темно-зеленые шевелящиеся деревья, приникшую траву.

Все погасло на миг.

Следом послышались раскаты грома. Вновь располосовала ночное пространство ослепляющая молния. Крупные тяжелые капли посыпались сверху.

Она видела, как скручивает Ребенка неведомая сила, как извивается его тело. Прижимаясь к Доместику, Она в панике смотрела, как от земли собирается свистящий ветер в восходящий вихрь воздуха. Темный столб располагался над Ребенком и засасывал его в себя. Но ноги Ребенка не двигались. Сквозь оглушительный гул, Она слышала, как кричит обезумевший Ребенок. Его туловище вытягивалось вверх и, того и гляди, могло быть разорвано пополам. Продольные вспышки молний стрелами вонзались в Ребенка.

Она в оцепенении подняла голову, чтобы увидеть лицо Доместика. Он одной рукой прижимал Ее к себе, а вторую, высвободив, плавно поднял ладонью вверх. Сжал пальцы в кулак и резко дернул вниз, на себя, как стаскивают одним движением простыню с постели. Дождь остановился, а небо открылось черной бездной, которая стала опускаться на Ребенка.

Мерзкая чернота продолжала снижаться и ощущалась, как липкий, вязкий воздух, который склеивает легкие.

– Почему он стоит? – с трудом пыталась Она дышать.

– Это страх, парализующий все на свете. Пространство окаменело. Испуг – короткий, временный, а страх может быть бесконечным.

Сошедшая с неба чернота сгустилась еще больше, приобретая еле видимые границы и очертания. Исступленный ветер не прекращался, и не имел единого направления, как обычный ветер. Потоки воздуха беспорядочно струились к центру и от центра, вылепливая из бездны конечную субстанцию.

Она вздрогнула: открывшееся небо стало падать вниз. Оно походило на невесомого огромного волка, который приближался к земле, норовя ухватить своей оскаленной пастью Ребенка. Подобие бестелесного волка занимало все пространство видимой части неба и иногда касалось и Ее своей склизкой шелковой воздушной материей.

Ей стало страшно: трясущийся в судорогах Ребенок с окаменелыми ногами, его рвущееся в агонии туловище, зияющая дыра в атмосфере, облепляющая плотность воздуха и огромной силы живой ветер…

– Не бойся, – шепнул Доместик. – Все хорошо, не бойся.

– Что это? – из-за порывов ветра Ее голоса почти не было слышно.

– Злость! Это его злость, вот она какая! Она сильнее страха. Она сильнее всего. Ведь ты видела это? Ты же помнишь волка? Свои руки, спину, помнишь? У человека огромная глубина чувств. Посмотри, как они оживают и материализуются, как они самостоятельно существуют в пространстве. У человека столько энергии, что она выходит из него и живет сама по себе, – Доместик кричал Ей на ухо.

Парящая чернота в виде огромного волка несколько раз опускалась почти до земли и вновь поднималась. И когда чернота вплотную легла на поверхность земли, Ребенка уже не было.

Она от неожиданности вскрикнула, и в ту же секунду черное облако стало вновь подниматься, взмахивая крыльями. Черной зловещей птицей оно стремительно взмыло вверх.

Доместик поднял руку и разжал ладонь, растопырив пальцы. Бездна закрылась небом, и оно тут же засветилось от сверкающих молний, походящих на хирургические нити, которыми зашивают рану.

Прерванный дождь вновь полился стеной. Ветер стих, точно упал на землю, затоптанный дождем. Появившиеся раскаты грома становились глуше и реже.

Доместик подхватил Ее на руки и понес обратно к отелю. Она молчала, держась руками его за шею.

– Не неси меня ко мне, – прошептала Она, когда они оказались в холле. – Я хочу остаться с тобой сегодня. Мне очень страшно.

Он принес Ее к себе в номер, стащил мокрую одежду, закутал в одеяло, почти не спуская Ее с рук. Прижался губами к Ее глазам, заставляя поцелуем закрыться веки, из-под которых струились слезы. Ее знобило от пережитого ужаса. Доместик стал укачивать Ее в такт неспешным словам:

– Почему люди грустят? Потому что они люди. Потому что они уже не животные, но еще и не новые существа, эволюционно стоящие выше людей. Потому что люди пока не научились управлять ни неподвластным им временем, ни собственными мыслями, ни своими чувствами. Вот когда они научатся управлять хотя бы чем-нибудь одним, тогда они и перестанут грустить. И людьми тоже быть перестанут…

– Он больше не вернется? Ребенок?

– Нет. Потому что его и не было. Спи…

 

Глава 6

 

Второй больше не откликался.

Первый отчаянно искал «след» Катенка. И нашел. Тончайшая «нить» привела…

…к Ней. Но Катенок на связь не выходила и присутствия своего не обнаруживала до тех пор, пока Первый не решился воззвать к Хозяину.

– К Хозяину? – взметнулась Катенок. – И не боишься?

– Мне нечего уже терять.

– Себя.

– Я часть себя потерял. Второго больше нет. – Первый искренне горевал. Он и не заметил, как привязался ко Второму. И потеряв его окончательно, Первому казалось, что он наполовину уменьшился.

– Почему вы были против Мики? – напрямую задала вопрос Катенок.

Первый не стал уточнять, что он вовсе и не был против, но не смог или не пытался остановить Второго.

– Мы посчитали, что Мика уничтожит мир эгрегоров, – виновато оправдывался Первый, вспоминая аргументы Второго. – Он же рос, значит, кто-то из эгрегоров исчезал. Этот процесс уничтожил бы в итоге весь мир эгрегоров.

– Вы этого добились, поздравляю! – торжественно объявила Катенок. – Мика его уничтожает.

– Как? – задрожал Первый. – Великий эгрегор. Эгрегор любви. Он не может уничтожить мир, в котором сам существует.

– Да ему все равно, в каком мире существовать. Он и не уничтожал бы мир эгрегоров. Если бы не некоторые, – съязвила Катенок. – Появился Мика, и вы стали познавать любовь, дружбу, заботу, привязанность, сочувствие. Вы научились принимать и понимать друг друга, а не только себя. А все потому, что с Микиным образованием в каждом из вас появилась его часть.

Первый стал понимать, что никогда прежде, до появления Мики, ни один из эгрегоров не существовал во благо другого, ради другого, вместе с другим. Они были отдельными образованиями, существующими сами по себе.

– Мика не поскупился, отдавая свою энергию: в каждого эгрегора он вложил любовь, в каждого человека. А что вы сделали? Второй сам себя убил, изгнав любовь. Он просто сгорел в ненависти, – продолжала Катенок. – И теперь все!

– Что, все? – нервничал Первый.

– Мика хотел увеличить мир эгрегоров. Потому что только у чувства любви есть особенность: сколько не отдай, оно вернется в большем количестве. Оно растет и множится, не убивая никого. Суммарная энергия энергетического пространства не оставалась бы больше постоянной и ограниченной, как раньше. И не надо было бы уничтожать других, для сохранения себя. Мир эгрегоров стал бы развиваться дальше. Ведь у этого мира было все… Кроме любви.

До Первого начал доходить смысл сказанного: они со Вторым остановили эгрегоров в развитии.

Не самих себя, а весь мир эгрегоров.

– Глупые создания, порожденные человеком! – посетовала Катенок, но видя, как мучается Первый, добавила: – Но ты не переживай сильно. Не ты, так Второй, не Второй, так Третий – кто-то все равно захотел бы уничтожить Мику. Вашей вины в том нет.

– Что теперь делать?

– Ничего. Мика спустился вниз. Советую тебе поискать подходящее тело, для сохранения себя. Иначе все энергетическое пространство станет единым целым, вязкой массой, которая начнет свое саморазрушение. Отдельно вы сможете себя чувствовать только в человеке. Также будете соединяться, расти, делиться и воевать друг с другом. Поменяется лишь форма.

– К Хозяину надо, – разволновался Первый. – Он не допустит, чтобы один из миров исчез.

– Нет никакого Хозяина! – рассмеялась Катенок. – Выдумка, легенда, иллюзия, обман, надежда. Никого нет. И помощи ждать неоткуда, учти. Это вы считали, что я делаю то, что мне вздумается, а Хозяин все спускает мне с рук. А на самом деле его не было, и нет!

– Как это нет? – в это Первый отказывался верить.

– Вот так. Нет и все. Это была ваша концепция. Трактование необъяснимых событий. Вам было удобно верить в высшую силу.

– Не может быть, – Первого залихорадило. – Такого быть не может.

– Может. И вы можете делать все, что хотите! Никто вас не защитит и не накажет, – последним заверением Катенок окончательно разбила Первого.

– А что ты будешь делать?

– Посмотрю, что будет происходить дальше. Мне кажется, мир людей себя также изведет, отвергнув любовь. Тогда придет и их конец. Без любви не будет ни одного мира. Без нее жить нельзя.

– Где же тогда жить?

– Ты б лучше подумал, зачем, – Катенок исчезла.

* * *

Она проснулась на рассвете. Потерла глаза, вспоминая события прошедшей ночи.

– Доместик? – никто не отозвался.

Ее одежда, высушенная и выглаженная, лежала на кресле.

Возле постели на тумбочке стоял открытый ноутбук в спящем режиме. По тому, что развернут он был непосредственно к Ней, Она поняла, что Доместик оставил ноутбук здесь нарочно. Щелкнула клавишами. Чистый рабочий стол, внизу значок беспроводного подключения к интернету.

Ввела логин и пароль от своей электронной почты…

«…Не знаю, что написать вместо слова «привет». Чужое оно нам. Ощущение от первого дня – зря я поехал. Денег стоит поездка много. Моих денег, за которые я продаю себя и свое время. Продаю неизвестно зачем и для чего или кого. Жизнь не проживаю, а убиваю ее на что-то. На каждодневную суету, называемую работа-сон. Промежутки достаточно короткие, чтобы их вообще можно было заметить. Место здесь, как бы описать тебе, чтобы ты поняла – закрытый охраняемый пионерский лагерь. Курить нельзя, телевизоров нет, кофе и мяса не дают… Зато что-то втирают о стремлении человека к высшей ступени совершенства, какую имели Христос, Будда и прочие. Обещают поднять по этим ступеням, как на лифте…»

«…моя маленькая. Как ты? Не отвечаешь. Молчишь. Вот и здесь пробуют настроить человека на молчание ума. Почему-то в голову приходит: «молчание ягнят». Только здесь свой пастух, который жаждет увеличения количества своего «стада». В целом, обещают три ступени: получить возможность полного ощущения жизни при условии остановки ума; расширить сознание для слияния своего «я» и окружающего мира до состояния единения; и в итоге появится возможность ощущать состояние бога…»

«…я не перестаю думать о тебе. Хожу на эти лекции и не получаю никакого эффекта. Подозреваю, что все объединения людей при разрастании постепенно обрастают своими ярлыками, обрядами, ритуалами и, что обязательно, категориями с различными градациями. По-моему, только для того, чтобы придать правдоподобный вид своим направлениям. Тут тоже много слов и названий явлений… Ты их знаешь, мы с тобой разговаривали об этом… Но внутри у меня пустота. Как была, так и осталась…»

«…мой ум не остановился. Говорят что-то про создание божественного внутри себя, чтобы оно помогало. Пробую создать себе бога. Ты не смейся. В каждой религиозной конфессии куча правил и созданных ими догм. Что в официально признанных государством, что в сектах. По сути, все одно и то же. Есть высшая сила, а мы рабы, или творцы – кто как, пришедшие исключительно для служения. В процессе или по завершению которого обещают состояние блаженства, благости, нирваны – чего-то невыразимо хорошего и вечного… По моему мнению, все, конечно, имеют благие намерения – сделать человека счастливым, но то ли окунуться надо в это полностью, то ли ума лишиться, что в поклонении выбранной конфессии ловить или создать себе иллюзию кайфа…»

«…ты не отвечаешь. Наверное, я обидел тебя, когда мы прощались. Иногда думаю, о том, что с нами произошло, но сейчас это кажется таким далеким, как сон. Часто засыпаю на этих лекциях и полупрактических занятиях по получению «чего-то». Хорошо, что тут можно лежать в отдалении на циновках. Смотрю на окружающих и становится обидно, что у меня внутри ничего не происходит. Хочется курить… И ощутить хоть какой-нибудь эффект. Иногда говорят откровенную чушь, иногда перефразируют прописные истины о добре и зле… Что же мое сознание не расширяется? И божественное не создается никак…»

«…может, они и правильно все говорят. Что для радости не нужна причина, что при высокой духовности нет личного страдания, нет страха, а есть всеприятие, нет внутреннего конфликта, нет обид и раздражения, нет злости, и все есть любовь. А моя любовь молчит. Упрямая, маленькая, непослушная. Молчит…»

«…надо всех простить и избавиться от нажитых неправильных программ. Мне, честно говоря, стало все это надоедать. Словно мне предлагают пережеванную пресную пищу. С тем же успехом я мог бы сходить в православную церковь возле дома и поговорить с батюшкой, но за меньшие деньги. Пытаюсь придумать себе бога, как они предлагают. Упорно, как первоклассник. Пробую в виде старшего брата. Но безуспешно. Он никак не визуализируется. А они говорят, что он, оно – божественное – должно мне помогать в будущем. Может, я какой ущербный? Что же, у всех все получается: дикши передавать, чакры чистить, ум останавливать, божественное создавать, сознание менять, созерцать и медитировать (тут я вечно засыпаю), всех прощать и чувствовать блаженство, а у меня – нет. Где же ты и почему молчишь? Получаешь ли ты мои письма?»

«…раздражают сорокаминутные медитации с повторением набора слов или одного слова. После них я на самом деле чувствую радость от того, что можно пошевелиться, открыть глаза и уйти… Напиши, что у тебя все в порядке!!! …Сказали о двух крайностях: полная зависимость от бога и полное его отрицание. А то без них неясно…»

«…на заводе присваивают квалификацию и разряды, здесь – уровни пробуждения. Я разозлился и ушел. После, с тем человеком, который проводил лекцию случился приступ, похожий на эпилепсию. Я в это время покурил втихаря, успокоился и вернулся. Зря, что ли деньги платил? Приступ у него, как я вернулся, прекратился, но на меня стали косо поглядывать, точно мой уход был причиной. Говорят, что какого бога себе создашь, таким он для тебя и станет: другом, карателем, волшебником, учителем, кумиром…»

«…Неудовлетворенность – это иллюзия, которую создает ум, чтобы его слушались. Ум ставит новые задачи и не позволяет насладиться тем, что уже достигнуто в жизни. Ум может жить только в борьбе. Человек может по-настоящему насладиться достигнутым, только если он может осознать присутствие дарителя (божественного). Бред какой-то. Я задал вопрос, ответили, что это эмпирическое открытие и не имеет логического обоснования. Про карму говорили… Вроде заслуженной судьбы, зарабатываемой прошлыми мыслями или поступками… Всю свою жизнь мы ищем любовь. Потому что ее у нас нет. Но мы не находим любовь. Потому что не только мы просим любовь, но и у нас просят любовь. А ее ни у кого нет. Все нищие. Поэтому никто и не получает любовь… Вопросов я задавать не стал, и так все ясно. Да ну их… Надоело…»

«…Про вхождение в царство растений и животных я слушать дальше не могу. Я беру билет на самолет. Мне все это воспринимать – никакого смысла нет. Ничего нового. Приеду, расскажу еще, о чем они говорили… Если ты меня еще ждешь…»

«…я вернулся. После работы подъезжал к твоему дому. До темноты смотрел на твои окна. Свет так и не зажегся…»

«…та же темнота в окнах. Тебя нет…»

«…я придумал тебя. Тебя не было. В окнах темно… Бога придумать не получилось, а тебя так легко оказалось создать…»

«Я улетаю по делам. Необъяснимым способом документы оказались не подписаны главным инженером. Я не знаю, по какой причине… Ты не отвечаешь мне. Пишу последнее сообщение. Нет смысла обращаться к пустоте. Через два-три дня буду снова в Москве. Надеюсь, у… Тебя все хорошо».

– Я есть! Я есть. Я люблю тебя больше жизни. Я ждала тебя. До всякой нашей встречи я ждала тебя. Я жду тебя, и ждать буду всегда, – прошептала Она, читая письма. – Каждую минуту я отрицала тебя, но ничего не получалось.

* * *

Семеныч находился на обычном пятничном совещании. Рукой подпирал голову, которая, помимо его воли, часто становилась тяжелой и пустой к вечеру от обилия ненужных и неконструктивных обсуждений насущных проблем компании. И от «переваривания тысячу раз пережеванного» он откровенно скучал, впадая в дрему, если сам не выступал с докладом.

Обсуждение проекта договора уже длилось часа три, и последние два из них Семеныч периодически впадал в прострацию, не слыша ничего вокруг. Очнулся он от наступившей тишины и обращенных на него недоуменных взглядов коллег.

– Что? – оживленно переспросил он, краем глаза скользнув по разложенным документам на столе.

Юрист многозначительно ткнул пальцем на пустующее место в проекте:

– Где подпись главного инженера? Он не подписал? В чем дело?

Семеныч приподнялся и нагнулся над бумагами – подписи, действительно отсутствовали на всех трех экземплярах: «Черт возьми! Я сам лично вчера с ним подписывал. Мы долго обсуждали его предстоящий отпуск. Он уже, наверное, жарит свое толстое пузо под турецким солнцем. Вот оказия».

– К понедельнику надо? – растерянно протянул Семеныч.

– Во вторник встреча со второй стороной. Каким образом проект договора оказался неподписанным?! – с удивлением поинтересовался генеральный директор, который считал Семеныча ответственным сотрудником.

– Честно говоря, – с неменьшим удивлением Семеныч еще раз пролистывал прошитые листы. – Я…

– Срочно оформляй командировку. Сегодня же, – вяло махнул рукой генеральный директор. – Совещание окончено, если вопросов больше нет.

Семеныч собрал бумаги со стола, отдал их секретарю и прошел в свой кабинет, будучи немало озадаченным, поскольку точно помнил, как главный инженер подписал проект вчера. Семеныч даже вспомнил, как тот щелкнул автоматической ручкой и размашисто расписался, а после отодвинул пакет документов и пристегнул ручку к записной книжке. С тех пор как появилась Она, уезжать в командировки Семеныч избегал всеми правдами и неправдами. Если раньше рабочие встречи в чужом городе по окончании сулили массу приятных «нерабочих» моментов, то сейчас отъезды не приносили никаких ощущений, кроме раздражения и усталости от перелетов.

– Вылет ночью, – проговорила секретарь в трубку рабочего телефона. Обратно в понедельник на рассвете. Машина внизу. Отель… – Семеныч торопливо убрал в сумку запечатанный пакет документов, зарядку от айпада и телефона. Выключил компьютер.

* * *

После регистрации на рейс он с тоской бродил по зданию аэропорта, бездумно глядя на толпы ожидаюших вылета: семьи с детьми, пожилые и молодые пары, веселые шумные компании.

«Так и не ответила, – с грустью подумал о Ней. – Ни разу не ответила. Обиделась? Разозлилась? Или думать обо мне уже и забыла…»

– Вам помочь? – рядом возникла девушка, продавец-консультант. Семеныч обнаружил себя около витрины с ювелирными украшениями.

– Нет, спасибо, – ответил он, но не отошел. Женские кольца были разные: с вычурными орнаментами, с разноцветными крупными выступающими камнями, с ответвлениями в виде различных узоров, широкие и массивные, узкие и витиеватые. Одно в центре отличалось от всех: нежная полоска из семи ровных сверкающих бриллиантов на золотом ободке. Это кольцо отливало невинностью и классической чистотой среди многообразия украшений.

Семеныч побрел дальше: алкогольная продукция, табачные изделия, ремни, косметика, духи – все сливалось в однообразную череду. Проходя мимо кассы, Семеныч неожиданно остановился:

– Я хочу купить то колечко, – показал он на витрину.

– Какое? – встрепенулась продавец.

– Вот это.

– Оно, к сожалению, единственное. Размер знаете? Могу порекомендовать другие. Сейчас модные тенденции…

– Я беру это, – ответил он.

Семеныч нашел номер своего выхода на посадку и присел рядом, вертя в руках коробочку с кольцом. Убрав ее в карман, он достал айпад и вышел в интернет. Ни одного письма от Нее так и не было. Семеныч не знал, читала ли Она его письма, получала ли Она их.

«Я улетаю по делам. Необъяснимым способом документы оказались не подписаны главным инженером. Я не знаю, по какой причине… Ты не отвечаешь мне. Пишу последнее сообщение. Нет смысла обращаться к пустоте. Через два-три дня буду снова в Москве. Надеюсь, у… Тебя все хорошо».

Семеныч выключил айпад.

– Небо черное. Гроза… Дальность видимости плохая. Наша категория может не попадать под эксплуатационный минимум. Надеюсь, погодные условия за время полета выправятся, иначе не разрешат посадку.

– Главное, чтобы посадка была не на том свете… – услышал Семеныч обрывок разговора, проходящих мимо него двух людей в летной форме.

«А хоть бы и на том, – невольно подумалось Семенычу. – Сколько людей живет в мире, и хоть бы один внятно мне смог бы объяснить, зачем это нужно. А главное, кому».

* * *

Посадку разрешили не сразу. Снижение прошло не совсем замечательно. Пилоты с трудом справлялись с управлением.

В салоне стоял шум. Кто-то молился вслух, кого-то тошнило, кто-то из детей кричал и плакал. Голос командира корабля призывал к выдержке и спокойствию. Стюарты напряженно следили за действиями паникующих пассажиров, не разрешая им отстегивать ремни и дергать отсеки с кислородными масками.

Колебания самолета в вихревых потоках ветра были слишком сильные, в иллюминаторы были отчетливо видны вспышки молний. Воздушное судно кренилось то на одну сторону, то резко падало, выравниваясь…

Под гул салона Семеныч отстраненно раздумывал о том, сразу ли он умрет, если самолет вдруг разобьется.

Но тут шасси ощутимо брякнулись о землю, и раздался долгожданный дружный хор аплодисментов…

Семеныч огляделся в поисках стоянки такси. Вытащил записку с названием отеля и, пригнув голову от моросящей серости дождя, поспешил к желтым автомобилям.

Водитель, прочтя название и адрес на листке бумаги, согласно закивал. Семеныч нырнул на заднее сиденье, намереваясь подремать в дороге. Но таксист оказался разговорчивым. Он поначалу пытался беседовать на ломаном английском и, судя по интонации, о чем-то спрашивал Семеныча. Видя, что Семеныч безучастно и неохотно мотает головой, водитель наконец замолчал.

До города было километров сорок. Непогода в виде монотонного дождя, глухих раскатов грома и скупых вспышек молний сосредоточилась в огромной туче, расползшейся по небу. Облачная масса неохотно перемещалась из города.

– Окей, окей, – показывал водитель в сторону города, над которым начинало проясняться.

Семеныч пожал плечами: такие погодные условия были совсем не редкостью для Москвы. Поэтому он откинул голову назад, равнодушно глядя вперед на синхронный ход дворников и не обращая внимания на периодическое бормотание водителя. Дождь постепенно ослабевал, и вскоре прекратился. Улицы были по-утреннему пустыми. Пасмурное небо еще скрывало собой восходящее солнце.

Семеныч, глядя в окно, вспомнил похожую дорогу.

«Тогда за нами ехал Ребенок, и… – он усмехнулся. – Переехал меня. Все как сон сейчас. Ее рядом нет, и нет никаких дурацких ситуаций. Ничего такого сверхъестественного не происходит. И не произойдет. Разве может автомобиль проехать сквозь человека? Конечно же, нет. У меня рассудок мутнел с Нею, вот и выдавал мне неизвестно что. Но очень реально подсовывал. Загадочная вещь – воображение. Будто оно не способность человека создания образов, а реальный мир, иногда впускающий в себя человека погостить на время».

Водитель, ругаясь и снизив скорость, внезапно переместился на разделительную полосу вслед за другими редкими машинами.

Присмотревшись, Семеныч понял причину смещения ряда автомобилей – по их проезжей части, не обращая внимания на приветственные возгласы и негодующие сигналы, шел человек. Девушка. Она неторопливо двигалась в метре от полосатого бордюра. Белая короткая юбка, обтягивающая талию промокшая маечка, в руках снятые босоножки, болтающиеся в такт шагам, рассыпанные темные пряди длинных волос.

– Твою ма… – не веря своим глазам, пробормотал Семеныч. А по мере приближения к странному субъекту, нагло мешающему движению, уверенно крикнул: – Стоп!!!

Водитель недоуменно обернулся на взволнованного пассажира. Заметив, что Семеныч открывает окно и суетливо дергает ручку заблокированной двери, щелкнул поворотником и стал выворачивать к обочине.

– Стоп!!! Открой дверь!

Автомобиль остановился, и Семеныч выскочил.

Девушка оглянулась и растерянно замерла.

К Ней спешил Семеныч.

Она побежала к нему навстречу…

– Ты… – выдохнули одновременно.

– Я… – тут же вздохнули вместе.

– Ты! Ты! Ты, – повторяла Она в машине, недоверчиво трогая его лицо. – Откуда ты?

– Откуда ты? – повторял Семеныч, целуя Ее ладони.

Водитель с нескрываемым изумлением смотрел на них в зеркало заднего вида: как они с трепетом смотрят друг на друга; как девушка прерывисто и счастливо вздыхает и пытается что-то рассказать, путаясь в словах и взмахивая руками; как мужчина достает красную коробочку из кармана и извлекает оттуда изящное кольцо; как они перемешивают все движения с невыразимо нежными касаниями губ. Они замолкали и целовались, говорили и смеялись, смотрели друг на друга и шептались. Она любовалась колечком, он улыбался. Он касался Ее волос, Она крепко стискивала его за шею обеими руками. Она стряхивала капли воды с его пиджака, он тянулся рукой к Ее загорелым бедрам. Он лукаво наклонял голову, отстраняясь, Она приближалась к нему, с жадностью ловя его взгляд и губы. Она прижимала к груди его бритую голову, он осторожно трогал Ее обгоревшие от солнца плечи.

А по запотевшим стеклам дождь снова заструился густым водопадом.

– Э-ээ, – аккуратно напомнил о себе водитель, понимая, что встреча может длиться вечно, а стоянка на этом участке дороги запрещена.

– Едем, – ответил Семеныч, протягивая бумажку с адресом отеля. Она мельком взглянула на название и, торжествуя, показала свой браслет с логотипом того же отеля.

– Я понял, зачем человек! – прошептал Семеныч.

– Зачем? – весело поинтересовалась Она.

– Для любви!

– Ты только не забудь об этом, – рассмеялась Она.

* * *

– Мне можно у тебя остаться? – спросила Она, когда они поднялись в его номер.

– Нужно, – улыбнулся он. – Чуть позже мне необходимо найти человека, чтобы подписать документы.

– А сейчас? – Она присела на постель, пробуя мягкость матраца.

– Сейчас, – Семеныч повесил пиджак и, начав снимать рубашку, приблизился к Ней. – Странный вопрос.

– Мы опять вместе? – Она моментально переместилась на другой край постели, чтобы Семеныч не дотянулся до Нее. Встревоженно переспросила, уточняя: – Опять вместе?

– Почему «опять»? – Семеныч схватил Ее за ногу и бесстыдно притянул обратно. – Разве мы расставались? Мне иногда приходит в голову, что мы всегда были вместе, даже когда не были знакомы. Даже, когда я уже был здесь, а ты еще не родилась, мы все равно были вместе! Вот только не знали об этом. А если бы знали, то многое можно было бы сделать по – другому. Хотя, наверное, в этом незнании тоже есть свой смысл. Типа, отсутствия памяти о предыдущих жизнях. Ну как мы можем быть не вместе? Ты собираешься раздеваться? На тебе вся одежда мокрая.

– Тут столько всего произошло! – Ее глаза расширились.

– Закончился бесплатный алкоголь? – сочувственно поинтересовался Семеныч.

– Да нет! – возмутившись, забавно взмахнула Она рукой. Семеныч поймал Ее за руку и, не отпуская, стащил маечку…

– Никак мы не можем быть не вместе! Такого ни представить, не сказать, не подумать нельзя! – энергично замотала головой Она, мысленно спросив: «Да какая же сволочь разрезала нас? Разрезала так, что обнимая его, я чувствую, как каждое его движение является моим, когда любая его мысль продолжается мною…»

* * *

Мир эгрегоров померк.

…Первый с прискорбием сообщил о том, что ушел Мика; о том, что не существует Хозяина; о том, что эгрегорам нужно подыскать себе тело, чтобы сохранить свое существование.

Все, без исключения, эгрегоры почувствовали, что ушел великий эгрегор, и что Мика, действительно наполнял их раньше. Эгрегоры стали вялыми, опустошенными и почти безжизненными. Никто из них не горел желанием спускаться в низший мир, но и ждать саморазрушения эгрегорам было страшно.

«Вот как все получилось. Таким сильным и незыблемым казался наш мир. Все было так ясно и понятно, – горевал Первый. – Конечно, Катенок спустилась в Нее, а слияние человека с эгрегором и породило великого эгрегора. Или новую, более развитую сущность, Мику. Несомненно. Все сходится».

Первый с грустью смотрел на людей, обреченно выбирая тело:

«Это ужасно. Так печально. Что-то придется делать: добывать еду, создавать жилище, обогревать себя, стареть и умирать. А что потом? Но почему Мика ушел? Почему не уничтожил нас, не превратив в себя? – Первому казалось, что это было бы менее болезненно, чем спускаться в низший мир. – Опять из-за своей тяги к свободе? К ненасилию? Но разве это – не принуждение: вынудить нас спуститься, чтобы жить?»

Тела, как назло, попадались такие, что Первому становилось еще печальнее: беспокойные, алчные, жадные, недобрые, раздражительные – материальные оболочки духа, находящегося в человеке, вызывали стойкое отвращение, и уж никак не желание вливаться в эту грязь.

«Почему же Катенок сказала, что Мика ушел в людей? Я не вижу в них любви, нет в них Мики. Маленькие отблески, и то, похожие больше на привязанность, на зависимость от кого-то или чего-то, или жажду обладания. Странно. Наверное, позже ростки превратятся во что-то большее. Новые эгрегоры больше не образовываются. Чувства съедают людей…».

Первый торопливо просматривал каждого человека на предмет будущего места обитания и отбрасывал, как гнилой огрызок. Хорошие места оказывались уже занятыми.

Мир эгрегоров таял на глазах. Все эгрегоры, напуганные скорой кончиной, торопливо спускались вниз от безысходности.

«Неудивительно, что ни Ей, ни Семенычу никогда не хотелось жить. А я еще смеялся со Вторым, что это самые депрессивные и апатичные личности на земле. Не самые. Если я попаду туда, то буду умирать постепенно и крайне болезненно. Сгнивать и разлагаться. И мечтать о полной смерти себя. Какая скука там, все время не существовать, а обеспечивать условия для существования. А жить когда?», – Первый с тоской думал о том, во что ему предстоит превратиться в скором будущем.

 

Суббота

– Я подпишу документы и вернусь, – сказал Семеныч, натягивая брюки.

– Ты собираешься ходить в костюме здесь? – Она выбралась из-под одеяла.

– У меня нет больше вещей, я не отдыхать приехал. Можно сходить, купить шорты и сланцы. Я все равно ненадолго.

– Насколько?

– В воскресенье ночью самолет, – видя, как Она расстроилась, добавил: – В понедельник на рассвете. Два дня наших. Я подпишу документы и буду весь твой.

– Два дня, – с горечью воскликнула Она. – Каких-то несчастных два дня. Да что за жизнь такая!

«Несчастных… – в голове Семеныча это слово сначала отпечаталось, а затем каскадом повторилось несколько раз Ее голосом. – Несчастных… Несчастных два дня…»

– Подожди меня, – продолжила Она. – Я схожу к себе, переоденусь. И Ленке скажу, что с тобой буду. И возьму себе на смену несколько вещей, чтобы не бегать туда-сюда. Ладно?

Закрывая дверь, Семеныч обратил внимание, что Она удивленно уставилась в сторону заканчивающегося коридора.

– Здесь был проход. На третий этаж, – растерянно проговорила Она и прошла несколько метров в сторону конца коридора. Но кроме стены с закрытыми дверьми четырех номеров, ничего не было. Семеныч растерянно наблюдал, как Она несчастным взглядом сканирует стену. – Тупик. Но здесь был проход на лестницу!

Она подергала ручки дверей номеров.

– Ты что? – остановил Ее Семеныч. – Совсем, что ли?

– Здесь был проход!

– Может, он был в другом крыле? В другом корпусе? – предположил он.

– Он был здесь!!! – закричала Она. – В конце коридора лестница вела на третий этаж. Выше располагался еще один номер. А теперь здесь стена!

– Не кричи! – Семеныч озадаченно потер шею. – Скажи, почему утром ты шла по проезжей части дороги?

– Там не было тротуара, – пожала Она плечами. – Машин немного было. Объехали, ничего страшного.

– А куда ты шла? – осторожно поинтересовался Семеныч.

– Никуда я шла! – в отчаянии смотрела Она на стену в конце коридора. Она подошла ближе и еще раз потрогала стену рукой. – Не понятно, что ли?

– Понятно, – ответил Семеныч. – Предельно понятно. Долго мы здесь стоять будем? Ну нет тут прохода!!! Ты что-то перепутала.

– Я ничего не перепутала. Здесь был проход. Еще вечером и сегодня утром был! Нам туда надо.

– Зачем? – Семеныч совсем перестал что-либо понимать.

– Я хотела тебя кое с кем познакомить. Показать кое-кого…

– Так расскажи. Ты с кем-то познакомилась?

– Так – ты мне не поверишь!!! – рассердилась Она. Семеныч внимательно смотрел Ей в глаза, ища в них признаки помешательства или непрошедшего опьянения.

– Я поверю тебе, – спокойно кивнул он. – Поверю.

– Не поверишь! – безнадежно махнула Она рукой. – Ладно, пойдем. Надо вернуться на яхту, где все это началось. Может, тогда проход появится и лестница. И он.

Семеныч молча зашагал за Ней, не задавая больше вопросов. Странность Ее поведения ему не понравилась: мало того, что Она не смогла объяснить, куда и зачем шла на рассвете по проезжей части под дождем, так еще и упорно утверждает, что в глухой стене утром был проход.

«Какую еще яхту? Чувствую, отдых у Нее был бурным. Не принимала ли она тут наркотики? – раздумывал он, пока они шли по длинному коридору. – На курорте расслабляются всякие люди, не исключено, что и делятся своим средством расслабления».

– Я узнаю, в каком номере наш инженер и поднимусь к нему. Если его там нет, я спущусь на завтрак и поищу его в столовой. Ты идешь переодеваться и ждешь меня в своем номере. – Семеныч говорил четко, точно остерегаясь, что Она его не поймет. – Проводить тебя?

– Сама дойду, – недоуменно пожала Она плечами. – Ты быстро?

– Моментально. Меня дождись, потом вместе позавтракаем. Ты меня поняла?

– Да, – теперь Она взглянула на него с некоторой подозрительностью. – Я буду ждать тебя у себя в номере. Ты какой-то странный.

– Не более, чем ты, – Семеныч вызвал Ей лифт и направился к администратору.

* * *

Главный инженер остановился в другом корпусе. Семенычу пришлось обойти огромный бассейн и пересечь несколько запутанных входов-выходов из холла в холл. Он торопился, ему не терпелось вернуться к Ней, чтобы удостовериться, что с Ней все в порядке.

«Даже, если Она тут что-то и принимала. Я буду здесь два дня, и Она придет в себя. Надо спросить, когда они улетают обратно. Вот не умеет Она отдыхать по-человечески!» – Семеныч постучал и подергал ручку. Дверь открылась. Прикрыв ее, Семеныч постучал еще раз и, не дождавшись ответа, открыл.

Стандартный номер на двоих: панель телевизора на стене, большая кровать, тахта в углу, пара кресел, платяной шкаф, дверь в ванную, ковер на полу…

Мужчина, в котором Семеныч узнал главного инженера, лежа на полу, беззвучно корчился в конвульсиях. Его побледневшее лицо исказила гримаса боли, а руки неправильно и безобразно выгибались в суставах, в спазме прижавшись к толстому животу. Семеныч кинулся к телефону, судорожно открывал ящики тумбочки в поисках номера администрации или других экстренных номеров.

В нижнем ящике он нашел памятку с телефонными номерами.

– Хэлп!!! Хэлп! – прокричал в трубку, глядя на извивающееся тело инженера. – Бад! Мэн бад! Человеку плохо! Хэлп.

Голос администратора прервали короткие гудки сброшенного звонка. Семеныч, косясь на мужчину, снова потянулся к клавишам, но знакомая ладонь накрыла его руку.

– Не надо никуда звонить, – сказала Она и мягко отняла трубку из его рук.

Семеныч оторопел. Посмотрел на инженера, перевел взгляд на Нее, и снова – на инженера.

– Ты что здесь делаешь?! – очнулся он. – Ты знаешь английский, немедленно звони на ресепшн!

Она не двигаясь, стояла около Семеныча и держала трубку в руках, из которой доносились гудки. Если бы он задержал свой взгляд на большее мгновение, то уловил бы, что Ее глаза были застывшими, они не моргали и не блестели. Ее матовый взгляд парализовано смотрел на Семеныча.

Но Семеныч находился в панике, поэтому ничего не заметил.

– Звони немедленно! – закричал Ей Семеныч и кинулся к мужчине. – Человеку плохо!

– Нет никакого человека, – прозвучал Ее спокойный голос. – Это корчится то, что внутри него. Ты не должен был этого видеть. Уходи отсюда.

Семеныч не слышал. Он взволнованно склонился над мужчиной и попробовал докричаться до него:

– Где-то болит? Что надо сделать? Лекарства, воды? Сердце? Что?!

Семеныч хотел повернуть лицо инженера на себя, но его рука совершенно неожиданно прошла сквозь вспотевший лоб мужчины и остановилась на ковре, уперевшись пальцами в короткие ворсинки. Семеныч в ужасе отдернул руку и вновь хотел коснуться мужчины, но опять его руки не ощущали тела и свободно проходили сквозь туловище до ковра.

– Какие люди! – хлопнула дверь. Семеныч на секунду оторвал взгляд от пола на звук. В номер вошел круглолицый и краснощекий полный мужчина. – Неожиданно!

Семеныч опустил глаза на пустой ковер. Посмотрел на свисающую до пола трубку телефона, из которой доносились короткие гудки. Рядом валялась сумка Семеныча с документами.

Ее не было.

– А ты здесь как? – весело и громогласно спросил мужчина. – Почему на полу?

– Здравствуй, – нерешительно поздоровался Семеныч.

– Ты номер не закрыла? – обратился мужчина к своей жене. – Заходи, кто хочет, бери, что хочешь! Во, мать…

Семеныч поднялся, взял сумку, положил трубку телефона на аппарат. Откашлялся.

– Проект договора не подписан тобой. Меня командировали.

– Новости, – продолжал веселиться мужчина, который до завтрака уже успел расслабиться. – Мы вместе подписывали. Или внесли поправки?

– Нет, – Семеныч извлек из сумки три прошитых проекта. Открыл первый, но подписи были на месте. Второй, третий: все подписи оказались на своих местах. – Какая-то ошибка.

– Давай, раз пришел, – мужчина подошел к холодильнику.

– Тебе хватит, – возразила женщина. – Налижешься до обеда, а я по городу хочу погулять.

– По городу, – передразнил ее мужчина и прищелкнул языком. – Будет меня таскать по всяким лавкам и часами тряпки щупать. Вот что женщинам нужно? Какая разница, сколько у тебя платьев? У нее одних купальников, посмотри! Пять штук! Зачем? Вот у меня – шорты и плавки. И нормально.

Мужчина в доказательство оттянул резинку шорт, которая звонко вернулась на выступающий круглый живот.

– Давай сюда стаканы. Я на отдыхе.

– Допьешься до инфаркта.

– Боишься, некому будет косить траву на даче? – хохотал мужчина.

– Нет, я не хочу, – ответил Семеныч, пересматривая еще раз документы. – Но на совещании не могли увидеть отсутствие подписей восемь человек одновременно?

– Оставайся с нами! А то у меня тут компании нет! – завелся мужчина, разливая жидкость по бокалам.

– Отчего же нет? Ты и бутылка – отличная компания. Тесный, узкий круг, – констатировала его жена.

– Ты! Ты нам мешаешь. Третий – лишний.

– Хватит, я сказала! – женщина пробовала отобрать у него бутылку из рук. – Сейчас все повыливаю!

– Ну-ка, уймись! Попрошу, чтобы нас в два разных номера переселили! Ни одной тряпки больше не куплю! Обставила весь стол кремами! Стакан негде поставить! – он одной рукой смахнул все со столика. – Что ты ими мажешь? Иди пресс качай! Пузо хуже, чем у коровы. Смотреть на тебя страшно. Ты – женщина или свинья?!

– На свой погляди! – визжала она, поспешно поднимая свои бесчисленные баночки и тюбики. – Я хоть детей рожала! А ты-то?

– Это не оправдание! Могу тысячу женщин привести в пример, которые рожали и остались в форме. Скажи, что тебе проще валяться за сериалом и лопать жареную курицу на ужин. От которой меня тошнит! И от тебя тоже! С тобой поговорить не о чем, не считая погоды и цен в магазинах. Уже двадцать лет! Лучше б я сдох…

– Я пойду, – Семеныч убрал документы в сумку и направился к двери. В семейной перепалке мужчина и женщина уже забыли о нем. У них шла отчаянная борьба за бутылку в руках мужчины.

* * *

«Почему это восемь человек не могли не увидеть подписи? – ответил Первый изумлению Семеныча. – А что такого? Подумаешь, восемь. И сотня может не заметить! Если эгрегор этого захочет. Зато ты теперь здесь, и Катенок должна быть довольна».

Первый так и не нашел себе подходящего убежища. Но узнав, где находится Катенок, далеко от Нее «не отходил». И всячески хотел быть Ей полезным. Замечая, как Она изводит себя в разлуке с Семенычем, Первому не составило труда занять мыслями его коллег так, чтобы Семеныч отправился в командировку…

С Катенком Первый чувствовал себя менее несчастным, а свою неизбежную участь – менее горькой. После того, как рухнула часть его теорий, основанных на незыблемости миров и всемогуществе Хозяина, и добрая половина эгрегоров уже спустилась в людей, после того, как не стало Второго, Первый поник. Он постепенно угасал. В некогда спокойных размышлениях все чаще сквозили пессимизм и тревога. Первый стал беззащитным, неуверенным и беспомощным.

«Семеныч нечаянно оказался в искаженной проекции будущего или настоящего? А Катенок быстро среагировала, вернув время и пространство на исходную? – наблюдал за ними Первый и пытался, по обыкновению, расшифровать события. – Интересно, как Семеныч увидел Катенка? Хотя, Семеныч, кажется, уже видел эгрегоров».

«Что же мы наделали, Второй? И почему я не остановил тебя?» – вновь и вновь сокрушался Первый, тоскуя по прежнему существованию, которое сейчас виделось ему по-райски прекрасным. Первого глодало и тяжелейшее чувство вины, потому что Катенок, с присущею ей безжалостной прямотой, указала ему на то, что Второй мог бы выжить, соединившись с Первым и потеряв себя, но делать этого не стал, постоянно уверяя Первого, что держит ситуацию под контролем. И на самом деле Второй не захотел беспокоить Первого, как единственного друга, не захотел уничтожать его. Ведь, при слиянии получилась бы новая сущность. Второй пожертвовал собой.

И тут к Первому подкралась гениальная мысль. Она оказалась настолько проста и очевидна, что Первый был ошеломлен, почему до этого он не додумался раньше.

Огромная волна радости и облегчения прошла сквозь него. Первому даже подумалось, что он вновь стал больше. Как раньше, до ухода Мики. Первый воспрял духом и внезапно перестал беспокоиться за потухающий мир эгрегоров.

* * *

– Она в ванной, – открыла дверь Лена.

– Давно?

– Давно, пришла и в ванной плещется. Подождете?

– Можно на «ты». Подожду, – Семеныч поставил сумку на низкий столик и постучал в ванную. – Ты здесь?

– Да, – откликнулась Она.

– Я на завтрак, – недовольно бросила Лена, оправляя перед зеркалом яркий сарафан. Приезд Семеныча ее совсем не обрадовал.

– Нашел? Подписал? – вышла Она через некоторое время из ванной комнаты, обернувшись полотенцем, вторым Она энергично взлохмачивала мокрые волосы.

– Подписал, – не стал вдаваться в подробности Семеныч.

– Ты чем-то недоволен?

– Доволен, – Семеныч не знал, как Ее спросить. – Ты выходила из номера? Ты все это время мылась? Ты сразу поднялась в номер, когда я вызвал тебе лифт?

– Да, а что? – через паузу ответила Она. Повесила полотеце на спинку стула и достала из ящика стола круглую расческу.

– Ничего, – вздохнул Семеныч.

«Это не Она была. Опять начались галлюцинации. Как только Она рядом, не пойми что начинается. Но Она, что же, спокойно мылась и ничего не ощущала? Ее же двойник был! Ее призрак», – Семеныч отрешенно наблюдал, как Она скидывает со своего тела полотенце на застеленную кровать, надевает нижнее белье, включает фен и перед зеркалом расчесывает длинные волосы.

«Куда же подевался тот проход? Перепутать я не могла! Где Доместик? Где, в таком случае, теперь его номер? Он исчез? Может, он был раздвоением Семеныча, а вместе рядом они не могут находиться? Как сказал Доместик: «Меня нет. Вы меня выдумали… Ребенок больше не появится, потому что его и не было…», – Она в глубокой задумчивости сушила волосы и в зеркало смотрела, как также задумчиво глядит на Нее Семеныч.

– Что в Индии еще было интересного?

– Ничего. Ты разве не читала письма?

– Читала. То есть, прочитала сегодня утром. На телефоне я отключила интернет, как только сюда прилетела. Очень дорого. Поэтому, не отвечала. Я ждала, что ты позвонишь или напишешь сообщение по телефону. Впрочем, это уже не важно. А все же?

– Их идея заключается в том, – равнодушно начал Семеныч, – что в каждом из нас есть божественное начало. Нужно создать себе бога, и он начнет вести тебя по жизни.

– А ты создал себе? – Она открыла платяной шкаф, бормоча. – Джинсы одену. Ветрено сегодня. А я с утра намерзлась.

– Нет! – вспылил Семеныч. – Нет во мне ничего божественного, значит. Не создался бог у меня! Я не хочу это в сотый раз обсуждать. Открывай электронную почту и читай письма. Я все подробно расписал тебе.

– А вот, – Она не замечала, как от Ее слов заводится Семеныч. – Если бы я создавала себе бога, то я б тебя представляла.

– Прекрати, – поморщился Семеныч.

– А ты можешь допустить, что он все-таки нечаянно создался? – Она обернулась к нему. – В другом месте?

– Слушай, ты выпила опять, что ли? – совсем разошелся Семеныч, потому что воспоминания о поездке в Индию на него действовали раздражающе. Он посчитал поездку пустым выбросом времени и денег, и говорить о ней больше не желал. К тому же, происшествие в номере инженера окончательно выбило Семеныча из колеи.

Семеныч теперь уверенно связал все неральные события исключительно с Ее непосредственным присутствием.

– А ты уже встретился со мной? Налюбился? Теперь можно грубить и хамить?

– Я не грублю, – вмиг успокоился Семеныч.

– А я не пила!

– Не пила, – согласился он. – Ты кирпич.

Она, обиженно замолчав, оделась:

«Вот и расскажи ему о Доместике. Надо на яхту. Найти ее владельца. Он увидит Семеныча и подтвердит, что мы достали из моря его двойника. Потом и о Ребенке скажу».

– Поедим, купим тебе переодеться и пойдем к морю. Мне яхту надо найти, – проговорила Она, выходя. – Очень. Срочно.

Семеныч повел плечом, потому что ему было абсолютно все равно, куда идти и чем заниматься в оставшиеся до отлета два дня…

То, что Она пила пустой чай за завтраком вместо того, чтобы поесть нормально в то время, когда еда лежала прямо перед Ней, Семеныча уже не удивляло.

– Потом есть не проси, – кивком намекнул он Ей на завтрак.

Она испуганно взглянула на него, опомнившись, и Ее беспомощный взгляд живо напомнил ему Катенка. Семеныч не удержался от нежной улыбки. Она невольно улыбнулась ему в ответ и взяла тост, намазанный маслом.

– Не будем ругаться? – спросила Она.

– Не будем, – ответил Семеныч и, перегнувшись через столик, поцеловал Ее.

– Никогда не будем! – мотнула Она головой, хрустя поджаренным кусочком хлеба.

* * *

«Я нашел себе тело!!! – танцевала в Первом его гениальная мысль. – Семеныч! Какое отличное убежище! Ему не чужды размышления, как раз моя стихия. Он против насилия, и я против. А самое главное – Катенок будет рядом! Самый сильный эгрегор, который будет охранять меня, то есть Семеныча, с ее неистовой силой, с ее возможностями и безусловной любовью. А уж я, соединившись с Семенычем, постараюсь с Ней поменьше конфликтовать. Она изумительна! И так любит его. Семеныч – дурак, но я это исправлю. Он будет преклоняться перед Ней и любить Ее безумно. Я знаю, что Катенку не хватало в мире людей и мире эгрегоров – любви. Она и создала Мику. Она создала то единственное, чего не хватало никому! Она спасет мир людей! Этот мир не сможет погибнуть. Там есть Мика и Катенок».

Первый плохо представлял, что Она и Семеныч находятся в материальных телах, и время от времени они соединяются не совсем бесконтактным образом, и ему придется в этом участвовать. Ему, избегающего любого соединения, тем более, такого откровенного и интимного. Первый, существо мыслительное, сугубо платоническое, отодвигал это будущее все дальше и дальше, надеясь, что появится возможность избежать так отчаянно пугающего его действия совсем.

* * *

Гавань, где стояли небольшие частные судна, располагалась недалеко от пляжа и являла собой естественную бухту с каменистым берегом.

Она напряженно всматривалась в судна. Семеныч брел рядом, держа Ее за руку и рассматривая поблескивающие на солнце ослепляюще-белые поверхности яхт, блики на качающейся водной поверхности, гладкие камни под ногами, широкий деревянный причал, обрамленный увесистыми цепями…

– Где же эта яхта? – обеспокоенно вертелась Она по сторонам, когда они прошли вдоль гавани.

– Там же, где и проход в коридоре, – предположил Семеныч.

– Снова начинаешь свои шутки? – насупилась Она.

– Нет. Нет, – смеясь, приобнял Ее за плечи Семеныч. – Уплыла в море, наверное, твоя яхта. Вечером еще раз прогуляемся.

Она, вздохнув, остановилась и обвила руками его за шею.

– Как здорово, что ты приехал. Волшебство какое-то, – прошептала Она, смотря вдаль через его плечо.

– Я сам не понимаю, каким образом так все сложилось, и ты оказалась здесь. В одном городе. В одном отеле!

– Вон! – подпрыгнув, Она вскрикнула. – Вон яхта! Бежим!!!

Далеко от гавани, около крутого пустынного берега стояло двухпалубное судно.

– Ты знаешь владельца яхты? – уточнил Семеныч, когда Она, не раздумывая, ступила на мостик, перекинутый с берега на судно.

– Да! Только я имени его не знаю. Не успела спросить. Но он очень нормальный. Человечный такой. Жизненный, – Она почти мгновенно скрылась в дверях каюты.

Семеныч перешел по шатающемуся деревянному мостику, оглядываясь по сторонам: на верхней и нижней палубах судна было тихо. А сама яхта стояла не в гавани, а была одиноко пришвартована к каменистому берегу. Берег тянулся далее, и на несколько километров представлял собой пустырь, не примыкавший ни к территориям отелям курортного города, ни к частным строениям.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Семеныч, насторожившись тишиной, но никто не отозвался. – Эй!

Он вошел в приоткрытую дверь, за которой исчезла Она пару минут назад. Мгновение его глаза привыкали к темноте. Кожаные сидения вдоль стен, небольшие квадратные столики около них, вмонтированные шкафчики, на окнах опущены плотные тканевые полотна, с противоположной стороны – вход в рубку. И растерянная Она, присевшая на диванчик. Ее пальцы, дрожа, перебирали светлый кожаный ремень, негромко позвякивающий металлическими креплениями.

Внезапно Она, встав, выдернула свой ремень с джинс и начала вставлять тот, который до этого вертела в руках.

– Ты что делаешь? – возмутился Семеныч.

– Это мне ремень, – через паузу ответила Она. Показала на пол. – Вот…

Семеныч обошел удлиненный столик и чуть не наткнулся на лежащего человека.

– Он умер… – сказала Она, затягивая пряжку. – Он мертвый. Он владелец.

«Начинается», – пронеслось у Семеныча в голове.

Он нагнулся, тронув мужчину за плечо.

– Не трогай его. Надо кого-то вызвать.

– Может, он без сознания? – пробормотал озадаченный Семеныч, подумав: «Все нормально. Сейчас моя рука сквозь него пройдет, и появится живой владелец яхты, а этот исчезнет».

Но рука Семеныча вполне реально ощущала обмякшее тело человека.

– Да что ты его все трогаешь? – возмутилась Она. – Он мертвый! Видишь, руки желтоватые, а мочки ушей посинели, и шея серая? Он недавно умер. Надо позвонить куда-то.

– Откуда ты знаешь? Ты медик, что ли?

– Нет, но я видела умирающих людей. Точно так все и было.

Семеныч вспотел:

– Ты потащила меня на эту яхту! Что тебе здесь надо было?

– Откуда я знала? Я тебя не за этим сюда привела.

– А зачем? Все прогулки с тобой начинены неизвестно чем. Как саморазрывающиеся снаряды! – Семеныч не оставлял надежды, что либо мужчина жив, либо это все должно как-нибудь исчезнуть, как бывало раньше с Ребенком, инженером. – Может, пульс пощупать?

Но покачивающаяся яхта оставалась на месте, как и недвижимое тело мужчины, лежащего на боку.

– Ты зачем ремень нацепила? – совсем некстати спросил Семеныч, потому что был растерян и не знал, что предпринять дальше.

– Это мне ремень! Я ему рисовала, он сказал – сделает в подарок. Вот и рубины вставил, смотри, – на металлических креплениях поверх кожаного сплетения были округлые аккуратные вставки красного камня. Она чуть повернулась, чтобы Семенычу было виднее ремень. Протянула правую руку, на пальце которой полоской бриллиантов сверкнуло кольцо, подаренное Семенычем утром. – Семь рубинов. Как на колечке моем. Красивый ремень получился.

– Яхонт…

– Что? – переспросила Она.

– Сапфир у меня в кольце, – Семеныч показал на свой перстень с треснутым синим камнем. – И рубин на ремне. В старину их называли единым словом – яхонт. Потому что это один минерал – оксид алюминия тригональной сингонии планаксиальной группы. Синий и красный яхонт. Пара.

– Пара, – повторила Она эхом и снова опустилась на сиденье. Под валявшимся пледом что-то зашуршало. Она откинула шерстяную ткань. – Что делать-то?

– Ты у нас мастер по выходам, – ответил Семеныч. – И созданиям…

– Уйти мы не можем, оставив его?

– Не можем, – согласился Семеныч. – Что за бред? Стоим тут с трупом. Как это все со мной случается, не пойму.

– Надо до гавани дойти кому-то, – Она взяла в руки несколько листов бумаги, обнаруженных под пледом. Сосредоточенно полистала. – Ой… Это, знаешь, что?

– Нет, – мельком взглянул Семеныч на документы, исписанные иностранным языком.

– Завещание. На дату взгляни. Сегодняшнее число. Оно заверено печатями.

– Просто отлично, – прокомментировал Семеныч. – Если его убили? Заставили что-то подписать и убили. Отравили, задушили, не знаю, что с ним сделали. И докажи, что это не мы. Теперь…

– Семеныч! Я тут, честное слово, ни при чем. Если бы знала, то ни за что не пошла бы искать яхту.

– А я ничего не сказал.

– Подумал зато, – ответила Она. – Я и сама озадачена не меньше твоего. Я клянусь тебе, что меньше всего хочу доставлять тебе неприятностей.

– Но это происходит с завидным постоянством, – вспылил Семеныч. – Хочешь, не хочешь, а начинаешь задумываться. Появляешься ты, и тенью за тобою я вижу яхонтовый сумрак за горою…

Семеныч умолк. Она нахмурилась.

– Я дойду до гавани. Ты все равно не знаешь ни английского, ни турецкого. А ты с ним посиди, – предложила Она.

– Давай, чего уж. Иди, – подтвердил Семеныч. – Иди. Мне только в полицию не хватало попасть и объяснять свое присутствие на яхте с мертвым ее владельцем. Супервыходные. Приехал подписать документы, а тут ты со всякой ирреальной ерундой, как обычно. Волшебство, действительно.

Он на секунду замолчал. Посмотрел на Нее, на лежащего мужчину.

– Как здорово, что я приехал, – передразнил Семеныч Ее слова. – Думаю, ты связалась тут с какой-нибудь бандой, и утром они его убили. А ты должна была нечаянно обнаружить тело и заявить в полицию. А тут я. Кстати. И мы идем гулять по гавани. Романтическая прогулка.

– Семеныч! – топнула Она ногой.

– Растопалась. Давай топай в свою гавань.

– Иди сам! – вспылила Она. – Я могу остаться с… С этим.

– Какая любезность с твоей стороны, – сыронизировал Семеныч. – Привести к трупу. Ты как все это делаешь, никак в толк не возьму?

– Я – бегом, хорошо? – не стала Она ввязываться в дискуссию.

– Нам, – Семеныч кивнул на тело, – больше некуда спешить. Можешь не торопиться. Мы посидим. Полежим. Подождем.

Она убежала.

Семеныч опустился на пол рядом с мужчиной:

– Что, друг, все закончилось для тебя? А я вот подзастрял тут. Никак не выберусь, и что делать, не знаю. Ничего не понимаю в этой жизни. Как марионетка живу. Вырос, отучился, женился, на работу хожу. Буду когда-нибудь также лежать, как ты. Приедут, в мешок погрузят, и все. Зачем жил – непонятно. Тебе-то, наверное, уже хорошо сейчас. Ты свободен. А может, в новое тело уже брошен, и растешь сейчас в чьей-нибудь утробе – и скоро начнется все сначала.

Семеныч захотел выпить воды, но решил поменьше прикасаться к предметам на яхте. Просмотры криминальных фильмов давали стойкое представление о последствиях: следы отпечатков пальцев, допросы, следственный изолятор…

– Утром Она искала проход и лестницу, которых не было. Потом я воочию видел призрак человека. И Ее видел. Не Ее, потому что Она сама была в своем номере, а Ее призрак!!! – Семеныч выдохнул. – Кто-нибудь когда-нибудь сможет дать всему этому объяснение? Интересно, зачем Она так сюда стремилась? «На яхту надо, на яхту», – ты что-то говорил Ей? Знаешь, что последнее Она сказала, вбегая в каюту? Про тебя? «Жизненный»! Почему она так сказала?

«Несчастные два дня…» – вдруг вспомнил Семеныч обрывок Ее фразы. Сердце его тревожно застучало. И снова он обратился к неподвижному затылку мужчины:

– Сколько раз я зарекался расстаться с Ней!

По скрипучему мостику послышался звук легких шагов. Она, запыхавшись, влетела в каюту.

– Все. Как смогла, изъяснилась. Вызвали, кого надо. Ты с кем разговаривал?

– С ним, – мотнул головой Семеныч.

– Они знают эту яхту. В этой гавани она не стоит. Владелец – он. Богатый. У него где-то в городе своя вилла у моря, или как тут называются большие дома? Там у него свой причал. И у него не одна яхта. Они не знают, давно ли стоит эта яхта тут, у берега.

– Ммм, – промычал Семеныч.

Она опустилась перед ним. Накрыла ладонями его руки, которые лежали на приподнятых коленях.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать.

– Я весь внимание, – Семеныч притворно сосредоточенно уставился на Нее. – Что еще?

– Без смеха!!!

– Ну что ты, как можно? – Семеныч поймал себя на мысли, что в данный момент его удивить чем-либо будет просто невозможно.

– Пока тебя не было. А лучше сказать, пока ты в Индии пробовал отыскать в себе или вне себя что-то божественное, я познакомилась с ним – владельцем яхты. Он прокатил меня вечером на яхте. Но не это важно. Мы из моря выловили человека.

Семеныч выразительно хмыкнул.

– Это тоже не важно. Это был твой двойник!!! – на этих словах ухмылка с губ Семеныча слетела. Он тут же вспомнил утро в номере инженера. – Внешностью, мимикой, голосом, телосложением, движениями. Я была у него в номере. Но к его номеру был проход в конце коридора и лестница, а сейчас нет. Я хотела, чтобы владелец яхты увидел тебя и подтвердил, что это все правда. Здесь, в отеле находился почти ты. Его зовут Доместик Год. Но самое странное, что он заявил, что это мы с тобой его придумали.

Семеныч настойчиво пытался осознать то, что Она говорит. Но чем больше Она выкладывала информации, чем меньше у Семеныча оставалось понимания. Ему на самом деле показалось, что его разум стремительно уменьшается или перестает функционировать.

– Он ночью убил Ребенка. Да, да! И Ребенок все время был здесь. Нарядился в арабскую одежду, с головы до ног закрытую, и был рядом. И Доместик был рядом. Это было жутко. Твой двойник, Доместик. Он открыл небеса, и оттуда полилось что-то липкое, полупрозрачное, но черное, на волка похожее. А Ребенок стоял на земле. У него окаменели ноги, а его тело втягивалось в распоротое небо. И, когда чернота упала наземь, Ребенок исчез. А потом, как птица, с земли поднялось черное гигантское облако. И небо закрылось. Этот Доместик… Он словно бог. Но я не понимаю, куда мог подеваться проход в его номер?!

– Мне покурить надо, – Семеныч поднялся.

– Ты понял меня? – спросила Она. – Что я рассказала, понял?

– Услышал, – оборвал Ее Семеныч.

– Давай сначала. Вечером я познакоми…

– Я тебя очень прошу, замолчи. Просто замолчи, – опять прервал Ее Семеныч. – Мне покурить надо. В тишине. У меня от тебя крыша съезжает.

Семеныч, доставая сигареты из кармана, вышел из каюты. Она, вздохнув, побрела следом, раздумывая про себя, что надо было бы сначала составить упорядоченный и связный рассказ, а потом предъявлять его Семенычу.

«Я бы и сама ничего не поняла из того, что я наговорила. И у меня нет доказательств. Стена в коридоре вместо лестницы. Ребенка нет. И этот помер невовремя. Хотя, Ленка видела Доместика! Она может подтвердить. Нет. Что она подтвердит? Что видела похожего на Семеныча мужчину? Но она могла и не обратить на это внимания спросонья», – Она облокотилась на перила, стоя рядом с Семенычем. Он молча курил и смотрел на воду.

К яхте по берегу приближалось несколько человек в полицейской форме. Поверх темных курток на них были бронежилеты, на головах – черные береты. Двое мужчин были в штатском, с папками под мышкой.

– Идут, – сказал Семеныч, потушив окурок о круглую металлическую пепельницу.

Пришедшие, поздоровавшись, поднялись на судно, а двое из мужчин в форме остались на берегу.

– Рашен, – сказала Она.

– Ыи, – кивнул мужчина в штатском и извлек телефон из кармана. Что-то прокричал в трубку и еще раз кивнул, обращаясь к Ней и Семенычу. – Ыи.

– Чего он сказал? – шепнул Ей Семеныч.

– Ладно, сказал. Нам, по идее, должны предоставить переводчика.

Мужчины скрылись в каюте, один из них поднялся на верхнюю палубу, а спустившись, остался стоять рядом с Ней и Семенычем, не сводя с них глаз. В открытую дверь каюты были видны перемещения мужчин, вспышки фотоаппарата. Слышался разговор, хлопанье дверьми шкафчиков и крышками сидений.

– Ты ремень старый свой бросила, – вертел Семеныч пачку сигарет в руках.

– Ну и что? – пожала Она плечами. – Этот ремень мне предназначался.

Семеныч возмущенно покосился на Нее, безнадежно махнул рукой и снова закурил.

Через полчаса к яхте подошли люди с носилками. Тело владельца яхты, накрытое тканью, вскоре вынесли.

– Ну и где переводчик? Я так понимаю, нас не отпустят? – Семеныч, нервничая, стрельнул окурком на берег.

– Иди и спроси.

– Из-за тебя все!!!

– Взаимно. Если бы ты не приехал, я бы сюда не пошла, – не осталась Она в долгу.

Семеныч передернулся и покачал головой. Двое мужчин в штатском, выходя из каюты, жестами пригласили Ее и Семеныча пройти за ними. Трое полицейских, придерживая автоматы, направились следом, несколько человек осталось на яхте.

* * *

– Сюда, – около входа в двухэтажное здание их встретил седовласый подтянутый мужчина приятной, располагающей внешности. Он показал Семенычу на лестницу, ведущую на второй этаж. Семеныч оглянулся: Она в сопровождении полицейских пошла прямо по коридору.

«Все будет хорошо», – говорила Ее извиняющаяся улыбка, когда Она обернулась.

– Офицер национальной турецкой полиции… – мужчина представился, но Семеныч не услышал ни имени, ни фамилии.

– А Она?

– Мы запишем, как вы обнаружили тело владельца яхты. Проходите, – устало произнес офицер, пропуская Семеныча вперед и запирая дверь на ключ.

Усевшись за свой стол, располагавшийся у окна, мужчина пригласил Семеныча к столу.

– Ваш паспорт, – офицер протянул ему документ. – Мы сделали копию.

«Уже из отеля доставили паспорта, – неприятно кольнуло Семеныча. – Оперативно работают».

– Все, что вспомните, – мужчина включил диктофон, достал чистые листы из своей папки, положил их перед собой и взял ручку. – Вы прилетели сегодня утром. Не очень быстро, я не владею русским языком в совершенстве.

Семеныч сел в кресло напротив мужчины. Солнечный свет из узкого окна, на котором висели поперечные жалюзи, падал на письменный стол и сидящего за ним офицера чередующимися полосами, отчего в кабинете было не совсем уютно. Он напоминал помещение из американских фильмов. Высокий шкаф по одной стене, дверцы которого были из горизонтальных металлических полосок, письменный стол, заваленный бумагами, два кресла и кожаный диван в углу.

Рядом стоял напольный вентилятор, лопасти которого покрылись толстым слоем пыли. Семеныч мельком подумал о том, что аппарат давно не включали. Пыль в падающем солнечном свете величественно и несуетливо витала в воздухе по всему пространству кабинета. Казалось, что это ее личный кабинет.

– Я слушаю, – напомнил офицер причину их присутствия в кабинете.

– Я прилетел утром для того, чтобы подписать документы для моей компании, – начал Семеныч. – Один из наших сотрудников остановился в отеле…

– Вы договаривались с Ней встретиться здесь? Вы планировали в отеле провести уикенд?

– Нет. Это совпадение.

– Случайное? – уточнил офицер.

– Абсолютно, – кивнул Семеныч. – Мы случайно встретились на дороге.

– Случайно… – мужчина быстро выводил строчки на листке бумаги. – Не хотите ли вы сказать, что познакомились в этом городе?

– Не хочу. Мы с Ней давно знакомы. Последнюю неделю я провел в Индии, и мы с Ней не связывались по личным причинам. Поэтому наша встреча здесь для обоих явилась неожиданностью.

– Водитель такси утверждает, что Она вас встречала.

«Уже и таксиста нашли, – поразился Семеныч. – Чувствую, дело серьезное».

Офицер посмотрел на Семеныча и задержал на нем свой пристальный взгляд:

– В Индии? В каком городе? По работе?

– Я находился там по собственному интересу и желанию, – Семеныч стал понемногу раздражаться. Сначала на себя, потому что зачем-то ляпнул про Индию, а потом на офицера, который, казалось, будет теперь цепляться к каждому слову. С другой стороны, Семенычу было важно, чтобы все закончилось благополучно. Все-таки обнаружить труп на частной чужой территории даже в России не сулит ничего хорошего.

– А как вы попали в Индию? Вы поклонник…

– Какое вам дело?! – рассердился Семеныч.

– Никакого, – спокойно продолжал строчить мужчина. – Так что же?

– Это не относится к делу!

– А это сейчас не вам решать, – вяло ухмыльнулься офицер.

– Тогда я вообще не буду отвечать ни на какие вопросы.

– Вы полагаете, что следствие без вас на них не ответит? И что это для вас будет лучшим вариантом?

– Нет. Я не совсем понимаю, мы здесь по какому поводу?

– По вашему поводу, – устало ответил мужчина. – Воды, чай, кофе?

– А мы надолго?

Офицер не ответил. Он встал из-за стола и подошел к окну. Просунул руку через жалюзи и приоткрыл раму. Закурил.

– Если хотите – курите, – предложил он.

– Я не люблю курить в закрытых помещениях.

– Скажите, в последнее время с вами происходило что-либо странное, необычное? – офицер стряхнул пепел на блюдце.

– Нет, – слишком быстро ответил Семеныч.

– Почему вы напряглись? – прищурившись, глубоко затянулся мужчина.

– Здесь душно.

– Что вас с Ней связывает? – спросил офицер, выкинув окурок в щель окна.

Лицо Семеныча мгновенно стало каменным.

– Вы Ее хорошо знаете? – тут же последовал другой вопрос.

– Да, – вновь солгал Семеныч.

– Вы говорили о том, что Она увидела тело первой. То есть Она первой прошла на яхту. Сколько времени Она находилась с умершим владельцем яхты наедине?

«На что он намекает? Что Она могла его убить?» – встревожился Семеныч и продолжил лгать:

– Нисколько. Двери в каюту были открыты, и я видел Ее все время.

– Она и владелец яхты при каких обстоятельствах познакомились? Они были знакомы ранее?

– Не знаю. Мы это не обсуждали.

– Как я понимаю, вы, более, чем близки? Вам не интересно, с кем и как проводила время ваша девушка? – на предпоследнем слове офицер сделал акцент, наблюдая за Семенычем.

Семеныч недовольно отвернулся в сторону. Шея его покрылась багровыми пятнами.

– Можно воды?

Офицер достал из-под стола запечатанную бутылку воды. Протянул ее Семенычу, а сам достал из папки документы. Семенычу показалось, что это те бумаги, которые Она обнаружила на яхте.

– Я покурю? – Семеныч все-таки не выдержал.

– Да, – мужчина показал рукой на окно. В это время зазвонил телефон, и офицер снял трубку с аппарата. Разговаривал он на турецком языке, и Семеныч, естественно, не понимал ни слова. Затрещал факс, и из прорези вылезло несколько листов бумаги…

Резкими и неожиданными вопросами, относящимися и не относящимися к делу, офицер сыпал без конца и края, сбивая Семеныча с толку и не давая времени на раздумье. Блюдце на подоконнике наполнилось окурками, а солнечный свет изменил угол падения. Часто звонил телефон, и офицер односложно отвечал, выслушивая кого-то на другом конце провода. Семеныч был изрядно напряжен и находился после бессонной ночи уже на пределе. Сначала он злился на Нее, которая умудрилась не только попасть в эту неловкую ситуацию, но еще бессовестно затащила туда же и Семеныча. Он выпил уже четвертую бутылку воды, когда кончились сигареты, прошло раздражение, и навалилась чудовищная усталость. Семенычу казалось, что этот день никогда не кончится. И он не мог поверить, что это происходит с ним на самом деле. Чужая страна, яхта с мертвым владельцем, за смерть которого кому-то придется отвечать.

– Вот здесь прочитайте. Все верно? – офицер протянул лист, на котором время от времени писал в течение их разговора.

– Мы закончили? – вновь напрягся Семеныч, ожидая ответа: «Да, а сейчас вы пройдете в камеру, и завтра продолжим».

– Фактически, да, – подтвердил офицер. – Осталось пару нюансов.

Семеныч читал записанное с его слов объяснение, но строчки мелкого и убористого почерка расплывались перед глазами, мешая сосредоточиться. Семеныч вдруг понял, что толком так и не рассказал подробно о том, как они обнаружили тело. Хотя на листке бумаги перед ним оказался исчерпывающий и верный отчет. Сейчас Семеныча больше беспокоило то, выпустят ли их сегодня отсюда, и разрешат ли выезд из страны в связи со сложившимися обстоятельствами.

– Наверное, все верно.

– Вы не уверены? – офицер вновь вперил жесткий взгляд в Семеныча.

– Уверен.

– Хорошо. С этим разобрались.

«Что-то еще?» – мысленно сник Семеныч.

Повисла пауза.

Офицер перелистывал и отсортировывал бумаги. Он успел сделать вывод на основе своей многолетней практики о том, что Семеныч с умершим не был знаком ранее. Но в то, что эти двое оказались на яхте случайно, офицер поверить не мог. Он в совпадения не верил, а вот в подставных лиц поверить мог. Поэтому мужчина тянул время, тщательно подбираясь к Семенычу ближе и пытаясь подойти к главному. К тому главному, из-за чего офицеру становилось некомфортно, и Семеныч начинал его раздражать. Стараясь не выказать своих эмоций, офицер думал о том, как Она и Семеныч могли попасть в столь интересный момент на яхту к самому богатому человеку в маленьком провинциальном городке, к самой загадочной и закрытой личности, за которой он наблюдал последние полгода.

И офицер решился действовать по своему плану, созревшему у него сразу же, как только его отдел выехал по вызову и доложил обстановку по телефону. Но сомнение в том, что это пара может оказаться банальной проверкой чистоты его деятельности, все же оставалось. Поэтому офицер еще с утра начал действовать предельно осторожно, чтобы на любом этапе можно было остановиться и оправдаться…

– На яхте обнаружено завещание на предъявителя. В общем, на того, в чьих руках оно окажется после смерти. Умерший владел обширным участком земли в нашем городе, и строениями на ней – соответственно. Дом и небольшой комплекс мини-отелей. К тому же ему принадлежала фабрика, выпускающая кожаные изделия. Два банковских счета.

Мысли у Семеныча на некоторое время исчезли полностью. Он слушал офицера, но вряд ли соотносил сказанное к себе.

– Но на вас, как на наследника, накладываются определенные обязательства. Имущество и распоряжение счетами переходит к вам при условии постоянного проживания в городе суммарно не менее девяти месяцев в году. Оформляется имущество в равную долевую собственность на всех членов семьи, так называемого, предъявителя завещания. Таким образом, поскольку вы состоите в законном браке, необходимо вызвать вашу жену для вступления в наследство. Иждивецы у вас имеются? Я вышлю запросы на каждое лицо.

Семеныч хранил молчание, опираясь подбородком в сплетенные пальцы обеих рук и наблюдая за безмолвным танцем пыли в узких лучах закатного солнца, проникающих полосками через горизонтальные жалюзи.

«Сколько уже времени прошло? О чем спрашивают Ее? Когда нас отсюда выпустят?» – мысли Семеныча нерво толкались одна о другую.

– Нужно пригласить членов вашей семьи.

«Какой семьи? – Семеныч, почувствовал, что пыль, кружившая в пространстве, медленно проникает ему в голову, мешая думать. – Что за предъявитель? Я?! Это розыгрыш?»

– Вы слышали, о чем я сказал до этого? – офицер заметил смятение Семеныча. Удовлетворенно продолжил: – Верно ли я выразился? Все имущество умершего по одной второй распределялось бы между двумя семьями в равных долях на каждого члена семьи. Ее и вашей. Если бы не одно обстоятельство, которое сделало вас единственным наследником.

– Подозрение в убийстве снимается? – Семеныч начинал медленно осознавать происходящее. Вспомнил, как Она сказала, что завещение датировано сегодняшним днем.

– Не было никакого убийства. Обнаруженный вами владелец яхты, мистер Меркури…

– Как? – перебил офицера Семеныч.

– Мистер Меркури. Он был заражен вирусом марбург. От наблюдения врачей отказался добровольно и спешно покинул Америку. Последние несколько месяцев он жил одной ногой в могиле. Хотя, обычно, этот вирус разрешается либо смертельными последствиями, либо относительно положительно. Мистер Меркури продержался долго. Сегодня, очевидно, у него произошел гиповолемический шок, который привел к снижению объема циркулирующей крови и вызвал смерть головного мозга. Это предварительные заключения, но думаю, после вскрытия трупа они подтвердятся. Мистер Меркури вел очень замкнутый образ жизни. Я думаю, он намеренно приехал сюда умирать. Вирус передается от человека к человеку, и теперь придется ставить на контроль вопрос о проверке тех, кто с ним контактировал. По нашим данным, в городе он ни с кем не общался, дела вел через поверенного, посредством интернета и телефона. Но Она имела с ним контакт.

– Что? – переспросил Семеныч, огорошенный медицинскими терминами. – Что Она с ним имела?

– Они были вместе на яхте. Совершали прогулку. Они могли выпивать из одного бокала, к примеру. У них могла быть половая связь. Заражение происходит через жидкостную среду организма. Слюна, кровь, рвотные массы и так далее. Она могла подхватить вирус. Передать его вам. И другим постояльцам отеля. Инкубационный период длится от трех до десяти дней. Чтобы избежать огласки, мы готовы предоставить вам клинические исследования в закрытой подведомственной больнице. Иначе закроют наш небольшой курортный город, а, как понимаете, у нас девяносто процентов экономики завязано на туризме. Во благо города, мы считаем целесообразным скрыть это происшествие. Поэтому, и причину смерти мистера Меркури, официально укажем, как сердечнососудистую недостаточность. Сейчас мы проедем в клинику. Затем, если все в порядке, мы вызовем членов вашей семьи.

«Она могла подхватить смертельный вирус?! – кровь прилила к вискам Семеныча. – Это все со мной происходит? Каким образом Она оказалась у него на яхте, если он, зная о своей болезни, ни с кем не контактировал? Да что Она за наказание такое?»

– У вас была с ней связь утром?

В ответ тишина.

– Это важно, потому что Она…

Опять тишина.

– Была?! – выкрикнул офицер.

– Конечно, – отмахнулся Семеныч, лихорадочно слушая офицера через слово. – Можно сигарету?

Офицер положил пачку на стол.

«Членов семей? Сюда? Это не шутка все?! Все тогда откроется… И у Нее, и у меня. Имеем ли мы право доставлять такую боль близким? Многим близким? Как жить после этого, зная, что мы разом нарушили благополучие по меньшей мере десятка человек?! Я приехал подписать проект договора! Что он мне сейчас говорит?» – за окном поднялся и утих гул. Семеныч, выпуская струю дыма, увидел низко пролетевший черный вертолет без опознавательных знаков.

– Вот здесь подпишите, – офицер подвинул бумаги.

– Я ничего подписывать не буду! – Семеныч посмотрел на собеседника. – Я отказываюсь от этого нелепого наследства. Вы хотите скрыть вирус марбу… Так вот, можете скрыть и мое присутствие на яхте. Иначе я не позволю оставить без внимания этот вирус. Я готов подписать отказ от всех имущественных претензий. Формально, если нужно. Пускай, тело нашла Она. И пусть Она единолично со своей семьей берет себе все.

– Это невозможно, – офицер испытующе взглянул на Семеныча. Скрепил степлером вновь выползшие листы из факса.

– Можно мне с ней поговорить? – Семеныч подлетел к столу. – Позвоните в тот кабинет, где Ее допрашивают. Дайте мне с Ней поговорить пять минут.

– Нельзя. При допросе у Нее на руках была обнаружена мелкая сыпь. Одно из внешних проявлений вируса. И повышенная температура тела. Если это вирус марбург – то следующей стадией будет мышечная слабость и геморрагическая лихорадка. Возможны психические расстройства.

«Психические расстройства?! – резануло Семеныча. – Да. Вот и Ребенок, и похожий на меня человек, который что-то сделал с небом, и несуществующий проход в конце коридора. И инженер, которого я видел после того, как провел с Ней утро. Если этот вирус заразен… Быть такого не может! Это еще неправдоподобнее, чем завещание. Похоже, тут затевается какая-то ловушка. Но кто за кем охотится?»

– Сейчас Ее отвозят в Россию. Ее пребывание в нашей стране будет скрыто. Она обратится за медицинской помощью на территории вашего государства, – продолжал атаку офицер.

– У Нее не было никакой сыпи! – вскрикнул взбешеный Семеныч.

– Утром, возможно, не было, – твердо ответил офицер тоном, не терпящим возражений. – Мы едем в клинику. Вы сдаете анализы. По дороге мы будем проезжать мимо фабрики мистера Меркури, мимо его дома. Это по пути. Но если вирус обнаружится и у вас, то вас тоже сопроводят в срочном порядке в Россию. Нашей стране такие проблемы не нужны, вы сами понимаете, что дело серьезное. Через десять дней анализ придется повторить.

– Но у меня в понедельник – обратный рейс, – пробормотал Семеныч.

– В понедельник вам вылететь не удастся, к сожалению.

«Черт, – выругался Семеныч, представляя, как подведет компанию, не предоставив проект договора на запланированную встречу; как ему придется объясняться и с акционерами, и со своей семьей; как он до результатов повторных анализов будет находиться здесь; как он заболевает, не увидев больше Ее; как Она умирает первой…»

– Где Она? – спросил Семеныч.

– Вы меня не слышали? Ее на служебном вертолете перевозят в Россию. Подпишите документы.

– Нет! Нет!!! Я не буду ничего подписывать, – Семенычу на миг показалось, что если не оставлять физических «следов», то все можно как-то уладить.

– Хорошо, не волнуйтесь, – офицер убрал бумаги в папку, очень довольный собой. Пока все шло по его плану. – Подпишем чуть позже. Не нервничайте.

– Я спокоен!!!

* * *

«Смертельный вирус?! – разволновался Первый. Его идея могла провалиться на корню. – Откуда? Катенок узнала, что я задумал? Или вновь решила поменять место обитания? Куда Мика смотрит?! Или они, будучи в человеке, не понимают, что происходит? Не видят? Ведь Она не признала Мику в Доместике, даже не почувствовала что Доместик есть ими сделанная тень!»

Первый вспомнил, как Второй говорил о том, что если эгрегор совпадает с человеком, то они становятся единой сущностью, и ни тот, ни другой не замечают подмены.

«У них пропадают возможности эгрегоров? Катенок не могла не знать, что на яхте опасность. Или Катенок не властна над Ней? Никакой болезни быть не может. Или может, если Катенок ведет свою игру, – Первый выуживал из памяти прогулку на яхте. – Из бокалов они не пили и никак не соприкасались. Значит, нет вируса, а есть прекрасное наследство».

* * *

«Она не могла схватить никакой вирус! Тем более смертельный, – упрямо стучало в мозгу Семеныча, пока он с офицером ехал через город. – Это невозможно. Все это сон, очередная галлюцинация».

– А этот вирус лечится? – спросил Семеныч.

– Редко, как я понял. Я не владею достаточными знаниями о нем. Что было в деле, то я вам рассказал, – офицер показывал на некоторые здания в городе. – Вот один из отелей, вот дом мистера Меркури. Скоро мимо фабрики проедем.

Семеныч половины не слышал.

– И как по времени будет известно, какой прогноз у болезни?

– За три недели люди умирают. Но вот случай у мистера Меркури – несколько месяцев.

– Мы выехали из города, – Семеныч взглянул в окно.

– Подведомственная нам клиника находится в пригороде соседнего. Не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь!!!

«В России Ее точно не вылечат. Запрут в отдельный бокс, и все. И меня не пустят, если болезнь заразная, и вспышку этого вируса будут пытаться скрыть на уровне государства. Если только очень много денег дать. Завещание. Наследство. Можно ли его продать?» – Семеныч то отрицал наличие у Нее вируса, то пробовал составить план действий на случай, если заболевание все-таки имеется. Настолько происходящее было абсурдным, что Семеныча бросало в жар.

– Сколько времени займет оформление наследства в вашей стране? Она теперь вообще не будет фигурировать в деле? Только члены моей семьи? Они смогут передать все имущество мне? – не унимался он.

– Несколько месяцев. Оформление. В лучшем случае. Мистер Меркури – гражданин Америки. Все остальное у юристов по недвижимости узнаете. У меня другая специализация.

«Это долго, – у Семеныча разболелась голова от напряжения. – Это очень долго. И он что-то говорил, что жить необходимо здесь».

Семеныч не думал, что вирус может быть у него. Он рассеянно думал только о Ней и о том, что можно предпринять, чтобы исправить ситуацию. Раздражение на Нее уступило место безудержной тревоге. Семенычу и так казалось, что в последнее время почти весь его мир сконцентрировался на Ней. Даже не просто сконцентрировался, а полностью и состоял из Нее. И потерять этот мир Семеныч не был готов.

«Она не может уйти, не может заболеть, не может умереть», – Семеныча отпустило неосознанное напряжение, державшее его в своих цепких объятиях несколько последних часов, для того, чтобы сжать свою хватку еще сильнее. Он стал поглядывать на часы, распологающиеся на приборной панели автомобиля, который мчался по узкому шоссе. Небо вновь заволокло. Дорога пролегала через поля, заросшие высокой травой. За ними виднелся лес, а еще дальше, уже еле различимо – горы.

За тонированными стеклами машины смеркалось. Темное время суток поглощало в себя остатки сумерек. Встречные машины слепили дальним светом, и Семеныч прикрыл глаза. Как яркие вспышки одна за другой мелькали нечеткие картинки. Ее сияющие глаза в машине. Утренняя неожиданная встреча. Большое горящее сердце из маленьких зажженных свечей, внутри которого Она написала заветные слова из лепестков роз. Первая буква его имени из светящихся звезд на стене. Улыбающаяся луна, которую Она показала ему. Признание в любви, вырезанное Ею из бумаги и подсвеченное карманным фонариком так, чтобы свет букв перешел на стену. Разрисованная трансформаторная будка во дворе его дома, где на фоне заката изображен Ее силуэт. Надпись мылом на зеркале. Записка на лобовом стекле машины. Плакат в центре города, поздравляющий его с праздником. Его портрет карандашом, хотя Она уверяла, что не обладает художественным талантом. Тысячи ссор и признаний в любви: в электронных письмах, на обрывках бумаг; выложенные камнями на песчаном пляже, скрепками на письменном столе, написанные в сообщениях, сказанные искренним шепотом.

Сердце Семеныча рвалось и металось, представляя, как Ее уже сейчас где-то за тысячи километров, запирают в палате. Дают лекарства. И Ее бьет озноб от высокой температуры. Она кутается в колючее одеяло на больничной койке и зовет Семеныча, плача. Но вокруг равнодушные обшарпанные стены и пустая тумбочка возле железной кровати…

«Мужчины не плачут», – вдруг услышал он Ее насмешливый голос, но тотчас визг тормозов и резкий толчок оборвали Ее фразу.

– Ух, – протер лицо ладонью офицер. – Заснул. Рабочий день не нормирован. Вторые сутки на ногах. То одно, то другое.

* * *

– Что там? – Семеныч опустил окно. Вдали, ближе к лесу величественно золотился и трепетал огонь, который в темной ночи походил на гигантскую живую каплю, осевшую на землю, но тянущуюся вверх. Большое пламя неравномерно выстреливало в воздух искрящимися частицами, и казалось, доставало до темно-синего неба.

– Не знаю. Как будто машину подожгли, – офицер достал телефон. – Я вызову спасателей и полицию.

– Может, нужна помощь? – кивнул Семеныч.

– Судя по пламени, уже вряд ли, – офицер покачал головой, и автомобиль тронулся с места.

Через пару километров лоб Семеныча покрылся испариной. Неожиданно сознание Семеныча четко рассмотрело то, что горело внутри – черный вертолет без опознавательных знаков: его недвижимые лопасти винта в огне, его очертания, которые прятались в красно-рыжем задорном пламени. «Где Она сейчас? – Ее на служебном вертолете перевозят в Россию. Подпишите документы», – прозвучало в ушах Семеныча вместе с внутренним гулом, который складывался не из звуков работающего двигателя автомобиля, не из свиста ветра в щель приоткрытого окна, не из шуршащего трения шин по асфальту, а вползал в нервные окончания от грудной клетки.

– Стой!

– Что? – обернулся к нему офицер.

– Остановись. Сейчас же.

– Что случилось?

– Быстро! – взревел Семеныч. – Или моя, возможно, заразная слюна на тебе окажется. Я тебе ее в рот натолкаю.

Офицер мгновенно сглотнул и круто остановился у обочины.

– А теперь слушай. Ни меня, ни Ее на яхте не было. Мы не знаем ни о каком вирусе. Ко врачу обратимся с симптомами обычной простуды на территории своего государства. Вы сами обнаружили тело. Вам позвонило неизвестное лицо. А на яхте никого не было. Никого, кроме трупа! Наследство, если это не розыгрыш, делите сами как хотите. И с кем хотите. Как ты своим объяснишь, куда я делся – не мое дело. Вот здесь! – Семеныч вытащил из кармана телефон и для пущей убедительности показал мужчине скриншот одного из треков гитарного сопровождения своей песни. – Здесь вся запись нашего разговора. Или один щелчок, и я отправляю ее в Россию нескольким лицам, или я ее удаляю, а мы навсегда забываем о том, что когда-либо виделись. А теперь ты уезжаешь, а я ухожу. Обещаю ни в кого не плеваться. И даже надену перчатки в общественных местах, чтобы ни одна частица вируса не вышла с потом, как через жидкую среду.

– Вы хорошо все обдумали?

– Да, – ответил Семеныч.

– Какие мне гарантии, что все будет именно так?

– Такие же, как и мне. Слово.

Офицер уставился на лобовое стекло. Его побелевшие пальцы вцепились в руль. Семеныч не отрывал от него взгляда, и был готов в секунду накинуться на мужчину, чтобы иметь возможность покинуть автомобиль любым способом.

Спустя минуту тишины щелкнули задвижки заблокированных дверей.

– Всего хорошего.

Семеныч, несмотря на то, что был в ярости, все равно ощущал некоторое напряжение. Ему показалось, что стоит ожидать выстрела в спину.

Семеныч двигался медленно и скованно. Он уже придерживал рукой дверь, готовясь ее захлопнуть.

– Постой, – негромко произнес мужчина, и Семеныч внутренне вздрогнул. – Если ты или Она попытаетесь что-либо где-либо рассказать после, вам не поверят.

– Мы этого не сделаем. Нам это не нужно.

– Прощайте, – офицер кивнул.

Набирая скорость, он уже мысленно примерял погоны. Его план сработал великолепно.

«С отделом разберусь. А все наследство передам в распоряжение города, тем самым буду представлен к награде и обеспечу себе отличное местечко до конца жизни. Все сработало, как нельзя лучше. Ее подпоили и запугали болезнью. Оказавшись в России, Она, как мышка, почувствовав себя лучше, убежит домой. Этот сам ретировался, побоявшись огласки. Все вышло просто отлично! Бывают же удачные…»

Звонок телефона.

– Неприятности. Труп Меркури пропал.

– Что?! – закричал офицер.

– Обыскали весь морг.

– Кому мог понадобиться труп?!

– Не могу знать.

– Все проверили?

– Да, к сожалению.

– Видеонаблюдение?!

– Электричества не было два часа.

Офицер секунду помолчал.

– Результаты вскрытия?

– Не успели…

– Не успели?! За целый день?

– Труп исчез утром.

– И вы сейчас мне об этом сообщаете?!

– Мы искали труп. Не нашли.

Вторая линия.

– Упавший служебный вертолет обнаружен в двадцати километрах от города. Он горит. Сгорел, то есть.

– На борту кто был? – офицер вспомнил гигантское пламя около леса.

– Она и пилот.

– Почему не сообщили сразу?

– Ждали, когда пилот выйдет на связь. Предполагали поломку рации.

– Путь отслеживали?

– Нет, обновляли программы.

– О вертолете доложить по всей форме. Пассажира скрыть. К утру, чтобы все было сделано чисто.

* * *

Семеныч быстро шел назад.

«Ее в Россию переправляли на служебном транспорте, как же. Что за глупость? Вирус какой-то выдумали, – осенило Семеныча. Он тут же обрадовался. – Она ничем не больна! Все дело в этом завещании, в деньгах. Им надо было убрать нас. В клинику он меня вез. Там и вкололи бы что-нибудь смертельное. И закопали бы. Чтобы наследство на себя оформить. Да нет никакого вируса! Она жива и здорова!»

Семеныч торопливо сбежал с обочины по склону на заросшее поле. Высокая колкая трава доставала до пояса и мешала идти. Но по дороге Семеныч идти не собирался, не зная, насколько опасными последствиями могут обрасти события сегодняшнего дня. Он почти убедил себя в придуманном вирусе, и завещание тоже казалось ему непохожим на что-то реально существующее.

С каждым шагом бушевавший огонь становился ближе и больше.

Семеныч по диагонали направился к нему.

– Это не тот вертолет! – говорил он сам себе, задыхаясь от скорого шага, переходящего на бег, когда это позволяла цепляющаяся за ноги трава и мягкая, хлюпающая под ней, земля. – Это не вертолет горит! Ее никуда не вывозили. Ее не было на борту! Она уже в отеле. Я приду, мы соберем вещи и первым же рейсом улетим отсюда.

Семеныч не понимал, насколько нелогичны и сумбурны его мысли. Он шел к полыхающему пламени и бормотал:

– Нет никакого вируса, а это горит не вертолет. Дерево горит. Два дерева. Три! Опушка горит. Обычный лесной пожар…

По мере того, как он приближался, он не чувствовал жар, который исходил от огромного огня, потому что Семеныч чувствовал не менее огромное пламя внутри.

Он дошел до места…

Горел действительно тот самый черный вертолет без опознавательных знаков.

– Ее там не было. Не было, – пожал Семеныч плечами.

* * *

Смертельный озноб прошелся по всему существу Первого.

– Даже не думай! – возникла Катенок. – Ты и близко не подступишься к Семенычу. Это – мое. Никто и ничто не тронет его.

Такого поворота Первый совсем не ожидал. Любые тела могли заниматься эгрегорами без сильного сопротивления. Если, конечно, не были уже заняты другими эгрегорами. По сути, Катенок, не могла ничего сделать, если Первый решил войти в Семеныча. Дух Семеныча был пока свободен.

– Я… Я буду хорошим, – запнулся Первый. – Она и Семеныч больше никогда не поссорятся, и их чувство будет самым большим на земле. Я полюблю Ее.

– А мне это не надо! – рассердилась Катенок. – Не касайся чужого.

– Катенок. Катеночек, – бормотал Первый несчастным тоном. – Семеныч только лучше станет. Он перестанет злиться и раздражаться. Он любить тебя будет. Он успокоится. Ему самому хорошо станет, когда я проникну в него. Я буду верен тебе и его душой, и его телом.

– Нет!!! – взревела Катенок. – Мне не важно, какой Семеныч, плохой или хороший, любящий или ненавидящий. Он мой! Понятно тебе? И никакая дрянь к Семенычу не приблизится!!!

– Нет, не понятно, – сознался Первый. – Так же будет всем лучше. И Семенычу, и Ей, а значит и тебе. И Мике.

– Мне не нужны искусственные добавки! – в бешенстве кричала Катенок. – У нас все прекрасно с Семенычем! И без эгрегоров, без людей, без богов, без условий. Вам не понять этого, рабы иллюзий, чувств и мышления!

– Ой, – Первый смущенно показал на землю. – Там, кажется, что-то случилось.

– Черт, – выругнулась Катенок. – Из-за тебя все. Нельзя надолго выходить из тела! Это смертельно опасно для человека. Больше я видеть тебя не желаю. Иди в какого-нибудь монаха и философствуй в свое удовольствие. Чуть беды не случилось!

– Там занято все! – воскликнул Первый.

– Сам прошляпил, – пробормотала Катенок.

– Я к Мике пойду!

– Куда хочешь, туда и иди! А к Семенычу не приближайся, иначе я засуну твою сущность в маньяка. Исстрадаешься.

Первого свело судорогой. Телесные наслаждения ему были чужды. И, если он хотя бы принимал то, что происходит между мужчиной и женщиной по их согласию, то на все остальные извращенные формы физической страсти смотрел с неимоверной брезгливостью. С его точки зрения, это было мерзко. Попадать в такое тело – равносильно мучительной смерти с презрением себя.

* * *

Огонь освещал несколько метров от края себя. Все остальное, удаленное от пламени, пространство являлось кромешной тьмой. Семеныч обходил горящую неровную окружность, не обращая внимания на то, что кроме огня ничего не видит. Внутри обугленного вертолета все пылало, и жадные яркие языки вырывались из двери и зияющих окон вверх, сливаясь воедино. То, что было в вертолете, давно стало частью огня.

В сгоревшей и тлеющей траве поблизости валялись куски искореженного металла, под ногами хрустели мелкие осколки стекла…

«Странно, что офицер не захотел остановиться и посмотреть, что горит. Либо он знал? Что, если вертолет взорвали намеренно, а он убрал других свидетелей найденного завещания? Хотел заграбастать имущество Меркури себе? А меня вез в клинику или убить? Ну и убил бы возле пожара, а тело оттащил бы в огонь…»

Семеныч споткнулся о человека, лежащего лицом вниз. Сначала Семеныч принял его за обгоревший черный ствол дерева или часть вертолета, и только рассмотрев, он различил голову, поджатые под тело руки и склеенные огнем, точно приварившиеся, ноги.

Семеныч обошел вертолет по кругу в видимой от огня полосе.

– Ее нет здесь. Она не летела в вертолете, – сказал Семеныч и отошел дальше, где высокую траву не тронул огонь. – Ее задавили вопросами и повезли в клинику. Она, перепугавшись, подписала отказ от наследства. А сейчас офицер даст команду. Ее выпустят. Уже отпустили. Она меня в отеле ждет.

Семеныч метр за метром огибал вертолет по следующему кругу. Руками он лихорадочно раздвигал траву, а ногами тщательно водил по земле, боясь что-либо пропустить.

Сделав еще круг, и еще раз напомнив себе, что Ее не было и не могло быть в вертолете, Семеныч отошел дальше и снова пошел по окружности, почти вслепую обшаривая траву.

Это место его не отпускало. Семеныч и не думал возвращаться обратно. То, как долго он будет бродить около вертолета, Семенычу тоже не приходило в голову. Он шел словно на автомате.

Круг вновь замкнулся. Семеныч двинулся на полметра в сторону и опять пошел, все так же торопливо и судорожно раздвигая руками траву. Ноги проваливались во влажную землю. На обувь налипала грязь, делая шаг тяжелым, скользким и неуверенным.

Он остановился. Дышать стало отчего-то тяжелее, хотя Семеныч находился от огня дальше, чем ранее. Грудь сдавило, и Семеныч понял, что не в силах больше обходить упавший вертолет и убеждать себя в том, что Ее не могло быть в вертолете.

Непрерывно потрескивающее пламя заметно уменьшилось. Видимость значительно снизилась. Семеныч стоял, пытаясь привести дыхание в норму.

По его спине прошел ощутимый холод.

Семеныч стремительно развернулся: повсюду темнота, а трава уходит в бесконечный мрак. Шоссе не освещалось, но это Семеныч знал, когда они проезжали мимо. Но Семеныч не понимал, почему не видно фар проезжающих автомобилей. Он не мог сейчас сообразить, что дорога находилась наверху склона, и располагась далеко, а глаза его ослеплены ярким огнем, на который он время от времени невольно смотрел. Семеныч огляделся и понял, что теперь не знает, в какой стороне шоссе. Вокруг была чернота.

* * *

Пространство ослепло, оглохло и замерло. Только сердце Семеныча стучало тревожно громко. Исчезли все звуки на свете, кроме жутких ударов его сердца, которые в абсолютной тишине мира ритмично раздавались на многие километры. Закладывало уши от гулкости и безысходности. Земля под ногами мягко расплывалась, точно плотная вода. А тело Семеныча вновь обдало холодом. Удары его сердца стали замедляться.

Семеныч почувствовал, что не слышит второго сердца. Ее сердца. Оно мертво молчало в ответ.

Семеныч, не шевелясь, несколько минут смотрел в одну точку. Ему казалось, что он смотрит в темноту. Сознание возвращалось вместе с шумом окружающей действительности и вялым треском пламени.

Он внезапно стал различать Ее бледные раскинутые руки, повернутую на бок голову, разметавшиеся волосы, закрытые глаза, полуулыбку на лице, полоску живота, видневшуюся между футболкой и ремнем, рваные на бедре и коленке джинсы. Оказалось, что Семеныч уже несколько минут смотрел на Нее и не видел, точно его разум не хотел показывать Ее Семенычу.

Не в силах преодолеть тот единственный метр, который оставался до Ее тела, Семеныч опустился на колени.

«К черту все миры! Хорошие, плохие, прекрасные, ужасные, внутренние, внешние, параллельные, те и эти. Если Ее в них не будет. Пусть будет один, какой угодно. Там, где будет Она. Она. Единственная любимая за всю жизнь», – Она была не просто любимой, Она и была его жизнью в последнее время. Она являлась для него тем, что составляло само содержание его жизни. Семеныч неожиданно понял, что он только что нашел смысл своей жизни. Мгновенно нашел и моментально потерял.

Теперь он осознал бесполезность своего богоискательства, потому что именно Она и была его богом. Пусть несвятым, несовершенным, неправильным, не таким уж и хорошим, невсемогущим, несправедливым, но все-таки той высшей силой, его душой, к которой тянулся он сам.

Семеныч почувствовал, что жить ему дальше незачем.

* * *

Семеныч в отчаянии кинулся к Ней. Сжал в охапку.

Она была прохладной, как земля, на которой Она лежала. Одежда Ее была влажной, как мокрая трава. Семеныч прижал Ее к себе, еще ничего не понимая. Сдавливал Ее до хруста, до боли, которая расползалась по всему его существу…

…Пока не почувствовал слабое сопротивление в Ее теле, которое вмиг вывело его из состояния оцепенения.

Он ослабил объятия и стал гладить Ее лицо быстрыми движениями своих, вспотевших от нервного напряжения, пальцев.

Она хотела открыть глаза, но Ей это не сразу удалось. Чуть приоткрыла веки и закрыла опять. Полуулыбка сползла, а губы плотно сжались.

– Где больно? Где у тебя болит? – Семеныч не знал, что нужно говорить. Он ничего не чувствовал, кроме всепоглощающего счастья. Поэтому бормотал одно и то же, как сумасшедший. – Что болит? Где больно? Что больно?

«Дышать», – хотела сказать Она, но лишь беззвучно пошевелила пересохшими губами.

– Здесь жарко от огня. Я отнесу тебя подальше. Я все сделаю. Сейчас будет хорошо, – сбивчиво и обрадовано пробормотал Семеныч. Он бережно взял Ее на руки и пошел прочь. – Сейчас все будет!

Вой сирен машин скорой помощи, сигнальные трели полицейских и пожарных автомобилий приближались, и Семеныч сориентировался, где находится шоссе. Поскольку с дороги до места можно было добраться разве что на танке, Семеныч понял, что в запасе есть время, а двигаться нужно навстречу звукам, потому что, вероятнее всего техника шла из города.

Семеныч торопился в сторону города, насколько позволяла мягкая почва, колючая трава и ноша на руках. Обнаруживать себя возле горящего вертолета Семеныч не решился, не понимая, что Ей требуется неотложная помощь, и каждая минута может стать бесповоротной точкой. Когда мыщцы плеч и рук стало сводить от напряжения, он аккуратно опустил Ее на траву и присел рядом. Путь до города предстоял неблизкий, и Семеныч раздумывал о том, безопасным ли вариантом будет поймать попутку подальше от этого места.

– Ты двигаться можешь? У тебя сильно болит? – Семеныч заглядывал в Ее глаза. – Ноги, руки – ты чувствуешь их? Ты была в вертолете? Вы упали? Тебя выбросило? Или ты успела выбраться? Ты надышалась гарью? Отравилась дымом?

В ответ Она слабо кивала и еле заметно мотала головой, а потом попыталась приподняться к его лицу. Семеныч замолчал и наклонил ухо к Ее губам.

– Я тебя люблю, – еле слышно шепнула Она, и знакомо добавила: – И очень хочу воды.

Семеныч наконец рассмеялся, прикладывая Ее ладони к своим губам, щекам, глазам. Она провела пальцем по его мокрым ресницам, и притянула его лицо к себе, чтобы коснуться губами той слезы, которой совсем не место в его глазах.

– Маленькая моя! Как хорошо, что ты, – Семеныч не мог подобрать слов для продолжения фразы. Он не мог сказать «жива», но он и не мог сказать «не умерла». Это оборванное предложение оказалось на удивление завершенным.

– Как хорошо, что ты! – повторил он, глядя на Ее слабые движения, но уже открытые и блестящие глаза, которые слабо отражали скупой лунный свет.

Она застенчиво улыбнулась и смущенно повернула голову в сторону, уткнувшись в его бедро.

* * *

– Хотель… – Семеныч показал на браслет.

– Тэн, – водитель объявил стоимость поездки и открыл заднюю дверь. Семеныч расположил Ее на заднем сидении.

– Алкоголь, – с ударением на первом слоге, Семеныч кивнул на Нее.

– Есс, – понятливо закивал водитель. Очевидно, туристы в подобном состоянии были не редкостью.

Семеныч нырнул рядом, придерживая Ее. Странная история, казалось, закончилась. Мистер Меркури с редким вирусом. Завещание на немалое имущество. Офицер, который целый день изматывал Семеныча своими вопросами. А потом, дождавшись, когда сам Семеныч, наконец, не выдержит, внезапно отпустил его. Семеныч остерегался полиции, и пока автомобиль двигался по улицам города, он часто озирался назад и внимательно посматривал вперед. Семеныч считал, что нужно быстрее добраться до отеля, попробовать перезаказать билеты, и, как можно скорее, покинуть эту страну. Немного беспокоил паспортный контроль на границе, но сейчас Семеныч старался об этом не думать. Ведь, это несущественная реальная мелочь в сравнении с исчезновением людей и призрачным Ребенком, фантомным образом инженера, трупом владельца яхты, целым днем мутного допроса и горящим вертолетом…

– Пройдем через сад… Зайдем с веранды, где столовая… Там сейчас никого нет… Я не хочу идти через холл в таком состоянии, – с трудом произнесла Она, когда они оказались в непосредственной близости к отелю.

– Хорошо, не беспокойся, – кивнул Семеныч и жестами показал водителю на дорогу, огибающую отель и ведущую к морю. У шлагбаума машина остановилась.

Семеныч взял Ее на руки и понес вперед, обходя стеклянную будку охранника.

– К морю, – сказала Она, когда Семеныч, пройдя длинное здание одного из корпусов отеля, свернул к саду, который плохо освещался по ночам, и в темное время суток там обычно никого из отдыхающих не было.

– Чего? Сейчас в номер и врача вызову, – возразил Семеныч, понимая, что в таком состоянии они не улетят. – Я тебя таскать не собираюсь всю ночь.

– Я немного там полежу. Недолго. Потом встану. Пожалуйста, я хочу побыть на свежем воздухе. Там ветер. Дай мне подышать. Я прошу тебя. Мне на ветер надо.

– Разговорилась, – притворно недовольно буркнул Семеныч, хотя на самом деле он безумно обрадовался, что Она стала разговаривать. И речь Ее была связной и по-обычному требовательной.

Скользнул взглядом по Ее лицу, но не заметив привычной усмешки в ответ, невольно встревожился. Послушно понес Ее к побережью.

– Дай воды, – попросила Она, когда Семеныч опустил Ее на лежак.

– Тут соленое море.

– Из бара принеси.

– Раскомандовалась, – Семеныч оглянулся, прикинув в уме, что дорога туда-обратно займет минут пятнадцать. Оставлять Ее одну на пустынном и темном берегу Семеныч не собирался. – Нет. Вместе в номер отправляемся. Или здесь сидим без воды.

Она промолчала, попытавшись облизнуть губы. Устремила спокойный взгляд на море и сложила руки на груди, всем своим видом показывая, что выбрала второй вариант.

– Вытащи у меня из-под пояса паспорт, он мне трет.

– Вернули?

– Ну да, – сказала Она и снова замолчала, полуприкрыв веки. – Он уже каким-то образом там был. У них…

– Мой тоже. У администратора забрали. Ты, наверное, его не забирала после оформления?

– Не-а, забыла.

Семеныч потоптался около Нее, разминая задеревеневшие руки. В слабом свете, распространяющемся от дальних фонарей и мягко исчезающем в воздушной среде, Семеныч заметил черные пятна и полосы копоти на своей одежде. Скинув обувь, он прошел к воде, снял с себя футболку и руками обтерся по пояс. Порывистыми движениями вымыл лицо, шумно сплевывая воду.

Она неотрывно и задумчиво смотрела на его нечеткий силуэт. В теле чувствовалась слабость и пустота, шевелиться Ей не хотелось. Хотелось лежать так всегда и смотреть на Семеныча. Она чувствовала такой совершенный комфорт, что даже ощущение жажды исчезло.

– Эй! – позвал Ее Семеныч.

Она не отозвалась, чтобы не нарушить состояние блаженства, которое сплеталось из теплого ветра, запаха моря, плеска волн и любимого мужчины.

Семеныч прополоскал и отжал футболку. Влажным концом стал осторожно вытирать Ее лицо и руки от сажи.

– Ты плачешь? – провел пальцем по Ее глазам.

– Да, – подтвердила Она. И добавила, словно прощаясь: – Я не хочу расставаться с тобой.

– Ты не выдумывай ничего! – Семеныч скомкал футболку и отправил ее в стоящую неподалеку урну. – Належалась? Пойдем.

Он просунул руки под Нее.

– Я сама. Поставь меня.

– Давай, – усмехнулся Семеныч и поднял Ее. Он не убирал рук от Нее, потому что стоять Она все-таки не смогла, и чуть было не рухнула на землю. Семеныч подхватил Ее на руки.

– Я не хочу расставаться с тобой, – твердо повторила Она.

У Семеныча сжалось в груди.

– Не выдумывай, – повторил и он.

– Мы все вовсе никакие не родственники и даже не любимые. Мы чужие друг другу самостоятельные души, которые потом редко встречаются снова на том свете или в другой жизни, – Ее голос дрожал, точно Она признавалась Семенычу в чем-то сокровенном, делилась тревожащей Ее проблемой, которую никто не в силах разрешить. Переспросила, уточняя, слышал ли он Ее. – Понимаешь меня?

– Это остальные редко встречаются. А мы – другие. Я сделаю одну штуку, и у нас все будет в порядке, – сказал Семеныч, присаживаясь с Ней на каменный высокий бордюр и переводя дыхание. Они пересекли пляж и достигли садовых дорожек.

– Какую?! – с надеждой спросила Она.

– Мы подпишем с тобой соглашение, в котором укажем, что после этой жизни мы становимся единой сущностью. Квантовой, – пробуя пошутить, улыбнулся Семеныч. Но тут же согнал улыбку, заметив, что Она внимательно и со всей серьезностью ожидает от него решение беспокоящего Ее вопроса. Семеныч напустил на себя самый глубокомысленный вид, на который был только способен. – И все.

– Разве там будет действительно наше соглашение?

– Безусловно, – ответил Семеныч. – Даже не сомневайся. Все просьбы исполняются, все желания. Не сразу, конечно. А наш договор будет еще и закреплен обоюдным согласием и добровольно принятым решением. Это нерушимо.

– Ну да, – возразила Она. – Все очень много хотят.

– В этом и проблема. Если у человека тысяча желаний, то они все и исполняются на одну десятую процента. А если – одно? То на сколько?

– На сто, – обрадовалась Она. – Ты мне составь это соглашение. Сегодня же.

– Сегодня мы вызывем доктора и… – Семеныч сделал паузу. – И придумываем, что про тебя соврать. Что случилось в вертолете?

– Я не знаю. Был хлопок, и вертолет стал падать. Я видела, как загорелся пилот. И сразу же я, как мне показалось, открыла глаза и увидела тебя. Я не помню самого падения. Как я выбралась – тоже.

– Что было до этого? – пробормотал Семеныч, внутренне содрогнувшись от недавно увиденного тела обгоревшего пилота.

– Как в тумане. Я попросила попить, мне сразу дали бутылочку напитка, типа, холодного чая. У нас продают такие. Потом стали спрашивать, как мы обнаружили труп, а потом стали выяснять какие отношения меня связывали с владельцем яхты, как долго я с ним была знакома до этого, и как давно я его знаю. Но! – Она встрепенулась. – Его никто не убивал! Он был чем-то смертельно болен. Вирус…

– Марбург, – закончил Семеныч.

– Ты запомнил? – удивилась Она.

– На макбук похоже, – вновь улыбнулся он, вспомнив излюбленную марку ноутбука.

– Не похоже, – возразила Она.

– Кому как. Что было дальше?

– Что-то страшное, – ответила Она. – Я чувствую зуд по всему телу. Меня спрашивают, записывают, а у меня все чешется. И голова становится тяжелой. Они говорят, а я их голоса слышу не сразу, а спустя время, и медленно соображаю, что ответить.

– А потом?

– Потом, – пыталась Она восстановить в памяти события дня. – Потом… Что же было потом? Они сказали, что в срочном порядке надо сдать кровь, попросили где-то подписать, и даже не дали тебя увидеть. Я попросила тебе позвонить, но что они ответили – не помню. А тело продолжало гореть и чесаться. Какой-то кошмар: люди сидят, а мне хочется содрать одежду и пройтись наждачной шкуркой по коже. Мне в тот момент уже ни до кого было. Лишь бы доехать до врача и вколоть хоть что-нибудь. Они сказали, что ты еще только будешь давать показания, а мы вернемся через час. Потом мы поднялись наверх. На плоской крыше находился вертолет. Мне очень обидно стало. Я никогда не летала над городом, и тут не смогу даже насладиться полетом, потому что голова чугунная, а тело горит…

– Ты могла подхватить этот вирус. Сыпь – одно из проявлений.

– Ерунда, – уверенно отмахнулась Она. – Скорее всего, это была аллергическая реакция на предложенный мне напиток. И никакой сыпи я не помню.

– У тебя, вроде, никогда не было аллергии.

– Но я никогда и не пила этих химических напитков. Сейчас и на солнце-то аллергия у людей возникает сплошь и рядом, а что за химия содержится в продуктах – никому не известно. Мы это…

– Что?

– Не будем сейчас вызывать никакого врача. Я нормально себя чувствую.

– Ты на ногах не держишься!!!

– Шок, наверное. К утру все пройдет, я уверена.

Семеныч перехватил Ее удобнее и поднялся с бордюра.

– Сейчас до номера дойдем, там видно будет.

– Ты вон там иди, – кивнула Она. – В той стороне дверь в столовую не закрыта, мы через нее сразу в коридор попадем к лифту. А то я вся грязная и ты. Еще и полуголый.

– Наплевать.

* * *

Семеныч опустил Ее на кровать.

– Завещание это, – раздевался Семеныч. – Странно все. А что ты подписывала?

– Я не помню. Мне не до этого было. Сказали подписать, я и подписала, а может и ничего не подписывала, лишь бы быстрее уйти. Мне плохо было, говорю же тебе.

– Ладно, – Семеныч подошел к Ней, снял обувь, расстегнул ремень. – Не были мы ни на какой яхте и не видели, и не знали этого Меркури. Забудь об этом раз и навсегда. Уезжать надо отсюда поскорее.

– Кого не видели? – переспросила Она.

– Фамилия владельца яхты – Меркури, – уточнил Семеныч. – Приподнимись немного, я стащу с тебя джинсы. Как Меркурий. Планету знаешь такую?

– Ртуть.

– Почему ртуть? А теперь руки вверх – освобождаемся от футболки! – приговаривал Семеныч, помогая Ей.

– Меркури – переводится как ртуть. Один из переводов. Ртутные капли быстро перемещаются по ровной поверхности, поэтому ей и дали имя бога Меркурия, который тоже быстро бегал. И планета эта самая быстроходная.

– Куда он бегал? – рассмеялся Семеныч.

– Когда по делам, когда от кого-нибудь. Бог торговли и воров. Чего б ему не побегать? И еще ртуть назвали Меркурием философов.

– Каким был отличным творцом этот парень, да что уж… Теперь не вернуть. Каким был отличным творцом этот парень, со странной фамилией Ртуть, – неожиданно проговорил Семеныч, перебирая Ее кожаный ремень. – Ни царапинки на нем. Как новенький. Даже ни одного пятнышка сажи. Все вещи твои на выброс, а этот словно только что с витрины.

– Здорово, – вяло пробормотала Она. – Я на бок хочу. Подложи мне одеяло с двух сторон, чтобы я на спину не падала. Я на спине спать не умею. Я спать хочу.

– В душ давай отнесу сначала, – предложил он.

– Не сейчас. Я засыпаю.

Семеныч обложил Ее диванными подушками, придвинув ночник, рассмотрел Ее кожу, удовлетворенно отметив, что никих следов сыпи у Нее не имеется. Укрыл одеялом. Потрогал прохладный лоб. Тихо окликнул.

Она не отозвалась.

– Ну и хорошо. Спи, – Семеныч собрал всю Ее одежду и выкинул в мусорное ведро. – Спи. Нет никакого вируса, нет завещания. Все кончилось. Но, если допустить, что если где-то прибывает, то где-то и убывает. Значит, я очень правильно сделал, что отказался от завещания. Я мог бы потерять тебя.

Он убрал паспорта в сумку, пересчитал деньги, проверил пакет с проектом договора. Ушел в ванную комнату. Долго стоял под водой, смывая с себя напряженный день, а в голове вертелись строки: «Парень со странной фамилией Ртуть».

* * *

Из ванной Семеныч вышел взбодрившимся. Под жесткими и прохладными струями воды стала созревать мелодия. Он включил айпад, устроился около Нее на подушках и открыл программу. Некоторое время Семеныч ничего не слышал и не видел, утонув в новой композиции. Он отдавал себе отчет в том, что написание музыки является для него лишь «уходом от реальности», когда проблемы прячутся от суетливого ума и становятся не такими назойливыми. После этого становилось спокойнее. Так Семеныч снимал стресс. Его правая нога касалась Ее бедра под одеялом, точно так Семеныч некоторым образом не прерывал связь между собой и Ей…

Но чувство тревоги, немного приглушившись написанием мелодии, неожиданно стало вновь нарастать. Семеныч вытащил наушники и взглянул на Нее: выражение Ее лица казалось безмятежным, веки были сомкнуты, губы – полуоткрыты.

Но его лодыжка ощущала жар, исходящий от Ее кожи. Семеныч нагнулся – Ее дыхание тоже было горячим.

«Надо вызывать врача. Она не нравится мне. Попить-то забыл дать, когда пришли! – ругнулся он на себя. Встал с постели. – Попросить градусник на ресепшене? А толку? И так ясно, что температура повышена».

Позвал Ее. Нет ответа. Даже не пошевелилась. Легонько потряс за плечо. Тишина.

Походил по комнате, не сводя с Нее глаз. Оделся. Взял с собой айпад.

* * *

Возле ресепшена Семеныч раздумывал, какое написать сообщение, чтобы перевести его на турецкий язык. Сонно потирая глаза, к нему вышел молодой парень. Он что-то пробормотал.

«Как же мне улетать теперь? – подумал Семеныч. – Проект договора нужен на работе. Ее я оставить не могу. Не в самолет же на руках тащить».

Семеныч вопросительно взглянул на парня. Тот выжидающе и учтиво посмотрел в ответ.

«Нужно отправить пакет документов курьерской службой. Срочно», – набрал Семеныч на айпаде и нажал кнопку перевода.

Парень жестом попросил айпад и напечатал в ответ: «Укажите адрес. Я свяжусь с фирмой и уточну стоимость».

«Следующей стадией будет мышечная слабость и геморрагическая лихорадка, – некстати вспомнились слова офицера, и тревожная мысль сомнением закралась к Семенычу: – А если это вирус? Если все это – правда?!»

«Мне нужна частная клиника. Возможно ли вызвать сейчас доктора без огласки? Анонимно?» – набрал Семеныч.

Парень кивнул и взялся за трубку.

«Частная. Анонимно», – Семеныч подчеркнул два слова. Показал парню.

Тот снова кивнул.

* * *

– Я учился у вас, в России, – самодовольно произнес приехавший через час доктор. – Понимаю по-русски. Ее на спину переворачивайте. Что у вас произошло?

Семеныч молчал.

– Что случилось? – мужчина перефразировал предложение, предполагая, что изначально неправильно выразился.

Семеныч аккуратно вытащил подушки и мягко опустил Ее на спину. Покосился на доктора и опять промолчал.

– Вы знаете, что произошло до того, как она оказалась в этой постели? – мужчина в третий раз попытался выяснить причину вызова.

Семеныч вздохнул, выдохнул, и выпалил:

– Или она выбиралась из горящего дома, или она упала с большой высоты, или…

Доктор поднимал Ее веки, заглядывая в зрачки, выслушивал дыхание, щупал пульс, пальпировал тело, поворачивал голову, проверял мышечный тонус, осматривал небольшие ссадины и синяки. Семеныч видел, что Она ни на что не реагирует. Доктор обернулся к нему:

– Или?

– Вирус Марбург.

Брови доктора поползли вверх от непомерного удивления. Он протер салфеткой вспотевший лоб.

– Я вызову машину. Ее необходимо обследовать.

– А вы за рулем? – спросил Семеныч. – Я Ее одену и сам понесу.

– Можно, – согласился доктор. – Собирайтесь. В одеяло ее заворачивайте. Не нужна ей одежда.

 

Воскресенье

Семеныч сидел, положив руки на широкий подоконник. Палата была небольшая, но уютная: кровать у стены, тумбочка, ночная настольная лампа на ней, встроенный в стену узкий шкаф, перед дверью – маленькая душевая и туалет. Кремовые жалюзи на окне, за которым занимался рассвет, нежно-розовые стены, бежевая плитка на полу – комната казалась светлой даже при выключенном свете. Если бы не запах лекарств, проникающий из-за двери, верхняя половина которой была из матового стекла и неясный глухой шум характерный для больничной суеты, то назвать это помещение палатой было бы весьма затруднительно.

Ее привезли после процедур и опустили на постель. Она так и не приходила в себя с того момента, как заснула в отеле. Поправив тонкую подушку под Ее головой, медсестра поставила Ей капельницу. Семеныч молча вздрогнул, когда толстая игла несколько раз входила и выходила, не попадая в тонкие вены на внутреннем сгибе Ее локтя.

Медсестра жестом показала на перевернутую вверх тормашками полную бутыль с прозрачной жидкостью и кнопку вызова на стене. Семеныч кивнул, и медсестра плотно заклеив пластырем иглу, вышла.

Ее голова была повернута к стенке, и Семенычу приходилось, периодически приподниматься и смотреть на Ее лицо, потому что, видя Ее, пусть и закрытые глаза, ему становилось спокойнее. Она была переодета в широкую рубашку голубого цвета, но, несмотря на больничное одеяние, обездвиженное тело и умиротворенное выражение лица, совершенно Ей несвойственное – сейчас Она казалась Семенычу, наоборот, ближе и роднее.

Он придвинул стул к Ее постели, и, то сидел, обнимая Ее ноги, то, привставая, заглядывал в лицо, которое по-прежнему оставалось отстраненным, то, вдруг, вскакивал и нарезал круги по свободным шести метрам в палате, то поправлял одеяло, то поворачивал вплотную жалюзи, то приоткрывал окно, то закрывал окно, то включал ночной светильник, то выключал его…

…И вновь нетерпеливо заглядывал в Ее лицо, ища успокоения или тень движения под Ее веками.

Доктор зашел в палату к вечеру.

– Вы можете вернуться в отель, – мягко напомнил он Семенычу, глядя в его усталые и красные глаза. – Вам надо отдохнуть.

– Нет, нет, – занервничал Семеныч. – Мне тут обязательно нужно находиться. Она чувствует, когда я рядом. Ей это нужнее. Понимаете? Она почувствует, что я ушел. Мне нельзя уходить. Что с ней? Вы сделали анализы?

Доктор присел на второй стул. Так же, как и Семеныч, привстав, заглянул Ей в лицо.

– Что у Нее? – нетерпеливо повторил Семеныч.

– Я опасаюсь нагружать вас медицинской терминологией, в которой вы вряд ли что-либо поймете. Тяжелая чепно-мозговая травма без переломов основания костей свода черепа, тупая травма живота, внутрибрюшное кровотечение. И у Нее проблемы с внутренними органами: смещения, ушибы, гематомы…

– С какими органами? – уточнил Семеныч, услышав пару понятных ему слов.

– Со всеми, – кратко сказал доктор.

– А вирус?

– Результаты еще не пришли.

– Понятно, – растерялся Семеныч. – Но… Это как-то лечится? То, что у нее?

– Я не делаю прогнозов. Слишком неблагодарное дело, – по его тону Семенычу стало ясно, что ничего хорошего доктор сказать не может, а плохого – не хочет. – Вы можете спуститься в столовую или прогуляться. Сходить за сменной одеждой.

– Нет, – отказался Семеныч.

– Я лично побуду с ней, – произнес доктор, отметив про себя беспокойное поведение Семеныча.

– Тогда я покурить бы спустился.

– Идите. Я дождусь вас…

* * *

Ночью Семеныч сидел рядом и прислушивался к Ее дыханию, которое было почти неслышным. В памяти всплыл тот долгий и мучительный сон Катенка, когда она пропала в первый раз на несколько дней, а потом вот также долго спала.

Только на этот раз дела обстояли гораздо ужаснее…

Мягкий свет уличных фонарей освещал комнату, фары проезжающих машин проползали по стене, в приоткрытое окно тянуло ночной прохладой, за дверью изредка возникали и стихали звуки шагов, гудели колесики каталок и капельниц. Семеныч щелкнул кнопкой выключателя ночной лампы.

– Хочешь, на бок положу? – предложил он.

Он повернул Ее голову, а затем и тело, подоткнув одеяло.

– Так удобнее? – опять спросил он у безмолвия.

– Удобнее, – решил Семеныч и опустил свою голову на подушку рядом с Ее лицом. Теперь не нужно было заглядывать – оно было обращено в его сторону. Семеныч забывался сном на короткие мгновения. Очнувшись, с беспокойством озирался по сторонам и снова клал голову рядом с Ней: так Семеныч ощущал Ее слабое дыхание. Иногда его становилось не слышно, у Семеныча все обрывалось внутри, он обхватывал Ее руками, прижимая свою голову к Ее лицу. Секунда, две, полминуты – и вновь слабый вдох и выдох. Семеныч вставал, умывался холодной водой и опять присаживался у постели.

 

Понедельник

К обеду понедельника Семеныча угнетало необъяснимое чувство тревоги. Утром забегал доктор, бегло осмотрел Ее и, ничего не сказав, ушел. Медсестры не приходили ни ставить капельницы, ни делать уколы.

После полудня в дверь почти сама вкатилась тележка. На ней стояли бутылочки с питьевой водой и накрытые тарелки с едой. Семеныч даже не успел увидеть, кто втолкнул тележку в палату. Дверь, как быстро открылась, так же моментально и захлопнулась. Завесу на двери Семеныч давно опустил, ему не нравились ходячие тени за матовым стеклом в коридоре: будто они намекали, что там есть движение, а здесь – нет.

Семеныч даже не приоткрыл сферические блестящие крышки с тарелок, которые назывались смешным словом: «баранчик». Отодвинул тележку в противоположный угол. Выпил воды.

«Почему ничего не делают?» – Семеныч несколько раз нажимал кнопку вызова, но никто не пришел. Он выходил в коридор, но медсестры что-то бормотали на незнакомом языке, разводили руками и, как показалось Семенычу, сторонились его, не желая понять, чего он хочет. Семеныч не замечал, что глаза его от бессонных ночей горят лихорадочным блеском, подбородок и щеки покрылись щетиной, мятая рубашка в пятнах и разводах от воды, а в его отрывистой и незнакомой медсестрам речи чувствуется отчаяние и агрессия.

Айпад, который мог бы помочь с переводом, разрядился еще на рассвете, когда Семеныч очнулся от очередного забытья. Ему послышалось, что Она опять сказала: «Я не хочу расставаться с тобой».

– Тихо. Соглашение о слиянии в единую сущность составлю, а то я обещал, – улыбнулся Ей Семеныч. – Это все исправит.

Доктор зашел вечером. Притворил за собой дверь.

– Родным позвонили? – спросил он.

– Зачем?! – удивился Семеныч.

Доктор осторожно произнес:

– На всякий случай. Состояние тяжелое.

– Она просто спит!!! – раздраженно крикнул Семеныч. – Спит!

– Да, – мгновенно согласился доктор. – Пусть будет так.

– Можно, – Семеныч запнулся. – Я на час отойду. Посидите с Ней? Если Она проснется – испугается. Скажите, что я сейчас подойду.

– Идите, – негромко сказал доктор. – Я побуду.

– А вирус? – Семеныч с трудом вымолвил, ожидая как удара по голове положительного ответа.

– Не подтвердилось. Я его и не опасался. Где Она могла его здесь подхватить?

– Нигде, – обрадовался Семеныч. – Конечно, очень глупо было с моей стороны думать, что это вирус марбург. Значит, все в полном порядке.

– Угу, – пробормотал доктор, с сочувствием глядя на Семеныча. Но Семеныч отогнал неприятные мысли.

– Почему Ее не лечат? Сегодня никто не подошел. Может, какие-то нужны лекарства? Я понесу все расходы! У меня есть деньги!

– Деньги? – растерянно протянул доктор. – Предложите их богу. Может, он окажет вам платную услугу. Все необходимое для Нее сделано.

– А… – пытался сообразить Семеныч. – То есть, больше пока ничего не нужно? Возможно ли Ее перевезти в Москву?

– Вы как себе представляете такое путешествие? Не трогайте Ее. Недолго уже осталось.

– Да. Точно, – Семеныч не слышал доктора. – Вот встанет и поедем. Конечно, Ей трудно будет перенести полет.

* * *

Семеныч поднялся на второй этаж отеля к Ее номеру.

– Где вы пропали? Нам завтра утром обратно улетать нужно. Телефон у нее отключен. В твоем номере тоже никто дверь не открывал. Где вы были?!

– Нигде мы были, – рассеянно ответил Семеныч. – Собери мне вещи. Мы. Назад. Обратно мы полетим вместе.

– А где она сама?

– Спит, – ответил Семеныч. – Очень устала. Спит.

– Передай ей, что она изгадила мне весь отпуск. Вы мне его испортили оба, – Лена открыла шкаф и сдирала с вешалок Ее одежду. – Спасибо вам огромное. Я понимаю, что у вас тут романтические встречи на берегу моря, катания на яхте и прочее. Но так не делается!

– Хорошо. Передам, – Семеныч стоял около стены, пока разъяренная Лена металась по комнате и бросала вещи в чемодан.

– Почему у нее телефон недоступен?!

– Потерялся, – Семеныч сделал паузу. – Ты не могла бы позвонить ее семье, а лучше написать, что у нас все в порядке.

– У вас?! Так и написать? – язвительно переспросила Лена, застегивая молнию чемодана.

– В смысле, у вас.

– Ее муж с детьми в деревне. И он не знает, что она здесь. К тому же у них какие-то семейные разборки. Она, по-моему, за весь отдых ему пару сообщений только и написала. Или не ему, а дочке. Когда эта императрица случайности проснется, пусть сама и напишет. Ладно, что забыла из вещей, заберу в свой. И скажи ей, чтобы зашла, если совесть у нее осталась.

– Скажу.

– Не знаю, чем вы занимаетесь, – наконец Лена остановилась и оценила его изрядно помятый вид. – Если у тебя такой вид, будто ты за два дня на краю земли побывал, то…

– На экскурсии были, – перебил ее Семеныч и поспешил выйти. – Да. На самом краю.

Семеныч прошел в свое крыло здания отеля. Поставил чемодан на пол, роясь в карманах в поисках пластиковой карточки от двери.

«Что-то не то», – он посмотрел в сторону и не сразу понял, что его напрягло. Безликие двери номеров по обе стороны стен коридора. Проход. Семеныч пожал плечами, открыл дверь в номер и еще раз посмотрел влево: двери, проход – ничего особенного, чтобы притягивало взгляд.

В номере было душно. Включив кондиционер, Семеныч поставил айпад на зарядку и прошел в ванную. Торопливо побрился и принял душ.

«Я же запасную рубашку с собой брал!» – вспомнил он, открывая шкаф, где стояла его сумка.

На полу под дверью валялся конверт с приклеенным к нему уведомлением.

«Пакет доставлен по адресу…».

Семеныч встряхнул рубашку: «Синяя, как ты любишь».

– Давай, давай, – подгонял он айпад. Дождавшись тринадцати процентов заряда, выдернул шнур и, смотав его, убрал в карман.

Выходя из номера, он еще раз взглянул в сторону прохода.

«Оплатить номер на три дня и распечатать документ, пришедший на электронную почту отеля», – набрал сообщение на айпаде Семеныч у регистрационной стойки. Протянул банковскую карту. Нервно постучал пальцами по мраморной столешнице, ожидая, пока нерасторопный администратор откроет почту на компьютере.

«Два экземпляра», – показал Семеныч перевод. Из принтера вылезли несколько листов бумаги. Администратор скрепил их и засунул в прозрачные файлы. Семеныч почти выдернул их из протянутых рук, настолько, как ему казалось, все происходило медленно. Словно не минуты шли, а часы летели. Семенычу не терпелось вернуться в клинику.

«Двери. Проход, – внезапно осенило Семеныча. – Тот проход, который она искала. Тот проход, которого не было!!!»

* * *

Он вернулся к своему номеру, боясь, что ему почудилось. Но коридор действительно заворачивал и оканчивался в углу лестницей.

Семеныч осторожно поднимался, поглядывая вверх.

Дверь была одна. Семеныч, не раздумывая, распахнул ее: напротив входа, на диване, при выключенном свете сидел человек.

Семеныч медленно провел левой рукой по стене и щелкнул выключателем.

От неожиданности остолбенел: перед ним находился не человек, а его собственное отражение. Его копия. Но отдельная и самостоятельная. Одно дело видеть себя в зеркале, на фотографии, на записи с камеры, и совсем другое – увидеть себя живого. Ощущение столкновения с иррациональным сбивает с ног, как надвигающийся поезд, который в следующую секунду должен раздавить насмерть. Но мгновения плавно цепляются одно за другим, и ничего не происходит, равно, как и не приходит понимание.

Семеныч с минуту ошеломленно рассматривал себя «со стороны». А его копия виновато взирала на него, даже не встав с дивана и не подав руки, как это обычно делают все люди мужского пола. Не подошел к нему и Семеныч, но глаз с него не сводил, точно остерегался, что стоит только отвести взгляд, как человек-отражение исчезнет.

«Что же она говорила о нем на яхте? Почему я тогда не расспросил ее подробно? – медленно вспоминал Семеныч: «Его зовут Доместик Год. Он заявил, что мы с тобой его придумали. Убил Ребенка… Открыл небеса… Твой двойник, Доместик… Он словно бог». А ведь я не поверил ей. Я никогда не верил ей… Какой он еще бог?!»

Семеныч внезапно понял, что удивлен только он один, а тот, кто сидит на диване, не то, чтобы предполагал возможность появления Семеныча, а как раз его и ждал. К тому же Доместик своей похожестью на Семеныча, последнему был крайне противен. Семеныч никогда не нравился сам себе ни внешностью, ни мыслями, ни привычками, ни характером, ни поступками.

«А ты создал себе бога? Если бы я создавала себе бога, то я б тебя представляла… А ты можешь допустить, что он все-таки нечаянно создался?» – вспомнил Семеныч и другие Ее слова.

Семеныч чувствовал, как в нем закипает ярость.

– Какого черта? – он вспылил. – Что происходит? Это твоих рук дело?

– Я хотел… сделать… – словно извиняясь, проронил Доместик, и Семеныч теперь услышал еще и свой голос, отчего взбесился окончательно.

– Что? Отвечай, что! Ты! Хотел! Сделать!

– Изменить некоторые обстоятельства, но измение одного мира повлекло за собой изменение соприкасающихся, которые исказили первоначально задуманное до противоположности. Я лишь подтолкнул благоприятные в развитии обстоятельства к вам. Я хотел помочь. Я думал…

– Что же ты не просчитал-то все? – прервал его Семеныч, совершенно не вникая в то, что пытался сказать Доместик. – Верни все на место. И! И исчезни! Навсегда! Сдохни, растворись, уничтожься!!!

– Это невозможно.

Семеныч подскочил к нему и, схватив его за ворот рубашки, поднял с дивана. Ударил в лицо с той лютой ненавистью, которой порой ненавидел себя и всю свою жизнь. Доместик не защищался и не пытался отстановить Семеныча.

– Кто тебя просил?! Кто просил тебя делать все это?

– Она хотела, ты хотел, вы хотели… Я пытался что-то слепить. Нужное вам.

– Ты не учел своей башкой, что помимо нас существуют еще зависящие от нас люди? Что нас вполне все устраивало? Мало ли, что мы хотели? Это наше дело! Не твое! – Семеныч со всей силы тряс его.

– Извини, – негромко сказал Доместик, и Семеныч толкнул его обратно на диван.

– И вот этого!!! – Семеныч в возмущении обвел рукой круг, очерчивая в воздухе облик Доместика. – Вот это! Еще додуматься надо было! Клоун! Вырядился! В меня! Чтобы стер все это! И все обратно возвращай!

– Хорошо, – Доместик лишь спокойно взглянул на Семеныча, не понимая причины его ярости.

– Ты! Ты же убил Ее… – Семеныч осекся и осознал весь смысл своих, нечаянно сказанных слов. Он замер на мгновение и, опять, как тогда, возле горящего вертолета, услышал глухие единственные удары своего сердца в полной тишине вселенной.

– Исчезни!!! – Семеныч в спешке подобрал с пола бумаги и брошенный айпад. Развернулся и, закрыв дверь пинком, помчался вниз, предчувствуя неотвратимую беду.

* * *

Взлетая по лестнице, перепрыгивая через три ступени, Семеныч увидел, что возле открытой двери Ее палаты стояли врачи. Завидев его, несущегося по коридору прямо на них, они поспешно разошлись, и остался лечащий доктор. Медсестры, неторопливо шедшие по коридору, вдруг, словно нечаянно завернули и скрылись в палатах.

Семеныч задыхаясь, сменил бег на шаг. Ярко освещенный коридор вспышкой напомнил подсознанию другой тоннель, о котором пишут и рассказывают те, кто перенес клиническую смерть и выход души из тела. Они описывают темный коридор с невообразимым светом в конце. А сейчас светлый коридор упирался в открытую дверь, за которой напротив, было темно.

Приближаясь, Семеныч будто издалека услышал слова доктора:

– Мне очень жаль, но Она…

– Нет!!! – не дал договорить ему Семеныч, отталкивая его от двери.

* * *

Доктор подошел к дежурной медсестре.

– Не заходите туда. Я подойду сам утром. Похоже, конец. Сейчас час ночи. Я домой. Приеду к семи. Если что, звоните. И предупредите медперсонал. Если он начнет что-то делать, пусть тут же вкалывают ему успокоительное. Если он выйдет, – доктор оглянулся на дверь и обреченно махнул рукой. – Не выйдет он.

Семеныч ворвался в палату. Схватил Ее лицо и целовал, гладил и целовал. По его гладко выбритым щекам текли слезы.

Она без движения лежала с закрытыми глазами.

– Верни все назад! Верни… – кричал Семеныч, обращаясь то ли к богу, в которого почти не верил, то ли к Доместику, в которого не поверил, то ли ко вселенной, которой тоже не доверял.

Семеныч оторвался от Нее и засуетился. Включил ночник, открыл окно, позволяя свежему воздуху проникнуть в комнату, повернул жалюзи, чтобы было видно ночное небо и теплый оттенок света от уличных фонарей. Окно выходило на широкий проспект.

– Окно закрыли. Ты любишь вечер, погляди, вон месяц. На спину опять тебя положили. Ты знаешь, в отеле появился проход, и я Доместика видел. Вещи твои забрал, вместе домой поедем. Вот рубашку синюю одел, твою любимую. А Доместик мне не понравился, – бормотал обезумевший Семеныч.

В углу комнаты стояла тележка с нетронутой едой. Семеныч взял снизу бутылочку воды, сделал несколько глотков, возвращаясь к постели. Поставил бутылочку рядом с ночной лампой.

Остановился.

Ногой придвинул стул к постели и обессилено опустился. Руками сжал Ее ноги и, обняв, уткнулся в одеяло лицом.

Глухо выл и мычал, как смертельно раненый зверь.

В таком положении Семеныч отключился, впал в забытье от усталости, горя и безысходности. Его ум пытался понять то, что не могло осознать его сердце, которое билось…

* * *

…Не одно. Неуверенным отголоском на два его удара отвечая тихим одним своим, еще ни для кого неслышно, прерывисто и упрямо билось второе сердце.

* * *

Эгрегоров остались считанные единицы. Самых нерешительных.

Они метались в поисках тел, а их энергетическое пространство нещадно скручивалось обезличенной пустотой, нагнетаемой их же собственными страхами о том, что конец их миру – неминуем и близок.

– Все, – Катенок осталась собой довольна. – Не дергай меня больше. Видишь, какие последствия?!

– Нет, нет. Что ты, – печально отозвался Первый. – В этот раз я не звал тебя. Не беспокоил.

– Я по делу. Тело нашла тебе.

– Да? – не обрадовался Первый. Он находился в глубочайшей депрессии ввиду безвременной кончины некогда комфортного мира эгрегоров и его самого. Чувство вины, что он мог остановить Второго и предотвратить катастрофу настоящего положения, съедало Первого.

– Да, – подтвердила Катенок. – Академик Коростылев. Стар, здоров, добр, щедр и полон энергии. Никого не боится, потому что его никто не воспринимает всерьез. Занимается практическим внедрением в науку своих теоретических разработок. У него свой научно-исследовательский институт. И некоторые физические наслаждения, которых ты так боишься, уже ему недоступны. Специально для тебя такое тело. Лучше не придумаешь.

– Стар? – упал духом Первый, полагая, что ему в скором времени предстоит новое перерождение. О том, как появляются и куда исчезают люди, то есть их нефизическая составляющая, Первому было неизвестно. С позиции эгрегора – это являлось такой же тайной, как и с позиции человека. Поэтому, все знания в этой области, Первый почерпнул из человеческих догадок: душа вечна и постоянно перерождается в разных телах.

– Э-э, – засмеялась Катенок. – Давно стар. Не бойся ты! Этот безумный идиот испробовал составленное им же лекарство от смерти.

– Удачно?! – Первый немного оживился, расплывшись от удивления.

– Да! – подтвердила Катенок. – Хватит бояться. Мы скоро с ним познакомимся на земле, так что я буду рядом.

– Ты? – обрадовался Первый. – Рядом?!

– Рядом, – благосклонно пообещала Катенок. – И я, и Семеныч.

– Ты знаешь их будущее?

– Вероятное будущее, – поправила его Катенок. – Ею я не могу управлять. Она может его изменить в худшую или лучшую сторону.

– Убей Ее? – предложил Первый. – И ты не сделаешь ошибок.

– Я не могу убить себя, – призналась Катенок и, как показалось Первому, она призналась в этом с откровенным сожалением.

– Себя? Не убивай себя, убей ее, – повторил Первый, думая, что Катенок не поняла его.

– Я не могу убить себя! Нет у меня такой возможности! Тебя могу, а себя – нет. Физически могу лишить Ее тело жизни, и только. Я не часть Ее, я не влившийся в Нее посторонний дух. Я и есть Она!

– Как? Ты – эгрегор! Ты была, в конце концов, кошкой!

– Одно другому не мешает.

– Это невозможно, – растерялся Первый.

– С твоей точки зрения. Посмотри на Мику. Думаешь, он в Доместике? Не совсем. Он давным-давно в прошлом. Доместик был временным, случайным образованием. Ошибкой. Недоразумением. А Мика уже в другом человеке. Эгрегор может стать человеком в момент его рождения или смерти.

– Как же это, я не понимаю…

– Это дух. Над ним не властны время и пространство. Если тебе будет легче, то можно сравнить эгрегора с разреженным газом, имеющим ядро. Мое ядро в Ней. Но это не препятствие иногда перемещать его и в эгрегора, и в кошку. Главный секрет – делать это мгновенно. Где-нибудь задержишься, можешь потерять пустующую физическую оболочку навсегда.

– Но как же ты оказалась в человеке?

– У меня пока нет однозначного ответа на этот вопрос, – внезапно разозлившись, отрезала Катенок. Этот вопрос ее саму давно интересовал. – А строить догадки, как ты, и выводить теории, которые могут рухнуть, я не люблю.

– Каково же это – быть человеком?

– По-разному, – кратко ответила Катенок. – И хорошо бывает, и плохо. Как и эгрегору.

– А Второй как же?

– Что, как же?

– Он вошел в Ребенка не так давно.

– Ты от страха поглупел! – позабавилась Катенок. – Второй в Ребенка вошел, когда тому около года было. Тот от пневмонии умирал в младенчестве. Второй прожил с Ребенком всю его жизнь. Это вам не домики, хочу там поживу, хочу – здесь. Хочу – войду, захочу – выйду.

– Второй утверждал иначе!

– Если Второй думал определенным образом, то это не значит, что так было на самом деле. А, потом, ты сам знаешь, как думал Второй. Никак. Тяп-ляп.

– И я буду с этим академиком с рождения?

– Не с этим, а этим. Да. Это быстро произойдет, как одно мгновение, ты почти ничего не почувствуешь, кроме того, что ты – обыкновенный человек. И то самое лекарство изобретешь ты. Уж очень смерти будешь бояться с самого рождения. Твой вечный страх останется с тобой. Но на этом страхе и получится гениальный ученый. Идешь?

– Да, да, мне выбирать не приходится, – приготовился Первый. – Где он?

– Город Таркабулак на берегу Аральского моря. Вот его институт.

– Как же ты выходишь? Как выходил Второй?

– А тебе зачем это знать? – Катенок не считала нужным рассказывать о том, что не у всех эгрегоров имеются одинаковые возможности. А некоторым, считала Катенок, о своих возможностях и вовсе знать опасно. – Ты путешествовать собрался?

– Нет, нет! И не собирался. Я не выйду из академика, я выяснял только, – заверил Ее Первый. – Я буду вас ждать.

– Ты нас не вспомнишь и не узнаешь, впрочем, как и я тебя, – усмехнулась она и сжала существо Первого до мельчайшей единицы. Разъединила линию времени, выбрала подходящий момент в долгой жизни академика, и, минуя, пространство, опустила Первого, не забыв при этом частично лишить его памяти. Последнее она сделала затем, чтобы Первый не сильно горевал о своей прошлой жизни и о навсегда потерянном Втором. – И помни, если близкое тебе по духу существо, ты умножишь в нем возможности человека, в противном случае неминуема гибель или сумасшестие. Не покидай тело полностью, потому что ты можешь лишить его духа, и тогда человек умрет. А возвращаться будет некуда. Или нечему.

Катенок вернулась обратно, мгновенно позабыв все и почувствовав неимоверную слабость, нестерпимую жажду и чудовищно затекшие ноги.

 

Вторник

…Она с трудом разлепила веки, точно они от долгого сна потеряли мышечную активность. Ее ноги, придавленные тяжестью, онемели до бесчувствия. Семеныч сдавил их с силой, и спал, положив голову на них. Она хотела немного приподняться, но не смогла. Зажимая в кулаке простынь, Она подтянулась так, чтобы одной рукой можно было коснуться Семеныча…

Дотянуться Она не смогла. Разжатый кулак дрожал от большого напряжения. Она откинулась обратно, переводя дух. Преодоление нескольких сантиметров выбило Ее из сил. В теле ощущалась сильнейшая слабость. Хотелось пить.

Она огляделась и с трудом поняла, что находится в больнице. Последнее, что она помнила – была комната, где Ее спрашивали о том, как они обнаружили тело владельца яхты. Неясными всплесками из памяти Она извлекла себя в летящем вертолете, загоревшееся тело пилота, шею Семеныча, за которую Она старательно держалась – но это показалось, вероятнее всего, сном.

Месяц за окном стал бледнеть в предрассветном небе, пока Она решилась вновь дотянуться непослушной рукой до стоявшей на тумбочке бутылке воды.

Бутылочка наконец оказалась в Ее руках. Но пальцы никак не могли свернуть пластмассовую крышку. Казалось, что пальцы пробуют сдвинуть с места грузовой автомобиль. Она на время прекращала движения, давая передохнуть пальцам, и вновь пробовала открутить злосчастную крышку.

Семеныч шевельнулся, и Она притихла.

Он медленно приподнял голову. Открыл глаза и смотрел на одеяло прямо перед собой.

– Пить, – попыталась сказать Она.

Семеныч еле-еле оторвал взгляд от одеяла и еще медленнее стал поворачивать голову в Ее сторону. Она смогла улыбнуться. Но мгновенно Ее улыбка сползла с лица, когда Она увидела этот тяжелый обезумевший взгляд.

Она смотрела на него распахнутыми глазами, которые казались слишком темными, почти черными, за счет расширенных зрачков и бледного лица.

Семеныч оторопело уставился на Нее.

Молчаливый взгляд длился бы бесконечно, но Она первая нетерпеливо дернула затекшими ногами, все еще крепко сжатыми мускулистыми руками Семеныча.

Повторила:

– Пить.

Он приподнялся весь и на руках подтянулся к Ее лицу. Медленно сдавил Ее под затылком за шею одной рукой, стянул волосы другой и резко прижал Ее к своей груди. Она пыталась освободиться, но Семеныч не отпускал.

– Больно…

Семеныч не реагировал, продолжая стягивать волосы и сдавливать Ее шею.

– Мне больно, – Ее слова были глухими, потому что все Ее лицо Семеныч вдавливал себе в грудную клетку. – Семеныч, больно.

Он немного отстранил Ее от себя.

Смотрел и не видел. Видел и не верил.

Растерянно разжал руки, и Она тут же невольно упала обратно на подушку.

– Пить.

Семеныч выдохнул и подобрал выпавшую бутылочку, открутил крышку. Поднял подушку за Ее спиной. Поднес горлышко к Ее губам и смотрел, как жадно Она глотает воду, как часть воды струйками течет по подбородку и капает на голубую рубашку, оставляя расплывающиеся темные пятна на груди.

– Все? – спросил он, когда бутылочка опустела.

Она в знак незнания ответа пожала плечами.

– Что случилось? – негромко спросила Она, выразительно обводя взглядом больничные апартаменты.

– Уже ничего, – прошептал Семеныч срывающимся голосом и откашлялся. – Ничего страшного. Как ты себя чувствуешь?

Она опять неопределенно передернула плечами.

– Что-нибудь болит?

Она отрицательно помотала головой в ответ.

– Есть хочу.

– Есть?! Еды, в смысле? Ты хочешь есть? – изумился он.

Она кивнула.

Семеныч кинулся к тележке, где стояли прикрытые тарелки.

– А ты можешь есть?

Она с готовностью закивала.

Семеныч со счастливым блаженством провожал взглядом каждый кусок, отправлявшийся Ей в рот. Она осилила несколько ложек салата.

– Все?

– Он уже испорчен.

– Что же ты? – губы Семеныча тронула первая робкая улыбка. – Не ела бы.

– Ладно, – улыбнулась и Она.

– Ты, правда, хорошо себя чувствуешь?

– Нормально, – речь Ее была еще медленной и немного невнятной, но Семеныч ловил каждое слово. – Я не помню, как здесь оказалась. Долго я спала?

– Немного дольше, чем обычно, – Семеныч гладил Ее руку.

– Что там? – Она показала взглядом на листы бумаги, валявшиеся под айпадом на постели.

– Это то, чего ты хотела.

– Чего я хотела?

– Я не хочу расставаться с тобой, – процитировал Ее Семеныч.

– Я тоже не хочу, – в Ее взгляде проскользнуло недоумение.

– Да нет. Это ты говорила.

– И что?

– Не помнишь? Неважно. Это соглашение о том, что после физической смерти наших тел мы не расстаемся, и, более того, становимся единой сущностью. Квантовой.

– Круто, – без эмоций проговорила Она. Семеныч, вполне взрослый и состоявшийся мужчина, временами не переставал удивлять Ее: он мог с серьезным видом сопоставлять несопоставимые вещи; шутить в совершенно неподходящих ситуациях; запросто менять тему разговора, точно уводя, как на прогулку, от сути на абсолютно другую орбиту и Ее, и себя, заодно; или с самым искренним видом через мгновение диаметрально менять свое мнение о чем-либо, однако, успевая убедить Ее в обеих противоположностях. В общем, Семеныч порой бывал до противности правильнен и зануден, но в отдельных случаях он будто отрывался от мира и разумом, и логикой, и чувствами. Это Ее поначалу забавляло, позже настораживало, а потом Она привыкла. Но зачастую, заподозрив в словах Семеныча начало нечто подобного, Она предпочитала не ввязываться с ним в перепалку, потому что переговорить или поймать на чем-то Семеныча почти всегда оказывалось заведомо проигрышным делом. Как же Она была бы ошеломлена, если бы узнала, что Семеныч точно также думает о Ней. Каждый человек убежден именно в своей адекватности, и именно ее он пытается безуспешно натянуть на окружающий мир. Но сейчас Ей было не до оценки его поведения. – Почему квантовой?

– Будем подписывать? – вопросом на вопрос ответил Семеныч.

– Хитрый. Дай почитать.

– На, – протянул Семеныч Ей один экземпляр.

Она с некоторым напряжением подтянула колени, и неловким движением негнущихся пальцев вытащила бумаги из файла.

«Это от долгого лежания», – быстро нашел оправдание Семеныч Ее не совсем собранным и привычным, а оттого пугающим его действиям.

– Ого, ты бы еще на сто листов настрочил, – перевернула Она один лист. – А вот тут…

– Никаких «тут». Или это подписываем или никакое. Я переделывать не буду.

Она обреченно вздохнула и, сосредоточившись, стала читать дальше.

– Все? – нетерпеливо спросил Семеныч.

– Второй дай посмотреть.

– Они одинаковые.

– Я тебе не особо доверяю, – Она бегло прошлась по второму экземпляру. Устало опустила голову на подушку. – Давай ручку. Я согласна.

– Сейчас! – Семеныч ринулся к двери.

В середине длинного коридора за столиком сидела медсестра и раскладывала по мензуркам таблетки для пациентов на утро, ставя галочки в журнале назначений. Услышав шаги, девушка обернулась и, увидев, кто к ней приближается, соскочила со стула и попятилась назад.

– Ручку! Дайте ручку! – Семеныч показал жестом, будто он пишет на ладони. – Пэн, плиз!

Медсестра, лицо которой перекосилось от ужаса, продолжала пятиться. Семеныч подошел к ее столику и взял ручку.

– Я верну! Фэнкз! – потряс он ручкой в воздухе и повернул обратно. С разбегу проскользив по плиточному полу, как мальчишка, он практически въехал в палату, с шумом распахнув дверь. Медсестра, дождавшись, когда Семеныч скроется в палате, тут же схватилась за телефон. Сбивчиво извиняясь за ночной звонок, девушка обеспокоенно сообщила доктору о Семеныче.

* * *

Семеныч расписался на двух экземплярах и протянул ручку Ей.

– Ловко я сделал? Придумал?

– Ты такой скромный у меня, – проворчала Она, сосредоточенно пытаясь обхватить тремя пальцами ручку. – Ты так и не сказал, что со мной случилось?

Семеныч тут же вскочил со стула и подошел к тележке.

– Хочешь еще воды? – он нагнулся, доставая воду. – Мы были в участке, и там ты выпила то ли сок, то ли напиток. Сильная аллергическая реакция пошла.

– Я никогда не страдала аллергией, – с сомнением произнесла Она, засовывая листы в файлы.

– Химия не стоит на месте. Даже на солнце теперь у людей аллергия встречается, – ответил Семеныч Ее же словами и вернулся к постели с бутылочкой.

Она подозрительно посмотрела на него, пытаясь что-то вспомнить. Нахмурилась, интуитивно понимая, что в чем-то кроется подвох, но не в силах разгадать в чем.

– Не хмурьтесь, – Семеныч поцеловал образовавшуюся складочку на Ее переносице.

– Я почему-то думаю, что ты мне где-то в чем-то врешь, – с сомнением произнесла Она.

– А думать вообще вредно. Тем более думать плохо обо мне.

– Можно мне переодеться? – безнадежно махнула Она на Семеныча рукой. – Где моя одежда? Что это на мне?

– А я ее в отеле забыл. Ходил за зарядкой для айпада, и думал тебе что-то сменное взять. И забыл.

– Здрасти! И как я пойду назад?

– Я принесу, – с готовностью кивнул Семеныч. – Скажи, что? Я твои вещи перенес к себе, а твоей подруге ничего не сказал, что тебе плохо стало. Она думает, что мы на экскурсии.

– Это ты правильно сделал. Постой, а какой сегодня день?

– Вторник.

– Ты же в воскресенье ночью улетать должен был.

– Остался. Документы курьером отправил. Все нормально. Вместе назад полетим. Вот восстановишься и поедем.

– Ничего не понимаю, я тут сколько пробыла?

– Тебе капельницы ставили, снимали аллергическую реакцию, а они с эффектом снотворного. Ты вообще не просыпалась, – быстро говорил Семеныч, не давая Ей опомниться.

Она удивленно смотрела на него.

– Да! Их много пришлось вливать. У тебя сыпью все тело обсыпало! Температура поднялась! И тебя тошнило так сильно! На твою одежду, на мою! И сыпь увеличивалась до волдырей! Они лопались на глазах. А тело стало раздуваться, и я боялся, что ты превратишься в воздушный гелиевый шар и улетишь. Помнишь, мы много шариков связали и запустили в небо из окна? И я взял тебя на руки и пошел искать больницу. Я так долго брел по лесам, по полям, мимо пожаров и вулканов…

Она с тревогой схватилась за щеку, потом внимательно взглянула на свои чистые руки:

– Ну-ка остановись. Разошелся, – Она откинула одеяло, чтобы убедиться, что в порядке и ноги. – Сейчас наплетешь.

– Я даже кока-колу пить не буду больше. Поэтому, – прибавил Семеныч. – А одежду пришлось выбросить…

– Это гадость, – подтвердила Она.

– Ага.

– Я хочу в отель вернуться немедленно. Больничные стены я не выношу.

– Ты слаба еще.

– Это пройдет. Мне здесь будет хуже!!! – голос Ее стал тверже. – Мне уже становится хуже!

– Если доктор разрешит, уйдем, – успокоил Ее Семеныч, понимая, что спорить с Ней бесполезно. К тому же ему, измученному бессонными ночами, и на самом деле показалось, что стоит Ей отказать, Она незамедлительно и с легкостью ухудшит свое состояние. – Конечно же, уйдем. Тебе лучше, и нам больше нечего здесь делать. Ты права.

– Все же ты что-то недоговариваешь, – пробормотала Она и тронула рукой свою голову. – Чуть мне все волосы не выдрал.

– Да это я во сне. Проснулся и не понял, где я.

– И я тоже. Очнулась, а ты спишь на моих ногах, и где мы, совсем не понятно. В ванную пойду.

– Я тебя отнесу. Ты хочешь помыться?

– Умыться хотя бы и зубы почистить.

– Пойдем, – Семеныч протянул руки. – Я отнесу.

– Не надо, я сама, – Она засмущалась.

Семеныч подсунул под Нее свои руки.

– Пусти, я дойду, – Она уперлась ему в плечи. – Сама.

– Пожалуйста, – великодушно разрешил Семеныч, отстранившись.

Она присела. Попыталась свесить ноги с постели и со вздохом опять откинулась на подушку, приняв прежнее положение.

– Уже вернулась? – участливо поинтересовался Семеныч, и Она обиженно поджала губы. Сложила руки на одеяле и отвернулась в окно.

Семеныч прилег на кровать, с любопытством наблюдая за Ней.

– Дай мне расческу и зеркало! – через некоторое время, не выдержав, попросила Она.

– Ты же ходячая, – растянувшись на спине, лукаво сказал Семеныч. – Вставай и иди сама.

– Хам.

– Спящая, ты тоже была гораздо вежливее.

– Ты не мог бы принести мне, пожалуйста, расческу и зеркало, – повторила Она, с неохотой признав свое бессилие и мгновенно сменив тон.

Семеныч сходил в ванную комнату и подал ей маленькую белую расческу из набора одноразовых туалетных принадлежностей.

– А зеркало? Не дал.

– Так вот же я! Смотрись в меня! – Семеныч прилег на живот и оперся подбородком на ладони, приподнятых в локтях рук.

Она улыбнулась:

– Зеркальный мой!

– Твой! – расплылся в улыбке и Семеныч.

– Я люблю тебя.

Дверь бесшумно распахнулась, и перед ними возник доктор. Лицо мужчины выражало предельное изумление.

– Здравствуйте, – кивнула Она.

Доктор молчал, не веря своим глазам.

– Это твой доктор. Он говорит по-русски, – представил мужчину Семеныч, поднимаясь с постели. – Доброй ночи. Мы хотели бы уйти. Больная чувствует себя хорошо. Вы не могли бы выписать нам лекарства. Мы долечимся в отеле. Или дома.

Говоря, Семеныч, незаметно теснил мужчину к выходу.

– Она выпила воды и немного поела испорченного салата. Это не вредно? Может, дать активированного угля?

Доктор, будто манекен, подталкиваемый Семенычем, неуверенно переступал вбок к двери.

– Мы уходим. Напишите мне, что было, и чем лечили, на всякий случай. По-русски, – возбужденным шепотом сказал Семеныч, когда они очутились в коридоре. – Она не помнит, по какой причине оказалась здесь. Я не хочу ей говорить.

– Мне позвонила медсестра, и я, честно говоря, ехал приводить в чувство вас, – оправился доктор. – Я был готов к концу. Вчера, пока вас не было, у нее, судя по отсутствиям рефлексов и некоторых реакций организма, уже наступила смерть головного мозга, и паралич нервных окончаний…

Семеныч грубо толкнул его:

– Ложь! Она просто спала!!! Это ложь!

– Тем не менее, я должен провести ряд исследований, и вы не можете сейчас уйти. Это опасно.

– Пошел на х… – задохнулся Семеныч от негодования, – со своими диагнозами! Она час назад еле голову держала, а сейчас садится на кровати. Она в порядке. И я не хочу ничего слушать. Пиши, что у нее было, и скажи, сколько мы должны. Вот у меня есть карточка, триста долларов или выпиши счет, я прилечу домой и оплачу.

Доктор подошел к посту дежурной медсестры.

– Эпикриз я могу сделать сегодня днем, – мужчина был ошеломлен и растерян.

– Сейчас давай. Так пиши. От руки. Не нужны мне печати.

Доктор выдрал чистый листок из журнала назначений, достал с полки Ее карту и, пролистав последнюю, набросал текст на полстраницы. Семеныч наблюдал из-за спины, безуспешно пытаясь прочесть неразборчивый почерк.

Протянутый ему листок бумаги, Семеныч сложил в несколько раз и убрал в бумажник.

– Деньги?

Но неожиданно доктор отрицательно мотнул головой.

– Не надо. Я не имею права брать деньги за чудо, которого не совершал. И я не собирался брать с вас денег. В России, когда я учился в университете и заканчивал аспирантуру… Я оставил там свою любовь. Я хотел таким образом попросить прощения, предоставив вам лучшую палату, лекарства… Когда я увидел вас ночью в отеле. Вы понимаете? Я загадал, что если у вас все будет в порядке, то моя жизнь еще наладится. Что все можно изменить, исправить, но… Когда ее обследовали той ночью – я понял, что ничего изменить нельзя. И любые наши поступки будут вечной тенью преследовать нас.

Семеныч поморщился.

– Я ничего не понял. Напишите адрес клиники и расчетный счет. Я переведу деньги позже. Мне до лампочки ваши сантименты. Если вы не хотите брать деньги за чудо, то я чувствую себя обязанным за него заплатить. Не люблю ходить в должниках у вселенной. У нас с ней и так натянутые отношения. Напишите лекарства.

– Да… Да, – доктор вновь взялся за ручку. – Понятно? Названия лекарств на латыни записываю. Поймет любой фармацевт. Это – дозировка. Периодичность. И вот в конце строки – длительность курса. Обязательно обратитесь ко врачу. Как можно скорее.

– Обратимся, – Семеныч аккуратно сложил и убрал второй листок. Оглянулся на палату, перевел взгляд на доктора. Съездить за Ее одеждой в отель – означало оставить Ее одну, а Семеныч больше этого сделать не мог. Ему казалось, что стоит только от Нее отойти, как опять начнется что-то страшное. – Вы на машине? Мы хотим уйти сейчас.

Доктор взглянул на наручные часы.

– Поехали. Вы уверены, что не лучше остаться? Хотя бы на день. Я считаю, что Ее необходимо понаблюдать. Это может быть временное улучшение перед…

– Заткнись!!! – прошипел Семеныч и решительно зашагал в палату. – С таким настроем нам лечение явно пойдет во вред.

Взгляд его замер на пустой кровати, отброшенном одеяле и мятой простыне.

* * *

Она, держась за подоконник, передвигалась вперед.

– Я же говорила, что сама! – гордо сказала Она. – Слабость только небольшая.

– Куда ты идешь-то? – развернулся Семеныч.

– В ванную.

– Она в другой стороне.

– Я по стенке, не умничай.

– Доктор разрешил уехать. Он нас отвезет.

– Доктор отвезет, палата с туалетом и душем, ты находишься рядом днями и ночами, еду доставляют, как в гостинице, – ворчала Она, делая шаг за шагом. – Что тут происходит? Что за больницы такие? Я в таком виде не поеду. Неси мне одежду.

– Четыре часа ночи. Кто тебя увидит? В одеяло заверну и отнесу.

– Еще чего, – не согласилась Она.

– Тогда оставлю долечиваться тут одну.

– Это шантаж?

– Право выбора.

– Ты почему такой противный? – спросила Она.

Семеныч не ответил, подошел к постели и расстелил одеяло. Вопросительно обернулся к Ней.

* * *

Номер Семеныча располагался от лифта в нескольких метрах. Он нес Ее на руках и уже увидел, что в конце коридора снова никакого прохода нет: глухая стена с одностворчатыми дверьми номеров.

«Не может просто так появляться и исчезать проход. Не может на свете жить мой двойник, открывающий небеса и убивающий Ребенка, – Семеныч, прижавшись с Ней к стене, пытался извлечь бумажник из кармана брюк. – Она не может появляться в двух местах одновременно. Не бывает такого распрекрасного завещания и редкого вируса. Она не может умереть».

– Поставь меня, – попросила Она. – И возьми спокойно карточку. Я умею стоять.

Семеныч осторожно опустил Ее на пол. Убедившись в том, что Она держится на ногах, Семеныч мельком наблюдал за Ней. Он заметил, что Она совершенно не смотрит в сторону предполагаемого прохода, а терпеливо ждет, обернувшись легким одеялом, пока он откроет дверь и озирается назад, очевидно, боясь, что Ее увидят в больничной одежде. Ее босые ноги переминались на ковровом покрытии коридора.

«Не помнит? – раздумывал Семеныч, медленно роясь в пустом кармане. Он-то так и порывался рассказать Ей о том, что видел Доместика. И появление, равно, как и исчезновение прохода – опять не являлось обычным событием, не выходящим за рамки разумного. – Не тревожить ее? И убраться отсюда поскорее?»

– Семеныч! – не выдержала Она. – Что ты застрял? Я так и вижу, как в тебя входят какие-то мысли и овладевают тобой. Доставай карточку. Кто-нибудь пойдет, и меня увидят. У тебя бумажник в другом кармане, если ты его ищешь.

Семеныч хотел подхватить Ее снова, чтобы отнести на постель.

– Дойду, – упрямо перешагнула Она через порог. – Очень хочется горячего кофе.

– Да, – согласился Семеныч, нажимая на кнопку включения электрического чайника. – Сейчас сделаю. И надо в аптеку сходить за лекарствами. Доктор выписал тебе.

– Утром. Потом, – вяло отмахнулась Она, открывая чемодан. – Я действительно себя нормально чувствую.

– Тебе помочь? – Семеныч присел рядом на корточки.

– Да нет, – усмехнулась Она, выуживая нижнее белье и ночную сорочку.

Семеныч высыпал в чашки два пакетика кофе, надорвал упаковки с сахаром.

Она поднялась с вещами в руках:

– Я – в ванную.

– Если что, позови.

Когда Она, заметно посвежевшая, через некоторое время вернулась, то застала Семеныча спящим. Две чашки остывшего кофе прижались друг к другу на прикроватной тумбочке.

Пока Она находилась в клинике, Семеныч практически не спал. Внешнее бодрствование в течение нескольких суток изнутри являлось для него промежуточным состоянием между жизнью и смертью. Это состояние одновременно было и мгновением, и вечностью. Семеныч точно напитывал своей энергией тот участок пространства, который занимало Ее тело. И теперь, будто отойдя от анестезии, сознание Семеныча, поняв, что источник боли ликвидирован, пыталось реанимировать сном свой иссякший заряд.

Пришел Ее черед заглядывать Семенычу в лицо, поправлять ему подушку, прислушиваться к его дыханию и не тревожить его покой, восстанавливающий силы.

Она медленно пила холодный кофе, наблюдая, как темнота комнаты завоевывается рассветом, безупречная серость которого проникала сквозь плотные светлые шторы, а кровь циркулирует в организме Семеныча, питая кислородом каждую клетку. Тепло его тела приятно ощущалось Ее кожей в местах соприкосновения.

Она, перегнувшись через него, поставила пустую чашку на тумбочку, отмечая в себе уверенно возрастающую двигательную активность. Семеныч, не просыпаясь, дернулся и прильнул к Ней, обхватив Ее руками.

Через несколько часов Она вновь потянулась к тумбочке за второй чашкой холодного кофе. Выбираться из его крепких объятий Ей совершенно не хотелось: безмятежное ощущение живой колыбели, такой тесной, что Ее ребра чувствовали удары сердца Семеныча, и такой уютной, будто все остальное пространство комнаты, отеля, города неслось мимо, и было абсолютно лишним для существования.

* * *

Беспокойно ворочаться и метаться во сне Семеныч начал к вечеру. Он поднимал голову, обводил невидящим взглядом комнату, закрывал глаза и вновь ронял голову на подушку.

Ее он по-прежнему не выпускал из рук, словно отвоеванную у мира добычу.

– Я сейчас встану, – пробормотал он.

– Спи, спи, – прошептала Она. – Я подожду тебя.

Тело Семеныча еще не проснулось, а вот мысли постепенно обретали свои суетливые и неугомонные формы. Реально испытав на себе боль Ее утраты, Семеныч начал чувствовать к Ней необъяснимую нежность, граничащую с обожествлением.

Через некоторое время и осязание приняло нормальную плотность. Семеныч ощущал Ее в своих руках, которые еще не шевелились, точно мыщцы тела еще не вернулись из обители сна.

«Как же теперь жить дальше? – вертелась в голове назойливая мысль. Все больнее и больнее им становилось расставаться. Все невыносимее были периоды между встречами. Все сильнее становились их ссоры, возникающие именно от недостаточности времени, которое они могли проводить вместе. – Если я не могу изменить внешние обстоятельства, препятствующие тому, чтобы мы всегда были вместе, то надо изменить внутренний мир? Чтобы он изменил внешний? Но как это практически можно сделать? Как изменить внутренний мир? И как измененный внутренний мир повлияет на внешний?»

Беспокойство не отпускало Семеныча: «Бросить семью? Но это убьет жену… И Она – жена и мать двоих детей? Зачем же бог дал такую любовь, если полное соединение не представляется возможным? А может быть, поэтому и любовь именно такая сильная и желанная?»

Он не понимал, как поступить правильно в данной ситуации. Под накрепко засевшей в подсознании установкой: «на чужом несчастье счастья не построишь», Семеныч вполне мог себе представить, как разовьются их отношения дальше: он будет себя винить в том, что сделал не совсем допустимые в обществе вещи – разрушил семьи, потревожил душевное спокойствие других людей. А чувство вины будет непременно изгоняться злостью и раздражением на весь мир, и на Нее, в том числе, потому что Она уже стала частью его мира… И сможет ли Она принять его, такого? Одно только Семеныч знал. Он знал, что разрыв их отношений будет для него равносилен смерти.

Вечерние звуки приглушенной музыки из приоткрытого окна донеслись до Семеныча и тогда он окончательно проснулся. Открыл глаза и встретился с Ее взглядом. Она улыбнулась и коснулась губами его руки. Перевернула ее, и застенчиво уткнулась лицом в ладонь.

«Как Катенок. Удивительно, до чего Ее движения схожи с движениями Катенка, – Семеныч вспомнил мокрый нос в своей ладони, и острые зубы, прикусывающие безымянный палец правой руки возле кольца. Ощущение Ее, не только как любимой женщины, но как самого родного и самого близкого существа, беззащитного, хрупкого и ранимого не покидало Семеныча. – Она – кто?»

Она молча приподняла его руку над собой и неосознанно прокручивала на его пальце кольцо с треснутым сапфиром, поглядывая на темнеющие грани и рассматривая предмет, точно он мог быть интересен более, чем на один взгляд.

– Что ты делаешь? – Семеныч отдернул руку.

– Ничего, – испуганно ответила Она, словно опомнившись.

– Как ты?

– А как ты? – повернулась к нему лицом.

– Как всегда.

– Я – также.

– Скоро завтрак? Ты хочешь есть?

– Вообще-то, сейчас ужин. Или он закончился. Ты проспал и остаток ночи, и целый день.

– Да? – Семеныч приподнялся на локте. – А сколько времени?

– Я не знаю, – пожала Она плечами.

– А ты что делала?

– Лежала, – Она посмотрела на него таким кротким взглядом, от которого у Семеныча на секунду перехватило дух. Но в следующий миг вся нежность развеялась Ее резкой фразой: – В потолок плевала. Что мне было делать?

Ее глаза смеялись над ним.

– Грубиянка ты, – Семеныч со вздохом качнул головой и поднялся с кровати. – Спущусь вниз и попробую заказать обратные билеты. Ходить-то можешь?

– Я все могу, – уверенно кивнула Она.

* * *

– Вот лекарства, – Семеныч кинул на постель сверток.

Она придвинула пакет к себе ногой.

– Ты сказал, что после моего отравления ты не будешь пить кока-колу! – вспомнила Она, видя бутылку с темно-коричневой газировкой у него в руках.

– Правильно, – согласился Семеныч. – Это пепси. А от нее я не отказывался, если ты помнишь.

– Это вредно.

– Жизнь не вреднее будет, – невозмутимо ответил он. – Утром – улетаем.

– Нет! – выкрикнула Она и, подобрав бумажный пакет с лекарствами, отправила его броском в корзину, которая стояла у зеркала.

– Ты что делаешь?! – Семеныч обернулся. – Тебе надо принимать лекарства.

– Ничего мне не надо! – снова выкрикнула Она, не в силах овладеть эмоциями, которые обрушились на Нее. Возвращение приравнивалось к забытому прошлому: работа, дом и отсутствие Семеныча. Ссоры, редкие встречи и невозможность быть рядом тогда, когда этого хочется. Она не знала, как объяснить Семенычу то, как сильно его не хватает там, дома. Сколько бы раз он Ей не доказывал, что как бы нечасто они не виделись, они всегда рядом: телефон, интернет и простое чувство любви, связывающее все их мысли друг с другом – это не помогало. Она требовала его живого, Она требовала его присутствия, заставляя Семеныча раздражаться, и превращала любое прощание в подобные истерические выпады. – Не хочу домой! И никакие лекарства я пить не буду!

– Мы будем видеться чаще, обещаю, – попробовал успокоить Ее Семеныч.

– Твои обещания не стоят и ломаного гроша! Ты все время врешь!

– Что ты от меня хочешь? – Семеныч остановился напротив постели, чувствуя, как накатывает ярость. – Чего ты добиваешься?

– Тебя!

– Я тебе не игрушка, и не вещь. Поняла? Жизнь прожита, жизнь сложена. И скорей бы она уже закончилась. В детстве – паутина из уроков, обязанностей, и того, что ты все время должен быть таким, кого хотят видеть родители. Сейчас – клетка из прутьев работы, обязательств и опять того же, что ты должен делать так, как хотят другие. Смысл один – тюрьма! И вот ты мне ее не создавай!!! Очередную. Иначе вообще никогда встречаться не будем.

– Будем!

– Не будем.

– Ты договор подписал.

Семеныч промолчал. То, что он недавно и сам выпал из реальности, и единственное, что было для него важным – это Она, уже запряталось куда-то глубоко в сердце, а сейчас на первое место по подвижной лестнице поднялись другие приоритеты.

– Я не собираюсь ничего больше обсуждать, – подвел он итог. – Собирай вещи, и утром мы улетаем. Надоели эти разборки вечные.

Она отвернулась, решая, что лучше: помириться и провести остаток ночи вместе, или…

– А можно… Когда мы прилетим, еще на одну ночь остаться вдвоем? Можно?

– Нет! – оборвал Ее Семеныч.

– Ну почему?! – воскликнула Она.

– Потому! Я и так задержался с тобой. Я не могу.

– Можешь!

– Не могу.

– Почему?!

– Внутренне не могу. Вся эта ситуация давит на меня! Я плохо себя чувствую, когда я с тобой, а не дома.

– Что ты, мальчик, что ли, который должен домой каждый день приходить, как из детского сада? Да какая ей разница, что у тебя командировка на один день будет дольше?

– Хватит! – Семеныч разозлился окончательно. Он не знал, как объяснить Ей, насколько сильно гложет его чувство вины, когда он вынужден лгать семье. Гораздо легче было ему раньше, когда он мог выпить и удовлетворить мужские потребности с понравившейся девушкой. Но с Ней он чувствовал себя преступником, который предает что-то святое. То ли нормы христианского общества давлели над ним, то ли пресловутая мораль, привитая в детстве, то ли боязнь потерять свое спокойствие и спокойствие своих близких. Семенычу неоднократно приходило в голову сожаление о том, что он не родился в восточной стране, где многоженство являлось нормой, а не чем-то постыдным. Все это душило и угнетало его, загоняя в приступы гнева и недовольства.

– Пожалуйста…

– Нет!!!

Она опустила глаза, в которых навернулись слезы. Нервно накручивая локон на палец, уставилась на примятое одеяло.

– Конечно, – проговорила Она, не успокаиваясь. Совместная ночь, где Она сможет обнимать его; целовать его закрытые веки; ощущать стук его сердца; просыпаясь ненадолго, вновь сплетаться ногами и руками; чувствовать себя счастливой и никуда не торопиться до самого утра, которое начнется со склоненного над Ней лица Семеныча – вся эта картинка треснула на миллион осколков под отрывистым звуком: «Нет!!!». – Только переспать ко мне и бегаешь. Когда тебе удобно. Отлично устроился…

– Ты достала! Не буду я больше бегать, если это тебя напрягает! Мне это вообще не нужно! И я не понимаю, зачем с тобой связался! Настоящий мужик должен иметь дела исключительно с проститутками. Заплатил и ушел. И забыл!

– Хорошо, что ты не настоящий мужик, – сказала Она и чуть не подпрыгнула на постели, потому что Семеныч со всей силы ударил кулаком по стенке шкафа.

На этом их разговор остановился.

Семеныч молча ушел умываться и бриться в ванную комнату, проклиная тот день, когда познакомился с Ней.

Она, сглатывая слезы, доставала вещи и косметичку из чемодана, сожалея о том, что когда-то встретилась с Семенычем.

 

Среда

На рассвете подъехал автобус, следующий до аэропорта. После ссоры Они больше не проронили ни слова. Семеныч откинулся на кресло, скрестив руки на груди, чтобы даже случайно не коснуться Ее локтя, который Она расположила на подлокотнике. Заметив его движения, и Она убрала руку с подлокотника. Автобус был почти полон, собрав туристов с разных отелей. Их отель был последним остановочным пунктом. Пустая дорога и равномерное движение укачивали Семеныча, и он задремал.

– Девушка, глаза не сломайте! А то я их вам прикрою, – Семеныч услышал Ее раздраженный голос.

– Ты чего? – нарушил обоюдное молчание Семеныч.

– Ничего. Распахнула свои черноокие дыры и пялится в твою сторону. Мне это не нравится.

Сидящая впереди них девушка в платке, из-под которого выбивались черные волосы, отвела взгляд и, поерзав, выпрямила спину, прислонившись к спинке кресла. Поправила подол длинной юбки.

– Ты ведешь себя неприлично, – Семеныч оглянулся на сонных пассажиров.

– А мне наплевать, – со злостью ответила Она. Справиться со своей досадой от ссоры с Семенычем Она и не пыталась. Негодование на всех и вся плескалось через край.

В этот момент девушка вновь выглянула из-за спинки и снова осторожно покосилась на Семеныча.

– Шея затекла? Разверни свою голову на дорогу и смотри вперед! – Ее голос становился еще более раздраженным.

Девушка вспыхнула и отвернулась, поправляя платок.

– Я сейчас пересяду от тебя, – возмущенно прошептал Семеныч.

– Свободных мест больше нет, – ответила Она. – Ты видел, что она смотрит на тебя?

– Видел. Пусть смотрит. Это ее дело, на кого смотреть.

– Нет. Не будет она смотреть на тебя, – как упрямый ребенок, сердито проговорила Она.

Семеныч недовольно взглянул на Нее. Хотел что-то ответить, но в это время автобус закрутило вокруг своей оси. Люди закричали, с верхник полок посыпались вещи. И автобус стал крениться на бок, пытаясь выровняться. Семеныч мгновенно выдернул Ее с сиденья и крепко прижал к себе, обняв Ее руками.

Гул, треск, шум, хлопок, дым, падение, крик. Удар. Еще удар. Тишина…

Вместо неба – зеленая трава.

* * *

Она приподнялась с земли: автобус катился кубарем с дороги по крутому холму.

С разбитыми стеклами и покореженными рамами транспорт вскоре лежал на боку.

– Семеныч!!! Семеныч! – Она испуганно вглядывалась в силуэты людей, которых вытряхнуло из автобуса, в разбросанные и отлетевшие вещи, чемоданы, сумки.

– Я здесь! – услышала Она позади себя родной голос. Семеныч, прихрамывая, шел к Ней. – Лихо мы.

Недавняя ссора не позволила им приблизиться друг к другу. Проскользнувшие немые вопросы и ответы о самочувствии во взгляде, и только.

Семеныч зашагал к автобусу. Она поплелась за ним. Те из людей, кто смог подняться и ходить, засуетились: пострадавших было много, и наиболее частыми травмами оказались переломы, растяжения, вывихи и порезы от разбитых стекол. Водитель вызвал службу спасателей и руководил действиями тех пассажиров, кто мог самостоятельно передвигаться. Раны перевязывали одеждой из чемоданов и сумок. Лекарственные и дезинфицирующие средства в аптечке быстро заканчивались. Самыми опасными оказались попавшие в вену осколки. Водитель накладывал давящие повязки и жгуты, которые становились вишневого цвета от крови.

Она расстегивала сумки, выискивала наиболее пригодные для перевязок вещи и благодарила судьбу, что водитель оказался с медицинским образованием. Увидев открытый перелом ноги у одного из пострадавших, Она невольно вскрикнула и с облегчением услышала вой сирен приближающихся машин скорой помощи. Она тут же отошла подальше, не в силах больше смотреть на травмы и раны. Семеныч находился в десяти метрах от Нее: сначала он помогал полной женщине встать и искал ее вещи, затем проводил ее до машин скорой помощи. После включился в медицинские бригады. Необходимые действия и первую помощь они оказывали прямо на месте и только потом перекладывали пострадавших на носилки, которые затем несколько мужчин поднимали наверх, по холму. Машины скорой помощи прибывали и сразу же отъезжали.

Семеныч обернулся, ища Ее взглядом, в котором Она если и не прочитала, то почувствовала его недоумение: на них, единственных, не было ни царапины, будто они только что подошли к автобусу, а не скатывались внутри него по склону.

Она опустилась на траву, наблюдая, как транспортируют людей, как кому-то оказывают первую помощь, как кто-то пытается найти свой багаж, как выползает солнце из-за синей дымки гор, как кто-то плачет, как кто-то кого-то зовет, как Семеныч втискивается в автобус, как к автобусу бежит врач и мужчины с носилками…

Ту самую девушку в платке вытащили из автобуса. Истошный крик девушки звенел в ушах. Лицо ее было усыпано торчащими осколками стекла, а из-под пальцев, прижатых ко впавшим глазницам, струилась кровь. Девушка билась в истерике от боли, ее с трудом удерживали на носилках двое мужчин.

«Нет. Не будет она смотреть на тебя», – они оба одновременно вспомнили Ее фразу. Семеныч с искренним ужасом встретился взглядом с Ней. Она умоляюще замотала головой с горестным выражением лица, отрицая даже косвенное совпадение сказанных Ею слов и несчастного случая.

Полицейские ограждали место аварии полосатой лентой. Семеныч, неприязненно всматриваясь в одинаковые лица полицейских, старался держаться от них подальше после случая с мистером Меркури и завещанием. Он помогал таскать сумки и чемоданы наверх к подъехавшему микроавтобусу для тех, кто отправится в аэропорт и не имеет претензий. Она, заметив, полицейских, поторопилась скрыться в микроавтобусе.

«Обычная авария? – Семеныч не мог успокоиться. – Это обычная авария, или Она что-то делает такое с пространством, что оно под Нее заворачивается?! Когда меня переехал Ребенок, Она сама сдернула меня с места и попросила подвезти домой. И ничего тогда не заметила. Задремала, будто. Хотя не спит никогда в машине»

Семеныч уселся рядом с Ней. Она взволнованно смотрела в приоткрытое окошко, нервно водя ладонями по бедрам. Щеки Ее горели. Водитель микроавтобуса курил, в ожидании разрешения от полицейских на отъезд. Они негромко переговаривались.

«Какая ерунда лезет мне в голову, – тут же осек себя Семеныч. – Это простая случайность и не более того. Она, наверное, виноватой себя чувствует. Сама недавно одной ногой была на том свете после падения вертолета. А я какую-то ночь пожалел».

Семеныч решил разрядить обстановку, а заодно, и помириться.

– Захоти, пожалуйста, домой, а то так и самолет разобьется. Хорошо, если мы погибнем сразу, а если изувеченными останемся? – шутка Ею не оценилась. – Приедем, и будет тебе ночь, хорошо?

– Что? – отстранилась Она от него.

– Ты же кричала в номере: «не хочу домой». Почти сработало, – попробовал улыбнуться Семеныч.

– Да? – возмущенно прошептала Она. – Давай, скажи, что та девушка в платке теперь не только на тебя не сможет смотреть, но и вообще ни на кого. Давай! Ко всем моим словам найди последствия! А сам чистенький ходи под небом!

Семеныч смолк, понимая, что озвученные Ею его мысли нелепы и, действительно, не могут иметь под собой оснований. Ему стало неловко.

– Я тут совершенно ни при чем! Знаешь, это очень неприятно, когда тебя считают причиной чего-то нехорошего! – сообщила Она ему, прислушиваясь к разговорам полицейских и водителя.

– Знаю, маленькая. А еще неприятнее, когда ты сам себя считаешь этой причиной. Поэтому мне тяжело с тобой проводить ночи. Совесть меня гложет, понимаешь? Не дави на меня.

Она сердито поджала губы. Потом повернулась к нему:

– Жизнь проходит. И ночи пройдут, а мне тебя не останется.

– Мы же договор подписали. Я тебе останусь.

– Да ну тебя. Придумал ерунду и ей аппелируешь теперь. Надо все делать вовремя.

Семеныч поморщился.

– Я и так всю жизнь делаю то, что надо. Терпеть не могу это слово. Можно, я хоть от тебя его не буду слышать?

– Можно, – обиделась Она. – Не надо мне никакой ночи. Подавись ей.

– Нет уж, – немного поразмыслив, ответил Семеныч. – Не надо еще хуже, чем надо.

– Наконец-то. Выдолби это на своей совести. Там, чувствую, места много.

– Ты договоришься…

– Не договорюсь, – Она притянула его лицо к своему и поцеловала в губы. – Я хочу домой, хочу ночь и люблю тебя. Я не виновата, что мы не можем быть постоянно вместе?

– Я б с тобой и дня не выдержал, – ласково сказал Семеныч, трепетно прижимая свой нос к Ее носу.

– Неправда. Я б тогда тебя никогда не доставала, и ты был бы мною доволен.

– У тебя неверное самомнение.

– Ну и ладно. Почему мы не едем? – Она прикрыла шторку. Разговор за окошком становился все жарче. Полицейские были возбуждены, а водитель постоянно ахал и вскидывал руки.

– Выбраться бы скорее из этого города, – пробормотал Семеныч.

В микроавтобус зашла пожилая пара.

– Какой кошмар! – причитала женщина, обмахиваясь рукой. – Вы слышали, кого поймали?

– Кого? – спросила Она.

– Девушку, что последнюю из автобуса извлекли. Она в международном розыске, и ее ищут уже много лет.

– За что? – вяло уточнил Семеныч.

– Как я поняла, она много лет похищала новорожденных детей, чем-то их пичкала, чтобы те молча спали во время перевозки, и переправлялась с ними за границу. Судьба детей до сих пор неизвестна. Выдвигают версию, что она работала на заказ клиники, которая поставляет биоматериал. Она доставляла детей как доноров костного мозга и органов, а также для опытов. Работала целая система во многих городах и странах. Но на след выйти не удавалось. И если бы с глазами у нее ничего не случилось, она продолжала бы свою чудовищную деятельность, – женщина устроилась на сидении, находясь в крайнем возмущении от услышанных новостей. – Девушку на территории аэропорта ждали с фальшивыми документами. У нее сумка была набита поддельными документами и деньгами. Под вторым сиденьем стояла, в нише, которая осталась от демонтированной печки.

Она переглянулась с Семенычем, поняв, почему девушка смотрела на Семеныча, то есть на его кресло, под которым была спрятана сумка.

– Вы представляете? – продолжала возмущаться дама. – Как таких земля-то носит? Утром я на нее обратила внимание. Эта девушка подошла к выходу нашего отеля, и как ни в чем не бывало, села в автобус. Но в отеле я ее совсем не помню. А автобусы с туристами часто пропускают без проверки…

– А гид, что не знает, кто у него по списку? – рассеянно уточнил Семеныч. Его больше волновало, чтобы полицейские не стали интересоваться их личностями. Беглая, формальная проверка паспортов пока прошла успешно.

– Мы тоже без списка, – напомнила ему Она. – Администратор связался с трансфером и нас взяли, потому что были места. И у нас никто ничего не спрашивал – все сонные были, никому ни до кого дела не было.

– Какой кошмар! Младенцами, как мясом торговать! Поделом ей! Всю жизнь будет мучиться слепая, и к тому же в тюрьме! Как хорошо, что не умерла! Пусть расплачивается, и как можно дольше!

«Все опять странно! – задумался Семеныч. – Сразу после Ее фразы автобус завертело, и девушка выколола себе глаза. Как такие осколки, словно кинжалы, вонзились в оба глаза сразу? Почему у осколков стекла был такой идеальный размер? А теперь это и вовсе не девушка, а монстр, получивший по заслугам. Как в кино. И я до сих пор не понимаю, как происходит вокруг меня столько событий. А происходят они только в Ее присутствии. У меня больше не остается никаких объяснений и причин. В Ней что-то есть. Нечеловеческое».

Она в волнении покусывала губы, которые вмиг покраснели, а лицо Ее побледнело. Ситуация с девушкой явно задела Ее до глубины души.

«Какая-то чертовщина! Самое страшное повреждение, что может быть. И именно этой девушке. У меня вопрос не в том, чтобы кто-то наказывал виноватоватого: судья, судьба, случайность или бог. У меня вопрос в том, как вселенная допускает до рождения и жизни таких больных людей? Несомненно, так поступать могут лишь глубоко больные».

– Ну что ты? – тихонько прошептал Семеныч, читая все эмоции на Ее лице и желая Ее приободрить.

– Все? – водитель наконец забрался в микроавтобус и завел транспорт. – Повторяю, если вы сейчас улетите, потребовать компенсацию за ущерб вы не сможете, поскольку отказались оставаться заполнять необходимые документы.

* * *

Семеныч после взлета настойчиво пытался задремать.

– Семеныч! – дернула Она его за рукав. – Хватит спать! Я забыла тебе рассказать.

– Я ночь не спал из-за твоей ссоры!

– Ничего, – махнула Она рукой. – Потом когда-нибудь поспишь. Слушай!

– Что?

– Когда после отравления я попала в больницу, я долго спала?

– Угу, – качнул головой Семеныч.

– Мне приснился твой двойник. Со дурацким именем Доместик Год. Он мне сказал: когда мы загоняем в подсознательный мир всякую дрянь и не дрянь, то на самом деле, это живые существа, которые потом и давят нас. И нас неосознанно начинает терзать подсознание, в котором эти существа начинают жить, а иногда они могут от нас отделиться и проявиться на самом деле!

– Дрянь и не дрянь – это что? – тут же очнулся Семеныч.

– Чувства, эмоции. Возможно, мысли. Что-то такое, что производится самой душой. Нами. Людьми.

– А кто тебе приснился? – уточнил Семеныч, соображая, что некоторые события Ей кажутся теперь просто сном.

– Бог, наверное, или его образ, – выпалила Она. – Или это не он сказал, а тот владелец яхты говорил?

– Что говорил?

– Что это и есть эгрегоры. Вот эти живые существа, которые нами создаются и потом нами могут управлять. Или мы ими? – засомневалась Она, запутавшись в воспоминаниях.

– Мне он тоже приснился, – осторожно сказал Семеныч.

– Кто?!

– Твой Доместик.

– Семеныч! Мне не до шуток твоих. Я серьезно говорю.

– Я тоже, – кивнул Семеныч.

– Тебе не мог присниться мой сон!

– Мог, – возразил Семеныч. – Привожу доказательства: он убил Ребенка, отправив его на небеса почти буквальным способом. А познакомилась ты с ним, когда Доместик в море оказался в шторм. Вы его вытащили с владельцем яхты, мистером Меркури.

– А, – ошеломленно замолчала Она, пытаясь собраться с мыслями.

Некоторое время висела пауза. Семеныч решил, что пусть Доместик останется для Нее персонажем долгого сна, который оказался не совсем здоровым из-за воздействия лекарств и возможных травм после падения вертолета. Падения вертолета Она совершенно не вспомнила.

А Она думала о том, что, скорее всего, просыпаясь в клинике, уже рассказывала это в бессознательном бреду Семенычу, и сейчас Семеныч нагло Ее разыгрывает, говоря о том, что ему приснился тот же сон.

– И что Доместик говорил тебе? – спросила Она, пытаясь поймать Семеныча на слове.

– Мне? Я сам ему все сказал.

– Что ты ему сказал?

– Исчезни, – с выражением произнес Семеныч. – Убирайся вон! Вот что я ему сказал.

– Дурак, – не выдержала Она, заметив смех в его глазах. – Хватит надо мной смеяться. Я, наверное, тебе уже рассказывала. Не может один сон на двоих сниться.

– Ну, не может, так не может, – с готовностью согласился Семеныч.

– А чем сон кончился? – не выдержала Она снова через минуту.

– Он исчез, – пожал плечами Семеныч. И наклонившись, трагически добавил: – Исчез и он, и номер, и проход в конце коридора. Схлопнулся!

Ее передернуло:

– Хватит меня пугать! Это из-за тебя мне кошмары снятся! Ты мне их в подсознание вгоняешь. Может, это мне и не приснилось? Может, это ты мне свои сказки понавыдумывал и рассказывал, пока я без сознания валялась в клинике?

– Конечно, – не стал отрицать Семеныч. – Еду везут. Тебе какой сок?

– Томатный! – оживилась Она. – Два томатных. Я твой тоже выпью. А ты можешь мою еду съесть.

– Договорились.

* * *

– Дай мне наушники, – попросила Она, после того, как они оказались в Москве, и Семеныч забрал свой автомобиль с парковки.

– Зачем они тебе?

– Музыку буду слушать.

– В машине играет.

– А я хочу, чтобы мне лично играла! Свою хочу, – Она лукаво улыбнулась. – Или твою?

Семеныч одной рукой дотянулся до сумки, достал наушники и передал Ей. Она с восторгом исследовала новый айфон, который купил Ей Семеныч взамен утерянного телефона. Сим-карту восстановили в салоне сотовой связи еще в аэропорту.

Семеныч то и дело поглядывал на Ее счастливое лицо, отчего и ему становилось немного радостнее. Ему было неимоверно приятно время от времени обжигаться взглядом о Ее сверкающие глаза и мимолетную улыбку, которые предназначались ему. А Она хотела одного: остановить время, когда рядом Семеныч, впереди вся ночь, в руках – новенький аппарат с огромной памятью и кучей функций, а в наушниках песня, написанная Семенычем лично Ей.

Прежний мир тактично подвинулся еще на несколько часов, и даже намеком на свое существование не стал тревожить этих двоих, точно зная, что это их последняя ночь.

– Надо кофе взять, сахар. У нас нет ничего, – вспомнила Она. Ночами они чаще поднимались перед рассветом, растягивая последние часы удовольствия. Горячий кофе, волнующие поцелуи, страстные объятия и веселый смех встречали новый день.

– Логично. И пепси-колу.

– Вон супермаркет, – показала Она.

* * *

Семеныч рассеянно листал глянцевые журналы на витрине, стоя в длинной очереди у кассы. Она задумчиво смотрела на него и улыбалась про себя: такое ощущение, что заходящее солнце оказывало свое влияние и на Семеныча. Как только сутки переходили в свое темное время, у Семеныча сразу же невольно закрывались глаза, и стоило ему присесть или прилечь, то незамедлительно к нему подбирался сон. И сейчас Семеныч, стоя у кассы, очередь возле которой двигалась медленно, делал усилия над собой: рассматривал журнал, менял ногу, на которую опирался, сонными глазами окидывал пространство…

– Шахидка! – толкнула Она Семеныча под локоть. Сказала так, что вся очередь, как по команде, стала озираться по сторонам.

– Что? – Семеныч подобрал выпавший из рук журнал.

– В другой очереди к кассе. У нее под одеждой как будто пояс. Посмотри, Семеныч! – Она теребила его за рукав пиджака.

Семеныч обернулся и увидел молодую женщину в черном длинном одеянии.

«Я этому нисколько не удивлен! – сразу же подумалось Семенычу. – Странно, что мы вообще долетели до Москвы».

– Иди вперед, подождешь меня у выхода, – сказал он. – Иди. В машину иди.

– Зачем?

– Мало ли что, – уклончиво проговорил Семеныч.

– Если будет взрыв, то кого мне тогда ждать у выхода? – с искренним удивлением уставилась Она на него. И решительно продолжила: – Я лучше останусь. Мы взорвемся вместе или выйдем, но тоже вместе.

Многоголосый людской гул незаметно стих. Отчетливо стали слышны мерные звуковые сигналы кассового аппарата, лязг колесиков металлических тележек и шуршание пакетов. Женщину в черном одеянии заметили все, и каждый, очевидно, решал про себя, может ли быть эта женщина опасна настолько, насколько она таковой кажется.

– Семеныч! – громко сказала Она.

– Что? – Семеныч от неожиданности вздрогнул одновременно со стоявшими в очереди покупателями.

– Давай уйдем? Мне это не нравится!

Семеныч прекрасно заметил, что Она говорит это нарочно громко и с интересом наблюдает за последующей реакцией людей.

«Как дитя малое, честное слово. Что за привычка все время разыгрывать спектакли? – Семеныч видел, как Она нарочито нервно потирает ручку тележки, прерывисто и шумно вздыхает, вертит головой, вытягивая шею, в сторону предполагаемой опасности. – Ей интересно, как поведу себя я? Или скучно стало стоять в длинной очереди? Ей, ведь, совсем не страшно, даже если эта женщина и в самом деле окажется террористкой-самоубийцей. Но после автобуса… Так все и может быть. Но в чем я теперь уверен, так это в том, что с нами ничего не произойдет. Особенно с нею. Это словно ее игры. Непонятные, нереальные, действительные, страшные, сказочные, живые, беззаботные. И меня, наверное, за игрушку держит. Наиграется и без сожаления выбросит. А про Ребенка я выясню. Может, и не уничтожил его Доместик. Вдруг Ребенок спокойно себе живет в соседнем подъезде и вовсе никуда не уезжал».

Семеныч вздохнул.

– Я не буду стоять, – обернулся к ним впереди стоящий мужчина, и, оставив тележку, стал пробираться к выходу. Поскольку проход между кассами был узок, его поспешные и суетливые действия по протискиванию через людей и переполненные тележки, не остались незамеченными. Вслед за ним очередь покинули еще несколько человек. Они торопились к выходу, не оборачиваясь.

– Семеныч, пойдем тоже! – воскликнула Она, сподвигнув на побег еще некоторых слабонервных из очереди.

– Да ну, – повел плечом Семеныч. – Наша очередь. Бегать еще…

Кассирша поглядывала на женщину в странном одеянии и перещелкивала штрихкода на товарах. Продукты оказались по ту сторону прилавка, Семеныч достал бумажник, приготовившись расплатиться.

Она, складывая продукты в пакет, краем глаза наблюдала за женщиной в черном. Та стояла через две кассы и тоже собиралась расплачиваться. Несколько десятков пар глаз напряженно замерли, когда руки женщины потянулись к полам одежды.

* * *

Хлопок оглушительной силы сотряс напряженно притаившееся пространство около касс. Шумовой эффект заставил всех на мгновение потерять ориентацию.

– Помогите! – тут же раздалось в центре торгового зала. Семеныч быстро взял Ее за руку и, подхватив пакет, направился к выходу.

Она, не успев ничего понять, сбивалась с шага и озиралась назад, ища и не находя взглядом женщину в черном одеянии. В следующее мгновение, чуть не сбив Ее с ног, мимо пронесся тенью мальчишка лет девяти.

Загалдели люди. Закричала кассирша, зовя охранника. Во всей образовавшейся сутолоке, Она успела уловить несколько отдельных фраз:

– Хлопушка выстрелила!

– Он поджег петарду!

– Женщина не заплатила!

– У меня пропали деньги из кассы!!!

Семеныч тащил Ее за руку вперед. Кинув на заднее сидение пакет, он рванул с плохоосвещаемой парковки. Внезапно свернул с дороги за здание торгового центра и через небольшое расстояние по узкой дороге также резко затормозил.

– Садитесь! – крикнул он в открытое окно. Свет фар вырвал из темноты силуэты женщины в длинном одеянии и мальчика, удаляющихся по тропинке в сторону заброшенной стройки.

– Садитесь, мы вас подвезем, – нагибаясь через Нее, снова крикнул им Семеныч и открыл заднюю дверь. Те остановились на секунду, а затем бросились к машине.

Она онемела от изумления.

– Хорошенький у вас бизнес, – поприветствовал их Семеныч.

– Жизнь такая, – скромно ответила женщина и приятно улыбнулась. – Приходится.

Она, оторопев, глядела на женщину и ребенка, приоткрыв рот. Семеныч легонько коснулся Ее подбородка и засмеялся.

– Прямо, прямо, – сказала женщина, оборачиваясь назад. – Я покажу, где свернуть. Здесь фонарей нет. По этой дороге надо выезжать на трассу. Скорее.

– Вы думаете, за нами погонятся? – ухмыльнулся Семеныч. – То есть за вами?

– Мало ли. Свидетели найдутся, и мы вас подведем.

Женщина отстегнула запах черного одеяния, и стала вытаскивать продукты из-за широкого пояса, привязанного к животу. Затем вытащила из рукава несколько беспорядочно скомканных пачек денег, и, сложив и выровняв купюры, убрала их за пояс. Мальчишка достал из-за пазухи и свою добычу.

– Поймают когда-нибудь, – с тревогой сказал Семеныч.

– За такую-то кражу не посадят, – ответила женщина. – А с трюками мы стараемся не повторяться.

«Странная логика. За все, что угодно, посадить при желании могут. И ни за что тоже могут посадить», – подумал Семеныч и поинтересовался:

– А работать не пробовали?

– Отчего ж? Считай, это и есть моя работа. Отец его из бандитов в мертвяки превратился два года назад, оставив меня с долгами и тремя детьми, один из которых неходячий, как растение, лежит пятый год. Неудачно на горнолыжном курорте отдохнули. Не могу я отойти от него надолго. Когда ухожу, то простынями его привязываю. Судороги у него как начинаются – смотреть страшно, да и с кровати упасть может. С ним младшая сидит, пока нас нет. Все продали, а долг перед бандитами не покрыли. Они продолжали угрожать. Избушку нашла за городом: ни света, ни воды, ни газа. То ли лесничий в ней сто лет назад жил, то ли отшельник. Так и скрылись от всех. От друзей его, которые всю жизнь паслись возле него. Профессию я получила в училище редкую – стеклодув. Но нет рядом таких предприятий и мастерских. Да и у меня навык уже пропал. При муже у меня агенство недвижимости было. Идти в обслугу? – рассуждала женщина. – Продавцом или уборщицей? Так все равно мне не хватит денег квартиру снимать и детей содержать. Я думала и так, и сяк. Все одно. Я не у голодного кусок изо рта вытаскиваю, а большие сети магазинов вряд ли пострадают от такой мелочи. Вот так жизнь повернулась: все с небес упало. Деньги, семья, любимый муж, дети, работа хорошая. Упало как дождь. Мы вымокли в этом счастье, а оно возьми и кончись. И стало меньше, чем было. Вот как расплачиваться пришлось за нежданные подарки.

– Можно фонд найти? – наконец Она смогла что-то неуверенно вымолвить. – Или…

– А еще можно их в детский дом сдать и рядом с ними нянечкой устроиться. Хорошо советовать из чужой шкуры. Поверь, я обо всем размышляла. И так, и сяк прикидывала. Не лучше мне это. Что там бедность без будущего, что здесь. Я точно знаю, что ему, – женщина ткнула пальцем вверх. – Что ему абсолютно все равно, чем мы занимаемся. И я не уверена, что мои дети, вырастая в казенном доме, будут более счастливыми или более нужными обществу, которому до нас дела нет.

– А родственников нет? – спросил Семеныч.

– Не нужны мы им со своим горем, – отрезала женщина. – Сами управимся.

– У нас коза есть и кролики! – подтверждая слова матери, гордо объявил мальчишка. – И две курицы! А на чердаке книжек видимо-невидимо! И пруд в лесу. Там лягушки живут. Вырасту, буду там рыбу разводить.

– Направо, – сказала женщина Семенычу. И обратилась к сыну: – Твой пруд в болото превратится к тому времени.

– Не превратится! – заспорил мальчик. – Я его чищу. Я до самого дна ныряю. Мне бы экскаватор, чтобы глубже было. И шире.

– Я не разрешала одному ходить, чистильщик.

– А я один и не хожу. Я с Манькой. Она камыш любит есть.

– Тут левее, левее, левее, – женщина показывала вперед. – Хорошо, земля сухая. Правее.

Семеныч, следуя указаниям, лавировал между деревьев.

– Здесь когда-то была дорога, – ответила женщина, подпрыгивая на ухабах. – Приехали. Дом за березами этими. Объезжать их нет смысла.

– Я вам пакет дотащу, – предложил Семеныч, когда они остановились.

– Неси, – улыбнулась женщина и прошла вперед. Семеныч замешкался около машины, доставая бумажник и пересчитывая деньги. Потом сунул Ей.

– Возьмите, пожалуйста! – догнала Она женщину. Та смутилась. Она повторила: – Возьмите, пожалуйста!

– С условием, что на ужин останетесь, – женщина взяла деньги. – Гости у нас редко бывают.

Она вопросительно обернулась к Семенычу. Тот пожал плечами и захлопнул дверь машины.

– Меня Петр зовут! – не отставал от Семеныча мальчишка, обрадовавшись неожиданным гостям. – Идите лучше за мной, потому что тропки не видно. Я вам Маньку покажу! И кроликов. А на крольчиху нельзя пока смотреть. А то она детей своих съест, мама сказала.

Убогий домишка с перекошенной дверью и маленькими окошками располагался в низине, и казался небольшим грибом, случайно выросшим под широкими кронами деревьев. Липы, окружавшие дом, склонились над ним, загораживая от внешнего мира и чужого глаза.

– Там Манька! Коза наша, – показывал в темноту Петр. – Там баня. А кролики в пристройке, где мы дрова складываем. Я их днем выпускаю гулять.

– Петр, уймись! – женщина открыла скрипучую тяжелую дверь. Семеныч улыбнулся: полное имя мальчика из уст матери слетало горделиво и уважительно, что разительно контрастировало с возрастом, говорливостью и подвижностью мальчишки. Однако Петр после этих слов сразу же исчез. Куда он бесшумно юркнул: то ли проскользнул в дом, то ли умчался к сараю – определить в темноте было невозможно.

В доме пахло старым деревом и плесенью. Казалось, он уже наполовину ушел в землю. Полоска света очерчивала контуры прикрытой межкомнатной двери.

– Я зажгу свечи, – остановила гостей хозяйка на пороге. – Тут ступени. Осторожнее.

Несмотря на внешнюю мрачность неказистого домишки, внутреннее его помещение при слабом свете свечей оказалось довольно уютным и просторным: большая центральная комната с русской печкой в углу, за нею – маленькая кухонка, деревянный стол около стены, с неприбранными на нем цветными карандашами, детскими рисунками и поделками из бумаги. Под двумя окошками напротив входа в комнату располагался широкий топчан, застеленный толстым домотканым разноцветным половиком.

– Петр!

Невесть откуда появшийся мальчишка точно возник из-под земли.

– Рукомойник тут! – он отдернул занавеску, скрывающую прибитый к стене рукомойник и подобие жестяной раковины в тумбочке, в которой, судя по звуку сливаемой воды, стояло ведро. Сам Петр кинулся к столу, бережно собирая бумаги и карандаши. Потом стрелой метнулся на кухоньку и оттуда появлялся несколько раз с тарелками, на которых лежали овощи, с миской квашеной капусты, с неровными краюхами черного хлеба, с острыми перьями зеленого лука и тяжелым чугунком. Зажег еще две свечи на столе.

Она толкнула Семеныча в бок, показывая на щель приоткрытой комнаты. Около постели на высокой табуретке сидела белокурая девочка и болтала ногами, которые не доставали до пола. Только по вытягиваемой шее в сторону двери, было ясно, что ей очень любопытно, что происходит в комнате. Но девочка не покинула своего «поста», услышав пришедших. И ни разу не позвала ни мать, ни брата, а продолжала смирно сидеть, ожидая, когда мать подойдет к ней. Того, кто лежал на постели – видно не было.

– Располагайтесь к столу, – появилась хозяйка, сменив черное одеяние на ситцевый длинный халат советских времен. И направилась в комнату: – Я больного проведаю. От боли кричит и скручивается, привязываем его, чтобы не упал. А спит – по струнке вытягивается, точно разорваться хочет.

В проеме открываемой двери стало видно худое до безобразия мальчишеское тело, крепко обмотанное простынями. Вездесущий Петр уже тащил в комнату ведро воды. Женщина склонилась над лежащей «мумией». Воркуя, отвязывала простыни, которые держали туловище мальчика на постели. Белокурая девочка спрыгнула с громоздкой табуретки и подавала матери куски сложенной марли.

Семеныч посчитал для себя неприличным открыто смотреть в их сторону, но то и дело косился на постель больного ребенка, наблюдая как мать и двое детей старательно и с любовью освобождают мальчика, обтирают кожу смоченной марлей, меняют клеенку, перестилают постель…

* * *

– Ложки у всех есть? – осведомился Петр, подвигая свечу к центру стола. – А Костя потом поест? Кашу ему протирать надо?

– Позже, – согласилась хозяйка. – Молочную смесь разведу. Уже поздно.

Ужин был немногословным. Дети с аппетитом поглощали еду. Дом заражал своим молчанием. Не требовалось произносить лишних слов и делать лишних движений. Казалось, что здесь и так все понимают друг друга. Атмосфера за столом, несмотря на то, что за стенкой лежит больной ребенок, отнюдь не создавала впечатления горести, тяжести или беды. Напротив, было спокойно и совершенно непринужденно. И Семеныч поймал себя на мысли, что, наверное, впервые он и сам проникается таким безмятежным состоянием: отсутствовали всякие страхи о будущем, ненужные мысли, бесполезные вопросы, навязчивая суета, привычная для обычного человека. В этом доме каждое мгновение казалось необходимым и наполненным, и всякий, кто попадал внутрь бревенчатых стен вечности, начинал жить только этим мгновением, в котором неожиданно становилось предельно ясно, что делать в следующий миг.

– Заночуете? – хозяйка встала из-за стола, собирая со стола. Ей никто не ответил, а Семеныч почувствовал, что ответ и так очевиден: естественно, они останутся на ночь. А с утра он посмотрит, какие емкости для воды имеются в хозяйстве, что из мелочей можно починить или привести в порядок.

– Баню тогда затоплю, – хозяйка скрылась за занавеской, позвякивая посудой.

– Тебя как зовут? – Она тронула распавшиеся по плечам светлые волосики девочки.

– Тая, – улыбнулась та. – Мне пять лет.

– Четыре, – мимоходом бросил опять откуда-то появившийся Петр с двумя подушками, которые он нес к топчану у окна. – Пятилетние за собой карандаши и игрушки со стола убирают. И Маньку кормят.

– Я привязала ей пучки травы!

– Не знаю, Манька была голодная.

– Костя мало спал, я не могла от него надолго отойти. Зато я чугунок с картошкой прогрела к вечеру, – после этого Тая убежала. А вернулась уже с постельным бельем.

– А вы откуда? – спросила Тая у Нее.

– Из Москвы. Нам переночевать было негде. Вот мы к вам и пришли, – Она помогала Тае расстелить постель, приноравливаясь к движениям маленьких рук.

– Очень хорошо, что пришли, – кивнула Тая. – Когда мы жили в Испании, у нас много гостей было. И комнат. А в Москве я в бассейне любила плавать.

– Ты не можешь помнить, – возразил Петр. – Это тебе мама рассказывала.

– Нет, я помню, – возразила Тая.

– Да, да. Так говорят трехлетние девочки, – он принес одеяло.

– А ехидничают исключительно трехлетние мальчики, которым больше некого задеть. И воображают себя взрослыми тоже они, – Тая неторопливо развернула пододеяльник. И пожав плечами, серьезно сделала вывод: – Оказывается, мы с тобой ровесники. Вот это фокус, сказал бы папа.

Семеныч и Она переглянулись и невольно улыбнулись…

* * *

– Мам, неужели Костя таким навсегда останется? – задумчиво спросил Петр, глядя на худое, скрюченное тело старшего брата, на его неестественно согнутые запястья, пока тот лежал в жарко натопленной бане. Мать его уже вымыла, и положила на широкий верхний полок. Слабые мышцы мальчика висели под кожей. Ребра и кости безобразно выступали.

– Ты не считаешь, что твои вопросы слишком глупы? – поинтересовалась мать. – Бери мочалку и оттирайся. Гостям надо ополоснуться, и мне с Таей.

– Я просто думаю, – Петр взял в руки кусок мыла. – Вот бы мы зажили…

– Зажили, – кивнула мать, намыливая ему голову. – Костя учился бы на пять классов ниже. Ты на один или два. Над вами смеялись бы за спиной. Тая выпрашивала бы телефон и компьютер. Я работала бы, скажем, продавцом с утра до ночи, отпуская водку и сигареты. А жили бы мы в маленькой комнатушке с тараканами, потому что у нас не хватило бы ни на что больше денег. А потом… Ты кем-нибудь устроился бы. Например, водителем автобуса или слесарем. Женился бы, и в праздники мы встречались бы все, обсуждали погоду, осуждали несправедливость, жалели бедных и завидовали богатым. Ходили бы в магазин за колбасой и смотрели бы кино на широкоэкранном плазменном телевизоре. Точно, вот зажили бы мы…

– В глаза попало! Смой скорее! Воды!!!

– Все? – на Петра обрушился большой ковш теплой воды.

– Мам! Я хочу пчел разводить. Я книгу нашел на чердаке по пчеловодству. Мед очень дорого стоит.

– Что за тяга кого-нибудь разводить? То рыбу, то кроликов, теперь вот пчел?

– А что кролики? Теперь мясо будет! И шкура! Мех!

– Да?! Любопытно, кто же будет их убивать? – сыронизировала женщина. – Холодной облить тебя?

– Давай, – Петр встал ровно, съежился и приготовился получить порцию холодной воды на распаренное тело. – Пусть кролики пока разводятся. Я прочитал, что мясо вообще для человека не нужно. Оно не усваивается. А пчел, как раз, убивать и не надо. Давай попробуем?

– Ради бога, Петр, – засмеялась мать.

– Костик выздоровеет, откроет глаза и удивится. У нас тут и мед, и рыба в огромном пруду. И дом новый. Это я, когда вырасту, сам построю. Целое царство у нас тут будет. Целое государство, – вытирался полотенцем Петр.

– Угу, – мать принесла из-за двери чистую простынь и тщательно запеленала лежащее тело мальчишки. – Так и будет. Потом приедут папины кредиторы и все отберут. Трусы одевай и бегом в дом. С Костей посидишь, я Таю вымою. Молочная смесь, как раз остыла, ты ему из шприца давай понемногу. Но, если уснет – не трогай. После бани он хорошо спит. Я Таю вымою и стирать в бане останусь ненадолго. Поверь, мне больше неважно, каким образом пройдут мои оставшиеся лет сорок или пятьдесят. Но мне очень важно, как проходит сегодняшний день. А он сегодня крайне удался.

– Это правда, – Петр придержал дверь, чтобы мать смогла войти в дом. – Завтра мы с Манькой на пруд пойдем. Буду дальше его расширять.

– А чем ты его расширяешь?

– Лопатой и ведром.

– Не думаю, что это эффективно.

– Зря-зря, – снисходительно прищелкнул языком Петр.

* * *

Она задернула тканевую занавеску, и топчан, на котором они расположились с Семенычем, превратился в подобие комнатушки. Двери в комнаты оставались приоткрытыми, чтобы все могли слышать, если что-то произойдет с Костей: на ночь его тоже привязывали к кровати.

Вся мебель была сколочена из грубых досок, и любое движение раздавалось разнообразным певучим скрипом дерева на весь дом.

Хозяйка, попросив их прислушиваться к Костиной комнате, ушла стирать в баню. Тая и Петр по настоянию матери ушли спать. Их комнатка располагалась через зал напротив Костиной.

Она плотно прижалась к Семенычу, губами касаясь его губ, и смотрела на его открытые глаза, в которых слабо отражался скудный лунный свет, падающий в крошечное окошко. Шевелиться из-за возможного скрипа топчана и из-за его недостаточной ширины на двоих – не хотелось. Но лежать, ожидая, как расслабленное после бани тело переходит в состояние предсонного покоя, ленивой неги; ощущать и желать, не двигаясь, друг друга; слышать еле уловимый мерный шелест листьев за окошком и бормотание неугомонного Петра во сне где-то за стенкой – было необычайно приятно.

Семеныч закрыл глаза: слабый свет из двух точек мгновенно пропал. Она подумала, что он заснул, и чуть шевельнула губами. В ответ Семеныч напряг пальцы рук, обнимавшие Ее.

«Не спит», – поняла Она.

Еле слышно прошептала:

– Я так люблю тебя, что мира…

– Не существует без тебя, – почти беззвучно закончил Семеныч, прижимая губы к Ее губам еще плотнее.

Семеныч не спал. Неразборчивые образы под закрытыми веками текли мимо него бурлящим потоком.

…Кошка, как явное потустроннее существо. Она, появившаяся в день пропажи Катенка и так на нее похожая. Исчезновение людей. Ребенок, подобный демону. Призрак инженера. Ее двойник. Мертвый Меркури. Доместик. Падение вертолета. Чудовищные дни в клинике. Ее выздоровление. Ее слова, приобретающие реальное отображение в будущем: «Форс-мажорных… Несчастных два дня… Жизненный… Не будет она смотреть…»

«Что-то произошло, когда я подобрал кошку – несомненно. Но что? Вскрылась не поддающаяся осознанию и управлению сила? А у кого? У меня или у Нее? Или эта сила едина, а мы, как замыкающие цепь контакты: плюс и минус? Зачем мы встретили эту женщину и лежим в ее доме, рядом с неизлечимо больным ребенком? Так ли случайно все, что происходит? Мы что-то можем сделать? А Она? Она может?» – Семеныч невольно вздрогнул от перенапряжения.

– Не спишь?

– Костя стонет, – прошептал в ответ Семеныч.

– Это ветер в щелях. В комнате Костика тихо.

– Нет, я слышу, что это он. Я подойду к нему.

– Ладно, иди, – разрешая, сказала Она через паузу. Семеныч и на эту интонацию обратил внимание. – Осторожнее поднимайся, перепугаешь детей. Нехорошо ночью по чужому дому бродить.

Семеныч встал со скрипучего топчана. Убедившись, что новых звуков в спящем доме не возникло, он стал неслышно продвигаться в комнату Кости. Спроси сейчас Семеныча, зачем ему понадобилось туда – вряд ли он смог бы ответить. Скорее всего, не разум толкал Семеныча к больному мальчику, привязанному простынями к постели.

Семеныч не знал, что Она на цыпочках идет за ним. Ей удавалось повторять за ним движения так, что он слышал только свои. Поэтому, когда у него за спиной прикрылась дверь, а Ее рука коснулась его запястья, Семенычу стоило больших трудов не отпрянуть от неожиданности.

«Я вижу свет».

«И я вижу», – подтвердила Она.

Они не произносили слов, но понимали друг друга.

Света в комнате быть не могло. Окошка в помещении не было, а свечка не горела. Они приблизились к изголовью кровати. Мальчик, действительно, не спал. Рассеянное лучистое свечение из двух источников просачивалось вверх. Слабый голубоватый свет, мерцая, почти непрерывным потоком шел к потолку.

…Вечером Костю они увидели лишь раз, когда мать несла его в баню. По очертаниям простыни, в которую мальчик был завернут; по легкости, с которой держала его женщина на руках – можно было судить о чрезвычайной худобе Кости. Его лицо увидели мельком: неестественно перекошенный набок рот, расширенные зрачки, впалые бледные щеки – и тогда они поспешно отвернулись к Тае, которая щебетала о том, что любит рисовать не карандашами, а красками…

Семеныч сделал еще шаг к постели. Это была не ошибка – лучистое сияние источалось глазами мальчика. Зрачки его походили на бездонную пропасть, в глубине которой пульсировал необыкновенный жемчужный свет.

Она склонилась над мальчиком, и Семеныч застыл: мерцающие потоки тонкого и бледного излучения из глаз Кости внезапно поменяли свое направление. Она, опустив взгляд, точно захватила их, и теперь перламутровые лучи входили прямо в Ее глаза, поглощаясь ими.

По телу мальчика прошла дрожь, а голову он запрокинул назад, словно Она, исходящим из глаз Кости светом, как нитями, крепко привязала его за голову, заставив смотреть только на Нее. Импульсивные толчки начались под грудной клеткой Кости и распространялись по туловищу, убыстрялись в темпе и нарастали в силе. Их амплитуда медленно, но верно увеличивалась.

Семеныч приложил свои ладони к груди мальчика, желая придержать Костю в припадке.

«Я хочу ему помочь, – что делать дальше Семеныч не понимал, но рук не убирал. Его пальцы ощущали внутренние судороги Костика, его прижатые к туловищу худые руки, его тонкие ребра под тканью, его сердце, которое не билось, а будто неравномерно и дико переворачивалось. Отчаянием мысль прозвучала снова: – Я хочу ему помочь! Или ты помоги. Ты…»

Костя запрокинул голову сильнее, а сам вытянулся по струнке и тут же резко выгнулся дугой, опираясь на макушку и пятки. Семеныч никак не мог прижать его спиной к поверхности постели, да и удержать его с каждой минутой становилось все труднее. Мальчишка был сильнее.

Семеныч успел испугаться и на секунду засомневался, не позвать ли задержавшуюся в бане мать Кости. В следующее мгновение руки Семеныча от мальчика стало что-то отталкивать. По ощущениям в ладонях, которые приподнялись над телом, между Костиком и руками Семеныча образовывается плотный воздух, который и отодвигает руки Семеныча вверх.

Ладони Семеныча, так хорошо державшие мальчишку вначале, уже не касались Кости. Очень медленно Семеныч старался уменьшить расстояние между своими руками и грудной клеткой Кости, словно вдавливал обратно эту воздушную субстанцию, которая повторяла контуры туловища мальчика и, набирая мощь, начинала расширяться. Семенычу показалось, что этот воздух грозится в итоге разорваться, возмущенно оттолкнув все от себя. Лоб Семеныча покрылся испариной, плечи от напряжения свело, а в мыщцах появилась нечеловеческая сила.

Пальцы Семеныча прижимали плотное облако к Косте, но начинали проходить сквозь, проваливаясь…

С большими усилиями образовавшееся воздушное пространство стало сдаваться. Словно оно не хотело впускать ладони Семеныча в себя и только поэтому стало недовольно собираться под ними. Как пена, которую трудно сжать, воздушная субстанция, тем не менее, устремилась обратно.

А Она глазами, как магнитом, собирала выходящий свет. Казалось, Она теперь не сможет оторвать своего взгляда от глаз Костика. Лучи света заискрились алмазным песком, и цвет их стал ярче. Семеныч не успел подумать о том, что происходящее может быть опасным для него, но за Нее стало страшно. На миг подумалось, что свечение больше не отпустит Ее и, мало того, способно втянуть в себя. И если Семеныча отталкивало от Кости, то Ее притягивало. Голова Ее опускалась все ближе и ближе к лицу мальчика. Рот Кости приоткрылся, пытаясь ухватить воздух. Из груди вырвался хрип.

Ладони Семеныча уже коснулись простыни, но мальчишка с невероятной силой выгибался дугой вверх, а его туловище била неестественная дрожь. Послышался треск ткани. Казалось, Костя сейчас разорвет простыню и вырвется.

Семеныч от испуга ударом обеих ладоней толкнул мальчишку обратно. Тот неожиданно обмяк, и его туловище упало на постель. Веки Кости закрылись. Губы сомкнулись.

«Умер», – в ужасе подумал Семеныч.

Она вздрогнула. Через секунду тишины и напряжения, Костя глубоко вздохнул и выдохнул.

Дыхание его возобновилось и стало ровным.

«Пошли», – со страхом попятилась Она.

* * *

Они лежали ни живые, ни мертвые. До тех пор, пока не отворилась тяжелая дверь в избу. Легкие шаги в темноте заглянули к младшим и направились в комнату Кости. Хозяйка передвигалась по половицам почти бесшумно.

Они замерли.

Спичка в комнате Кости чиркнула со звуком разорвавшегося снаряда.

– Как сладко спит мой сыночек, – ласковый шелест материнского шепота. – Не туго тебе? Не холодно? Пусть уйдет болезнь за леса далекие, пусть покинет тебя боль жестокая. Пусть сердечко твое твердо бьется. Придет чудо, и на ножки встанет Костя.

Шорох ватного одеяла. Шуршание пуховой подушки. Глухой скрип узкого настила рядом с Костиной постелью.

Безмолвный ветер за окошками затих, перестал посвистывать в щелях и трогать кроны высоченных лип, под которыми уснуло чье-то горе, и пряталось чье-то счастье.

– Лучи из его глаз входили в твои. Почему в твои? – не выдержал Семеныч, так и не уснув.

– Не знаю. Потому что я первая заглянула? – предположила Она. – Я ничего не поняла, что произошло. А глаза мне режет теперь.

– Может, умыться?

– Не буду я тут греметь.

– И я не понял, что это было. Вместо зрачков – отверстия в бесконечность. На много-много километров, – Семеныч прильнул губами к Ее закрытым векам.

– Давай спать, – прошептала Она. – Что-то мне не по себе. Может, это у него всегда такие судороги?

– Ну да, которые меня чуть к потолку не припечатали.

– А стоны?

– Какие стоны?

– Перед тем, как пойти к нему, ты сказал, что слышешь, как он стонет, – напомнила Она ему.

– Ммм, – прислушался Семеныч. – Нет. Сейчас не слышу. Спим.

– Что же это было?

– Судя по книгам, наверное, душа.

– И какая она?

– Очень сильная. Спи.

– Ужас…

– Как-то так, – согласился Семеныч.

* * *

– Вставай, – Она в поцелуе коснулась его носа. – Все проснулись.

Семеныч еще крепче зажмурился.

– Просыпайся, – засмеялась Она.

– Завтрак на столе, – Тая тут же просунула голову за занавеску, будто только и ждала, когда они заговорят. – Все поели. А Петр на пруд ушел с Манькой. Мама с Костей сидит. Вам наливать чаю?

Она приобняла Таю за плечи:

– Пойдем. Семеныч пока оденется.

Выскользнув из-за занавески, Она уставилась в комнату Кости. Он сидел, обложенный подушками, и сосредоточенно ел кашу. Мать подносила неполную ложку к его рту, Костя старательно делал несколько жевательных движений и, проглотив, открывал рот снова. Когда его мать обернулась, услышав шум, то Она увидела расширенные от удивления и слез ее глаза. Женщина даже не кивнула Ей, очевидно, еще не справившись с потрясением.

За Ее спиной возник Семеныч и также растерянно застыл, увидев спокойно сидящего Костю. Мальчик был немного бледен, но его взгляд больше не казался безумным, а лицо не искажалось гримасой.

Костя замер и взглянул на них.

– Гости у нас, – наконец, смогла вымовить женщина.

– Доктор, – невнятно пробормотал Костя свое первое слово, то ли спрашивая, то ли утверждая.

Женщина охнула, чуть не выронив тарелку из рук. Семеныч заметил, как трясутся ее руки.

– Ешь, ешь. Сил набирайся, – подмигнул мальчику Семеныч, разряжая напряженную атмосферу. Толкнул и Ее, замершую в одном положении. – Тая, где умыться можно?

– На улице можно или за печкой. Где хотите, – радушно она развела руками. – Будем пить чай с вареньем?

– Конечно, будем, – Семеныч улыбнулся и склонился к Ее уху. – Ну что ты встала? Умываться пошли.

– Я… я… – оторопело попыталась Она что-то выдавить.

* * *

Обратно ехали сначала молча. Каждый размышлял о своем.

– А ясности стало еще меньше, чем было, – сказал Семеныч, желая обсудить произошедшее. Он еще раз подумал о том, что в Ней или в них двоих скрывается неведомая сила. Та, что выдумывает, делает порой пространство податливым и закручивает невероятные ситуации.

«И если эта сила, о которой мы можем и не подозревать, существует, то нужно обязательно научиться ею пользоваться. Но как?! И что мы можем делать? Видеть призраков и лечить людей? Но если с Костей простое совпадение? Или это все Она вытворяет? А если Она прекрасно знает или всегда знала, что делала?!» – мысли Семеныча хаотично скакали, наталкиваясь одна на другую. Но, чем ближе они подъезжали к городу, тем менее он думал о прошлом. В голове, минуя настоящее, уже обосновывалось будущее с его суетой, бытовыми неурядицами, тщетной возней.

– Я не хочу домой, – Она не могла представить, что Семеныч сейчас уедет, и все начнется сначала: еженедельные встречи, тайные места, а вокруг – нелепая жизнь.

– Ты ночь просила, ты ее получила. Что еще? Что еще ты от меня хочешь?! – взорвался он. Ночь прошла, и грузом навалились проблемы: вместо положенных двух дней Семеныч задержался на шесть, невнятно объяснившись с женой и с шефом в паре торопливых телефонных звонков. Чувствовал себя Семеныч отвратительно из-за того, что придется перед кем-то объясняться, а причины его отсутствия были, мягко сказать, малоправдоподобны и нереальны, да и не совсем приемлимы для озвучивания в кругу семьи или на работе. Мало того, его раздражала необходимость оправдываться в обстоятельствах, которые сложились помимо его воли. А еще Семеныч не мог себе признаться в том, что он тоже не хочет возвращаться. Но как жить другой жизнью, условия которой не будут обеспечены крышей над головой и работой, Семеныч не представлял. Как остаться с Нею, жестоко не затронув судьбы близких, Семеныч не знал, отчего и неимоверно начал злиться. Ведь, именно Она была причиной его душевных мук. Рядом с Нею жизнь не шла ни в какое сравнение с жизнью без Нее: наполненная, лишенная сожалений о прошлом и страхов будущего, можно сказать, счастливая. Не чье-то чужое существование мужа, единственного сына, опоры семьи, сотрудника, а собственная, личная жизнь Семеныча. Рядом с Нею каждое мгновение было по-настоящему удивительным: еда вкуснее, голод острее, воздух чище, небо чудеснее, и все это можно было заметить. Лишь бы Она была рядом. Она делала все вокруг полноценным. Она дарила любовь. Семеныч чувствовал это тепло, казалось, и в крови. – У меня своя жизнь, и она давно сложена так, как сложилась. Поскандалить хочешь?

– Не, – энергично замотала Она головой. – Мне тебя не хватает.

– Я не игрушка!!! – ответил взбешенный Семеныч. – Вместе мы не будем, уяснила?

– Да, – кивнула Она. – Но…

– Никаких «но»!!! – Семеныч не замечал, что кричит. – Или так, или никак! Я с какой совестью домой вернусь, благодаря тому, что в командировке из-за тебя влип в очередную историю?! Вместо двух дней почти неделю отсутствовал.

Она осеклась на мгновение.

– Все это не обеспечит мне нормальное существование. Происходят странные и необъяснимые вещи, я согласен. Но! Мне нужно платить за квартиру, обеспечивать жену и помогать родителям. И ты не лезь!!!

– Я не лезу! – выкрикнула Она в слезах.

– Лезешь! – возразил он. – Требуешь, просишь, ревешь. Мне все это не нужно, пойми. Совсем не нужно. Я хочу спокойно прийти к логическому концу жизни и все! Все! Не надо мне больше напрягов, чем существующих. И так до отвала наелся с тобой. Хватит с меня. Не устраивают разовые встречи – до свидания. Об этом я предупреждал, если ты помнишь.

– Помню.

– Вопрос решен?

– Нет! – пробормотала Она в отчаянии. – Нет!!!

– До свиданья тогда, – Семеныч открыл Ей дверь.

 

Четверг

«Надоело! – возмущалась Она, еле сдерживаясь от ярости. Признавать свою зависимость от чувств к Семенычу Она не хотела. Поэтому выстраивала защиту из недовольства его поведением. Она не умела ждать, не умела прерываться ни от любимого человека, ни от любимого дела. Любовь давало одно нестерпимое желание: быть рядом, быть единым с делом или человеком. Все препятствия вызывали только неуемную агрессию. – Поиграли в любовь, и хватит с меня. Ни ухаживаний, ни внимания, ни радости. Одни оскорбления, обвинения и ссоры. Ханжа, зануда и сноб! И нытик! Бессердечный! Толстокожий! Ходи на свою работу! Люби свою жену! Живи своей сложившейся жизнью. Ищи свой смысл существования! Я себе тоже что-нибудь найду!».

– На сколько? – устало кивнул на заявление начальник.

– На месяц.

– Что-то случилось?

– Да, – кивнула Она. – Я.

– А все же?

– Не могу больше. Надоело.

– Жаль, – он поставил подпись.

– Чего?

– Хороших работников.

– Работников чего? Я по дороге зашла в продуктовый магазин. Девяносто процентов продукции вредно и не необходимо. Зачем это производить, перевозить, продавать?! Сколько людей вкалывают всю жизнь, только затем, чтобы сделать ее вреднее. И не только свою! Телевизор, и тот смотреть невозможно!!! И там бочка дегтя! Но ладно бы это, так нет, еще и воюют, грабят. Ну чего людям не хватает? Цивилизация находится в стадии младенчества! – взвилась Она. – Скажите! Честно мне ответьте, кому нужна деятельность нашей компании? В рамках человечества и человека.

– Завелась, – вздохнул пожилой мужчина.

– Ну?!

– Никому.

– А за… – задохнулась Она. – А зачем это все?

– Иди. Я заявление подписал. Две недели в счет отпуска. Две за свой. Иди, – мужчина не желал Ее слушать, чтобы подобные вопросы не полезли ему в голову. – Ты после болезни не восстановилась.

– Я не болела, – непринужденно пожала Она плечами. – Я купила больничный, чтобы съездить к морю!

– Съезди еще, – мужчина отвернулся к окну. Он никогда не отважился бы купить больничный, укатить на отдых и еще признаваться в этом руководству, которое никогда не любит отсутствий сотрудников даже по веским причинам. И он годами, изо дня в день приходил в свой кабинет, включал компьютер, решал текущие вопросы, с которыми на его месте справился бы и любой другой. Но «другому» нельзя отдать это место, ведь нужно обеспечивать себя и свою семью. Жил в ожидании субботы и воскресенья, которые, впрочем, сулили лишь походы с женой в магазины, диванный покой, ужин с рюмочкой коньяка и просмотром какого-нибудь фильма. Мужчина не хотел другой жизни, он понимал, что от добра добра не ищут. А привычный режим, суета и обыденность не давали ему времени думать. Потому что он не позволял себе об этом думать, иначе он сошел бы с ума. – Иди, ты меня отвлекаешь. У меня совещание через полчаса, а я не просмотрел отчеты. Иди, провокатор. Ради бога, уйди отсюда…

* * *

Она передвинула пластмассовое окошечко на календаре. Заменила севшую батарейку на настенных часах. С мужем разговаривать не хотелось. С самого расставания Она переписывалась только с дочерью. Но сейчас, стоя на пустой кухне, Она пыталась понять, что является важным в Ее жизни. Вернее, какой из ролей отдать предпочтение, какая из этих социальных стезей является правильной и верной: матери, любимой женщины, сотрудницы компании, жены, подруги, человека. Точнее было бы выразиться, что Она под шум закипающего чайника старательно пыталась осознать себя на этой кухне, в этом доме, городе, стране. Глядя на черные и красные цифры в квадратах, каждый из которых обозначал оборот земли вокруг своей оси, а все вместе – вокруг солнца, Она чувствовала, как кружится голова от того, что каждый день богат лишь набором одних и тех же малоинтересных для Нее действий.

Семеныча после последней перепалки Она из головы вышвырнула и даже не пыталась думать о том, кто был прав или виноват в ссоре.

«Псих», – заключила Она и убрала подальше телефон, чтобы не ждать от Семеныча звонка или сообщения.

За несколько дней мебель и пол в квартире покрылись заметным слоем пыли. Ненужные мысли отлично разгоняются любой физической деятельностью, поэтому Она принялась за уборку.

Когда к вечеру квартира засияла, Она вновь обнаружила себя стоящей у настенного календаря. Переборов себя, все-таки набрала номер мужа. Долго и терпеливо Она выслушивала о походах в лес и прочих деревенских радостях, и даже старалась заинтересованно переспрашивать. В конечном итоге, муж, вероятно, сделал вывод о том, что между ними все в порядке, и Она, побыв одна в пустой квартире, поняла, что семья – есть одна из наипервейших ценностей.

На самом деле, Она хотела узнать в порядке ли дети, и когда они возвращаются домой. Как Ей не было стыдно перед самой собой, но Ей хотелось побыть одной. Она не понимала, что час или неделя не сыграют большой разницы в том, что Она сможет для себя что-то решить за это время. А решение напрашивалось очевидное – жить нужно как все, а то есть: воспитывать детей, уважать мужа, ходить на работу, привечать родственников и друзей, чтобы с честью и спокойной совестью навечно оказаться в дубовой кровати под земляным одеялом.

«Эх, – вздохнула Она, отложив телефон. – Еще неделя. И опять по кругу. Надо перебрать шкафы и приготовить вещи к летнему сезону. Повыкидывать старое и ненужное. Как же надоело все. Какая-то пытка, пытка скукой под названием жизнь. Я для этого родилась? Стирать детские носочки и варить борщ?! А зачем? Любви не хватает. И к человеку, и к действию, составляющему основное бытие, а самое главное, к жизни».

* * *

«Моя девочка выросла, может, отвезти вещи Тае? Вещи хорошие – ей пригодятся. Ой, а мы даже не знаем имени! Ночь переночевали, а как зовут хозяйку, не догадались спросить, – Она открыла секретер и достала из коробочки деньги. – Ей отвезу. А заодно и спрошу, что в жизни главное. С ней спокойно. И очень любопытно, как чувствует себя Костя. Неужели чудо все-таки произошло? Необъяснимое, невероятное, волшебное. А потом приеду и уткнусь в компьютер в свое удовольствие на всю оставшуюся неделю. Отключу телефон, и никто меня не побеспокоит. Буду свой курс по программированию учить. А о Семеныче и не вспомню ни разу. Какая же удивительная мать Таи. В таких условиях жить и не просто делать вид, что все в порядке, а жить! Около нее и ее детей вообще все меркнет. В них такая необыкновенная сила…»

Она прошла на кухню, забрала с подоконника ноутбук и распечатанный курс по программированию. В детской взяла цветные маркеры. Разложила все на ковре в зале, приготовившись к недельному затворничеству. Притащила из спальни ночник. Полюбовалась на свое место заточения.

Снова заглянула на кухню.

«Надо купить сахар и чай, чтобы на неделю хватило, и можно было бы не выходить из дома. Что составляет мою жизнь? Дети, любовь, работа, друзья, быт. Все, что ли? Негусто, – захлопнула Она дверцы шкафчиков, убедившись в отсутствии чая, сахара и кофе. – Как там? От перемены мест слагаемых сумма не изменится? Значит, не важно, что на первом месте? Изменить слагаемые, чтобы сумма стала больше? Ага. Дети. Тут ясно. Общение меня устраивает. С бытом не поспоришь. Работа – вид деятельности можно поменять. Любовь – Семеныч хочу, чтобы рядом был. Семеныч?! Как он опять проник ко мне? Никакого Семеныча. Любовь отменяется. На фиг. Семеныч сам говорил, что любви не существует, и не надо! Интересных мужчин на мой век пока хватит. Надо с работой что-то делать. Если помириться с мужем, возможно, я его уговорю оплатить мне нормальные курсы. Взамен уволюсь и притихну до окончания курсов. Блин… А с мужем я не хочу мириться. Я вообще с ним жить не хочу, как с мужем. Ну вот. Думала, думала и ничего не придумала. Неужели нет выхода? Должен он быть! Где-то рядышком должен быть. Хоть лазеечку найти бы».

Она вызвала такси.

Остановившись у торгового центра, забежала в детский отдел. Ей хотелось привезти Тае новые краски.

«Ей очень понравится рисовать гуашью. А у нее только старая акварель», – Она купила и пастель, и хорошую бумагу, и восковых мелков, и набор беличьих кистей. Ее дочка также увлекалась рисованием, поэтому Она прекрасно знала, чем обрадовать Таю: карандашные лаки с блестками, витражные краски с трафаретами, перламутровые толстые фломастеры, разноцветный измельченный песок для объемного рисования. Для Нее всегда было главным и важным не здоровье, не еда, не сон, не образование и материальное положение, а любимое занятие и вдохновение, обязательно ему сопутствующее. В детстве это казалось еще так доступно – кружки, учеба, книги, друзья. Она могла часами напролет изучать математику, читать, рисовать, вязать, играть в шахматы или гулять во дворе. Позже Ее поглотил компьютер, но было уже поздно: семья и работа отнимали почти все время. Конечно же, Она находила пару-тройку часов в неделю, но этого было так мало, и дело не двигалось, Она в нем почти не развивалась – а это Ее убивало. Поэтому Она с воодушевлением накупила все для маленьких пальчиков, которым нравится рисовать красками, а не старыми карандашами…

«Как жаль, что на расширение пруда у меня не хватит ни мозгов, ни денег», – мысленно посетовала Она, вспоминая, о чем говорил Петр.

– Остановите здесь, – попросила Она.

– Где? – уточнил водитель, посмотрев на остров глухого леса.

– Здесь, – ответила Она и потянулась за деньгами.

– И куда же вы пойдете?

– Никуда. Меня здесь перехватят. Скоро машина подъедет, – солгала Она, помня, как хозяйка дома говорила, что живут они в этом лесу, скрываясь от всех. Вытащив пакеты, Она дождалась затишья на дороге и нырнула в темнеющий лес. Дорогу до домика Она хорошо помнила – нужно идти по колее, заросшей травой. Предполагая расстояние до домика, Она прикинула, что пешком Ей идти минут сорок-сорок пять. Учитывая тяжелые пакеты в Ее руках, которые Она периодически опускала на землю и останавливалась сама, дорога до домика могла занять и целый час. Но представив, как обрадуется Тая, как по-деловому накроет на стол Петр, как будет гулять ветер в щелях окошек, и уютно будут покачиваться, поскрипывая, большие липы, склонившиеся над крышей, Она торопилась и не чувствовала усталости.

* * *

Пока Она шла, стемнело.

«Странное ощущение, что никого нет, – сделав последнюю остановку, нетерпеливо вглядывалась Она в очертания домика под шумевшими от ветра кронами деревьев. – Как будто мертвая тишина, и я не чувствую, что там есть люди. Очень подозрительно…»

Она подхватила сумки и, осторожно шагала, старательно приминая подошвой мокрую траву, которая неприятно холодила голые ноги в босоножках.

Бархатное от мха крыльцо тягуче застонало. Она с трудом толкнула тяжелую дверь и перешагнула через порог:

– Петр? Тая? Это я…

Мужская ладонь зажала Ей рот. Она выронила пакеты от неожиданности. Ее схватили в охапку и бесцеремонно потащили обратно.

Она не сопротивлялась, беспорядочно и быстро переступая в темноте по сочной траве, как по прочным и шелковым веревкам, которые хлестали и резали ноги. Мужчина одной рукой обхватывал Ее под грудную клетку, а второй – продолжал закрывать рот, хотя Она и не думала кричать. Вряд ли на крик пришла бы помощь из густого и давно одичавшего леса. За размашистыми шагами мужчины Она еле-еле успевала, но очень боялась упасть. Ей казалось, что, если Она упадет, Ее поволокут по земле.

Босоножки вымокли окончательно, и узкие ремешки впивались в кожу, причиняя боль и неудобство. Куда Ее тащили, Она не видела – поднять голову не удавалось, но знакомую колею под ногами чувствовала. Когда заскрипел гравий, и мелкие песчинки забились под ступню, стало ясно, что они добрались до пригородной трассы.

Она не успела заметить, как они очутились возле автомобиля. Тут же открылась дверь, и Ее грубо втолкнули на заднее сиденье.

«Похититель», потеснив Ее своим телом, сел рядом и захлопнул дверь. Она оказалась в центре, стиснутая двумя крепкими мужчинами.

– Поехали, – коротко бросил «похититель». Машина послушно и поспешно вырулила на дорогу.

Водителя Она увидела в профиль: орлиный нос над жесткими усами, перетекающими в бороду, плотным чехлом окаймляющую подбородок. Белки его глаз свирепо зыркнули на Нее через зеркало заднего вида. Она поспешно опустила глаза вниз и оправила сбившийся подол юбки на коленях.

– Едем, – ответил водитель на телефонный звонок. – Нет, одна. Все проверили.

Затем он обернулся к Ней:

– Где второй?

– А первый кто? – ответила Она, справившись со своим испугом. Поняв, что Ей теперь отсюда не выбраться, пока эти трое не добьются того, что им нужно, страх Ее немного потеснился надеждой на то, что Ее с кем-то перепутали.

– Ты, – раздраженно ответил бородатый.

– Отстань, – разваливаясь в кресле, сказал «похититель». – Пусть они сами разбираются. Мы свое дело сделали.

Она на всякий случай перебирала в уме известные Ей молитвы различных религий, все еще рассчитывая на то, что Она вряд ли может представлять какую-либо ценность для того, чтобы Ее так вероломно похищали и увозили в неизвестном направлении на огромной скорости под присмотром не сильно вежливых мужчин.

Водитель включил музыку в салоне автомобиля. Она краем глаза смотрела вперед, благо сидела посередине, но это действие совершенно не помогало запомнить дорогу – к городу машина не поехала, а мчалась в противоположную сторону. Кроме темного леса по бокам и слепящих фар встречных автомобилей, увидеть ничего было нельзя. Она скосилась в боковое окно, надеясь следить хотя бы за столбиками на дороге, обозначающими километраж, но на такой скорости и из-за внутренней паники не успевала различать цифры.

* * *

Свет фар вырвал из темноты трехметровые ворота. «Похититель» грубо взял Ее за запястье, а тот мужчина, что сидел справа, настороженно наблюдал за Ее движениями. Ворота открылись, и «похититель» дернул Ее вперед, вытаскивая из машины.

Между высоченных сосен показались одноэтажные домики. Железные ставни на окнах некоторых из них были опущены, на углах домов горели тусклые садовые фонари. Территория походила скорее на частный комфортабельный санаторий, если бы не высокий забор с обмоткой колючей проволоки на штырях наверху.

Автоматические ворота сомкнулись за Ее спиной, и машина уехала.

– Я не буду кричать и сопротивляться, – негромко сказала Она «похитителю», который чересчур сильно сдавливал Ее за запястье и слишком быстро передвигался по бесконечным дорожкам, огибающим похожие друг на друга кирпичные домики. «Похититель» в ответ чуть замедлил шаг.

Когда они остановились у двери одного из домов, Она обнаружила, что второй мужчина, все время шедший за ними, незаметно исчез. Наружные поперечные ставни на окнах этого дома были также опущены.

– Заходи.

В Ее голове вертелись, по крайней мере, сотни вопросов, но стало ясно, что задавать их бесполезно. В коридоре зажегся свет, и Она почти рухнула на низкий комод. Потянулась к распухшим ступням и отстегнула босоножки, ремешки которых давно впились в кожу, оставив кровавые полоски.

– Туалет там. Окна не открываются и не выбиваются.

Она рассеянно и испуганно посмотрела на него, умоляя прояснить причину Ее похищения. Мужчина сделал вид, что не замечает Ее тревоги, однако отвел глаза в сторону, немного смешавшись.

– Дай позвонить? – шепотом попросила Она, заметив его смущение.

– Комнат две, выбирай любую, – он откашлялся.

– Зачем я здесь? – все еще не теряя надежду на ответ, спросила Она еще тише. – Что, если вы меня с кем-то перепутали?

– Тогда тебе принесут извинения, – негромко сказал. – Посмертно.

«Похититель» стремительно развернулся ко входу, перешагнул через порог, и множество засовов щелкнули в двери.

«Это сон! – Она не двигалась с места. Двери в комнаты были открыты. В проеме одной белел край постели. – Это сон! Страшный, чудовищный, но сон».

Прошло несколько минут, прежде чем Ее осенило.

– Здесь занимаются проституцией! Вот почему такая облагороженная территория и домики гостиничного типа. Они похищают девушек, и те здесь работают. Господи, ты там живой, вообще?! Что же со мной будет? – Она причитала в голос. – А ведь меня никто не хватится!!! Последний, кто меня видел, это таксист. Но он скажет, что я с вещами и сумками уехала сама, добровольно. И вылезла посреди трассы.

Она в негодовании отшвырнула от себя снятые босоножки.

– Ой, – подняла Она глаза наверх и, встретившись взглядом с округлой камерой видеонаблюдения, поняла, что призналась вслух в том, что Ее никто искать не будет.

«Какого черта меня понесло в лес? Сколько раз всем людям говорят, чтобы они сообщали, куда идут. Ну и все теперь. Кончится моя жизнь обслуживанием богатеньких мира сего. А потом выбросят и закопают», – Она поднялась с комода, обошла комнаты, зажгла свет. Дом, действительно, напоминал гостиничный номер. Одноразовые туалетные принадлежности в ванной, свежее постельное белье. В каждой из двух комнат двуспальная кровать с тумбочками по бокам, телевизор на стене. В шкафчиках – чистые комплекты белья и полотенец.

«Повешусь. На простыне повешусь, – Она взглянула на простынь, посмотрела на люстру. Именно так Ей представлялось повешение. Но как скрутить простынь жгутом, и к чему ее привязать, если все светильники полусферой были накрепко прилеплены к потолку, у Нее представить не получилось. – Тогда вены порежу!»

С этой мыслью Она посетила ванную комнату, но ничего острого там не нашла.

«Разбить зеркало и осколком порезать? Может, это не для проституции? Вдруг они держат здесь людей, чтобы обратить их в секту. Например, психику портят, и потом делают из них самоубийц-террористов», – очевидно, Ее разум не собирался прекращать жизнь, и поэтому выискивал более приемлимые оправдания-надежды для существования.

В ванной комнате камер видеонаблюдения не было, не было их и в комнатах. Осмотрев весь дом, Она села на край ванной, опустив уставшие и болевшие ноги под теплую струю воды.

«Они спросили: «где второй?», – вспомнила Она. – Зачем? Чтобы убедиться, что я одна, или еще кого-то хотели найти?».

Но мысли о вечном рабстве не давали Ей сосредоточиться. Когда хлопнула входная дверь, Она поспешно вытащила ноги и, промокнув их полотенцем, со страхом вышла в коридор. На комоде, где Она сидела до этого, появилась бутылка воды, пластиковый контейнер с салатом и тонкими ломтями прожаренного мяса.

«А вилку не дали, – посмотрела Она на еду, и очередная глупая мысль пришла Ей в голову. – Ей можно было бы проколоть артерию».

Проигнорировав принесенную еду, Она прошла в комнату и, не раздеваясь, кинулась на постель, уткнувшись в подушку.

 

Пятница

Она проснулась от яркого света и посторонних звуков в комнате. Перед Ней стоял мужчина с узкими глазами и черствым лицом, на котором обнаружилось полное отсутствие всяческой мимики.

– Где тот, с которым вы были в лесу у женщины с тремя детьми? Кто помог мальчику? Кто был с тобой? Кто их вывез? Куда они уехали? – вопросы горохом сыпались по Ее еще непроснувшемуся разуму, который от страха ощущался вязкой бесформенной массой. Она приподнялась и присела. Огляделась, силясь понять, как Она здесь оказалась, и что это за место.

Мужчина приблизился.

– Я не знаю, – медленно начала Она, а в голове торжественно вспенилась мысль о том, что никакой проституции от Нее никто не требует.

– Кто с тобой был?! – Она упала на подушку от косого скользящего удара тяжелой мужской руки.

– Водитель машины, который меня подвозил.

– Вы провели там ночь! Как вы туда попали? Зачем?

– Я была в супермаркете и разговорилась с женщиной. Мы вышли вместе, и она пригласила меня к себе. Поймали машину и поехали к ней. Водитель остался на ночь, потому что возвращаться было поздно.

– Кто помог мальчику?

– Какому мальчику?

Следующий удар был весьма увесистее. Она вновь приподнялась, потирая ушибленную скулу. Сообразив, что ищут Семеныча, Она не могла понять, зачем и почему. Потому ли, что с мальчиком произошло той ночью чудо, или потому что женщина с детьми куда-то уехала. Она решила отвечать медленнее, чтобы не сказать лишнего или наоборот, не недосказать чего-либо такого, от чего зависело бы Ее будущее.

– Что вы передали? Деньги? Билеты? Контакты?

– Я вас не понимаю, – теперь Она узнала, что такое искры в голове, когда бьют в висок.

– Имя, телефон, номер машины. Или ты отсюда живой не выйдешь, – сейчас Она ощутила, как солнечное сплетение устремляется к позвоночнику, и склеиваются легкие.

Когда фейерверк в голове на мгновение угас, Она пыталась понять, для чего им нужен Семеныч.

– Я не знаю, – всхлипнула Она. – Я даже не знаю, как зовут ту женщину. Я не знаю номера машины. И марки не знаю…

– Врет, – Она с удивлением услышала голос слева, обнаружив, что в комнате есть кто-то еще. Рук от лица Она не отнимала, боясь ударов в зубы и глаза. Инстинктивно Она прижимала голову к приподнятым коленям, защищая лицо и живот. От толчка ботинком слева повалилась на бок. А справа по голове тут же впечаталась другая жесткая подошва. Резкая боль в пояснице следом заставила Ее почувствовать, где находятся почки.

– Она не врет, – перемежая удары ногой со словами, прерывисто говорил мужчина, который находился справа от постели. – Она забыла. Но мы ей поможем вспомнить. Не сегодня, так завтра.

Он сдернул Ее с кровати на пол…

«Господи, пускай быстрее идет время», – внезапная боль возникала в одном месте и тут же появлялась в другом, не давая опомниться. Ответов от Нее, судя по всему, уже не требовали. Она поняла, что мужчины бьют Ее, ожидая, когда Она сама попросит их остановиться и расскажет все. Как под проливным дождем, переходящим в град, Она под жестокими ударами извивалась на полу…

* * *

Переступив порог своего кабинета, Семеныч мгновенно растворился в суете рабочего дня. Звонки, совещания, переговоры, электронные письма, презентации, лица, голоса – нескончаемый поток лился с нещадной силой. Семеныч почувствовал, как увязает в липком болоте, как начинает болеть голова, как он растворяется в суматохе, словно сахар в чашке горячего чая.

Дождавшись подходящего момента, Семеныч выскочил на улицу. Спешно отошел от крыльца подальше, чтобы его не остановил никто из коллег. Семенычу хотелось глотнуть свежего воздуха, ощутить спиной лучи послеполуденного солнца, вырвать взглядом не заваленную бумагами поверхность стола и не дорогу со снующими автомобилями, а умиротворяющее подрагивание растущей листвы на деревьях, зелень травы, щедро устилающую собой каждый незаасфальтированный клочок земли. И минуту тишины…

«Город убивает. Как ацетон, выжигающий краску на ткани до белесого пятна, так и мегаполис становится безликим вкраплением «некогда» людей, – достал сигарету Семеныч. – Исчезает смысл, бледнеет существование, тускнеет бытие. А кого-то втягивает в мутный водоворот событий, которые призрачно обманывают, что в них и есть весь смысл».

После нечаянного посещения заброшенного домика Семеныч слишком ярко ощутил, насколько тленно время, стремительно утекающее в никуда. Насколько оно напичкано ненужными вещами и событиями. Семеныч почувствовал, что планку, по которой меряют человека необходимо видоизменить: общество с пеленок установило отметки повышения «ростомера»: детский сад, школа, институт, работа, семья – «быстрее, выше, сильнее».

«А зачем? Для чего?» – спросил Семеныч у бездонного неба, которое промолчало в ответ.

Семеныч выбросил сигарету в урну, так и не закурив ее. Зазвонил телефон. Голос в трубке спрашивал о необходимых данных и совершенно не слышал или не хотел слышать, что Семеныч не в кабинете, и данные надо запросить у руководителя другого подразделения.

Семеныч повернул обратно, чувствуя, как его разрывает на мельчайшие частички самого себя. И расстояние между этими составными частичками становится таким огромным, как расстояние между звездами.

Вернувшись в свой кабинет Семеныч вяло обнаружил, что и дверная коробка начинает расплываться, а все предметы на самом деле не такие уж и твердые.

 

Глава 7

 

…Голова, превратившись в шар, гудела, не давая ощущать, где находится затылок, а где – лоб. Пространство вокруг почему-то стало красным с миллионом оттенков алого цвета. Она не понимала, что случилось с левой рукой. Опершись о край кровати, Она не могла облокотиться на левую руку, которая сгибалась и разгибалась нормально, но поворачиваться не могла от локтя. И при попытке на нее перекинуть вес тела, чтобы встать – странным образом немела.

Дверь опять хлопнула. Она обреченно согнулась и ссутулилась. Приближающиеся шаги слышались отчетливо и зловеще. Она различала каждый шаг по громкости, потому что они раздавались, помимо пространства, прямо в Ее голове.

Перед Ней упал блокнот и ручка.

– Пиши свои данные. Все. Кто, откуда, где живешь. С кем знакома.

«Как хорошо, что я не взяла с собой телефон!» – Она не шелохнулась, замерев в ожидании новой порции ударов. Но пара мужских ног, постояв немного, неожиданно развернулась и стала удаляться, оставив блокнот и ручку на полу возле Нее. Она видела, как на блокнот капает густая и темная кровь. После того, как щелкнул замок, Она с трудом поднялась и побрела в ванную, мельком взглянув в коридор, где на комоде так и стояли бутылка воды и пластиковый контейнер с едой.

«Изверги, – простонала Она, держась за поясницу. Прохладная вода причиняла жуткую боль, но одновременно и остужала горящее изнутри тело, которое, казалось, опухло до размеров аниматорского надувного костюма. – И что дальше? Свои данные напишу – Семеныча вычислят. А мои дети…И что сделают с ними? Что же они хотят? Узнать, где эта женщина, или найти того, кто умеет поднимать неизлечимо больных?»

Она сдернула полотенце и вытерлась одной рукой. Левая по-прежнему отказывалась повиноваться. Неловко оделась. И поняла, почему вокруг все было окрашено в красный цвет – красные белки Ее глаз в зеркале выглядели круче, чем в фильме про вампиров.

«Как примитивно бить людей. Приложили бы сразу горячий утюг или вырывали бы крючками мясо, – зачем-то подумала Она о более эффективных способах выуживания информации. – Я бы сразу все рассказала. А может, и нет. Ведь от болевого шока можно и умереть. Хорошо, что они такие примитивные. И все же, что им нужно?».

Скомканный плед на постели был испачкан кровью, как и прикроватный коврик. Она сдернула плед на пол и повалилась без сил на постель. Боль превратилась в успокаивающее нытье и, если в удобной позе к ней начать прислушиваться, убаюкивала, точно колыбельная, играя по ногам, спине, шее, переливом через ключицу на грудную клетку, а дальше перебором струн по ребрам спускалась в низ живота.

«Ну надо же, как музыкально», – пронеслось в голове перед тем, как Она снова отключилась.

* * *

…После того, как под пледом обнаружили пустой блокнот, и пронеслась еще одна спираль агрессивно настроенной вечности, в ванную Она смогла добраться ползком. Умыться Она не успела. Оттуда за шкирку Ее выволокли в коридор, и, как выяснилось, частицы вечности и боли перестали расширяться. Они стали более терпимые и менее долгие…

…Она чувствовала под собой гладкий ламинат, согретый теплом тела. Подняться с него Она была не в состоянии. Били Ее в тот момент или никого рядом не было – Она понять не могла. Только знала, что ванная комната находится в двух метрах, которые Она преодолеть не может. Ни сантиметра из этих метров, ни миллиметра. Пространство вокруг Нее, точнее это был кусок пола – голова покоилась на руках лицом вниз – из красного превратилось в черное. Глаза не открывались. Время остановилось, но не исчезло пространство, потому что Она точно ощущала все части своего тела и позу, в которой лежала. Боли не было, как и сил. Только слабость и пустота. Ей было неясно, почему Она осталась в этой пустоте одна. Смутное подозрение конца света не покидало Ее.

Сколько Она пролежала в полусознательном состоянии – Она ощутить не могла: час, день, неделя…

* * *

– Ну-ка, иди сюда! – поманил Катенка Хозяин. – Это чьих рук дело?!

– Где? – удивилась она, оглядев абсолютную пустоту мира эгрегоров.

– Вокруг тебя!!! – не выдержал Хозяин. – Где эгрегоры?

– М-м-м, – притворилась еще более удивленной Катенок. – Откуда мне знать?

Хозяин пронзил все существо Катенка жуткой болью. Она передернулась и восстановилась. И опять явила собой безмятежное недоумение.

– Я так долго еще никогда не терпел! Все твое поведение! Все твое самовольство! Все твое хамство, бросаемое мне в лицо через спину.

– Все бывает в первый раз? – предположила Катенок.

– Да, – начал приходить в себя Хозяин. – А ты будешь в последний раз!

Катенок смирно промолчала, и Хозяину вдруг подумалось, что именно этого она все свое существование и добивалась – быть навсегда уничтоженной, чтобы никогда более не ощущать своего мучительного «я», которое мешает, прежде всего, ей самой.

– Зачем ты убедила их спуститься в людей? – устало произнес он. – Почему тебе не жилось спокойно? Я все тебе позволял…

– Господи, – по-человечески начала Катенок. – Ну при чем здесь я?

– А кто? – тряс ее Хозяин. – Кто убедил их в том, что Мика их покинул, что меня нет?

– Мика же спустился вниз! Я лишь привела факты.

– Спустился, – подтвердил Хозяин. – Но он мал еще. Побродил бы и вернулся.

– А может, нет? – возразила Катенок. – Там интереснее ему могло показаться.

– По себе-то не меряй всех. Не выжил бы он там, – удрученно сказал Хозяин. – А про меня зачем байки наплела?

– Ну, извини, что твой отряд такой неверующий оказался, – не смутилась Катенок и не упустила возможности укольнуть Хозяина. – Это к тебе вопрос, а не ко мне. Не я, так… Вдруг пришел бы Дьявол и увлек их за собой?

– Мне кажется, он и пришел, – печально произнес Хозяин. – Она.

– Ты не расстраивайся! – обнадежила его Катенок. – Сейчас начнут рождаться новые эгрегоры. Гораздо круче тех, что производились людьми, потому что в людях теперь есть эгрегоры, более сильные по духу и возможностям. Ничего страшного не произошло.

– Кто тебя просил смешивать миры? – Хозяин с грустью смотрел на свое творение. Когда-то он возлагал на Катенка большие надежды, а теперь убедился в том, что совершил крупную ошибку. Хозяин надеялся, что наказав Катенка человеческой жизнью, та одумается, вернется и станет тем, кого он задумывал изначально. Сейчас же Хозяину стало окончательно ясно, что этого никогда не произойдет. Катенок оказалась неуправляема, и что ею двигало, Хозяину оказалось неведомо.

– Никто не просил. А эгрегоров никто не заставлял, – парировала Катенок.

– Ты, неужели, границ не видишь своего поведения?

– А мне их кто-то определял?

– Каждый, – немного смутился Хозяин. – Каждый сам устанавливает их для себя! Этим и определяется любая сущность!

– У меня ничего не установилось, – пожаловалась Катенок.

– Я очень жалею о твоем существовании.

– Я тоже. А, – Катенок задумалась. – Спускайся к нам?

– Куда?! – задохнулся от негодования Хозяин.

– В человека! Там и время течет по-другому, и все кажется таким глобальным и ничтожным одновременно. Я даже нашла тебе подходящее тело! Вот, посмотри, какая личность, – Катенок показала на мужчину: волосы его тронула седина, смуглое лицо украшали мелкие морщины. На вид ему можно было дать немало лет, но и стариком его назвать было бы нельзя. Что-то в нем оставалось от молодого охотника, которым он, вероятно, и был много лет назад. – В детстве он воспитывался у строгого монаха в отдалении от людей. Лучшего воспитания для тебя и придумать нельзя! И жизнь! Посмотри, какая у него жизнь: куча денег, своим умом, кстати, заработанных, много связей. Владеет различными техниками и практиками. Изучает, развивает и внедряет знания людей во благо человечества. Даже имя хорошее – Соломон. В общем, он так же могущественен на земле, как и ты – над. Я считаю, что это прекрасный вариант. Очень достойное тело. И душа в порядке. И справедли…

– Прекрати!!! – Хозяин был вне себя от ярости. – Ты самое жестокое и бесчувственное создание, которое могло только образоваться во вселенной!

– А что такого? Почувствуешь, как людям живется. Как мне живется, – злорадствовала Катенок. – Такой опыт дорогого стоит.

– Хватит!!! Ты в людях теперь открыла возможности, недоступные им ранее. Хоть раньше и были такие люди, но они все были под контролем у меня и под четким моим руководством. А теперь, что?

– Да нормально все. Ну, стало их чуть больше. И без твоего руководства. Ты все равно с ним не справился. Идеального или правильного мира я не заметила. Иди к нам?

– Все, – Хозяин овладел собой. – Где Мика?

– Тут, – Катенок показала на пятилетнего мальчишку, которого насмерть загрызала собака.

– Ты его надоумила?!

– Спрятала! Как кощей свою смерть прячет в сказках, так и я Мику спрятала. Не нужна никому любовь оказалась. Вот я ее и приберегу до лучших времен. Когда скажешь, каким образом и по чьей вине я стала человеком, тогда я верну все назад. Придумал тоже: управление людьми при помощи чувств. Это нечестно! Во всем их ограничил и пытаешь эмоциями! Это ты бесчувственный и жестокий! Я насмотрелась на земле на плоды твоей деятельности. Сам не рад? Думал: прослоечку из эгрегоров сделаешь и все исправишь? Не вышло? У тебя и эгрегоры не получились! Везде и всюду – один сплошной брак! Наступить негде. Свои частички распылил, ручки, ножки им приделал, и полагал, что сотворил что-то умное? Нет, и не будет одного мира, потому что каждое сознание строит свой собственный мир. Без разницы, кто кем и когда будет, все равно все друг другу мешают. И частицы твоего сознания на земле, и частицы твоей души в мире эгрегоров!

– Ты больше не выйдешь из этого тела!!! – Хозяин был недоволен, зол и огорчен. – Ух, ты у меня за все расплатишься. С меня достаточно. Я тебе такое существование устрою. Пока не осознаешь всего того, что натворила. Будь человеком, ради бога. Но теперь навсегда.

– Ради кого? – уточнила Катенок.

– Тьфу! – в негодовании сплюнул Хозяин и исчез. Эхом раздавался след: – Не выйдешь из тела никогда более!

«Забыла сказать, что в человеке он себя не осознает и потеряет. Он не вспомнит себя. Ну и ладно. Он же Хозяин, сам должен об этом знать. Не выйду. Все равно умрет это тело, и выйду. Это не так и долго. Думает, я очень страдать, что ли, буду? Иди-иди, ищи своих эгрегоров», – краем перемещающегося сознания Катенок успела заметить кое-что необычное над Ее изувеченным телом. Ее, словно кокон, облепляла чья-то невидимая сущность, смягчая удары и повреждения от них. Эта субстанция, мало того, что защищала внешние, физические границы Ее тела, так еще и проникала внутрь, оберегая и восстанавливая каждый орган, каждый лопнувший сосуд.

«Семеныч, – узнав, улыбнулась Катенок. – А как это он сделал? Вот какие силы в людях открылись. Нет, не зря я соединила эгрегоров и людей. И не зря Мика родился великим. Любовь творит такие чудеса, что и я еще могу удивляться».

* * *

…Самостоятельно с пола Она встать не смогла. Чьи-то руки приподняли Ее и понесли.

«Я умерла, и меня забирают на небеса», – совершенно успокоилась Она, абсолютно уверенная в том, что это именно так, и иначе быть не может, потому что телом, а точнее мышцами внутри него Она совершенно не управляла. Приподнять веки, и то не вышло. И Она сделала вывод, что их, как и тела, больше нет.

Но небесами оказалась вполне ощущаемая кожей постель. От такой предательской неожиданности приоткрылись и веки, означавшие, что тело осталось при Ней. В глазах не то, чтобы двоилось, троилось, просто сфокусировать взгляд не оказалось никакой возможности. Поэтому Она вяло закрыла глаза снова.

Тот, кто ощупывал Ее тело энергичными движениями, говорил на иностранном языке, постоянно и возмущенно прищелкивая языком. Эхом вторил русский голос. Он опять спрашивал, как Ее зовут, как Она попала в домик в лесу. Но шепот иностранца мешал Ей услышать вопросы, которые Она понимала. Она пыталась сосредоточиться на звуке голоса родного языка, но не могла сообразить, как Ее зовут; с кем Она была в каком-то лесу; о какой женщине Ее спрашивают…

Полные руки иностранца прикладывались к Ее голове и туловищу, а незнакомый голос что-то бормотал, нашептывал, приказывал, точно вводя в транс. Под волшебными движениями чьих-то рук, Ее тело вновь начинало чувствовать себя, словно отслоенное прежде от духа, оно опять впускало его в себя.

Дико заныла поясница, пронзительно заболел живот, свело ноги, и зашумела голова…

– Врача не надо, – по-русски, но с акцентом сказал тот, что, как Ей показалось, безобразно и нагло, против Ее воли, вернул Ее к жизни, а не поднял в небеса.

– Пускай говорит, – потребовал другой голос.

– Очнется – заговорит, – акцент Ей показался или японским, или китайским. Голос «сюсюкался». Но тут Она вспомнила и корейские, и вьетнамские характерные признаки речи, и пыталась определить, к какой национальности принадлежит мужчина. Для Нее сейчас это было более важным, чем то, что Она не может назвать себя по имени. – Почему бы сразу было не оторвать ей голову, а?

– Ты делай свое дело и не задавай лишних вопросов! Нам нужна информация!

– Осторожно, – на мгновение руки мужчины оторвались от Ее тела. – В таком тоне я откажусь вообще работать. Выйдите все. Мне надо осмотреть Ее полностью. Полежит день, и к вечеру я узнаю все, что мне нужно. Можно прочитать и мысли, как книгу, если в ней не пустые страницы.

Щелкнул замок, и на руках мужчины появилось что-то холодящее, проникающее в Ее кожу. Почему-то мужчина, громко причитая однообразные фразы, уделял внимание Ее левому боку, постоянно постукивая по нему пальцами и втирая невообразимо приятный гель или мазь.

Глаза Она даже не пыталась открыть – наслаждение кажущегося обретения тела поглощало Ее всю…

– Вечером встанет на ноги, и я с ней поработаю.

Он прикрыл Ее простыней. Голову повернул на бок, а левую руку высвободил, точно знал, что она мешается организму, поскольку чувствуется лишней, и руку нужно убрать подальше, под тонкий плед, свернутый валиком. Так стало очень удобно. Хотелось поблагодарить: «спасибо», но Она не могла понять, что для этого нужно произносить слова. То понимание и мышление, что было доступно для Нее сейчас – не совсем подходило для реальности, где нужно было уметь двигаться и говорить.

Она слышала, как они уходят. Недовольные возмущенные бормотания, угрозы, и спокойный тон с акцентом.

«Нечего со мной работать вечером, – недовольно подумала Она. – Я встану и уйду».

О том, что придется изменить удобное положение тела, Она внутренне поморщилась, и пальцы невольно сжались. Теперь Она поняла, почему мужчина уделял много внимания левому боку и левой руке. В зажатых пальцах оказался прямоугольный плоский предмет.

«Телефон, – удовлетворенно поняла Она. Но о том, что по телефону можно и нужно позвонить, Она сообразить не могла. – Надо вставать».

Ей даже не пришло в голову спрятать аппарат. Она просто оставила его на постели, когда поднялась. То, что Она не сможет выйти из закрытого дома, Она тоже не понимала. Но точно знала: Ей надо умыться, привести себя в надлежащий вид и уйти. Волосы в беспорядке свисали спекшимися клоками: «Возможно, таскали за волосы, а потом кровь сочилась по ним», – сообразила Она, передвигаясь в ванную.

Зеркало в ванной висело напротив входа, и Она вздрогнула, не сразу узнав себя. Ее бледности лица мог бы позавидовать и мертвец, а сине-багровому телу – аватар из детского мультфильма. Припухшие от слез глаза, изкусанные от боли губы, кровоподтеки на висках…

Вымыв голову и обернув полотенце на голове, Она собралась постирать свои вещи, но другого полотенца, чтобы обернуть им себя, в ванной больше не было. Она натянула юбку и футболку с кофтой обратно на тело, поняв, что за шумом воды могла и не услышать того, как кто-то мог зайти в дом.

Но в комнатах было пусто. В той первой ничто не напоминало о том, что Ее били. Коврик у постели был либо тщательно вычищенный, либо новый. Постельное белье свежее. Чистый плед аккуратно заправлен. В шкафу полотенца не было, как и лишней простыни.

Она рассеянно вернулась во вторую комнату, куда Ее притащили из коридора. Шкаф был так же пуст. Она открыла тумбочку под телевизором – пусто.

Закрыла и открыла снова, соображая, что здесь не так: снаружи тумбочка выглядела широкой и высокой, а внутри – несоразмерно узкие полочки.

Она уперлась коленом в стену и правой рукой дернула за угол тумбочки. Протиснувшись в образовавшееся пространство, Она отодвинула тумбочку еще. Так и есть: сзади оказалась ниша в полметра шириной и сантиметров в девяносто высотой.

«Вот мой выход, – смотрела Она в нишу. – Здесь меня никто не тронет».

Вернулась к постели, забрала телефон, сбросила с волос промокшее полотенце.

* * *

Залезть в нишу тумбочки оказалось райским занятием в сравнении с тем, что вместе с собой предмет мебели необходимо было задвинуть на место. На это действие ушел не один час, но теперь Она точно знала, что тело может все: надавив на низ и упираясь ногами в нишу, Она напрягалась, распирая ногами стенки тумбочки, и делала рывок. Отдыхала и судорожными движениями тела стремилась по направлению к стене. По сантиметрам тумбочка переползала, подпрыгивая, вместе с Нею. Она так и не поняла, как это происходит, но это запомнило Ее тело, и оно справилось. Теперь Она, уставшая и довольная, находилась в тумбочке, придвинутой к стене.

«Попить не взяла», – мысленно посетовала Она, перекатывая на языке собирающуюся во рту кровь. Поскольку жидкости не было и не предвиделось, сплевывать эту кровь, от которой образовывалась слюна, казалось кощунственным.

«Надо было подушку взять, – думая о том, что это, вероятно, Ее последнее пристанище, вновь посочувствовала Она нывшей спине. – В гроб и то, подстилают что-то мягкое…»

Она вертела в руках телефон. Дешевый аппарат с настройками по умолчанию. Ни контактов, ни сообщений, ни истории посещений в мобильном браузере.

«Семеныч, – что-то далекое и чужое послышалось теперь в этом слове. Она смотрела на цифры и понимала, что не помнит, как они называются. Для Нее цифры сейчас оказались условными обозначениями, причудливо искривленными линиями. Закрыла глаза и набрала номер, как набирала бы его на стационарном телефоне. Пальцы помнили больше, чем Ее разум.

Гудок, еще гудок. Родной, тревожный голос.

И тишина.

Она не смогла ничего сказать. Нечленораздельный хриплый шепот вырвался из Ее уст и только.

Короткие гудки – Семеныч положил трубку. Она набрала вновь, но он сбросил Ее звонок.

Отдаленным отголоском туманного разума Она понимала, что Семенычу можно написать сообщение. Но к ужасу своему обнаружила, что не понимает, как пишутся слова. Буквы и комбинации из них, как и цифры, были для Нее сейчас одинаково пусты по содержанию и обозначению.

Она обхватила колени и положила на них голову, склонив ее набок. Больше Ей было нечего ждать. Разве что конца…

Слезы покатились, щипая распухшую губу…

* * *

Заснуть в неудобной позе не удавалось. От нечего делать, Она пальцами распутывала влажные волосы, методично распрямляя и разглаживая прядь за прядью…

– В ванной? – достиг Ее ушей резкий вопрошающий крик.

– Нет нигде, если она только в канализацию не уползла, – вторил ему другой, менее грозный и злобный голос. В нем Она узнала своего «похитителя», который тащил Ее из леса. Казалось, что в его тоне проскользнули довольные нотки.

– Под кроватями?

– Даже на люстре не висит!

– Заткнись, остряк! Дверь и окна не тронуты, не растворилась же она?

«Нет, к сожалению», – мысленно ответила Она им.

– Нет ее, – знакомый голос «похитителя» оказался очень близко. Мужчина стоял рядом с тумбочкой. Он открыл дверцу и отпустил ручку. Намагниченная дверца с хлопком припечаталась обратно. Этот страшный звук словно говорил: «я прекрасно знаю, что ты здесь». Снова, но уже медленнее мужчина открыл дверцу и опять отпустил ее.

Она замерла, понимая, что сейчас всем станет ясно, где Она находится, и почему в такой глубокой тумбочке такие узкие полочки. Но шла секунда за секундой, а тумбочку никто не отодвигал.

Она задышала вновь.

«Он понял. Он не мог не понять. Но не захотел меня вытаскивать. И второму не показал», – сообразила Она.

– Что делать?

– Ничего. Я вообще не понимаю, если серьезно, за каким чертом мы в это ввязались. Ты думаешь, нам обломятся те большие деньги, за которыми гоняется шеф? – скрипнула кровать под толстым матрацем: кто-то из мужчин присел на постель.

Теперь Она напряженно локон за локоном накручивала на палец, прислушиваясь к их разговору.

– Шеф никогда не обижал. Муж этой бабы вовсе не умер два года назад, а она вдову из себя корчила. Он не разорился, а не захотел делиться с ребятами. Почти одновременно с его смертью здесь, в штатах возник тот Меркури. Человек без прошлого. Это он. Я лично проверял. И что интересно – сразу смертельно больной.

– И что? Это я и так знаю. Его невозможно было достать там? Зачем было пасти эту вдову?

– Потому что он вернулся бы за ней.

– Ну хорошо, – согласился «похититель». – Надо было брать вдову, и ждать пока он не приползет.

– Брали. Держали. Угрожали. Без толку. Он ничем себя не выдал. Да и, вообще, он неуловимый. Общался с внешним миром через огромную цепочку посредников, которые засекречены тем, что знают пару соседних звеньев цепи, и постоянно сменяются. Вот мы и затихли, думая, что он все равно узнает по своим каналам, как его баба с детьми. И когда все успокоится, он ее к себе переправит. Мы выжидали, а вдовушка возьми и исчезни. С помощью этой девки. Наверняка!

– А если нет?

– Да как нет?! У бабы старший ребенок лежачий был. И после того, как эта девка переночевала там с неизвестным лицом, липовая вдова наутро смоталась. Удалось узнать, что баба была со всеми детьми, а старший самостоятельно передвигался. Как? Если он лежал пять лет? Соответственно, эта девка что-то передала или сделала. Или тот, кто с ней был. Может, этот Меркури их и послал. А баба с детьми ушла через лес, в другую сторону, на окружное шоссе. Всех, кого могли, мы нашли, перетрясли и опросили, но след ее потерялся в соседнем поселке. Как сквозь землю провалилась.

– Необязательно проваливаться-то, можно взлететь…

– Что?

– Если по горизонтали нет следов, значит, они есть по вертикали. Вертолет, самолет.

– Скорее всего. И эту упустили. Эта-то куда подевалась?

– Может, она какая необычная? Не зря шеф к ней японца вызвал. Тем более, если ты говоришь, что после того, как она переночевала, встал на ноги мальчик?

– Какая разница, какая она. Мы последнюю нитку потеряли!

– Большая разница. Утром при японце умирала, а тут нет ее. Что-то сделала и просочилась сквозь стены, – со всей серьезностью предположил «похититель».

– Идиот.

«Да, да, – закивала Она. – Я ушла сквозь стену, правильно, так и думай. Только не подумай, что твой напарник в курсе, что я играю в прятки, и нарочно сейчас разговаривает с тобой при мне, чтобы осведомить меня о тех событиях, в которых я оказалась».

– А бывают такие люди. Я читал. И нелюди бывают, – задумчиво продолжил рассуждать «похититель».

– Вот ты им и станешь. Будешь теперь сорок дней дату смерти на своей могиле от сегодняшнего дня читать. Убьет нас шеф.

– Мы сами себя убили давно. Своей деятельностью.

– Я смотрю, в тебе совесть проснулась? Не ты ли помог этой девке просочиться сквозь стены?

– У меня ключей не было, – спокойно ответил «похититель». – Я как ее в первый день сдал, так в этом больше не участвовал. Да и там такие большие деньги что ли, у этого Меркури? Он же не подставлял никого, не разорял.

– Большие. Он не стал делиться! И участвовать в общих делах он не пожелал. Одиночка он.

– Да это его дело.

– Мне не нравятся твои разговоры.

– А мне – твои.

Потянуло запахом сигаретного дыма. Мужчины закурили, не торопясь обнародовать новость о том, что заложница чудесным образом исчезла.

Иногда время неумолимо хочется потянуть, в надежде на чудо, которое время от времени, дает себя потрогать.

– Этот Меркури якобы помер от якобы смертельной болезни несколько дней назад в Турции. От якобы смертельного вируса. Там с завещанием очень темная история. Шеф и туда народ послал выяснять. Но я думаю, это Меркури опять что-то придумал. Появится позже где-нибудь в Австралии, только не Меркури, а другой.

«Ого… – потрясенно слушала Она разговор мужчин. В памяти смутно выстраивались недавние события. Прогулка на яхте. Беззаботная улыбка ее владельца. Его мертвое тело. Допрос. Больничная палата. Супермаркет. Женщина в черном. Костик с лучистыми отверстиями в бездну вместо глаз. Не по годам спокойный и деловитый Петр. – Петр! Как же! С точно такой же улыбкой владельца яхты, с улыбкой мистера Меркури. Ого-го…»

На некоторое время возникла зловещая и долгая пауза.

Прижав подбородок к коленям, Она в смятении представляла, как «похититель» беззвучно показывает на тумбочку, как мужчины просто-напросто опрокидывают предмет мебели на пол, и, потешаясь, снова бьют Ее…

* * *

Она вздрогнула от шума на улице, который ворвался в комнату.

– Это еще что? – встревожился «похититель».

– СОБР…

– Приехали.

– Тикаем! Этот дом последний. Мы успеем через забор.

– Окружили, наверное.

Она слушала неясный грохот, который стал доноситься с улицы в дом. Очевидно, открыли дверь или окно. Глухие окрики. Призывы по громкой связи покинуть помещения. Выстрелы. Удары. Возня…

«Что ж я сижу?!» – очнулась Она и ногами уперлась в стену. Отодвинув себя от стены, с невероятной для Нее быстротой выскочила в коридор, схватила и тут же бросила на пол босоножки. Дверь была распахнута. Темнота на улице пронизывающе рассекалась фонариками, лучи которых двигались со скоростью света под человеческие окрики, неясный шум и лай собак.

Словно кошка, Она, крадучись, лавировала между соснами, домами, таилась в кустах, падала ничком в траву и вновь бежала, позабыв о всякой боли…

Как Она преодолела высоченный забор, Она не смогла бы ни объяснить, ни вспомнить. Об этом свидетельствовали ладони, проткнутые колючей проволокой, поцарапанные ноги и разорванная кофта.

Только по ту сторону забора к Ней вернулась и боль в теле, и усталость, и бессилие, и неимоверный страх…

Проваливаясь в сырой мох босыми ногами, запинаясь о коряги, наступая на ветки и молча «взвизгивая» от очередного трухлявого бревна, муравьи из которого суматошно ползли по ногам вверх, Она шла вперед.

«Если они доберутся до Турции и смерти этого Меркури, то нас точно найдут. Не доберутся – облава не зря была сейчас. Прикроют этих бандитов. А вдруг не прикроют? Определенно нас найдут. Еще то завещание. Но ведь мы ни сном, ни духом обо всей этой истории! Как же так? Мистер Меркури и есть ее муж? Почему же он оставил ее прозябать одну, на съедение бандитам? Как мы могли встретиться и с ним, и с ней? Он не умер? Забрал ее? А Костя стал здоров? А был ли он болен? Ребенка я, кажется, боялась меньше. Может, пойти в полицию и обо всем рассказать? Что же делать?»

* * *

Она высматривала машины, притормаживающие на узком повороте. И, увидев старую «Волгу» с багажником наверху, где громоздились корзинки, подрагивали тюки и даже торчали ножки табуретки, без сомнений выскочила наперерез автомобилю.

– Шо, изнасиловали, что ли? – прошамкал дед, глядя на Ее мокрую, грязную, рваную одежду, на босые синие ноги, на багровые руки, одна из которых висела плетью.

– Наехали, – мигом забралась Она в салон. – Только у меня денег нет.

– То я понял, – тряхнул он седой спутанной бородой.

– Если до дома довезете, то я смогу заплатить.

– На кой они, деньги-то? – вздохнул дед, сдвинув косматые брови. И махнул рукой на заднее сиденье. – Яблоки вон погрызи.

– Я не хочу. Домой бы скорее.

– Скорее-то не выйдет на таком коне. Доедем, как получится. Молока, может, попить тебе?

– Хочу. Есть?

– Парное везу. Руку протяни за сиденье, в ногах банки стоят, – дед крепко держал руль и почти не глядел на Нее, неловко открывшую банку с молоком и жадно припавшую к стеклянному краю. – От жисть. От жисть. Под кого ложися, а кого по башке бьеть. От жисть. Кого выбираеть, кого наказываеть…

 

Несколькими часами ранее…

В небольшом кафе за дальним столиком сидел мужчина. Волосы его тронула седина, смуглое лицо украшали мелкие морщины. На вид ему можно было дать немало лет, но и стариком его назвать было бы нельзя. Что-то в нем оставалось от молодого охотника, которым он, вероятно, и был много лет назад. Он пил кофе и листал ежедневник, делая пометки карандашом.

В помещение вошел полноватый узкоглазый мужчина. Он заказал у стойки бара зеленый чай, и огляделся, выбирая место. Выбор его пал на дальний столик.

– Вы не против, если я присяду с вами? Видите ли, в зале очень громко играет музыка, – спросил мужчина с ярко выраженным японским акцентом.

– Нет, что вы! – тот, что сидел за дальним столиком, закрыл ежедневник. – Располагайтесь.

– На улице такой дождь, – полноватый мужчина потер руки и придвинул к себе салфетницу.

– Да. Погода не учитывает наши интересы.

– Ваш чай, – официантка составила приборы с подноса на столик.

– Не хотите чашечку чая?

– Спасибо. Я пью кофе.

– Я нашел ее, – узкие восточные глаза мужчины стали еще уже, а голос тише, будто он разговаривал одними губами. – В бандитском притоне. Состояние тяжелое. Вызвали ввести в гипнотическое состояние, подлечить и выудить нужную информацию.

– Ее? – удивился мужчина и вновь раскрыл ежедневник.

– Уверен, что это она, – полноватый мужчина развел руками и взялся за маленький чайник.

– Что от нее хотят?

– Какие-то внутренние разборки. Забили почти до смерти.

– Надо ее вытаскивать. Она мне нужна.

Рука мужчины дрогнула, и чай полился на скатерть.

– Возьмите салфетку.

– Спасибо, – промокнул полноватый мужчина пятно на ткани и скомкал в руке салфетку. – Она не подозревает, кто она.

– Вот и не надо. Сначала я должен найти их всех.

– Сколько же их?

– Одному богу известно, когда этот дождь кончится. Не так давно я оказался под сильнейшим ливнем. Очень любопытно, чем обернется эта непогода.

Полноватый мужчина суетливо вытирал руки салфеткой, потом вытащил из кармана сложенный платок. Шумно высморкался. Одновременно с этими движениями около ежедневника появился небольшой листок бумаги.

– Адрес притона. Телефон, аппарат я ей оставил, но могли уже отобрать. Она звонила два раза по этому номеру.

– Вы были в террариуме? Змеи крупные?

– Вполне. За горло можно ухватить. Наркотики, оружие и прочее.

– Спасибо за составленную компанию, – кивнул мужчина. Он захлопнул ежедневник и встал из-за стола. Теперь он находился в непосредственной близости от полноватого мужчины. Оправил пиджак, открыл сумку. – Вызывайте необходимые службы.

– И ее брать?

– Естественно. Я ее вытащу уже из относительно безопасного места, – мужчина кинул ежедневник в сумку. Застегнул молнию.

– Заберете с собой?

– Попридержу около себя.

– Если не захочет?

– Ей некуда будет возвращаться.

– Да, конечно. Чтобы управлять природой, надо изучить все ее явления.

– Помните советские фильмы? Где благодарили за бдительность? – мужчина положил деньги под блюдце.

– О, что вы! И отвечали, что всегда рады помочь.

Мужчины рассмеялись. Один из них неторопливо покинул зал. Оставшийся налил чаю в опустевшую чашку и попросил у официантки телефон…

* * *

– Вы обронили деньги! – Семеныч остановился и взял из рук мальчика протянутую пятитысячную купюру.

– Это не мои, – возразил Семеныч, но мальчика уже и след простыл, точно его тут и не было.

Семеныч растерянно повертел в руках купюру.

«Спасибо за сына! М-р Меркури», – было написано в уголке.

Семеныч обернулся, но во дворе ранним утром никого не было. Шум шоссе за домом только просыпался, тревожимый лениво проезжавшими одиночными автомобилями. Семеныч судорожно вертел головой, пытаясь уловить в какую сторону убежал мальчишка. Но он точно канул в пространстве.

«Какого к черту сына? Меркури… Меркури… – Семеныч вспомнил умершего владельца яхты. – Что за посмертные послания? Это ошибка? Что за шутки?! За что спасибо?!»

Раздраженно смяв купюру, Семеныч зашагал в сторону сигаретного киоска в полном недоумении.

– Чек, – продавщица красила ресницы. Оторвавшись от своего занятия, подала пачку. – Сигареты.

Семеныч машинально сунул чек в карман и тут же распечатал пачку. Прикуривая, чуть не выронил сигарету изо рта от неожиданности.

Взгляд его упирался на бегущую строку вывески банка. Не курс валюты ввел Семеныча в ступор, а текущая дата.

– Какой сегодня день? – обернулся он к продавщице.

– Четверг, – удивленно взглянула она на него, остановив движения кисточки туши.

– А суббота?!

В ответ женщина захлопнула окно.

– Алкашня, – глухо и надменно донеслось до Семеныча.

– Та-ак, – Семеныч затоптал сигарету. – Как надоело!!! Мое терпение лопнуло! Все слышали? Лопнуло!!! Какой четверг, если сегодня должна быть суббота? Я не мог пропустить пять дней. Я не мог их не заметить или забыть.

До стоянки было минуты три ходьбы, во время которых Семеныч шел и громко возмущался. Он был полностью уверен, что только Она виновата во всем. И последняя ссора не осталась без последствий, к которым Она уж точно приложила руку – Семеныч больше не ни капли сомневался в Ней. Странным образом исчезнувшие из его сознания пять последних дней лишь разозлили Семеныча сильнее.

– Я сейчас же найду тебя! – Семеныч проходил мимо сторожа. – И сверну твою чертову башку!!!

Гравий с треском хрустел под его подошвами.

Заметив краем глаза, как сторож втянул голову в плечи, Семеныч грозно рыкнул, отчего еще больше напугал пожилого человека:

– Это я не вам!!!

Сухощавый дед испуганно попятился к будке. Семеныча он знал давно, с того времени, как открылась стоянка. Семеныч не мог не вызывать уважения и симпатии. Всегда вежлив, хорошо одет и трезв. На работу уходил ни свет, ни заря, а возвращался поздно. По выходным обязательно с женой уезжал на дачу или по магазинам. Машину содержал в порядке. Сторожу всегда нравились такие спокойные и правильные люди. На стоянке он повидал всяких автовладельцев: грубых, неряшливых, надменных, выбрасывающих мусор из машины, выпивающих…

Для старика они составляли весь его мир. Когда и с кем они приходили, как ухаживали за своими машинами, не забывали ли платить вовремя – все это незаметно для самих автовладельцев перерастало в психологические портреты, которые окружали сторожа и давали ему единственную пищу для дряхлого ума. И сегодня старческий разум вздрогнул – такое поведение никак не вязалось с Семенычем: образцом идеального автовладельца.

Семеныч захлопнул дверцу машины и, не запуская двигатель, выдохнул. Он пытался понять, что происходит, но ничего не получалось. Память упорно рисовала вчерашний день пятницей. Утром в четверг они уехали из домика в лесу, поссорились, и он отправился на работу. Потом суетливая пятница. Припоминая события хотя бы пятницы, Семеныч, к своему удивлению, не помнил, как он вернулся домой. То, что задержался на работе допоздна – он смутно помнил, было срочное совещание затянувшееся почти до одиннадцати. Но как вернулся домой – провал.

Просмотрев журнал вызовов на телефоне, Семеныч убедился, что пять дней все-таки существовали исходящими и входящими вызовами. Данный факт подтверждала и электронная почта.

Совершенно сбитый с толку Семеныч резко тронулся на машине с места, сопровождаемый недоуменным и осуждающим взглядом сторожа. Старику явно не понравилось то, что кто-то мог повести себя вопреки сложившемуся о нем мнению.

* * *

– Мне нужен мистер Меркури. Он умер на яхте, когда я был в командировке, – Семеныч обратился к начальнику службы безопасности своей компании. – У него была фабрика, отели в том городе… Что еще? Дом у него был там же. Имя не знаю…

– Видите ли, – начальник службы безопасности замялся. – У меня не такие большие полномочия, а вы просите о личной информации.

– Сколько? – переспросил Семеныч.

– Присаживайся, – собеседник мигом переменился в лице, натянув маску сытого кота, и перейдя панибратски на «ты». – Что еще можешь вспомнить?

– Ничего, – нахмурился Семеныч, продолжая ходить по кабинету из угла в угол. – Еще мне нужен Доместик Год.

– Кто? – подавил смешок мужчина, услышав необычное имя.

– Он находился в отеле во время моей командировки. Он там останавливался, – Семенычу показались неприятными его ухмылки, но он сдержался. – И Ребенок!

– Кто-кто? – зашмыгал носом собеседник, подрагивая трясущимся от смеха подбородком.

– Это фамилия! – не выдержав, заорал Семеныч. Мужчина осекся и стал быстро записывать любые подробности, какие смог вспомнить Семеныч.

– Все?

– Все. Мне нужно, как можно быстрее.

– Дело не в скорости, а в сумме.

– Я понял! Я сказал, что мне нужно быстрее! – в бешенстве Семеныч выскочил из кабинета начальника службы безопасности.

…До вечера Семеныч не находил себе места. Он ходил по кабинету и не мог ничего делать. В перерывах между совещаниями он спускался и выкуривал подряд несколько сигарет на крыльце. Ему казалось, что он сходит с ума. Снова и снова Семеныч вспоминал все с начала. Кошка, Она, страсть, постоянные галлюцинации, а иначе их никак не назовешь, изчезновение людей, Ребенок, призрак инженера, Ее двойник, странный Меркури со своим завещанием, Доместик, прикованный к постели мальчишка с дырками вместо глаз, отсутствие пяти дней в сознании – все путалось в такой клубок, что хотелось его облить бензином и поджечь. Семеныч уже не мог хронологически верно выстроить прошлые события. Он не находил никакой связи, никакого объяснения, ничего такого, что не переворачивало бы его мозг. Одно он осознал: с момента появления пушистого котенка рухнул некий оплот, основание, и все катится неизвестно куда, а Семеныч теперь совсем не уверен, надо ли ему это. Но в чем он, по какой-то причине, уверился – это в том, что Она может все прекратить: сумасшедшие сны, видения, нереальные события и появления более чем странных личностей…

Начальник службы безопасности тактично постучал и вошел. Семеныч с надеждой посмотрел на него. Семеныч знал, что он хочет сейчас услышать: отсутствие странных личностей и признание того, что его воспаленное воображение немного сдвинуло «крышу».

– Вот распечатки.

Семеныч перебирал нечеткие снимки с камер видеонаблюдения, ксерокопии документов и различных выписок, справки и отчеты. В глазах все расплывалось, а мозг отказывался исправно выполнять свои функции.

– Вкратце, – мужчина взял бумаги из рук Семеныча, видя, как тот их беспокойно листает, и присел в кресло. – Мистер Меркури умер на собственной яхте. Но его до сих пор никто не хоронил, и в морге никто под этим именем не значится. В общем, где труп – неясно. По некоторым, но до конца не проверенным данным, то есть догадкам – это вовсе не мистер Меркури, а наш, русский авторитет или вырвавшийся из грязи бандит, которого все считают погибшим как раз в то время, когда в Турции появляется олигарх из Штатов, засекреченный из-за смертельного вируса. В России у него осталась куча приписанных ему дружками долгов, вдова и трое детей, один из которых живет как овощ из-за травмы, полученной на горнолыжном курорте.

Перед глазами Семеныча возникла женщина из домика в лесу, ее младшие дети и больной Костя. Вспышкой эту картинку перекрыла надпись в уголке купюры: «Спасибо за сына! М-р Меркури». Семеныч замотал головой, отряхиваясь от новой паутины мыслей.

– На данный момент их местонахождение неизвестно уже несколько дней, – продолжил собеседник. – Доместик Год. Такого человека в списках постояльцев отеля не значится. Но, видеокамеры зафиксировали некоего странного мужчину. Вот тут…

Семеныч уставился на нечеткий снимок. Доместик Год шел по коридору, где располагался номер Семеныча, к проходу, которого сейчас на распечатке не было. Доместик уверено шел, казалось, в стену.

– Доместик Год, однако, существует. Он – доверенное лицо пропавшего покойника, мистера Меркури. Но следов въезда и выезда из страны, как у Доместика Года, так и у мистера Меркури – нет. Под чужими именами, скорее всего.

– А кто владеет на данный момент имуществом мистера Меркури? У него осталось большое состояние.

– Об этом мне узнать не удалось. Этим занимается риэлторское агенство, главой которого является, опять же, одно из доверенных лиц мистера Меркури. И Ребенок, вот фамилия-то, он жил в нашем городе последние полгода.

– Жил? – переспросил Семеныч.

– По крайней мере, его благотворительный фонд, который он возглавлял, с неделю его ищет. По документам он выехал в тот же самый отель. Обратно в Россию Ребенок не возвращался. В его номере личных вещей не нашли, карточку от номера он не сдавал. Соответственно, в положенный срок, сотрудники отеля просто вскрыли номер и посчитали, что он выехал, не отметившись у администратора.

– Да, – пробормотал окончательно растерянный Семеныч. – Все это, значит, на самом деле. А мистер Меркури, труп мог забрать кто-то из родственников?

– Труп просто пропал из морга. Но Меркури мог и не умирать. Деньги помогают родиться и умереть сколько угодно раз. Кстати, о вознаграждении, – мужчина положил листочек.

– Хорошо, – вздохнул Семеныч, глядя на количество нулей. – Отъеду по делам и привезу.

– Я до восьми в офисе буду.

– Может, в городе пересечемся позже? – Семеныч взглянул на часы.

– Не вопрос.

* * *

Семеныч ехал к Ее работе, рассчитывая дождаться Ее у выхода. Просмотрев звонки и сообщения по электронной почте, он выяснил, что все это время они не связывались ни разу с момента ссоры в четверг утром.

«Как можно не помнить ни минуты из пяти дней?» – возмущался Семеныч, предполагая, что сейчас, действительно, возьмет Ее за шкирку и вытрясет все, что происходит с ним в последнее время. Он ругал Ее последними словами, абсолютно убежденный, что все события, после которых ему прямая дорога в психиатрическую клинику – результат Ее игры, шутки, забавы. Но Семеныч не понимал, почему Она выбрала его, как объекта своей игры. В данный момент он ненавидел Ее сильнее всего на свете. Именно Она вынуждала его испытывать угрызения совести, именно с Ней он попадал в невероятные ситуации, и именно Ее любил больше всего…

Он припарковал машину у шлагбаума пропускного въезда на территорию, и стал прохаживаться по тротуару.

– Вы долго меня будете преследовать? – девушка небольшого роста возмущенно остановилась перед ним.

– Я? – Семеныч даже не удивился. Он и не подумал, что девушка могла его перепутать с кем-то. Он просто переспросил.

– Я вам все сказала! Вы четвертый день ходите тут. Она, никому ни слова не говоря, оформила отпуск после больничного! Я ей звонила. В прошлый четверг телефон работал. Оо Она не брала трубку. И не перезвонила. А с пятницы аппарат отключен.

– Я четвертый день хожу тут? – вот теперь Семеныч удивился. Но так искренне, что девушка, онемев на несколько секунд, вдруг заливисто расхохоталась.

– Могу допустить, что ходят ваши близнецы-братья или ваши клоны, – смеялась она.

– Нет, наверное, я, – задумчиво и серьезно согласился Семеныч. – Так ее нет на работе?

– Запишите наш разговор, – предложила девушка. – А то завтра я вас опять увижу вечером. В понедельник вы также ходили по тротуару. Я вас узнала, видела раньше, как вы подвозили Ее. Я подошла и представилась.

– Семеныч, – кивнул он вежливо.

– Маша, – девушку Семеныч явно развеселил. Она вновь рассмеялась. – Я предположила, что вы Ее ждете и сказала, что Ее нет, а телефон не отвечает. А во вторник вы опять вечером тут прогуливаетесь. И в среду. Я снова подошла и сказала, что отпуск Ее на этой неделе еще не закончится, и ходить тут бесполезно. Выхожу сегодня – история та же. Я испугалась, подумав, что вы не в себе.

– Нет, нет. Я сегодня в себя пришел, – ответил Семеныч, отчего у Маши приоткрылся рот.

– Меня муж встречает, – быстро попрощалась девушка и направилась по дороге. Она часто оборачивалась и ускоряла шаг.

Семеныч набрал Ее номер, который оказался недоступен.

* * *

Когда Семеныч подъехал к Ее дому, на улице стемнело. Войдя на айпаде в социальные сети, он обнаружил, что и в интернет Она не выходила. Семеныч не беспокоился.

«Наверное, уехала куда-нибудь. Развлекается себе. Будь Она дома, без интернета не выдержала бы и дня. Хотя, раньше, Она в ссоре не выдерживала и пары дней. А тут пять – полного молчания. Точно, уехала. Интересно, а вчера и позавчера я так же тут стоял? И не спросишь ни у кого. Черт, деньги же надо передать», – Семеныч вытащил телефон и набрал номер начальника службы безопасности.

«Как же дорого ты мне обходишься! – мысленно выругался Семеныч, вспомнив, что так и не перевел деньги на счет врача в клинике Турции. Можно было бы и не переводить, потому что денег у Семеныча никто не требовал, но он чувствовал тяжесть долга. Вдобавок, воспоминания о тех днях в клинике давили неприятными эмоциями. Те дни казались далекими и неправдоподобными. Они оставили после себя лишь гнетущее ожидание чего-то плохого, какого-то неизбежного конца. Семеныч посчитал, что если он расплатится с доктором, то это чувство тяжести быстрее уйдет. Он порылся в бумажнике, ища реквизиты счета клиники. Не найдя, вышел в интернет, отыскивая их сайт. Реквизитов не оказалось и там. И Семеныч позвонил напрямую в клинику. Через перенаправление с одного номера на другой, Семеныч с трудом успевал забивать в переводчике текст, переводил его, прослушивал и пытался объяснить, чего он хочет. Прикладывал айпад и записывал в микрофон то, что ему говорили. Но перевод был чудовищный. Совсем отчаявшись, Семеныч уже решил положить трубку и оставить сообщение на сайте, поразившись, что эта мысль не пришла ему в голову сразу, как вдруг он услышал знакомый голос.

– Добрый день, то есть вечер. Доброй ночи! – торопился Семеныч, понимая, что деньги на телефоне могут закончиться в любой момент. – У меня нет реквизитов! Я хотел бы перевести на ваш счет деньги за Ее лечение!!!

– Здравствуйте. Я узнал вас. Как Она себя чувствует?

– Она изумительно себя чувствует!!!

– Хорошо, я очень рад. А деньги уже переведены, спасибо. Но я говорил, что мне не нужны деньги.

– Как переведены? – растерялся Семеныч, туго соображая о том, что он мог перевести их сам в один из этих пяти пропавших из сознания дней.

– Позавчера деньги перевел мистер Меркури. Сказал, от вашего имени.

– Меркури?! – переспросил Семеныч, и в трубке послышались короткие гудки, означающие, что средства на телефоне закончились. Он бросил аппарат на сиденье и протер ладонями лицо, которое горело изнутри.

Вздрогнул от телефонной трели.

– Это доктор. Звонок прервался, я вам перезвонил.

– У вас есть, – медленно проговорил Семеныч. – Его контакты? Мистера Меркури?

– Электронная почта осталась на бланке письма с чеком, подтверждающим перевод денег и сообщением.

– Продиктуйте, пожалуйста.

– Записывайте.

Семеныч сфотографировал купюру с надписью и послал снимок, дополнив его тремя вопросительными знаками по адресу электронной почты, на имя мистера Меркури.

– Я сойду с ума, – Семеныч еще раз взглянул на Ее темные окна и вырулил на дорогу. Нужно было заехать в банк, снять деньги и отвезти их начальнику службы безопасности, который сообщил о том, что находится в гостиничном комплексе за городом. Можно было встретиться и завтра, но сейчас Семеныч не хотел возвращаться домой в таком возбужденном состоянии. Необходимо было немного проветриться, а длинная дорога как раз этому поспособствовала бы, посчитал он.

Компания веселилась в одном из коттеджей, и среди нее, кроме начальника службы безопасности, Семеныч обнаружил несколько коллег, поэтому сразу уехать не получилось. Он сидел и слушал пьяные речи, смотрел на полуголых девиц, выскакивающих из сауны. Уйти никак не удавалось. То его с кем-то знакомили, то начинали обсуждать что-то по работе, беспрерывно поднимая бокалы и рюмки. Кто-то фальшиво пел караоке, кто-то неуклюже танцевал. Мужики с толстыми животами и вожделеющими глазами, похожими на свинячьи глазки, раскидывались деньгами, подзывая девиц к себе. Те игриво присоединялись к столу, не забывая при этом спрятать деньги. Похоже, все, находившиеся на этом «празднике жизни» были чрезвычайно довольны друг другом. Мужчины чувствовали себя хозяевами и суперменами, девицы – обольстительницами очередных богатых «лохов». Виски, коньяк, вино, шампанское и пиво текло ручьями в эти «свинячьи рыльца», и по столу, заляпанному черной икрой, и по грязным тарелкам с остатками еды. Вокруг стоял смог сигарет, постоянно пополняемый чьей-то выдуваемой струей дыма.

– Иди отсюда! – прошипел Семеныч одной девице, которая, заметив нового, и к тому же, приятного мужчину, сразу подсела рядом. Девица обиженно вспорхнула с дивана и полетела к центру комнаты, где начала соблазнительно вытанцовывать, снимая то лямку верхней части купальника с плеча, то приподнимая простынь, оголяя ногу. Семеныч налил себе пепси-колы.

– Расслабься, чего ты? – пошатнулся на него коллега.

– Я не напрягался. Покурить выйду, здесь дышать невозможно.

Семенычу наконец удалось незаметно выйти.

«Ярмарка идиотов! Это человечество? – резюмировал он сей отдых. – И я когда-то был среди них…»

Он ехал по ночной дороге, края которой изобиловали зазывающими питейными и увеселительными заведениями. Вдалеке бледным заревом, приближаясь, светился ночной город.

«Я иду по болоту, выйду, а впереди – ярмарка идиотов, – сами собой мысли Семеныча складывались в строчки, и зазвучала мелодия. – Вот один набрался сил, и прыгнул с моста!»

* * *

– Ее при облаве не оказалось, сожалею, – извинился мужчина перед человеком, сидящим за рулем. По рулю нервно забарабанили пальцы.

– Удивительно.

– Стандартный бандитский притон для встреч и развлечений. Направили СОБР. Не знаю, как это произошло, внешняя территория была окружена, а внутренняя взята штурмом. Полно наркоты и оружия. Сейчас все дают показания. Устанавливаются личности. Но той, о ком вы просили, среди них нет.

– Сбежала.

– Это невозможно.

– Но ее же нет?

– Нет.

– Превосходная работа, – похвалил мужчина, сидящий за рулем. Волосы его тронула седина, смуглое лицо украшали мелкие морщины. На вид ему можно было дать немало лет, но и стариком его назвать было бы нельзя. Что-то в нем оставалось от молодого охотника, которым он, вероятно, и был много лет назад. – Звонок с того номера зафиксирован? Она звонила кому-то.

– Личность установили.

– Отлично. Кто?

– Топ-менеджер компании. Женат. Чист.

– Чем компания занимается?

– Тут все написано.

– Если она одному ему позвонила, то не просто так.

– Его связи устанавливаются.

– Очень медленно устанавливаются, – мужчина полистал бумаги. – Организуй встречу их компании вот с этой. В моем городе. Чтобы он поехал. А вы пока здесь его проверьте. Всю подноготную, а не паспортные данные.

– Сделаем, – задняя дверь мягко закрылась.

Мужчина, оставшийся за рулем, задумался:

– Ну что ж, придется вам попрощаться с прошлым. Иначе натворите бед. Придется вас изолировать. Мне бы только все вспомнить…

* * *

Она приняла душ. Выбросила рваную одежду в мусорное ведро. В смятении взглянула на календарь, обнаружив, что отсутствовала чуть менее недели. Обработала раны. Голова гудела, а тело ныло, но в квартире не оказалось ни одного обезболивающего. Холодильник был также пуст. Заварки не наскреблось даже на чашечку чая.

«В магазин надо идти, – поежилась Она. Круглосуточный супермаркет находился в этом же квартале, но после недавнего происшествия, темнота и улица нагоняли на Нее жуткий страх. – Без обезболивающего не усну. Как хорошо, что моих еще не будет несколько дней. Как, интересно, теперь оправдываться, что я опять пропала? Снова потеряла телефон? Дурацкое объяснение, конечно. Но, если он хочет верить, то поверит, а если нет, то уж…»

«Ужас! – Она в нижнем белье стояла перед зеркалом и осматривала синяки на теле. Стянув с плечиков вешалки рубашку с длинными рукавами и джинсы, удовлетворенно отметила, что левая рука потихоньку слушается. – Вывих или ушиб был. Может, нерв защемило. Или тот узкоглазый помог».

* * *

Тормоза автомобиля взвизгнули, когда Семеныч направлялся домой и въезжал на стоянку. Сторож испуганно выглянул из будки, напротив которой машина Семеныча резко остановилась.

Телефонный аппарат Семеныч засветился сообщением с Ее номера:

«Абонент снова в сети».

Семеныч включил заднюю скорость и с силой надавил на газ.

– Сейчас я подъеду и всю твою душу вытрясу!!!

И снова по тормозам.

Дверь в сторожку закрылась.

Следующее уведомление – ответ мистера Меркури.

«Говорят, человек не видит ангелов. Но мне повезло. Когда я отчаялся и уехал из России, то не смог перетащить за собой свою семью. Я не хотел плясать под бандитскую дудку, ведь я сделал себе состояние сам, и не счел нужным набивать их кошельки и животы деньгами. К тому же Костя был болен, и жена не могла незаметно с ним покинуть страну. Ко мне спустился ангел. Не смейтесь, пока он не приходил к вам. Этот странный человек – Доместик Год. Трудно назвать его человеком. Казалось, находясь в Турции, я пребывал в тотальном тупике. Семья почти в заложниках, и мне оставалось либо сдаться, либо умереть от вируса, который я подхватил, переправляясь в Штаты через Мексику. Я даже не мог оставить семье деньги – их все равно отобрали бы. Мы читали сказку в детстве про золотую рыбку. Вы не поверите, но именно из моря я и вытащил ангела. Потому что не мог человек темным вечером барахтаться в шторм, так далеко от берега. Он, определенно, упал с небес. Доместик придумал всю эту схему с моей новой смертью. Это совершенно нетрудно: есть лекарства и техники, когда почти останавливается сердце и не прощупывается пульс. А подкупить врачей, паталогоанатома – не составило труда. Оставалось переоформить на третьих лиц мое состояние на некоторое время. Перед принятием лекарства я написал завещание на предъявителя. Доместик сказал, что позаботится о том, что им окажется Она. Он свое дело выполнил, но никто не мог предположить, что что-то пойдет не так, там окажетесь вы оба, вмешаются амбиции офицера, и произойдет несчастный случай с падением вертолета. Я сожалею. Документы и злосчастное завещание Доместик мне вернул. Не беспокойтесь, та история вас не коснется больше. Доместик также дал контакты тех, с кем я должен был связаться. От него я получил руководства и телефоны нужных людей, которых совершенно не знаю, но я был вынужден довериться им. Последнее, что сказал мне Доместик: «никогда не надейся на чудо, но будь всегда готов к нему». Я не знаю, каким образом вы могли встретиться с моей супругой. Это чудо! Каким образом вы подняли Костю на ноги. Это второе чудо! Далее – дело техники, то есть денег. Турецкая полиция все замяла, поскольку у них пропало не только само дело, но и труп. Позавчера я сдал анализы. Вируса у меня в крови не обнаружено. Вы не волнуйтесь, на яхте у меня либо стерильная, либо одноразовая посуда. Я отдавал себе отчет в том, что заразен. Хотя, каюсь, во время той прогулки я желал утонуть. Я шел с этим намерением к яхте, и встретил Ее на берегу. Я оплатил Ее лечение в клинике, считая, что Ее несчастный случай на моей совести. Доместик пообещал, что с Ней все будет хорошо. Спасибо за сына! Уже бывший М-р Меркури.

P.S. Доместик на связь не выходит с той ночи, когда вы подняли Костю. Его телефонного номера не существует также, как и электронной почты. Это письмо я удалю с сервера в течение трех часов. Надеюсь, вы успеете его прочесть».

– Эх, – выдохнул Семеныч. И неожиданно вспомнил Ее слова о создании бога: «А ты можешь допустить, что он все-таки нечаянно создался? В другом месте?», над которыми он усмехнулся тогда. И вспомнил еще одни: «Если бы я создавала себе бога, то я б тебя представляла».

«Она его и создала! – вздрогнул Семеныч. – Все сходится. Она все сделала! Она и кошкой была! Но кто может создать человека, ангела или бога? Появляются и исчезают люди. Время идет не так. Сейчас я устрою тебе!»

Семеныч стал сдавать назад. Он пребывал в крайнем раздражении, поскольку его разум посчитал собственную персону марионеткой в чьих-то руках. В Ее руках, а это Семенычу не понравилось.

* * *

Притормаживая около Ее подъезда, он краем глаза заметил, как погас в Ее окне свет. Семеныч отдышался, думая о том, что можно предпринять: позвонить или зайти. Он в смятении вышел из машины и вытащил пачку сигарет…

Тяжело ухнуло его сердце – в этот момент хлопнула Ее дверь.

Сердцебиение Семеныча учащалось и замирало – Она спускалась по лестнице и на пролетах прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы: подъездная дверь была распахнута.

Когда остановилось его дыхание – Она озирающейся тенью возникла в проеме подъездной двери.

У Семеныча сдавило грудную клетку, онемела левая рука, во всем теле вибрирующей волной возникла тупая ноющая боль – Она медленно шла навстречу, еще не видя его.

Семеныч обнаружил, что пальцы его начали дрожать – походка Ее была странной: Она ступала осторожно, словно кошка. Впечатление, будто Она остерегается того, что пространство сейчас обрушится на Нее.

«Это дьявол», – к голове Семеныча приливала кровь, заставляя разрываться от нестерпимой боли. В ушах нарастал гул.

Он сделал шаг навстречу.

Падающий свет уличного фонаря нарисовал Семеныча на дороге перед Нею.

Она остановилась, но не подняла взгляда. Она смотрела на пару мужских ботинок, на секунду у Нее промелькнуло нечеткое воспоминание о том, что это уже было. Только ботинки были огромные или Она – очень маленькой. Она вдруг поняла, что знает, где есть две незаметные царапины от коготков, хотя с человеческого роста их видеть было невозможно.

Его руки стремительно схватили Ее, прижимая к груди – дыхание восстановилось, прошла боль, голова успокоилась, гул стих.

Как только его губы коснулись Ее лица – Семеныч почувствовал нежнейшее тепло, пронизывающее каждую клетку его организма.

Она сделала слабое движение, чтобы отстраниться, и его взгляд упал на расстегнутый воротничок темной рубашки, на видимый участок кожи багрового цвета.

Семеныч порывисто дернул за полочку:

– Что?! Что случилось?!

Отлетела верхняя пуговица.

– Ты что делаешь? – Она испуганно посмотрела на окна дома. – Что ты кричишь?

– Что произошло?! – не раздумывая, Семеныч бесцеремонно выдернул края Ее рубашки. Показавшаяся часть живота переливалась красками от синего до бледно-желтого цвета.

– Ничего, – Она суетливо заправила рубашку в джинсы.

– Кто это сделал?!

– Перестань кричать, тут соседи. Ты на машине?

– Муж?!

– Нет, – Она искоса взглянула на него. – На меня напали. Не знаю, кто.

Семеныч схватился за голову.

– Когда? Где?

– Мне в аптеку надо. В супермаркете есть отдел. Не кричи, пожалуйста, у меня разрывается голова.

– Тебе в больницу надо!

– Это тебе надо. А мне не надо, – упрямо ответила Она. – Что ты здесь, вообще, делаешь в полночь? И ты отвезешь меня в аптеку?

* * *

По дороге Семеныч сбивчиво рассказывал о мистере Меркури, аккуратно пропуская упоминания о Доместике. Потому что после падения вертолета, Она не говорила ни о Доместике, ни о Ребенке, и самого вертолета, казалось, не помнила, словно все это было сном.

– Эта женщина в лесу – его жена. И он не умер! Он, представь себе, живой! И связался с клиникой, оплатил твое лечение. Написал, что чувствует себя виноватым во всей этой истории. А теперь они все вместе. Меркури и его семья.

Она молчала.

– У тебя что-то болит?

Она пожала плечами.

– А у меня, знаешь, что произошло? Пять дней выпало! Точнее, они были, но я совершенно ни минуты из них не помню! Костик – его сын! Он все-таки вылечился той ночью! Это мы сделали!

– Я знаю, – устало сказала Она, отчего Семеныч тут же пораженно смолк.

Он повернул Ее за подбородок к себе и внимательно заглянул в глаза.

Она равнодушно и спокойно отбросила его руки:

– У меня болит голова, и я чертовски устала. Хочется выпить горячего чаю. Мне все это малоинтересно.

– Что произошло с тобой? – безнадежно спросил Семеныч, понимая, что если Она не захочет, то ни за что не расскажет.

– Я не хочу больше ни о чем вспоминать. Мне наплевать на этого Меркури, и вообще на все. Отвези меня в супермаркет и уезжай домой. Время за полночь. И если ты хоть слово еще скажешь о том, чего я слышать и вспоминать не хочу, я выпрыгну из машины.

Семеныч мгновенно заблокировал двери.

– Да что с тобой?!

– Ничего, – сглотнула Она, отвернувшись. Она ждала совершенно не такой встречи, и не тех слов. Но Семеныч и не подумал сказать того, что чувствует. Ему это казалось совершенно естественным: они снова вместе, а вокруг происходит столько событий, что сама жизнь кажется не совсем реальной. Семеныч путался в мыслях: беспокоился за Ее здоровье; его тревожило то, что с Ней случилось; он снова любил Ее и боялся прикоснуться к Ней, чтобы не причинить боль – и все это одновременно. Но сказать об этом ему не пришло в голову. Вместо этого Она была вынуждена слушать о мистере Меркури и его семье, из-за которых безвинно пострадала. К тому же эти чудовищные дни взаперти, на грани жизни и смерти, пока еще давлели над Нею, смешав чувства, сознание и разум. Их Она посчитала наказанием свыше за свою не слишком благочестивую и правильную жизнь. Ворочать их в памяти, равно как и события, приводящие к этим дням, Она не собиралась.

В супермаркете Семеныч шел за Ней. Бездумно смотрел, как Она выбирает продукты и бросает их в корзину, и леденящий страх прошлого и будущего пронзал его с ног до головы. Семеныча выдавливало, выжимало из себя настоящее время, бросая в неясное прошлое и неизвестное будущее.

* * *

– Домой? – внезапно прошептала Она, когда Семеныч включил зажигание и накидывал на себя ремень безопасности. Столько боли, столько любви, тоски и надежды было в этом слове, что Семеныча обожгло до самых костей.

Он повернулся к Ней и невольно потянулся к Ее лицу, к бледным губам…

Звонок по телефону разорвал щемящую тишину.

– Алло? – ответил Семеныч на звонок шефа.

– Ситуация. Главный инженер умер, позвонили его домашние. Рассказали, что он ни с того, ни с сего упал, начались судороги… – Семеныч слушал и вспоминал, как застал инженера в номере отеля, как руки проходили сквозь тело, касаясь ковра, а потом тот исчез; как Она стояла рядом, хотя находилась совершенно в другом месте. Семеныч сейчас понял: в тот момент он проник через время то ли в будущее, то ли в мир мертвых. «Но что там делала Она?» Виски Семеныча запылали от напряжения. Он посмотрел на Нее, которая спокойно вскрыла упаковку с таблетками и потянулась за бутылочкой воды на заднее сиденье. – Билеты свободные есть, но некому больше ехать. Письмо пришло от крупной компании. Тендер сорвался, и они выслали нам срочное приглашение на встречу. Я ребят послал, они в три вылетают, а инженер должен был вылететь с утра. Я не хотел тебя трогать, ты эти дни сам не свой ходил, но тут безвыходная ситуация. Следующий рейс в шесть. Документы и презентации скину на почту, ознакомишься в дороге. На день-два.

Семеныч держал в руках телефон и смотрел на часы:

«Час ночи. До аэропорта час. Паспорт у меня с собой. Домой заезжать не буду».

– Мне… – начал он, глядя, как Она запивает таблетку. Ее пересохшие губы потянулись к бутылочке. Семеныч всегда смеялся над тем, как Она пьет. Она пила, как маленький ребенок, полностью обхватывая горлышко губами. Семеныч прервался, замолчав на секунду, и неожиданно выпалил: – Поедешь со мной сейчас?

Тишина.

Три судорожных глотка воды.

Она перевела дыхание.

Зажала бутылочку между колен и правой рукой завинтила крышку.

Семеныч почувствовал, что если Она сейчас его оставит, то он умрет.

– Да, – буркнула Она.

* * *

– Все взяла? Паспорт, телефон? – Семеныч ждал Ее в машине.

– Угу, – Она счастливо кивнула.

– Поехали, – Семеныч выворачивал на дорогу. – И каким образом Костя оказался его сыном? Ну не бывает таких совпа…

– А-а-а! – завизжала Она, зажав уши. И, не отнимая ладоней, стала кричать: – Я не хочу ничего об этом слышать! Я умоляю тебя! Я прошу тебя! Я тебя заклинаю!!! Я ни слова ни о ком слышать не хочу. Ни сейчас! Ни потом! Никогда!!! Я не хочу ничего обсуждать и вспоминать! Я умру, если все это не сотрется из моей памяти!!! Никогда не напоминай мне ни о чем!

– Эй! – Семеныч оторвал Ее ладонь от уха. – Я говорю, что люблю тебя.

– И я, – мгновенно стихла Она, перекинула ремень безопасности через себя и привычно взялась за безымянный палец правой руки Семеныча, которая лежала на рычаге переключения скоростей.

Как Катенок.

 

Эпилог

«Жизнь не может продолжаться без любви. И после смерти тоже. Жизнь и после смерти продолжается. Только там она не такая, как здесь. Она другая. Но есть одно общее в жизни до смерти и в жизни после смерти. Любовь. Только любовь соединяет жизни, потому что именно любовь и является жизнью», – лежа на постели, Она вертела в руках айфон и читала получившееся сообщение. Семеныча в номере не было: он уехал утром. Проснувшись, звонить Она не стала, чтобы не отвлекать Семеныча от деловой встречи. А сообщение решила написать, но айфон сам стал выдавать слова-подсказки. Мало того, он ставил сам и знаки препинания. Она трогала пальцем слово, за ним снова появлялась подсказка, и в итоге вышел связный текст.

Подсказки прекратились, означая, что текст набран полностью.

«Как будто мне кто-то что-то хочет сказать. Кто-то неживой, но разумный. Сеть со мной разговаривает! В принципе, возразить мне нечего», – Она улыбнулась и нажала: «отправить». Сообщение улетело, но тут же глухо отозвалось вибрацией в трех метрах. Она с недоумением приподнялась: на столе лежали деньги, документы, бумажник и телефон Семеныча.

– Забыл…

* * *

По трапу самолета, приземлившегося в Таркабулаке, торопился мужчина. Волосы его тронула седина, смуглое лицо украшали мелкие морщины. На вид ему можно было дать немало лет, но и стариком его назвать было бы нельзя. Что-то в нем оставалось от молодого охотника, которым он, вероятно, и был много лет назад.

К обеду Соломон добрался до дома. Сразу прошел в дальний кабинет и включил ноутбук. Уведомление о пришедшей почте он получил на телефон, но за рулем читать и думать было не совсем удобно. Сообщения он ждал. Соломон надеялся, что, изучив данные об интересующих его личностях, у него прояснится четкая картинка.

Он сварил себе кофе и вернулся в кабинет. Тут же послал объемное вложение на печать. Пока из принтера ползли листы, Соломон успел умыться и переодеться.

Теперь он отхлебнул кофе и с пачкой листов сел за стол. Сосредоточенно перевернул бумаги.

Листы были девственно чисты.

Соломон открыл вложение на экране. Пустой файл на пару десятков пронумерованных страниц.

– Это что?! – спросил он вместо приветствия по телефону. – Где информация? У меня пустое вложение!

– Извините, сейчас перенаправлю. Сбой сети, вероятно.

– Я жду, – Соломон не отнимая трубки от уха, нервно вышагивал по кабинету, пока новое письмо не подало звуковой сигнал. Соломон кинулся к ноутбуку.

Двадцать листов, старательно заполненных кракозябрами с отступами, пробелами и разделениями на абзацы.

– А это что?

– Не знаю, – запнулся голос в трубке. – У меня тоже абракадабра в файле. Что-то с сетью…

– Сканируй по-новой! – приказал Соломон. – По одному пересылай документы!

Долгое сопение в трубку.

– Скоро? – не выдержал Соломон.

– Пакета с собранной на данный момент информацией у меня не имеется.

– А где он?

– С утра был у меня на столе.

– Сейчас где он?

– В корзине под шредером.

– Кто это сделал?!

– Наверное, я, – неуверенно ответил голос. – В мой кабинет ни у кого доступа нет. Даже у уборщицы.

– Ты пьян?

– Ни в одном глазу.

Соломон взял пустую чашку и направился на кухню. Насыпав в турку кофе, Соломон поставил ее на горячий песок.

– Собирай по-новой.

– Спасибо, – признательно поблагодарил голос.

– Ты хоть что-нибудь запомнил?

– Нет. Обычные люди. Он – наемный менеджер в частной компании. Женат. Она – специалист среднего звена в крупной торговой компании, неожиданно оформила отпуск на месяц. Замужем.

– Встречу организовали? – безнадежно спросил Соломон, водя туркой по накаленному песку.

– Да, – голос обрадовался. – Утром самолет приземлился. Она прилетела с ним.

– Имена?

– Я не помню.

– Сам узнаю, это уже не трудно.

– Выполнять?

– Да. Скидывай сразу все, что раздобудешь. Прошу, даже не поручаю, а прошу – быстрее!!! Через несколько дней ничего не останется!!!

– Чего не останется? – переспросил внезапно осипший от испуга голос.

– Ничего от них не останется через пару дней!!!

– Понятно, – прошептал голос. – Я на связи. Все сделаю, что смогу.

Короткие гудки. Пена зашипела выползшей и стекающей шапкой. Соломон отставил турку. Оперся руками о столешницу.

– Мне бы только все вспомнить, – пробормотал он. – Мне бы только все вспомнить, господи…

* * *

Она потянулась. С удовлетворением отметила, что левая рука слушается почти по-прежнему, а тело не так сильно болит. Голова совсем не беспокоит.

Откинула одеяло.

– Как жираф! – рассмеялась Она, оглядывая себя. – Семеныч, ты испугаешься.

«А я куплю свечей, и вечером их зажжем. Если на стол поставить, то не так страшно я буду выглядеть. Мазь надо разогревающую какую-нибудь. Чем меня тот узкоглазый мазал, так хорошо все заживать стало. Стоп. Я не вспоминаю ни о чем! Ничего не знаю. Ничего не было».

Оставив записку на столе, Она положила телефон, бумажник и документы Семеныча к себе в сумочку.

Улицы, площади и бульвары благоухали сочными ароматами. Гостиница располагалась не в центре города, и если смотреть в ту сторону, где было высохшее море, то окраины изобиловали побеленными каменными домиками с небесного цвета заборами и воротами. Даже огромный завод со строениями из старого грязно-коричневого кирпича был обнесен забором идиотского голубого цвета. Буйная зелень придавала яркость, а видневшееся пространство бывшего моря успокаивало светло-бежевым песочным цветом.

– Ух, – огляделась Она в восторге и повернула к центру города. Неторопливо шла по улицам, запоминая названия, чтобы не заблудиться.

Небольшая булочная, молочная лавка, спальный район, школа. Снова тесная извилистая улочка, по одну сторону от которой располагались фруктовые сады. По другую – все те же домики, но уже деревянные. Чем ближе к центру, тем меньше встречалось голубых и белых тонов.

Маленький заброшенный домик с острой крышей и каменным забором с барельефом из переплетенных виноградных лоз и змей. На двери большой черный замок на железных скобах.

Она присмотрелась к оранжевым плодам на деревьях фруктового сада, который раскинулся напротив.

– Ничего не пойму! Похоже на мандарины. Но они должны созревать осенью. Сейчас же должна быть весна?! Наверное, не мандарины. Показалось. Или не весна. Или не сейчас, – совсем развеселилась Она, перейдя через дорогу к садам. Сорвав фрукт, очистила и попробовала на вкус.

– Мандарины?! – крикнула Она старику в затасканной одежде, который срывал с деревьев плоды и укладывал их в свою сумку на колесиках. Сгорбленный дед, поправив чалму и затянув тесемки на халате, неодобрительно зыркнул на Нее и поспешил уйти, бормоча и катя за собой сумку. Из незнакомой речи, кроме слова «балабок» ничего разобрать Она не смогла.

«Старика спугнула, – с сожалением глядела Она, как ковыляет дед по дороге. – На продажу, наверное, собирал. Или поесть. Ну почему я вечно везде и ко всем лезу?! Подумаешь, гибрид какой-нибудь цитрусовых. Или опытные культуры. Но на вкус, определенно, мандарин».

Швейная мастерская. Магазинчик с крылечком. Пустырь. Двухэтажный кирпичный дом. Одноэтажный деревянный. Очень длинный забор, такой, что устают ноги брести. Каменная лестница спускается в полуподвальное помещение крутыми ступеньками. Распахнуты двери и заманчиво пахнет свежим кофе…

* * *

Семеныч вышел из здания офиса с коллегами. Встреча прошла успешно. На вечер планировался банкет.

– Я не приду, – отказался Семеныч, доставая сигареты из кармана и собираясь позвонить Ей.

«Телефон с бумажником забыл в отеле, когда Ей деньги оставлял», – рассеянно он обшарил сумку и все карманы одежды: во внутреннем кармане пиджака оставалась только банковская карточка и одна завалявшаяся монетка в кармане брюк.

– Билетов обратно нет на всех, кому-то придется зависнуть на пару дней, – сказал коллега.

Остальные недовольно повернулись к нему, но Семеныч тут же предложил:

– Все в порядке, я останусь.

Мужчины облегченно вздохнули. Никому не хотелось продлевать командировку. А Семеныч уже представлял, как засияют Ее глаза, когда он сообщит Ей об этом.

Семеныч вдохнул каменную солоноватую пыль, которой был окутан весь город и собрался попрощаться.

– А вечером-то что?

– Не пойду я. У меня свои планы, – отмахнулся Семеныч.

– Куда ты? Сейчас машина подъедет.

– Я пешком! – крикнул он в ответ. Настроение у Семеныча было прекрасным, и он не мог ждать машину, тем более что до гостиницы расстояние составляло всего пару кварталов. Семеныч торопился к Ней, чтобы скорее узнать, как Она себя чувствует. Все несколько часов на переговорах он не думал ни о чем, кроме Нее. К тому же неожиданно образовавшиеся дополнительные дни в командировке, по мнению Семеныча, Ее обрадуют.

* * *

Она уже успокоилась и лишь изредка всхлипывала. Опершись о железную ограду, Она стояла на узком тротуарчике и глядела себе под ноги. Ветер к Ее ногам пригнал газету, которая перекатываясь, словно шагая кубарем, не рассыпалась на отдельные листы, а, упав, аккуратно расстелилась перед Ней.

Она, недолго думая, вытащила пару листов из середины и, постелив на бордюр, опустилась на газету. Ноги гудели, а лавочек поблизости не было видно.

Мимо шедшая женщина с коляской, внезапно нагнулась и положила на газету две местные купюры и высыпала всю мелочь из кошелька.

Она ошеломленно посмотрела вслед удаляющейся женщине.

«Оригинально», – Она убрала купюры в карман, чтобы их не сдул ветер и, оперевшись локтями о приподнятые колени уставилась на строчки газеты невидящим взглядом.

Задумавшись, Она смотрела на монеты, которые время от времени, позвякивая, прибывали. Люди, изредка проходившие мимо, бросали Ей горсти монет и купюры. Но Ей было не до этого. Хотя, бумажные деньги Она убирала в карман или присыпала монетами.

* * *

Семеныч шел в гостиницу, по дороге разглядывая город. Пройдя мимо фруктовых садов и дойдя до заброшенного домика с остроконечной крышей и каменным забором, украшенным резным барельефом с изображением переплетенных виноградных лоз и змей, Семеныч понял, что заблудился.

«Где-то я поворот пропустил, – Семеныч уперся взглядом на буквы. Над дверью дома висела нелепая надпись на русском языке «Добро пожало». – Надо идти обратно и сворачивать направо. Да, точно пропустил. Здесь уже совсем окраина города. Мы утром здесь не проезжали».

Семеныч развернулся. Швейная мастерская. Магазинчик с крылечком. Пустырь. Двухэтажный кирпичный дом. Одноэтажный деревянный. Очень длинный забор. Лестница, ведущая в полуподвальное помещение каменного серого дома.

Через сотню метров его шаги стали медленнее, а взгляд внимательнее. Сердце учащенно забилось от того, что ему показалось впереди. Подходя ближе, он отчетливо увидел, что ему, к сожалению, эта милая «картина» не показалась.

– Вот тебе и «добро пожало», – пробормотал он.

Она сидела на тротуаре. Именно сидела. Прямо на тротуаре, по-турецки сложив ноги и горестно подперев голову руками. Перед Нею была расстелена газета, на которой лежали несколько банкнот, придавленные мелочью. Семеныч остановился в пятидесяти метрах от Нее, и закурил, облокотившись на невысокий пыльный забор, и, пока Она не увидела его, решил хотя бы попробовать догадаться, что мог означать этот спектакль.

Поскольку в голову абсолютно ничего не пришло, Семеныч тщательно растерев окурок подошвой ботинка, направился к Ней.

Ее взгляд был устремлен на газету, и Она не обращала никакого внимания на прохожих. Приближающегося Семеныча Она не видела.

* * *

Возле Нее остановилась пара мужских ботинок. На газету упала одна монета.

«Скряга», – вяло отметила Она про себя. Мужские ботинки не пошевелились и оказались до боли знакомыми. Она медленно стала поднимать голову, и, дойдя испуганным взглядом по знакомым брюкам до знакомого ремня, Она тут же опустила глаза на газету и зажмурилась. Потом открыла глаза, не поднимая головы.

Тишина, состоящая из недвигающихся ботинок и Ее глаз, сканирующих лист периодической прессы, простояла еще несколько минут. Семеныч присел на корточки и взял рукой Ее за подбородок, подняв Ее лицо.

– Что мы здесь делаем?

– Сидим, – робко пролепетала Она.

– Видим, – согласился Семеныч. – А зачем мы здесь сидим?

– Семеныч, миленький, я нечаянно зашла в казино и случайно проиграла все деньги. Только не кричи, а то я умру. Я понимаю, что сделала, но денег уже не вернешь. Только не кричи, – выпалив свою бессвязную речь, Она снова зажмурила глаза и закрыла уши ладонями. Потому что то, что ответил достаточно громкой и связной тирадой Семеныч, слышать было бы неприлично даже самому грубому мужику на свете.

Услышав по стихшему шуму, что Семеныч высказал все, что думает, Она быстро проговорила вторую часть события:

– Я не очень поняла! А они все на иностранном, фишки столько-то стоили, а потом оказалось, что вовсе по-другому. В общем, я подумала, что я проиграла все деньги, а на самом деле, я осталась должна. Они отобрали все мои и твои документы, и телефоны, в качестве залога. И пропуск в гостиницу тоже у них остался. Всю сумку забрали. Семеныч, не сердись!

Семеныч молчал, потому что излил эмоции во всех возможных выражениях чуть раньше, не думая, что будет продолжение истории.

– Как встреча прошла? Ты голодный? Я думаю, тут на еду хватит. Посиди здесь, я что-нибудь принесу.

– Где посидеть? – Семеныч находился в состоянии полной парализации ума.

– Я сейчас, – Она, вытащив деньги из заднего кармана, деловито их пересчитала. – Не понимаю, сколько тут денег. Какой у них курс, не знаешь?

– Ку-у-урс? – парализация Семеныча ретировалась. И Она тоже, поспешив скрыться в ближайшей лавке через дорогу.

Минуты через три вышла оттуда с дымящимися лепешками и поллитровой банкой жидкости темно-оранжевого цвета. Семеныч, наблюдая за Ней, убедился, что банковская карта находится во внутреннем кармане пиджака, утер лицо ладонью, вспоминая, сколько денег у него на счету.

«Она хорошо себя чувствует, как я вижу. Превосходно себя чувствует. В себя точно пришла», – Семеныч еще стоял возле газеты.

– Садись! На! – Она поставила банку и положила завернутые лепешки. Постелила газету рядом.

Семеныч не ожидал от себя, что он способен сесть на тротуар возле газеты, где накидана мелочь, и есть еду, на которую подали люди.

Тем не менее, он сел на бордюр, взял первую лепешку, разломил на две части, и большую протянул Ей, капая стекающим мясным соком на газету.

– Не запятнывай мой бизнес! – жуя, произнесла Она, отодвинувшись. Когда Семеныч доел, то понял что ему уже не так дико сидеть на бордюре тротуара посередине улицы. Он вытянул ноги вперед и, ритмично покачивая мыском ботинка, солидно произнес:

– Зачах твой бизнес. Мы банкрот, однако.

– Ты виноват, до тебя подавали, – пожала плечами Она.

Люди, шедшие мимо, обходили их стороной, неодобрительно косясь взглядами. Вместе на нищих или попавших в беду, они не тянули. На тротуаре сидел прилично одетый мужчина в строгом костюме и светлой рубашке с галстуком, и Она, с веселой улыбкой на лице целующая его в губы.

– Мы не странно выглядим? – поинтересовался Семеныч.

– Если только совсем чуть-чуть. Семеныч, ты меня простил?

– Добро пожало плечами и превратилось в зло. Вернее, не превратилось. Добро изначально было и злом тоже. Ведь, нет ни добра, ни зла. Есть только бог, а все остальное всего лишь различные формы его проявления.

– Семеныч! – нетерпеливо и виновато Она заглянула ему в глаза. – Ты меня простил?!

– Сейчас попью и прощу, – пообещал он. – Что у нас на второе?

– Коньяк, – Она подала ему банку. – Скоро зайдет солнце, и будет холодно. Пей.

– Коньяк? – не удивился Семеныч.

– Коньяк, – утвердительно кивнула Она.

– Великолепно…